Любопытно

[silent-gluk]

К выходу готовится том Стругацких от "Азбуки", что само по себе нетипично. В серии "Русская литература. Большие книги". Называется "Пикник на обочине: Время выбора". Содержание: "Понедельник начинается в субботу", "Сказка о Тройке", "Улитка на склоне", "Гадкие лебеди", "Пикник на обочине".



Странноватая подборка...

@темы: Книги, Картинки, Библиография, Понедельник начинается в субботу, Библиофильское, «Гадкие лебеди», Улитка на склоне, Сказка о Тройке, «Пикник на обочине»

---

Любопытно

[silent-gluk]

История чтения: к 50-летию “Улитки на склоне”

Александр Генис
Борис Парамонов

Беседа с Борисом Парамоновым

Александр Генис: Сегодня “АЧ” откроет необычная программа, в которой мы с Борисом Парамоновым отметим необычный юбилей. В этом году исполняется 50 лет книге, которую я считаю одной из вершин отечественной литературы, а не только советской фантастики. Это - “Улитка на склоне” Стругацких.

У этой книги мучительная судьба. В 1966 году - ровно полвека назад - братья Стругацкие опубликовали в СССР (в сборнике фантастики «Эллинский секрет») одну часть «Улитки на склоне», другая часть - попала в провинциальный журнал. И обе удостоились зверской критики со стороны властей. В полном объёме, так, как был написан авторами, этот роман был издан за рубежом в 1972 году, в издательство «Посев». В Советском Союзе книга впервые вышла только в 1988 году, на закате советской власти.

Стругацкие считали “Улитку на склоне” самым совершенным и самым значительным своим произведением, хотя она никогда не была самым популярным опусом братьев, уступая, например, милой сказке “Понедельник начинается в субботу”. Однако именно “Улитка” составила славу Стругацких на Западе. В Америке о ней написано несколько диссертаций, где “Улитку” сравнивают с Щедриным, Свифтом и Кафкой. Я, однако, считаю, что эту книгу нужно читать именно в контексте советской литературы, которую она,впрочем, явно переросла

Сегодня мы подробно обсудим все эти темы с Борисом Михайловичем Парамоновым в рамках сравнительно новой, специально для него придуманной рубрики “История чтения”, которую “АЧ” пытается сделать регулярной.

Борис Парамонов: Что ж, начну, как Вы сказали, с истории. Должен сразу сказать, Александр Александрович, что я живя в Советском Союзе братьев Стругацких не читал. Совершенно вне поля внимания они остались - и не только моего, но и той компании, которой я принадлежал. А компания была всячески литературная. Я не помню, чтобы Арьев или Довлатов или Виньковецкий когда-нибудь называли это имя, эти имена. Конечно, слышать о них приходилось, но было ясно только то, что они по части научной фантастики. А к этому жанру я потерял интерес, выйдя из детского возраста. И воспоминаний об этом детском чтении мало осталось. Ну Жюль Верн, ну Беляев. Причем Беляев мне, помню, попался, какой-то вторичный - «Звезда КЭЦ», мне и тогда, то есть в детстве, показалась эта книга скучной, не увлекла. Вот Шерлока Холмса читал взахлеб. Я в детстве читал, смешно сказать, русскую классику, Тургенева читал, и должен сказать, что не сильно он мне нравился. «Капитанская дочка» нравилась. А в четырнадцать лет я прочитал «Войну и мир», и тут же «Преступление и наказание» - и какие уж там Жюль Верны после этого.

Правда, уже по выходе из детского возраста у меня была одна реакция к фантастике - Герберт Уэллс, которого я прочитал уже вполне взрослым человеком. Да и то почему: читались записи Юрия Олеши «Ни дня без строчки», а он очень убедительно писал о том, что Уэллс хороший писатель, которого, так сказать, не стыдно знать. Прочитал, но у него понравилось больше другого «Тоно-Бэнго» - роман в общем-то отнюдь не фантастического жанра, это Уэллс-социолог. И была там атмосфера какого-то сумбурно-технологического, но вполне еще уютного викторианства, а может быть, эдвардианства, не помню уже. Какой-то был дядюшка аптекарь, придумавший какой-то элексир жизни или что-то такое.

Александр Генис: Ну тогда уже лучше вспомнить “Войну миров”. Вот где пеан уютной виткторианской цивилизации с хрусталем и скатертями, оценить которые можно только на фоне чудовищной войны - еще с марсианами, а не немцами, как в Первую мировую. Что касается Олеши, то он восхищался “Человеком-невидимкой”. А Уэллс был любимым фантастом братьев Стругацких, и в первую очередь как автор “Войны миров”.

Борис Парамонов: О Стругацких еще вот такое воспоминание. Где-то в середине шестидесятых годов были разговоры о некоем скандале в одном провинциальном журнале, где что-то интересное появилось и тут же было запрещено. По-моему, в связи с этим упоминались Стругацкие, но больше разговоров было о том, что там напечатали главу из книги Белинкова об Олеше. Даже фраза цитировалась, примерно так звучавшая: прочитав о том, что Андрей Бабичев - поэт добрых дел, я так расхохотался, что у меня вылетели пломбы.

Александр Генис: Это все тот же злосчастный журнал “Байкал”, который получил по шапке за публикацию в 1968 году половины “Улитки”.

Борис Парамонов: Как бы там ни было, Стругацких я не читал тогда и прочитал только здесь и сейчас, очень недавно - склонившись на ваши, А.А., горячие доводы. И прочитав несколько вещей - «Ветер гасит волны», “Гадкие лебеди ”и, конечно, «Улитку на склоне», я увидел, что это значительная литература. Что это ни науч-поп и ни сай-фай, но литература некоего метафизического поиска.

Более того: привыкнув в любезном отечестве к тому, что хорошая литература так или иначе должны быть антисоветской, то есть, шире - выходить за грани навязывавшегося нам убогого мировоззрения середины 19-го века, нельзя было не увидеть, что Стругацкие несомненно выходят за рамки всяческого техницизма, что они выше техногенного рационализма, видят в мире некую тайну, вызов человеку со стороны неких таинственных сверхчеловеческих сил. При желании можно это даже назвать литературой религиозного поиска. Вне всякой церковности, разумеется, и вообще любой конфессиональной религии.

Александр Генис: Однажды, по другому поводу я имел несчастье сказать, что научная фантастика - это теология для бедных. Фраза разошлась, и Стругацие мне ее не простили.

Борис Парамонов: И правильно сделали. Тут сложнее. Религия, то есть интуиция бытийной тайны, не сводима ни к каким историческим формам существования тех или иных церквей и конкретных религиозных учений. Вот был тв Америке такой Кристофер Хитченс, бойкий журналист и автор книги «Бог не велик», последнее его, предсмертное сочинение, в котором он как раз на примерах церковных практик и различных религиозных учений показывал, что всё это вздор. Но религию, интуицию Бога Творца, повторяю, нельзя сводить к истории религий и церквей. Создавая религиозную догму, уже закрывают путь к Богу - это негодная, можно сказать, жалкая попытка объять необъятное.

И вот у Стругацких можно ощутить и увидеть эту ориентацию на некую сверх-масштабность, понимание невозможности рационального суждения о тотальности бытия. Тут, конечно, можно Канта вспомнить, как он показывал, что судить выходящее за рамки пространства и времени в рамках пространства и времени не приводит ни к чему, кроме знаменитых его антиномий чистого разума. Никто, конечно, не требует от Стругацких знания Канта, но то и интересно, что ознакомившись с их проблематикой, видишь глубокую ее философичность.

Александр Генис: Напрасно, вы с этаким барским высокомерием их хвалите. Аркадий Стругацкий был одним из лучших японистов, а Борис - ученым-астрофизиком.

Борис Парамонов: Тем более! Дело у них не в машинах, не в технике - они если и не решают, то ставят вопросы метафизического, то есть выходящего за пределы опыта, знания. И очень явственно у них понимание того, что любая попытка устроиться на земле, считая при этом, что мы достигли предельного знания, решили все вопросы, - что такие попытки и суть утопия. Но тут место вам, А.А., это у вас проблематика Стругацких нашла убедительную формулировку.

Александр Генис: Оккупировав наше детство, Стругацкие повлияли на советского человека больше не только Маркса с Энгельсом, но и Солженицына с Бродским. Собственно, они (а не Брежнев) и создали советского человека в том виде, в каком он пережил смену стран и эпох. Все, кого я люблю и читаю сегодня, выросли на Стругацких – и Пелевин, и Сорокин, даже Толстая. Мощность исходящего от них импульса нельзя переоценить, потому что они в одиночку, если так можно сказать о братьях, оправдывали основополагающий миф отравившего нас режима. Стругацкие вернули смысл марксистской утопии. Как последняя вспышка перегоревшей лампочки, их фантастика воплотила полузабытый тезис о счастливом труде. Пока другие шестидесятники смотрели назад – на «комиссаров в пыльных шлемах» (Окуджава), вбок - «коммунизм надо строить не в камнях, а в людях» (Солженицын), или снизу – «уберите Ленина с денег» (Вознесенский), Стругацкие глядели в корень, хотя он и рос из будущего. Их символом веры был труд – беззаветный и бескорыстный субботник, превращающий будни в рай, обывателя - в коммунара, полуживотное – в полубога.

Такой труд переделывал мир попутно, заодно, ибо его настоящим объектом была не материя, а сознание. Преображаясь в фаворском свете коммунизма, герой Стругацких эволюционировал от книги к книге, приобретая сверхъестественные способности и теряя человеческие черты. Так продолжалось до тех пор, пока он окончательно не оторвался от Homo sapiens, чтобы стать «Люденом» - новым, напугавшим уже и авторов существом, у которого не осталась ничего общего не только с нами, но и с жителями светлого будущего.

Всякая утопия, если в нее слишком пристально вглядываться, становится своей противоположностью. Однако по пути от одной крайности к другой, Стругацкие свернули в сторону, чтобы создать непревзойденную по глубине и трагизму версию Контакта. Их «Улитка на склоне» (наравне с «Солярисом» Лема) подняла до вершины весь этот жанр.

Борис Парамонов: Ну тут, Вам, Александр Александрович, что называется, карты в руки. Я не могу претендовать на такое знание Стругацких, мои слова - не более чем первое впечатление человека, в общем привычного к серьезной литературе. И я вижу, что Стругацкие это не только серьезная в идейном плане литература, но хорошая литература. Они мастера, они хорошо пишут - вот что я первым делом увидел. И они никак не сводимы к сюжетам - хоть в плане общей идеи, хоть в смысле занимательности построения. Нет, у них есть еще нечто важное, может быть самое важное для писателя - у них есть язык. И есть умение построить текст в определенном стилистическом ключе.

Вот возьмем сегодняшнего юбиляра - «Улитку на склоне». Как известно, вещь построена дуалистически, это как бы два повествования: одно происходит в “Управлении”, другое - в “Лесу”. И в каждом своя система художественных средств. Мир Управления описан в кафкианском ключе, это мир абсурда, сюрреалистический мир. И детали тут выбраны исключительно выразительные. Чего стоит, например, поиск сбежавшей из Управления машинки, которую нужно искать всем сразу сотрудникам, но так, чтобы при этом никто из них ее не увидел. И поиск идет в масках с завязанными глазами. Это Кафка, чистый Кафка; во всяком случае Кафка бы от такого текста не отказался.

И совсем другой прием в лесной части. Стилистический к ней ключ, я бы сказал, - Платонов.

Александр Генис: Я бы сказал, что если “Управление” напоминает о Кафке, то «Лес» написан свихнувшимся «деревенщиком». Речитатив заговаривающийся прозы опутывает нас словесными лианами. Речь на дрожжах, изобильная, как все в Лесу, заливает бессмыслицей остатки распустившегося на природе разума. Если первая часть - кошмар Просвещения, то вторая – утрированный Руссо.

Борис Парамонов: А мне именно Платонов увиделся, вернее услышался: все говорящие в Лесу - это юродивые.

Александр Генис: Или, как я говорил, взбесившиеся деревенщики.

Борис Парамонов: За исключением главного героя - Кандида, конечно, но он как раз и не говорит вообще, почему его и называют Молчуном. Но это опять же сюр, только уже не на повествовательном, а языковом уровне.

Но я вот что еще хочу сказать. Как мне поначалу представилась проблематика «Улитки». В ней очень и очень можно увидеть не то что бы антисоветскую сатиру, но зашифровку именно советских проблем, причем взятых, так сказать, не на эмпирическом, а опять же на метафизическом уровне. Коммунизм взят как философема. Его сюжет - это претензия техницистского разума на тотальное переустройство бытия. Отсюда - культ силы и всяческая активность, активизм. Совсем по Марксу, если хотите: философы до сих пор объясняли мир, но задача в том, чтобы переделать его. Борьба с природой, антифизис, как это называли еще в 19 веке - термин Огюста Конта, отца позитивизма. Лес это и есть природа, а Управление - это вот этот самый технический, технологический разум.

И тут в середине книги возникает очень выразительная картинка - как эта война, объявленная природе, застревает на каких-то грязных обочинах и превращается в застой.

"Грузовик мчался по дороге славного наступления, желтое, зеленое, коричневое покорно уносилось назад, а вдоль обочин тянулись неубранные и забытые колонны ветеранов наступавшей армии, вздыбленные черные бульдозеры с яростно задранными ржавыми щитами,зарывшиеся по кабину в землю тракторы, за которыми змеились распластанные гусеницы, грузовики без колес и без стекол - всё мертвое, заброшенное навсегда, но по-прежнему бесстрашно глядящее вперед, в глубину леса развороченными радиаторами и разбитыми фарами. А вокруг шевелился лес, трепетал и корчился, менял окраску,переливаясь и вспыхивая, обманывая зрение, наплывая и отступая, издевался, пугал и глумился лес, и он весь был необычен, и его нельзя было описать, и от него мутило".

Александр Генис: Да, это - тупиковая ветвь цивилизации, которая мечтает Лес закатать бетоном.

Борис Парамонов: Вот тут возникает соблазн свести «Улитку» как раз на эту тему - борьба с природой и ее непредвиденный результат в картине едва ли не всеобщей если не гибели, то апатии.

Но тут возникает в «Улитке» еще одна тема, и, как мне показалась, не ложащаяся органически ни в замысел, ни в исполнение романа. Это тема Амазонок, вот этих самых неразумных, или разумных, или как их там дев…

Александр Генис: Славных подруг из Леса.

Борис Парамонов: Можно подумать, что речь идет о неких примордиальных бытийных, космических силах, порождающих мир. Но что тогда Лес? Ведь Лес тоже гибнет от деятельности этих дев, этих амазонок. Они повисают неким только намеченным, но нереализованным углублением сюжета. Сюжет играл, когда он был построен на бинарной оппозиции управления и леса. И он стал разваливаться, когда в его структуру вошел третий элемент.

Александр Генис: Но он-то, этот самый третий элемент, и делает “Улитку” шедевром!

Различие между механической и биологической эволюцией определяет не история, а пол, не культура, а природа. Мужчины строят, женщины рожают - они и есть будущее. В Лесу это очевидно, а в Управление об этом еще не знают, но уже догадываются. Давайте-ка я тоже процитирую текст. Вот, что думает и что понимает Кандид, рассуждая о Лесе. Это, если угодно, итог книги, ее мораль.

«Изобилие красок, изобилие запахов. Изобилие жизни. И все чужое. Чем-то знакомое, кое в чем похожее, но по-настоящему чужое. Наверное, труднее всего примириться с тем, что оно чужое и знакомое одновременно. С тем, что оно производное от нашего мира, плоть от плоти нашей, но порвавшее с нами и не желающее нас знать. Наверное, так мог бы думать питекантроп о нас, о своих потомках, - с горечью и со страхом».

В этом видении Леса – ключ к «Улитке». Лес и Управление – две фазы одной реальности, они противостоят друг другу как будущее и прошлое. Разделяющая их пропасть – разрыв в преемственности. Фантастика обещала его заполнить своими домыслами. Стругацкие показали, почему это невозможно. Будущее не продолжает, а отменяет настоящее. У будущего нельзя выиграть. И непонятно, как нам жить, зная об этом. Война между настоящим и будущим представлена в “Улитке” как битва полов.

Ведь экспансия – мужской путь. Мы творим вне себя, ибо нам не дано, как женщинам, творить из себя. Мужская цивилизация плодит мертвую технику, которая искореняет поддерживающую нас жизнь. Но в Лесу вечная война мужчин и женщин закончилась полной победой последних и безоговорочной капитуляцией первых: «Они - то есть, мы! - идут и гниют на ходу, и даже не замечают, что не идут, а топчутся на месте».

Лишившись смысла и назначения, мы оказались тупиковой ветвью цивилизации, которая творит себе подобных из железа, как мужчины, а не из плоти, как женщины. «Вы там, - говорит одна из Подруг, - впали в распутство с вашими мертвыми вещами на ваших Белых скалах. Вы вырождаетесь».

Парадокс, который Лес поставил перед Кандидом, неразрешим. В других, более оптимистических версиях грядущего, Стругацкие придумали профессию прогрессора. Но попав вместо прошлого в будущее, прогрессор становится регрессором. Поэтому герой «Улитки» – последний самурай, защищающий идеалы не только безнадежные, но вредные, в том числе - экологически. Встав на сторону обреченных аборигенов Леса, Кандид возглавил партию «питекантропов».

Хотите признаюсь в своем кошмаре?

Борис Парамонов: Валяйте.

Александр Генис: Честно скажу, что по-настоящему я понял “Улитку”- и восхитился прозорливостью авторов - лишь тогда, когда услышал про овцу Долли, у которой было две мамы, но ни одного папы. Ее явление сделало нас с Вами декоративным полом.

Борис Парамонов: Но овечку Долли, Александр Александрович, не амазонки сделали, а те же самые представители мужской или фаллической, как говорят феминистки, цивилизации. Хочу напомнить Камиллу Палья, главную врагинью всех феминисток. Она сказала: если б мир пребывал в матриархате, то мы до сих пор жили бы в травяных хижинах, и не было бы ни моста Джорджа Вашингтона, ни гигиенических прокладок.

В общем мне мешают амазонки у Стругацких. Они в романе не работают, а если работают, то на какой-то другой сюжет.

И еще: сбивают с толку эпиграфы к роману: стихи Пастернака о птичке в бору и японская притча об улитке, не понимающей, где и куда она ползет. То ли апофеоз той же деревенщины, то ли отнесение к каким-то уже сверхисторическим, космическим силам, которые и будут решать в конце времен.

Александр Генис: А мне кажется, что стихи, из которых родилось название, чрезвычайно важны для замысла книги. Дело в том, что «Улитка на склоне» описывает частный случай универсальной проблемы. Контакт между прошлым и будущем питает внутренний конфликт между тем, кем мы были, тем, кем стали, но, главное, тем, кем будем. Встречаясь с палеолитом детства, мы не можем найти ему места в настоящем, точно также, как нам некуда себя деть в том будущем, где нас нет. Об этом всегда писал Бродский:

Так солдаты в траншее поверх бруствера

Смотрят туда, где их больше нет.

Перед открывающейся с этой точки перспективы меркнет любой фантастический вымысел. Ведь в войне с будущим у нас нет шансов ни понять, ни уцелеть. Так что Улитке с Фудзиямы еще повезло: она не знает, что ползет по склону вулкана.

Отсюда: www.svoboda.org/a/27609767.html

@темы: Понедельник начинается в субботу, «Гадкие лебеди», «Волны гасят ветер», Улитка на склоне

---

Любопытно

[silent-gluk]

«Мышление — болезнь жизни»
11.12.2012 / № 118 / с. 11 / Илья Мирмов / Память / 9 комментариев

Сложно что—то писать. И были сомнения — нужно ли… На самом деле, лично у меня в душе складывается реквием не по человеку (пусть даже и выдающемуся), а реквием по всей настоящей литературе…

Доисторические писатели

(Великие писатели всегда брюзжат. Это их нормальное состояние, потому что они — это больная совесть общества, о которой само общество, может быть, даже и не подозревает)

Я, кажется, из того последнего по­коления, для которого Аркадий и Бо­рис Стругацкие были «нашим всем». Люди моложе меня лет на 10 (или даже мои ровесники, ВОВРЕМЯ не ознакомившиеся с творчеством бра­тьев Стругацких) уже не понимали, в чем цимес, и нередко просто отка­зывались читать более одного-двух произведений. Дескать, наивно, скуч­но и «ни о чем». А мы-то знали все книги без исключения и наперебой цитировали то «Понедельник начи­нается в субботу», то «Улитку на скло­не», то «Гадких лебедей».

Я был страшно горд своими пе­дагогическими достижениями, когда мой сын (90-го года рождения) с яв­ным удовольствием «проглатывал» все имеющиеся у меня произведе­ния АБС — от «простеньких», вроде бы «Трудно быть богом» и «Отелем у погибшего альпиниста», до наво­роченных «Миллиарда лет до конца света» и «Града обреченного». Бо­лее того, сын сам, без наводящих во­просов, характеризовал прочитан­ное на изысканно-одобрительном молодежном слэнге — короче, типа круто, и он даже не ожидал, что та­кую увлекательную фантастику могут сочинять «доисторические писате­ли». «Не хуже Стивена Кинга» — это в устах моего чада следовало считать наивысшим комплиментом. Так же как у меня книжные полки застав­лены Стругацкими — у него ломятся от Кинга. Но на темы «светлой иде­ологии Мира Полудня» или высоко­го единении душ сын «не парился».

Нечего читать

(Почему мы все—таки и несмотря ни на что, должны идти вперед? А потому, что позади у нас — либо смерть, либо скука, которая тоже есть смерть)

Даже для таких вот юных «цените­лей» братья Стругацкие всего лишь «клевые фантасты, умеющие зажечь». А для нас (или скажем менее катего­рично — для многих из моих ровес­ников) творчество Аркадия и Бориса было… откровением… лучом света в темном царстве. Не знаю… Наверно, просто изменились времена, и сейчас ко всему куда более спокойное отно­шение. Нормально-потребительское. По молодости (как опять же многие из нас) я пытался писать «под Стру­гацких» или какие-либо продолже­ния их невероятных историй. Но мне и в голову не приходило, что такое можно публиковать.

А сейчас в «Ашане» (что харак­терно) на полках с десяток вариан­тов «сиквелов» «Обитаемого остро­ва». Зону из «Пикника на обочине» и вовсе размножили в сотнях направ­лений. Я пытался читать и то, и дру­гое и бросал на втором «шедевре». Какие-то дешевые деревянные ку­клы вместо живых людей. Не пик­ник на обочине, а пьянка под забо­ром… Я уже и не говорю о том, что язык Стругацких вообще мало до­ступен для воспроизведения. Зато как приятен и легок для чтения! АБС всегда помнили о том, что, какая бы серьезнейшая проблема ни обсуж­далась, писать надо ИНТЕРЕСНО.

И так-то, была, наверно, пара-тройка современных литераторов, чьих сочинений я ждал и восприни­мал с низким уровнем критичности. Теперь стало еще на одного меньше. По большому счету, читать нечего. Но я знаю способ. Закончу писать этот текст, пойду к своему книжно­му шкафу и возьму… Ну, например, «Отягощенные злом» — давненько не штудировал. Книги Стругацких можно перечитывать не реже раза в три года. Такое ощущение, что зна­комишься с ними заново.

Два экземпляра газет

(Приходя — не радуйся, уходя — не грусти)

Борис Стругацкий был почетным подписчиком нашей газеты. В пер­вые месяцы существования ТрВ мы довольно самонадеянно включили питерский адрес Бориса Натановича в список бесплатной рассылки, даже не поинтересовавшись, нужно ли это самому «почетному подписчику». Од­нако, судя по нечастым публикациям Стругацкого в ТрВ, Борис Натанович читал нашу газету внимательно. Хва­лил гораздо больше, чем критиковал, и это было настоящим поводом для гордости. По крайней мере для меня…

Мы слали Стругацкому два экзем­пляра. Не знаю уж, зачем. Наверно, думая, что знаменитый писатель вто­рой экземпляр «распространит сре­ди жильцов нашего жэка». Поздрав­ляя «Троицкий вариант» с выходом юбилейного, сотого номера, Борис Натанович со свойственным ему мягким ироничным юмором посе­товал на две газеты, приходящие с рассылкой. Мы сделали «работу над ошибками» — стали слать один эк­земпляр. Предыдущий номер ТрВ ушел в Питер, когда Бориса Ната­новича уже не стало…

Бессильные мира сего

(Это что—то вроде демократических выборов: большинство всегда за сволочь)

Давным-давно, более 15 лет назад, в Троицке по своим политическим делам побывал Егор Гайдар. После основного мероприятия Гайдар дол­го общался с местной прессой, кото­рую представляли редакторы тогда еще городского «Троицкого вари­анта». Беседа получилась очень со­держательной и вообще «за жизнь», а Егор Тимурович показал себя заме­чательным, многоплановым и совсем не «звездным» собеседником. Лично я не удержался и поинтересовался у Гайдара, как он относится к творче­ству своего тестя (Гайдар был женат на дочери Аркадия Стругацкого). До­словно ответа я сейчас не воспроиз­веду, но три идеи звучали примерно следующим образом. Очень харак­терно посмеиваясь, Егор Тимурович сказал, что, относись он плохо к твор­честву Стругацких, вряд ли бы женил­ся на дочери одного из них. С другой стороны, излишний пиетет к знаме­нитому отцу и трепетное отношение к его творчеству поначалу его, Тиму­ра, даже изрядно сковывали в смысле отношений с дочерью. Ну а напосле­док Гайдар сказал: «Мощные мужики, не только писатели, люди большие… Вот им бы страной руководить… Толь­ко им это не надо…».

Делая поправку на определенный романтизм данного высказывания, стоит отметить, что братья Стругацкие и так, без занятия каких-либо офи­циальных постов (будь то в полити­ке, а даже и в своей, литературной области), в каком-то смысле «руко­водили страной». Причем наиболее продвинутой и мыслящей ее частью. Креативным классом, как сказали бы сейчас. Но, как мало кто другой, АБС понимали, что «владеть умами», мо­жет быть, даже проще, чем реально руководить страной. Тем более та­кой, мягко говоря, странной, как наша. Недаром ведь последнее произве­дение Бориса Стругацкого, увидев­шее свет в далеком уже 2003-м, на­зывается «БЕСсильные мира сего».

Илья Мирмов

Цитаты Аркадия и Бориса Стругацких (gtquotes.blogspot.ru).

Отсюда: www.trv-science.ru/2012/12/myshlenie-bolezn-zhi...

@темы: Ссылки, Понедельник начинается в субботу, «Отель "У погибшего альпиниста"», «Гадкие лебеди», «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Град обреченный», «За миллиард лет до конца света», Улитка на склоне, «Пикник на обочине», Б.Стругацкий, С.Витицкий, Бессильные мира сего, Отягощенные злом или Сорок лет спустя

---

Любопытно

[silent-gluk]

Сумерки утопии
24.04.2018 / № 252 / с. 1–2 / Антон Первушин / Личность / 9 комментариев

Антон Первушин

Антон Первушин, писатель-фантаст, автор ряда научно-популярных книг и научный журналист, посвятил свою статью другу нашей редакции, не раз присылавшему нам умные и лаконичные комментарии. Его поздравлением открывался 100-й номер газеты в марте 2012 года [1]. В этом году Б. Н. Стругацкий отметил бы свое 85-летие.

Писатель-фантаст Борис Натанович Стругацкий родился 15 апреля 1933 года, поэтому в середине весны принято не только отмечать День космонавтики, но и вспоминать творчество Аркадия и Бориса Стругацких, которое повлияло и продолжает влиять на мировоззрение поколений.

Впрочем, последнее время всё громче звучит нелицеприятная критика в адрес знаменитых фантастов: публицисты и блогеры говорят о «предательстве идеалов», о том, что якобы братья Стругацкие «обманули доверчивых советских людей», создав притягательный утопический образ и отказавшись от него в более поздние годы. Эмпатически понятно, откуда берутся яростные выкрики и бессильная злоба.

В России вступили в непримиримый конфликт две идеологии, которые можно условно назвать «либерально-демократической» и «советско-патриотической», и, конечно, носители любой из них хотели бы видеть Стругацких на своей стороне виртуальных «баррикад», и негативные эмоции возникают в тот момент, когда становится ясно, что в творчестве братьев нет четкого позиционирования в рамках какой-либо идеологии: читая одни тексты, авторов можно принять за убежденных коммунистов, читая другие — за оппозиционеров, критикующих власть и патриотический дискурс.

На самом деле все претензии отпадают, если принять, что у братьев Стругацких была своя собственная виртуальная «баррикада», которая возведена немного в стороне от баталий «либералов» с «охранителями» и имеет больше отношения к философии, чем к политико-идеологическим конструкциям.

Будучи фантастами, Стругацкие оперировали категориями, выходящими за рамки сиюминутности. Используемый антураж, который как иллюстрацию можно увязать с той или иной идеологией (мир победившего коммунизма — в ранних текстах, странные мрачные миры — в поздних), всегда был для них вторичен, причем настолько, что в многочисленных интервью они отказывались комментировать вопросы, связанные с деталями повествований, ссылаясь на «плохую память».

Проблемы, которые Стругацкие обсуждали на протяжении творческого пути, даже сегодня выглядят глобальными и тревожными. Как построить общество, в котором каждый человек получит возможность реализовать свои индивидуальные таланты? Имеет ли моральное право более развитое общество вмешиваться в деятельность менее развитого? Что станет стимулом для дальнейшего развития общества, когда будут удовлетворены основные потребности человека и преодолены межгосударственные противоречия? Есть ли какой-то смысл в существовании общества, кроме удовлетворения потребностей человека?

Год за годом, от текста к тексту братья Стругацкие пытались обозначить хотя бы общие контуры для теоретического решения этих проблем, действуя при этом весьма прагматично: в первую очередь они описали утопический «мир-в-котором-хочется-жить» [2] (так называемый «Мир Полдня» [3]), затем начали искать возможные подходы к нему, одновременно показывая альтернативные варианты разной степени антиутопичности. Главную движущую силу утопии они видели в развитии науки, о чем предельно конкретно высказались в небольшой заметке «От бесконечности тайн к бесконечности знаний» (1961):

«Мы уверены: коммунизм — это не жирный рай проголодавшегося мещанина и не сонно-розовая даль поэтического бездельника, коммунизм — это последняя и вечная битва человечества, битва за знание, битва бесконечно трудная и бесконечно увлекательная. И будущее — это не грандиозная богадельня человечества, удалившегося на пенсию, а миллионы веков разрешения последнего и вечного противоречия между бесконечностью тайн и бесконечностью знания» [4].

Тут, конечно, появляются вопросы. Если расширение знаний является высшим приоритетом, то его нельзя никоим образом ограничивать. Но в таком случае что делать с опасными экспериментами, с технологиями двойного назначения, с космическими полетами, которые без должной организации могут закончиться весьма печально, как, например, показано в повести «Стажеры» (1962) [5]?

В начале творческого пути Стругацкие знали ответ. В архивах братьев обнаружены наброски неопубликованных глав, и одна из них посвящена заседанию Президиума Экономического Совета Мира, который координирует направление путей к «бесконечности знаний» [6]. На заседании обсуждается важный проект — терраформирование Венеры. Но проект столь сложен и ресурсоемок, что ради него членам Президиума приходится закрыть многие научно-технические программы: шахту к центру Земли, изучение дальних планет Солнечной системы, отправку звездолетов и т. п.

Примечательно, что на том же заседании члены Президиума уделили время дискуссии о преступлении химика и «талантливого болвана» Сувайло, который своим экспериментом загрязнил реку азотной кислотой. Выясняется, что за такими экспериментами должны наблюдать Совет Новых Открытий и Исследовательский надзор, которые оправдались тем, что Сувайло обязан был обратиться за разрешением к ним, но не сделал этого.

В результате Президиум ЭСМ постановил на три года лишить незадачливого химика-вредителя права заниматься практическими экспериментами. То есть контроль над «последней и вечной битвой человечества» всё же осуществляется, хотя и очень мягкий: согласитесь, что три года отлучения от практики — не слишком серьезное наказание за отравление целой реки.

Однако вскоре братья Стругацкие разглядели очередную опасность на пути «раскрепощенного» человечества. Произошло это во время работы над первым вариантом повести «Улитка на склоне» (1965), который ныне известен под названием «Беспокойство» [7]. В «Комментариях к пройденному» (1999) Борис Натанович откровенно писал о мировоззренческом переломе, который фантастам пришлось пережить в марте 1965 года, но, главное, он указывает на новую проблематику, повлиявшую на изменение интонации всех последующих текстов:

«Горбовский — наш старый герой, в какой-то степени он — олицетворение человека будущего, воплощение доброты и ума, воплощение интеллигентности в самом высоком смысле этого слова. Он сидит на краю гигантского обрыва, свесив ноги, смотрит на странный лес, который расстилается под ним до самого горизонта и чего-то ждет.

В Мире Полудня давно-давно уже решены все фундаментальные социальные и многие научные проблемы. Разрешена проблема человекоподобного робота-андроида, проблема контакта с другими цивилизациями, проблема воспитания, разумеется. Человек стал беспечен. Он словно бы потерял инстинкт самосохранения. Появился Человек Играющий. <…> Всё необходимое делается автоматически, этим заняты миллиарды умных машин, а миллиарды людей занимаются только тем, чем им нравится заниматься. Как мы сейчас играем в шахматы, в крестики-нолики или в волейбол, так они занимаются наукой, исследованиями, полетами в космос, погружениями в глубины. <…>

Горбовскому страшно. Горбовский подозревает, что добром такая ситуация кончиться не может, что рано или поздно человечество напорется в Космосе на некую скрытую опасность, которую представить себе сейчас даже не может, и тогда человечество ожидает шок, человечество ожидает стыд, поражение, смерти — всё что угодно… И вот Горбовский, со своим сверхъестественным чутьем на необычайное, таскается с планеты на планету и ищет СТРАННОЕ. Что именно — он и сам не знает. Эта дикая и опасная Пандора, которую земляне так весело и в охотку осваивают уже несколько десятков лет, кажется ему средоточием каких-то скрытых угроз, он сам не знает, каких. И он сидит здесь для того, чтобы оказаться на месте в тот момент, когда что-то произойдет. Сидит для того, чтобы помешать людям совершать поступки опрометчивые, торопливые, поймать их, как расшалившихся детей „над пропастью во ржи“…» [8].

Братья Стругацкие начинают подозревать, что для «расшалившегося» человечества контроля со стороны Совета Новых Открытий и Исследовательского надзора будет явно недостаточно. Нужны еще какие-то организации с полномочиями применять в том числе и методы физического воздействия. В утопии появляется СГБ — Совет галактической безопасности.

С его представителем — беспощадным Рудольфом Сикорски — случайно встречается молодой космонавт будущего Максим Каммерер, потерпевший крушение на планете Саракш в романе «Обитаемый остров» (1969–1971) [9]. И этого тоже оказывается мало, ведь опасность для землян таят не только чужие миры, но и передовые научные исследования: в более ранней повести «Далекая Радуга» (1963) [10] братья Стругацкие представили вариант, когда из-за масштабного эксперимента «нуль-физиков» гибнет население целого мира; удается спасти только детей.

В конце концов повзрослевшие фантасты должны были прийти и пришли к неприятному выводу: если прогресс начинает угрожать жизням людей, его нужно искусственно тормозить с применением любых средств, включая ликвидацию носителей потенциальной угрозы. В повести «Жук в муравейнике» (1979–1980) [11] мы видим развитие ситуации, при котором у беспощадного Рудольфа Сикорски не остается другого выхода, кроме как убить человека, считающегося «автоматом» могущественных инопланетян. Позднее Борис Натанович вспоминал с некоторой горечью:

«Мы писали трагическую историю о том, что даже в самом светлом, самом добром и самом справедливом мире появление тайной полиции (любого вида, типа, жанра) неизбежно приводит к тому, что страдают и умирают ни в чем не повинные люди, — какими благородными ни были бы цели этой тайной полиции и какими бы честными, порядочнейшими и благородными сотрудниками ни была эта полиция укомплектована» [12].

Итак, в утопии появляется «тайная полиция» — Комиссия по контролю (или КОМКОН-2), которую возглавляет разведчик-резидент из СГБ с опытом убийства людей. И вполне предсказуемо, что чем дальше, тем больше КОМКОН-2 в силу специфики своей работы вмешивается в дела ученых, включая историков науки, — в той же повести Стругацкие блестяще описали конфликт Сикорски с Айзеком Бромбергом, которого вполне можно назвать представителем «системной оппозиции».

В следующей повести «Волны гасят ветер» (1985–1986) [13] мы наблюдаем, как эта организация разрослась до «галактических» размеров, причем ее кадровый состав пополняется за счет Прогрессоров — специалистов по тайному влиянию на развитие инопланетных рас. Здесь уместно процитировать фрагмент, в котором описывается встреча Максима Каммерера с новым сотрудником Тойво Глумовым:

«По профессии Тойво Глумов был Прогрессором. Специалисты говорили мне, что из него мог бы получиться Прогрессор высочайшего класса, Прогрессор-ас. У него были блестящие данные. Он великолепно владел собой, он обладал исключительным хладнокровием, редкостной быстротой реакции, и он был прирожденным актером и мастером имперсонации. И вот, проработав Прогрессором чуть больше трех лет, он без всяких на то видимых причин подал в отставку и вернулся на Землю. <…>

Он возник передо мною в декабре 94 года, исполненный ледяной готовности вновь и вновь отвечать на вопросы, почему он, такой многообещающий, абсолютно здоровый, всячески поощряемый, бросает вдруг свою работу, своих наставников, своих товарищей, разрушает тщательно разработанные планы, гасит возлагавшиеся на него надежды… Ничего подобного я, разумеется, спрашивать у него не стал. Меня вообще не интересовало, почему он не хочет более быть Прогрессором. Меня интересовало, почему он вдруг захотел стать Контрпрогрессором, если можно так выразиться.

Ответ его запомнился. Он испытывает неприязнь к самой идее Прогрессорства. Если можно, он не станет углубляться в подробности. Просто он, Прогрессор, относится к Прогрессорству отрицательно. И там (он показал большим пальцем через плечо) ему пришла в голову очень тривиальная мысль: пока он, размахивая шпагой, топчется по булыжнику Арканарских площадей, здесь (он показал указательным пальцем себе под ноги) какой-нибудь ловкач в модном радужном плащике и с метавизиркой через плечо прохаживается по площадям Свердловска» [14].

На самом деле, это приговор всей утопии, придуманной Стругацкими, в целом. Мир победившего сциентизма не сумел создать адекватную систему сдержек и противовесов между наукой и интересами общественной безопасности; вместо этого он привлек к контролю над передовыми разработками людей, доказавших свою беспощадность на территории «варварских» планет.

Институт «прогрессорства» в таком случае становится инкубатором для производства вирусов архаики, которые способны погубить здоровый организм цивилизации. И в финале повести «Волны гасят ветер» мы видим промежуточный итог распространения инфекции: Тойво Глумов всерьез предлагает уничтожить ростки нового — люденов, представляющих собой следующий этап в эволюции человека как вида.

Что могло бы служить основой для системы сдержек и противовесов? Братья Стругацкие не дают однозначного ответа, оставив его на усмотрение читателя. Но они же устами персонажа Леонида Андреевича Горбовского, воплощающего «интеллигентность в самом высоком смысле этого слова», предложили нам подумать над категорическим императивом: «Из всех возможных решений выбирай самое доброе. Не самое обещающее, не самое рациональное, не самое прогрессивное и уж, конечно, не самое эффективное — самое доброе!» [15].

Может ли быть доброй наука? Можно ли быть добрым в науке? Нам придется искать ответы самостоятельно — теперь, увы, без братьев Стругацких.

Антон Первушин

Стругацкий Б. Н. Равнение на прогрессоров // ТрВ-Наука, № 100 от 27 марта 2012 года
Словосочетания «Мир-В-Котором-Нам-Хочется-Жить» и «Мир-В-Котором-Я-Хотел-бы-Жить-и-Работать» Б. Н. Стругацкий использовал во множестве интервью, которые давал в период с 1998 по 2012 годы.
Миром Полдня (Полудня) принято называть мир коммунистического будущего, описанный в ряде текстов, которые связаны хронологически: от романа «Страна багровых туч» (1959) через сборник новелл «Полдень, XXII век (Возвращение)» (1960–1963) до повести «Волны гасят ветер» (1986).
Стругацкий А., Стругацкий Б. От бесконечности тайн к бесконечности знаний // Техника — молодежи. 1961.№ 10. С. 6.
Стругацкий А., Стругацкий Б. Стажеры. М.: Молодая гвардия, 1962.
Глава под названием «Президиум ЭСМ» впервые была опубликована в книге: Неизвестные Стругацкие. От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты / сост. С.Бондаренко. Донецк: Сталкер, 2005. С. 275–287.
Стругацкий А., Стругацкий Б. Беспокойство // Измерение Ф. 1990. № 3. С. 6–15.
Стругацкий Б. Комментарии к пройденному: «Улитка на склоне» / «Беспокойство» // Если. 1999. № 1–2. С. 270–271.
Стругацкий А., Стругацкий Б. Обитаемый остров. М.: Детская литература, 1971.
Стругацкий А., Стругацкий Б. Далекая Радуга // Новая сигнальная. М.: Знание, 1963. С. 50–156.
Стругацкий А., Стругацкий Б. Жук в муравейнике // Знание — сила. 1979. №№ 9–12. 1980. №№ 1–3, 5–6.
Стругацкий Б. Комментарии к пройденному: «Жук в муравейнике» // Если. 1999. № 3. С. 307.
Стругацкий А., Стругацкий Б. Волны гасят ветер // Знание — сила. 1985. №№ 6–12. 1986. №№ 1, 3.
Стругацкий А., Стругацкий Б. Волны гасят ветер // Знание — сила. 1985. № 6. C. 48.
Стругацкий А., Стругацкий Б. Волны гасят ветер // Знание — сила. 1986. № 1. С. 48.


Отсюда: www.trv-science.ru/2018/04/sumerki-utopii/

@темы: Ссылки, Беспокойство, «Обитаемый остров», «Стажёры», «Волны гасят ветер», «Жук в муравейнике», «Далёкая Радуга», Улитка на склоне, Б.Стругацкий, Комментарии к пройденному, Президиум ЭСМ,

---

Любопытно

[silent-gluk]

Гамлет из Арканара
07.02.2023 / № 371 / с. 12–13 / Владимир Борисов / Наука и фантастика / 1 Comment

Владимир Борисов

Ничто не предвещало изменения погоды. Они были молоды и полны задора; в стране, казалось, действительно «жить стало веселее»; читатели тепло принимали каждую новую их книжку 1… Поэтому ничего удивительного не было в том, что писатели задумали написать веселую авантюрную историю с приключениями и хохмами, с мушкетерами и пиратами. Поселить на другой планете наблюдателя Земли, пусть он «снимает квартиру у г-на Бонасье и занимается тасканием по городу, толканием в прихожих у вельмож, выпитием в кабачках, дерется на шпагах (но никого не убивает, за ним даже слава такая пошла), бегает за бабами и пр.». Так писал Аркадий Стругацкий брату Борису в марте 1963 года, начиная обсуждение сюжета новой повести «Седьмое небо».

А погода вдруг начала портиться. Началось вроде бы с пустяков, с критических замечаний о «мазне» художников-абстракционистов, и буквально за пару месяцев разверзлись такие хляби небесные, что впору было предположить: уж не закрутилась ли кинопленка жизни в обратную сторону? Методы борьбы с формализмом (и прочими «измами» в литературе и искусстве) были отработаны еще в 1930-х годах, и динозавры пролеткульта и соцреализма с удовольствием продемонстрировали их на молодых «зарвавшихся» мастерах пера, кисти и резца. После совещания секции научно-фантастической и приключенческой литературы 26 марта 1963 года в Москве, на которой Александр Казанцев врезал по «абстракционисту в литературе» Генриху Альтову, осмелившемуся «выступить против постулата скорости света Эйнштейна», а значит, по мнению маститого автора, играющего тем самым на руку фашизму (бульдозерная логика в действии!), Аркадия Стругацкого, ранее ратовавшего за «повесть без современных проблем в голом виде», уже не пришлось убеждать в том, что в башне из слоновой кости не отсидеться.

Это время стало для братьев Стругацких временем мучительного осознания истин, которые теперь, с расстояния пройденных лет, кажутся простыми и ясными, но вовсе не были очевидными тогда. Им стало понятно, что не стоит строить иллюзий относительно устремлений властных структур, что смысл, который вкладывали в понятие коммунизма сами писатели (свободный мир творческих людей), разительно отличается о того, что под этим подразумевают идеологи, для которых коммунизм хорош тем, что при нем народ дружно выполняет любое постановление партии и правительства, а шаг в сторону по-прежнему считается побегом.

Стало ясно также, что показателем свободы в обществе является отношение власти к творческой интеллигенции. В польском литературоведении мне встретилась интересная метафора. Там при описании времен соцреализма власть принято называть «меценатом». И действительно, в те времена щедрая поддержка оказывалась тем, кто «правильно понимал политику партии и правительства». Но в отличие от обычного меценатства дело не ограничивалось только поддержкой. Тех, кто не вписывался в квадратуру круга идеологических установок, начинали гнобить. И Стругацкие решили показать, к чему может привести такое отношение к творческому люду. Намекнуть «лысому дураку», что неуклюжее маневрирование и потакание низменным вкусам заканчивается смещением правителя. Намек не был услышан. И прогноз блистательно исполнился смещением Хрущёва со всех занимаемых постов в октябре 1964-го. (История ничему не учит, и через четверть века сценарий повторится, а Горбачёв пойдет по стопам «кукурузника».)

Но это будет потом, а пока Стругацкие оперативно разрабатывают план «Наблюдателя» (бывшее «Седьмое небо») и приступают к его реализации. Работают споро: в апреле — план, а в июне 1963-го уже написан первый вариант повести, к тому времени еще раз изменившей название. Журнал «Москва» отказался печатать повесть, снисходительно объяснив авторам, что фантастику не публикует, зато на удивление легким был ее путь в издательстве «Молодая гвардия», обеспеченный, впрочем, умелой политикой замечательного редактора Белы Григорьевны Клюевой. И вот 25 мая 1964 года сборник Стругацких, включающий новую повесть «Трудно быть богом», был подписан в печать.

Хорошо помню, сколь мучительным было мое первое знакомство с этой книгой. Навестив Сашу Лукашина, гостившего в нашей деревне, я увидел, что он увлеченно читает какую-то книжку, повизгивая от восторга. Показав на минуту обложку, он более уже не обращал на меня внимания, и мне пришлось пару часов ходить вокруг него кругами в ожидании своей очереди на чтение. Зато потом я был вознагражден…

Мы были не одиноки. Повесть моментально завоевала признание широких читательских кругов. По результатам анкетирования, которое проводил Клуб любителей фантастики МГУ в 1967 году, повесть «Трудно быть богом» уверенно заняла первое место во всех группах (опрашивались школьники, студенты, критики и журналисты, писатели-фантасты, научная интеллигенция; всего 1400 человек). Каждый находил в ней свои прелести: увлекательный сюжет, приключения, антитоталитарные выпады, стилевые и языковые находки. В среде фэнов многочисленные обороты и выражения («почему бы благородному дону…», «хвостом тя по голове!» и т. п.) повести надолго стали своеобразным ключом-паролем для определения «свой-чужой»: достаточно было произнести или распознать такую фразу, чтобы обрести незримую симпатию собеседника. Даже сейчас, спустя почти шестьдесят лет после выхода, ключевые проблемы повести вызывают споры и дискуссии…

Замечу также, что «Трудно быть богом» переведена на 26 языков, это одно из самых известных за рубежом произведений отечественной фантастики, по количеству переизданий в других странах уступающее лишь другой книге Стругацких — «Пикнику на обочине». Правда, нужно сказать, что в переводах довольно часто встречаются искажения смысла, сокращения, упрощения…

Однако далеко не все встретили «Трудно быть богом» восторженно. Господствующая тогда в Советском Союзе идеологическая система не могла не обнаружить в повести настораживающие отклонения от генеральной линии партии и соответственно отреагировала на это. В программной статье видного представителя фантастики «ближнего прицела» Владимира Немцова «Для кого пишут фантасты?», опубликованной в газете «Известия», Стругацкие обвинялись в том, что повесть направлена против интернациональной помощи «отсталым народам», в использовании «тарабарского языка», в описании «пьяных оргий и сомнительных похождений». В защиту писателей выступил Иван Ефремов, назвавший доводы Немцова «нелепейшими обвинениями». Видимо, ряд писем с поддержкой позиции Стругацких тогда не пробился на страницы прессы (лишь много позже было опубликовано письмо известной переводчицы Норы Галь тех лет, убедительно доказывавшей уместность и оригинальность стилевых находок писателей, о которых столь нелестно отзывался Немцов).

Был нанесен удар и из калибра покрупнее. Академик Юрий Францев в тех же «Известиях» разразился статьей, в которой высказывал недоумение, как же это можно столь произвольно обращаться с намертво закрепленными марксистско-ленинским учением понятиями. Разве позволительно в «прогрессивный» феодализм втискивать фашистских штурмовиков? Этот метод «в стиле Бадера — очень веско и на полметра мимо» активно применялся и в дальнейшем для нападок на книги Стругацких и других фантастов, поднимавших актуальнейшие проблемы. Не смея высказать интуитивно ощущаемую мысль (в частности, о том, что социалистический строй по сути своей остается на практике феодальным), такие критики пытались защищать феодализм средневековый, прячась за стандартные формулировки идеологических догм.

Но и среди тех, кто принял книгу, не было единства. Прежде всего разброс мнений касался трактовки финального срыва Антона-Руматы. Анатолий Бритиков считал, что Румата совершил этот поступок, «не справившись с личной ненавистью к дону Рэбе», и осуждал его. А Евгений Неёлов писал, что Румата к этому времени перестал быть «богом», «коммунаром», он стал арканарцем и разделил судьбу Арканара, а потому и не мог поступить иначе. Кто из них прав? На самом деле суть вопроса упрятана совсем в другом. Если считать «Трудно быть богом» продолжением утопии о Полудне XXII века, то следует согласиться с правильностью Теории Бескровного Воздействия, принятой сотрудниками Института экспериментальной истории, а значит, согласиться с тем, что «жернова истории мелют медленно», что никакие попытки с налета изменить ход истории Арканара не имеют смысла и ничего, кроме осуждения, срыв Антона-Руматы вызвать не может. Но соответствует ли это авторскому замыслу? Мне представляется, что «Трудно быть богом» свидетельствует о том, что авторы уже расстались с иллюзиями об утопии коммунистического будущего, и многочисленные намеки в тексте должны подсказать читателю, что сказочка об Арканаре имеет несомненное отношение к нашей современности и нашему недавнему прошлому.

Любопытное исследование проделал в дипломной студенческой работе Константин Рублёв, внимательно исследовав мир Арканара. Ему удалось показать, что этот мир не может в чистом виде соответствовать какой-либо земной исторической эпохе, что на самом деле это мастерски составленная мозаика из самых разных времен и пространств Земли, т. е. условный фон, смоделированный специально для решения писательской задачи. Получается, что претензии к авторам в связи с нарушениями догматических законов развития общества бессмысленны, ибо по большому счету «Трудно быть богом» с литературной точки зрения представляет собой притчу… (Много позже, в 1995-м, Ник Перумов, исходя примерно из таких же позиций, в статье, посвященной фэнтэзи, скажет, что повесть «Трудно быть богом» можно рассматривать как произведение фэнтези, а не научной фантастики).

Не остались в стороне и собратья по перу. Одним из первых оттолкнулся от темы повести Исай Давыдов: «У Стругацких главный герой, Румата, пошел в конце концов рубить эти дикие головы. Но он не имел права этого делать! Книга „Я вернусь через тысячу лет“ создавалась как протест против такого решения проблем». Позже, в 1980-х, с подобным «протестом» напишет свою «Кошку в светлой комнате» Александр Бушков. А вот Ольга Ларионова на вопрос, можно ли рассматривать ее роман «Формула контакта» как спор с «Трудно быть богом», ответила: «Нет, нет. Просто родилась встречная мысль. Искусство породило искусство».

И уж совершенно неожиданным, я бы сказал, побочным «порождением» оказались многочисленные (на сегодня — более ста) сочинения сонета Цурэна, из которого Стругацкие в повести процитировали только одну строчку: «Как лист увядший падает на душу…». Этот «Венок Цурэна» постоянно пополняется и вполне достоин самостоятельного прочтения…

Помнится, с самой первой встречи с повестью у меня перед глазами вставали четкие, красочные картины событий в Арканаре, которые просто просились на киноэкран. Думаю, не у меня одного. Предпринимались самодеятельные инсценировки повести (Людмила Абрамова вспоминает, к примеру, что сцены из «Трудно быть богом» разыгрывали маленькие Никита и Аркадий Высоцкие). Поэтому нет ничего удивительного в том, что вскоре после выхода повести Борис Стругацкий и Алексей Герман садятся писать сценарий о Румате. Сценарий был благополучно написан, режиссер готовился к съемкам, но реальная история внесла свои коррективы в этот процесс. После того, как советские танки в августе 1968 года вошли в Прагу, ни о какой экранизации «Трудно быть богом» не могло быть и речи: теоретические рассуждения Руматы о невозможности активного вмешательства землян в жизнь Арканара наполнились зримыми реальными событиями…

К этому времени братья Стругацкие уже написали несколько других произведений (и кое-что смогли опубликовать), на фоне которых «Трудно быть богом» выглядела невинной шалостью, и критика переключилась на «разоблачение» новых провинностей писателей, а повествование о Румате теперь уже приводилось в пример того, как фантастам следовало бы писать нынче. Борис Натанович в своих «Комментариях к пройденному» добродушно вспоминает: «Идеологические шавки еще иногда потявкивали на этот роман из своих подворотен, но тут подоспели у нас „Сказка о Тройке“, „Хищные вещи века“, „Улитка на склоне“ — и роман „Трудно быть богом“ на их фоне вдруг, неожиданно для авторов, сделался даже неким образцом для подражания. Стругацким уже выговаривали: что же вы, вот возьмите „Трудно быть богом“ — ведь можете же, если захотите, почему бы вам не работать и дальше в таком ключе?..» Как сказал в аналогичной ситуации Булат Окуджава: «Ну разве можно таких идеологов принимать всерьез?»

Застой 1970-х и сумятица начала 1980-х внесли некоторое успокоение в восприятие повести. Она периодически переиздавалась (впрочем, переиздания явно не поспевали за читательским спросом), вызывала споры в среде фэнов, регулярно использовалась критиками в их литературоведческих построениях, служила основой для появления новых стихов и песен (из коих можно выделить «Ведьму (сон Киры)» Раисы Абельской), но я бы не сказал, что в исследованиях тех времен появлялась какая-то благородная сумасшедшинка, новое видение проблем и сюжета повести. Думаю, прежде всего это связано было с тем, что появлялись всё новые и новые произведения братьев Стругацких, и практически каждое из них было явлением, заставлявшим иногда переосмысливать всё предыдущее, написанное ими. И «Трудно быть богом» служит связующим звеном, к примеру, к проблематике прогрессорства (не случайно Тойво Глумов в повести «Волны гасят ветер» топчет арканарскую брусчатку, а у читателей распространилось мнение о том, что именно Румата был одним из первых прогрессоров, хотя тема прогрессорства, как и сам этот термин, появились гораздо позже).

Тем не менее в Мире Полудня Арканар по-прежнему оставался обособленным, хотя в некоторых вариантах авторской пьесы по мотивам повести вдруг появлялись неожиданные ниточки к другим произведениям (например, в первой редакции пьесы действие происходит на Гиганде, куда Максим (!) Литвинчёв, будущий Румата, попадает примерно так же, как Максим Каммерер на Саракш).

Попытка «переосмысления» повести была предпринята в конце 1980-х, когда отношения между Стругацкими и издательством «Молодая гвардия» перешли на уровень военного конфликта. В. Жарков в послесловии к сборнику Е. Хрунова, Л. Хачатурьянца «Здравствуй, Фобос!» (интересно, вспомнит ли кто-нибудь, о чем повествовали рассказы этого сборника?) писал: «Впрочем, и носители социальной идеи в бескрылой фантастике, взахлеб выдаваемые иными нуль-критиками за героев светлого будущего, увешанные средневековыми реалиями вроде мечей, ножей, арбалетов и действующие во имя этого будущего на планете туземцев (как это у Стругацких в „Трудно быть богом“), любят помечтать совершенно приземленно, например, в объятиях милой туземочки Киры, как это делает некий Румата. А когда дом, где носитель светлых идей называет туземочку своей маленькой, осаждают и мелодраматическая концовка вызывает усмешку у самых нетребовательных читателей поп-фантастики, Румата, этот разведчик и носитель идей, сокрушает дикарей и аборигенов, снося им головы так, что его сотоварищи, тоже носители светлых идей, потом говорят: „видно было, где он шел“. После таких носителей света, говоря языком вполне земного фольклора, там, где они прошли, делать нечего: все мертвы».

В тенденциозном сборнике «В мире фантастики» самозванный «Совет фантастов» интересовался: «Хотелось бы услышать мнение читателей и критиков <…> о „коммунистической“ повести „Трудно быть богом“, в которой нет ни одной новой идеи, зато есть воспевание массовых убийств и кровной мести».

Я воздержусь от комментирования сего злобного вякания мосек из-под подворотни, но отмечу один интересный момент: здесь как само собой разумеющееся содержится утверждение, что в повести «нет ни одной новой идеи». Это утверждение констатирует тот факт, что за двадцать лет идеи вмешательства/невмешательства в ход истории, в начале 1960-х бывшие для советской фантастики оригинальными и новыми, что называется, патентной чистоты, действительно органично вошли в комплекс идей, формирующих мировоззрение современного человека. И это вызывает совершенно новый подход к прочтению повести, на чем я остановлюсь чуть позже.

В это же время немецкий продюсер и режиссер Питер Фляйшман предпринимает попытку экранизировать «Трудно быть богом». Забавно, что Алексей Герман попробовал принять в этом участие, и Фляйшман формально согласен был принять его услуги в качестве режиссереа. Но Герман настаивал на том, чтобы в основу постановки был положен другой сценарий, не тот, который уже был подготовлен (кстати, без участия самих Стругацких), и сотрудничество не состоялось. Результатом стал красочный, по-западному сколоченный боевик, изрядно потерявший и философскую глубину повести, и трагичность положения Руматы…

Новую сумасшедшую гипотезу о том, что послужило причиной смерти Киры, на Стругацких чтениях во Владимире высказал Павел Поляков. Позже Сергей Переслегин озвучил ее в послесловии к «Трудно быть богом» в «Мирах братьев Стругацких». Согласно этой гипотезе, выгоднее всех было подтолкнуть Румату к уничтожению Рэбы бунтарю Арате, а потому он и пошел на это провокационное убийство с неистовством настоящего революционера. Мне кажется, эта гипотеза имеет логическую нестыковку: ведь это мы знаем, какие чувства испытывал к Кире землянин Полудня Антон, а с точки зрения Араты вряд ли благородный дон Румата мог бы так отреагировать на смерть простолюдинки. Тем не менее эта гипотеза весьма характерно демонстрирует изменение восприятия повести в наше бурное время переоценки старых ценностей.

Толчком к появлению новых произведений, использующих реалии «Трудно быть богом», стал проект Андрея Черткова «Время учеников». В самом трехтомнике «учеников» лишь один текст напрямую примыкает к повести, рассказ Елены Первушиной «Черная месса Арканара» о встрече землян с гипотетическими Странниками. К сожалению, не была опубликована повесть Ника Перумова «Суд» о рассмотрении провала Руматы в земной Комиссии по Этике. Тем не менее регулярно появляются всё новые и новые книги, так или иначе связанные с «Трудно быть богом». Иногда это откровенная попытка всё перевернуть с ног на голову, как в повести Вадима Кирпичёва «Трудно быть Рэбой». Иногда, как в романе Мэдилайн Симонс (Елены Хаецкой) «Меч и радуга», заимствование набора персонажей. Иногда — заимствование фабулы, как в повести «Меченая молнией» Натальи Гайдамаки. Иногда — спор с отдельными положениями, как в романе Александра Громова «Властелин пустоты», автор которого утверждает, что в нем изображены последствия «применения гипноизлучателей для того, чтобы улучшить природу человеческую», идеи, с порога отвергнутой благородным Руматой в романе Стругацких «Трудно быть богом». Владимир Свержин вообще решил разрабатывать сериал «Институт экспериментальной истории».

И вот здесь имеет смысл вернуться к современным подходам прочтения повести Стругацких. Как-то так получилось, что многие читатели, познакомившиеся с «Трудно быть богом» только теперь и зачастую уже после того, как прочли другие книги, связанные с повестью идейно, воспринимают сюжет и смысл повести упрощенно. Набор претензий к «Трудно быть богом», почерпнутый мной из различных сетевых разговоров, широк. Стоило ли воспевать интеллигенцию, гнилую и продажную прослойку общества? Почему Румата ведет себя так неумело и неуверенно? Почему он не организовал настоящий сбор разведданных, этот никудышный резидент, совершенно не похожий на реальных мастеров? Наконец, что это вообще за рафинированный подход к проблеме «вмешиваться или не вмешиваться»? Ведь ежу ясно, что вмешиваться! И еще как вмешиваться! Так, чтоб перья полетели!

В интервью 2001 года Борис Стругацкий писал: «Наш Румата задуман как фигура беспросветно трагическая. Человек, который пытается изменить естественный (то есть кровавый и грязный) ход истории и даже обладает, казалось бы, всеми возможностями сделать это (могучая сверхцивилизация стоит за его плечами), но в конечном итоге оказывается бессилен и, по сути, предает все те идеи и принципы, во имя которых жил и работал: терпимость, человеколюбие, милосердие. „Божьи мельницы мелют медленно“, и ничего нельзя сделать в истории за время одной человеческой жизни — разве что еще более увеличить количество страданий, крови и грязи. Так уж она, история людей, устроена. Не станет дерево расти быстрее, если тянуть его вверх за ветки. А если хочешь, чтобы что-нибудь хорошее случилось через сто лет, — начинай прямо сейчас».

Может быть, простота решений, предлагаемая некоторыми нынешними читателями повести, объясняется их инфантильностью, неумением представить проблему во всей полноте, неспособностью вообразить последствия этих «простых решений». Помните, как решительно ломал дрова на Саракше Максим Каммерер? И все-таки меня радуют эти разговоры. Ведь они неопровержимо свидетельствуют о том, что книга живет, что она по-прежнему актуальна!

В 1999 году режиссер Алексей Герман снова вернулся к старому замыслу снять фильм «Трудно быть богом». С согласия Бориса Стругацкого он вместе с женой Светланой Кармалитой написал новый сценарий и приступил к съемкам. Словно в укор событиям 1968 года, Герман решил делать натурные съемки в Чехии. Арканар был построен в окрестностях замка Точник. Работа над картиной продолжалась около четырнадцати лет и была завершена сыном режиссера. Ни Борис Стругацкий, ни сам Алексей Герман не дожили до этого момента.

Мягко выражаясь, эпатирующие известия об этой работе принимались ценителями повести настороженно, если не сказать в штыки. Дело доходило до того, что добровольные помощники предлагали Борису Стругацкому свою помощь в ведении судебного разбирательства против Алексея Германа, на что мэтр со свойственной ему интеллигентностью мягко отвечал, что не представляет, какое такое надругательство над «Трудно быть богом» может совершить давний друг. Более того, он считал, что лишь Герман сможет достойно экранизировать повесть.

Многие не представляли в роли Руматы актера Леонида Ярмольника, который ассоциировался обычно с комедийными ролями. Сам Ярмольник так определял смысл фильма: это кино про то, что люди вообще не меняются — на протяжении веков. Это фильм о безысходности, о крушении иллюзий человеческих, о невозможности изменить мир даже при исключительных возможностях.

И хотя выход фильма был воспринят зрителями неоднозначно, в марте 2015 года на церемонии награждения кинопремией «Ника» картина получила семь наград.

А повесть «Трудно быть богом» продолжает переиздаваться как на русском, так и на многих других языках.

Владимир Борисов

1 См. также: Борисов В. Странные лепестки с необозримых материков непознанного // ТрВ-Наука № 370 от 24.01.2023.

Отсюда: www.trv-science.ru/2023/02/hamlet-iz-arkanara/

@темы: «Трудно быть богом», «Хищные вещи века», «Волны гасят ветер», Улитка на склоне, Сказка о Тройке, «Пикник на обочине», Б.Стругацкий, Комментарии к пройденному

---

Любопытно

[silent-gluk]

Стругацкие и наука
21.02.2023 / № 372 / с. 10–11 / Владимир Борисов / Наука и фантастика / 8 комментариев

Владимир Борисов

Интерес к науке братья Стругацкие проявляли с детства. Старший, Аркадий, живо интересовался наукой и техникой, передал это и младшему, Борису. Но — не получилось. Аркадию во время войны пришлось заниматься изучением английского и японского языков, затем — служить в армии. Борис закончил университет и даже работал над написанием кандидатской диссертации, но вдруг обнаружил, что тема его работы уже реализована. А затем они всерьез занялись писательской деятельностью.

В архиве братьев сохранились ответы на анкету «Литературной газеты» на тему «Наука и общество» (июнь 1972 года), которые не были тогда опубликованы. Стругацкие подробно ответили на все вопросы:

1. Чем вы объясняете тот факт, что наука за последние десятилетия заняла столь важное место в жизни общества? Сохранит ли она и в будущем такое же место?

На протяжении последнего полувека наука доказала практически — «весомо, грубо, зримо» — свою способность самым решительным образом менять условия существования огромных человеческих масс. Вниманию человечества были предложены чрезвычайно широкие возможности — от всемирной «зеленой революции» до всемирного ядерного пожара, от покорения Солнечной системы до превращения обитаемой Земли в необитаемую планету. Эту невиданную ранее свободу выбора предоставила человечеству наука — и не в виде абстрактных фантазий, поражающих лишь воображение, а в виде совершенно конкретных открытий, расчетов, экспериментов, вселяющих самые светлые надежды и самые мрачные опасения. Наука сделала будущее наглядно многовариантным и предложила свои услуги в осуществлении любого из этих вариантов. Наука позволяет управлять будущим и контролировать его — в конечном итоге именно это обстоятельство обеспечило науке ее место в жизни современного общества. И место это, надо думать, сохранится за наукой до тех пор, пока человечество остается озабочено своим будущим.

2. Какое научное событие последних лет в наибольшей степени взволновало вас?

Расшифровка генетического кода. Опыты по управлению поведением путем непосредственного воздействия на мозг. Работы по трансплантации органов. Первые полеты в Космос и высадка человека на Луну. Удивительные открытия этологов… Словом, всё, что разрушало сложившиеся представления об ожидаемом и невозможном.

3. Какие наиболее важные научные открытия могут произойти в обозримом будущем? О чем вы мечтаете?

Большинство научно-технических идей, развитых в фантастических романах, будут реализованы, как нам кажется, на протяжении ближайших 30–50 лет. Многие из них будут, конечно, при этом переформулированы, как в наше время были переформулированы идеи древних сказок о ковре-самолете и чудо-зеркальце. Но больше всего нам хотелось бы увидеть разработанной и готовой к приложению теорию воспитания человека, которая неизбежно должна будет возникнуть на стыке теории информации, биологии, медицины, психологии и социологии. На наш взгляд создание такой теории является сегодня научной задачей номер один — не только по важности, но, к сожалению, и по сложности.

4. Не может ли, на ваш взгляд, быстрое развитие науки привести к каким-либо отрицательным последствиям?

«Какие-либо» отрицательные последствия можно усмотреть в результате любого социального действия, причем тем большие, чем больше масштаб самого действия. Быстрое развитие науки в этом смысле, разумеется, не исключение. Но ведь и медленное развитие науки приводит к отрицательным последствиям — голод, эпидемии, мракобесие…

5. Есть ли, по вашему мнению, «запретные», с точки зрения морали, области научных исследований? Какие? Почему?

Запретных областей научного исследования существовать не должно. Запретными могут быть лишь методы исследования и способы применения открытий.

6. Могут ли существовать какие-либо основания для прекращения исследования, которое само по себе развивается успешно? Если да, то какие?

Если методы исследования антигуманны, исследование должно быть прекращено безусловно и не возобновляться до тех пор, пока не будут найдены иные методы.

7. Мешает ли науке острый интерес к ней со стороны общественности?

Сам по себе интерес помешать не может, скорее уж наоборот. Но вот некомпетентное вмешательство в науку со стороны общественности или от имени общественности помешать, несомненно, способно — достаточно вспомнить судьбу Галилея.

8. Не кажется ли вам, что после периода всеобщего увлечения точными науками наступает период некоторого охлаждения по отношению к ним со стороны молодежи (возможно, один из признаков этого — уменьшение конкурса на факультеты точных наук)?

Скорее, нет. Уменьшение конкурса, на наш взгляд, — это, прежде всего, следствие предшествовавшего возрастания конкурса и резкого повышения уровня требований на вступительных экзаменах.

9. Способны ли литература и искусство оказать определенное воздействие на развитие научно-технической мысли?

Косвенное воздействие — несомненно. Как созерцание природы, как спорт, как быт. Известны случаи и более сильного влияния (Достоевский и Эйнштейн, например), но это скорее исключения: наверное, надо быть Эйнштейном, чтобы на твое научное творчество столь мощное влияние оказал Достоевский.

10. Не кажется ли вам, что успехи естественных наук порождают у части ученых определенное пренебрежение к литературе и искусству? Если да, то как противостоять этому?

Большинство известных нам ученых живо интересуются и литературой, и искусством, хорошо их знают и тонко чувствуют. В этом отношении они ничем не отличаются от любого культурного человека всех времен и народов. С другой стороны, очевидно, что современный ученый — это, как правило, узкий специалист, и у него, как и у всякого узкого специалиста, нет ни времени, ни особенного желания отвлекаться на что бы то ни было, мало касающееся его специальности. Это не пренебрежение к литературе, это равнодушие к ней, опять же достаточно характерное для любого человека, почему-либо не приобщившегося на протяжении своей жизни к мировой культуре.

11. Способствует ли само по себе занятие наукой воспитанию высоких нравственных качеств?

В наше время научный сотрудник — профессия массовая. А насколько нам известно, никакая массовая профессия (даже профессия врача или педагога) сама по себе не способствует воспитанию высоких нравственных качеств.

12. Хотели бы вы, чтобы ваш сын или дочь стали учеными? В какой области? Почему именно в этой?

Мы не возражали бы, но и не стали бы настаивать. Гораздо важнее, чтобы дети любили свое дело и делали его хорошо.

* * *

Писать научную фантастику и не интересоваться наукой, наверное, невозможно. В начале своей литературной деятельности Стругацкие, конечно же, делали особый упор на присутствие в рассказах и повестях любопытных научных и технических решений, гипотез, открытий. Тем не менее уже тогда они поняли и сформулировали для себя главный тезис, зачем и о чем стоит писать. В письме брату от 29 января 1958 года Аркадий писал: «Ну скажи, кому интересно читать рассказ о судьбах науки в каком-то выдуманном человечестве? Марсиане, жители морских глубин, открытия диковинных тайн природы — всё это в литературе имеет смысл лишь постольку, поскольку они, марсиане, жители, тайны, соприкасаются с человеком и определяют его жизнь. Так неужели опять мы будем спорить о том, что основной темой фантастики является обыкновенный человек в таких-то условиях, или необыкновенный человек в таких-то условиях? Ты можешь возразить (если такому упрямому ослу как ты попадет вожжа под хвост), что выведенные тобой Атты, Эвитуатты и как их еще там — просто замаскированные люди, что здесь подразумеваемся мы, как Франс подразумевал французов под пингвинами или Акутагава — японцев под каппами. И всё только для того, чтобы создать нетривиальный сюжет? Дорогая цена за нетривиальность. Итак, договоримся: впредь героями нашими будут только люди безо всяких иносказаний».

И этот «договор» братья соблюли. Действительно, о чем бы они ни писали, героями их были именно люди. Но наука в их книгах все-таки присутствовала, хотя бы потому, что героями у Стругацких часто становились ученые. Предлагая в Киевскую киностудию им. Довженко заявку на полнометражный киносценарий по мотивам повести-сказки «Понедельник начинается в субботу»1, так сформулировали свой подход: «Конкретное содержание современной науки в данном случае нас не интересовало — интересовало нас лицо современного научного сотрудника. Сказочный гротеск позволил нам объединить бесчисленные и сложнейшие разделы физики, химии, биологии в единую „науку“ чародейства и волшебства, интуитивно понятную любому читателю и не требующую никаких реалистических обоснований. Это дало нам возможность сосредоточить всё внимание на личностях в науке, на выявлении их типических черт, на определении их стремлений и интересов».

Часто судьба книг братьев Стругацких складывалась причудливо, далеко не всех устраивал этот их подход к науке и людям. В одном из писем брату Аркадий приводит диалог редактора издательства Нины Берковой с сотрудником Главатома, который не хотел давать разрешения на публикацию книги «Возвращение. Полдень, XXII век».

Беркова: Итак, что имеется в виду, когда вы утверждаете, что книга на низком уровне?

Ильин: Книга очень сложна.

Б. — В чем же? Она содержит закрытые сведения?

И. — Нет, что вы…

Б. — В ней есть утверждения, противоречащие нашим взглядам на науку и технику?

И. — Нет, об этом в заключении не сказано.

Б. — Так при чем же здесь низкий уровень?

И. — Имеется в виду низкий литературный уровень.

Б. — Об этом судить не Главатому, но что же все-таки имеется в виду?

И. — В книге употребляется много сложных научно-технических терминов, которые непонятны рядовому читателю.

Б. — Например?

И. — Ну… всякие. Вот, например, есть термин, который, может, и употребляется среди узких специалистов, но массам он непонятен.

Б. — Какой именно?

И. — Сейчас вспомню. А… Абра… Ага, вот. Абракадабра.

(Помнишь, Боб? «Это не сигналы, это абракадабра».)

Б. (сдерживаясь) — Это не научный термин. А еще?

И. — Еще, например, есть термин… Ки… Кибер.

Б. — Вы слыхали про такую науку — кибернетику?

И. — Слыхал.

Б. — Вот это слово от этой науки.

И. — Вот я и говорю — не всем будет понятно.

Б. — И все остальные ваши замечания в таком вот духе?

И. — Да.

Беркова вернулась в Детгиз, доложила Компанийцу, тот сейчас же позвонил в Главлит, и через час мы с Берковой пошли в Главлит и забрали «В». Сразу же отдали в производство. Вот и всё.

Следует признать, что Стругацкие отнюдь не смотрели на науку через розовые очки. Даже в таком произведении, как «Понедельник начинается в субботу», восторженном гимне во славу творцов науки: «Маги, Люди с большой буквы, и девизом их было — „Понедельник начинается в субботу“. Да, они знали кое-какие заклинания, умели превращать воду в вино, и каждый из них не затруднился бы накормить пятью хлебами тысячу человек. Но магами они были не поэтому. Это была шелуха, внешнее. Они были магами потому, что очень много знали, так много, что количество перешло у них, наконец, в качество, и они стали с миром в другие отношения, нежели обычные люди. Они работали в институте, который занимался прежде всего проблемами человеческого счастья и смысла человеческой жизни, но даже среди них никто точно не знал, что такое счастье и в чем именно смысл жизни. И они приняли рабочую гипотезу, что счастье в непрерывном познании неизвестного и смысл жизни в том же». Так вот, даже там, в Научно-исследовательском институте чародейства и волшебства, встречаются совсем другие личности: «Есть другие. С пустыми глазами. Достоверно знающие, с какой стороны у бутерброда масло. По-своему очень даже неглупые. По-своему немалые знатоки человеческой природы. Расчетливые и беспринципные, познавшие всю силу человеческих слабостей, умеющие любое зло обратить себе в добро и в этом неутомимые. Они тщательно выбривают свои уши и зачастую изобретают удивительные средства для уничтожения волосяного покрова. Они носят корсеты из драконьего уса, скрывающие искривление позвоночника, они закутываются в гигантские средневековые мантии и боярские шубы, провозглашая верность национальной старине. Они во всеуслышание жалуются на застарелые ревматизмы и зимой и летом носят высокие валенки, подбитые кожей. Они неразборчивы в средствах и терпеливы, как пауки. И как часто они достигают значительных высот и крупных успехов в своем основном деле — в строительстве светлого будущего в одной отдельно взятой квартире и на одном отдельно взятом приусадебном участке, отгороженном от остального человечества колючей проволокой под напряжением…».

Такой подход к проблемам научных кадров у Стругацких нередок. Например, в «Стажерах» мы видим, с одной стороны, беззаветное стремление нуль-планетчиков постигать истину, не обращая внимания на неудобства, а на Дионе — атавистическое для Мира Полудня возвращение к методам работы, вполне реалистичным для наших времен. Как сказал планетолог Юрковский: «Всё это до того омерзительно, что я вообще исключал возможность такого явления, и понадобилось вмешательство постороннего человека, мальчишки, чтобы… Да. Омерзительно. Я не ждал этого от вас, молодые. Как это оказалось просто — вернуть вас в первобытное состояние, поставить вас на четвереньки — три года, один честолюбивый маньяк и один провинциальный интриган. И вы согнулись, озверели, потеряли человеческий облик. Молодые, веселые, честные ребята… Какой стыд!»

А вот сотрудники Управления по делам Леса («Улитка на склоне») живут в подобной обстановке, не замечая ничего необычного в абсурде: например, того, что кабинет начальника группы научной охраны располагается в мужском туалете, что допотопный калькулятор при умножении двенадцати на десять выдает результат «один ноль ноль семь», что сотруднику, защитившему диссертацию по теме «Особенности стиля и ритмики женской прозы позднего Хэйана» на материале «Макура-но соси», никогда не бывавшему в Лесу, поручается сделать обстоятельный целенаправленный доклад о Лесе…

Один из второстепенных по сюжету, но не по сути персонаж «Пикника на обочине» — доктор Валентин Пильман, лауреат Нобелевской премии по физике, — стал выразителем авторских размышлений о разуме, о ксенологии и контакте с инопланетянами. Не случайно Станислав Лем в «Пикнике на обочине» обратил особое внимание на слова Пильмана о необычной статистике, связанной с воздействием Зоны на людей. Еще бы! Для Лема это было очень близко и понятно. Опять же, с Пильманом связан редкий случай, когда Стругацкие вкладывают в его уста свои собственные слова, закамуфлированные под цитату: «Вы спросите меня: чем велик человек? — процитировал он. — Тем, что создал вторую природу? Что привел в движение силы почти космические? Что в ничтожные сроки завладел планетой и прорубил окно во Вселенную? Нет! Тем, что, несмотря на всё это, уцелел и намерен уцелеть и далее». На самом деле это не цитата, а «псевдоквазия», придуманная самими авторами.

Профессор из фильма Андрея Тарковского «Сталкер» — совсем другой человек, не похожий на Пильмана. Единственное, что их роднит, — это беспокойство о последствиях, к которым могут привести находки в Зоне. Чудеса, которые там случаются, в некотором роде соотносятся с научным прогрессом. Как новые открытия могут принести человечеству и огромные блага, и страшные потрясения, так и Комната, в которой исполняются желания, чревата тем, что эти желания могут быть самыми разными. Что делать? Кандид из «Улитки на склоне» готов стать камешком в жерновах неприемлемого им прогресса: «Я сделаю всё, чтобы на этом камешке жернова затормозили». Профессор из «Сталкера» несет в Зону атомную мину, чтобы уничтожить Комнату желаний. Но в последнюю минуту отказывается от своих намерений после плача Сталкера: «Я не знаю, что ему сказать. Я не знаю, прав он или нет. Наверное, прав. Наверное, сегодняшний человек действительно не умеет использовать Зону. Она попала к нам не вовремя, как и многое другое. Как самый роскошный телевизор в пещеру к неандертальцам. Он смотрит в огромный мертвый экран и ничего в нем не видит, кроме своей волосатой рожи… Не знаю, не знаю. Я знаю только одно. Всё, что вокруг нас, и мы сами, и дела рук наших — всё это не вечно. Всё меняется. Всё изменится. И, может быть, через века люди дорастут до Зоны и научатся извлекать из нее счастье, как научились извлекать энергию из каменного угля. Или произойдет такое потрясение на земном шаре, такая катастрофа, что у нас не останется никаких надежд на спасение, кроме Зоны. Пусть мы еще не успеем научиться пользоваться ею, но у нас будет надежда. Человек может обойтись без всего. Но надежда у него должна быть всегда».

Повесть «За миллиард лет до конца света» практически не обращается к фантастике. Ситуация, когда кто-то или что-то мешает человеку заниматься творческой деятельностью, проявляется в реальной жизни всегда. Генрих Альтов, приступая к работе над «Жизненной стратегией творческой личности», предполагал, что можно построить руководство для творца, когда он может заниматься исследованиями на разном уровне, вроде шахматиста, который может играть на уровне первого разряда или гроссмейстера. После изучения жизненного пути нескольких тысяч творческих личностей он пришел к выводу, что такая аналогия тут не подходит. Или творец продолжает работать в полную силу до смерти и созданное им продолжает воздействовать на цивилизацию даже после его ухода, или он сворачивает с выбранного пути и становится кем угодно, только не творцом.

В повести Стругацких как раз представлена такая ситуация, доведенная до крайности, заставляющая человека выбирать: продолжать борьбу или смириться с поражением. Поражения, конечно, бывают разные. Ходы и удары Гомеостатического Мироздания (читай: окружающей среды) чаще всего нацелены на полное прекращение деятельности творческой личности. Показателен в этом отношении финальный разговор Вечеровского с Маляновым в повести:

— Мы имеем дело с законом природы. Воевать против законов природы — глупо. А капитулировать перед законом природы — стыдно. В конечном счете — тоже глупо. Законы природы надо изучать, а изучив, использовать. Вот единственно возможный подход. Этим я и собираюсь заняться.

— Не понимаю, — сказал я.

— Сейчас поймешь. До нас этот закон не проявлялся никак. Точнее, мы ничего об этом не слыхали. Хотя, может быть, не случайно Ньютон впал в толкование Апокалипсиса, а Архимеда зарубил пьяный солдат… Но это, разумеется, домыслы… Беда в том, что этот закон проявляется единственным образом — через невыносимое давление. Через давление, опасное для психики и даже для самой жизни. Но тут уж, к сожалению, ничего не поделаешь. В конце концов, это не так уж уникально в истории науки. Примерно то же самое было с изучением радиоактивности, грозовых разрядов, с учением о множественности обитаемых миров… Может быть, со временем мы научимся отводить это давление в безопасные области, а может быть, даже использовать в своих целях… Но сейчас ничего не поделаешь, приходится рисковать — опять же не в первый и не в последний раз в истории науки. Я хотел бы, чтобы ты это понял: что, по сути, ничего принципиально нового и необычайного в этой ситуации нет.

— Зачем мне это понимать? — спросил я угрюмо.

— Не знаю. Может быть, тебе станет легче. И потом, я еще хотел бы, чтобы ты понял: это не на один день и даже не на один год. Я думаю, даже не на одно столетие. Торопиться некуда. — Он усмехнулся. — Впереди еще миллиард лет. Но начинать можно и нужно уже сейчас. А тебе… ну что ж, что ж, тебе придется подождать. Пока Бобка перестанет быть ребенком. Пока ты привыкнешь к этой идее. Десять лет, двадцать лет — роли не играет».

Аркадий Стругацкий основную мысль этого произведения сформулировал емко и кратко: «Нельзя бросать весла!»

И это может стать основным кредо любого ученого.

Владимир Борисов

1 О «Понедельнике» см.: Борисов В. Странные лепестки с необозримых материков непознанного // ТрВ-Наука № 370 от 24.01.2023. trv-science.ru/2023/01/strannye-lepestki-s-neobozrimyx-materikov-nepoznannogo/

Отсюда: www.trv-science.ru/2023/02/strugackie-i-nauka/

@темы: Ссылки, Сталкер, Публицистика, Понедельник начинается в субботу, «Стажёры», «За миллиард лет до конца света», Улитка на склоне, «Пикник на обочине», Возвращение (Полдень XXII век)

---

Любопытно

[silent-gluk]

Как создавались шедевры: «Пикник на обочине» и «Сталкер»

21.03.2023 / № 374 / с. 8–9 / Владимир Борисов, Александр Лукашин / Наука и фантастика / 2 комментария

А. Лукашин и В. Борисов

«Мы знакомы с Александром Лукашиным более 60 лет — вместе пошли в школу, — пишет Владимир Борисов. — Так получилось, что жизнь разбросала нас (Александр живет в Перми, я — в Абакане), но мы постоянно поддерживаем связь, переписываемся, изредка встречаемся. Иногда вместе пишем небольшие статьи, например, предлагаемую вашему вниманию. Александр, как и я, принимал активное участие в жизни советского фэндома, был председателем Пермского клуба любителей фантастики „Рифей“, переводил с английского, венгерского, немецкого, польского, сам писал небольшие рассказы. В общем, наш человек в Перми!»

Пикник с далеко идущими последствиями

С самого начала своего творчества братья Стругацкие отличались здравым пониманием места человечества во Вселенной. Уже первая их повесть «Извне» (1958) изображает встречу с пришельцами, которым нет дела до человечества и его достижений. Вспоминается и другое произведение ранних лет — рассказ «Забытый эксперимент» (1959). Написан ради реализации интересной идеи астронома и физика Н. Козырева о том, что время само может производить энергию. И попутно, совершенно для антуража, предсказано появление на карте страны зон, оставшихся от неудачных экспериментов, содержащих все компоненты новых «ужасных чудес».

В «Комментариях к пройденному» Борис Натанович писал: «История написания этой повести (в отличие, между прочим, от истории ее опубликования) не содержит ничего занимательного или, скажем, поучительного. Задумана повесть была в феврале 1970, когда мы съехались в Дом творчества в Комарово, чтобы писать „Град обреченный“, и между делом, во время вечерних прогулок по пустынным заснеженным улочкам дачного поселка, придумали там несколько новых сюжетов, в том числе сюжеты будущего „Малыша“ и будущего „Пикника“» 1. Позволим себе не согласиться с мэтром. История создания «Пикника на обочине», при всей ее сжатости, содержит немало поучительного.

Аркадий Натанович вспоминал об истории возникновения идеи «Пикника на обочине» несколько по-другому: «Как-то мы с Борисом на загородном шоссе увидели чуть в стороне от дороги свалку, такую, какую оставляют после себя некоторые туристы. Борис постоял, подумал и сказал: „Интересно, как на всё это смотрят муравьи“. Через некоторое время эта мысль всплыла, трансформировалась, приобрела более законченную форму, и мы сели за работу. Получился „Пикник на обочине“ — повесть о том, что фантасты называют Посещением» 2.

Первая запись в рабочем дневнике писателей, касающаяся «Пикника на обочине», относится к 20 февраля 1970 года. Тогда они встретились в Комарово для работы над «Градом обреченным» и искали идеи для дальнейшей работы. Эта идея носит № 2: «2. Обезьяна и консервная банка. Через 30 лет после посещения пришельцев, остатки хлама, брошенного ими, — предмет охоты и поисков, исследований и несчастий. Рост суеверий, департамент, пытающийся взять власть на основе владения ими, организация, стремящаяся к уничтожению их (знание, взятое с неба, бесполезно и вредно; любая находка может принести лишь дурное применение). Старатели, почитаемые за колдунов. Падение авторитета науки. Брошенные биосистемы (почти разряженная батарейка), ожившие мертвецы самых разных эпох» 3.

К замыслу «Пикника на обочине» братья Стругацкие вернулись в день окончания работы над «Малышом» и написали заявку на новую книгу: «Повесть „Пикник на обочине“ (предположительно 8 а. л.) находится в стадии разработки. Содержание повести сводится к следующему. Один из сравнительно пустынных районов земного шара (Северная Канада или Центральная Австралия) послужил местом временной стоянки трансгалактической экспедиции представителей иного разума. Очевидно, пришельцы не рассматривали Землю как объект исследования. Возможно, они так и не заподозрили, что Земля обитаема разумными существами. Пробыв на нашей планете несколько месяцев, они исчезли так же таинственно, как и появились. Район их временной стоянки, превратившийся в своего рода заповедник удивительных явлений и загадочных находок, делается объектом пристального внимания как передовых ученых всего мира, так и нечистых политиканов и различных авантюристов, стремящихся использовать чудесные находки в своих корыстных целях» 4.

15 января 1971 года братья встретились в Комарово и начали работу. Метафора «пикника» переводилась ими в детали будущего повествования чрезвычайно лапидарно. В рабочем дневнике сохранилась таблица с соответствием «что-есть-что», или, точнее, что вызывает у авторов какую идею: «наляпали бензину» — «участки повышенной гравитации», «консервные банки» — «магнитные ловушки» и т. д.

Два дня ушло на фиксацию идей и разработку плана первых глав, с 19 по 27 января было написано 60 страниц, пока соавторы не разъехались.

Пока еще текст далек от канонического. «Сталкеры» еще «трапперы». Но герои определены, а из обширных предвидений последствий Контакта для самых разных групп человечества авторы отбирают для реализации самые выигрышные — и это не самые конъюнктурные. За бортом «Пикника на обочине», к примеру, оказалась такая яркая и по-своему интересная идея: «Длинные шарфы из космикона (рекламный трюк — якобы материал из Зоны)» 5.

Братья встречаются и работают над повестью в феврале, марте и сентябре. Судя по материалам, Стругацкие много и плодотворно обсуждают проблему Контакта. Наконец, с 28 октября по 3 ноября счет страницам был доведен до 159 — и окончен. Пожалуй, работа над «Пикником на обочине» — пример того, как могли бы работать братья Стругацкие в нормальных обстоятельствах, не размениваясь на поиски приработка, зная, что пишут для читателя, а не в стол. Не сбылось…

История сталкера Рэдрика Шухарта по прозвищу Рыжий сформировалась, была доведена до логического конца и отправилась к читателю. Сравнительно благополучно она его достигла — через полгода повесть была напечатана «Авророй» практически с минимальной правкой. А вот выход книги задержался на целых восемь лет.

Искалеченный редактурой, правками и согласованиями вариант вышел в 1980 году в составе молодогвардейского сборника «Неназначенные встречи». Публикация прошла незаметно — этот текст был отвратителен самим авторам и критики знали либо чувствовали это.

Станислав Лем посвятил повести специальную статью, оформленную в виде послесловия к польскому изданию «Пикника на обочине» в 1977 году. Писатель формулирует: «Взятое в целом, Посещение для 99% человечества прошло без следа, и этим оно противопоставляется всей традиции научной фантастики. Это не банальная оппозиция. Доктор Пильман называет человечество „стационарной системой“, потому что привык использовать термины из физики; в переводе на язык историка эти слова означают, что контакт с „Иными“ не может, если только не вызывает глобальной катастрофы, внезапно отменить течение человеческой истории, поскольку человечество не в состоянии вдруг „выпрыгнуть“ из своей истории и войти — благодаря космической интервенции — в совершенно другую историю. Эту догадку, которую я считаю правдивой, научная фантастика, лакомая на сенсации, обошла молчанием. Так что Посещение в „Пикнике“ — это не странность для странности, а введение исходных условий для мысленного эксперимента в области „экспериментальной историософии“, и в этом заключается ценность этой книги» 6.

Возможно, совершенно откровенно высказываемая Лемом зависть, что не ему пришла в голову идея «Пикника на обочине», вызвана и тем, что он чувствовал — это в творчестве братьев Стругацких их «Солярис».

В результате появления «Пикника на обочине» изменилось представление о субъекте и объекте Контакта. Не Ученый — естественный герой столкновения с Неведомым — становится в центр повествования, а «простой» человек, обыватель, которому не повезло оказаться в эпицентре тайны. Его заботы, его реакции, его человечность подвергаются тут испытанию. И самая большая опасность исходит не от иного разума — равнодушного или заботливого, всё равно. Его собственный эгоизм, груз его человечности, человеческих реакций в нечеловеческих обстоятельствах, ментальность «парня из пригорода» несут самую большую опасность. И надежду.

«Пикник на обочине» вполне справедливо считается одной из вершин социальной фантастики. Фигура сталкера Рэдрика Шухарта — пробирный камень Контакта. След, который оставляет на нем столкновение с Неведомым, целиком и полностью определяется социальной природой того общества, которое застали на Земле Пришельцы. И у авторов нет особых иллюзий относительно этой природы. Тем не менее социологией или историософией Контакта дело не исчерпывается.

Текст «Пикника на обочине» допускает два прочтения — «шухартовское» и «пильмановское». Первое — лаконичное и трезвое исследование места и эволюции человеческого характера в мире «ужасных чудес». Сталкер Шухарт ищет в нем свое место — и роман становится с этой точки зрения романом воспитания, точнее, «антивоспитания», расчеловечивания человека. Второе — настоящий фейерверк фантастических идей, научных гипотез и предположений — о природе Вселенной и места в ней Разума вообще и человеческого в частности. Хотя этот калейдоскоп научно-фантастических деталей интересовал авторов только как вспомогательное средство — леса́ для основной конструкции делались из сандала и красного дерева.

Экранизация романа добавила ему еще одно измерение. Всякий читавший роман и видевший фильм понимал, что перед ним два принципиально разных произведения. Тем не менее, одно оттеняло и дополняло другое. И потому, что несколько любимых мыслей авторов пробилось в ткань глубоко «режиссерского» фильма, и потому, что судьба «Сталкера» и его режиссера тоже складывались не гладко. Причем в окончательном сценарии фильма оказались идеи не только из «Пикника на обочине». Многие реплики Писателя дословно совпадают со словами Виктора Банева из «Гадких лебедей», а рассуждения Сталкера о Зоне очень похожи на рассуждения Переца о Лесе из «Улитки на склоне». Эти произведения Стругацких в то время были недоступны широкому читателю в СССР, и авторы воспользовались случаем озвучить мысли из них в фильме.

Можно спорить, благодаря ли фильму (но уж точно не вопреки ему), однако НФ-составляющая литературного произведения — «Пикника на обочине» — оторвалась от первоосновы и начала сама порождать новые сущности в виде компьютерных и настольных игр. Но это уже совсем другая история о Вселенной Стругацких.



Сталкер: от бандита к мессии
Андрей Тарковский прочитал повесть еще в журнальной публикации в «Авроре». 26 января 1973 года он сделал запись в «Мартирологе»: «Прочитал только что научно-фантаст. повесть Стругацких „Пикник на обочине“. Тоже можно было бы сделать лихой сценарий для кого-нибудь» 7. Андрей болел, год начинался в ожидании и неопределенности запуска в производство фильма «Белый день». Вместе с Александром Мишариным думал о возможности написания сценариев для азиатских киностудий, о том, что нужно расплачиваться с долгами.

Несмотря на то, что за спиной уже была работа над фильмом «Солярис», Тарковский не хотел и не собирался в дальнейшем сам снимать фантастические ленты. Это его не привлекало. Но идея сценария по «Пикнику» осталась где-то в глубине памяти.

В свою очередь братья Стругацкие к этому времени уже считали Тарковского значительным режиссером. Еще в 1965 году Борис писал брату, рассказывая о встрече с Лемом: «Кстати, Мосфильм снимает две его повести. „Солярисом“ займется лично Тарковский (см. „Иваново детство“). Вот так-то» 8.

Середина 1970-х годов — время, в которое как Тарковский, так и Стругацкие были вообще-то персонами non grata в художественном пространстве Советского Союза. У Стругацких в эти годы практически не выходили новые книги, они вели затяжную войну с издательством «Молодая гвардия», войну, в которой главным камнем преткновения был как раз «Пикник на обочине». У Тарковского никак не получалось запустить съемку фильма по Достоевскому или Льву Толстому. По идее, их сотрудничество было заранее обречено на провал. Но сыграли обстоятельства, характерные именно для того времени, которые и сделали возможным невозможное.

Стругацких боялись печатать, поэтому большинство редакторов журналов и издательств не хотело иметь с ними дела. До киношников эти опасения как бы еще не докатились, поэтому Стругацкие активно занимаются в это время именно сценарными делами, чтобы заработать хоть какие-то деньги на проживание.

А в киношном мире боятся допустить Тарковского до съемок серьезных фильмов, таких, как «Идиот» по Достоевскому. Но попустительствуют экранизации фантастики, надеясь, что там никакой крамолы не произойдет.

Хотя на самом деле ни Тарковский, ни Стругацкие не были какими-то уж записными диссидентами. Как можно видеть теперь, с высоты пройденного времени, основные разногласия с вышестоящими инстанциями у этих мастеров были не идеологического или политического плана, а чисто эстетическими. Их взгляды на фантастику или кино расходились с общепринятыми, это и приводило к отторжению.

Как бы то ни было, 4 октября 1974 года Аркадий пишет брату: «Был вызван в Сценарную студию. Было объявлено, что Тарковский связался с ними на предмет экранизации ПнО, а так как экранизации Сценарная студия не делает, то он договорился составить совместно с нами заявку без упоминания названия. Ему дали мой телефон (это было вчера), он должен мне позвонить, и мы, встретившись, обговорим всё подробно» 9. Борис тут же откликается: «Меня очень заинтересовало твое сообщение по поводу Тарковского. Если это выгорит, то это будет настоящее дело, которым и заняться надо будет по-настоящему. Пожалуйста, держи меня в курсе» 10.

27 марта 1975 года Тарковский встречается со старшим братом: «Был у Аркадия Стругацкого. Он очень рад, что я хочу ставить „Пикник“. Сценарий — на паритетных началах — втроем» 11. Аркадий тут же пишет брату: «Был Тарковский. Обсудили заявку. Он высказался в том смысле, что заявка ему нравится, но не слишком ли она политическая?» 12.

А 15 мая 1975 года состоялась первая совместная встреча братьев с Тарковским, который сделал запись об этом в «Мартирологе»: «Договорился со Стругацкими насчет „Пикника“. Познакомился с Борисом. Он тоже милый, но умничает, не в пример Аркадию. Он, видимо, идеолог. Аркадий же рабочий и симпатяга. Хотя здесь тоже не так уж просто» 13.

Впрочем, до конца года время проходит в различных согласованиях. Заявку на сценарий Стругацкие написали еще в апреле, но ее не удавалось передать в Центральную сценарную студию. Всем приходилось играть в «канцелярские игры», заниматься перепиской с руководящими инстанциями. Наконец, в конце ноября заявка была одобрена. 12–23 января 1976 года братья Стругацкие съезжаются в Комарово под Ленинградом и пишут первый вариант сценария «Машина желаний». Уже 1 февраля Аркадий сообщает брату: «Тарковский прочитал. Пришел, получил от меня деньги и выразил ФЕ. /…/ Впрочем, ближайшее его действие будет: утвердить это на худсовете как первый вариант, а потом всё обсудить заново и дать нам конкретные указания. На чем и порешили. Этим он будет заниматься сам» 14.

Борис в ответ смиренно пишет: «Насчет Тарковского — ну что тут скажешь? Гений, он гений и есть. Надобно потрафлять, я понимаю. Тем более, что глядишь — и подкинут еще что-то там. Ты уж, брат, терпи. Такая наша в данном случае доля» 15.

Братья продолжают работать над сценарием и 23 марта выдают второй вариант «Машины желаний».

Летом Аркадий делится с братом информацией о работе над фильмом: «Андрей Тарковский улетел в Ср. Азию искать натуру для фильма, вернется 5–6 июля» 16. И чуть позже: «Тарковский вернулся из Средней Азии, хвалится, что выбрал гениальную натуру — где-то в трехстах км от Ташкента. Сделано множество фотографий, когда будут готовы — он приедет ко мне, и мы попробуем набросать маршрут сталкера» 17.

Тарковского не устраивает и второй вариант сценария. 23 июля Аркадий пишет брату: «Прилагаю сценарий с его вопросами, а также его просьбы, которые я не озаботился тебе доставить при встрече. /…/ Не знаю, как ты, а я его не брошу» 18.

Борис с пониманием отвечает: «Ни о каком бросании Андрея не может быть речи. Я всегда говорил и повторяю вновь, что наша беззаветная и безропотная помощь Тарковскому является на ближайший год ГЛАВНОЙ творческой задачей» 19.

У самого Тарковского настроение в этот период не очень творческое. Вот запись в «Мартирологе» от 31 июля 1976 года:

«Уехать в деревню… Писать… О чем? О четырех картинах, которые, по твоему мнению, будут в конце концов знамениты абсолютно? Бездарно. Театр… Торчать в Москве и унижаться? Книга? Проза? А хлеб? Сценарии? Да. И устраниться?

Кругом ложь, фальшь и гибель… Бедная Россия!» 20

1977 год Тарковский встречает больным, но, несмотря на это, уже 7 января снимает кинопробы с главными героями — Солоницыным, Гринько, Кайдановским. А через месяц Аркадий пишет брату: «15-го Тарковский начал съемки. Павильон, сцена самая первая, с женой сталкера. Жену играет актриса Френдлих или что-то в этом роде, не запомнил ее имени, но из известных и хороших. С Зоной имеет место неприятность: в том районе как на грех имело место землетрясение в 9 баллов и всё основательно напортило и разрушило. Тарковский пока в нерешительности, что делать: искать ли новую Зону или посмотреть, как сгладятся последствия на старой» 21.

Увы, да, кажется, сама природа противится появлению фильма. Первоначальное место съемок было определено в северном Таджикистане. Узбекский режиссер Али Хамраев нашел для Тарковского места, в которых были заброшенные шахты, лунный пейзаж, то, что просил Андрей, — «земля после атомного взрыва». И вдруг: «Съемки натуры в Исфаре мы отменили из-за землетрясения в Шурабе на местах съемки. Только что сняли Квартиру Сталкера. Надо ехать искать новую натуру» 22.

При этом Стругацкие снова и снова переписывают сценарий по требованию Тарковского. В «Комментариях к пройденному» Борис Стругацкий писал: «Работать над сценарием „Сталкера“ было невероятно трудно. Главная трудность заключалась в том, что Тарковский, будучи кинорежиссером, да еще и гениальным кинорежиссером вдобавок, видел реальный мир иначе, чем мы, строил свой воображаемый мир будущего фильма иначе, чем мы, и передать нам это свое, сугубо индивидуальное видение он, как правило, не мог, — такие вещи не поддаются вербальной обработке, не придуманы еще слова для этого, да и невозможно, видимо, такие слова придумать, а может быть, придумывать их и не нужно» 23.

При сравнении разных вариантов сценария можно заметить, как исчезали многие фантастические детали. Стругацкие сами пришли к мысли о том, что Зона в фильме должна производить впечатление не столько какими-то внешними эффектами, сколько именно внутренним напряжением. Борис Стругацкий вспоминал: «По-моему, ему пришлась по душе наша общая идея: в Зоне должно быть как можно меньше „фантастики“ — непрерывное ожидание чего-то сверхъественного, максимальное напряжение, вызываемое этим ожиданием, и — ничего. Зелень, ветер, вода…» 24.

Андрей ищет новые места для работы. Азербайджан, Крым, Запорожье — всё не подходит, не нравится. Наконец случайно находится натура в Эстонии, на заброшенной электростанции. Съемочная группа отправляется туда. Но дела не ладятся. Тарковский собирается выгонять художника Александра Бойма — пьет. Оператор Георгий Рерберг — тоже.

Аркадий Стругацкий в июле приехал на съемки в Эстонию, о чем потом рассказывал на встрече с читателями: «Должен вам сказать — если кто не был на съемках — скучнейшее дело! Сидит Кайдановский в яме и кусает травинку, а на него наезжает киноаппарат. Долго выясняют — так он наезжает или не так, потом начинают свет ставить — огромные блестящие зеркала — такой или не такой. Солнце скрылось — давайте „юпитеры“! Кайдановский не так повернул голову! Кайдановский съел уже всю траву по краям ямы, немедленно давайте новую! И так далее, и так далее. А вся эта сцена, между прочим, в фильме продолжается едва ли не двадцать секунд!..» 25

26 августа 1977 года Тарковский записывает в дневнике: «Всё то, что мы сняли с Рербергом в Таллине, — дважды брак. Во-первых — технический. Причины: первая — обработка негатива (последний „Кодак“) в лаборатории „Мосфильма“. Во-вторых — состояние оптики и аппаратуры» 26.

Казалось, фильм уже ничто не спасет. В брак ушло 75% выделенной на съемки пленки. И тут Тарковского осенило. Если переделать фильм на двухсерийный и добиться выделения дополнительных денег и пленки, можно попытаться снять новую версию. Но к этому времени у него изменилась концепция фильма. Он предложил Аркадию Стругацкому написать новый сценарий! Но главный герой в нем должен быть совсем другим. «Каким?» — опешил Стругацкий. — «Откуда мне знать, — был ответ. — Но чтобы этого вашего бандита в сценарии и духу не было».

Стругацкие послушно переписывают сценарий (уже девятый, по их подсчетам, вариант). Фигура главного героя, Проводника, разительно изменилась. Это уже не Рэдрик Шухарт из повести «Пикник на обочине», это совсем другой человек, адепт Зоны, пытающийся найти людей, которые бы могли с помощью Комнаты, в которой исполняются желания, переделать этот несовершенный мир. Но все его попытки тщетны.

Аркадий Стругацкий вспоминал, что на этот раз Тарковский, прочитав текст, сказал: «Первый раз в жизни у меня есть м о й сценарий» 27.

Осень и зима уходят на доработку сценария, утрясание сметы на новую съемку, поиски другого оператора. 7 апреля 1978 года Тарковский записывает в «Мартирологе»: «С середины мая начинаем (в который раз!) съемки „Сталкера“. Оператор А. Княжинский. Директор А. Демидова» 28. Художником картины Андрей решил работать сам. В тот же день у него случается инфаркт миокарда.

Аркадий пишет в апреле брату: «Был у Тарковского. Лежит, но уже разрешили садиться два раза в день на десять минут. Бодр, работает» 29. Через месяц: «Андрей Тарковский потихоньку выздоравливает, ходит гулять, скоро поедет на курорт. А как со съемками „Сталкера“ — всё еще неясно» 30.

Тем не менее в июне съемочная группа опять отправляется в Эстонию. На этот раз мироздание уступило настойчивости творца и съемки прошли нормально. 23 декабря 1978 года Тарковский записывает в «Мартирологе»: «Я озвучиваю картину, скоро нужна будет музыка… Она получается, правда, несколько длинноватой, но я думаю, в конце концов длина ее утрясется в нужной степени. Картина получается» 31.

Название фильма, кстати, окончательно оформилось в самый последний момент. Тарковский предложил заменить «Машину желаний» на «Сталкера». Название отразило суть: в содержании фильма главное не Комната, которая исполняет желания, а проводник, Сталкер, бессильный и обреченный на непонимание.

К удивлению режиссера, сдача фильма прошла сравнительно легко. Тогда же Андрей констатировал в дневнике: «Кажется, действительно, „Сталкер“ будет моим лучшим фильмом. Это приятно, не более. Вернее, это придает уверенности» 32.

А вот представители кинопроката к фильму отнеслись прохладно, количество копий было сделано не так много, во многих городах фильм показывали в утренние часы. Залы были полупустыми, народ уходил с сеанса, критики о фильме почти ничего не писали. Лишь спустя десятилетие «Сталкер» с триумфом вернулся домой…

В январе 1981 года Тарковский предложил Стругацким совместно работать над новым сценарием.

Но это — уже совсем другая история…

Владимир Борисов, Александр Лукашин

1 Стругацкий Б. Комментарии к пройденному // Стругацкий А., Стругацкий Б. Собрание сочинений в 11 т. Т. 6. 1969–1973. — С. 642.

2 Стругацкий А. Времена чудес добрых и «жестоких» / Интервью взял М. Никитин // Тихоокеанский комсомолец (Владивосток). — 1975. — 23 дек. — С. 3.

3 Стругацкий А., Стругацкий Б. Рабочий дневник АБС // Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники. 1967–1971. — Волгоград: ПринТерра-Дизайн, 2013. — С. 488–489.

4 Стругацкий А., Стругацкий Б. Заявка от АБС в МГ // Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники. 1967–1971. — Волгоград: ПринТерра-Дизайн, 2013. — С. 570–571.

5 Стругацкий А., Стругацкий Б. Рабочий дневник АБС // Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники. 1967–1971. — Волгоград: ПринТерра-Дизайн, 2013. — С. 618.

6 Лем С. Послесловие к «Пикнику на обочине» А. и Б. Стругацких / Пер. с пол. В. Борисова // Лем С. Мой взгляд на литературу. — М.: АСТ; АСТ МОСКВА, 2009. — С. 356.

7 Тарковский А. Мартиролог: Дневники 1970–1986. — Международный Институт имени Андрея Тарковского, 2008. — С. 81.

8 Стругацкий Б. Письмо Бориса брату, 29 октября 1965 года, Л. — М. // Неизвестные Стругацкие. Письма. Рабочие дневники. 1963–1966 гг. — Киев: НКП, 2009. — С. 395.

9 Стругацкий А. Письмо Аркадия брату, 4 октября 1974 года, М. — Л. // Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники. 1972–1977. — Волгоград: ПринТерра-Дизайн, 2012. — С. 341.

10 Стругацкий Б. Письмо Бориса брату, 9 октября 1974 года, Л. — М. // Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники. 1972–1977. — Волгоград: ПринТерра-Дизайн, 2012. — С. 342–343.

11 Тарковский А. Мартиролог: Дневники 1970–1986. — Международный Институт имени Андрея Тарковского, 2008. — С. 135.

12 Стругацкий А. Письмо Аркадия брату, 21 апреля 1975 года, М. — Л. // Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники. 1972–1977. — Волгоград: ПринТерра-Дизайн, 2012. — С. 383.

13 Тарковский А. Мартиролог: Дневники 1970–1986. — Международный Институт имени Андрея Тарковского, 2008. — С. 138.

14 Стругацкий А. Письмо Аркадия брату, 1 февраля 1976 года, М. — Л. // Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники. 1972–1977. — Волгоград: ПринТерра-Дизайн, 2012. — С. 465.

15 Стругацкий Б. Письмо Бориса брату, 22 февраля 1976 года, Л. — М. // Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники. 1972–1977. — Волгоград: ПринТерра-Дизайн, 2012. — С. 474.

16 Стругацкий А. Письмо Аркадия брату, 29 июня 1976 года, М. — Л. // Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники. 1972–1977. — Волгоград: ПринТерра-Дизайн, 2012. — С. 526.

17 Стругацкий А. Письмо Аркадия брату, 12 июля 1976 года, М. — Л. // Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники. 1972–1977. — Волгоград: ПринТерра-Дизайн, 2012. — С. 539.

18 Стругацкий А. Письмо Аркадия брату, 23 июля 1976 года, М. — Л. // Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники. 1972–1977. — Волгоград: ПринТерра-Дизайн, 2012. — С. 543.

19 Стругацкий Б. Письмо Бориса брату, 26 июля 1976 года, Л. — М. // Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники. 1972–1977. — Волгоград: ПринТерра-Дизайн, 2012. — С. 547.

20 Тарковский А. Мартиролог: Дневники 1970–1986. — Международный Институт имени Андрея Тарковского, 2008. — С. 159.

21 Стругацкий А. Письмо Аркадия брату, 21 февраля 1977 года, М. — Л. // Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники. 1972–1977. — Волгоград: ПринТерра-Дизайн, 2012. — С. 612–613.

22 Тарковский А. Мартиролог: Дневники 1970–1986. — Международный Институт имени Андрея Тарковского, 2008. — С. 173.

23 Стругацкий Б. Комментарии к пройденному // Стругацкий А., Стругацкий Б. Собрание сочинений в 11 т. Т. 9. 1985–1990. — С. 644–645.

24 Стругацкий Б. Комментарии к пройденному // Стругацкий А., Стругацкий Б. Собрание сочинений в 11 т. Т. 9. 1985–1990. — С. 647.

25 Стругацкий А. «Фильм все-таки вышел…»: Аркадий Стругацкий о фильме «Сталкер» // Фантакрим-Мега (Минск). — 1993. — № 1. — С. 17.

26 Тарковский А. Мартиролог: Дневники 1970–1986. — Международный Институт имени Андрея Тарковского, 2008. — С. 176.

27 Стругацкий А. Каким я его знал // О Тарковском. — М.: Прогресс, 1989. — С. 259.

28 Тарковский А. Мартиролог: Дневники 1970–1986. — Международный Институт имени Андрея Тарковского, 2008. — С. 179.

29 Стругацкий А. Письмо Аркадия брату, 18 апреля 1978, М. — Л. // Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники. 1978–1984. — Волгоград: ПринТерра-Дизайн, 2012. — С. 55.

30 Стругацкий А. Письмо Аркадия брату, 21 мая 1978, М. — Л. // Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники. 1978–1984. — Волгоград: ПринТерра-Дизайн, 2012. — С. 61.

31 Тарковский А. Мартиролог: Дневники 1970–1986. — Международный Институт имени Андрея Тарковского, 2008. — С. 188.

32 Тарковский А. Мартиролог: Дневники 1970–1986. — Международный Институт имени Андрея Тарковского, 2008. — С. 197.

Отсюда: www.trv-science.ru/2023/03/kak-sozdavalis-shede...

@темы: Ссылки, Фильмы, Сталкер, Тарковский, Извне, «Гадкие лебеди», «Град обреченный», Улитка на склоне, Машина желаний, «Малыш», «Пикник на обочине», Б.Стругацкий, Комментарии к пройденному, Забытый эксперимент, Неназначенные встречи

---

Любопытно

[silent-gluk]

Сказание об «Обитаемом острове»
07.05.2024 / № 403 / с. 10–11 / Войцех Кайтох / Наука и фантастика / 2 комментария

Войцех Мацей Кайтох (Wojciech Maciej Kajtoch, родился 19 апреля 1957 года в Кракове) — филолог, литературовед, исследователь средств массовой информации, литературный критик, поэт. В 1976–1980 годах изучал полонистику в Институте польской филологии Ягеллонского университета. В 1983 году защитил диплом на тему «Трилогия Владислава Терлецкого о январском восстании»; в 1987 году закончил двухлетние Высшие литературные курсы при Литературном институте им. Горького в Москве; в 1991 году в Варшавском университете защитил диссертацию в области гуманитарных наук о творчестве Аркадия и Бориса Стругацких. В 2009 году за двухтомную работу «Языковые образы мира и человека в молодежной и альтернативной прессе» в Институте польского языка Польской академии наук в Кракове получил степень доктора гуманитарных наук в области языкознания.
Сразу после окончания университета работал в интернате, в 1981–1982 годах служил в армии, имеет офицерское звание. В 1984–1987 годах был редактором журнала Pismo Literacko-Artystyczne («Литературно-художественный журнал») — ежемесячника, выходившего в Кракове. В 1987–1989 годах работал ассистентом в Институте литературных исследований ПАН, затем преподавал польский язык в лицее. С 1996 по 2013 год работал в Центре исследования прессы Ягеллонского университета (ныне кафедра Института журналистики, средств массовой информации и общественных коммуникаций), затем был руководителем отдела семиотики средств массовой информации и визуальных коммуникаций вышеуказанного института. С 2012 года — главный редактор журнала Zeszyty Prasoznawcze («Тетради по теории прессы») — старейшего научного издания по исследованиям прессы в Центральной Европе. Член Комиссии по исследованию прессы ПАН.
Дебютировал в качестве рецензента в 1976 году и стихами в 1977 году на страницах краковского журнала «Студент», затем публиковался во многих культурных и литературных изданиях. В 1982–1984 годах систематически сотрудничал с газетой Życie Literacke («Литературная жизнь»). Является членом Союза польских литераторов.
Опубликовал два тома стихов, повесть, несколько научных и научно-популярных книг и брошюр, около 50 больших научных статей в области истории польской и русской литературы XX века и языкознания, а также многочисленные рецензии, критические заметки и т. д. Работы Кайтоха переводились на русский, английский, сербский, болгарский, немецкий языки; они публиковались, к примеру, в Мельбурне, Минске, Москве, Донецке, Хьюстоне, Белграде, Софии и сибирском Абакане. Как языковед и знаток СМИ сейчас занимается прежде всего языком средств массовой информации, языком и прессой субкультур, а также популярной культурой (кинофильмами и развлекательной литературой), а как любитель фантастики — творчеством братьев Аркадия и Бориса Стругацких, Станислава Лема и Лукаша Орбитовского, хотя случается ему писать и на другие темы, например о литературе хоррора XIX века. С 2008 года — член жюри литературной премии им. Ежи Жулавского.
Важнейшие книги Войцеха Кайтоха: «Братья Стругацкие (очерк творчества)» (1993, 2016; рус. перев. — 2003), «Пресимволизм, символизм, неосимволизм… Текст о чтении стихов» (1996), «Мир альтернативной прессы в зеркале ее словотворчества» (1999), «День. Стихи и проза» (2003), «Языковые образы мира и человека в молодежной и альтернативной прессе» (2008), «О прозе и поэзии. Сборник статей и эссе 1980–2010 гг.» (2011), «Статьи о фантастике» (2015), «Статьи о польской и русской литературе» (2015), «Письма из Москвы (эпистолярная повесть)» (2015), «Статьи о языкознании и исследовании прессы» (2016).
На русском языке малым тиражом вышел сборник статей В. Кайтоха «Солярис — Саракш, Краков — Москва» (2020).

Исследователь творчества братьев Стругацких



Сказание об «Обитаемом острове»

1971 год. Мне тринадцать, а с апреля уже четырнадцать лет и странная привычка хождения в книжные магазины. Я плохо играю в футбол, неумело (хоть и не без амбиций) дерусь, но могу прочитать 300 страниц за день. Как-то я замечаю на прилавке книжку — дешевую, небольшого формата, мое внимание привлекает цветная обложка и завлекательное название серии — «Фантастика, приключения». Покупаю ее и сразу же бегу домой. В тот же день прочитываю, в следующие дни — перечитываю во второй и третий раз, а вечерами воображаю, как еду в танке по радиоактивной пустыне, взрываю башню и в одиночку побеждаю банду Крысолова…

Такой была моя первая встреча с «Обитаемым островом» Аркадия и Бориса Стругацких, одной из любимых книг моего детства. В ней было, чем меня восхищать: напомню 1, что главный герой, космонавт Максим Ростиславский (со второго издания — Каммерер) утрачивает космический корабль и снаряжение и, обнаруженный каторжниками, в конце концов попадает в своеобразный телевизионно-психиатрический центр; затем, подружившись с капралом Легиона (специальные войска, опора местной диктатуры — Неизвестных Отцов), вступает в его ряды и принимает участие в акциях против оппозиции, так называемых выродков. После «неточного» расстрела за отказ привести в исполнение приговор он попадает в террористическое подполье (тех же выродков). После ареста и отправки на каторгу — бежит и скитается по пустыне, в которой живут мутанты. Его снова арестовывают, во время атомной войны он попадает в штрафной батальон. Наконец, он возвращается в столицу, начинает работать в правительственном институте и одновременно занимается полулегальной оппозиционной деятельностью. В финале повести он взрывает Центр — передающую станцию излучения, которая (об этом он узнал на каторге), воздействуя на человеческий мозг, позволяет Неизвестным Отцам быть абсолютными диктаторами. Этим он «путает карты» работнику земной Галактической Безопасности, который, законспирированный в качестве Странника, шефа контрразведки Отцов, много лет работал над спасением планеты.

Теперь представился случай припомнить историю этого произведения. Недавно издательство Prószyński i S-ka выпустило польский перевод, впервые основанный на полной и бесцензурной версии повести, опубликованной в России после распада СССР в 1991 году 2.

История 3 «Обитаемого острова» началась 12 июля 1967 года, когда писатели решили представить в издательство проект оптимистической повести о контакте жителей разных планет. Конспективно была заявлена главная фабула: земной космонавт высаживается на планету, где капиталистическое общество управляется с помощью излучения, воздействующего на психику (причем как диктаторская власть, так и репрессируемая оппозиция в подполье не подчиняются этому воздействию). Землянин после всяческих приключений должен был связаться с повстанцами.

Проект был непосредственной реакцией на отказ двух издательств («Детской литературы» и «Молодой гвардии») печатать «Сказку о Тройке». Писатели очень наивно «обиделись»:

Очень хорошо помню, как, обескураженные и злые, мы говорили друг другу: «Ах, вы не хотите сатиры? Вам более не нужны Салтыковы-Щедрины? Современные проблемы вас более не волнуют? Оч-чень хорошо! Вы получите бездумный, безмозглый, абсолютно беззубый, развлеченческий, без единой идеи роман о приключениях мальчика-е…чика, комсомольца XXII века…» Смешные ребята, мы словно собирались наказать кого-то из власть имущих за отказ от предлагаемых нами серьезностей и проблем. […] Забавно. Забавно и немножко стыдно сейчас это вспоминать. Но тогда, летом и осенью 67-го, когда все, самые дружественные нам, редакции одна за другой отказывались и от «Сказки», и от «Гадких лебедей», мы не видели в происходящем ничего забавного, — вспоминал спустя годы Борис Стругацкий.
Мы взялись за «Обитаемый остров» без энтузиазма, но очень скоро работа увлекла нас. Оказалось, что это дьявольски увлекательное занятие — писать беззубый, бездумный, сугубо развлеченческий роман! Тем более что довольно скоро он перестал видеться нам таким уж беззубым. И башни-излучатели, и выродки, и Боевая Гвардия (то есть Легион. — В.К.) — всё вставало на свои места, как патроны в обойму, всё находило своего прототипа в нашей обожаемой реальности, всё оказывалось носителем подтекста — причем даже как бы помимо нашей воли, словно бы само собой, будто разноцветная леденцовая крошка в некоем волшебном калейдоскопе, превращающем хаос и случайную мешанину в элегантную, упорядоченную и вполне симметричную картинку 4.

Работать начали в ноябре. В доме творчества в Комарово необычайно быстро, за 32 рабочих дня, возникла первая версия произведения. В следующий заезд в Комарово рукопись была доработана, и в мае 1968 года готовое произведение было одновременно передано в редакцию ленинградского ежемесячника «Нева» и в московское издательство «Детская литература».

Тогда же в обеих редакциях начались работы, целью которых было приведение текста в соответствие с разнообразными и зачастую совершенно непредсказуемыми требованиями Великой и Могучей Цензурирующей машины 5. И несмотря на то, что роман — как следует из вышеприведенных цитат — с самого начала создавался как выражение протеста и вполне целенаправленно строился как содержащий намек и критику советской действительности, в обоих местах его удалось пропихнуть через цензуру. Только в разное время и заплатив разную цену.

Подготовка в «Неве» продолжалась около полугода; роман начал публиковаться в марте 1969-го, несмотря на то, что после ввода войск Варшавского договора в Чехословакию в августе 1968-го и сопутствующих ему протестов советских диссидентов политическая атмосфера в стране была весьма напряженной. Из публикации были убраны большие фрагменты, касающиеся приключений Максима на опустошенном юге и его участия в атомной войне, которые были заменены кратким конспектом, вложенным в рассуждения Генерального Прокурора, а также эпизод с Крепостью. Но это не было результатом цензурных репрессий. Просто было сэкономлено место в журнале. А вот по политическим причинам исчез фрагмент «Как-то скверно здесь пахнет…», представляющий уж слишком выразительную аллюзию на милитаристическую доктрину, имперскую внешнюю политику властей СССР. После вторжения в Чехословакию его уже нельзя было публиковать. В редакции сориентировались также, что Комитет Галактической Безопасности сокращенно получается КГБ, и потребовали изменить это название. «Положительные» пожелания к произведению должны были привести к тому, чтобы подчеркнуть капиталистический характер устройства страны Неизвестных Отцов. Речь, вероятнее всего, шла о том — как я могу судить, — чтобы роман можно было читать как антикапиталистический памфлет, что, во-первых, делало его похожим на хорошо известный в СССР жанр, а кроме того, предоставило бы алиби в случае обвинений в критике советских порядков. Как видим, редакторы в целом доброжелательно относились к Стругацким, что, впрочем, Борис подчеркивает в «Комментариях к пройденному».

Издательство «Детская литература», более осторожное и нацеленное на воспитание молодого читателя, уже с самого начала было более требовательным. Устройство страны Неизвестных Отцов должно было быть — в соответствии с требованиями редакции этого издательства — скорее неопределенным, описание атомной войны казалось им слишком жестоким, Боевую Гвардию следовало заменить Легионом 6, требовалось совсем убрать термины «коммунисты», «либералы» и т. п., а также — как я думаю, хотя Борис об этом не вспоминает, — анализ политической ситуации в Стране Отцов, где использовались эти слова. Не понравились и сами Неизвестные Отцы. Роман обещали опубликовать летом 1969 года.

Но во время подготовки романа к печати началась цепочка событий, которая задержала его выход почти на год. В конце июня в «Советской России» была опубликована статья Л. Ершова «Листья и корни» 7, обвиняющая Стругацких «в отрыве от народных корней», а в Ленинградский обком КПСС поступил донос, согласно которому опубликованный в «Неве» вариант романа был пропитан антипатриотизмом, издевательствами над советской армией и т. д. В результате этих, а может быть, еще и других событий власти пристально заинтересовались романом и 13 июля рукопись была изъята из типографии и передана в главное цензурное управление в СССР, т. е. в Главлит, на повторную проверку.

После полугодового чтения машинопись вернули авторам с подробной инструкцией, что в романе следует изменить, чтобы он вышел. Прежде всего должны были исчезнуть русские фамилии героев и любые намеки на реальную советскую действительность. В результате главный герой, Максим Ростиславский, стал Максимом Каммерером; Странник, Павел Григорьевич, стал Рудольфом; Неизвестные Отцы (например, Папа, Тесть и т. д.) стали Огненосными Творцами 8 с аристократическими псевдонимами; текст напитали немецкими акцентами 9; исчезли фрагменты, свидетельствующие о том, что Максим является жителем земного, коммунистического будущего; был убран весь политический анализ и советские реалии (даже такие мелкие, как то, что на Саракше пьют пиво с креветками). Дополнительно текст был подвергнут эстетическим 10 поправкам, его «почистили» от разговорных выражений, слишком раздражающих мотивов и т. д.

В январе 1970 года авторы переработали текст, внеся — как точно показал один из любителей их творчества, Юрий Флейшман, 11 — 896 больших и малых поправок, после чего машинопись вернулась на следующую проверку.

Однако в целом, я считаю, авторам удалось спасти произведение, поскольку роман, несмотря на изменения, всё равно остался гиперболой советской действительности, в чем легко убедиться, проделав простую мысленную операцию. Достаточно на место выродков поставить «диссидентов и критически настроенную интеллигенцию», на место излучения, вытягивающего из десятков миллионов душ всякое сомнение 12, — советскую пропаганду, на место Неизвестных Отцов (Огненосных Творцов) — руководство СССР, провозглашающее идеалы, в которые не верит само… и мы получим аналог цинично порабощенного общества, в котором лишь немногочисленные личности ориентируются в сущности обмана, и этих немногочисленных безжалостно истребляют, в то время как усыпленное обманом большинство общества спокойно смотрит на это и даже от всей души поддерживает репрессии.

В самом деле, трудно ответить на вопрос, почему цензура в конце концов этот роман пропустила, несмотря на то, что наверняка там понимали, как следует читать Стругацких. Ведь тема одиночества интеллигенции, равнодушия толпы, аморального цинизма властей и недопустимости идеологии, одобряющей преступления во имя достижения идеала, появилась в творчестве братьев уже в 1962 году («Попытка к бегству») и была развита в таких (опубликованных) произведениях, как «Трудно быть богом» (1966) или «Улитка на склоне» (1966) 13.

Некоторый, не слишком ясный, но все-таки свет проливает на этот факт следующее письмо Аркадия Стругацкого (22.05.1970):

Пл. Ногина выпустила, наконец, ОО из своих когтистых лап. Разрешение на публикацию дано. Стало, кстати, понятно, чем объяснялась такая затяжка, но об этом при встрече. Стало известно лишь, что мы — правильные советские ребята, не чета всяким клеветникам и злопыхателям, только вот настрой у нас излишне критически-болезненный, да это ничего, с легкой руководящей рукой на нашем плече мы можем и должны продолжать работать. […] Подсчитано, что если всё пойдет гладко (в производстве), то книга выйдет где-то в сентябре 14.

Похоже, роман (и его авторов, поскольку в период начала решительной расправы Брежнева с диссидентским движением дело легко могло закончиться процессом) спасло попросту то, что братьев Стругацких, сыновей комиссара прославленной в годы революции дивизии Фрунзе, как-то неудобно было признавать врагами, что кто-то их поддержал и защитил, хотя никаких доказательств этого нет и наверняка долго не будет. В любом случае хорошо, что в январе 1971 года книга все-таки вышла. Позже, осенью 1972 года эмигрантское издательство «Посев» опубликовало раньше не увидевшую света в СССР очередную бунтарскую повесть братьев «Гадкие лебеди» («Время дождя»), что вызвало серьезную немилость властей и фактический запрет публикаций в течение нескольких лет.

В 1980-е годы роман переиздавали по изданию «Детской литературы», иногда с дополнительными мелкими поправками. После распада СССР авторы вернулись к первоначальной версии, но с некоторыми исключениями. Когда в 1991 году готовилось первое издание собрания сочинений 15 (наверняка еще при участии обоих братьев, хотя Аркадий в октябре этого года умер), а затем в 2004 году была зафиксирована окончательная версия и распространена в Интернете, оказалось, что авторы сохранили немецкую фамилию главного героя, поскольку он выступал в последующих частях цикла именно под этой фамилией. Сохранились также изменения, которые оказались полезными в эстетическом качестве (например, каторжники уже навсегда остались воспитуемыми).

Кроме того, был возвращен фрагмент «Как-то скверно здесь пахнет…», который не вошел даже в публикацию в «Неве», зато были удалены те элементы, введенные в эту публикацию, которые явно указывали на капиталистическое устройство страны Неизвестных Отцов (например, описание Районов, Пока Не Достигших Процветания), или те, которые рисовали Землю как мир коммунистического блаженства (например, детские воспоминания Максима). Конечно, были сохранены главы о Голованах, Крепости, приключениях на юге и атомной войне, которых не было в публикации в «Неве», но были в издании «Детской литературы». Был также восстановлен удаленный в книжном издании политико-идеологический анализ общества Саракша. Был удален (кроме фамилии Каммерера и его разговора с Сикорски по-немецки в конце) весь навязанный цензурой немецкий антураж, возвращены соответствующие псевдонимы Неизвестных Отцов, все аллюзии на обычаи советской армии, властной элиты и мелкие детали жизни в СССР.

Видимо, по эстетическим соображениям были удалены некоторые фрагменты, которые были в «Неве». Авторы (или сам Борис Стругацкий) решили, что иногда не следует расставлять все точки над i. Например, не были возвращены размышления о лжи как основе государства Неизвестных Отцов, а также диалог Максима с Вепрем о том, что излучение башен может быть — по мнению некоторых подпольщиков — использовано в воспитательных и положительных целях. В публикации в «Неве» эти фрагменты представляли собой четкие указатели для читателя, чтобы можно было воспринимать аллюзии произведения, а после распада СССР, видимо, было решено, что лучше оставить некоторую недосказанность.

А какой была история восприятия романа?

Литературная критика его не жаловала. На переломе шестой и седьмой декад XX века кроме упоминавшейся атаки Ершова вышла еще пара статей. Атакующие видели в романе «чрезвычайно путаные, странные рассуждения о крайней вредности для народа единого политического центра» 16, лишенную желательной связи с «обществом, которое строит коммунизм» картину «массового оболванивания людей при помощи довольно примитивных технических средств и во имя каких-то неясных целей» 17, а также убожество психологии. Защитники, явно желая предотвратить возможное обвинение в антисоветизме, видели в романе точную и педагогически удавшуюся (хотя, может быть, недостаточно психологически обоснованную) приключенческую повесть 18, удачное обвинение фашизма 19, критику «современной антагонистической формации» 20, т. е. капитализма. Или отмечали, что произведение показывает, как «люди коммунистической Земли […] мужественно сражаются с косностью и духовной отсталостью, утверждая высокие гуманистические идеалы» 21. То есть — в целом — желали видеть в нем или развлекательную и совершенно безвредную вещь, или антиимпериалистический памфлет, или очередную коммунистическую утопию, а значит, довольно «безопасное» произведение с точки зрения советской власти.

Неизвестен мне и серьезный научный анализ романа. Зато (после неприятностей 1970-х годов) «Обитаемый остров» неизменно пользуется успехом у обычных читателей.

В 1972–1979 годах роман в СССР не переиздавали 22, но вышло по одному изданию в переводах на польский, французский, немецкий и японский языки, четыре издания на английском (под характерным названием «Узники власти»), в том числе одно — в США. 1980-е годы принесли два издания на русском языке в СССР (200 000 экз.), а также переводные издания: польское, французское, эстонское, два болгарских, испанское, японское, два английских, пять немецких, сербскохорватское. Вышло также русскоязычное издание в США.

1990-е годы принесли издания: польское 23, грузинское, украинское, немецкое, эстонское, португальское; после распада СССР заграничный интерес к роману явно уменьшился. Зато в России его издавали 18 раз общим тиражом 650 000 экз., чаще всего в рамках собраний сочинений Стругацких. В 2000–2005 годах заграничных переводов не было, хотя в России (также в сотрудничестве с Украиной) роман издавался восьмикратно тиражом 53 400 экз.

Следует думать, что в настоящее время все издания на родине добрались до миллиона экземпляров или даже превысили это число, что является фактом значительным 24. Отсюда вытекает также примечательный вывод: хотя со времени упадка советского тоталитаризма Запад почти перестал интересоваться романом, эта история о циничной власти, оглупляемом народе, горстке протестующих и бескомпромиссном в моральном отношении сверхчеловеке, который в одиночку меняет ход истории, продолжает восхищать россиян.

Я вижу три причины этого.

Во-первых, созданная Стругацкими гипербола может приобретать другое прочтение. Оглуплять может не только тоталитарная власть, но и, к примеру, развлекательные средства массовой информации демократических обществ, а «выродком» может быть не только политический мятежник, но любой бунтарь, не принимающий культуру массового и всеобщего развлечения. Я не говорю, что такая трактовка полностью адекватна фабуле романа, но, по моему мнению, эта фабула имеет некоторый потенциал, какие-то элементы, которые до некоторой степени делают возможной попытку такого прочтения 25.

Во-вторых, «Обитаемый остров» является увлекательным романом для массового, а особенно молодого читателя, поскольку в нем наличествует очень симпатичный герой. Мак обладает чрезвычайными физическими, моральными и умственными возможностями, что отчасти — в случае Стругацких — является отсылкой к концепции «человека коммунизма», но отсылкой, великолепно совпадающей с мифами о полубогах и героях, хорошо устоявшимися в нашей ментальности. В начале произведения он напоминает образы «простачков» или «добрых дикарей», чтобы затем, в соответствии с фабульной схемой «романа воспитания» получать знания о действительности, искать в ней свое место, мужать, созревать, чем напоминает героев знаменитых циклов фэнтези Дж.Р.Р.Толкина, Урсулы К. Ле Гуин или нашего Анджея Сапковского.

В-третьих, «Обитаемый остров» — это прекрасный приключенческий роман. Он начинается в соответствии с известным рецептом Альфреда Хичкока («Фильм должен начинаться с землетрясения, а потом напряжение должно нарастать»), так как после катастрофы космического корабля приключение идет за приключением; неожиданные изменения ситуации; внезапное открытие тайны башен; войны и битвы; два друга (Мак и Гай); любовь (Мака и Рады); интрига (Генерального Прокурора); а в конце классический саспенс — проявление неизвестной до сих пор силы, которая многое объясняет и решительно меняет судьбу героя (Галактическая Безопасность в лице Странника). Любой подросток читает такую книгу с радостью. А еще нужно добавить, что советский и российский читатель — воспитанный в духе соцреалистического культа в отношении романной социологии и практически незнакомый с сенсационными жанрами — во времена СССР от всего этого должен был чувствовать себя на седьмом небе (и это продолжается и ныне, по-видимому). Восхищение читателей повлияло на успех и дальнейших частей цикла о приключениях Каммерера («Жук в муравейнике», «Волны гасят ветер»), несмотря на то, что их проблематика была уже более философской, нежели политической или развлекательной, и даже принесло неожиданные эффектные плоды — Борис Стругацкий в ответ на просьбы написать продолжение приключений выдал разрешение на такое продолжение молодому писателю, хотя пока ничего из этого и не вышло 26.

Возможно, таким продолжением станет гипотетически возможная третья часть фильма Фёдора Бондарчука, первая часть которого вышла в декабре 2008 года на российские экраны и получила хвалебные оценки за верность оригиналу, стремительное действие, красочные сцены, специальные эффекты и проработку деталей фантастической действительности. Вторая часть должна выйти в апреле 27, а потом могут появиться и следующие: сиквелы популярных картин — не редкость. Но это уже совсем другая история.

Перевел с польского
Владимир Борисов

1 В этом абзаце я использую изложение повести из моей брошюры «Предисловие к „Обитаемому острову “ Аркадия и Бориса Стругацких», вышедшей в краковском издательстве «Текст», а затем опубликованной в 62-м номере сетевого журнала «Фаренгейт» (fahrenheit.net.pl/archiwum/f62/13.html).

2 Впервые эта версия вышла в первом Собрании сочинений (Т. 1–10. — М.: Текст, 1991–1994, см. Т. 6: Обитаемый остров; Малыш: Повести. — М., 1993). Тем не менее окончательная редакция «Обитаемого острова» появилась в 2004 году, когда была завершена электронная версия текста, одобренная Борисом Стругацким и доступная для всех заинтересованных лиц на официальном сайте, посвященном творчеству братьев (rusf.ru/abs/books.htm).

3 Я использую прежде всего фрагмент «Обитаемый остров» из «Комментариев к пройденному» Бориса Стругацкого (см. Стругацкий А., Стругацкий Б. Собрание сочинений в 11 т. Т. 5. — Донецк: Сталкер; СПб.: Terra Fantastica, 2001. — С. 663–670).

4 Цит.: Стругацкий Б. Комментарии к пройденному. — С. 664. Добавлю, что необычайно острая сатира на советскую бюрократию, «Сказка о Тройке», опубликованная в 1968 году в журнале «Ангара» (Иркутск), а в 1970 году — в эмиграционном журнале «Грани», ждала своей книжной публикации в стране до 1989 года. «Гадкие лебеди» в СССР вышли только в 1988 году.

5 Там же.

6 Вооруженные силы СССР разделялись на армию и гвардию в соответствии с еще царской традицией.

7 Ершов Л. Листья и корни: По страницам журнала «Нева» // Сов. Россия (М.). — 1969. — 26 июня. — С. 3.

8 Тадеуш Госк в своем переводе этой версии, изданной в Польше в 1987 году, назвал их Płomiennymi Chorążymi, Пламенными Знаменосцами.

9 Каммерер и Рудольф (в следующих романах у него появилась фамилия Сикорски) стали немцами, танки стали панцервагенами и т. д. А вот фамилии коренных жителей Саракша — Гаал, Чачу и т. д. — не стали требовать изменить, это были албанские фамилии, которые звучали для русского уха чуждо (см. Неизвестные Стругацкие. Черновики, рукописи, варианты. От «Понедельника…» до «Обитаемого острова» / Сост. С. Бондаренко. — Донецк: Сталкер, 2006. — С. 443. — примечание В. Курильского).

10 В «Предисловии к „Обитаемому острову “ Аркадия и Бориса Стругацких» (см. прим. 1) я представил классификацию и множество примеров отличий между версией текста, опубликованного в «Неве», и изданием «Детской литературы» (1971), хотя — не располагая в период написания этого «Предисловия…» полными данными — я полагал, что версия в «Неве» не проходила серьезной цензуры, а версия «Детской литературы» была его переработкой. О существовании первоначальной версии, в обоих изданиях довольно сильно (хотя и по-разному) подвергшейся цензуре, я не догадывался. Кроме того, поскольку я пользовался лишь польским переводом версии в «Неве», то не заметил множества поправок чисто стилистических. Пытливый читатель может ознакомиться со всеми поправками, заглянув в книгу: Неизвестные Стругацкие. Черновики, рукописи, варианты. От «Понедельника…» до «Обитаемого острова» / Сост. С. Бондаренко. — Донецк: Сталкер, 2006. — С. 440–516.

11 См. : Б. Стругацкий: op. cit., с. 668.

12 Цит.: Стругацкий А., Стругацкий Б. Обитаемый остров // Собрание сочинений в 11 т. Т. 5. — С. 508.

13 На эту тему см.: Кайтох В. Братья Стругацкие: Очерк творчества // Стругацкий А., Стругацкий Б. Собрание сочинений в 11 т. Т. 12, доп., глава IV «Открытая борьба 1965–1968 гг.».

14 См.: Стругацкий Б.: op. cit., с. 668. На площади Ногина располагалось управление Главлита.

15 Стругацкий А., Стругацкий Б. Собрание сочинений. Т. 1–10. — М.: Текст, 1991–1994.

16 Цит.: Белоусов А. Забывая о социальной обусловленности // Лит. газета (М.). — 1969. — 22 окт. — С. 6.

17 Цит.: Свининников В. Блеск и нищета «философской» фантастики // Журналист (М.). — 1969. — № 9. — С. 46–48.

18 См. книгу: Урбан А. Фантастика и наш мир. — Л.: Сов. писатель, 1972. — С. 158–211 и статью: Бестужев-Лада И. Этот удивительный мир // Лит. газета (М.). — 1969. — 3 сент.

19 См.: Бестужев-Лада И. Этот удивительный мир.

20 См.: Брандис Е. Проблемность и многообразие: Заметки о новых произведениях ленинградских писателей-фантастов // Аврора (Л.). — 1972. — № 1. — С. 70–74.

21 Цит.: Смелков Ю. Взгляд со стороны // Юность (М.). — 1974. — № 7. — С. 66–69.

22 Данные приведены по доступной в Интернете библиографии Стругацких, подготовленной Аллой Кузнецовой (fan.lib.ru/a/ashkinazi_l_a/text_0700.shtml).

23 В Польше благополучно вышли переводы всех версий романа. В 1971 году издательство «Искры» выпустило переведенную Тадеушем Госком версию, опубликованную в «Неве». В 1987 году вышел перевод версии «Детской литературы» (он же был переиздан в девяностые годы). О недавней публикации издательства Prószyński i S-ka я вспоминал в начале текста.

24 Со времени выхода статьи количество переизданий «Обитаемого острова» увеличилось. Хотя в нынешней России довольно сложно уследить за выходом всех переизданий, можно достоверно говорить о том, что «Обитаемый остров» в книжных изданиях выходил на русском языке общим тиражом более 1 320 000 экз. Продолжают выходить и переводы романа. Известно 43 издания на следующих языках: английский, болгарский, венгерский, грузинский, китайский, литовский, немецкий, польский, португальский, сербохорватский, украинский, французский, чешский, эсперанто, эстонский, японский. — Прим. перев.

25 В последнее время была предпринята попытка так актуализировать «Гадких лебедей», противопоставляя ее положительных героев не авторитарной власти, а потребительскому обществу, и до некоторого уровня это удалось. Я имею в виду фильм Константина Лопушанского (сценарий Вячеслава Рыбакова) «Гадкие лебеди», снятый совместно с Францией (премьера 2006 года), являющийся свободной, тяготеющей в сторону такой интерпретации адаптацией повести. Мотив протеста против «Страны Дураков», впрочем, также наличествует в творчестве Стругацких, особенно в фабуле повести 1965 года «Хищные вещи века».

26 Упоминает об этом, подробно описывая проект, Борис Вишневский* в книге «Аркадий и Борис Стругацкие. Двойная звезда» на стр. 120–123 (Вишневский Б. Аркадий и Борис Стругацкие. Двойная звезда. — СПб.: Terra Fantastica, 2003. — 384 с.).

Хотя реализация конкретного разрешения Бориса Стругацкого так и не была осуществлена на сегодняшний день, но позже издательством АСТ был запущен специальный проект «Обитаемый остров», в рамках которого вышло более десяти книг разных авторов. — Прим. перев.
* объявлен «иноагентом» в РФ.

27 Статья была написана в начале 2009 года. — Прим. перев.

Отсюда: www.trv-science.ru/2024/05/skazanie-ob-obitaemo...

@темы: Ссылки, «Гадкие лебеди», «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Волны гасят ветер», «Жук в муравейнике», Попытка к бегству, Улитка на склоне, Сказка о Тройке, Б.Стругацкий, Комментарии к пройденному, Время дождя, Кайтох

---

Любопытно

[silent-gluk]

Слушая поступь памятников (про «Град обреченный»)
04.04.2023 / № 375 / с. 8–9 / Владимир Борисов / Наука и фантастика / No Comments

Можно нарушать любые законы — литературные и реальной жизни, — отказываться от всякой логики и разрушать достоверность, действовать наперекор всему и всем мыслимым-немыслимым предписаниям и правилам, если только в результате достигается главная цель: в читателе вспыхивает готовность к сопереживанию, — и чем сильнее эта готовность, тем бо́льшие нарушения и разрушения позволяется совершать автору.

Борис Стругацкий. Комментарии к пройденному

Владимир Борисов


«Град обрече́нный» стоит особняком в творчестве братьев Стругацких. То есть начиналось всё традиционно: работая над очередной книгой, авторы параллельно обсуждали возможные сюжеты будущих произведений, и 15 марта 1967 года в рабочем дневнике появилась короткая запись, обведенная рамочкой: «Новый Апокалипсис». Сейчас, восстанавливая историю появления романа по крупицам, по отдельным упоминаниям в переписке, записям в дневниках, первым вариантам рукописи, можно заметить, как многое менялось, причем кардинально, как тщательно писатели собирали отдельные эпизоды, биографии героев, обдумывали космографию странного искусственного мира. Но кое-что оставалось: тесная перекличка с жизнью авторов и страны (одно время роман имел название «Мой брат и я», т. е. тогда уже планировалось наделение главного героя чертами собственной биографии), попытки серьезного осмысления грандиозного Эксперимента по созданию нового человека, предпринятого в Советском Союзе, раздумья о том, как жить дальше. Возможно, авторов вдохновлял известный в начале 1960-х фильм «Мой младший брат», а точнее — многажды ругаемый «Звездный билет» Василия Аксёнова, положенный в его основу.

Или, например, такая запись в рабочем дневнике от 19 февраля 1970 года: «Пара: Андрей и Фридрих, оба югенды, оба из рабочих, оба спасают мир. Оба фюрерофилы. Считают себя лютыми врагами друг друга, но в каждом конкретном вопросе оказываются на одной стороне: оба ненавидят Сёму (так первоначально звали Изю Кацмана. — В. Б.), оба презирают Купера, оба считают, что пора, наконец, навести порядок». Прямо скажем, нетривиальная мысль для советского человека того времени.

Но появление по-мёбиусовски замкнутого самого на себя мира Города между зеленовато-голубой бездной бесконечности неба и желтой бесконечности каменной стены в книгах авторов, казалось, ничто не предвещало.

Как непонятно было, откуда взялась, к примеру, регулярная смена профессий в Городе, важнейшая поначалу часть его социального устройства. Уже были написаны, но еще не дошли до советского читателя «Вавилонская лотерея» Хорхе Луиса Борхеса и «Солнечная лотерея» Филипа К. Дика. Откуда же взялся принцип случайности, подстилающий Эксперимент абсурдом?

Хотя кажущемуся абсурду происходящего в романе можно найти аналогии в реальной жизни. Взять, к примеру, регулярную лотерею смены профессий в Городе. Это, между прочим, вполне действенная система в японской производственной схеме, когда человек передвигается в процессе роста не только по вертикали, но и по горизонтали, знакомится с новыми аспектами производства, знает, что если он допустил огрехи, то их обнаружит тот, кто его сменит. А в Советском Союзе всем заправлял административно-хозяйственный персонал, который состоял из партийной номенклатуры. И даже если такой управитель где-то проштрафился и завалил дело, его, как правило, не увольняли, а «перебрасывали» на другую руководящую должность. В результате начальником вычислительного центра мог стать бывший директор парикмахерской, потому что он якобы был знаком с методами управления, а чем управлять — неважно.

Первый подробный план и окончательное название романа (по известной картине Николая Рериха, на которой огромный змей окружает крепость или даже город, картине, которая поражает мрачной красотой и ощущением безнадежности) были приняты в июне 1969 года. На черновике стоят даты: 24 февраля 1970 — 27 мая 1972. За два с лишним года авторы в несколько заходов написали книгу, поставили заключительную точку и непривычно большую папку с текстом поместили в архив. Ибо для них было совершенно ясно, что этот роман не имеет никакой перспективы быть опубликованным.

Здесь, наверное, следует сделать некоторое пояснение для современного читателя. Собственно, что такого крамольного было в романе, что делало его неприемлемым для печати? Времена и мир изменились настолько, что даже те, кто жил в те времена, сейчас с трудом вспоминают и понимают, как мог быть воспринят текст «Града обреченного» тогда.

Например, в романе цитируется песня Александра Галича («Упекли пророка в республику Коми…»). Имя автора песни не упоминается, но сам факт такого цитирования уже был крамолой, потому что песни Галича не печатались, ему запрещали устраивать концерты, его исключили из Союза писателей, из Союза кинематографистов, а вскоре он был вынужден эмигрировать. Короткая цитата, таким образом, становилась спрятанной миной, обнаружение которой могло бы навлечь беды на самих авторов, на редакторов и издательство.

А эволюция главного героя, правоверного комсомольца, ленинца, сталинца, борца за счастье простого народа, который с такой легкостью и непринужденностью превращается в высокопоставленного чиновника, барина, вождя, вершителя человеческих судеб? Как легко и непринужденно он становится соратником нациста-гитлеровца?

А совершенно невыдержанная в идеологических рамках того времени сцена с Великим Стратегом в Красном Здании, беспринципные рассуждения героев о памятниках? А фигура Изи Кацмана, еврея, регулярно побеждающего в идеологических поединках главного героя?..

Наконец, сам воздух романа, его свобода, совершенно недоступная для советской литературы того времени, с сомнениями и рассуждениями о целях Эксперимента, неизбежно вызвавшими бы у читателей ассоциации с великими стройками коммунизма в Советском Союзе.

Всё это, совершенно естественно воспринимаемое сегодня, было для тех времен новым, свежим и совершенно непроходимым в советской печати. При этом следует помнить, что братья Стругацкие вовсе не были явными и активными диссидентами, они не рассматривали роман «Град обреченный» в качестве вызова властям, противостояния существующей системе. Зачем же они потратили несколько лет на работу над заведомо бесперспективным произведением?

В 1992 году питерский критик и литературовед, редактор Самуил Лурье встретился с писателями Александром Житинским и Борисом Стругацким, чтобы поговорить об этом феномене. Тему своей беседы1 он сформулировал так: «Моих собеседников объединяет уникальный опыт, не известный, наверное, ни почти всем писателям прошлого, ни современным писателям, живущим за пределами бывшего Советского Союза, ни абсолютному большинству писателей, живущих в пределах Советского Союза. Есть такое необычайно сильное испытание для литератора, требующее всех его сил, которое называется по-русски „писать в стол“. Это значит — сочинять произведение, не имея никакой надежды на его опубликование, совсем никакой, предполагая, что в своей жизни никогда не увидишь его набранным печатными буквами. Это очень трудно понять постороннему человеку. Это очень трудно понять тому, кто не проделал над собой этот мучительный эксперимент. Вероятно, он мучителен пропорционально дарованию автора, и сила этого мучения возрастает пропорционально важности замысла. Кто бы мы ни были: писатели, простые люди, журналисты, кто угодно, — когда мы представляем себе, что нам нужно потратить несколько лет жизни на работу, результатов которой никто не узнает, на работу, которая нам представляется очень важной, и важной именно для того, чтобы о ней кто-нибудь узнал, мы можем на одно только мгновение войти в этот уникальный страшный опыт. И вот у нас сейчас есть счастливая возможность спросить этих людей, что это значит. Что движет писателем, который пишет книгу, — может быть, свою главную книгу (может быть, каждая книга является для писателя главной) без всякой надежды?»

Соглашаясь с тем, что такая работа действительно крайне мучительна для автора, потому что потребность в опубликовании — изначальное, аксиоматическое свойство каждого творца, Борис Стругацкий так ответил на этот вопрос: «У меня такое впечатление создается, что писать „в стол“ автора заставляет по сути дела то же внутреннее глубоко сидящее чувство, которое заставляет его писать вообще. Когда я пишу не „в стол“, я думаю: о гонораре, о том, что на гонорар я смогу купить новую мебель, поехать там куда-нибудь, я думаю о славе. Я уверен, что практически всякий писатель думает об этом… Я думаю о том, что я пишу так, как никто до меня не писал, это тоже чрезвычайно важно. Мы все наши вещи писали по этому принципу. Написать так, как до сих пор не писали сами и по возможности — никто до нас. Но если вот всё это отобрать… Поскольку, когда ты пишешь „в стол“, всё это отпадает, всё, за исключением, может быть, мысли о том, что ты пишешь нечто такое, чего не писал раньше. Вот тогда и останется то самое обнаженное, тот проводок, нервик, который и побуждает писателя писать. Вы же не задаете вопрос, почему писатель вообще пишет? Вы, великий литературовед, прекрасно понимаете, что писатель пишет не для того, чтобы получить гонорар, и не для того, чтобы прославиться. Что-то есть внутри. Так вот этот вот червячочек, вот он и заставляет писать, в частности, „в стол“».

Поначалу, работая над романом и имея за плечами опыт трудного прохождения к читателю «Улитки на склоне», «Гадких лебедей», «Сказки о Тройке», авторы хоть и не питали особых надежд на публикацию, однако все-таки рассчитывали, что по окончании работы станут предлагать новый роман редакциям журналов и издательств. Роман сначала прочитают в редакциях, кто-нибудь снимет копии, даст почитать знакомым. И новое произведение начнет жить хоть и не совсем легально, но будет распространяться в самиздате. Но вскоре и этот вариант стал небезопасным. История с романом Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», рукопись которого была изъята в редакции журнала «Знамя» и чуть не исчезла практически (чудом сохранилась одна-единственная копия), послужила Стругацким предупреждением: никому роман не показывать, рукопись из дому не выносить и вообще о ней лучше помалкивать.

А летом 1974 года Бориса Стругацкого вызывали на допросы по делу Михаила Хейфеца, его близкого приятеля и, кстати, главного прототипа Изи Кацмана в романе. Подробно эту процедуру Борис (С. Витицкий) опишет в своем первом сольном романе «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики», где тот же Хейфец выведен под именем Семёна Мирлина. В том же году Михаил Хейфец был осужден по 70-й статье Уголовного кодекса РСФСР («антисоветская агитация и пропаганда») на четыре года лишения свободы и два года ссылки за написание предисловия к самиздатовскому собранию сочинений Иосифа Бродского и за хранение и распространение других самиздатовских изданий.

После этого стало ясно, что и дома хранить рукопись опасно. Борис срочно распечатал единственную копию романа в трех экземплярах, а потом два экземпляра с соблюдением всех мер предосторожности были переданы верным людям — одному москвичу и одному ленинградцу. Эти две копии пролежали в «спецхране» до самого конца 1980-х годов, когда удалось все-таки «Град обреченный» опубликовать.

О чем же получилось это произведение? Борис Стругацкий в «Комментариях к пройденному» отвечал на этот вопрос так: «Главная задача романа не сначала, но постепенно сформировалась у нас таким примерно образом: показать, как под давлением жизненных обстоятельств кардинально меняется мировоззрение молодого человека, как переходит он с позиций твердокаменного фанатика в состояние человека, словно бы повисшего в безвоздушном идеологическом пространстве, без какой-либо опоры под ногами. Жизненный путь, близкий авторам и представлявшийся им не только драматическим, но и поучительным. Как-никак, а целое поколение прошло этим путем за время с 1940 по 1985 год».

В беседе с Самуилом Лурье Борис Стругацкий вспоминал, рассказывая о том, какими были авторы «Града обреченного», когда только начинали писать:

«Это были два типичных героя оруэлловского романа. У которых doublethink — двоемыслие — было отработано идеально. Ибо двоемыслие, как известно, это способность сделать так, чтобы две противоречащие друг другу идеи никогда не встречались в сознании. А мы всю жизнь носили в сознании одновременно тот факт, что органы не ошибаются, и тот факт, что наш дядя, коммунист с дореволюционным стажем, расстрелян в 37-м году, а отец исключен из партии в 37-м году, — тоже большевик с 16-го года. И вот надо было как-то так нести, идти по жизни, чтобы эти две мысли приходили в голову только порознь. Сегодня я думаю о дяде и отце — о том, какие это были хорошие люди. Потом эти мысли куда-то вынимаются и вставляются другие мысли — о том, что КГБ, конечно, не ошибается и если арестовали врачей-вредителей, то, наверное, там что-то было. „Им виднее“. И вот эти два человека, перейдя через ХХ съезд, XXII съезд, встречу Хрущёва с художниками в Манеже, свержение Хрущёва, Чехословакию в 68-м году, наконец, приходят к такому состоянию, когда они видят: социализм — дерьмо, коммунизм — строй очень хороший, но с этими мурлами, с этими жлобами, которые управляют нами и которые непрерывно пополняют себя, свои ряды, с ними ни о каком коммунизме речи быть не может, это ясно совершенно.

Капитализм… В капитализме тоже масса вещей, которые нам отвратительны. Это теория гедонизма, это теория, что жить надо для того, чтобы получать только удовольствие. Для нас, молодых тогда, здоровых людей, эта идея казалась неприятной. Нам казалось (мы же все-таки оставались в глубине души большевиками) — нам казалось, что человек должен жить, сжигая себя, как сердце Данко. Понимаете? То есть создавалась полностью бесперспективная картина. И вот, мы написали роман о том, как человек нашего типа, пройдя через воду, медные трубы, через все общественные формации, повисает в воздухе точно так же, как мы сами повисли в воздухе, потому что мы перестали понимать, к чему должно стремиться человечество. Мы перестали это понимать к середине семидесятых годов. Вот о чем роман. Это реквием по всем социальным утопиям вообще — будь то утопии социалистические, коммунистические, капиталистические — какие угодно. Вот о чем это написано и, как вы, может быть, помните, там мы пытаемся выдвинуть какую-то контр-идею — цель существования человечества, лежащую вне социальных проблем, вне политики, вне социального устройства, вне проблем материального производства, распределения благ и так далее, и так далее. Идею храма культуры. Как бы развивая метафору, что человечество живет, строя храм культуры, как микроскопические ракообразные живут, строя коралловый риф, и не понимая, что они создают».

Жизнь без опоры под ногами в условиях идеологического вакуума для советского человека продолжилась и после 1985 года, продолжается и по сей день. Более того, такое состояние, видимо, вполне универсально, оно может случиться, да и случается время от времени в любой стране. Такое было и в Германии после проигрыша в мировых войнах, было и в социалистических странах после распада Советского Союза; наконец, XXI век с его стремительным технологическим прогрессом ставит перед ошеломленным человечеством задачи, к которым оно совершенно не готово, и некоторая растерянность ощущается как в самых развитых и процветающих странах, так и в тех, где население только начинает вкушать плоды цивилизации.

Путь через огонь, воду и медные трубы Андрея Воронина, alter ego авторов, — это, в сущности, путь по кругам ада действительности любого мыслящего человека второй половины XX века. Когда остались позади страшнейшие войны «кто кого», на повестку дня встал вопрос не движения широчайших народных масс, а вопрос совести одного отдельно взятого человека. Как оказалось, вовсе не вооруженного единственно правильным и верным учением. Не превосходящего пониманием остальные народы. Замешанного не по своей воле в смертельные игры гениев и злодеев. И, однако, способного пройти хотя бы первый круг этого ада.

Ту находку, которую делает герой с подачи его личного Панурга, трудно оценить однозначно.

Идея храма культуры, вложенная в романе в уста Изи Кацмана, скептика и сокрушителя идеалистических истин, с одной стороны, выглядит весьма утопичной, а с другой — насущной и необходимой.

Одной из основных проблем прогресса польский писатель и мыслитель Станислав Лем считал тот факт, что наука и технологии разрушают культуру. Причем в этом нет никакого злого умысла, сами по себе наука и технологии ни в чем не виновны. Человек несовершенен как животное. В результате антропогенеза человек лишился наследуемых, заданных эволюционно норм поведения. Рефлексы животных в процессе эволюции настраивались так, чтобы обеспечивать автоматическое равновесие экосферы. А человек, лишившись таких внутренних механизмов, был вынужден создавать свои нормы и законы поведения, которые и являются культурой. Но тут возникла такая ситуация, что культура создавалась при повышении сложности институциональных связей, причем связи эти представляют собой иерархии ценностей с нематериальной, духовной вершиной. Процесс возникновения культуры был долгим, он сопровождался вненаучной мотивацией, которая определялась эмпирически. То есть культура не только предлагает нормы поведения, но при этом поясняет, почему иначе человеку поступать не до́лжно и какова цель предписанного поведения. Однако все эти интерпретации и пояснения оказываются ложными, если их подвергнуть научному исследованию. Поэтому наука, по мере того, как она давала свои пояснения процессам, разоблачала культурные самообманы, но взамен не предлагала никаких ценностей, наука лишь констатировала состояние дел.

Технологии нацелены на достижение узких конкретных целей, но и их локальные и избирательные действия приводят к эрозии культуры, разбирая фундамент институциональных ценностей. В результате мы сейчас пришли к такому положению дел, когда старые культурные ценности успешно разрушены, но взамен никаких новых привлекательных идей, которые позволили бы заменить или создать новую культуру, не получено. Технологии с наукой отобрали у нас много, а взамен дали мало. Это видно по тому, что наша цивилизация всё больше усложняется технологически и одновременно упрощается культурно.

Лем не представил убедительного решения этой насущной проблемы, не наметил и путей ее решения. Он лишь неоднократно предупреждал, что моделирование новой культуры не может быть осуществлено простым перебором уже существующих решений, что вопли футурологов о необходимости «новых идей» являются лишь несбыточными мечтами. Даже если удастся придумать что-то новое, изобрести эту «новую культуру», невозможно будет воплотить ее в жизнь. Поскольку речь идет о создании субинститута некой утраченной веры как совершенно новой ценности, которую человечеству предстоит освоить, так как без поставленных ею целей оно жить не сможет.

Конечно, жизнь как бы спорит с Лемом — довольно много новых культур, как мы видим, приживаются. Толкинисты, БДСМ, джедаи, трекки — это только из более-менее знакомых субкультур. А сколько их еще! И благородные туристы, каэспэшники, тризовцы, и презренные уфологи, спириты, сыроядцы, гомеопаты… Интернет — великий объединитель — поставил генерацию новых субкультур на поток, запечатлел процесс культурной эволюции для будущих поколений. Однако усилил и обнажил серьезнейшую проблему — эрозии критериев. То, что получило название мультикультурализма и толерантности. Механизм слома безусловных табелей о рангах, когда ценности одной ветви человеческой культуры уравниваются с ценностями другой, хотя результативность этих ветвей объективно совершенно разная.

В качестве некой гипотетической лазейки в этом направлении Лем мыслил теорию творчества: «Быть может, создание универсальной теории всевозможных творческих методов убережет будущее от столь дорогостоящих и фатальных ошибок. Такая теория может стать указателем направления культурной стратегии дальнего радиуса, потребность в которой у нас больше, чем превращение звезд в фабрики и машин в мудрецов».

У братьев Стругацких в таком качестве выступает Теория Воспитания. В то же время как художники они могли испытывать на прочность свои и чужие теории их образным воплощением. Результаты этих испытаний — не только в рамках «Града обреченного» — были скорее негативными, оставаясь в рамках научной парадигмы, где эксперимент с отрицательным результатом всё равно результативен. Эксперимент есть Эксперимент.

Мы не знаем, какие жестокие чудеса готовит нам будущее и как будет продолжаться развитие цивилизации в условиях эрозии культуры и размывания этических установок. Мы не знаем, можно ли вообще жить в таких условиях. Слишком многое непонятно: куда заведут нас новые технологии, останется ли человек прежним видом Homo sapiens или неизбежно эволюционирует в новый вид, сколь болезненным будет слом прежних парадигм. Но всё равно хочется верить в будущее и надеяться на лучшее.

Dum spiro spero.

Владимир Борисов

Отсюда: www.trv-science.ru/2023/04/slushaya-postup-pamy...

@темы: Ссылки, «Гадкие лебеди», «Град обреченный», Улитка на склоне, Сказка о Тройке, Б.Стругацкий, Поиск предназначения, Комментарии к пройденному, С.Витицкий

---

Любопытно

[silent-gluk]

Борис Стругацкий: "Кого считать антисемитом?"

К 90-летию со дня рождения писателя

Геннадий ЕВГРАФОВ

«ЛОЖЬ… НЕНАВИЖУ»

В 2007 г. году на вопрос читателя, какое политическое устройство мира в произведениях «Волны гасят ветер», «Малыш» и т.д.: «идеальный коммунизм, идеальная демократия, идеальная анархия?.. люди там счастливы?», он ответил: «Мы писали мир-в-котором-нам-хотелось-бы-жить. Изначально мы называли его коммунизмом. Потом, когда ясно стало, что в нашей стране коммунизма никогда не будет, – Обществом Светлого Будущего. А потом вообще перестали его как-либо называть. В нашем понимании это мир, в котором высшим наслаждением и источником счастья является творческий труд. Все прочее вырастает из этого принципа. И люди там счастливы, если им удается этот главный принцип реализовать. Дружба, любовь и работа – вот три кита, на которых стоит счастье тамошнего человечества. Ничего лучше этого мы представить себе не могли, да и не пытались». А через год уже на вопрос газеты «Невское время»: «Что тревожит более всего? Что вы не приемлете категорически?» ответил: «Времена категорических суждений и безусловной нетерпимости давно миновали. Но ложь, особенно официальную, освященную государством, ненавижу, пожалуй, по-прежнему. И боюсь. Потому что любая несвобода построена именно на лжи и на невозможности эту ложь опровергнуть».

ОТ АСТРОНОМА ДО ФАНТАСТА

Когда он родился, старший брат уже ходил во второй класс школы, где преподавала литературу его мать. Когда повзрослел, часто бегал в Государственный Русский музей, где отец работал научным сотрудником. А в расстрельном 1937-м, когда старшего брата отца, Александра, директора завода, арестовали, самого отца, Натана, исключили из партии и уволили с должности начальника краевого управления искусств в Сталинграде, которую он в то время занимал. Жизнь висела на волоске, но он рванулся в Москву искать справедливости и нашел. Такое случалось, но редко.

А потом была война, и Борис должен был умереть, но: «Меня и маму, – вспоминал он, – спасло то, что отец и брат эвакуировались, оставив нам свои продуктовые карточки».

На физфак ЛГУ его не приняли, но приняли на матмех, после окончания которого будущий фантаст начал свою службу астрономом в Пулковской обсерватории. Его мировоззрение сложилось к концу 1960-х, и с тех пор, говорил он в одном из интервью, «в мире не произошло ничего, что заставило бы меня это мировоззрение сколько-нибудь существенно подправить».

КАК МЫ ПИШЕМ

Большинство читателей всегда – во все времена – интересует, как пишут вдвоем. Как писали и братья Гонкуры, и не братья Ильф и Петров, и другие соавторы? На этот вопрос Борис Стругацкий ответил в одном из интервью в начале нового века: сюжеты всегда придумывают вместе, сначала писали и вместе, и порознь; затем пришли к мысли, что рациональнее – вдвоем. Один сидит за машинкой, другой расхаживает по комнате, текст придумывается и обсуждается постепенно, каждая фраза проговаривается по нескольку раз, пока оба не приходят к взаимному согласию и она не занимает своего места в рукописи. Разумеется, спорили до хрипоты, работа вдвоем – это постоянный спор, иначе ничего путного не получится. У них получилось.

Но Аркадий жил в Москве, а Борис – в Ленинграде, поэтому то старший приезжал к младшему, то младший – к старшему. Писали дома или в домах творчества. А идея писать вместе пришла как-то сама собой: оба сочиняли, обоих тянуло к фантастике, которой зачитывались с юных лет, и в середине 1950-х решили написать что-то свое, тем более, как им казалось, они точно знали, как и о чем надо писать.

Первый рассказ «Извне», написанный совместно, был напечатан в 1958 г. в журнале «Техника – молодежи», в 1959-м вышла первая книга «Страна багровых туч», затем в 1960-м – сборник рассказов «Шесть спичек», в 1962-м – повести «Путь на Амальтею» и «Стажеры», в 1963-м – «Далекая Радуга». И все эти повести и рассказы свидетельствовали о том, что в литературе появились новые оригинальные писатели со своей темой, незатасканными сюжетами и героями. На переломе тысячелетий Борис Стругацкий признавался: «Тогда молодые-нескромные, мы уже ставили перед собой задачу создать новую фантастику. Мы твердо понимали, что прежняя – барахло. Все нужно делать иначе».

И они сделали.

Настоящие Стругацкие – те, которые признаны классиками советской и мировой литературы (на сегодняшний день их произведения переведены на 42 языка, более 500 изданий увидели свет в России, Европе и Америке), – начались с повести «Трудно быть богом», написанной в 1964-м.

Но самым значительным своим произведением они всегда считали «Улитку на склоне». Вещь уникальную и по теме, и по сюжету, и особенно по языку, которую я бы отнес к литературным шедеврам не только советской литературы и не только конца 1960-х гг. – на все времена.

«ТИХО, ТИХО ПОЛЗИ, УЛИТКА…»

Эта повесть была самым необычным произведением братьев, стоящим для них, как говорил младший в 1987-м на одном из семинаров ленинградских писателей-фантастов, особняком: «Повесть, которая явилась определенным тупиком; повесть, повторить которую оказалось невозможным и которая, вероятно, не нуждается в повторении», повесть из двух частей, которую они написали за 14 дней в 1965 г.; повесть с самой трудной издательской судьбой. Одна часть – «Лес, или Кандид» – была опубликована в 1966 г. в сборнике фантастики «Эллинский секрет», изданном в Ленинграде, другая – «Управление, или Перец» – в двух номерах журнала «Байкал», выходившем в столице Бурятии Улан-Удэ.

На «Лес» идеологическое начальство внимания не обратило, но крайне негативно отреагировало на «Управление», потому что в этих же номерах была опубликована глава из рукописи Аркадия Белинкова «Поэт и толстяк» и Стругацкие попали под раздачу после того, как он остался за границей. Но вовсе нельзя исключать, что в Москве прочитали рецензию некоего В.Александрова в партийной газете «Правда Бурятии»: «Авторы не говорят, в какой стране происходит действие, не говорят, какую формацию имеет описываемое ими общество. Но по всему строю повествования, по тем событиям и рассуждениям, которые имеются в повести, отчетливо видно, кого они подразумевают. Фантастическое общество, показанное А. и Б. Стругацкими… – это конгломерат людей, живущих в хаосе, беспорядке, занятых бесцельным, никому не нужным трудом, исполняющих глупые законы и директивы. Здесь господствует страх, подозрительность, подхалимство, бюрократизм»… А прочитав, приняли меры.

Повесть о таком не светлом варианте будущего советской власти, провозгласившей своей целью строительство коммунизма, была запрещена, номера журнала «Байкал» были изъяты из библиотек и отправлены в спецхран. Напечатать ее целиком в Советском Союзе было невозможно. Можно было в Германии, до которой «Улитка» доползла, преодолев тщательно охраняемые границы родины, в 1972-м. Эмигранты из Народно-трудового союза опубликовали ее вместе с другой запрещенной сатирической повестью – «Сказкой о тройке» (своеобразным продолжением юмористической повести «Понедельник начинается в субботу», написанной в 1965 г.) – во Франкфурте-на-Майне в своем издательстве «Посев». С одной стороны – делая благое дело, но с другой – изрядно навредив советским (я подчеркиваю – советским) писателям Стругацким.

«Улитка» без движения пролежала в столе авторов несколько десятилетий, пока не доползла до полного своего издания на третьем году перестройки в 1988-м, как и «Сказка о тройке», опубликованная в том же году. Полностью подтверждая правоту утверждения Корнея Чуковского о том, что в России надо жить долго.

«НЕ ТЕ ВРЕМЕНА, РЕБЯТА!..»

«Сказка о тройке» задумывалась и писалась для «Детгиза», но получалось совсем не для детей старшего возраста. Беспощадную сатиру на советское общество отдали в «Молодую гвардию», но и там дружески сказали: «Не те времена, ребята, не те времена!». Боялись публиковать в журналах и альманахе научной фантастики и в Москве, и в Ленинграде. Но рискнули в Иркутске: местный альманах «Ангара» в двух номерах опубликовал эту язвительную сатиру, написанную в духе Салтыкова-Щедрина.

И началось… Местным обкомом КПСС повесть была признана «вредной в идейном отношении», главному редактору альманаха «Ангара» Ю.Самсонову и главному редактору Восточно-Сибирского книжного издательства В.Фридману был объявлен строгий выговор. Но этого показалось недостаточным, и редактора альманаха уволили. А поскольку повесть тайными тропами ушла за рубеж и, прежде чем была опубликована книгой, печаталась в «злостном, антисоветском журнальчике» «Грани», старшего брата, вспоминал младший, вызвали к секретарю по организационным вопросам Московской писательской организации тов. Ильину (бывшему не то полковнику, не то даже генерал-майору КГБ), который спросил его:

– Что такое НТС, знаете?

– Знаю, – с готовностью сказал Аркадий Натанович. – Машинно-тракторная станция.

– Да не МТС, а НТС! – гаркнул тов. Ильин. – Народно-трудовой союз!

– Нет, не знаю, – сказал Стругацкий и почти не соврал, ибо имел о предмете самое смутное представление.

– Так полюбуйтесь! – зловеще произнесло начальство и, выхватив из огромного сейфа белую книжечку, швырнуло ее на стол перед обвиняемым. Книжечкой оказался номер журнала «Грани», содержавший хорошо знакомый текст. После чего пообещал очень крупные неприятности.

Неприятностей братья не хотели и потому были вынуждены «выразить свое отношение к акту», который им «был неприятен», представлялся им «совершенно бессмысленным и бесполезным, да еще и бестактным по отношению к обоим». Они выразили, но так, что когда «выраженное» обoими братьями дошло до главного редактора «Литературной газеты» А.Чаковского, больше прожженного аппаратчика, нежели писателя, «который по замыслу начальства должен был опубликовать наше покаянное опровержение, то он, прочитав его, якобы произнес с отвращением: „Не понимаю, против кого они, собственно, протестуют – против «Граней» или против наших журналистов“, – и печатать ничего не стал».

«Дело» о публикациях закрыли, но до поры до времени, потому что повесть «Гадкие лебеди» (на мой взгляд, одно из самых лучших произведений Стругацких, стоящее в одном ряду с «Трудно быть богом», «Вторым нашествием марсиан», «Обитаемым островом», «Улиткой» и «Пикником на обочине») также была опубликована в Германии все тем же издательством «Посев» все в том же 1972 г. и была выставлена вместе с такими изданиями, как «Жизнь и судьба» Гроссманa, «Август 14-го» Солженицына и «Семь дней творенья» Максимова на Франкфуртской книжной ярмарке, о чем немедленно стало известно все тому же Ильину.

После так и не опубликованного «Литгазетой» «покаяния», как вспоминал Борис Стругацкий, они «тут же яростно принялись доканчивать первый черновик „Пикника“. Чтобы стереть поганую слизь с ленты пишущей машинки. Чтобы отбить привкус идеологической ипекакуаны во рту. Чтобы снова почувствовать себя если не человеками, то хотя бы вполне человекоподобными…».

«…ДЛЯ КАЖДОГО, КТО НЕ ГАД»

Они давно собирались попробовать свои силы в драматургии. Мечтали с 1960-х, но мечта осуществилась лишь в начале 1990-х, накануне путча 1991-го. Написали и назвали «Жиды города Питера, или Невеселые беседы при свечах».

Фантасты оказались самыми что ни на есть реалистами, потому что для них, в отличие от многих, пребывавших в перестроечном угаре, еще в конце 1980-х «было уже совершенно очевидно, что попытка реставрации должна воспоследовать с неизбежностью: странно было бы даже представить себе, чтобы советские вседержители – партийная верхушка, верхушка армии и ВПК, наши доблестные „органы“, наконец, – отдадут власть совсем уж без боя».

И поэтому в пьесе разыграли такую ситуацию: в один прекрасный день все жители города Питера – богачи, «политиканы», «дармоеды», ну и, конечно, «жиды» (аллюзия на немецкие листовки, расклеенные накануне Бабьего Яра в 1941-м, начинавшиеся со слов: «Жиды города Киева…») – получают повестки из некоей «спецкомендатуры ЭсА» («Социальной ассенизации»), предписывающие всем явиться на площадь им. Ленина с документами и вещами. Кто-то покорно готовится к неминуемым репрессиям, кто-то пытается, используя связи, избежать расправы. И только молодые герои собираются защищать старшее поколение. Но вдруг появляется Черный человек, который приносит постановление об отмене всех предыдущих повесток… В финале все смотрят на молчащий телефон…

Эпиграфом к пьесе Стругацкие взяли слова Рюноскэ Акутагавы:

«Назвать деспота деспотом всегда было опасно. А в наши дни настолько же опасно назвать рабов рабами».

Впервые она была опубликована в журнале «Нева» в сентябре 1990-го. В 1991-м Лев Дуров поставил ее в Театре на Малой Бронной. Затем ее ставили в Ленинграде, Воронеже и других городах.

Некоторые театры просили авторов изменить название, оставив только «Невеселые беседы при свечах», но они наотрез отказывались, потому что считали, рассказывал Борис Стругацкий, что все герои пьесы «независимо от их национальности, были в каком-то смысле „жидами“ – внутри своего времени, внутри своего социума, внутри собственного народа – в том же смысле, в каком писала некогда Марина Цветаева:

…Жизнь – это место, где жить нельзя:

Еврейский квартал…

Так не достойно ли во сто крат

Стать Вечным Жидом?

Ибо для каждого, кто не гад,

Еврейский погром…».

БОЛЬНОЙ ВОПРОС (ПРЯМАЯ РЕЧЬ Б.СТРУГАЦКОГО)

«Герой Ильфа и Петрова заявляет с законной гордостью: „Да, представьте себе, евреи у нас есть, а вопроса нету!..“ Прошло полстолетия с небольшим, и мы вдруг с некоторой даже оторопью обнаруживаем, что евреев у нас, можно сказать, почти уже и нет, а Вопрос – вот он, пожалуйста, сколько угодно, и с любыми оттенками…

Впервые я, мальчик домашний и в значительной степени мамочкин сынок, встретился с еврейским вопросом, оказавшись учеником первого класса ленинградской школы. Совершенно не помню, от кого именно, но от кого-то из моих новых знакомых я впервые услышал тогда слово „жид“…

В 1962 г. мы, братья Стругацкие, уже опытные литераторы… подали заявление в Союз писателей СССР… но в Союз нас не приняли ни по первому, ни по второму заходу…

В середине 1970-х один из диссидентов-правозащитников… давая в Нью-Йоркском аэропорту первое интервью, на вопрос: «Существует ли в СССР дискриминация евреев?» ответил: «Да. Но изощренная». Он имел в виду, что государственный антисемитизм в СССР всегда был и остается государственной тайной. Со всеми вытекающими отсюда последствиями…

Что такое антисемитизм сегодня? Здесь и сегодня – в России, на переломе веков?

Кого считать антисемитом?

И как со всем этим рядом – жить?

Это не такие простые вопросы, как может кое-кому показаться.

…Перекошенная от застоявшейся ненависти рожа, корявый рот (с зубами через один), распахнутый в нутряном натужном реве: „Сионисты – в Израиль!.. В Из-ра-иль! В Из-ра-иль!..“

…А самый обыкновенный… порядочный человек, который на слове „еврей“ почему-то понижает голос, словно произносит нечто… малоприличное? Замечали такое?

По моим наблюдениям, антисемитизм вполне поддается классификации. Я бы выделил три основных класса (типа, вида, жанра):

Бытовой – он же коммунальный, он же эмоциональный… висит над нашей страной, как смог. Сама атмосфера быта пронизана им – точно так же, как матерной бранью, которую все мы слышим с младых ногтей и которая сопровождает нас до гробовой доски…

Рациональный, он же профессиональный – это уже более высокая ступень юдофобии, достояние людей, как правило, образованных, испытывающих определенную потребность обосновать свои реликтовые ощущения и обладающих способностями это сделать…

Зоологический, он же нутряной – единственная разновидность антисемитизма, носители которой гордятся собою…

Час настал – и мы увидели их всех. Ядовитый букет расцвел всеми красками. Теперь мы встречаемся с ними не только в местах общего пользования… – мы видим их в телевизоре, слышим по радио, мы даже можем читать их в соответствующих журналах и газетах…

И при всем том жизнь идет своим чередом и благополучно продолжается. В 1987 г…. на асфальте тротуара, недалеко от моего дома, появилась белой масляной краской старательно выведенная надпись: „Россия для русских“. Сегодня ее уже стерли многочисленные… подошвы, но зато на Дворцовой площади можно увидеть толпу под вдохновляющим лозунгом: „Место евреев – Освенцим“.

Огромно, стозевно и лаяй. А караван – идет…

Самое страшное, что может случиться с нами, – это возрождение государственного нацизма… Возрождение это зоологические встретят восторженным ревом, рациональные – обоснуют теоретически в сотнях статей и речей, а бытовые – молчаливо примут к сведению, готовые исполнять любые распоряжения начальства… Но все это сделается возможным только лишь с возвратом тоталитаризма, который провозгласит Империю и приоритет государства над личностью, уничтожит свободу слова, совести, информации и вновь пойдет громоздить тысячи тонн чугуна, стали, проката на душу населения. И вот тогда наступит ночь…»

ПОСЛЕ СМЕРТИ БРАТА

Аркадий умер в 1991-м. Борис тяжело пережил смерть брата, с горечью говорил, что после его ухода «сам образ жизни изменился. Все стало „не то“ – работа, мысли, мировосприятие». Писать одному без постоянных споров и молчаливого одобрения стало намного труднее – привык писать вдвоем. С горечью отмечал, что и сам уже, видимо, не тот.

И все-таки он нашел в себе силы и вновь взялся за перо, то бишь за пишмашинку, и под псевдонимом С.Витицкий издал две книги: «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики» и «Бессильные мира сего». Псевдоним потому, что, как рассказывал в «Комментариях к пройденному», много лет назад договорился с Аркадием, что каждый из них, если «случится публиковать что-либо серьезное в одиночку, будет делать это только под псевдонимом».

Но только писать – уже было мало. Он продолжал руководить семинаром молодых писателей-фантастов, был членом жюри нескольких литературных премий и учредил свою – «Бронзовую улиткy», основал и возглавил альманах «Полдень. XXI век», в котором давал дорогу молодым, талантливым писателям-фантастам. Среди рукописей отбирал (на свой вкус) самые лучшие.

Он остался верен себе и своим убеждениям: в 2008-м вступился за арестованного лидера городского отделения партии «Яблоко» М.Резника, в 2010-м призывал оправдать М.Ходорковского и П.Лебедева.

Его жизнь оборвалась на 80-м году: один из самых известных советских писателей, сценарист, переводчик, создавший вместе с братом не один десяток произведений, получивших мировое признание; лауреат престижных литературных премий, среди которых специальный приз Всемирной организации научной фантастики «За независимость мысли», премия Фонда Владимира Высоцкого «Своя колея», вручаемaя тем, кто не изменил своим убеждениям; лауреат Государственной премии РСФСР по киноискусству им. братьев Васильевых за сценарий фильма «Письма мертвого человека», Борис Стругацкий, чьим именем вместе с именем его брата названа малая планета Солнечной системы, скончался 19 ноября 2012 г. в Санкт-Петербурге.

Однажды он заметил: «Писатель – не тот, кто пишет, а тот, кого читают». Братьев Стругацких читали, читают и будут читать.

"Еврейская панорама", Берлин

Отсюда: www.isrageo.com/2023/04/15/strug509/

@темы: Ссылки, Лес, Управление, Публицистика, Извне, Понедельник начинается в субботу, «Гадкие лебеди», «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Путь на Амальтею», «Стажёры», «Волны гасят ветер», «Далёкая Радуга», Улитка на склоне, Сказка о Тройке, «Пикник на обочине», «Страна багровых туч», Б.Стругацкий, Витицкий, Поиск предназначения, Второе нашествие марсиан, Шесть спичек, Бессильные мира сего, "Жиды города Питера..."

---

Любопытно

[silent-gluk]

Планета АБС

К 95-летию со дня рождения Аркадия Стругацкого

Александр КУМБАРГ

«Думать – это не развлечение, а обязанность». (А. и Б. Стругацкие, «Улитка на склоне»)

АБС – распространенное в среде любителей фантастики сокращение, означающее имена Аркадия и Бориса Стругацких. Перефразируя известное выражение, можно сказать, что фантаст в СССР был больше, чем фантаст. По крайней мере, для поклонников творчества братьев Стругацких. В затхлой советской атмосфере «кривых зеркал», фарисейства, лжи фантастика была эзоповым языком. Порой она позволяла затрагивать те вопросы – со ссылкой на другие планеты и цивилизации, – которые нельзя было напрямую адресовать обществу «победившего социализма». Хотя бдительная цензура тоже, конечно, не спала. И многие вещи категорически не проходили даже в произведениях фантастов. Стругацким часто приходилось уродовать свои произведения. Но даже в таком усеченном виде их книги вносили очень весомый вклад в общественные умонастроения, развивали у людей привычку размышлять и противостоять стадному чувству.

«ВЕЛИКОЛЕПНАЯ ДВОЙКА»

Поэт-юморист Александр Иванов написал:

А.Стругацкий, Б.Стругацкий
Делят свой успех по-братски.
Им завидуют, наверно,
Все – от Жюля и до Верна.

Мне всегда было интересно и непонятно, как люди пишут вдвоем. Многим это непонятно. Матусовскому, например: «Писать стихи вдвоем затея неумная. Вдвоем удобно перетаскивать бревна, вдвоем можно ограбить магазин, но писать вдвоем стихи по меньшей мере бессмысленно». Примеров дуэтов в истории литературы не много. Но вот Ильфу и Петрову было понятно, братьям Вайнерам, братьям Гонкурам – тоже. И Стругацким – понятно было. Профессиональные различия – Аркадий – востоковед-японист, Борис – звездный астроном – помехой не стали.

Собственно, как отмечал в интервью Борис Натанович Стругацкий (БНС), «не существует двух авторов, Аркадия и Бориса Стругацких, которые писали вдвоем, есть один автор – братья Стругацкие. Но при всем при том мы, конечно, были очень разными людьми. Хотя в разное время у нас были разные отличия – в последние годы, например, мы стали похожи друг на друга так, как становятся похожи долго прожившие вместе супруги».

А работали они так: «…Слово за словом, фраза за фразой, страница за страницей. Один сидит за машинкой, другой рядом. Каждая предлагаемая фраза обсуждается, критикуется, шлифуется и либо отбрасывается совсем, либо заносится на бумагу. В основном Аркадий Натанович сидел за пишущей машинкой, а я – рядом, сидел или лежал на диване. Иногда ходил…»

Работа их была сплошным спором: «Если одному из нас удавалось убедить другого в своей правоте – прекрасно. Если нет – бросался жребий, хотя это случалось довольно редко. У нас существовало простое правило: кому-то из соавторов не нравится фраза? Что же, это его право, но тогда его обязанность – предложить другую. После второго варианта может быть предложен третий, и так далее…»

Но, как подчеркивал Аркадий Натанович Стругацкий (АНС), «методика эта возникла не сразу. Сначала мы встречались, обговаривали идею, сюжет, композицию… Потом разъезжались и писали каждый свою часть по отдельности. Или оба работали над одним и тем же куском, а потом „сращивали“ их. Лишнее отпадало. Но впоследствии убедились, что это не самый рациональный метод».

Кстати, бытовала легенда, шутки ради запущенная журналистом «Комсомолки», что братья, живущие в Ленинграде (Борис) и Москве (Аркадий), встречались между городами – в кафе «У Бори и Аркаши» на известной станции Бологое, напивались чаю и садились писать.

Довольно распространены мнения об одном главном Стругацком и втором в качестве бесплатного приложения. Одни глаголят о том, что «главным писателем» был Аркадий, другие – что Борис. Биограф Стругацких Ант Скаландис категорически заявляет, что эти версии ничего общего с реальностью не имеют:

«Они были равны друг другу, насколько могут быть равны старший и младший брат. Они были нужны друг другу как никто иной в целом мире. Они были достойны друг друга…»

Объединяли их высокий интеллектуальный уровень, литературный талант, художественный вкус, трудолюбие, нравственное понимание того, что хорошо и что плохо. А трудновообразимая непохожесть рождала эффект идеального взаимодополнения. «Это было чисто гегелевское, – утверждает Скаландис, – единство и борьба противоположностей».

Интересна история написания первой совместной книги – «Страна багровых туч» (1959). Идея повести об экспедиции на планету Венера возникла у АНС в начале 1950-х. А позже толчком к старту работы стало пари «на бутылку шампузы», родившееся во время прогулки АНС с супругой и БНС по Невскому в Ленинграде. Борис вспоминал:

«АН с БНом, как обычно, костерили современную фантастику за скуку, беззубость и сюжетную заскорузлость, а Ленка слушала-слушала, потом терпение ее иссякло, и она сказала: „Если вы так хорошо знаете, как надо писать, почему же сами не напишете, а только все грозитесь да хвастаетесь? Слабо?“».

Еще интересно: как заверяют биографы, АБС никогда не выступали вместе. Единственное исключение – Всемирный конвент фантастов 1987 г. в Брайтоне. И то их с трудом уговорили туда поехать. Бытовала даже шутка, что есть только один Стругацкий, но в Москве он называет себя Аркадием, а в Ленинграде – Борисом.

А это уже не шутки: Наталия – дочь Аркадия – однажды услышала шепот за спиной: «Вот идет дочь братьев Стругацких». А жена Бориса как-то услышала, что «вот идет жена братьев Стругацких».

Одно время «двойка» даже могла вырасти до квартета – возникла идея сотворчества Стругацких с братьями Вайнерами. Однако с фантастическим детективом «в четыре башки» не сложилось. У АБС остались лишь приятные воспоминания о нескольких встречах и фонтанах идей. А вот в одиночку некоторые произведения Аркадий и Борис написали.

ВЫБОР

Стругацкие вывели формулу: «Настоящая фантастика – чудо – тайна – достоверность». В их книгах романтика космических путешествий, придуманные цивилизации, аллюзии на тоталитарный СССР, зомбирующее влияние пропаганды, научно-технические достижения, учительство. Они поднимают темы сложных этических коллизий: соотношение ценности человеческой жизни и подвигов, интересы личности и общества, взаимоотношения высокоразвитых и отсталых цивилизаций. Рисуют образы людей будущего – отлично образованных, нравственно ответственных, творческих. Сражаются с бездуховностью, мещанством, конформизмом. Языком юмора и сатиры высмеивают невежество и глупейшие регламенты советской бюрократии.

Их первые произведения классически для тогдашней советской литературы борются с империализмом.

«Мы тогда были настоящими сталинцами», – резюмировал спустя годы БНС. Заметно повлияла на их мировоззрение «оттепель», они начали критично смотреть на сталинское прошлое, но продолжали верить в светлое коммунистическое завтра. Создают «мир Полудня» – «в котором было бы уютно и интересно жить» и им самим, и многочисленным читателям.

Постепенно мировоззренческий генезис уводил их от утопических моделей к все более трезвому пониманию реалий. Они не колебались вместе с линией партии, а росли как личности, преодолевая розовые иллюзии коммунистических догм. Пришло осознание, что «не надо надежд на светлое будущее. Нами управляют жлобы и враги культуры. Они никогда не будут с нами. Они всегда будут против нас».

Впоследствии братья не очень любили свои ранние вещи. Считали, что «настоящие Стругацкие» начинаются только с повести «Попытка к бегству» (1962). И особо позитивно выделяли среди своих работ «Улитку на склоне», «Второе нашествие марсиан» и «Град обреченный».

Аркадий отмечал, что их книги «посвящены духовному ожирению и тупости, ведущим к жестокости», и констатировал: «Мы никогда не учим злу». А главной своей темой они называли выбор: «Есть долг перед обществом и долг перед самим собой – что впрямую связано с проблемами того же самого общества, – долг, скажем, перед своим талантом. Очень трудно сделать такой личный выбор».

И СМЕХ, И ГРЕХ

«Так уж устроена была наша писательская жизнь, что счастье от выхода любой из наших вещей практически всегда было чем-то испорчено», – вспоминал Борис. Хотя встречались им и хорошие редакторы, но от цензоров и редакций настрадались Стругацкие изрядно. Своими «лакейскими правками» бюрократы от литературы уродовали тексты. А то и вовсе их запрещали. Например, «Жук в муравейнике» в формате книги вышел в СССР только после десятка изданий за рубежом. Не обошлось и без курьеза. Был там эпиграф, придуманный ребенком – сыном Бориса Стругацкого Андреем:

Стояли звери
Около двери,
В них стреляли,
Они умирали.

Редактор из «Лениздата» нашел в нем переиначивание… маршевой песни гитлерюгенда.

Повесть «Гадкие лебеди», завершенная в 1967-м, готовилась к печати в издательстве «Молодая гвардия», но через сито цензуры не прошла. Копии рукописи попали в «самиздат», затем были опубликованы в ФРГ, в издательстве «Посев», в 1972 г. Без согласия авторов. А Стругацких в Союзе заставили сетовать на врагов. Текст их отмежевания от провокационной акции опубликовали в «Литературной газете».

«Сказку о Тройке» с сатирой на бюрократию советского образца рискнул опубликовать в 1968 г. иркутский альманах «Ангара». После чего его редактор потерял должность.

При прохождении рукописи «Полдень, XXII век» через цензуру «Главлита» она была еще направлена в «Главатом», чтобы выяснить, не содержится ли там секретная информация об атомной энергетике. И смех, и грех: секретов «Главатом» не обнаружил, зато высказался… о низком литературном уровне произведения. Оказалось, что «рецензентов» смутили «сложные научно-технические термины». Например, термин «абракадабра», «который, может, и употребляется среди узких специалистов, но массам он непонятен». Для преодоления сопротивления «атомщиков» понадобилось почти три месяца нервотрепки.

При рассмотрении «Хищных вещей века» директор издательства требовал от авторов то, что цензура полагала недопустимым. Он был сторонником привнесения революции в другие страны на штыках и считал, что нужно сделать на этом акцент, а цензорша как раз обвиняла авторов в том, что они выступают за такой экспорт революции.

Когда выходили книги, писателям порой приходилось выслушивать от читателей, что «это здорово сделано, но…» Читатель не знает, что стоит за выходом работы. Цензура – невидимка, а упреки – авторам. Но как бы не утрамбовывали цензурные асфальтоукладчики их произведения, живые и свежие мысли все равно пробивались к читающему.

Только во второй половине 1980-х одни работы АБС стали впервые доходить до советского читателя в полном стругацком виде, а другие – вообще впервые доходить. В восстановленный для переопубликования «Обитаемый остров» пришлось внести… около 900 изменений, убирая следы цензуры.

«ЖИДЫ ГОРОДА ПИТЕРА»

В ряде своих работ Стругацкие затрагивали еврейскую тему. Прежде всего нужно говорить об Изе Кацмане из «Града обреченного» и о «Жидах города Питера, или Невеселых беседах при свечах».

«Град обреченный» (1972) повествует о некоем городе, пребывающем вне времени и пространства. В нем предложили пожить людям из разных стран и эпох и поучаствовать в эксперименте, суть которого не ясна. В романе подняты темы фанатизма и свободомыслия, родства идеологий сталинизма и нацизма, эволюции мировоззрения части советских людей – от коммунистических догм до безыдейного безвоздушного пространства. Кацман – один из главных героев. Сначала он предстает перед читателем как «встрепанный, толстый, неопрятный и, как всегда, неприятно жизнерадостный». Но за этой внешней оболочкой скрывается глубоко интеллектуальный персонаж, пытающийся «докопаться» до необъяснимого – до тайны эксперимента.

Борис Стругацкий так отзывался об этой крайне удивительной для советской литературы фигуре: «Откровенный еврей, более того, еврей демонстративно вызывающий… постоянно, как мальчишку, поучающий главного героя, русского, и даже не просто поучающий, а вдобавок еще регулярно побеждающий его во всех идеологических столкновениях…»

Опубликовать «Град обреченный» братья и не пытались. Было понятно, что перспектив нет. Читателям роман стал доступен только в конце 1980-х.

В пьесе «Жиды города Питера, или Невеселые беседы при свечах» действие грустной комедии происходит во время перестройки в СССР, в одном из домов Петербурга. Ночью жителю дома, еврею Пинскому, приходит повестка от некоего председателя-коменданта, в котором «всем жидам города Питера и окрестностей» предписывается явиться утром на один из городских стадионов, имея при себе документы, а деньги, сберкнижки, драгоценности надлежит оставить дома. Тем, кто не подчинится, грозит наказание. Очевидная ассоциация с тем, что распространяли в 1941 г. нацисты в Киеве перед Бабьим Яром.

Похожие указания явиться на разные площади и стадионы города приходят и его русским соседям. Только там адресатами указаны не «жиды», а богачи, распутники, дармоеды, мздоимцы… Соседи собираются вместе и обсуждают, как реагировать. Профессор Кирсанов говорит, что «мы все этого ждали. „Товарищ, знай, пройдет она, эпоха безудержной гласности, и Комитет госбезопасности припомнит наши имена!“… Не может у нас быть все путем, обязательно опять начнут врать, играть мускулами, ставить по стойке „смирно“!».

Работник политпросвещения товарищ Базарин признает, что «контроль утрачен над обществом… Страна захлебывается в собственных выделениях… Крутые меры необходимы! Ассенизация необходима!.. Слишком далеко мы зашли…»

Пинский уверен, что послания сочиняет бездарный, серый как валенок, а потому убежденный юдофоб: «У нас же юдофобия спокон веков – бытовая болезнь вроде парши, ее в любой коммунальной кухне подхватить можно! У нас же этой пакостью каждый второй заражен».

Кирсанов убеждает, что времена теперь не прежние, рабов нет, настоящий террор невозможен и все это – очередная глупость начальства.

Все показанные в пьесе представители старших советских поколений хоть и храбрятся, но готовы подчиниться предписаниям и прийти утром в назначенные им места.

И только молодое поколение, представленное сыном Кирсанова Сергеем и его другом, смотрит на повестки совсем иначе. «Приносят тем, кто сделал выбор раньше, – ему еще повестку не принесли, а он уже сделал выбор! – говорит Сергей. – Выбор свой люди делают до повестки, а не после… Не ходите вы никуда утром. Повестки эти свои порвите, телефон выключите, дверь заприте… И ложитесь все спать. Не поддавайтесь вы, не давайте вы себя сломать!» Только молодые люди оказались готовы к сопротивлению.

Так в 1990 г. Стругацкие описали в аллегорической форме путч, произошедший через год. Комментируя произведение, БНС констатировал, что ему было совершенно ясно: попытки реставрации неизбежны. Авторы сделали правильное предположение: «Наше поколение шестидесятников в большинстве своем примет его со склоненной головой. В отличие от поколения молодого… Но мы не угадали, что все кончится так быстро. Я был уверен, что это – долгая и тошная история на 2–3 года, а кончилось все за три дня».

Пьеса приобрела большую популярность. Стругацким звонили из театров, просили разрешения поменять название, оставить только «Невеселые беседы при свечах», говорили об опасности антисемитизма. Но они решительно отказывали. Название представлялось им абсолютно точным. Оно перекидывало мостик между страшным прошлым в оккупированном Киеве и виртуальным будущим. И «все наши герои, – отмечал Борис, – независимо от их национальности, были в каком-то смысле „жидами“ – внутри своего времени, внутри своего социума, внутри собственного народа…»

НАТАНОВИЧИ

Отец Стругацких – Натан, еврей, большевик, был комиссаром кавалерийской бригады в Гражданскую войну, затем партработником, занимался вопросами культуры и искусства. Был исключен из партии «за антисоветские высказывания» и только по стечению обстоятельств избежал репрессий. Умер во время Второй мировой, выбираясь из блокадного Ленинграда.

Мать – Александра Литвинчева – вышла замуж за Натана против воли своих родителей, недовольных его этническим происхождением. Работала учительницей русского языка и литературы. Семья получилась хорошая. Александра и Натан крепко любили друг друга и своих детей.

Но «расплачиваться» за еврея-отца АБС приходилось всю жизнь. Борис, например, рассказывал в интервью, что после школы собирался поступать на физфак. 1950-й год, разгар антисемитской кампании. Он был серебряным медалистом. По тогдашним правилам медалист проходил собеседование, после которого без всяких аргументов объявлялось решение. И ему объявили: не принят. «Медалистов собралось на физфаке человек пятьдесят, и только двоих не приняли. Меня и какую-то девочку, фамилии которой я не помню, но в памяти моей она ассоциируется почему-то с фамилией Эйнштейн… И хотя по паспорту я числился русским, тот факт, что я Натанович, скрыть было невозможно, да и в голову не приходило – скрывать… Однако и другое объяснение тоже вполне возможно: как-никак отец наш был исключен из партии в 1937 г. и в партии его так и не восстановили…»

Тогда Борис пошел на мехмат и на сей раз поступил. А после окончания университета уже точно столкнулся с антисемитизмом. Отличник учебы, по распределению он должен был идти в университетскую аспирантуру при кафедре астрономии. Но «мне заранее сообщили по секрету, что меня как еврея в эту аспирантуру не возьмут». Правда, взяли в аспирантуру Пулковской обсерватории.

С различными антисемитскими выпадами братья сталкивались нередко. И выражалось это не только в дополнительных трениях с выходом книг. То и дело «словно мухи, тут и там» ходили слухи – как специально запускаемые, так и с любопытством распространяемые – об их эмиграции из СССР, что в условиях советских реалий грозило преогромными неприятностями.

Громкая история произошла в 1976 г. «Комсомольской правде» предложили опубликовать письмо, якобы написанное АБС в адрес Шестого съезда писателей СССР. Дескать, мы – писатели с мировым именем, но нас не печатают без объяснения причин. Будем вынуждены покинуть страну. И две старательно, но плохо скопированные подписи.

Закипая от злости, Аркадий отправился к оргсекретарю Союза писателей Юрию Верченко.

– Вы знаете, кто это сделал?
– Да.
– А сказать можете?
– Нет. А зачем вам?
– Хочу ему морду набить.

Или вот однажды, например, Аркадию позвонила знакомая и спросила, можно ли в ближайшее время прийти к нему в гости.

– Не получится, – ответил он. – На следующей неделе уезжаю.

В тот же день Москва и Ленинград знали: Стругацкие эмигрируют. Хотя уезжал Аркадий Натанович всего лишь… в Душанбе, над сценарием работать. Слухи об отъезде братьям приходилось опровергать постоянно. Хотя они – люди советской закалки – никуда уезжать не собирались.

«ЗДРАВСТВУЙТЕ, ПАН СТРУГАЦКИЙ!»

В СССР у Стругацких была армия из миллионов поклонников. Фанатично преданные их фантастике читатели буквально охотились за их книгами, покупали их на «черном рынке» за космические деньги, воровали из библиотек, записывали приглянувшиеся фразы, говорили цитатами, перепечатывали тексты. Один из исследователей творчества Стругацких, российский журналист Борис Вишневский, вспоминает:

«Стругацкие – это наше представление о будущем, о мире, о человеке, о том, что правильно и что неправильно, о смысле бытия».

Популярность Стругацких была столь высока, что о ней легенды слагаются. А уж сколько реальных свидетельств! Аркадий зашел в Москве в книжный магазин, обслуживавший членов Союза писателей, чтобы купить свой только что вышедший двухтомник. Ажиотаж был настолько огромный, что больше одного экземпляра продавщица никому не продавала. АНС робко попросил два: «Видите ли, я – автор». «Знаю я вас, авторов, – грубо отреагировала продавщица. – Сегодня уже пятый или шестой».

Прелюбопытнейший случай произошел в 1993 г. У БНС украли в Ленинграде из автомобиля барсетку с документами и деньгами. Он позвонил Борису Вишневскому – тогдашнему депутату райсовета – и попросил помочь восстановить документы. Однако позднее перезвонил и сообщил, что барсетку подбросили назад, все документы и деньги в целости и сохранности. Вероятно, воры попались читающие. Когда поняли, кого ограбили, стыдно стало.

Знают Стругацких и за рубежом. Их произведения изданы на 42 языках в 33 странах. Стругацкие были самыми публикуемыми на Западе советскими авторами. Писатель-фантаст Кир Булычев рассказывает о случае в Польше. Польский коллега повел его в Варшаве в специализированный магазин по продаже фантастической литературы. Булычев смотрел книги на полках, а его знакомый сказал хозяину магазина, что это фантаст из России. Хозяин подошел к Булычеву и поздоровался по-русски:

«Здравствуйте, пан Стругацкий!»

Читают Стругацких в разных странах и сегодня.

АБС выступали против мрачных сторон окружающей действительности. Как могли, как умели, как считали для себя возможным. И делали это успешно. Есть такая фотография: Аркадий Натанович сидит за столом на сцене, а за спиной его, на занавесе – слова из известного лозунга «…ум, честь и совесть нашей эпохи». Аналогично можно сказать и о Борисе Натановиче.

"Еврейская панорама", Берлин

Отсюда: www.isrageo.com/2020/08/28/plane373/

@темы: Ссылки, «Гадкие лебеди», «Обитаемый остров», «Полдень, XXII век», «Хищные вещи века», «Град обреченный», «Жук в муравейнике», Попытка к бегству, Улитка на склоне, Сказка о Тройке, «Страна багровых туч», Второе нашествие марсиан, "Жиды города Питера...", «Вечерние беседы при свечах», Полдень XXII век (Возвращение)

---

Любопытно

[silent-gluk]

УЛИТКА НА СКЛОНЕ. Лучшая книга братьев Стругацких? Обзор книги №24

LiteraЧе?

Отсюда: youtu.be/NyNZvpM-rvI?si=l4GYHtu0nmB0kcO3

@темы: Видео, Ссылки, Улитка на склоне

---

Любопытно

[silent-gluk]

Впечатление от романа Аркадия и Бориса Стругацких "Улитка на склоне".

Олег Дорожинский

Отсюда: youtu.be/U_JP-P_0KUo?si=vHHQGJgcS2uQ5RUC

@темы: Видео, Ссылки, Улитка на склоне

---

Любопытно

[silent-gluk]

Женские образы в творчестве Аркадия и Бориса Стругацких

Братья Стругацкие относятся к числу лучших советских писателей – более того, к числу лучших писателей русской литературы. Их книги с точки зрения художественного мастерства почти эталонны. Разумеется, литературная техника Аркадия и Бориса Стругацких основана на долгой традиции, на постепенном совершенствовании литературы, но именно братья Стругацкие довели отечественную литературную традицию до совершенства.

У них были и промахи, когда они пытались написать «что-нибудь серьёзное», то есть, «вернуться к корням», к уже устаревшей к 70-м годам ХХ века манере «боллитры». Тут их ждали совершенно закономерные провалы – например, совершенно уё..щный роман «Отягощённые Злом», написанный в стиле, культивировавшемся такими титанами графомании, как Анатолий Ким и Тимур Пулатов. Это было дурное подражание манере великого Леонида Леонова, индивидуальной манере, которая в принципе невоспроизводима другими авторами, и при попытке повтора приводит к появлению литературного мусора. К счастью, такие эксперименты занимают относительно небольшую часть наследия братьев Стругацких.

Одним из особенно эффектных приёмов Стругацких было создание персонажей, живых, ярких, убедительных, запоминающихся сразу, с нескольких строчек. Дон Сэра и дон Тамео занимают в «Трудно быть богом» микроскопическое место, но их помнят все, читавшие повесть, и это только один пример, а, например, «Понедельник начинается в субботу» представляет собой, в значительной степени, панораму по фигурам гротескных виньеточных персонажей, каждый из которых прекрасен и узнаваем.

Но странным образом женские персонажи занимают очень скромное место в этой пёстрой, шумной, однако превосходно скоординированной литературной вселенной. Их роль, как правило, исчерпывается амплуа «подруга героя». Самостоятельного значения они не имеют и вообще не запоминаются. И ведь нельзя сказать, что Стругацкие не умели создавать полноценные женские образы. Например, Вузи Туур и её мама вполне живые и эффектные. Или, скажем, Аля Постышева, мелькнувшая в «Далёкой Радуге», ничуть не уступает блистательному дону Сэра... Тем не менее, большинство женских персонажей в книгах Стругацких безлики и функциональны, как Сельма Нагель в «Граде Обреченном».

Исключения из этого правила есть, и о них стоит поговорить отдельно.

Сначала негативный пример. Диана из «Гадкий лебедей». Я буду краток. Это ужасно. Это абсолютно неубедительно, неправдоподобно и напоминает худшие страницы треш-литературы. Но, вполне возможно, картонность Дианы не баг, а фича, потому что в «Гадких лебедях» вообще нет ни одного убедительного персонажа. Там все герои просто выдуманы из головы или увидены в чужом кино. Не случайно братья Стругацкие в конце концов переадресовали эту повесть своему герою, литератору-конформисту Сорокину, вечно держащему фигу в кармане.

Что касается позитивных примеров, то, несомненно, возглавит этот, увы, слишком короткий список Мария Дауге из пролога к «Стажёрам». По идее, это отрицательный персонаж. Но Стругацкие показали Марию настолько неоднозначно, её характер представлен настолько полно, что сестра Юрковского превратилась в единственного равновеликого оппонента главных героев повести. При этом, хотя о прошлом Марии почти ничего не сказано, мы можем с лёгкостью воспроизвести весь жизненный путь этой умной, проницательной и злой милфы. Даже то, что она – сестра Юрковского, а не фигура со стороны, имеет обоснование в её характере и косвенным образом многое объясняет в самом Юрковском.

И всё же настоящая звезда творчества братьев Стругацких, это Майя Глумова из повести «Малыш». Это абсолютно живой человек, представленный, между прочим, так, что разобраться в этой фигуре весьма сложно.

Сами Стругацкие считали повесть «Малыш» не то чтобы халтурой, но отдыхом от написания «серьёзных» книг, затрагивающих социальные вопросы. Что ж, мир изменился, многие вопросы, серьёзно волновавшие Стругацких, стали достоянием истории (на самом деле это не так, советское прошлое по-прежнему держит сегодняшний день за горло мертвой хваткой, но рассуждение про устаревание советских комплексов звучит красиво), а вроде бы абстрактные проблемы «Малыша» и «Беспокойства» по-прежнему актуальны.

Конечно, «проблема контакта с негуманоидной цивилизацией», якобы «поставленная» в «Малыше», это только декорация для сюжета. Реально же речь идёт о Майе Глумовой и только о Майе Глумовой. Об определённом человеческом типе.

Сама повесть «Малыш» очень хитро выстроена. Для того, чтобы её оценить и вообще понять происходящее, следует уяснить прежде всего вот такие вещи:

1. Стас, рассказчик, наивен. Это фирменный повествовательный приём Стругацких – ненадёжный рассказчик. Практически во всех текстах, написанных после «Стажёров», персонаж, глазами которого мы видим происходящее, ошибается. Иногда это квазидетективный сюжет расследования, как в «Хищных вещах», «Отеле «У погибшего альпиниста» и так далее, иногда это культурное несовпадение с контекстом, как в «Обитаемом острове», «Улитке на склоне», «Парне из преисподней» и так далее. Но этот принцип выдерживается последовательно: тот, чьими глазами мы видим ситуацию, неправильно интерпретирует увиденное. При этом, Стругацкие всегда дают читателю возможность сделать собственные выводы из предлагаемых фактов.

2. Итак, Стасу нравится Майка и не нравится Комов, поскольку Комов начальник и вдобавок Майка тайно в него влюблена... Погодите, с чего это «нравится» и как это «влюблена», если Стас ни разу не проявил влюблённости, и Майка слова доброго про Комова ни разу не сказала? А вот так. Тут очень точные детали. Стас непрерывно сообщает читателю (то есть, обращает внимание) на душевное состояние Майки, ему постоянно не всё равно, какое у неё настроение. Настроение Вандерхузе или Комова его не заботит, а вот надувшаяся непонятно на что Майка – это уже причина встревожиться. С другой стороны, Майке не всё равно, как ведёт себя Комов. Она непрерывно рвётся поведать Стасу, что она думает и чувствует по поводу Комова. Она неравнодушна к нему. Она с горечью говорит, что очень многого ждала от личной встречи с такой грандиозной личностью, как Комов. А он не оправдал ожиданий!

И вот, если мы отвечёмся от симпатий Стаса к Майке, что мы увидим? Майя Глумова - единственная из всей команды, кто так и не вступил в эмоциональный контакт с Малышом. Стас с Малышом болтал и играл в футбол. Вандерхузе толковал о бакенбардах. Комов, помимо необходимости контакта, азартно вываливал на Малыша кучу всяких сведений, как учитель, дорвавшийся до талантливого и заинтересованного ученика. И только Майка сидела в углу, надувшись, и лишь один раз ответила на реплику Малыша. Плюс — подсунула ему «атомную бомбу», способную снести половину планеты и причинить аборигенам невероятную боль (и причинила, да, и осталась довольна содеянным). Всё!

После всех событий она торжественно провозгласила, что собирается стать педагогом, но, как мы знаем из «Жука в муравейнике», стала архивным работником, подальше от детей.

Так зачем Майя Глумова сорвала контакт и так больно ударила по ни в чём не повинной цивилизации этой планеты?

А на объяснение её поступка есть намёки в тексте: всё выстроено так, чтобы мы предположили, что до начала действия Майка клеилась к Комову, которого воспринимала, как всепланетную знаменитость и суперзвезду. Комов, надо полагать, сперва не устоял перед симпатичной студенточкой, а потом, опомнившись, выстроил дистанцию против этой прилипалы. И она его возненавидела и на протяжении всей повести старательно капала на мозги Стасу «ах, какой Комов плохой, какой он зануда и вообще». Ну, Стас купился, он же мальчик, ему приятно, когда милая девочка открывает ему тайны своих эмоций и других мальчиков ругает.

И вот, Майке подвернулась возможность реально подложить Комову кусок говна в шляпу. И она не утерпела. То, что при этом пострадали аборигены, что Малышу нанесена душевная травма — неважно, плевать. Главное — сорвалась мечта всей жизни Комова, контакт гуманоидной и негуманоидной цивилизаций не будет установлен. Месть раскручена по планетарному масштабу. Майка сидит и улыбается, очень довольная результатом.

Комов всё прекрасно понял и, как человек ответственный, взял вину на себя. Тем более, что он в самом деле был отчасти виноват, Майю Глумову надо было гнать из проекта сразу же, до того, как она начала откалывать свои фокусы. Разумеется, контакт был бы свернут и без Майки — недаром Горбовский так встревожился, узнав о ситуации на Ковчеге — но контакт был бы свёрнут осторожно, чтобы никто не пострадал. Но Майя Глумова... Ей нужен был большой бабац, удар по самому больному месту максимального количества людей и нелюдей. То, что Малыш мог погибнуть, её не интересовало. Главное — чтобы Комову, отвергшему её амбиции, стало по-настоящему плохо.

Я считаю, что образ Майи — очень большая удача Стругацких. В ней сконцентрировано очень много черт людей, мгновенно идущих вразнос, если что-то им не по нраву, и холодно равнодушных ко всему, что их лично не касается. Описана Майя Глумова, обаятельная, эгоистичная сволочь, буквально как живая. В самом деле, мы привыкли, что социопаты, подобные "подпольному человеку" Достоевского, это какие-то опознаваемые с первого взгляда уроды, "докторы хаусы" и "ганнибалы лектеры". А вот понять, что симпатичная девочка, рыженькая, со смешными веснушками на вздёрнутом носике, может, не задумываясь, по каким-то личным причинам, взорвать полпланеты и сидеть потом, улыбаясь, это до нас доходит с трудом.

Фирменный приём Стругацких — заставлять читателя думать. Чтобы читатель не послушно повторял всё, что говорят персонажи повестей и романов, а сам делал выводы из представленных фактов. Но увы, Стругацкие переоценили своих читателей! Мало кто решается выйти из комфортной зоны согласия с персонажами, даже если сами авторы настойчиво подчёркивают, что персонажи — не правы в своих оценках.

Отсюда: alexander-pavl.livejournal.com/254662.html

@темы: Ссылки, Версии, Понедельник начинается в субботу, «Отель "У погибшего альпиниста"», «Гадкие лебеди», «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Стажёры», «Хищные вещи века», «Град обреченный», Улитка на склоне, «Малыш», Парень из преисподней, Отягощенные злом или Сорок лет спустя

---

Любопытно

[silent-gluk]

Стругацкие и наука

21.02.2023 / № 372 / с. 10–11 / Владимир Борисов / Наука и фантастика / 8 комментариев

Интерес к науке братья Стругацкие проявляли с детства. Старший, Аркадий, живо интересовался наукой и техникой, передал это и младшему, Борису. Но — не получилось. Аркадию во время войны пришлось заниматься изучением английского и японского языков, затем — служить в армии. Борис закончил университет и даже работал над написанием кандидатской диссертации, но вдруг обнаружил, что тема его работы уже реализована. А затем они всерьез занялись писательской деятельностью.



В архиве братьев сохранились ответы на анкету «Литературной газеты» на тему «Наука и общество» (июнь 1972 года), которые не были тогда опубликованы. Стругацкие подробно ответили на все вопросы:

1. Чем вы объясняете тот факт, что наука за последние десятилетия заняла столь важное место в жизни общества? Сохранит ли она и в будущем такое же место?

На протяжении последнего полувека наука доказала практически — «весомо, грубо, зримо» — свою способность самым решительным образом менять условия существования огромных человеческих масс. Вниманию человечества были предложены чрезвычайно широкие возможности — от всемирной «зеленой революции» до всемирного ядерного пожара, от покорения Солнечной системы до превращения обитаемой Земли в необитаемую планету. Эту невиданную ранее свободу выбора предоставила человечеству наука — и не в виде абстрактных фантазий, поражающих лишь воображение, а в виде совершенно конкретных открытий, расчетов, экспериментов, вселяющих самые светлые надежды и самые мрачные опасения. Наука сделала будущее наглядно многовариантным и предложила свои услуги в осуществлении любого из этих вариантов. Наука позволяет управлять будущим и контролировать его — в конечном итоге именно это обстоятельство обеспечило науке ее место в жизни современного общества. И место это, надо думать, сохранится за наукой до тех пор, пока человечество остается озабочено своим будущим.

2. Какое научное событие последних лет в наибольшей степени взволновало вас?

Расшифровка генетического кода. Опыты по управлению поведением путем непосредственного воздействия на мозг. Работы по трансплантации органов. Первые полеты в Космос и высадка человека на Луну. Удивительные открытия этологов… Словом, всё, что разрушало сложившиеся представления об ожидаемом и невозможном.

3. Какие наиболее важные научные открытия могут произойти в обозримом будущем? О чем вы мечтаете?

Большинство научно-технических идей, развитых в фантастических романах, будут реализованы, как нам кажется, на протяжении ближайших 30–50 лет. Многие из них будут, конечно, при этом переформулированы, как в наше время были переформулированы идеи древних сказок о ковре-самолете и чудо-зеркальце. Но больше всего нам хотелось бы увидеть разработанной и готовой к приложению теорию воспитания человека, которая неизбежно должна будет возникнуть на стыке теории информации, биологии, медицины, психологии и социологии. На наш взгляд создание такой теории является сегодня научной задачей номер один — не только по важности, но, к сожалению, и по сложности.

4. Не может ли, на ваш взгляд, быстрое развитие науки привести к каким-либо отрицательным последствиям?

«Какие-либо» отрицательные последствия можно усмотреть в результате любого социального действия, причем тем большие, чем больше масштаб самого действия. Быстрое развитие науки в этом смысле, разумеется, не исключение. Но ведь и медленное развитие науки приводит к отрицательным последствиям — голод, эпидемии, мракобесие…

5. Есть ли, по вашему мнению, «запретные», с точки зрения морали, области научных исследований? Какие? Почему?

Запретных областей научного исследования существовать не должно. Запретными могут быть лишь методы исследования и способы применения открытий.

6. Могут ли существовать какие-либо основания для прекращения исследования, которое само по себе развивается успешно? Если да, то какие?

Если методы исследования антигуманны, исследование должно быть прекращено безусловно и не возобновляться до тех пор, пока не будут найдены иные методы.

7. Мешает ли науке острый интерес к ней со стороны общественности?

Сам по себе интерес помешать не может, скорее уж наоборот. Но вот некомпетентное вмешательство в науку со стороны общественности или от имени общественности помешать, несомненно, способно — достаточно вспомнить судьбу Галилея.

8. Не кажется ли вам, что после периода всеобщего увлечения точными науками наступает период некоторого охлаждения по отношению к ним со стороны молодежи (возможно, один из признаков этого — уменьшение конкурса на факультеты точных наук)?

Скорее, нет. Уменьшение конкурса, на наш взгляд, — это, прежде всего, следствие предшествовавшего возрастания конкурса и резкого повышения уровня требований на вступительных экзаменах.

9. Способны ли литература и искусство оказать определенное воздействие на развитие научно-технической мысли?

Косвенное воздействие — несомненно. Как созерцание природы, как спорт, как быт. Известны случаи и более сильного влияния (Достоевский и Эйнштейн, например), но это скорее исключения: наверное, надо быть Эйнштейном, чтобы на твое научное творчество столь мощное влияние оказал Достоевский.

10. Не кажется ли вам, что успехи естественных наук порождают у части ученых определенное пренебрежение к литературе и искусству? Если да, то как противостоять этому?

Большинство известных нам ученых живо интересуются и литературой, и искусством, хорошо их знают и тонко чувствуют. В этом отношении они ничем не отличаются от любого культурного человека всех времен и народов. С другой стороны, очевидно, что современный ученый — это, как правило, узкий специалист, и у него, как и у всякого узкого специалиста, нет ни времени, ни особенного желания отвлекаться на что бы то ни было, мало касающееся его специальности. Это не пренебрежение к литературе, это равнодушие к ней, опять же достаточно характерное для любого человека, почему-либо не приобщившегося на протяжении своей жизни к мировой культуре.

11. Способствует ли само по себе занятие наукой воспитанию высоких нравственных качеств?

В наше время научный сотрудник — профессия массовая. А насколько нам известно, никакая массовая профессия (даже профессия врача или педагога) сама по себе не способствует воспитанию высоких нравственных качеств.

12. Хотели бы вы, чтобы ваш сын или дочь стали учеными? В какой области? Почему именно в этой?

Мы не возражали бы, но и не стали бы настаивать. Гораздо важнее, чтобы дети любили свое дело и делали его хорошо.

* * *

Писать научную фантастику и не интересоваться наукой, наверное, невозможно. В начале своей литературной деятельности Стругацкие, конечно же, делали особый упор на присутствие в рассказах и повестях любопытных научных и технических решений, гипотез, открытий. Тем не менее уже тогда они поняли и сформулировали для себя главный тезис, зачем и о чем стоит писать. В письме брату от 29 января 1958 года Аркадий писал: «Ну скажи, кому интересно читать рассказ о судьбах науки в каком-то выдуманном человечестве? Марсиане, жители морских глубин, открытия диковинных тайн природы — всё это в литературе имеет смысл лишь постольку, поскольку они, марсиане, жители, тайны, соприкасаются с человеком и определяют его жизнь. Так неужели опять мы будем спорить о том, что основной темой фантастики является обыкновенный человек в таких-то условиях, или необыкновенный человек в таких-то условиях? Ты можешь возразить (если такому упрямому ослу как ты попадет вожжа под хвост), что выведенные тобой Атты, Эвитуатты и как их еще там — просто замаскированные люди, что здесь подразумеваемся мы, как Франс подразумевал французов под пингвинами или Акутагава — японцев под каппами. И всё только для того, чтобы создать нетривиальный сюжет? Дорогая цена за нетривиальность. Итак, договоримся: впредь героями нашими будут только люди безо всяких иносказаний».

И этот «договор» братья соблюли. Действительно, о чем бы они ни писали, героями их были именно люди. Но наука в их книгах все-таки присутствовала, хотя бы потому, что героями у Стругацких часто становились ученые. Предлагая в Киевскую киностудию им. Довженко заявку на полнометражный киносценарий по мотивам повести-сказки «Понедельник начинается в субботу»1, так сформулировали свой подход: «Конкретное содержание современной науки в данном случае нас не интересовало — интересовало нас лицо современного научного сотрудника. Сказочный гротеск позволил нам объединить бесчисленные и сложнейшие разделы физики, химии, биологии в единую „науку“ чародейства и волшебства, интуитивно понятную любому читателю и не требующую никаких реалистических обоснований. Это дало нам возможность сосредоточить всё внимание на личностях в науке, на выявлении их типических черт, на определении их стремлений и интересов».

Часто судьба книг братьев Стругацких складывалась причудливо, далеко не всех устраивал этот их подход к науке и людям. В одном из писем брату Аркадий приводит диалог редактора издательства Нины Берковой с сотрудником Главатома, который не хотел давать разрешения на публикацию книги «Возвращение. Полдень, XXII век».

Беркова: Итак, что имеется в виду, когда вы утверждаете, что книга на низком уровне?

Ильин: Книга очень сложна.

Б. — В чем же? Она содержит закрытые сведения?

И. — Нет, что вы…

Б. — В ней есть утверждения, противоречащие нашим взглядам на науку и технику?

И. — Нет, об этом в заключении не сказано.

Б. — Так при чем же здесь низкий уровень?

И. — Имеется в виду низкий литературный уровень.

Б. — Об этом судить не Главатому, но что же все-таки имеется в виду?

И. — В книге употребляется много сложных научно-технических терминов, которые непонятны рядовому читателю.

Б. — Например?

И. — Ну… всякие. Вот, например, есть термин, который, может, и употребляется среди узких специалистов, но массам он непонятен.

Б. — Какой именно?

И. — Сейчас вспомню. А… Абра… Ага, вот. Абракадабра.

(Помнишь, Боб? «Это не сигналы, это абракадабра».)

Б. (сдерживаясь) — Это не научный термин. А еще?

И. — Еще, например, есть термин… Ки… Кибер.

Б. — Вы слыхали про такую науку — кибернетику?

И. — Слыхал.

Б. — Вот это слово от этой науки.

И. — Вот я и говорю — не всем будет понятно.

Б. — И все остальные ваши замечания в таком вот духе?

И. — Да.

Беркова вернулась в Детгиз, доложила Компанийцу, тот сейчас же позвонил в Главлит, и через час мы с Берковой пошли в Главлит и забрали «В». Сразу же отдали в производство. Вот и всё.

Следует признать, что Стругацкие отнюдь не смотрели на науку через розовые очки. Даже в таком произведении, как «Понедельник начинается в субботу», восторженном гимне во славу творцов науки: «Маги, Люди с большой буквы, и девизом их было — „Понедельник начинается в субботу“. Да, они знали кое-какие заклинания, умели превращать воду в вино, и каждый из них не затруднился бы накормить пятью хлебами тысячу человек. Но магами они были не поэтому. Это была шелуха, внешнее. Они были магами потому, что очень много знали, так много, что количество перешло у них, наконец, в качество, и они стали с миром в другие отношения, нежели обычные люди. Они работали в институте, который занимался прежде всего проблемами человеческого счастья и смысла человеческой жизни, но даже среди них никто точно не знал, что такое счастье и в чем именно смысл жизни. И они приняли рабочую гипотезу, что счастье в непрерывном познании неизвестного и смысл жизни в том же». Так вот, даже там, в Научно-исследовательском институте чародейства и волшебства, встречаются совсем другие личности: «Есть другие. С пустыми глазами. Достоверно знающие, с какой стороны у бутерброда масло. По-своему очень даже неглупые. По-своему немалые знатоки человеческой природы. Расчетливые и беспринципные, познавшие всю силу человеческих слабостей, умеющие любое зло обратить себе в добро и в этом неутомимые. Они тщательно выбривают свои уши и зачастую изобретают удивительные средства для уничтожения волосяного покрова. Они носят корсеты из драконьего уса, скрывающие искривление позвоночника, они закутываются в гигантские средневековые мантии и боярские шубы, провозглашая верность национальной старине. Они во всеуслышание жалуются на застарелые ревматизмы и зимой и летом носят высокие валенки, подбитые кожей. Они неразборчивы в средствах и терпеливы, как пауки. И как часто они достигают значительных высот и крупных успехов в своем основном деле — в строительстве светлого будущего в одной отдельно взятой квартире и на одном отдельно взятом приусадебном участке, отгороженном от остального человечества колючей проволокой под напряжением…».



Такой подход к проблемам научных кадров у Стругацких нередок. Например, в «Стажерах» мы видим, с одной стороны, беззаветное стремление нуль-планетчиков постигать истину, не обращая внимания на неудобства, а на Дионе — атавистическое для Мира Полудня возвращение к методам работы, вполне реалистичным для наших времен. Как сказал планетолог Юрковский: «Всё это до того омерзительно, что я вообще исключал возможность такого явления, и понадобилось вмешательство постороннего человека, мальчишки, чтобы… Да. Омерзительно. Я не ждал этого от вас, молодые. Как это оказалось просто — вернуть вас в первобытное состояние, поставить вас на четвереньки — три года, один честолюбивый маньяк и один провинциальный интриган. И вы согнулись, озверели, потеряли человеческий облик. Молодые, веселые, честные ребята… Какой стыд!»

А вот сотрудники Управления по делам Леса («Улитка на склоне») живут в подобной обстановке, не замечая ничего необычного в абсурде: например, того, что кабинет начальника группы научной охраны располагается в мужском туалете, что допотопный калькулятор при умножении двенадцати на десять выдает результат «один ноль ноль семь», что сотруднику, защитившему диссертацию по теме «Особенности стиля и ритмики женской прозы позднего Хэйана» на материале «Макура-но соси», никогда не бывавшему в Лесу, поручается сделать обстоятельный целенаправленный доклад о Лесе…


Один из второстепенных по сюжету, но не по сути персонаж «Пикника на обочине» — доктор Валентин Пильман, лауреат Нобелевской премии по физике, — стал выразителем авторских размышлений о разуме, о ксенологии и контакте с инопланетянами. Не случайно Станислав Лем в «Пикнике на обочине» обратил особое внимание на слова Пильмана о необычной статистике, связанной с воздействием Зоны на людей. Еще бы! Для Лема это было очень близко и понятно. Опять же, с Пильманом связан редкий случай, когда Стругацкие вкладывают в его уста свои собственные слова, закамуфлированные под цитату: «Вы спросите меня: чем велик человек? — процитировал он. — Тем, что создал вторую природу? Что привел в движение силы почти космические? Что в ничтожные сроки завладел планетой и прорубил окно во Вселенную? Нет! Тем, что, несмотря на всё это, уцелел и намерен уцелеть и далее». На самом деле это не цитата, а «псевдоквазия», придуманная самими авторами.

Профессор из фильма Андрея Тарковского «Сталкер» — совсем другой человек, не похожий на Пильмана. Единственное, что их роднит, — это беспокойство о последствиях, к которым могут привести находки в Зоне. Чудеса, которые там случаются, в некотором роде соотносятся с научным прогрессом. Как новые открытия могут принести человечеству и огромные блага, и страшные потрясения, так и Комната, в которой исполняются желания, чревата тем, что эти желания могут быть самыми разными. Что делать? Кандид из «Улитки на склоне» готов стать камешком в жерновах неприемлемого им прогресса: «Я сделаю всё, чтобы на этом камешке жернова затормозили». Профессор из «Сталкера» несет в Зону атомную мину, чтобы уничтожить Комнату желаний. Но в последнюю минуту отказывается от своих намерений после плача Сталкера: «Я не знаю, что ему сказать. Я не знаю, прав он или нет. Наверное, прав. Наверное, сегодняшний человек действительно не умеет использовать Зону. Она попала к нам не вовремя, как и многое другое. Как самый роскошный телевизор в пещеру к неандертальцам. Он смотрит в огромный мертвый экран и ничего в нем не видит, кроме своей волосатой рожи… Не знаю, не знаю. Я знаю только одно. Всё, что вокруг нас, и мы сами, и дела рук наших — всё это не вечно. Всё меняется. Всё изменится. И, может быть, через века люди дорастут до Зоны и научатся извлекать из нее счастье, как научились извлекать энергию из каменного угля. Или произойдет такое потрясение на земном шаре, такая катастрофа, что у нас не останется никаких надежд на спасение, кроме Зоны. Пусть мы еще не успеем научиться пользоваться ею, но у нас будет надежда. Человек может обойтись без всего. Но надежда у него должна быть всегда».


Повесть «За миллиард лет до конца света» практически не обращается к фантастике. Ситуация, когда кто-то или что-то мешает человеку заниматься творческой деятельностью, проявляется в реальной жизни всегда. Генрих Альтов, приступая к работе над «Жизненной стратегией творческой личности», предполагал, что можно построить руководство для творца, когда он может заниматься исследованиями на разном уровне, вроде шахматиста, который может играть на уровне первого разряда или гроссмейстера. После изучения жизненного пути нескольких тысяч творческих личностей он пришел к выводу, что такая аналогия тут не подходит. Или творец продолжает работать в полную силу до смерти и созданное им продолжает воздействовать на цивилизацию даже после его ухода, или он сворачивает с выбранного пути и становится кем угодно, только не творцом.

В повести Стругацких как раз представлена такая ситуация, доведенная до крайности, заставляющая человека выбирать: продолжать борьбу или смириться с поражением. Поражения, конечно, бывают разные. Ходы и удары Гомеостатического Мироздания (читай: окружающей среды) чаще всего нацелены на полное прекращение деятельности творческой личности. Показателен в этом отношении финальный разговор Вечеровского с Маляновым в повести:

— Мы имеем дело с законом природы. Воевать против законов природы — глупо. А капитулировать перед законом природы — стыдно. В конечном счете — тоже глупо. Законы природы надо изучать, а изучив, использовать. Вот единственно возможный подход. Этим я и собираюсь заняться.

— Не понимаю, — сказал я.

— Сейчас поймешь. До нас этот закон не проявлялся никак. Точнее, мы ничего об этом не слыхали. Хотя, может быть, не случайно Ньютон впал в толкование Апокалипсиса, а Архимеда зарубил пьяный солдат… Но это, разумеется, домыслы… Беда в том, что этот закон проявляется единственным образом — через невыносимое давление. Через давление, опасное для психики и даже для самой жизни. Но тут уж, к сожалению, ничего не поделаешь. В конце концов, это не так уж уникально в истории науки. Примерно то же самое было с изучением радиоактивности, грозовых разрядов, с учением о множественности обитаемых миров… Может быть, со временем мы научимся отводить это давление в безопасные области, а может быть, даже использовать в своих целях… Но сейчас ничего не поделаешь, приходится рисковать — опять же не в первый и не в последний раз в истории науки. Я хотел бы, чтобы ты это понял: что, по сути, ничего принципиально нового и необычайного в этой ситуации нет.

— Зачем мне это понимать? — спросил я угрюмо.

— Не знаю. Может быть, тебе станет легче. И потом, я еще хотел бы, чтобы ты понял: это не на один день и даже не на один год. Я думаю, даже не на одно столетие. Торопиться некуда. — Он усмехнулся. — Впереди еще миллиард лет. Но начинать можно и нужно уже сейчас. А тебе… ну что ж, что ж, тебе придется подождать. Пока Бобка перестанет быть ребенком. Пока ты привыкнешь к этой идее. Десять лет, двадцать лет — роли не играет».

Аркадий Стругацкий основную мысль этого произведения сформулировал емко и кратко: «Нельзя бросать весла!»

И это может стать основным кредо любого ученого.

Владимир Борисов

1 О «Понедельнике» см.: Борисов В. Странные лепестки с необозримых материков непознанного // ТрВ-Наука № 370 от 24.01.2023. trv-science.ru/2023/01/strannye-lepestki-s-neobozrimyx-materikov-nepoznannogo/



Отсюда: www.trv-science.ru/2023/02/strugackie-i-nauka/

@темы: Ссылки, Сталкер, Публицистика, Понедельник начинается в субботу, «Полдень, XXII век», «Стажёры», «За миллиард лет до конца света», Улитка на склоне, «Пикник на обочине», Возвращение (Полдень XXII век)

---

Любопытно

[silent-gluk]

Книжный подкаст. "Улитка на склоне". О чем роман? (спойлеры)

Alex Denn

Отсюда: youtu.be/KcL-x2LADs0

@темы: Видео, Ссылки, Улитка на склоне, Вторичное творчество

---

28 том

[silent-gluk]

Славное издательство "Сидорович" вместе с не менее славной, но неизвестной типографией и книжным магазином "Ленкниготорг" выпустило в свет и в продажу 28 том Полного собрания сочинений Стругацких.

Том посвящен 1987-1989 годам, очень толстый (1088 страниц, не считая вкладки, и вес почти 2 кг), а потому дороже - 3.150 рублей плюс доставка.

Купить можно здесь - lenknigotorg.ru?pss_strug_28 .

Содержание:

I. ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Отягощенные злом, или Сорок лет спустя: роман
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Жук в муравейнике: сценарий
ВАРИАНТЫ РУКОПИСЕЙ И ИЗДАНИЙ
«Отягощенные злом, или Сорок лет спустя»
«Жук в муравейнике» (сценарий)
II. ПУБЛИЦИСТИКА
ОПУБЛИКОВАННОЕ
1987
Борис Стругацкий. [Предисловие к повести А. Измайлова «Спокойной ночи, или Необыкновенные приключения гидролога Пети Зудикова»]
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. От авторов [к отрывку из ГО]
Борис Стругацкий. [Предисловие к повести В. Жилина «День свершений»]
Аркадий Стругацкий. «Думать — не развлечение, а обязанность...»: интервью
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Многие из вас спрашивают...: интервью
Борис Стругацкий и др. Фантастика — сегодня, завтра...: интервью
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Осторожно войти...: интервью
Борис Стругацкий. Вопросы остаются: интервью
Аркадий Стругацкий. Каким я его знал: эссе
Аркадий Стругацкий и др. Тайна на экране: интервью
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. «Жизнь не уважать нельзя»: интервью
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. От авторов [к сц. «Туча»]
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Кое-что о нуль-литературе: статья
Аркадий Стругацкий. «Будем драться!»: интервью
Борис Стругацкий. [Предисловие к повести Л. и Е. Лукиных «Вторжение»]
Аркадий Стругацкий. «Фантастика здесь ни при чем!»: интервью
1988
Борис Стругацкий. «Фильм, разрушающий каноны...»: высказывание
Борис Стругацкий. Что такое фантастика?: статья
Аркадий Стругацкий. Писатели-фантасты об эсперанто: опрос
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Что запомнилось особенно?: высказывание
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Три кита: статья
Аркадий Стругацкий. Телефонный разговор: высказывание
Аркадий и Борис Стругацкие. Слово писателя: статья
Борис Стругацкий. [Предисловие к рассказу А. Щеголева «Дождик»]
Борис Стругацкий. [Предисловие к рассказам А. Карапетяна, А. Измайлова, А. Столярова]
Аркадий Стругацкий. Ни слова о пришельцах: интервью
Аркадий Стругацкий. «Заговор-87»: отчет
Аркадий Стругацкий. Из области фантастики: интервью
Аркадий Стругацкий. Фантастика учит гражданственности...: интервью
Аркадий Стругацкий. «Это мой журнал»: интервью
Аркадий Стругацкий. «Главное — мысль»: интервью
Аркадий Стругацкий. И снова — встреча...: интервью
Аркадий Стругацкий. За фантастику действия: высказывание
Борис Стругацкий. «Берусь составить библиотеку молодой фантастики»: интервью
Борис Стругацкий. По барометру гласности: интервью
Борис Стругацкий. Главное — на Земле: интервью
Аркадий Стругацкий. Гласность отточит перья: интервью
Борис Стругацкий. [Предисловие к повести А. Тюрина и А. Щеголева «Клетка для буйных»]
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Между прошлым и будущим: интервью
Аркадий Стругацкий. «...и будь здоров!»: статья
Борис Стругацкий. О настоящем во имя будущего: интервью
Аркадий Стругацкий. «История пришпорена», ей не помешать...: интервью
Аркадий Стругацкий. Читал ли Лем Кафку?: интервью
1989
Аркадий Стругацкий. О Нгуен Динь Тхи и его пьесе: предисловие
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Аркадий и Борис Стругацкие представляют книгу Андрея Столярова «Изгнание беса»
Борис Стругацкий. Интервью с Борисом Стругацким
Аркадий Стругацкий. «За державу обидно...»: интервью
Аркадий Стругацкий. «Мы не знаем вещей, ради которых следует отказаться от фантастики»: интервью
Борис Стругацкий. «...В душе мы оптимисты»: интервью
Борис Стругацкий. Художник невиданных миров: статья
Борис Стругацкий и др. О достоинствах и недостатках/: высказывание
Борис Стругацкий. Веселые беседы при свечах: интервью
Борис Стругацкий. [Об иллюстрациях А. Карапетяна]: высказывание
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Атака против гласности: статья
Борис Стругацкий. «Мы не предсказываем будущее...»: интервью
Аркадий Стругацкий. «Оптимизм... взамен наград»: интервью
Аркадий Стругацкий. Мы никогда не целились...: интервью
Борис Стругацкий. «Писать не о том, что у всех на языке...»: интервью
Борис Стругацкий. [Предисловие к повести Н. Ютанова «Путь обмана»]
Борис Стругацкий. Читать интереснее, чем жить?: интервью
Борис Стругацкий и др. Столпы общества о самиздате: опрос
Аркадий Стругацкий. О Соцконе, «утках» и перестройке: интервью
Борис Стругацкий. «В инопланетян не верю»: интервью
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Прогноз: интервью
Борис Стругацкий. [О порядке выступлений от имени Ленинградского семинара фантастов]: высказывание
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. «Это не может быть прощено»: открытое письмо
Аркадий Стругацкий. «Лучше всего надеяться на самих себя»: речь
Борис Стругацкий. Фрагменты выступления Б. Н. Стругацкого на региональном слете любителей фантастики в Сосновом Бору 15.04.89
Борис Стругацкий. [Предисловие к подборке пародий]
Аркадий Стругацкий. [Письмо в редакцию]
Аркадий Стругацкий. «Привет всем членам «Гэйма»!»: высказывание
ИЗ АРХИВА
1987
Борис Стругацкий. Рецензия на повесть Константина Васильева «Мой друг марсианин Контрабас»
Борис Стругацкий. Комментарии к фантастической повести «Улитка на склоне»
Аркадий Стругацкий. Открытое письмо в «Литературную газету»
Аркадий Стругацкий. К вопросу о том, куда торопилось серебристое «вольво»: открытое письмо
Аркадий Стругацкий. Открытое письмо в «Правду»
Аркадий Стругацкий. Рецензия на В. Савченко для «Советского писателя»
1988
Борис Стругацкий. Рецензия на сборник Андрея Измайлова «Шапочный разбор»
Аркадий Стругацкий. Отрывок письма в «Правду»
Аркадий Стругацкий. Открытое письмо Владимиру Щербакову в журнал «В мире книг»
Аркадий Стругацкий. Предисловие [к статье В. Савченко]
Борис Стругацкий. Ответы А. Левинскому
Борис Стругацкий. Ответы Ю. Илкову в журнал ФЭП
1989
Борис Стругацкий. По поводу книги В. Сосноры «Дом дней»
Борис Стругацкий. Ответы на анкету японского журнала «Новая японская литература»
Борис Стругацкий. О книге П. Григоренко
Борис Стругацкий. В печать и в свет!: интервью
Борис Стругацкий. Несколько одобрительных слов по поводу новой повести А. Измайлова
Борис Стругацкий. Четвертое поколение: предисловие
Борис Стругацкий. Стенограмма выступления
III. ДНЕВНИКИ. ЗАПИСНЫЕ КНИЖКИ
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Рабочий дневник, 1971–1987
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Рабочий дневник, 1987–1991
Аркадий Стругацкий. Дневник, 1987–1990
Аркадий Стругацкий. Дневник, 1978–1987
Аркадий Стругацкий. Рабочие записи, 1986–1987
Аркадий Стругацкий. Рабочие записи, 1987–1990
Аркадий Стругацкий. Рабочие записи по сценарию «Жук в муравейнике», 1986–1988
Борис Стругацкий. Дневник, 1985–1988
Борис Стругацкий. Дневник, 1987
Борис Стругацкий и др. Дневник поездок, 1987–1989
IV. ПРИЛОЖЕНИЯ
Необходимые пояснения
Комментарии и примечания
Библиография. 1987–1989 гг.
Указатель имен
Указатель заглавий произведений и их аббревиатур
Вклейка с фотографиями и рисунками
16 страниц: 29 фотографий и 1 рисунок

Осталось 5 томов. А потом будут дополнительные. Надеюсь...

@темы: Ссылки, Интервью, Дневники, Публицистика, Записные книжки, Сценарии, «Град обреченный», Туча, «Жук в муравейнике», Улитка на склоне, Собрание сочинений, Полное собрание сочинений, Отягощенные злом или Сорок лет спустя

---

Любопытно

[silent-gluk]

Долженствованию написать этот пост не 2 года, но несколько месяцев тоже есть...

Итак.

Благодаря любезности автора, М.Савеличева, я получила его книгу "Театр братьев Стругацких". "Сборник "Театр братьев Стругацких" является данью уважения творчеству писателей Аркадия и Бориса Стругацких и включает произведения, действие которых происходит в литературной вселенной знаменитых фантастов. В сборник вошли продолжения повестей "Беспокойство", "Волны гасят ветер" и "Пикник на обочине", а также произведения, где действуют сами братья Стругацкие в обличии своих литературных альтер-эго", - гласит аннотация.

В принципе, М.Савеличева я раньше знала как автора одного из немногих приличных фанфиков (я человек простой...) по Стругацким - "Возлюби дальнего" (с которым я познакомилась еще в издании серии "Звёздный лабиринт. Библиотека фантастики «Сталкера»"). В дальнейшем как-то пути наши особо не пересекались, хотя после вручения в прошлом году ему "Большого Зиланта" "за творческое развитие культурного кода советской фантастики" я стала подумывать о том, что надо бы ознакомиться... Как видите, подумываю до сих пор (что-то перестала я стремиться узнавать новое...).

Ну а мимо этого сборника пройти я не могла. Все ж таки один удачный фанфик давал надежду, что и другие окажутся приличными. Скажу сразу - и она, надежда, оправдалась.

В целом о сборнике можно сказать, что автор хорошо знаком с творчеством Стругацких (включая "Комментарии к пройденному", интервью и не только их), а также с биографией Стругацких (явно читал книги Скаландиса и других, а также, возможно, переписку Стругацких) - и с немалой долей фантазии использует полученные знания, сплетая ткань повествования.

Теперь по порядку.

"Возлюби дальнего" - тот самый вышеупомянутый редкий приличный фанфик по Стругацким, продолжение "Беспокойства". Под "приличным" я понимаю такой, который не пытается "сорвать покровы", "разоблачить" или "деконструировать", а вместо этого пытается передать атмосферу исходника; хорошо бы стилизовать под исходник; в идеале - вложить туда новые мысли, которых не постыдились бы Стругацкие... (Вы только что прочитали список моих претензий/пожеланий к ролевым играм - и не только по Стругацким). (Я понимаю, что многие со мной не согласятся.) Аккуратно вплетает упоминания истории Атоса (позже превратившуюся в историю Кандида и в таком виде широко известную). Отдельное спасибо за "Это был не бунт. Это была самооборона. Мы с Полем покусились на свободу воли киберуборщиков. Теперь этого не выдерживают даже машины.". Правда, я не согласна с посылом "что будет, если замечательные герои цикла все-таки столкнутся с нечто, что на данный момент не объяснимо Его Величеством Наукой". Точнее, с тем, что это значимая для Мира Полудня проблема. То есть "рациональность и научность Мира Полудня" от этого не покачнутся - наука не сегодня, так завтра сможет объяснить это необъяснимое (но появится другое необъяснимое, которое объяснят послезавтра, и т.д.). Опять же, не вижу проблемы и в том, что несколько сотен (на самом деле меньше) землян теперь способны выжить после смертельных травм (но только один раз). В сущности, вся история медицины из этого и состоит - как люди стали выживать после (ранее) смертельных травм и болезней. Или проблема не в выживании, а в том, что это лишь немногие?.. Ну и с "литиевым зарядом" я не согласна... Не верю я, что в том мире могли так поступить. (И тем не менее - по моим меркам это очень приличный фанфик, повторю.)

Далее. "Грех первородных". Развитие темы "люденов" с использованием мотивов "Жука в муравейнике" (группа "Йормала") и "Волны гасят ветер" (собственно людены). Психологическая драма идей - один из участников группы "Йормала" (собирающейся погрузиться на специально оборудованном звездолете в черную дыру, напоминаю) разочаровывается в этой идее и пытается убедить свою жену. По форме стилизовано довольно точно (документы и записи, все такое), по сюжету - это скорее заполнение лакуны (ибо о группе "Йормала" мы почти ничего не знаем, кроме того, что там были Абалкины; кстати, интересно, а что с их настоящим посмертным ребенком сделалось?)

Далее. "Бродячая группа Гран-Гиньоль". Продолжение "Пикника на обочине" (без примеси S.T.A.L.K.E.R.а, что уже радует). Как Зона перестала быть Зоной, а стала тем, чем была до Посещения. И весь хабар/артефакты - тоже. Шухарту повезло (наверное; рада за него), а вот Барбриджам, скажем, - не очень... Забавно смотрятся отсылки к другим произведениям Стругацких (как ни странно, они тут есть, и даже вполне уместны). И сюжетообразующая идея оригинальная (во всяком случае, такого мне не встречалось). Пожалуй, это будет еще одно добавление к моей коллекции "приличных фанфиков" ("Грех первородных" я не очень поняла, надо бы перечитать...).

Часть следующая. "Произведения, где действуют сами братья Стругацкие в обличии своих литературных альтер-эго". Стругацкие переименованы в Рубацких (и слегка изменены названия произведений - "В стране багровых туч", например, но это как бы не единственный пример, так что я озадачена), и я все думаю - а стоило ли?.. Хотя, конечно, автору все равно виднее.

"Две путевки в Гагры". История одной поездки (точнее говоря, пути) в Дом творчества в Гаграх, щедро сдобренная фантасмагорией (и отсылками к другим произведениям Стругацких, благодаря чему создается впечатление, что многое, описанное у Стругацких как фантасмагория, на самом деле - суровая реальность) и экскурсами в историю СССР и в биографию Стругацких. Ну, не знаю. Насчет алкоголя и женщин - может быть, можно было и поменьше (впрочем, та же реплика относится к работам о биографии Стругацких). Хотя, конечно, опять же, автору оно виднее. И не менее конечно - не в этом суть истории. А вот в чем?..

"Этот фантастический мир: Пилотная серия, 90 мин.". Продолжение "Двух путевок в Гагры". Стилизованное под сценарий. Герои нам уже представлены, и теперь речь идет о прибытии и устройстве в Дом творчества. Это, так сказать, рамка произведения. Внутри ее - опять же, отсылки к различным произведениям Стругацких, от "Сказки о Тройке" до "Повести о дружбе и недружбе" Хотя на самом деле, пожалуй, в стиле "Улитки на склоне" (отсылки к которой тут тоже есть). Но это тоже рамка. Основная часть - история Саула Репнина "первой версии" (беглеца из Гулага), попавшего в 1960-е годы (или в 22 век?).. . Или написания "Попытки к бегству"?.. Или... Впрочем, это все сюжет. И фантасмагории находят там свое место - без объяснений, как и решили где-то в описываемое время Стругацкие. Любопытно, кстати, что в начале - еще до "исторического решения про объяснения" - попытка научного объяснения дается. Может быть, стоит рассматривать "Две путевки в Гагры" и "Этот фантастический мир" как дилогию?.. И сюжет у них общий? И мысль - тоже, учитывая, что Алевтина - библиотекарша, ответственная за книги, в т.ч. и не написанные пока, а также мотив "Улитки на склоне" (про главенство женщин в Управлении), получается что-то типа "кто владеет книгами - тот владеет и будущим"?.. Впрочем, это только одна из возможных трактовок.

В общем, сборник получился весьма примечательный. Но с одним недостатком - его не найти в магазине. По вопросам добычи - пишите автору ( vk.com/id52540949 )...

@темы: Книги, Ссылки, Беспокойство, «Волны гасят ветер», «Жук в муравейнике», Попытка к бегству, Улитка на склоне, Сказка о Тройке, «Пикник на обочине», Вторичное творчество, Комментарии к пройденному, Повесть о дружбе и недружбе

---

28 том

[silent-gluk]

Славное издательство "Сидорович" совместно с не менее славным магазином "Ленкниготорг" объявили предзаказ на 28 том Полного собрания сочинений Стругацких. Книга уже в типографии, так что предзаказывать можно спокойно.

Том очень большой (1088 страниц и вкладка), почти 2 кг весом... Поэтому дороже - 3.050. После выхода станет дороже.

ISBN: 978-5-907465-13-8
Издательство: «Сидорович», ИП Олексенко
Обложка: 7А (черный балакрон, тиснение фольгой)
Формат: 84x108/32. Бумага: офсет 80 г. 1088 с.; 16 с. вкл.
Weight: 1,70 kg
Издательство «А. В. Сидорович», издательство Acta Diurna, ИП Олексенко А.А. Санкт-Петербург, 2022 г. Обложка: черный балакрон, тиснение белой и голубой фольгой. Книга запаяна в полиэтилен.

Т. 28 СОДЕРЖАНИЕ
I. ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Отягощенные злом, или Сорок лет спустя: роман
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Жук в муравейнике: сценарий
ВАРИАНТЫ РУКОПИСЕЙ И ИЗДАНИЙ
«Отягощенные злом, или Сорок лет спустя»
«Жук в муравейнике» (сценарий)
II. ПУБЛИЦИСТИКА
ОПУБЛИКОВАННОЕ
1987
Борис Стругацкий. [Предисловие к повести А. Измайлова «Спокойной ночи, или Необыкновенные приключения гидролога Пети Зудикова»]
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. От авторов [к отрывку из ГО]
Борис Стругацкий. [Предисловие к повести В. Жилина «День свершений»]
Аркадий Стругацкий. «Думать — не развлечение, а обязанность...»: интервью
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Многие из вас спрашивают...: интервью
Борис Стругацкий и др. Фантастика — сегодня, завтра...: интервью
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Осторожно войти...: интервью
Борис Стругацкий. Вопросы остаются: интервью
Аркадий Стругацкий. Каким я его знал: эссе
Аркадий Стругацкий и др. Тайна на экране: интервью
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. «Жизнь не уважать нельзя»: интервью
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. От авторов [к сц. «Туча»]
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Кое-что о нуль-литературе: статья
Аркадий Стругацкий. «Будем драться!»: интервью
Борис Стругацкий. [Предисловие к повести Л. и Е. Лукиных «Вторжение»]
Аркадий Стругацкий. «Фантастика здесь ни при чем!»: интервью
1988
Борис Стругацкий. «Фильм, разрушающий каноны...»: высказывание
Борис Стругацкий. Что такое фантастика?: статья
Аркадий Стругацкий. Писатели-фантасты об эсперанто: опрос
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Что запомнилось особенно?: высказывание
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Три кита: статья
Аркадий Стругацкий. Телефонный разговор: высказывание
Аркадий и Борис Стругацкие. Слово писателя: статья
Борис Стругацкий. [Предисловие к рассказу А. Щеголева «Дождик»]
Борис Стругацкий. [Предисловие к рассказам А. Карапетяна, А. Измайлова, А. Столярова]
Аркадий Стругацкий. Ни слова о пришельцах: интервью
Аркадий Стругацкий. «Заговор-87»: отчет
Аркадий Стругацкий. Из области фантастики: интервью
Аркадий Стругацкий. Фантастика учит гражданственности...: интервью
Аркадий Стругацкий. «Это мой журнал»: интервью
Аркадий Стругацкий. «Главное — мысль»: интервью
Аркадий Стругацкий. И снова — встреча...: интервью
Аркадий Стругацкий. За фантастику действия: высказывание
Борис Стругацкий. «Берусь составить библиотеку молодой фантастики»: интервью
Борис Стругацкий. По барометру гласности: интервью
Борис Стругацкий. Главное — на Земле: интервью
Аркадий Стругацкий. Гласность отточит перья: интервью
Борис Стругацкий. [Предисловие к повести А. Тюрина и А. Щеголева «Клетка для буйных»]
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Между прошлым и будущим: интервью
Аркадий Стругацкий. «...и будь здоров!»: статья
Борис Стругацкий. О настоящем во имя будущего: интервью
Аркадий Стругацкий. «История пришпорена», ей не помешать...: интервью
Аркадий Стругацкий. Читал ли Лем Кафку?: интервью
1989
Аркадий Стругацкий. О Нгуен Динь Тхи и его пьесе: предисловие
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Аркадий и Борис Стругацкие представляют книгу Андрея Столярова «Изгнание беса»
Борис Стругацкий. Интервью с Борисом Стругацким
Аркадий Стругацкий. «За державу обидно...»: интервью
Аркадий Стругацкий. «Мы не знаем вещей, ради которых следует отказаться от фантастики»: интервью
Борис Стругацкий. «...В душе мы оптимисты»: интервью
Борис Стругацкий. Художник невиданных миров: статья
Борис Стругацкий и др. О достоинствах и недостатках: высказывание
Борис Стругацкий. Веселые беседы при свечах: интервью
Борис Стругацкий. [Об иллюстрациях А. Карапетяна]: высказывание
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Атака против гласности: статья
Борис Стругацкий. «Мы не предсказываем будущее...»: интервью
Аркадий Стругацкий. «Оптимизм... взамен наград»: интервью
Аркадий Стругацкий. Мы никогда не целились...: интервью
Борис Стругацкий. «Писать не о том, что у всех на языке...»: интервью
Борис Стругацкий. [Предисловие к повести Н. Ютанова «Путь обмана»]
Борис Стругацкий. Читать интереснее, чем жить?: интервью
Борис Стругацкий и др. Столпы общества о самиздате: опрос
Аркадий Стругацкий. О Соцконе, «утках» и перестройке: интервью
Борис Стругацкий. «В инопланетян не верю»: интервью
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Прогноз: интервью
Борис Стругацкий. [О порядке выступлений от имени Ленинградского семинара фантастов]: высказывание
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. «Это не может быть прощено»: открытое письмо
Аркадий Стругацкий. «Лучше всего надеяться на самих себя»: речь
Борис Стругацкий. Фрагменты выступления Б. Н. Стругацкого на региональном слете любителей фантастики в Сосновом Бору 15.04.89
Борис Стругацкий. [Предисловие к подборке пародий]
Аркадий Стругацкий. [Письмо в редакцию]
Аркадий Стругацкий. «Привет всем членам «Гэйма»!»: высказывание
ИЗ АРХИВА
1987
Борис Стругацкий. Рецензия на повесть Константина Васильева «Мой друг марсианин Контрабас»
Борис Стругацкий. Комментарии к фантастической повести «Улитка на склоне»
Аркадий Стругацкий. Открытое письмо в «Литературную газету»
Аркадий Стругацкий. К вопросу о том, куда торопилось серебристое «вольво»: открытое письмо
Аркадий Стругацкий. Открытое письмо в «Правду»
Аркадий Стругацкий. Рецензия на В. Савченко для «Советского писателя»
1988
Борис Стругацкий. Рецензия на сборник Андрея Измайлова «Шапочный разбор»
Аркадий Стругацкий. Отрывок письма в «Правду»
Аркадий Стругацкий. Открытое письмо Владимиру Щербакову в журнал «В мире книг»
Аркадий Стругацкий. Предисловие [к статье В. Савченко]
Борис Стругацкий. Ответы А. Левинскому
Борис Стругацкий. Ответы Ю. Илкову в журнал ФЭП
1989
Борис Стругацкий. По поводу книги В. Сосноры «Дом дней»
Борис Стругацкий. Ответы на анкету японского журнала «Новая японская литература»
Борис Стругацкий. О книге П. Григоренко
Борис Стругацкий. В печать и в свет!: интервью
Борис Стругацкий. Несколько одобрительных слов по поводу новой повести А. Измайлова
Борис Стругацкий. Четвертое поколение: предисловие
Борис Стругацкий. Стенограмма выступления
III. ДНЕВНИКИ. ЗАПИСНЫЕ КНИЖКИ
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Рабочий дневник, 1971–1987
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Рабочий дневник, 1987–1991
Аркадий Стругацкий. Дневник, 1987–1990
Аркадий Стругацкий. Дневник, 1978–1987
Аркадий Стругацкий. Рабочие записи, 1986–1987
Аркадий Стругацкий. Рабочие записи, 1987–1990
Аркадий Стругацкий. Рабочие записи по сценарию «Жук в муравейнике», 1986–1988
Борис Стругацкий. Дневник, 1985–1988
Борис Стругацкий. Дневник, 1987
Борис Стругацкий и др. Дневник поездок, 1987–1989
IV. ПРИЛОЖЕНИЯ
Необходимые пояснения
Комментарии и примечания
Библиография. 1987–1989 гг.
Указатель имен
Указатель заглавий произведений и их аббревиатур
Вклейка с фотографиями и рисунками
16 страниц: 29 фотографий и 1 рисунок

Заказать можно здесь: lenknigotorg.ru?pss_strug_28

Осталось 6 томов, считая этот.

@темы: Книги, Ссылки, Интервью, Дневники, Библиография, Публицистика, Записные книжки, Сценарии, Библиофильское, «Град обреченный», Туча, «Жук в муравейнике», А.Стругацкий, Улитка на склоне, Собрание сочинений, Б.Стругацкий, Полное собрание сочинений, Отягощенные злом или Сорок лет спустя

---

Любопытно

[silent-gluk]

Г. И. Сагдатуллина
Реальность и «другая реальность»
в повести братьев Стругацких «Улитка на склоне»: позиция героя

В статье анализируются две противоположные реальности внутри
единого хронотопического пространства в повести братьев Стругацких
«Улитка на склоне». Прежде чем перейти к анализу, необходимо выделить характеристики реальности в художественном пространстве. Дмитрий Сергеевич Лихачев устанавливает, что пространство «может быть
большим <…> но оно может также сужаться до тесных границ одной
комнаты <…> может <…> быть или реальным (как в летописи или историческом романе) или воображаемым (как в сказке)»1
. Так и время в
произведении «может идти быстро или медленно, прерывисто или
непрерывно, интенсивно заполняться событиями или течь лениво и
оставаться “пустым”, редко “населенным” событиями»2
.
Следовательно, при сопоставлении двух реальностей внутри единого
художественного целого должны выделяться определенные черты, позволяющие разграничить эти два мира. В рассматриваемой повести «нормальной» реальностью будет являться мир Управления, «другой» же реальностью будет являться мир Леса, а точнее – представление Переца о
мире Леса.


Прежде чем перейти к анализу позиции героя по отношению к «другой реальности», необходимо рассмотреть его мотивировку. Перец – это
внештатный сотрудник, который был прикомандирован к группе Научной охраны в Управлении. Неизвестно, чем занимается эта группа, как и
неизвестно то, чем предстоит заниматься Перецу. В ходе повествования
он не выполняет никаких поручений, наоборот, единственное, чем он
занимается – пытается как можно скорее покинуть Управление. Он подчеркивает, что попал сюда случайно, и делать ему здесь «больше нечего».
До своего приезда Перец часто «думал о лесе, спорил о лесе» и видел
его в своих снах, но, тем не менее, Перец никогда и не думал, что Лес в
самом деле может существовать.
В момент его приезда в Управление
стирается граница между выдуманным Лесом и его настоящим прообразом: «…значит, все, что я думал о нем до сих пор, – игра слабого воображения, бледная немощная ложь»3
. Этот переход оказывается для него
значимым – он становится зацикленным на идее Леса, на желании увидеть его. Именно с созерцания Леса с обрыва начинается само повествование Переца в первой главе: «С этой высоты лес был как пышная пятнистая пена; как огромная, на весь мир, рыхлая губка…»4
. При этом Переца
постоянно мучает желание вернуться обратно на Материк, так как выходить за пределы Управления ему запрещено, и на Лес он может смотреть
только сверху вниз, с обрыва.
Чем больше Перец узнаёт о Лесе от других сотрудников Управления,
тем больше мысли о Лесе приобретают параноидальный характер.
Например, один из сотрудников Управления, Тузик, которому разрешено посещать Лес, во время обеда рассказывает о русалках, которых он
когда-то видел в Лесу, но никогда не придавал этому никакого значения.
В этот самый момент повествование начинает резко прерываться внутренним диалогом Переца: «…Возможно, они живут под водой и выплывают на поверхность, как мы выходим на балкон из прокуренных комнат
в лунную ночь…»5
. Эти переходы начинаются и заканчиваются многоточием, что как бы подчеркивает текучесть и неосознанность мыслей
Переца.
Такие эпизоды случаются неоднократно: в первой главе Тузик рассказывает о своем опыте посещения Леса, где он наблюдал за горячими
болотами, «как щи горячие», после чего Перец мысленно переживает тот
же самый опыт в сознании, по-своему интерпретируя его: «…Зеленое
пахучее изобилие. Изобилие красок, изобилие запахов»6
. Так и событиями позже в той же главе Перецу задают вопрос, «действительно» ли он
хочет туда попасть, после чего герою снова приходят в воображении
необъяснимые образы Леса: «…Зеленые горячие болота, нервные пугливые деревья, русалки…»7
. Получается, что их триггером является какой-либо разговор, связанный с Лесом. Само время в этот момент буквально
останавливается – когда Перец возвращается в реальность, в лице окружающих не замечается какая-либо пауза в ответах Переца и не ощущается какой-либо «пробел» в восприятии окружения самим героем.
Мир Леса, который начинает ощущать и осознавать Перец, подробно описывается в других главах книги, косвенно связанных с Управлением. И именно этот мир в точности повторяет бредовый поток мыслей Переца. Сосредоточенность на идее Леса подпитывается через общение
с теми, кому вход в Лес разрешен. В связи с этим, желание Переца попасть в сам Лес с каждым разом возрастает все больше и больше.
Возникает вопрос – почему некоторым разрешено посещать Лес,
другим же, например, Перецу, категорически запрещено? Чем именно
отличается Перец от всех остальных сотрудников Управления?
Всех окружающих отличает бюрократизм и зацикленность на существующей системе. Над ними нет ничего выше приказа руководства, изза чего они бесконечно заняты бессмысленными делами. Например, когда Перец делает математические вычисления, диктуемые другим сотрудником Кимом, он настороженно восклицает: «Слушай, он ведь врет.
Должно быть сто двадцать»8
. На это ему нетерпеливо отвечают: «Знаю,
знаю». При этом стоит также отметить бесконечный ремонт в гостинице,
под предлогом которого выселяют Переца, хотя на самом деле из-за
просроченной визы, и попытки расшифровать несвязный и бессмысленный поток речи Директора в телефонной трубке по выдуманной и
алогичной системе «Домино» или спирали с переменным ходом. Этого
всего главный герой искренне не понимает и не воспринимает, из-за
чего и проистекает его внутренний протест: «Я всегда делаю наоборот»9
.
Интеллектуальная же часть сотрудников Управления позиционирует
свои действия так: «…дело в том, чтобы содрать с фактов шелуху мистики и суеверий, обнажить субстанцию, сорвав с нее одеяние, напяленное
обывателями и утилитаристами…»10, и их совершенно не беспокоит,
видели ли они этот Лес своими глазами или нет.
Задача Управления состоит в том, чтобы умертвить этот живой Лес:
«…не болота и трясины, а великолепные грязелечебницы, не прыгающие деревья, а продукт высокоразвитой науки; не туземцы, не дикари, а
древняя цивилизация людей гордых, свободных…»11. Эти люди глухи к
Лесу, и именно поэтому им разрешено посещать Лес, а главному герою
нет: «Туда можно только людям, которые никогда о лесе не думали. Которым на лес всегда было наплевать. А ты слишком близко принимаешь
его к сердцу»12
.
Перец освобожден от так называемых «суррогатов», которыми он
объясняет неправильные, с его точки зрения, действия окружающих: «У
них нет только одного: понимания. Они всегда подменяли понимание
какими-нибудь суррогатами: верой, неверием, равнодушием, пренебрежением»13. Более того, Перец признает, что всё Управление главным
образом отличает невежество: «Нет, нет, это не вызов и не злоба, этому
не надо придавать значения. Это просто невежество»14. Этим же качеством он объясняет нежелание признавать ценность мира Леса, на который они привыкли «испражняться». Именно это отсутствие вышеупомянутых установок позволяет Перецу воспринимать Лес по-особенному,
ощущая в нём свою внутреннюю силу.
Эта же гиперфиксация на Лесе заставляет Переца наделить его человеческими качествами: «Добрый и умный, снисходительный и помнящий, внимательный и, может быть, даже благодарный»15. Именно в ночное время суток, когда Управление, по идее, должно спать, он пытается
заговорить с Лесом: «Проснись, – попросил Перец, – Погляди на меня
хотя бы сейчас, когда мы одни, не беспокойся, они все спят. Неужели
тебе никто из нас не нужен?..»16. Пообещав помочь Лесу защитить его от
вторжения Управления, он прощается с ним, чтобы двигаться дальше.
Сильное сопротивление окружающей среды не позволяет Перецу
попасть в Лес, однако, когда появляется случайная возможность и он
действительно оказывается в нем, Перец осознает, что он совершенно
ничего не понимает и не видит. Казалось бы, в его сознании Лес был
столь ярок и динамичен, и наяву происходят совершенно невообразимые действия и события, однако возможность восприятия его в реальности ограничена: «Я рвался сюда, и вот я попал сюда, и я наконец вижу
лес изнутри, и ничего не вижу»17
.
Несоответствие между придуманным образом Леса и действительной
реальностью сводит Переца с ума. Он осознает, что не понимает абсолютно ничего: «Увидеть и не понять – это все равно что придумать.
<…> Вот чем я болен – тоской по пониманию»18. На этом он решается
окончательно покинуть Управление – его ожидания не оправдались, и
он никогда не поймёт и не найдет то, чего ему не суждено ни понять, ни
найти.
Однако Управление не отпускает Переца, все его попытки покинуть
это место остаются тщетными. Он вынужден наблюдать за происходящим алогизмом сотрудников и дальше, но больше нет возможности увидеть с обрыва привычный ему Лес: «Вместо леса под скалой и до самого горизонта лежали плотные облака. Это было похоже на заснеженное
ледяное поле: торосы, снежные барханы, полыньи и трещины…»19
.
Таким образом, благодаря наличию у Переца незапятнанности разума и сознания, отсутствию «готовых истин», невежества и вышеупомянутых «суррогатов», ему открывается возможность понять Лес на эмпирическом, «психомеметическом» уровне, пренебрегая логикой и разумом.
Он ощущает его присутствие, пытается разговаривать с ним, олицетворяя его, при этом осознавая, что весь мир Управления может быть только
проекцией Леса, его «атавистическим сном».
Границы реальности, когда Перец соприкасается с Лесом, размываются – время течёт значительно медленнее, а все устройство неживого
Управления входит в яркий контраст абсолютно диаметральному по
своей природе живому Лесу.

1 Лихачев Д. С. Внутренний мир художественного произведения // Вопросы
литературы. 1968. №8. С. 76.
2 Там же.
3 Стругацкий А. и Б. Улитка на склоне // Собрание сочинений. В 14 т. Т. 5. Улитка на склоне; Второе нашествие марсиан; Отель «У Погибшего Альпиниста» /
А. Стругацкий, Б. Стругацкий. М.: Текст, 1992. С. 18.
4 Там же. С. 7.
5 Там же. С. 13.
6 Там же. С. 16.
7 Там же. С. 19.
8 Там же. С. 20.
9 Там же. С. 16.
10 Там же. С. 20.
11 Там же. С. 21.
12 Там же. С. 19.
13 Там же. С. 45.
14 Там же. С. 9.
15 Там же. С. 44.
16 Там же.
17 Там же. С. 98.
18 Там же. С. 98–99.


Сагдатуллина Г.И. Реальность и "другая реальность" в повести братьев Стругацких "Улитка на склоне": позиция героя // Реальность и "другая реальность" в литературе и культуре: визуальные аспекты: сборник статей / сост. и ред. В.Я.Малкина, С.П.Лавлинский. - М.: Эдитус, 2022.

@темы: Литературоведение, Улитка на склоне