Последняя воля Бориса Натановича Стругацкого исполнена: сегодня, 5 апреля 2014 года, в 14.05 мы развеяли его прах и прах его жены, Аделаиды Андреевны Стругацкой, над Пулковскими высотами.
Борис Натанович ушел 19 ноября 2012 года, Аделаида Андреевна — 20 декабря 2013 года. БНС завещал развеять его прах над Пулковом, но после его ухода Аделаида Андреевна (она уже была тяжело больна) сказала «пусть подождет меня».
Ждать пришлось увы, недолго — один год, один месяц и один день. В Пулковскую обсерваторию (где много лет работал БНС, и где он познакомился с Аделаидой Андреевной) мы приехали вместе с его сыном Андреем, его женой Светланой, друзьями семьи, и учениками БНС. Были Андрей Измайлов, Анастасия Монастырская, Юрий Флейшман, Сергей Арно, Николай Романецкий, Антон Молчанов (Ант Скаландис) и другие.
Прах БНС и его жены был перемешан — чтобы они воссоединились, — и развеян нами с Андреем Измайловым со смотровой площадки главного купола Пулковской обсерватории.
Потом мы поехали домой к БНС — немного посидели и вспомнили их с Аделаидой Андреевной. Церемонии закончены. Осталась память. Остались книги. Остались ученики.
Уже приняты решения о том, чтобы назвать именем братьев Стругацких площадь на пересечении Московского проспекта, улицы Фрунзе и улицы Победы, рядом с его домом, и установить на доме мемориальную доску.
Вы всегда с нами, Учителя — Аркадий Натанович и Борис Натанович. Мы помним, о чем вы предупреждали: «Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят черные».
И помним, что вы завещали: «Тысячелетия глядят на нас с надеждой, что мы не озвереем, не станем сволочью, рабами паханов и фюреров».
Здравствуйте, уважаемые коллеги! Многие из вас наверняка знают, что на diary.ru периодически проходят фандомные битвы. Команды-участники рассказывают о своих любимых книгах, фильмах и т.д. и представляют своё творчество по любимым канонам. Так вот.
Команда Миров Стругацких объявляет набор участников на летнюю Фандомную Битву!
Ищем всех: десантников, историков, ксенопсихологов, китовых пастухов и просто хороших коммунаров. (А разумные негуманоиды тут некоторым вообще нужны позарез). Добро пожаловать! Приходите, если у вас есть желание что-то сказать, нарисовать, сделать клип или написать аналитику по любимым романам, просто сказать доброе слово читателям. Приходите, чтобы обсуждать идеи. Приходите поддержать команду. Нам нужны все!
Умейл командного сообщества для связи: тут. Баннер, по клику на который откроется профиль сообщества: Забрать баннер к себе
Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
В прошлый раз мы говорили о пиратском издании "Хищных вещей века", и зашла у нас речь об оригинале...
Так сегодня мы таки посмотрим на оригинал. А заодно узнаем, как отличить издание 1980 года от издания 1981, если, по несчастливой случайности, у нас ни обложки, ни выходных данных нет.
Да, необходимое предуведомление: в парных картинках первым идет издание 1980 года, вторым - 1981, если не сказано обратного.
Это, значит, обложки - и мы с удивлением видим, что они немного различаются. На издании 1980 года она ярче. Хотя, может быть, это индивидуальная особенность экземпляров.
Обороты титульных листов. И почему мне это кажется, что "80" на "81" переправляли "вручную"?.. Не в каждом экземпляре, конечно, но в макете...
Страница 3, она же шмуцтитул, знакомая нам по альманаху "Букинист".
Страницы 16-17. Внимательно смотрим на служебную информацию.
Страницы 48-49. Смотрим туда же.
Страницы 144-145. На предыдущих страницах тоже была служебная информация, но там она у двух изданий была одинаковой. А вот тут...
Страница 159, она же шмуцтитул.
Страницы 176-177. Сами понимаете, куда смотреть.
Страницы 192-193. И тут тоже.
Страницы 208-209. И здесь...
Страницы 224-225. И здесь тоже.
Страницы 240-241. И тут тоже, как ни странно.
Выходные данные. Теоретически говоря, по ним тоже можно различать два издания, но если мы пытаемся опознать, какое именно издание стало источником пиратского, то вряд ли пираты будут так любезны, что оставят выходные данные... Остается надеяться только на то, что служебная информация на какой-то из вышеприведенных страниц уцелеет.
Итак, с нами были сразу два издания:
Стругацкий А. Трудно быть богом: Повести / Стругацкий А., Стругацкий Б.; Худож. А.Дадашев. - Баку: Азернешр, 1980. - 350 с. - 50000 экз. - Подп. в печ. 04.09.1980. - Заказ № 322. - Цена 1 руб. 40 коп. Содерж.: Хищные вещи века. С.3-158; Трудно быть богом. С.159-321.
Стругацкий А. Трудно быть богом: Повести / Стругацкий А., Стругацкий Б.; Худож. А.Дадашев. - Баку: Азернешр, 1981. - 350 с. - 40000 экз. - Заказ № 687. - Цена 1 руб. 40 коп. Содерж.: Хищные вещи века. С.3-158; Трудно быть богом. С.159-321.
Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Лобанов М. Человек или муляж?: По страницам журнала "Урал" // Литература и жизнь (М.). - 1961. - 4 окт. (№ 118). - C. 2-3.
В РАЗНОМ содержании может быть осмыслена почти полувековая история советского общества. Экономисты будут внушать хозяйственные истины, демонстрируя кривую роста промышленной продукции. Ученый скажет о необычайном взлете научного прогресса, достигшего своей высшей точки в полете космических кораблей. Но существует сфера, в которой нет видимого подсчета, статистического баланса. Это область человеческой психологии, нравственных ценностей. Что обозначил этот отрезок истории в духовном развитии людского рода, в желаемом совершенствовании человеческой природы? Ведь в сущности весь смысл работы цивилизации, мук интеллектуального анализа предназначенности бытия неотделим от этой вековой мечты о человеке, освобожденном от эгоизма, бессмысленной жестокости, от ига "красоты лжи" (Достоевский), от того внутреннего паучьего гнезда, которым так безвозмездно "обогащает" старый мир человеческую душу. Истинность содержания каждого явления лежит не в декларативном "оформлении", а в его нравственном смысле. Литература и постигает этот высший смысл, уходя в его глубину. Даже ленивый выпад какого-нибудь ретивого деятеля не является величиной пассивной в нравственном "сцеплении" людей.
читать дальше Что подумали бы вы, читатель, если бы увидели, как, скажем, директор завода, даже и не выслушав вошедшую к нему в кабинет женщину с грудным ребенком, раздраженно бы процедил: "Что у вас там? Насчет жилья ничего не обещаю. А мне какое дело, как вам быть, где жили, там и живите - хоть на вокзале". Вы, вероятно, подумали бы, что упомянутый директор, может быть, как хозяйственник и дельная фигура, но как человек - безусловный хам, что с таким вы вряд ли пожелаете иметь дело. И что в том, что он ходит в "передовых" директорат, когда рабочие для него - просто "человеко-единицы", когда единственное внимание, коим он одаряет людей, - это его благосклонное рукопожатие в президиуме заводского собрания по случаю вручения почетных грамот, когда высшее свое достоинство полагает в том, что он - директор, стало быть, хозяин, который не потерпит стеснений своей гордыни. Кажется, чего уж здесь симпатичного - в этом угрюмом самодовольстве, оживляемом тем административным восторгом, от которого не поздоровится и родному батюшке! Но, как это ни удивительно, подобные деятели нередко с почетом входили, да и сейчас еще заявляются, в нашу литературу. Авторов привлекла в них некая производственная решительность, показательная динамичность, даже самая их жесткость в обращении с людьми, выдававшаяся за самозабвенность в работе, когда не время щадить волос ближнего... Конечно же, деловой энтузиазм может вызвать разве лишь сочувствие, но в данном случае он превращался в добродетель бездушную, не соприкасавшуюся с сердцами людей. Герой "руководил", облеченный в не пробиваемые ничем человеческим административные латы. Нередко такой работник выглядит в самом деле довольно празднично в цифровых списках. Но если мы боремся за доверительность людей друг к другу, за чистоту человеческих взаимоотношений, то можем ли почитать достойным уважения деятеля, не уважающего людей, начиненного спесью, чванливо отворачивающегося от мнения других? Мы являемся очевидцами того, как в нашей жизни идет примечательный процесс все более активного закрепления социалистической морали. Народ, изумляющий мир своими свершениями, не может терпеть, чтобы в его доме гримасничали уродства. Честность человеческого общежития требует нетерпимости к фальши, двурушничеству, приспособленчеству, заклинанию высокими словами, за которыми скрываются своекорыстные побуждения и т. д. Можно видеть, как сбивается спесь с какого-нибудь зарвавшегося чиновника, в карьеристских целях пустившегося на обман государства. Все-таки желательно, чтобы герой был преисполнен не только декларативно-деловых достоинств, но и собственно человеческих... В литературе заметно это усилившееся внимание к нравственным вопросам, к сфере морально-этической. Поэтому, просматривая номера журнала "Урал" за 1961 год, я искал возможность обзавестись какими-то новыми представлениями в упомянутой сфере. Должен признаться, что я не испытываю особой скорби урона, предпочитая реальность поучительного факта резвости вымысла "средней" беллетристики. Мудрость и поэзия, заключенные в жизненном "первоисточнике", далеко не всегда безнаказанно выносят реакцию литературного "опосредствования". Иные документальные вещи захватывают из "атмосферы" времени... во всяком случае, не столь эфемерное, как конструкции схематичных романов. Я не хочу преувеличивать достоинства фактического материала, помещенного в "Урале", хотя, на мой взгляд, это все-таки наиболее любопытная часть журнала. Здесь сами за себя говорят достоверность каких-то очень существенных наблюдений, действие причин, пусть и не влияющих на ход планет, но тем не менее обусловливающих порою весьма несимпатичные явления в нашем быту. В своих записках "К новым рубежам" бывший директор завода В. Васильев передает историю о рабочем, которая сама по себе уже целая психологическая проблема. Этому рабочему, по фамилии Игнатьев, в войну пришлось пережить ужас вражеской неволи, а посла войны горечь отчужденности от своих же людей. Ему не доверяли, хотя в плен он попал раненым. Но, к счастью, в жизни все-таки немало людей, не меряющих ближнего, непременно подозрительным, вприщур, взглядом, а способных сердцем услышать внутренний клик чужой беды. Таким человеком оказался начальник цеха Корнилов, который принял душевное участие в судьбе Игнатьева. Доверие, действительно, великое дело. Как приободрился Игнатьев, с каким азартом взялся за работу! Видно, Корнилов вообще был незауряден в своем таланте человеческой отзывчивости, если после того, как он умер, "его провожал весь завод". Однако автор предлагает нам взглянуть и на иного склада деятелей - с запекшимся самомнением, не "опускающихся" до какого-то там любопытства к вопросам жизни, к нуждам подчиненных... Наблюдения автора здесь отмечены, я бы сказал, психологической остротой. Такова характеристика вопиюще "благородной" личности одного из инженеров - любителя "правильных" речей, в такой степени "приглаженных, что их до одури скучно слушать", "выучившего прописные истины и бубнящего их всю жизнь", готового щегольнуть тем, что учился на "медные гроши", способного маленько высечь себя за свои ставшие гласностью пакости, дабы под прикрытием "самокритики" пакостничать с еще большей агрессивностью, занимаясь, к примеру, приписками... Или вот меланхолическое административное усердие другого инженера, уверовавшего, как в фатум, в спасительную силу приказа, убежденного в том, что высшее благо для совершившего хотя бы малейший проступок - уволить его с работы. Это очень хороший признак, когда руководитель предприятия не только, так сказать, "охает" под бременем хозяйственных забот, но и вникает в души людей, в сложные вопросы человеческой жизни. Мы и видим в "записках директора" наряду с напряженной творческой мыслью людей, уже не останавливающихся на вчерашних критериях, эти живые штрихи человеческих взаимоотношений. Автор предлагает девиз "к новым высотам" не в узко производственном плане, а в совокупности общественно-нравственных проблем. Такие выступления интересны как документы времени, как выражение повысившихся в настоящее время нравственных требований наших людей. Авторы - люди рабочие, без особой склонности к красному словцу я риторическому треску - предпочитают говорить о конкретных вещах, тех самых, которые каждодневно задевают их. Мне хочется выделить выступление техника Н. Вергасова "Уметь видеть человека". Этот автор умеет смотреть по-рабочему в "корень" дела: он не обольщается такою, порою внешней добродетелью, как видимое трудолюбие, а старается дознаться, что же за душою у человека. И вот оказывается, что за трудолюбием может скрываться рвачество, эгоизм. Н. Вергасов стыдит старого токаря, тихого нрава человечка, почитавшегося долгое время работником показательным, можно сказать, заваленного всякого рода почетными грамотами, но особы дотошной по чести извлечения из всего собственной выгоды. Но вот другой рабочий, товарищи выбрали его председателем цехового комитета профсоюза. Сам он нуждается в жилье, но в список себя не включил ("Я еще потерплю, другие хуже меня живут"), не решается подать заявление на повышение разряда, хотя имеет на это право ("если бы о ком-то другом, он похлопотал бы, а за себя - неудобно"). Одним словом, это один из тех достойных, честных людей, справедливо называемых автором "незаметными двигателями, которые ведут наше дело вперед". Н. Вергасов, рассуждая о бескорыстных делах этих людей, говорит: "И когда узнают болтуны и скептики о подобных случаях, они смеются в глаза этим замечательным людям...". "Накладывают на твой воз груз потяжелее, ты из кожи лезешь, но везешь, а заработка нет, живешь в конуре. А я всю жизнь легонько, тихонько протопаю и больше тебя поимею...". "Я не верю, что плохое прививается быстрее, чем хорошее. Но и хорошему надо путь прокладывать". Я потому так подробно остановился на этих двух выступлениях не "профессиональных" авторов, что здесь очевидны как бы выбродившие в самой жизни образы наших дней, тут не вещание отвлеченных понятий, а конкретное, пусть скромное, но все-таки исследование жизненных явлений. Стоит ли говорить, как важно это накопление всякого рода наблюдений о психологических чертах времени. Приходится, к сожалению, признать, что зачастую в созданиях рук литераторов - очерках и статьях - преобладает не дух анализа, а наваждение репортерского "буйства". Когда автор не задается целью продекламировать очередной "приподнятый" монолог на ту или иную тему, а стремится серьезно разобраться в вопросе, что-то разгадать в людских судьбах, то и появляется не нечто напыщенно-пустое, а дельное и нужное (статья В. Старикова "Время, движение, люди"). Но литературные походы в заводские цеха, хотя и с полной выкладкой производственной амуниции, особой дани не приносят автору, когда, к примеру, описываемая им автоматика целиком, так сказать, выключает его внимание к человеку (очерк Н. Олесова "Рассвет под землей"). В "Страницах жизни Климента Кочанова" Н. Карташов заявляет, что жизнь его героя - крупного советского металлурга-строителя - "одна из чудесных биографий", в которых "сказались великие перемены последних десятилетий". Автор несколько своеобразно реализовал это свое лестное мнение о герое, выдав ему, в сущности, подробную производственную характеристику - с перечнем строек, где тот работал, с указанием его технических заслуг. Полагаем, что литератору незачем расширять свои полномочия вплоть до присвоения себе таких функций, как выдача производственных характеристик; резоннее направить усилия на дело, более подходящее для целей литературы. Журнал деятелен в области наращивания "актуального" материала. Обойма из публицистических статей и очерков не пустеет из номера в номер. Видно желание "выстрелить" своевременно, даже и с риском холостого исхода. Нет ли здесь некоторой унылой важности формального соблюдения долга? Стоит ли журналу "командировать" к читателю такое "детище", которое держится единственно на авторских костылях? Многие статьи удручают "мертвыми зонами" общих мест, ложной патетикой, риторическим, в сущности, равнодушным воздаянием стандартных похвал "нашему современнику". Нет здесь ощущения живого человеческого "материала", кажется, что выставлены муляжи условных лиц... А ведь те же упомянутые нами "записки" рабочих людей взывают не к этой выставке, а к выявлению реальных черт человеческого характера. Читатель ждет от автора не упражнения со складным метром, коим мерится величина наличной добродетели или вредоносности у человека; нет, надобны анализ, исследование! Но часто ли литераторы томимы желанием привлечь внимание общественности к тем или иным нравственным проблемам, реальным, а не изобретенным? Конечно, легче сконструировать некую показательную модель, даже и придав ей подвижность человеческого существа... Однако от такого изобретения ни общество, ни его нравственное движение решительно ничего не приобретут. Л. ТОЛСТОЙ как-то сказал, что некоторые книги заставляют его испытывать чувство эстетического стыда. Я всегда вспоминаю эти толстовские слова, когда читаю фальшивые книги и, не понимая принудительных мер говорить и даже думать чрезвычайно напыщенно, устанавливаемых автором для героев, начинаю поддаваться искусу, в подражание толстовской фразе, назвать свое читательское состояние психологическим стыдом. Мне стыдно за героя, а вернее, за автора, за нестерпимую фальшь во внутреннем "поведении". В том, что автор понуждает своего героя при самых неподходящих обстоятельствах декламировать высокопарные речи, произносить мысленно своего рода газетные "передовицы", есть простодушный расчет: этим самым как бы "разрешается" главная задача - показать идейность персонажа. Стоит ли говорить, какой урон наносит жизненности образа этот примитивизм. Подобная искусственность - не просто частность в художественной структуре вещи, а одна из тех мертвящих сил, которыми убивается самая внутренняя жизнь книги. Здесь нет возможности подробно говорить о романе Б. Бурлака "Седьмой переход" - вещи небезынтересной по замыслу, содержащей удачные частности, отдельные любопытные наблюдения. Однако по прочтении романа остается непреоборимым все-таки то чувство психологической неловкости, о котором уже говорилось. Вот Анастасия, лежа в постели с догматиком мужем Сухаревым, думает о нем: "Ведь он бы мог еще кое-что сделать для партии, если бы не эта ржа компиляции, которая лишила его всякой чуткости к окружающем народной жизни. О, компиляция - тяжкая болезнь... компилятор, пугаясь новизны мысли, общественных проблем, мертвой хваткой цепляется за старое, - только бы уцелеть среди этой смелой логики устоявшихся понятий... Ты же в разладе с самим временем, которое умеет ценить только скорый шаг идущих вровень с ним". Думается, что достаточно одного этого поразительно несуразного "художественного" выпада, дабы привести в совершеннейшее уныние читателя, отбить у него всякую охоту верить автору. Сухарева изобличают в своих речах и другие герои, соответственно квалифицируя его идейно-нравственные изъяны. Словно с трибуны, произносит свою филиппику перед Сухаревым его свояк Речка. Особо надо упомянуть об идейном сражении, которое ведет с зятем старик Никанор Ефимович. Старик дает, так сказать, предсмертный бой догматику, наседая на него фразами, как бы взятыми из скучнейшей статьи. Сражение с зятем стоило старику жизни: "Он умер, не успев оставить завещаний ни жене, ни дочерям, ни сыну, но успев дать бой Родиону Сухареву". Риторическая активность героев должна как бы восполнить нехватку жизненной остроты в их конфликтных взаимоотношениях. Герои рассуждают, "переживают", словно не забывая о том, что они не должны переступать границы принятого за стандарт "поведения". Такая осмотрительность чревата упрощением человеческой личности. Соблюдение психологического такта особенно важно в решении нравственных вопросов, не терпящих по природе своей какого-либо "приспособленчества". Можно видеть, как порою хороший замысел компрометируется простоватостью "анализа". Герой рассказа В. Волоскова "Мишка Кайнозой" - молодой шофер - взял за правило "халтурить" в рейсе: за плату "подбирает" по дороге пассажиров. Его соседа по комнате - Федора Лыкова - возмущает рвачество парня. Но вот однажды на работе Мишка двое суток не вылезает из машины, спасает вездеход. Мишке выписывают за эту напряженную работу деньги. И вот тут-то герой взрывается. Он возмущен, от гнева вдребезги напивается и начинает громить тех, кто не оценил его поступка: "Кайнозой, по его, за идею поработать не может... Я кулак?.. Скажи, а за что-нибудь другое я поработать не могу?" Автор заключает рассказ так: "Нет. Федор не спит. Он медленно тянет под одеяло свои огромные мозолистые ступни. И в этом движении я странным образом предвижу, предчувствую очень важные для нас открытия, накануне которых мы находимся...". Желание парня поработать за "идею" могло бы быть представлено не столь демонстративно плоско, точно так же, как и реакция Федоровых "огромных мозолистых ступней" не обязательно должна стать единственным знаком разумения надвигающихся открытий... Так же откровенно дидактичен рассказ Г. Рыбакова "Пятно на солнце". Бригадир Иван Курченко пользуется славой дельного, толкового работника, его уважает начальство. Но вот однажды ему предлагают возглавить отстающую бригаду, и выясняется, что на этом "солнце" есть существенное "пятно" - Курченко соглашается, но требует, чтобы ему повысили зарплату. У начальства открываются на бригадира глаза: "Туш ему играть не станем". Если судить по некоторым книгам, внешне как будто держащим курс на современность, то довольно серенько выглядит наше время. Однако в действительности-то люди, о которых пишутся книги, значительны и мудры, это мыслящие личности, конечно же, не вещающие самоуверенно к месту и не к месту азбучные истины. Это представители народа, своей историей обозначившего новую полосу в философском развитии человечества.
Идея современности, как идея всеобъемлющая, требует от литературы не "общего выражения", а развития частностей содержания. В этом смысле очень важна, на мой взгляд, психологическая детализация, столь часто подменяемая в литературе психологической абстракцией. Опубликованные в шестом номере журнала главы из научно-фантастической повести "Возвращение" А. Стругацкого и Б. Стругацкого посвящены будущему человечества. Время действия - XXII век! Что же это за будущее? Оказывается, произошли существенные изменения в обращении людей друг с другом. "Все зовут друг друга по профессии". Пьют вкусное вино ("Нектар, - подумал Кондратьев. - Боги пьют нектар"). Один из инженеров с гордостью говорит, что он ассенизатор. Всякого рода бытовые удобства: УКМ (универсальная кухонная машина), УСМ (универсальная стиральная машина) и прочее - таковы атрибуты будущего человеческого общежития. Сама интеллектуально-духовная атмосфера времени начисто отсутствует в повести. Здесь обилие рассуждений о технических вещах, космических полетах, но не ощущается ни малейшего признака психологии будущего общества. Каков характер человеческих взаимоотношений? Герои награждаются скудоумием, как своего рода почетной медалью... Интеллектуальный примитивизм людей "будущего" удручает. Это, в сущности, не люди, а придатки техники. Нельзя признать психологическим откровением такие явления, как то, что один герой множество раз чихнул, а другой - дважды поперхнулся и т. д., - а именно на таком уровне сделаны "детали". Беспросветную скуку бытия людей "будущего" нисколько не способны рассеять и вводимые автором расчудесные межпланетные приключения. Даже как-то еще более не по себе становится за всю эту внутреннюю, интеллектуальную пустоту существования, когда читаешь отчаянные картины отчаянных путешествий землян на другие планеты: доставку ими меланхолических ящеров, сражение с отвратительными марсианскими пиявками, невольное убийство землянином на планете Крукса разумного существа - звездолетчика! На другой "благоустроенной планете" герои чуть было не поймали разумное существо. "Я держал его в руках! - возбужденно говорил Фокин. - Но он треснул меня по лбу и вырвался". В этой статье не предполагалось дать обзор всего опубликованного в журнале "Урал" за год. Думается, что разговор об одной из насущнейших забот нашей литературы - ее интеллектуально-духовном обогащении - может быть небесполезен для журнала.
Интересно было бы узнать, что товарищ Лобанов думал о "Туманности Андромеды"... Но, к сожалению, это невозможно.
Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Мой доклад про пиратские издания Стругацких наконец-то получил шанс сдвинуться с мертвой точки и стать чем-то большим, чем простое перечисление изданий и источников.
Орфей, Артол, Менелик и иже с ними: Подпольные русские издатели в Австралии Андрей Кравцов
Как-то несколько лет назад мне в руки попалась книга Аркадия и Бориса Стругацких «Перегрузки». Судя по ее внешнему виду, книга была издана не в Советском Союзе. Хотя подобные, страдающие низким качеством издания с блеклым, словно выцветшим шрифтом, тусклыми неяркими цветами картонной обложки и ширпотребным общим впечатлением валом печатались в первые перестроечные годы, все же данное издание было с Запада. Оно вышло в 1987 году, как значилось на титульном листе. Место издания было также указано – Мельбурн, Австралия. читать дальше «Неужели в Австралии издавали советских фантастов?» — подумалось мне тогда. К тому же книга «Перегрузки» вполне претендовала на тамиздат из числа запрещенных советской цензурой. Ведь книги под авторством Стругацких с таким названием в СССР не выходило. Беглый просмотр текста расставил все на свои места — это была перепечатка давно вышедшей в издательстве «Молодая гвардия» повести «Далекая радуга» (Москва, 1964). Разочарование сменилось любопытством — кому, а главное зачем, понадобилось переиздавать книгу в таком виде и под иным названием?
О подобных книжных изданиях, вне советской цензуры и вездесущего Главлита, известно давно. Живущие в Советском Союзе авторы тайно пересылали на Запад свои рукописи, но выпустить их на русском языке в «Посеве» или «Имка-пресс» для официально признанного советского литератора значило поставить крест на дальнейшей писательской судьбе в СССР. И тогда они выбирали менее известного издателя. Так поступал Пастернак, о чем пишет Иван Толстой в своем интереснейшем исследовании «Доктор Живаго: Отмытый роман Пастернака». Со слов Толстого, Борис Пастернак имел привычку высылать рукопись книги, заведомо обреченной на долгие годы затишья в СССР, в «левое» издательство, которое должно было выпустить первый русский вариант книги. Подобным образом он поступил со своим «Доктором Живаго», отправленном по договору итальянскому издателю Джанджакомо Фельтринелли. Роман должен был выйти в Милане на русском языке. Толстой пишет об этом так: «В целом, договор, предложенный Фельтринелли сроком на два года, следовал обычным европейским образцам издательских контрактов, но в случае Пастернака возникало одно непривычное обстоятельство: если русский текст не выходил вовремя (максимум через месяц после итальянского), итальянский становился первым и главным языком книги». А уже затем должны были последовать гонорарные выходы книги — на французском, английском, немецком. Ведь многие серьезные западные издательства не хотели выпускать иностранные переводы книги без ее выхода на языке оригинала. Так, по Пастернаку, убивалась стая зайцев. Книга выходила по-русски в никому неведомом или откровенно просоветском издательстве (как в случае с Фельтринелли, который состоял в Итальянской компартии). Автор снимал с себя подозрения в антисоветском поведении, не отдав рукопись в «Посев» и тому подобные издательства. Дальнейшие издания на иностранных языках опирались на русское западное издание. Гонорары за иностранные издания шли мимо Главлита на счета «доверенных» лиц, которых сам автор мог на это юридически уполномочить. Скажем, Пастернаку привозили в Москву нотариуса с печатью из Швейцарии, чтобы в дальнейшем все было гладко и без осложнений. И наконец, последующие переиздания в антикоммунистических издательствах опять же опирались на имеющийся текст, и автор за это как бы уже и не нес никакой моральной ответственности. В то же самое время книга продолжала оставаться под запретом на родине писателя.
История с книгами братьев Стругацких точь-в-точь совпадала с историей Пастернака. Более 10 книг было выпущено ими на Западе в совершенно никому неведомых издательствах – в Нью-Йорке, Тель-Авиве, Мельбурне, Хайфе и Аддис-Абебе. Одна из книг, «Жук в муравейнике», вышла даже на Фиджи. И все это на русском языке. А затем последовали переводы на другие языки. Что ж вполне рабочая схема. Так я предполагал. Но в реальности это были лишь мои домыслы. Случайная, можно сказать, встреча развеяла надуманную мной теорию издания Стругацких.
Знакомство с человеком, который приложил руку к изданию на Западе книг Стругацких, равно как и изданию русских неподцензурных переводов книг Агаты Кристи, Клиффорда Саймака, Рэя Брэдбэри, Айзека Азимова и многих-многих других, навело меня на мысль рассказать об этом. С его подачи в середине 1980-х в Мельбурне «появилось» издательство «Артол». А помимо «Артола» еще были «Орфей» и «Адвента» — в Нью-Йорке, «Менелик» — в столице Эфиопии Аддис-Абебе, а также «Феникс» и «Аргус» — в Тель-Авиве. Это был своего рода международный концерн, специализировавшийся на подобной литературе. Но целью предприятия вряд ли являлось извлечение выгоды, каковая довольно сомнительна при известной скудости эмигрантского кошелька. Зачем же они это делали? Ведь, по обыкновению, вырвавшись в свободный мир все хотят стать писателями, поэтами, ну или хотя бы критиками. Стремятся высказаться, поведать о наболевшем — о том, о чем в Советском Союзе говорить не могли. Они же решили издавать других. Причем, обладая серьезными полиграфическими и издательскими мощностями, ни разу не задумались об издании самих себя, любимых. Неужели ничего не сочинялось? Не о чем было рассказать? Не совсем так. Просто для них организация самого издательского дела, бизнес, предприимчивость явились центральным местом приложения сил и идей. Явились их поэзией и музой. И жаль, что по разного рода причинам нет возможности назвать имена тех, кто был к этому причастен.
От увлечения литературой на родине они переходили к изданию книг и журналов в эмиграции. Так, приехав в Мельбурн в 1976-м, уже через шесть лет будущий основатель издательства «Артол» принял участие в организации ОВИРа. Но не для выдачи разрешений на выезд, а для встреч по интересам. Ведь ОВИР — это Общество выходцев из России (ныне — клуб «Шалом»). Тогда же он открыл киноклуб, затем видеотеку. Позднее организовывал концерты советских и русских звезд — Савелий Крамаров уже в ожидании американской визы прилетал с сольным выступлением из Рима в Мельбурн по его приглашению. Показы фильмов в киноклубе шли вплоть до 1980 г. Небывало, но факт — новые советские фильмы для показа удавалось получать каждую неделю, свеженькими, через советское посольство. Что, разумеется делалось неофициальными обходными путями. Тогда же был открыл книжный магазин на Глен Хантли Роуд, а позднее — издательство «Артол». В то время в Мельбурне был чуть ли не единственный магазин русской книги — у издательства «Посев» (магазином заведовал ныне покойный художник Анатолий Зезин). Так что потребность в подобном магазине существовала. Как и в издательском деле. Помимо издательства при газете «Единение» книги печатались Бог знает где. Чуть ли не в гараже на ротаторе. А всего в Австралии «Артолом» было «издано» пять книг разных авторов, в том числе две из книг братьев Стругацких («Малыш» и «Перегрузки»). Конечно, книги выпускались без ведома авторов, ограниченным тиражом и с нарушением авторского права. Но читатели в Австралии получали доступ к свежим оригинальным текстам, которые найти здесь тогда было невероятно сложно, ведь русский книжный магазин при советском консульстве торговал лишь трудами советских классиков соцреализма. Почему же «издано» заключено мной в кавычки? Потому что выходные данные — Мельбурн, Фиджи, Аддис-Абеба — являлись лишь прикрытием, а реальное место издания указанных книг еще требует дополнительного журналистского расследования.
Хорошо известно, что далекие и теплые южные моря притягивали к себе пиратов с давних пор. Пираты же от книжного дела появились на берегах Австралии, как видим, совсем недавно. И прибыли они из Советской России. Жаль только, что моя версия издания братьев Стругацких рассыпалась, и они не оказались среди последователей замечательной схемы издания книг в обход Главлита, ноу-хау которой, по-видимому, принадлежит великому и гениальному Пастернаку.
Что почти все (за исключением "Гадких лебедей") книги Стругацких сначала издавались в СССР - я в курсе. Что они (Стругацкие, в смысле) не желали иметь с пиратско-эмигрантскими издательствами ничего общего - тоже.
Но, во-первых, это практически свидетельство очевидца, и теперь мы знаем, что хотя бы иногда написанное на титульном листе с реальностью соотносилось.
Во-вторых, любопытна сама попытка объяснения.
В-третьих, не менее любопытна история. Хотя я вот слышала, что за рубежом советские издания добыть было проще. Да и Ка-Мышь в свое время из командировки в Британию привезла немало книг, которые здесь добыть было сложно (а изданы они были в СССР, не подумайте чего).
Надо еще уточнить, кто же издал "Беглеца". Поскольку у него издательством значится тоже "Артол". Маскироваться под пиратов - это очень глючно. И почему "Беглец" и "Перегрузки"?.. И, в конце концов, как они делали копии советских изданий???
Владимирский Василий. Драконы и звездолёты / Предисл. С.Шикарева (С. 5-9); В оформл. обл. исп. репродукция с гравюры Г.Доре; Ред. С.Удалин. – СПб.: Лениздат, 2013. – 176 с. 1.000 экз. (о) ISBN 978-5-289-02701-6.
Содерж.:
Прямая речь: Борис Стругацкий
С. 10: Владимирский Василий. [О Борисе Стругацком] С. 10-14: Стругацкий Борис. Борис Стругацкий: «Нас ждут времена тяжелые, возможно даже – подлые» С. 15-18: Борис Стругацкий: «Слишком мало простого понятного чуда»
Материалы Девятой Ежегодной Междисциплинарной конференции по иудаике: Ч. 2. – М., 2002.
Содерж.:
С. 366-371: Кузнецова Алла, Ашкинази Леонид. Еврейская тема в творчестве Стругацких
Сборник студенческих работ: Материалы научной студенческой конференции, посвящённой 80-летию Воронежского государственного университета / Науч. ред. Г.Ковалёв; Оформл. Г.Ковалёва. – Воронеж: Воронежский гос. ун-т, 1998. – 158 с. 100 экз. (о) ISBN 5-85615-106-X.
Содерж.:
С. 23-31: Ипполитов О. Имена персонажей в фантастической прозе С.Лема и братьев Стругацких
Фантастика 2002: Вып. 2 / Сост. Н.Науменко. – М.: АСТ, 2002. – 537 с. – (Звездный лабиринт). 15.000 экз. (п) ISBN 5-17-014022-3.
Содерж.:
С. 417-464: Харитонов Евгений. «Русское поле» утопий: (Россия в зеркале утопий) С. 508-535: Байкалов Дмитрий, Синицын Андрей. Волны: (Итоги года, как итоги века)
Б.а. Аркадий и Борис Стругацкие. Понедельник начинается в субботу // Мир фантастики (М.). – 2014. – № 1. – С. 32. – (А вы читали? / Юмористическое фэнтези / Проверено временем).
Б.а. Фантастические именинники // Новая интересная газета (Киев). – 2006. – № 7 (Июль). – С. 2. – (Блок Z: Просто фантастика / Калейдоскоп). Неплохой подарок ео дню рождения сделала Европа Борису Натановичу Стругацкому, который родился 15 апреля; на следующий день братьям Стругацким было присуждено звание европейского Гранд-мастера.
Б.а. Хроника работы литобъединения фантастов // Искатель (М.). – 1962. – № 6. – С. 28-29. Одна из встреч была посвящена книгам современного польского фантаста Станислава Лема. С докладом о творчестве Станислава Лема выступила писательница Ариадна Громова. Своими мыслями о тематике и идейных позициях западных писателей-фантастов поделились Анатолий Днепров и Аркадий Стругацкий.
Глаз Народа. Крепость еще стоит, фэндом еще живой!: Интерпресскон-2006 / Текст писала А.Голубь; Фото В.Владимирского // Новая интересная газета (Киев). – 2006. – № 6 (Июнь). – С. 1, 12. – (Блок Z: Просто фантастика / Жизнь фэндома). На снимке – вручение Б.Н.Стругацкому премии Еврокона-2006 «Гранд-мастер Европы».
Луговская Татьяна. Хронология фантастики: Январь // Мир фантастики (М.). – 2014. – № 1. – С. 108-109. – (Машина времени / Хронология фантастики). 1 января 2138 года началось заседание спонтанно образовавшейся Комиссии по «инкубатору» (случайно найденному аретфакту Странников – десятиметровой полусфере, облицованной янтарином). На заседании обсуждалось, что делать с найденными в «инкубаторе» зародышами Homo sapiens. В итоге из них получилось пять девочек и восемь мальчиков, самый известный – Лев Абаклин (Аркадий и Борис Стругацкие «Жук в муравейнике». 13 января 965522 года до н.э. умер питекантроп АЫУЫХХ из трибы рамапитеков, отец Ад-Аммка и Э-Уа, кочевавший по Араратской долине, знаменитый тем, что провертел первую дыру в камне. Жизнь питекантропа оборвалась внезапно – его сожрал пещерный медведь (Аркадий и Борис Стругацкие «Понедельник начинается в субботу».
Нечаева Ирина. Источник всех знаний: Самые-самые... книги в книгах // Мир фантастики (М.). – 2014. – № 1. – С. 90-95. – (Врата миров / Доска почёта). С. 93: 4 место. Тихая гордость. Название: Синяя папка. Автор: Феликс Сорокин. Издатель: Аркадий и Борис Стругацкие.
Фролов Алексей. Проблема периодизации творчества Аркадия и Бориса Стругацких // Вестник Брянского государственного университета: История. Литературоведение. Право. Языкознание. – 2012. – № 2. – С. 170-174.
ЛИТЕРАТУРА О ПОСТАНОВКАХ И ЭКРАНИЗАЦИЯХ
Б.а. Письма мертвого человека: [О к/ф] // Спутник кинозрителя (М.). – 1986. – Сент. – С. 4-5.
(на английском языке)
ЛИТЕРАТУРА О ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ
Cyclopedia of World Authors. Volume 5. Sim-Z. Indexes / Edited by Frank N. Magill; Associate Editors, Revised Edition: Dayton Kohler and Tench Francis Tilghman; Associate Editors, Revised Third Edition: McCrea Adams and Juliane Brand; Editor in Chief: Dawn P. Dawson. – Pasadena; Englewood Cliffs: Salem Press, 1997. – pp. ISBN 0-89356-434-6 (set); ISBN 0-89356-449-4 (vol. 5). Revised Third Edition. First Printing
Contents:
P. 1947-1948: Lutz R.C. Arkady Strugatsky and Boris Strugatsky / Revised by Betsy P. Harfst
Khagi Sofya. One Billion Years after the End of the World: Historical Deadlock, Contemporary Dystopia, and the Continuing Legacy of the Strugatskii Brothers // Slavic Review (Pittsburgh). – 2013. – Vol. 72, No. 2 (Summer). – P. 267-286.
(на болгарском языке)
ЛИТЕРАТУРА О ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ
Димов Феликс. Не се ограничаваме с желаното / Разговора води Петя Димитрова // Криле (София). – 1987. – № 11. – С. 33-34.
Сивов Васил, Илков Юри. Идеология и научна фантастика // Проблеми на културата (София). – 1980. – № 5. – С. 34-50.
(на венгерском языке)
ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
Sztrugackij Arkagyij és Borisz. A bíborszínű felhők bolygója / Fordította Földeák Iván, Weisz Györgyi; Borító: Sallai Péter; Sorozatszerkesztő: Burger István; Irodalmi szerkesztő: Németh Attila; Szerkesztette: Vas Annamária. – Budapest: Metropolis Media Group, 2012. – 345 old. – (Galaktika Fantasztikus Konyvek). ISBN 978-963-9828-67-4; ISSN 0238-3063.
Tartalom:
Old. 5-330: A bíborszínű felhők bolygója Old. 331-344: Sztrugackij Borisz. Kommentárok a megtett úthoz. 1955-1959: A bíborszínű felhők bolygója
[Стругацкий Аркадий, Стругацкий Борис. Страна багровых туч; Комментарии к пройденному]
(на итальянском языке)
ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
Catastrofe planetaria / Traduzione di Renata Derossi; Design: Giulio Italiani; Collana diretta da Ugo Ugolini. – Roma: Edizioni FER, 1967. – 206 p. – (Fantascienza Sovietica. 6). Seconda edizione: Febbraio 1967
Mantenimento:
P. 3-132: Strugatskij Arkadij e Boris. Catastrofe planetaria
Hes Walter. A. und B. Strugatzki. Malysch (Der Kleine), in: Talisman // Quarber Merkur: Franz Rottensteiners unillustrierte Literaturzeitschrift (Wien). – 1975. – # 39 (Januar). – S. 81-84. – (Der Seziertisch).
Lebedew A. Realistische Phantastik und phantastische Realität: A. und B. Strugatzki: "Die Schnecke am Abhang" (Ulitka na sklone) / Aus dem Russischen übersetzt von Eberhard Wolf und Walter Hes // Quarber Merkur: Franz Rottensteiners unillustrierte Literaturzeitschrift (Wien). – 1975. – # 39 (Januar). – S. 7-14. [Лебедев Александр. Реалистическая фантастика и фантастическая реальность]
Rottensteiner Franz. Erich Simon, Hrsg. Die Rekonstruktion des Menschen // Quarber Merkur: Franz Rottensteiners unillustrierte Literaturzeitschrift (Wien). – 1980. – # 54 (September). – S. 82-83. – (Der Seziertisch).
Rottensteiner Franz. Herbert Krempien, Hrsg. Fenster zur Unendlichkeit // Quarber Merkur: Franz Rottensteiners unillustrierte Literaturzeitschrift (Wien). – 1975. – # 40 (März). – S. 74-76. – (Der Seziertisch).
Rottensteiner Franz. Der Weg zur Amalthea. Eine Anthologie sowjetischer phantastischer Erzählungen // Quarber Merkur: Franz Rottensteiners unillustrierte Literaturzeitschrift (Wien). – 1980. – # 54 (September). – S. 77-78. – (Der Seziertisch).
Suvin Darko. Die Kritik zum Werk der Brüder Strugatzki // Quarber Merkur: Franz Rottensteiners unillustrierte Literaturzeitschrift (Wien). – 1975. – # 40 (März). – S. 26-44.
Walter H. Arkadi Strugatzki, Boris Strugatzki. Sa milliard let do konza sweta // Quarber Merkur: Franz Rottensteiners unillustrierte Literaturzeitschrift (Wien). – 1977. – # 47 (Dezember). – S. 61-62. – (Der Seziertisch).
Wydmuch Marek. Kroki w Nieznane 1-4. Almanach fantastyczno-naukowy. Herausgegeben von Lech Jęczmyk // Quarber Merkur: Franz Rottensteiners unillustrierte Literaturzeitschrift (Wien). – 1975. – # 39 (Januar). – S. 73-74. – (Der Seziertisch).
S. 31-51: Strugacki A., Strugacki B. Sześć zapałek S. 159-178: Strugacki A., Strugacki B. Biały stożek Ałaidu S. 194-213: Strugacki A., Strugacki B. Odruch samorzutny
[Стругацкий Аркадий, Стругацкий Борис. Шесть спичек; Поражение; Спонтанный рефлекс]
(на чешском языке)
ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
Strugačtí Arkadij a Boris. Židáci města Pitěru aneb Truchlivé debaty při svíčkách / Přeložil Libor Dvořák; Obalka Jan Paul; «Jan Paul» (S. 105-106); O autorech «Arkadij a Boris Strugačtí» Konstantin Šindelář (S. 108-111); Odpovědná redaktorka Marie Semíková. – Praha: Stanislav Juhaňák – Triton, 2013. – 112 s. ISBN 978-80-7387-589-3. Vydání první. [Стругацкий Аркадий, Стругацкий Борис. Жиды города Питера, или Невеселые беседы при свечах]
В обзоре использована информация, полученная от Франца Роттенштайнера, Юрия Флейшмана.
Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Вообще сканирование и показ книг у меня строго не алгоритмизируются. Исторически новые книги разложены на несколько стопочек, из которых случайным образом выбирается одна. Ее книги будут отсканированы и показаны в первую очередь: сначала верхняя, потом бывшая вторая сверху, потом третья... Новопоступающие одиночные книги сканируются вне очереди, но показываются в порядке общей очереди - с учетом того, что у меня сейчас есть "запас" книг в 7 на случай поездки/проблем со сканером/и вообще - запас карман не тянет.
Т.е., если действовать по установившейся традиции, сегодняшнюю книгу мы бы посмотрели месяца через два.
Но это такая книга! Такая книга! Никак ее нельзя заставлять ждать.
Содержание, из которого мы понимаем, зачем это мы смотрим на альманах.
Минута рекламы...
...И мы переходим к сути дела. Стр. 233.
Стр. 234. Вообще говоря, тут надо было бы приводить сканы и "первоисточника", но мне лень сканить еще два издания (может быть, когда-нибудь потом...). Поэтому предлагаю поверить мне на слово: титульный лист копирует таковой "бакинских изданий" Хищные вещи века // Стругацкий А., Стругацкий Б. Трудно быть богом: Повести / Худож. А.Дадашев. - Баку: Азернешр, 1980. - Стр.3-158.: ил. - 50000 экз. (или: Хищные вещи века // Стругацкий А., Стругацкий Б. Трудно быть богом: Повести / Худож. А.Дадашев. - Баку: Азернешр, 1981. - Стр.3-158.: ил. - 40000 экз.). Скоро мы узнаем, какое именно.
Стр. 236, просто для общего представления - и я наступаю на горло своему стремлению отсканировать и показать каждую страничку.
Стр. 247-248. Обратите внимание на служебную пометку внизу стр. 248! Она нам очень пригодится при определении первоисточника.
Стр. 265-266. А тут служебной пометки нет вообще. Никакой. А должна бы быть...
Стр. 279-280. И тут нет...
Стр. 295-296. А тут есть, но определению первоисточника она не поможет.
Стр. 297-298. Аналогичная ситуация.
Стр. 318. Любопытная опечатка - заслуга лично бакинских издателей. Ни в предыдущем, ни в последующем издании ее нет.
Стр. 375-376. А вот тут внимательно смотрим на служебную пометку и запоминаем - она пригодится.
Стр. 389. А вот цветочка в первоисточнике нет.
Итак, перед нами издание следующее:
Стругацкий А. Хищные вещи века / Стругацкий А., Стругацкий Б. // Букинист: Альманах-ежемесячник (США: Нью-Йорк). - 1984. - № 1. - 233-389. - (Библиотека букиниста).
Но, как мы знаем, для пиратских изданий характерно копирование какого-то "официального" издания. И в данном случае копировалось одно из двух бакинских изданий: либо Хищные вещи века // Стругацкий А., Стругацкий Б. Трудно быть богом: Повести / Худож. А.Дадашев. - Баку: Азернешр, 1980. - Стр.3-158. либо Хищные вещи века // Стругацкий А., Стругацкий Б. Трудно быть богом: Повести / Худож. А.Дадашев. - Баку: Азернешр, 1981. - Стр.3-158.
Служебная информация, которая уцелела на нескольких страницах "букинистского" издания и, как выяснилось, местами различалась у двух бакинских, указывает на то, что первоисточником было издание 1981 года.
Отчёт пред собою строг – В столешницу вбит кулак – Бессилен бывает бог, Не сведущ и не всеблаг. Не им этот мир рождён – Менять его не ему. Но если так – вброшен он Кем был сюда и к чему? Быть может, лишь за одним: Себя самого понять? К себе пришёл пилигрим, И больше не нужно лгать! И остаётся лишь Просто жить, в весёлой тоске… Под тенью чужих крыш… С мечом в привычной руке… Со странным чувством вины… А впрочем – ну его вон! Мелодию тишины Выводит вновь саксофон.)
«Девочка Надя, чего тебе надо?» – выводит мелодию гармошка в стане арканарских землян, напоминая про "Двадцать дней без войны".
«Один табачник, очень умный человек, сказал... » – много раз начинает слуга Руматы, Муга, но что сказал умный табачник, мы так и не узнаем - Мугу каждый раз прерывают. Партизану Локоткову из «Проверки на дорогах» никак не удается закончить анекдот про Гитлера.
В подергивающейся ноге агонизирующего раба узнаем ногу раненного Ханина. «Мой друг Иван Лапшин».
«Так было всегда и так будет» - говорит Румата. «Все по-старому, бывалому, и было так всегда» - это «Хрусталев, машину!»
Закадровый текст в начале, люди, смотрящие прямо в камеру, теснота в кадре, комические, вроде бы, актеры в трагических ролях…
Вроде все мы видели у Германа раньше, все абсолютно узнаваемо. Почему при этом «Трудно быть богом» оставляет впечатление оглушительной новизны и непохожести ни на что, включая предыдущие фильмы режиссера, – непонятно совершенно. «Трудно быть богом» - не самоповтор, не старые кубики в новом порядке, ни в коем случае не «завещание художника» и даже не «последний шедевр мастера». Это произведение по своему духу новаторское, дерзкое, и совершенно отдельное от всего, что было до него.
Почему? Первые два фильма Германа восстанавливают для нас военное время, порой доходя в своей документальной правдивости до уровня кинохроники. «Мой друг Иван Лапшин» и «Хрусталев, машину!» дают представление о тридцатых и пятидесятых годах уже на другом уровне погружения – мы смотрим на изображаемую жизнь не со стороны, а будто изнутри. Мы уже не внутри фотографии, но внутри картины – более условной, но одновременно и более реальной – как забытое воспоминание из далекого детства. Другой рассказывает – и ты вспоминаешь, хотя помнить не можешь.
В своем последнем фильме Герман решил задачу качественно иного уровня сложности – перестал рассказывать о знакомых нам эпохах, создал чужой мир и закинул нас в него так же безжалостно, как в сталинские коммуналки «Хрусталева», - ничего не объясняя, почти совсем беспомощных. В «Хрусталеве» зыбкой путеводной нитью могло быть только знание эпохи – практическое, у тех, кто ее застал, и теоретическое, у тех, кто получал его из книг и воспоминаний старших. В «Трудно быть богом» может помочь только знание сюжета Стругацких и крупицы закадрового текста в фильме. Мы таскаемся за Руматой, как маленький ребенок за матерью по незнакомым переулкам – мало что понятно, немного страшно, и остается только глазеть по сторонам.
Все это придает фильму осязаемый эффект дополнительного измерения – то, что рецензент Илья Митрофанов остроумно назвал «3D от Германа».
Ощущение несомненной реальности достигается не только подробнейшей выделкой отчасти восстановленного, отчасти придуманного Германом «Средневековья», но и отказом от киноязыка, когда в фокусе оказывается то, что имеет значение для сюжета. В традиционной киноистории с большим числом персонажей, герои делятся на главных, второстепенных и «массовку», звуковая дорожка – на «главные диалоги» и всегда менее интенсивный «фон». В жизни такого разделения нет, а фильм Германа следует непосредственно за жизнью, достигая эффекта небывалой правды, и усложняя задачу непривычному к такой подаче зрителю.
Легко придумать, как, внешне не изменяя манере Германа, можно было бы значительно расширить аудиторию фильму, сделать его легче и доступнее для зрителя. Во-первых, добавить «понятности», сделав акценты на ключевых моментах сюжета и увеличив объем закадрового текста. Во-вторых, сократить фильм минимум на полчаса, выбросив некоторые «необязательные» для сюжета подробности и «длинноты». В-третьих, выстроить ритм повествования так, чтобы у зрителя чаще захватывало дух и ни в коем случае не появлялось чувства растерянности: зачем ему это?
Нет сомнений, что этим можно было бы сделать из фильма мировой хит. Нет сомнений и в том, что такие компромиссы со зрителем уничтожили бы фильм, как явление искусства. Прежде всего, подобное упрощение означало бы явное вмешательство в живущий собственной жизнью арканарский мир, что могло бы непоправимо нарушить его хрупкую и убедительную реальность. Думается, фильм сознательно сбалансирован так, чтобы даже его "целевой" зритель почувствовал к концу не подъем и удовлетворение, а растерянность от столкновения с чем-то большим и непознанным, то есть странным.
***
"Трудно быть богом" можно разгадывать долго. Можно примерять к Румате образы Гамлета, Христа, Раскольникова. Можно рассматривать фильм, как актуальное политическое послание, отталкиваясь от времени создания и ориентируясь на факт, что Герман отказался снимать фильм в перестройку, когда будущее страны казалось относительно светлым, а путь - ясным. Можно увидеть в фильме историю ХХ века, особенно русскую, как делает большинство западных критиков. Все это будет правильным и ничто из этого не будет единственно верным. Умберто Эко в сборнике эссе "Открытое произведение" пишет:
"Произведение искусства — это принципиально неоднозначное сообщение, множественность означаемых, которые сосуществуют в одном означающем. Каждое произведение искусства, даже если оно создано в соответствии с явной или подразумеваемой поэтикой необходимости, в сущности, остается открытым для предположительно бесконечного ряда возможных его прочтений, каждое из которых вдыхает в это произведение новую жизнь в соответствии с личной перспективой, вкусом, исполнением"
"Характерная особенность произведения искусства — быть неисчерпаемым источником опыта: стоит ему попасть в фокус, как выявляются все новые и новые его аспекты"
"Трудно быть богом" подходит под эти определения идеально.
Последний фильм Алексея Германа - не история с моралью, не зашифрованное послание, не результат перевода с языка книги на язык кинопленки и даже не совокупность "предположительно бесконечного ряда возможных прочтений", хотя это ближе всего к истине. Как и в любом произведении искусства, главное в нем – то, что во всех смыслах остается "за кадром", то, что чувствуется, но до конца не формулируется. Ощущение важности полученного опыта.
Путешествие не прошло впустую. Ты не знаешь, что с этим делать, но знаешь, что тебе это нужно.
Собрал и сверстал второй выпуск сетевого альманаха "Полдень". Как и первый, он составлен из произведений, принятых в редакционный портфель, но, в связи с кончиной мэтра и закрытием журнала "Полдень, XXI век", так и не вышедших в свет.
Идеи и фантазии Ася Михеева «ПЯТЬ ЗЕМНЫХ ЛЕТ». Повесть Владимир Софиенко «НЕБЕСНАЯ КОБРА». Рассказ Сергей Карлик «ДРУГАЯ ЖИЗНЬ». Рассказ Мария Артемьева «ШУБКА ИЗ РЫЖЕЙ ЛИСЫ». Рассказ Дмитрий Костюкевич «ВАЛЬС ПРИВЫЧНЫХ ВИТКОВ». Рассказ Евгения Петровых «ДРАКОН ПОДНЕБЕСНЫЙ». Рассказ Евгений Константинов «ПОСЛЕДНИЕ СЕКУНДЫ». Рассказ Анастасия Галатенко «БРОДЯЧИЙ ПЕС». Рассказ Андрей Якушкин «ВЫЖИВАЕТ СИЛЬНЕЙШИЙ». Рассказ
Личности и размышления Станислав Бескаравайный «ФАНТАСТИКА – КАК ПОПЫТКА СОЦИАЛЬНОГО БЕССМЕРТИЯ». Эссе Дмитрий Проскуряков «ТРИЖДЫ ПЫЛЕСОС СОВЕТСКОГО СОЮЗА». Эссе
Любопытно... Даже захотелось съездить на спектакль. Ну а что - утром приехать, вечером/ночью уехать... Только, пожалуй, все же это слишком близко от ИПК.
Кстати, обратите внимание на спойлеры в обсуждении исходного поста. После них посмотреть захотелось еще сильнее.
Багровый закат над планетой чужой, Кровавая жатва, в огне города. Румата Асторский благородный герой, Серые, черные, кто им судья.
Что вы творите – очнитесь люди, Смерть уже рядом, идет по следу. О ней болит сердце, а с ним будь, что будет, Трудно быть богом, орёл наш дон Рэба.
Припев: Трудно быть богом - На темной стороне добру служить. Трудно быть богом - Пощадить нельзя и нельзя казнить. Трудно быть богом - Горькую чашу до дна испить. Трудно быть богом.
Упала, как кукла со стрелою в груди, Не помнит, что дальше - две руки, два меча. Прокричал, прорычал – боже мой пощади, След кровавый за ним, он рубил с плеча.
Рано утром разбудит за окном чёрный дрозд, Ему снится она и багровое небо. На забытой дороге, взорванный мост, Трудно быть богом, орёл наш дон Рэба.
для коллекции =) Название: Как лист увядший падает на душу… Форма: стихотворение Пейринг/Персонажи: человек, Вселенная Категория: джен Жанр: драма, кроссовер с "Трудно быть богом" Предупреждение: если бы Цурэн Правдивый жил во Вселенной Врат
Как лист увядший падает на душу, Упал — и канул, только был — и нет, Я ухожу — я слова не нарушу Туда, где холод, мрак и звездный свет.
Неси меня, «Судьба», судьбе навстречу, Я не ропщу, я истину ищу. Вселенная ответит: человече, Иди, твои грехи я отпущу.
В старой лавке кинжальной звучали стихи, Отражаясь от лезвий жестоких, И клубком неопознанных в спешке стихий Прочь катились к весенней дороге.
Скорлупою трещали орехи-слова, Лишь недавно пропевшие тайну, По остаткам рифмованных мыслей сновал Люд степенный, народец отчаянный. Совесть, как и благородство, не в цене, И нет истины в разбавленном вине…
Кто соломой прикрыл непролазную грязь, Кто волок на расправу воришку… Колокольня в покорности небу клялась, Не стесняясь столетней отдышки.
Черный всадник промчался на черном коне, Следом десять таких же, нездешних… Вот копьем пригвожден пьяный нищий к стене, Вот – мечи в спинах уличных женщин.
Совесть, как и благородство, не в цене, И нет истины в разбавленном вине…
Крысы зорко следили из темных углов За нашествием воинства Правды, Тень Чумы рисовала подобье крестов На дверях и на древних оградах. ,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
В старой лавке когда-то звучали стихи, Отражаясь от лезвий жестоких… По чумным заповедникам бродят грехи И готовят капканы пороки.