Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Давно у нас тьмускорпиони не было. Вот недавно я спрашивала про книгу А.Величко "Фагоцит. Покой нам только снится". Вот оттуда и тьмускорпионь.
"– Неужели вы верите, что люди серьезно воспринимают тот цирк, который вы устроили на Луне? – поинтересовался премьер.
– По-моему, это немного неточная постановка вопроса. Какая разница, серьезно или несерьезно? Кто-то так, кто-то этак, и процентное соотношение тех к этим меня как-то не очень волнует. Гораздо важнее, отрицательное это отношение или положительное, и здесь двух мнений быть не может. Когда шли передачи по лунной тематике, улицы пустели, все сидели у телевизоров. Неужели вы думаете, что люди будут смотреть передачу, тема которой им не нравится? А здесь вступает в действие тот факт, что средний человек не любит полутонов. И если какой-то персонаж или явление кажутся ему положительными, то, как правило, целиком. Типичный пример – советское изобретение, торговля с нагрузкой. Хочешь купить постельное белье – бери с ним еще и набор полотенец, которыми не то что вытираться – полы мыть и то плохо, шерсть из них какая-то синтетическая лезет. Один раз, стосковавшись по нормальному белью, потому что старое все в пятнах и в дырах, человек даже обрадуется. Как мы с женой, например. Мол, хрен с ними, с убогими тряпками, приткнем куда-нибудь, не пропадут. Но если потом гражданин СССР придет в книжный, где вместе с новинкой от Стругацких ему всучат какой-нибудь фантастически скучный производственный или шпионский роман, особой радости уже не будет. Когда же в продмаге вместе с пачкой индийского чая ему придется купить вдвое большее количество грязной грузинской соломы, надпись «Чай» на упаковке которой может расцениваться только как издевательство, мысли в адрес партии и правительства будут в основном матерные, даже у женщин и детей."
"– И еще напиши руководство по управлению луноходами. Поделись своим опытом, причем не старайся выдержать официальный стиль. Что-нибудь вроде сочинения на тему «Как мы с “Мальчиками” проводили время сначала в актовом зале, а потом на Луне». Особое внимание обрати на особенности управления в условиях пониженной силы тяжести. И свяжись с Аркадием Стругацким на предмет сценария документально-художественного фильма.
– У всей этой истории еще нет конца.
– Так вы же не с конца начнете писать, а с начала.
– Мы?
– Конечно, братья-то про луноходы почти ничего не знают. Поди плохо будет смотреться в титрах – «авторы сценария А. Стругацкий, Б. Стругацкий и В. Скворцова»? Прямо хоть алфавит по вам изучай."
"– Хм… какой-нибудь общественный консультативно-созерцательный совет… – икнул Брежнев, – в смысле совещательный… а что, не помешает. Небось предложишь туда своего Ефремова?
– А кого же еще? Можно, правда, поговорить со Стругацкими."
"Итак, первый вопрос – что лучше, фильм по книге или книга по фильму? Удачными бывали оба варианта, поэтому можно будет сделать комбинированный. Например, для начала короткая повесть в… наверное, лучше всего в «Юности». Жалко, что Дина Рубина еще слишком молодая и ничего написать не может. Впрочем, даже начав писать, она еще не скоро станет той язвительной матерщинницей, которая давно нравилась Антонову. Этот старый донжуан даже собирался съездить в Израиль, чтобы там с ней познакомиться! До сих пор собирается, но вряд ли поедет, он ведь не только бабник, но еще и лентяй. В общем, надо съездить в редакцию «Юности» и побеседовать с Борисом Полевым.
Потом по мотивам этой повести можно будет снять фильм, а затем уже по его мотивам написать роман. И наконец, финал – многотомная эпопея с подзаголовком «по мотивам реальных событий». Вот только кого бы подписать на такую работу? Повесть-то, наверное, и Стругацкие напишут, предварительный разговор с ними уже был, но вот с автором романа или даже серии таковых пока полная неясность. Ефремов отказался еще до того, как я ему это предложил, а кто там из мастеров остался? Как-то так сразу и не припомнишь.
Впрочем, не только редкая птица долетает до середины Днепра. Редкий план доживает до середины своего выполнения, и высший класс – это все поменять как надо, даже не приступая к реализации. У меня примерно так и получилось. Правда, не в результате моего озарения, а само собой.
Мне позвонил Ефремов.
– На ловца и зверь бежит, – сообщил он. – В данном случае зверь готов написать серию романов про советских роботов в космосе, начиная с Луны и заканчивая, кажется, планетами Сириуса. Зовут его Александр Петрович.
Я начал перебирать в уме всех известных мне писателей по имени Александр. Фадеев давно застрелился, а Иванов – который пародист – писать, кажется, еще не начал. А если и начал, то точно не романы. И он, насколько я помню, не Петрович. Гладков? Он вроде не фантаст, а мемуарист. Опа, кажется, понял!
– Выбегалло забегалло? – цитатой из «Понедельник начинается в субботу» уточнил я.
– Оно самое, только не забегалло, а звонилло. И, кстати, если у вас к Казанцеву отрицательное отношение, то это зря. В прошлом Антонова он был чуть ли не единственным известным писателем, поддержавшим меня во время травли после начала публикации «Часа быка». Ну, а что он Стругацких не любит, так это объяснимо. Вы бы полюбили авторов, ухитрившихся изобразить вас в виде такого героя?"
"Чуть позже я с некоторым сожалением вспомнил еще одно изречение, теперь уже Джонатана Свифта – «На свете нет ничего более постоянного, чем временное». Сожаление же было связано с тем, что название «Общественный консультативный совет при ЦК КПСС» слова «временный» не содержало, и, значит, этот орган мог исчезнуть, выполнив свою функцию, состоящую в генерации предложений по поводу новой программы партии. А мне этого не хотелось.
Председателем упомянутого совета стал Ефремов. Сам он сразу назвал себя «зицпредседателем» и предложил товарищам не стесняться в отстаивании самых сомнительных идей.
– Отвечать все равно буду я, – уточнил Иван Антонович.
– А мы с тобой, Витя, в случае чего поможем, как сможем, – мысленно добавил Антонов. Естественно, я, то есть Скворцов, тоже вошел в этот совет. А вообще он состоял из четырнадцати человек, шестеро из которых были довольно известными. Аркадий Стругацкий, директор института химфизики Семенов, артист Вячеслав Тихонов, введенный в совет по личному пожеланию Брежнева, посмотревшего на планшете «Семнадцать мгновений», и, по протекции Косыгина, его зять Джермен Гвишиани. Ну и мы с Ефремовым. Из оставшихся восьмерых я знал только бывшего своего завлаба. Вообще-то уболтать его было не так просто, но мне это удалось."
"– Ага, а живут при коммунизме пускай в коммуналках, чай, не баре, – встрял Антонов.
– Ну я-то там сколько жил, и неплохо. Не было поводов жаловаться. И вообще, ты слушай, там Аркадий что-то хочет сказать.
– Слово «креатив» имеет латинские корни, но многие посчитают его английским, в этот язык оно пришло куда раньше, чем в русский, – уточнил Стругацкий. – И почему бы нам не назвать кошку кошкой? То есть настоящий социализм – настоящим социализмом. То, что пока он не совсем настоящий, народ и так понимает независимо от наших слов. А слово «креативный» можно будет вводить в обиход постепенно, чтобы потом, со временем, использовать его в определении первой фазы коммунизма.
– Ставлю предложение товарища Стругацкого на голосование. – Ефремов прекратил прения, которым оставалось совсем немного до препирательств. – Так, девять голосов за, четыре против, один воздержался (это был Гвишиани). Принято. Переходим к следующему пункту. Слово для доклада о возможных препятствиях на пути к настоящему социализму предоставляется товарищу Скворцову."
"– У вас, насколько я понял, вообще народ с жиру бесится, так что это не показатель. Прямо какие-то натуральные «хищные вещи века» Стругацких. Неудивительно, что ты оттуда сбежал сюда. Удивительно, что один."
"– Виктор, вас случаем Демичев не покусал? А то как-то довольно похоже.
Такими словами Ефремов прокомментировал черновик моего выступления на съезде, который я ему подсунул на рецензию.
– Нет, это просто реализация моего понятия о диалектике. Любое событие надлежит рассматривать не само по себе, а в комплексе со временем и местом его свершения. Как и эту бумажку. Время – незадолго до полета на Луну, место – трибуна двадцать четвертого съезда. Вы думаете, мне больше заняться нечем, кроме как в поте лица писать всякую хрень, учитывая, что народ ее все равно читать не будет? А делегаты и не такое слышали, у них иммунитет. Леня сказал, что нужно поторчать на трибуне минут пять-шесть, что-то при этом изрекая, но желательно без выпендрежа, тогда есть вероятность, что в ЦК проскочу не только я, но и вы за компанию. Однако вам ничего подобного говорить нельзя, это отрицательно скажется на авторитете в массах.
– А на вашем, значит, не скажется?
– Тоже скажется, но гораздо слабее, ведь все будут иметь в виду, что мне скоро в полет. Ну, а после него можно будет уточнить, что в силу катастрофической нехватки времени я и писал текст, и зачитывал его без привлечения к процессу головного мозга, пользуясь исключительно спинным. От меня такое воспримут с пониманием.
– С Казанцевым и Стругацкими вы тоже собираетесь беседовать в подобном режиме?
– Нет, тут это не пройдет. Вы хоть уточнили, какие напитки предпочитает Александр Петрович по утрам? Встреча-то будет довольно рано. Вдруг он ваш любимый «Аист» на дух не переносит? Как Антонов в молодости.
– Я думал, вы шутите.
– Иван Антонович, какие тут могут быть шутки? То, что напишут эти трое, будут читать, в отличие от материалов съезда. И по-моему, большая разница – писать, вспоминая о божественном вкусе чего-нибудь этакого, или о рвотных позывах, которые удалось погасить только предельным напряжением силы воли.
У меня был план на всякий случай дать перед полетом большое интервью самым популярным писателям-фантастам. Не считая Ефремова, Иван Антонович и без того знал гораздо больше них. А в число этих самых популярных, кроме Стругацких, входил, к нашему с Антоновым удивлению, еще и Казанцев. Ну что ж, заодно, может, он и со Стругацкими помирится. Не оттого, что проникнется их идеями, а просто потому, что увидит, как к ним отношусь я. Сам Скворцов, конструктор лунных роботов, герой, лауреат, космонавт, приятель Брежнева и без пяти минут член ЦК. Благодаря своему выдающемуся чутью не сделать соответствующих выводов Казанцев ну никак не сможет.
Кстати, одно все-таки вызывало у меня беспокойство. Кажется, моя протекция не пошла на пользу братьям. Антонов в свое время читал оба варианта «Обитаемого острова» – и семьдесят первого, и девяносто второго года. Так вот, первый ему понравился хоть и совсем немного, но больше. А тут мы с духовным братом прочли исходный вариант, прошедший в печать почти без правок советской цензуры, и начали чесать в общем затылке. С нашей точки зрения, этот вариант был даже хуже второго. Ну сами посудите – разве это фамилия для Каммерера – Ростиславский? А вместо Сикорски там вообще фигурировал какой-то Павел Григорьевич с фамилий, которая нам даже не запомнилась. И кстати, откуда на Саракше взялись коммунисты и социал-демократы? Да и сам текст даже до второго варианта немного не дотягивал. Тоже шедевр, конечно, но все же не совсем такой.
– Тут, наверное, вот в чем дело, – предположил тогда Антонов. – В моем прошлом они писали, ни на секунду не забывая о грядущей цензуре, и подбирали слова так, чтобы смысл оказался спрятан поглубже. Получается, это полезно. А тут они творили, зная, что в случае чего с Главлитом будет говорить Ефремов, а если этого окажется мало, то и Скворцов. Вот и получились, например, «заключенные» вместо «воспитуемых». Вроде слова похожие, но должной глубины уже нет. Жалко, что им нельзя дать почитать вариант семьдесят первого года.
– А почему? – не понял я тогда. – Скажем, что это мой личный вариант цензуры. Пусть учатся у мастеров, которыми они стали у тебя, а здесь пока немного не дотягивают.
И вот, значит, я распечатал вариант семьдесят первого года. На местном принтере, представляющем собой электрическую печатную машинку с Октябриной при ней – задачей секретарши было вовремя вставлять новые листы.
– Стругацкие решили улучшить «Остров»? – спросила она, передавая мне папку. – По-моему, у них получилось. Не возражаете, если я второй экземпляр оставлю себе? А то когда это еще напечатают, да и, небось, не купить будет первое время. И вообще, вы не знаете, что они сейчас пишут?
– Да как-то не очень. Мы на днях встречаемся, вот тогда и спрошу. Но вам, вы уж извините, скажу, если только братья будут не против."
"– Ну вот, а некоторые еще сомневались, что может дать Луна человечеству. Один только раз туда слетал, и полнейшая позитивная реморализация! Прямо точно по Стругацким. Хорошо, что я на Марс не собираюсь, а то ты бы оттуда вернулся вообще не человеком, а натуральным ангелом небесным без страха и упрека."
"И раз уж в верхах решили расширить «Мечту» до НПО, заниматься она будет не только космосом. В идеале каждая нормальная советская семья должна иметь что-то с шильдиком «Мечта» и радоваться, как оно хорошо сделано, особенно по сравнению со всем остальным. А что хочет иметь каждая семья из предметов роскоши? Телевизор, магнитофон и какое-то средство передвижения. Мотоцикл, например, а те, кто позажиточнее, – и автомобиль. Хорошо, что мода на ковры уже потихоньку сходит, а то ведь я себе даже смутно не представляю процесс художественного вышивания. Кстати, до появления первых, пусть и донельзя убогих восьмибитных персоналок осталось совсем немного, так что и они пусть будут «Мечтами». Ну, а периодически напоминать забывчивым, что «Мечта» – это Скворцов, и они, как Ленин и партия, близнецы-братья, будут Ефремов, Стругацкие, Казанцев, Мартынов, Снегов и прочие, на установление доверительных контактов с которыми я не жалел и не жалею сил. Будь у меня хоть малая толика литературного дарования, ей-богу, сам бы написал что-нибудь этакое, волнующее и захватывающее, но к сожалению, подобным не отмечены ни я, ни Антонов. И значит, нам остается только паразитировать на тех, кто отмечен."
"– Неужели вы верите, что люди серьезно воспринимают тот цирк, который вы устроили на Луне? – поинтересовался премьер.
– По-моему, это немного неточная постановка вопроса. Какая разница, серьезно или несерьезно? Кто-то так, кто-то этак, и процентное соотношение тех к этим меня как-то не очень волнует. Гораздо важнее, отрицательное это отношение или положительное, и здесь двух мнений быть не может. Когда шли передачи по лунной тематике, улицы пустели, все сидели у телевизоров. Неужели вы думаете, что люди будут смотреть передачу, тема которой им не нравится? А здесь вступает в действие тот факт, что средний человек не любит полутонов. И если какой-то персонаж или явление кажутся ему положительными, то, как правило, целиком. Типичный пример – советское изобретение, торговля с нагрузкой. Хочешь купить постельное белье – бери с ним еще и набор полотенец, которыми не то что вытираться – полы мыть и то плохо, шерсть из них какая-то синтетическая лезет. Один раз, стосковавшись по нормальному белью, потому что старое все в пятнах и в дырах, человек даже обрадуется. Как мы с женой, например. Мол, хрен с ними, с убогими тряпками, приткнем куда-нибудь, не пропадут. Но если потом гражданин СССР придет в книжный, где вместе с новинкой от Стругацких ему всучат какой-нибудь фантастически скучный производственный или шпионский роман, особой радости уже не будет. Когда же в продмаге вместе с пачкой индийского чая ему придется купить вдвое большее количество грязной грузинской соломы, надпись «Чай» на упаковке которой может расцениваться только как издевательство, мысли в адрес партии и правительства будут в основном матерные, даже у женщин и детей."
"– И еще напиши руководство по управлению луноходами. Поделись своим опытом, причем не старайся выдержать официальный стиль. Что-нибудь вроде сочинения на тему «Как мы с “Мальчиками” проводили время сначала в актовом зале, а потом на Луне». Особое внимание обрати на особенности управления в условиях пониженной силы тяжести. И свяжись с Аркадием Стругацким на предмет сценария документально-художественного фильма.
– У всей этой истории еще нет конца.
– Так вы же не с конца начнете писать, а с начала.
– Мы?
– Конечно, братья-то про луноходы почти ничего не знают. Поди плохо будет смотреться в титрах – «авторы сценария А. Стругацкий, Б. Стругацкий и В. Скворцова»? Прямо хоть алфавит по вам изучай."
"– Хм… какой-нибудь общественный консультативно-созерцательный совет… – икнул Брежнев, – в смысле совещательный… а что, не помешает. Небось предложишь туда своего Ефремова?
– А кого же еще? Можно, правда, поговорить со Стругацкими."
"Итак, первый вопрос – что лучше, фильм по книге или книга по фильму? Удачными бывали оба варианта, поэтому можно будет сделать комбинированный. Например, для начала короткая повесть в… наверное, лучше всего в «Юности». Жалко, что Дина Рубина еще слишком молодая и ничего написать не может. Впрочем, даже начав писать, она еще не скоро станет той язвительной матерщинницей, которая давно нравилась Антонову. Этот старый донжуан даже собирался съездить в Израиль, чтобы там с ней познакомиться! До сих пор собирается, но вряд ли поедет, он ведь не только бабник, но еще и лентяй. В общем, надо съездить в редакцию «Юности» и побеседовать с Борисом Полевым.
Потом по мотивам этой повести можно будет снять фильм, а затем уже по его мотивам написать роман. И наконец, финал – многотомная эпопея с подзаголовком «по мотивам реальных событий». Вот только кого бы подписать на такую работу? Повесть-то, наверное, и Стругацкие напишут, предварительный разговор с ними уже был, но вот с автором романа или даже серии таковых пока полная неясность. Ефремов отказался еще до того, как я ему это предложил, а кто там из мастеров остался? Как-то так сразу и не припомнишь.
Впрочем, не только редкая птица долетает до середины Днепра. Редкий план доживает до середины своего выполнения, и высший класс – это все поменять как надо, даже не приступая к реализации. У меня примерно так и получилось. Правда, не в результате моего озарения, а само собой.
Мне позвонил Ефремов.
– На ловца и зверь бежит, – сообщил он. – В данном случае зверь готов написать серию романов про советских роботов в космосе, начиная с Луны и заканчивая, кажется, планетами Сириуса. Зовут его Александр Петрович.
Я начал перебирать в уме всех известных мне писателей по имени Александр. Фадеев давно застрелился, а Иванов – который пародист – писать, кажется, еще не начал. А если и начал, то точно не романы. И он, насколько я помню, не Петрович. Гладков? Он вроде не фантаст, а мемуарист. Опа, кажется, понял!
– Выбегалло забегалло? – цитатой из «Понедельник начинается в субботу» уточнил я.
– Оно самое, только не забегалло, а звонилло. И, кстати, если у вас к Казанцеву отрицательное отношение, то это зря. В прошлом Антонова он был чуть ли не единственным известным писателем, поддержавшим меня во время травли после начала публикации «Часа быка». Ну, а что он Стругацких не любит, так это объяснимо. Вы бы полюбили авторов, ухитрившихся изобразить вас в виде такого героя?"
"Чуть позже я с некоторым сожалением вспомнил еще одно изречение, теперь уже Джонатана Свифта – «На свете нет ничего более постоянного, чем временное». Сожаление же было связано с тем, что название «Общественный консультативный совет при ЦК КПСС» слова «временный» не содержало, и, значит, этот орган мог исчезнуть, выполнив свою функцию, состоящую в генерации предложений по поводу новой программы партии. А мне этого не хотелось.
Председателем упомянутого совета стал Ефремов. Сам он сразу назвал себя «зицпредседателем» и предложил товарищам не стесняться в отстаивании самых сомнительных идей.
– Отвечать все равно буду я, – уточнил Иван Антонович.
– А мы с тобой, Витя, в случае чего поможем, как сможем, – мысленно добавил Антонов. Естественно, я, то есть Скворцов, тоже вошел в этот совет. А вообще он состоял из четырнадцати человек, шестеро из которых были довольно известными. Аркадий Стругацкий, директор института химфизики Семенов, артист Вячеслав Тихонов, введенный в совет по личному пожеланию Брежнева, посмотревшего на планшете «Семнадцать мгновений», и, по протекции Косыгина, его зять Джермен Гвишиани. Ну и мы с Ефремовым. Из оставшихся восьмерых я знал только бывшего своего завлаба. Вообще-то уболтать его было не так просто, но мне это удалось."
"– Ага, а живут при коммунизме пускай в коммуналках, чай, не баре, – встрял Антонов.
– Ну я-то там сколько жил, и неплохо. Не было поводов жаловаться. И вообще, ты слушай, там Аркадий что-то хочет сказать.
– Слово «креатив» имеет латинские корни, но многие посчитают его английским, в этот язык оно пришло куда раньше, чем в русский, – уточнил Стругацкий. – И почему бы нам не назвать кошку кошкой? То есть настоящий социализм – настоящим социализмом. То, что пока он не совсем настоящий, народ и так понимает независимо от наших слов. А слово «креативный» можно будет вводить в обиход постепенно, чтобы потом, со временем, использовать его в определении первой фазы коммунизма.
– Ставлю предложение товарища Стругацкого на голосование. – Ефремов прекратил прения, которым оставалось совсем немного до препирательств. – Так, девять голосов за, четыре против, один воздержался (это был Гвишиани). Принято. Переходим к следующему пункту. Слово для доклада о возможных препятствиях на пути к настоящему социализму предоставляется товарищу Скворцову."
"– У вас, насколько я понял, вообще народ с жиру бесится, так что это не показатель. Прямо какие-то натуральные «хищные вещи века» Стругацких. Неудивительно, что ты оттуда сбежал сюда. Удивительно, что один."
"– Виктор, вас случаем Демичев не покусал? А то как-то довольно похоже.
Такими словами Ефремов прокомментировал черновик моего выступления на съезде, который я ему подсунул на рецензию.
– Нет, это просто реализация моего понятия о диалектике. Любое событие надлежит рассматривать не само по себе, а в комплексе со временем и местом его свершения. Как и эту бумажку. Время – незадолго до полета на Луну, место – трибуна двадцать четвертого съезда. Вы думаете, мне больше заняться нечем, кроме как в поте лица писать всякую хрень, учитывая, что народ ее все равно читать не будет? А делегаты и не такое слышали, у них иммунитет. Леня сказал, что нужно поторчать на трибуне минут пять-шесть, что-то при этом изрекая, но желательно без выпендрежа, тогда есть вероятность, что в ЦК проскочу не только я, но и вы за компанию. Однако вам ничего подобного говорить нельзя, это отрицательно скажется на авторитете в массах.
– А на вашем, значит, не скажется?
– Тоже скажется, но гораздо слабее, ведь все будут иметь в виду, что мне скоро в полет. Ну, а после него можно будет уточнить, что в силу катастрофической нехватки времени я и писал текст, и зачитывал его без привлечения к процессу головного мозга, пользуясь исключительно спинным. От меня такое воспримут с пониманием.
– С Казанцевым и Стругацкими вы тоже собираетесь беседовать в подобном режиме?
– Нет, тут это не пройдет. Вы хоть уточнили, какие напитки предпочитает Александр Петрович по утрам? Встреча-то будет довольно рано. Вдруг он ваш любимый «Аист» на дух не переносит? Как Антонов в молодости.
– Я думал, вы шутите.
– Иван Антонович, какие тут могут быть шутки? То, что напишут эти трое, будут читать, в отличие от материалов съезда. И по-моему, большая разница – писать, вспоминая о божественном вкусе чего-нибудь этакого, или о рвотных позывах, которые удалось погасить только предельным напряжением силы воли.
У меня был план на всякий случай дать перед полетом большое интервью самым популярным писателям-фантастам. Не считая Ефремова, Иван Антонович и без того знал гораздо больше них. А в число этих самых популярных, кроме Стругацких, входил, к нашему с Антоновым удивлению, еще и Казанцев. Ну что ж, заодно, может, он и со Стругацкими помирится. Не оттого, что проникнется их идеями, а просто потому, что увидит, как к ним отношусь я. Сам Скворцов, конструктор лунных роботов, герой, лауреат, космонавт, приятель Брежнева и без пяти минут член ЦК. Благодаря своему выдающемуся чутью не сделать соответствующих выводов Казанцев ну никак не сможет.
Кстати, одно все-таки вызывало у меня беспокойство. Кажется, моя протекция не пошла на пользу братьям. Антонов в свое время читал оба варианта «Обитаемого острова» – и семьдесят первого, и девяносто второго года. Так вот, первый ему понравился хоть и совсем немного, но больше. А тут мы с духовным братом прочли исходный вариант, прошедший в печать почти без правок советской цензуры, и начали чесать в общем затылке. С нашей точки зрения, этот вариант был даже хуже второго. Ну сами посудите – разве это фамилия для Каммерера – Ростиславский? А вместо Сикорски там вообще фигурировал какой-то Павел Григорьевич с фамилий, которая нам даже не запомнилась. И кстати, откуда на Саракше взялись коммунисты и социал-демократы? Да и сам текст даже до второго варианта немного не дотягивал. Тоже шедевр, конечно, но все же не совсем такой.
– Тут, наверное, вот в чем дело, – предположил тогда Антонов. – В моем прошлом они писали, ни на секунду не забывая о грядущей цензуре, и подбирали слова так, чтобы смысл оказался спрятан поглубже. Получается, это полезно. А тут они творили, зная, что в случае чего с Главлитом будет говорить Ефремов, а если этого окажется мало, то и Скворцов. Вот и получились, например, «заключенные» вместо «воспитуемых». Вроде слова похожие, но должной глубины уже нет. Жалко, что им нельзя дать почитать вариант семьдесят первого года.
– А почему? – не понял я тогда. – Скажем, что это мой личный вариант цензуры. Пусть учатся у мастеров, которыми они стали у тебя, а здесь пока немного не дотягивают.
И вот, значит, я распечатал вариант семьдесят первого года. На местном принтере, представляющем собой электрическую печатную машинку с Октябриной при ней – задачей секретарши было вовремя вставлять новые листы.
– Стругацкие решили улучшить «Остров»? – спросила она, передавая мне папку. – По-моему, у них получилось. Не возражаете, если я второй экземпляр оставлю себе? А то когда это еще напечатают, да и, небось, не купить будет первое время. И вообще, вы не знаете, что они сейчас пишут?
– Да как-то не очень. Мы на днях встречаемся, вот тогда и спрошу. Но вам, вы уж извините, скажу, если только братья будут не против."
"– Ну вот, а некоторые еще сомневались, что может дать Луна человечеству. Один только раз туда слетал, и полнейшая позитивная реморализация! Прямо точно по Стругацким. Хорошо, что я на Марс не собираюсь, а то ты бы оттуда вернулся вообще не человеком, а натуральным ангелом небесным без страха и упрека."
"И раз уж в верхах решили расширить «Мечту» до НПО, заниматься она будет не только космосом. В идеале каждая нормальная советская семья должна иметь что-то с шильдиком «Мечта» и радоваться, как оно хорошо сделано, особенно по сравнению со всем остальным. А что хочет иметь каждая семья из предметов роскоши? Телевизор, магнитофон и какое-то средство передвижения. Мотоцикл, например, а те, кто позажиточнее, – и автомобиль. Хорошо, что мода на ковры уже потихоньку сходит, а то ведь я себе даже смутно не представляю процесс художественного вышивания. Кстати, до появления первых, пусть и донельзя убогих восьмибитных персоналок осталось совсем немного, так что и они пусть будут «Мечтами». Ну, а периодически напоминать забывчивым, что «Мечта» – это Скворцов, и они, как Ленин и партия, близнецы-братья, будут Ефремов, Стругацкие, Казанцев, Мартынов, Снегов и прочие, на установление доверительных контактов с которыми я не жалел и не жалею сил. Будь у меня хоть малая толика литературного дарования, ей-богу, сам бы написал что-нибудь этакое, волнующее и захватывающее, но к сожалению, подобным не отмечены ни я, ни Антонов. И значит, нам остается только паразитировать на тех, кто отмечен."
