Странноватая подборка...
Записи с темой: the gazette, моя жизнь, мысли в слух. (15)
вторник, 17 декабря 2024
Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
К выходу готовится том Стругацких от "Азбуки", что само по себе нетипично. В серии "Русская литература. Большие книги". Называется "Пикник на обочине: Время выбора". Содержание: "Понедельник начинается в субботу", "Сказка о Тройке", "Улитка на склоне", "Гадкие лебеди", "Пикник на обочине".
![](https://fantlab.ru/images/editions/orig/435632?r=1734378015)
Странноватая подборка...
Странноватая подборка...
воскресенье, 29 сентября 2024
Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Дайджест по Стругацким. Что за чем читать.
Спокойно, Маша, я Дубровский!
Рада, что вы смотрите. В описании список упомянутых книг.
Перед вами гид по творчеству братьев Аркадия и Бориса Стругастких.
Список книг:
Предполуденный цикл.
1. Страна багровых туч
2. Путь на Амальтею
3. Стажёры
Полуденный цикл:
Рассказы и повести:
1. Далёкая Радуга
2. За миллиард лет до конца света
3. Попытка к бегству
Трилогия о Максиме Каммерере:
1. Обитаемый остров
2. Жук в муравейнике
3. Волны гасят ветер
Вне циклов:
1. Пикник на обочине
2. Отель "У погибшего альпиниста"
3. Жиды города Питера
4. Пять ложек эликсира
О НИИЧАВО:
1. Понедельник начинается в субботу
2. Сказка о Тройке
Отсюда: youtu.be/LYzLVbgdHJI?si=KYiCuGhKZhBlz2Mc
Спокойно, Маша, я Дубровский!
Рада, что вы смотрите. В описании список упомянутых книг.
Перед вами гид по творчеству братьев Аркадия и Бориса Стругастких.
Список книг:
Предполуденный цикл.
1. Страна багровых туч
2. Путь на Амальтею
3. Стажёры
Полуденный цикл:
Рассказы и повести:
1. Далёкая Радуга
2. За миллиард лет до конца света
3. Попытка к бегству
Трилогия о Максиме Каммерере:
1. Обитаемый остров
2. Жук в муравейнике
3. Волны гасят ветер
Вне циклов:
1. Пикник на обочине
2. Отель "У погибшего альпиниста"
3. Жиды города Питера
4. Пять ложек эликсира
О НИИЧАВО:
1. Понедельник начинается в субботу
2. Сказка о Тройке
Отсюда: youtu.be/LYzLVbgdHJI?si=KYiCuGhKZhBlz2Mc
четверг, 12 сентября 2024
Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Гамлет из Арканара
07.02.2023 / № 371 / с. 12–13 / Владимир Борисов / Наука и фантастика / 1 Comment
Владимир Борисов
Ничто не предвещало изменения погоды. Они были молоды и полны задора; в стране, казалось, действительно «жить стало веселее»; читатели тепло принимали каждую новую их книжку 1… Поэтому ничего удивительного не было в том, что писатели задумали написать веселую авантюрную историю с приключениями и хохмами, с мушкетерами и пиратами. Поселить на другой планете наблюдателя Земли, пусть он «снимает квартиру у г-на Бонасье и занимается тасканием по городу, толканием в прихожих у вельмож, выпитием в кабачках, дерется на шпагах (но никого не убивает, за ним даже слава такая пошла), бегает за бабами и пр.». Так писал Аркадий Стругацкий брату Борису в марте 1963 года, начиная обсуждение сюжета новой повести «Седьмое небо».
А погода вдруг начала портиться. Началось вроде бы с пустяков, с критических замечаний о «мазне» художников-абстракционистов, и буквально за пару месяцев разверзлись такие хляби небесные, что впору было предположить: уж не закрутилась ли кинопленка жизни в обратную сторону? Методы борьбы с формализмом (и прочими «измами» в литературе и искусстве) были отработаны еще в 1930-х годах, и динозавры пролеткульта и соцреализма с удовольствием продемонстрировали их на молодых «зарвавшихся» мастерах пера, кисти и резца. После совещания секции научно-фантастической и приключенческой литературы 26 марта 1963 года в Москве, на которой Александр Казанцев врезал по «абстракционисту в литературе» Генриху Альтову, осмелившемуся «выступить против постулата скорости света Эйнштейна», а значит, по мнению маститого автора, играющего тем самым на руку фашизму (бульдозерная логика в действии!), Аркадия Стругацкого, ранее ратовавшего за «повесть без современных проблем в голом виде», уже не пришлось убеждать в том, что в башне из слоновой кости не отсидеться.
Это время стало для братьев Стругацких временем мучительного осознания истин, которые теперь, с расстояния пройденных лет, кажутся простыми и ясными, но вовсе не были очевидными тогда. Им стало понятно, что не стоит строить иллюзий относительно устремлений властных структур, что смысл, который вкладывали в понятие коммунизма сами писатели (свободный мир творческих людей), разительно отличается о того, что под этим подразумевают идеологи, для которых коммунизм хорош тем, что при нем народ дружно выполняет любое постановление партии и правительства, а шаг в сторону по-прежнему считается побегом.
Стало ясно также, что показателем свободы в обществе является отношение власти к творческой интеллигенции. В польском литературоведении мне встретилась интересная метафора. Там при описании времен соцреализма власть принято называть «меценатом». И действительно, в те времена щедрая поддержка оказывалась тем, кто «правильно понимал политику партии и правительства». Но в отличие от обычного меценатства дело не ограничивалось только поддержкой. Тех, кто не вписывался в квадратуру круга идеологических установок, начинали гнобить. И Стругацкие решили показать, к чему может привести такое отношение к творческому люду. Намекнуть «лысому дураку», что неуклюжее маневрирование и потакание низменным вкусам заканчивается смещением правителя. Намек не был услышан. И прогноз блистательно исполнился смещением Хрущёва со всех занимаемых постов в октябре 1964-го. (История ничему не учит, и через четверть века сценарий повторится, а Горбачёв пойдет по стопам «кукурузника».)
Но это будет потом, а пока Стругацкие оперативно разрабатывают план «Наблюдателя» (бывшее «Седьмое небо») и приступают к его реализации. Работают споро: в апреле — план, а в июне 1963-го уже написан первый вариант повести, к тому времени еще раз изменившей название. Журнал «Москва» отказался печатать повесть, снисходительно объяснив авторам, что фантастику не публикует, зато на удивление легким был ее путь в издательстве «Молодая гвардия», обеспеченный, впрочем, умелой политикой замечательного редактора Белы Григорьевны Клюевой. И вот 25 мая 1964 года сборник Стругацких, включающий новую повесть «Трудно быть богом», был подписан в печать.
Хорошо помню, сколь мучительным было мое первое знакомство с этой книгой. Навестив Сашу Лукашина, гостившего в нашей деревне, я увидел, что он увлеченно читает какую-то книжку, повизгивая от восторга. Показав на минуту обложку, он более уже не обращал на меня внимания, и мне пришлось пару часов ходить вокруг него кругами в ожидании своей очереди на чтение. Зато потом я был вознагражден…
Мы были не одиноки. Повесть моментально завоевала признание широких читательских кругов. По результатам анкетирования, которое проводил Клуб любителей фантастики МГУ в 1967 году, повесть «Трудно быть богом» уверенно заняла первое место во всех группах (опрашивались школьники, студенты, критики и журналисты, писатели-фантасты, научная интеллигенция; всего 1400 человек). Каждый находил в ней свои прелести: увлекательный сюжет, приключения, антитоталитарные выпады, стилевые и языковые находки. В среде фэнов многочисленные обороты и выражения («почему бы благородному дону…», «хвостом тя по голове!» и т. п.) повести надолго стали своеобразным ключом-паролем для определения «свой-чужой»: достаточно было произнести или распознать такую фразу, чтобы обрести незримую симпатию собеседника. Даже сейчас, спустя почти шестьдесят лет после выхода, ключевые проблемы повести вызывают споры и дискуссии…
Замечу также, что «Трудно быть богом» переведена на 26 языков, это одно из самых известных за рубежом произведений отечественной фантастики, по количеству переизданий в других странах уступающее лишь другой книге Стругацких — «Пикнику на обочине». Правда, нужно сказать, что в переводах довольно часто встречаются искажения смысла, сокращения, упрощения…
Однако далеко не все встретили «Трудно быть богом» восторженно. Господствующая тогда в Советском Союзе идеологическая система не могла не обнаружить в повести настораживающие отклонения от генеральной линии партии и соответственно отреагировала на это. В программной статье видного представителя фантастики «ближнего прицела» Владимира Немцова «Для кого пишут фантасты?», опубликованной в газете «Известия», Стругацкие обвинялись в том, что повесть направлена против интернациональной помощи «отсталым народам», в использовании «тарабарского языка», в описании «пьяных оргий и сомнительных похождений». В защиту писателей выступил Иван Ефремов, назвавший доводы Немцова «нелепейшими обвинениями». Видимо, ряд писем с поддержкой позиции Стругацких тогда не пробился на страницы прессы (лишь много позже было опубликовано письмо известной переводчицы Норы Галь тех лет, убедительно доказывавшей уместность и оригинальность стилевых находок писателей, о которых столь нелестно отзывался Немцов).
Был нанесен удар и из калибра покрупнее. Академик Юрий Францев в тех же «Известиях» разразился статьей, в которой высказывал недоумение, как же это можно столь произвольно обращаться с намертво закрепленными марксистско-ленинским учением понятиями. Разве позволительно в «прогрессивный» феодализм втискивать фашистских штурмовиков? Этот метод «в стиле Бадера — очень веско и на полметра мимо» активно применялся и в дальнейшем для нападок на книги Стругацких и других фантастов, поднимавших актуальнейшие проблемы. Не смея высказать интуитивно ощущаемую мысль (в частности, о том, что социалистический строй по сути своей остается на практике феодальным), такие критики пытались защищать феодализм средневековый, прячась за стандартные формулировки идеологических догм.
Но и среди тех, кто принял книгу, не было единства. Прежде всего разброс мнений касался трактовки финального срыва Антона-Руматы. Анатолий Бритиков считал, что Румата совершил этот поступок, «не справившись с личной ненавистью к дону Рэбе», и осуждал его. А Евгений Неёлов писал, что Румата к этому времени перестал быть «богом», «коммунаром», он стал арканарцем и разделил судьбу Арканара, а потому и не мог поступить иначе. Кто из них прав? На самом деле суть вопроса упрятана совсем в другом. Если считать «Трудно быть богом» продолжением утопии о Полудне XXII века, то следует согласиться с правильностью Теории Бескровного Воздействия, принятой сотрудниками Института экспериментальной истории, а значит, согласиться с тем, что «жернова истории мелют медленно», что никакие попытки с налета изменить ход истории Арканара не имеют смысла и ничего, кроме осуждения, срыв Антона-Руматы вызвать не может. Но соответствует ли это авторскому замыслу? Мне представляется, что «Трудно быть богом» свидетельствует о том, что авторы уже расстались с иллюзиями об утопии коммунистического будущего, и многочисленные намеки в тексте должны подсказать читателю, что сказочка об Арканаре имеет несомненное отношение к нашей современности и нашему недавнему прошлому.
Любопытное исследование проделал в дипломной студенческой работе Константин Рублёв, внимательно исследовав мир Арканара. Ему удалось показать, что этот мир не может в чистом виде соответствовать какой-либо земной исторической эпохе, что на самом деле это мастерски составленная мозаика из самых разных времен и пространств Земли, т. е. условный фон, смоделированный специально для решения писательской задачи. Получается, что претензии к авторам в связи с нарушениями догматических законов развития общества бессмысленны, ибо по большому счету «Трудно быть богом» с литературной точки зрения представляет собой притчу… (Много позже, в 1995-м, Ник Перумов, исходя примерно из таких же позиций, в статье, посвященной фэнтэзи, скажет, что повесть «Трудно быть богом» можно рассматривать как произведение фэнтези, а не научной фантастики).
Не остались в стороне и собратья по перу. Одним из первых оттолкнулся от темы повести Исай Давыдов: «У Стругацких главный герой, Румата, пошел в конце концов рубить эти дикие головы. Но он не имел права этого делать! Книга „Я вернусь через тысячу лет“ создавалась как протест против такого решения проблем». Позже, в 1980-х, с подобным «протестом» напишет свою «Кошку в светлой комнате» Александр Бушков. А вот Ольга Ларионова на вопрос, можно ли рассматривать ее роман «Формула контакта» как спор с «Трудно быть богом», ответила: «Нет, нет. Просто родилась встречная мысль. Искусство породило искусство».
И уж совершенно неожиданным, я бы сказал, побочным «порождением» оказались многочисленные (на сегодня — более ста) сочинения сонета Цурэна, из которого Стругацкие в повести процитировали только одну строчку: «Как лист увядший падает на душу…». Этот «Венок Цурэна» постоянно пополняется и вполне достоин самостоятельного прочтения…
Помнится, с самой первой встречи с повестью у меня перед глазами вставали четкие, красочные картины событий в Арканаре, которые просто просились на киноэкран. Думаю, не у меня одного. Предпринимались самодеятельные инсценировки повести (Людмила Абрамова вспоминает, к примеру, что сцены из «Трудно быть богом» разыгрывали маленькие Никита и Аркадий Высоцкие). Поэтому нет ничего удивительного в том, что вскоре после выхода повести Борис Стругацкий и Алексей Герман садятся писать сценарий о Румате. Сценарий был благополучно написан, режиссер готовился к съемкам, но реальная история внесла свои коррективы в этот процесс. После того, как советские танки в августе 1968 года вошли в Прагу, ни о какой экранизации «Трудно быть богом» не могло быть и речи: теоретические рассуждения Руматы о невозможности активного вмешательства землян в жизнь Арканара наполнились зримыми реальными событиями…
К этому времени братья Стругацкие уже написали несколько других произведений (и кое-что смогли опубликовать), на фоне которых «Трудно быть богом» выглядела невинной шалостью, и критика переключилась на «разоблачение» новых провинностей писателей, а повествование о Румате теперь уже приводилось в пример того, как фантастам следовало бы писать нынче. Борис Натанович в своих «Комментариях к пройденному» добродушно вспоминает: «Идеологические шавки еще иногда потявкивали на этот роман из своих подворотен, но тут подоспели у нас „Сказка о Тройке“, „Хищные вещи века“, „Улитка на склоне“ — и роман „Трудно быть богом“ на их фоне вдруг, неожиданно для авторов, сделался даже неким образцом для подражания. Стругацким уже выговаривали: что же вы, вот возьмите „Трудно быть богом“ — ведь можете же, если захотите, почему бы вам не работать и дальше в таком ключе?..» Как сказал в аналогичной ситуации Булат Окуджава: «Ну разве можно таких идеологов принимать всерьез?»
Застой 1970-х и сумятица начала 1980-х внесли некоторое успокоение в восприятие повести. Она периодически переиздавалась (впрочем, переиздания явно не поспевали за читательским спросом), вызывала споры в среде фэнов, регулярно использовалась критиками в их литературоведческих построениях, служила основой для появления новых стихов и песен (из коих можно выделить «Ведьму (сон Киры)» Раисы Абельской), но я бы не сказал, что в исследованиях тех времен появлялась какая-то благородная сумасшедшинка, новое видение проблем и сюжета повести. Думаю, прежде всего это связано было с тем, что появлялись всё новые и новые произведения братьев Стругацких, и практически каждое из них было явлением, заставлявшим иногда переосмысливать всё предыдущее, написанное ими. И «Трудно быть богом» служит связующим звеном, к примеру, к проблематике прогрессорства (не случайно Тойво Глумов в повести «Волны гасят ветер» топчет арканарскую брусчатку, а у читателей распространилось мнение о том, что именно Румата был одним из первых прогрессоров, хотя тема прогрессорства, как и сам этот термин, появились гораздо позже).
Тем не менее в Мире Полудня Арканар по-прежнему оставался обособленным, хотя в некоторых вариантах авторской пьесы по мотивам повести вдруг появлялись неожиданные ниточки к другим произведениям (например, в первой редакции пьесы действие происходит на Гиганде, куда Максим (!) Литвинчёв, будущий Румата, попадает примерно так же, как Максим Каммерер на Саракш).
Попытка «переосмысления» повести была предпринята в конце 1980-х, когда отношения между Стругацкими и издательством «Молодая гвардия» перешли на уровень военного конфликта. В. Жарков в послесловии к сборнику Е. Хрунова, Л. Хачатурьянца «Здравствуй, Фобос!» (интересно, вспомнит ли кто-нибудь, о чем повествовали рассказы этого сборника?) писал: «Впрочем, и носители социальной идеи в бескрылой фантастике, взахлеб выдаваемые иными нуль-критиками за героев светлого будущего, увешанные средневековыми реалиями вроде мечей, ножей, арбалетов и действующие во имя этого будущего на планете туземцев (как это у Стругацких в „Трудно быть богом“), любят помечтать совершенно приземленно, например, в объятиях милой туземочки Киры, как это делает некий Румата. А когда дом, где носитель светлых идей называет туземочку своей маленькой, осаждают и мелодраматическая концовка вызывает усмешку у самых нетребовательных читателей поп-фантастики, Румата, этот разведчик и носитель идей, сокрушает дикарей и аборигенов, снося им головы так, что его сотоварищи, тоже носители светлых идей, потом говорят: „видно было, где он шел“. После таких носителей света, говоря языком вполне земного фольклора, там, где они прошли, делать нечего: все мертвы».
В тенденциозном сборнике «В мире фантастики» самозванный «Совет фантастов» интересовался: «Хотелось бы услышать мнение читателей и критиков <…> о „коммунистической“ повести „Трудно быть богом“, в которой нет ни одной новой идеи, зато есть воспевание массовых убийств и кровной мести».
Я воздержусь от комментирования сего злобного вякания мосек из-под подворотни, но отмечу один интересный момент: здесь как само собой разумеющееся содержится утверждение, что в повести «нет ни одной новой идеи». Это утверждение констатирует тот факт, что за двадцать лет идеи вмешательства/невмешательства в ход истории, в начале 1960-х бывшие для советской фантастики оригинальными и новыми, что называется, патентной чистоты, действительно органично вошли в комплекс идей, формирующих мировоззрение современного человека. И это вызывает совершенно новый подход к прочтению повести, на чем я остановлюсь чуть позже.
В это же время немецкий продюсер и режиссер Питер Фляйшман предпринимает попытку экранизировать «Трудно быть богом». Забавно, что Алексей Герман попробовал принять в этом участие, и Фляйшман формально согласен был принять его услуги в качестве режиссереа. Но Герман настаивал на том, чтобы в основу постановки был положен другой сценарий, не тот, который уже был подготовлен (кстати, без участия самих Стругацких), и сотрудничество не состоялось. Результатом стал красочный, по-западному сколоченный боевик, изрядно потерявший и философскую глубину повести, и трагичность положения Руматы…
Новую сумасшедшую гипотезу о том, что послужило причиной смерти Киры, на Стругацких чтениях во Владимире высказал Павел Поляков. Позже Сергей Переслегин озвучил ее в послесловии к «Трудно быть богом» в «Мирах братьев Стругацких». Согласно этой гипотезе, выгоднее всех было подтолкнуть Румату к уничтожению Рэбы бунтарю Арате, а потому он и пошел на это провокационное убийство с неистовством настоящего революционера. Мне кажется, эта гипотеза имеет логическую нестыковку: ведь это мы знаем, какие чувства испытывал к Кире землянин Полудня Антон, а с точки зрения Араты вряд ли благородный дон Румата мог бы так отреагировать на смерть простолюдинки. Тем не менее эта гипотеза весьма характерно демонстрирует изменение восприятия повести в наше бурное время переоценки старых ценностей.
Толчком к появлению новых произведений, использующих реалии «Трудно быть богом», стал проект Андрея Черткова «Время учеников». В самом трехтомнике «учеников» лишь один текст напрямую примыкает к повести, рассказ Елены Первушиной «Черная месса Арканара» о встрече землян с гипотетическими Странниками. К сожалению, не была опубликована повесть Ника Перумова «Суд» о рассмотрении провала Руматы в земной Комиссии по Этике. Тем не менее регулярно появляются всё новые и новые книги, так или иначе связанные с «Трудно быть богом». Иногда это откровенная попытка всё перевернуть с ног на голову, как в повести Вадима Кирпичёва «Трудно быть Рэбой». Иногда, как в романе Мэдилайн Симонс (Елены Хаецкой) «Меч и радуга», заимствование набора персонажей. Иногда — заимствование фабулы, как в повести «Меченая молнией» Натальи Гайдамаки. Иногда — спор с отдельными положениями, как в романе Александра Громова «Властелин пустоты», автор которого утверждает, что в нем изображены последствия «применения гипноизлучателей для того, чтобы улучшить природу человеческую», идеи, с порога отвергнутой благородным Руматой в романе Стругацких «Трудно быть богом». Владимир Свержин вообще решил разрабатывать сериал «Институт экспериментальной истории».
И вот здесь имеет смысл вернуться к современным подходам прочтения повести Стругацких. Как-то так получилось, что многие читатели, познакомившиеся с «Трудно быть богом» только теперь и зачастую уже после того, как прочли другие книги, связанные с повестью идейно, воспринимают сюжет и смысл повести упрощенно. Набор претензий к «Трудно быть богом», почерпнутый мной из различных сетевых разговоров, широк. Стоило ли воспевать интеллигенцию, гнилую и продажную прослойку общества? Почему Румата ведет себя так неумело и неуверенно? Почему он не организовал настоящий сбор разведданных, этот никудышный резидент, совершенно не похожий на реальных мастеров? Наконец, что это вообще за рафинированный подход к проблеме «вмешиваться или не вмешиваться»? Ведь ежу ясно, что вмешиваться! И еще как вмешиваться! Так, чтоб перья полетели!
В интервью 2001 года Борис Стругацкий писал: «Наш Румата задуман как фигура беспросветно трагическая. Человек, который пытается изменить естественный (то есть кровавый и грязный) ход истории и даже обладает, казалось бы, всеми возможностями сделать это (могучая сверхцивилизация стоит за его плечами), но в конечном итоге оказывается бессилен и, по сути, предает все те идеи и принципы, во имя которых жил и работал: терпимость, человеколюбие, милосердие. „Божьи мельницы мелют медленно“, и ничего нельзя сделать в истории за время одной человеческой жизни — разве что еще более увеличить количество страданий, крови и грязи. Так уж она, история людей, устроена. Не станет дерево расти быстрее, если тянуть его вверх за ветки. А если хочешь, чтобы что-нибудь хорошее случилось через сто лет, — начинай прямо сейчас».
Может быть, простота решений, предлагаемая некоторыми нынешними читателями повести, объясняется их инфантильностью, неумением представить проблему во всей полноте, неспособностью вообразить последствия этих «простых решений». Помните, как решительно ломал дрова на Саракше Максим Каммерер? И все-таки меня радуют эти разговоры. Ведь они неопровержимо свидетельствуют о том, что книга живет, что она по-прежнему актуальна!
В 1999 году режиссер Алексей Герман снова вернулся к старому замыслу снять фильм «Трудно быть богом». С согласия Бориса Стругацкого он вместе с женой Светланой Кармалитой написал новый сценарий и приступил к съемкам. Словно в укор событиям 1968 года, Герман решил делать натурные съемки в Чехии. Арканар был построен в окрестностях замка Точник. Работа над картиной продолжалась около четырнадцати лет и была завершена сыном режиссера. Ни Борис Стругацкий, ни сам Алексей Герман не дожили до этого момента.
Мягко выражаясь, эпатирующие известия об этой работе принимались ценителями повести настороженно, если не сказать в штыки. Дело доходило до того, что добровольные помощники предлагали Борису Стругацкому свою помощь в ведении судебного разбирательства против Алексея Германа, на что мэтр со свойственной ему интеллигентностью мягко отвечал, что не представляет, какое такое надругательство над «Трудно быть богом» может совершить давний друг. Более того, он считал, что лишь Герман сможет достойно экранизировать повесть.
Многие не представляли в роли Руматы актера Леонида Ярмольника, который ассоциировался обычно с комедийными ролями. Сам Ярмольник так определял смысл фильма: это кино про то, что люди вообще не меняются — на протяжении веков. Это фильм о безысходности, о крушении иллюзий человеческих, о невозможности изменить мир даже при исключительных возможностях.
И хотя выход фильма был воспринят зрителями неоднозначно, в марте 2015 года на церемонии награждения кинопремией «Ника» картина получила семь наград.
А повесть «Трудно быть богом» продолжает переиздаваться как на русском, так и на многих других языках.
Владимир Борисов
1 См. также: Борисов В. Странные лепестки с необозримых материков непознанного // ТрВ-Наука № 370 от 24.01.2023.
Отсюда: www.trv-science.ru/2023/02/hamlet-iz-arkanara/
07.02.2023 / № 371 / с. 12–13 / Владимир Борисов / Наука и фантастика / 1 Comment
Владимир Борисов
Ничто не предвещало изменения погоды. Они были молоды и полны задора; в стране, казалось, действительно «жить стало веселее»; читатели тепло принимали каждую новую их книжку 1… Поэтому ничего удивительного не было в том, что писатели задумали написать веселую авантюрную историю с приключениями и хохмами, с мушкетерами и пиратами. Поселить на другой планете наблюдателя Земли, пусть он «снимает квартиру у г-на Бонасье и занимается тасканием по городу, толканием в прихожих у вельмож, выпитием в кабачках, дерется на шпагах (но никого не убивает, за ним даже слава такая пошла), бегает за бабами и пр.». Так писал Аркадий Стругацкий брату Борису в марте 1963 года, начиная обсуждение сюжета новой повести «Седьмое небо».
А погода вдруг начала портиться. Началось вроде бы с пустяков, с критических замечаний о «мазне» художников-абстракционистов, и буквально за пару месяцев разверзлись такие хляби небесные, что впору было предположить: уж не закрутилась ли кинопленка жизни в обратную сторону? Методы борьбы с формализмом (и прочими «измами» в литературе и искусстве) были отработаны еще в 1930-х годах, и динозавры пролеткульта и соцреализма с удовольствием продемонстрировали их на молодых «зарвавшихся» мастерах пера, кисти и резца. После совещания секции научно-фантастической и приключенческой литературы 26 марта 1963 года в Москве, на которой Александр Казанцев врезал по «абстракционисту в литературе» Генриху Альтову, осмелившемуся «выступить против постулата скорости света Эйнштейна», а значит, по мнению маститого автора, играющего тем самым на руку фашизму (бульдозерная логика в действии!), Аркадия Стругацкого, ранее ратовавшего за «повесть без современных проблем в голом виде», уже не пришлось убеждать в том, что в башне из слоновой кости не отсидеться.
Это время стало для братьев Стругацких временем мучительного осознания истин, которые теперь, с расстояния пройденных лет, кажутся простыми и ясными, но вовсе не были очевидными тогда. Им стало понятно, что не стоит строить иллюзий относительно устремлений властных структур, что смысл, который вкладывали в понятие коммунизма сами писатели (свободный мир творческих людей), разительно отличается о того, что под этим подразумевают идеологи, для которых коммунизм хорош тем, что при нем народ дружно выполняет любое постановление партии и правительства, а шаг в сторону по-прежнему считается побегом.
Стало ясно также, что показателем свободы в обществе является отношение власти к творческой интеллигенции. В польском литературоведении мне встретилась интересная метафора. Там при описании времен соцреализма власть принято называть «меценатом». И действительно, в те времена щедрая поддержка оказывалась тем, кто «правильно понимал политику партии и правительства». Но в отличие от обычного меценатства дело не ограничивалось только поддержкой. Тех, кто не вписывался в квадратуру круга идеологических установок, начинали гнобить. И Стругацкие решили показать, к чему может привести такое отношение к творческому люду. Намекнуть «лысому дураку», что неуклюжее маневрирование и потакание низменным вкусам заканчивается смещением правителя. Намек не был услышан. И прогноз блистательно исполнился смещением Хрущёва со всех занимаемых постов в октябре 1964-го. (История ничему не учит, и через четверть века сценарий повторится, а Горбачёв пойдет по стопам «кукурузника».)
Но это будет потом, а пока Стругацкие оперативно разрабатывают план «Наблюдателя» (бывшее «Седьмое небо») и приступают к его реализации. Работают споро: в апреле — план, а в июне 1963-го уже написан первый вариант повести, к тому времени еще раз изменившей название. Журнал «Москва» отказался печатать повесть, снисходительно объяснив авторам, что фантастику не публикует, зато на удивление легким был ее путь в издательстве «Молодая гвардия», обеспеченный, впрочем, умелой политикой замечательного редактора Белы Григорьевны Клюевой. И вот 25 мая 1964 года сборник Стругацких, включающий новую повесть «Трудно быть богом», был подписан в печать.
Хорошо помню, сколь мучительным было мое первое знакомство с этой книгой. Навестив Сашу Лукашина, гостившего в нашей деревне, я увидел, что он увлеченно читает какую-то книжку, повизгивая от восторга. Показав на минуту обложку, он более уже не обращал на меня внимания, и мне пришлось пару часов ходить вокруг него кругами в ожидании своей очереди на чтение. Зато потом я был вознагражден…
Мы были не одиноки. Повесть моментально завоевала признание широких читательских кругов. По результатам анкетирования, которое проводил Клуб любителей фантастики МГУ в 1967 году, повесть «Трудно быть богом» уверенно заняла первое место во всех группах (опрашивались школьники, студенты, критики и журналисты, писатели-фантасты, научная интеллигенция; всего 1400 человек). Каждый находил в ней свои прелести: увлекательный сюжет, приключения, антитоталитарные выпады, стилевые и языковые находки. В среде фэнов многочисленные обороты и выражения («почему бы благородному дону…», «хвостом тя по голове!» и т. п.) повести надолго стали своеобразным ключом-паролем для определения «свой-чужой»: достаточно было произнести или распознать такую фразу, чтобы обрести незримую симпатию собеседника. Даже сейчас, спустя почти шестьдесят лет после выхода, ключевые проблемы повести вызывают споры и дискуссии…
Замечу также, что «Трудно быть богом» переведена на 26 языков, это одно из самых известных за рубежом произведений отечественной фантастики, по количеству переизданий в других странах уступающее лишь другой книге Стругацких — «Пикнику на обочине». Правда, нужно сказать, что в переводах довольно часто встречаются искажения смысла, сокращения, упрощения…
Однако далеко не все встретили «Трудно быть богом» восторженно. Господствующая тогда в Советском Союзе идеологическая система не могла не обнаружить в повести настораживающие отклонения от генеральной линии партии и соответственно отреагировала на это. В программной статье видного представителя фантастики «ближнего прицела» Владимира Немцова «Для кого пишут фантасты?», опубликованной в газете «Известия», Стругацкие обвинялись в том, что повесть направлена против интернациональной помощи «отсталым народам», в использовании «тарабарского языка», в описании «пьяных оргий и сомнительных похождений». В защиту писателей выступил Иван Ефремов, назвавший доводы Немцова «нелепейшими обвинениями». Видимо, ряд писем с поддержкой позиции Стругацких тогда не пробился на страницы прессы (лишь много позже было опубликовано письмо известной переводчицы Норы Галь тех лет, убедительно доказывавшей уместность и оригинальность стилевых находок писателей, о которых столь нелестно отзывался Немцов).
Был нанесен удар и из калибра покрупнее. Академик Юрий Францев в тех же «Известиях» разразился статьей, в которой высказывал недоумение, как же это можно столь произвольно обращаться с намертво закрепленными марксистско-ленинским учением понятиями. Разве позволительно в «прогрессивный» феодализм втискивать фашистских штурмовиков? Этот метод «в стиле Бадера — очень веско и на полметра мимо» активно применялся и в дальнейшем для нападок на книги Стругацких и других фантастов, поднимавших актуальнейшие проблемы. Не смея высказать интуитивно ощущаемую мысль (в частности, о том, что социалистический строй по сути своей остается на практике феодальным), такие критики пытались защищать феодализм средневековый, прячась за стандартные формулировки идеологических догм.
Но и среди тех, кто принял книгу, не было единства. Прежде всего разброс мнений касался трактовки финального срыва Антона-Руматы. Анатолий Бритиков считал, что Румата совершил этот поступок, «не справившись с личной ненавистью к дону Рэбе», и осуждал его. А Евгений Неёлов писал, что Румата к этому времени перестал быть «богом», «коммунаром», он стал арканарцем и разделил судьбу Арканара, а потому и не мог поступить иначе. Кто из них прав? На самом деле суть вопроса упрятана совсем в другом. Если считать «Трудно быть богом» продолжением утопии о Полудне XXII века, то следует согласиться с правильностью Теории Бескровного Воздействия, принятой сотрудниками Института экспериментальной истории, а значит, согласиться с тем, что «жернова истории мелют медленно», что никакие попытки с налета изменить ход истории Арканара не имеют смысла и ничего, кроме осуждения, срыв Антона-Руматы вызвать не может. Но соответствует ли это авторскому замыслу? Мне представляется, что «Трудно быть богом» свидетельствует о том, что авторы уже расстались с иллюзиями об утопии коммунистического будущего, и многочисленные намеки в тексте должны подсказать читателю, что сказочка об Арканаре имеет несомненное отношение к нашей современности и нашему недавнему прошлому.
Любопытное исследование проделал в дипломной студенческой работе Константин Рублёв, внимательно исследовав мир Арканара. Ему удалось показать, что этот мир не может в чистом виде соответствовать какой-либо земной исторической эпохе, что на самом деле это мастерски составленная мозаика из самых разных времен и пространств Земли, т. е. условный фон, смоделированный специально для решения писательской задачи. Получается, что претензии к авторам в связи с нарушениями догматических законов развития общества бессмысленны, ибо по большому счету «Трудно быть богом» с литературной точки зрения представляет собой притчу… (Много позже, в 1995-м, Ник Перумов, исходя примерно из таких же позиций, в статье, посвященной фэнтэзи, скажет, что повесть «Трудно быть богом» можно рассматривать как произведение фэнтези, а не научной фантастики).
Не остались в стороне и собратья по перу. Одним из первых оттолкнулся от темы повести Исай Давыдов: «У Стругацких главный герой, Румата, пошел в конце концов рубить эти дикие головы. Но он не имел права этого делать! Книга „Я вернусь через тысячу лет“ создавалась как протест против такого решения проблем». Позже, в 1980-х, с подобным «протестом» напишет свою «Кошку в светлой комнате» Александр Бушков. А вот Ольга Ларионова на вопрос, можно ли рассматривать ее роман «Формула контакта» как спор с «Трудно быть богом», ответила: «Нет, нет. Просто родилась встречная мысль. Искусство породило искусство».
И уж совершенно неожиданным, я бы сказал, побочным «порождением» оказались многочисленные (на сегодня — более ста) сочинения сонета Цурэна, из которого Стругацкие в повести процитировали только одну строчку: «Как лист увядший падает на душу…». Этот «Венок Цурэна» постоянно пополняется и вполне достоин самостоятельного прочтения…
Помнится, с самой первой встречи с повестью у меня перед глазами вставали четкие, красочные картины событий в Арканаре, которые просто просились на киноэкран. Думаю, не у меня одного. Предпринимались самодеятельные инсценировки повести (Людмила Абрамова вспоминает, к примеру, что сцены из «Трудно быть богом» разыгрывали маленькие Никита и Аркадий Высоцкие). Поэтому нет ничего удивительного в том, что вскоре после выхода повести Борис Стругацкий и Алексей Герман садятся писать сценарий о Румате. Сценарий был благополучно написан, режиссер готовился к съемкам, но реальная история внесла свои коррективы в этот процесс. После того, как советские танки в августе 1968 года вошли в Прагу, ни о какой экранизации «Трудно быть богом» не могло быть и речи: теоретические рассуждения Руматы о невозможности активного вмешательства землян в жизнь Арканара наполнились зримыми реальными событиями…
К этому времени братья Стругацкие уже написали несколько других произведений (и кое-что смогли опубликовать), на фоне которых «Трудно быть богом» выглядела невинной шалостью, и критика переключилась на «разоблачение» новых провинностей писателей, а повествование о Румате теперь уже приводилось в пример того, как фантастам следовало бы писать нынче. Борис Натанович в своих «Комментариях к пройденному» добродушно вспоминает: «Идеологические шавки еще иногда потявкивали на этот роман из своих подворотен, но тут подоспели у нас „Сказка о Тройке“, „Хищные вещи века“, „Улитка на склоне“ — и роман „Трудно быть богом“ на их фоне вдруг, неожиданно для авторов, сделался даже неким образцом для подражания. Стругацким уже выговаривали: что же вы, вот возьмите „Трудно быть богом“ — ведь можете же, если захотите, почему бы вам не работать и дальше в таком ключе?..» Как сказал в аналогичной ситуации Булат Окуджава: «Ну разве можно таких идеологов принимать всерьез?»
Застой 1970-х и сумятица начала 1980-х внесли некоторое успокоение в восприятие повести. Она периодически переиздавалась (впрочем, переиздания явно не поспевали за читательским спросом), вызывала споры в среде фэнов, регулярно использовалась критиками в их литературоведческих построениях, служила основой для появления новых стихов и песен (из коих можно выделить «Ведьму (сон Киры)» Раисы Абельской), но я бы не сказал, что в исследованиях тех времен появлялась какая-то благородная сумасшедшинка, новое видение проблем и сюжета повести. Думаю, прежде всего это связано было с тем, что появлялись всё новые и новые произведения братьев Стругацких, и практически каждое из них было явлением, заставлявшим иногда переосмысливать всё предыдущее, написанное ими. И «Трудно быть богом» служит связующим звеном, к примеру, к проблематике прогрессорства (не случайно Тойво Глумов в повести «Волны гасят ветер» топчет арканарскую брусчатку, а у читателей распространилось мнение о том, что именно Румата был одним из первых прогрессоров, хотя тема прогрессорства, как и сам этот термин, появились гораздо позже).
Тем не менее в Мире Полудня Арканар по-прежнему оставался обособленным, хотя в некоторых вариантах авторской пьесы по мотивам повести вдруг появлялись неожиданные ниточки к другим произведениям (например, в первой редакции пьесы действие происходит на Гиганде, куда Максим (!) Литвинчёв, будущий Румата, попадает примерно так же, как Максим Каммерер на Саракш).
Попытка «переосмысления» повести была предпринята в конце 1980-х, когда отношения между Стругацкими и издательством «Молодая гвардия» перешли на уровень военного конфликта. В. Жарков в послесловии к сборнику Е. Хрунова, Л. Хачатурьянца «Здравствуй, Фобос!» (интересно, вспомнит ли кто-нибудь, о чем повествовали рассказы этого сборника?) писал: «Впрочем, и носители социальной идеи в бескрылой фантастике, взахлеб выдаваемые иными нуль-критиками за героев светлого будущего, увешанные средневековыми реалиями вроде мечей, ножей, арбалетов и действующие во имя этого будущего на планете туземцев (как это у Стругацких в „Трудно быть богом“), любят помечтать совершенно приземленно, например, в объятиях милой туземочки Киры, как это делает некий Румата. А когда дом, где носитель светлых идей называет туземочку своей маленькой, осаждают и мелодраматическая концовка вызывает усмешку у самых нетребовательных читателей поп-фантастики, Румата, этот разведчик и носитель идей, сокрушает дикарей и аборигенов, снося им головы так, что его сотоварищи, тоже носители светлых идей, потом говорят: „видно было, где он шел“. После таких носителей света, говоря языком вполне земного фольклора, там, где они прошли, делать нечего: все мертвы».
В тенденциозном сборнике «В мире фантастики» самозванный «Совет фантастов» интересовался: «Хотелось бы услышать мнение читателей и критиков <…> о „коммунистической“ повести „Трудно быть богом“, в которой нет ни одной новой идеи, зато есть воспевание массовых убийств и кровной мести».
Я воздержусь от комментирования сего злобного вякания мосек из-под подворотни, но отмечу один интересный момент: здесь как само собой разумеющееся содержится утверждение, что в повести «нет ни одной новой идеи». Это утверждение констатирует тот факт, что за двадцать лет идеи вмешательства/невмешательства в ход истории, в начале 1960-х бывшие для советской фантастики оригинальными и новыми, что называется, патентной чистоты, действительно органично вошли в комплекс идей, формирующих мировоззрение современного человека. И это вызывает совершенно новый подход к прочтению повести, на чем я остановлюсь чуть позже.
В это же время немецкий продюсер и режиссер Питер Фляйшман предпринимает попытку экранизировать «Трудно быть богом». Забавно, что Алексей Герман попробовал принять в этом участие, и Фляйшман формально согласен был принять его услуги в качестве режиссереа. Но Герман настаивал на том, чтобы в основу постановки был положен другой сценарий, не тот, который уже был подготовлен (кстати, без участия самих Стругацких), и сотрудничество не состоялось. Результатом стал красочный, по-западному сколоченный боевик, изрядно потерявший и философскую глубину повести, и трагичность положения Руматы…
Новую сумасшедшую гипотезу о том, что послужило причиной смерти Киры, на Стругацких чтениях во Владимире высказал Павел Поляков. Позже Сергей Переслегин озвучил ее в послесловии к «Трудно быть богом» в «Мирах братьев Стругацких». Согласно этой гипотезе, выгоднее всех было подтолкнуть Румату к уничтожению Рэбы бунтарю Арате, а потому он и пошел на это провокационное убийство с неистовством настоящего революционера. Мне кажется, эта гипотеза имеет логическую нестыковку: ведь это мы знаем, какие чувства испытывал к Кире землянин Полудня Антон, а с точки зрения Араты вряд ли благородный дон Румата мог бы так отреагировать на смерть простолюдинки. Тем не менее эта гипотеза весьма характерно демонстрирует изменение восприятия повести в наше бурное время переоценки старых ценностей.
Толчком к появлению новых произведений, использующих реалии «Трудно быть богом», стал проект Андрея Черткова «Время учеников». В самом трехтомнике «учеников» лишь один текст напрямую примыкает к повести, рассказ Елены Первушиной «Черная месса Арканара» о встрече землян с гипотетическими Странниками. К сожалению, не была опубликована повесть Ника Перумова «Суд» о рассмотрении провала Руматы в земной Комиссии по Этике. Тем не менее регулярно появляются всё новые и новые книги, так или иначе связанные с «Трудно быть богом». Иногда это откровенная попытка всё перевернуть с ног на голову, как в повести Вадима Кирпичёва «Трудно быть Рэбой». Иногда, как в романе Мэдилайн Симонс (Елены Хаецкой) «Меч и радуга», заимствование набора персонажей. Иногда — заимствование фабулы, как в повести «Меченая молнией» Натальи Гайдамаки. Иногда — спор с отдельными положениями, как в романе Александра Громова «Властелин пустоты», автор которого утверждает, что в нем изображены последствия «применения гипноизлучателей для того, чтобы улучшить природу человеческую», идеи, с порога отвергнутой благородным Руматой в романе Стругацких «Трудно быть богом». Владимир Свержин вообще решил разрабатывать сериал «Институт экспериментальной истории».
И вот здесь имеет смысл вернуться к современным подходам прочтения повести Стругацких. Как-то так получилось, что многие читатели, познакомившиеся с «Трудно быть богом» только теперь и зачастую уже после того, как прочли другие книги, связанные с повестью идейно, воспринимают сюжет и смысл повести упрощенно. Набор претензий к «Трудно быть богом», почерпнутый мной из различных сетевых разговоров, широк. Стоило ли воспевать интеллигенцию, гнилую и продажную прослойку общества? Почему Румата ведет себя так неумело и неуверенно? Почему он не организовал настоящий сбор разведданных, этот никудышный резидент, совершенно не похожий на реальных мастеров? Наконец, что это вообще за рафинированный подход к проблеме «вмешиваться или не вмешиваться»? Ведь ежу ясно, что вмешиваться! И еще как вмешиваться! Так, чтоб перья полетели!
В интервью 2001 года Борис Стругацкий писал: «Наш Румата задуман как фигура беспросветно трагическая. Человек, который пытается изменить естественный (то есть кровавый и грязный) ход истории и даже обладает, казалось бы, всеми возможностями сделать это (могучая сверхцивилизация стоит за его плечами), но в конечном итоге оказывается бессилен и, по сути, предает все те идеи и принципы, во имя которых жил и работал: терпимость, человеколюбие, милосердие. „Божьи мельницы мелют медленно“, и ничего нельзя сделать в истории за время одной человеческой жизни — разве что еще более увеличить количество страданий, крови и грязи. Так уж она, история людей, устроена. Не станет дерево расти быстрее, если тянуть его вверх за ветки. А если хочешь, чтобы что-нибудь хорошее случилось через сто лет, — начинай прямо сейчас».
Может быть, простота решений, предлагаемая некоторыми нынешними читателями повести, объясняется их инфантильностью, неумением представить проблему во всей полноте, неспособностью вообразить последствия этих «простых решений». Помните, как решительно ломал дрова на Саракше Максим Каммерер? И все-таки меня радуют эти разговоры. Ведь они неопровержимо свидетельствуют о том, что книга живет, что она по-прежнему актуальна!
В 1999 году режиссер Алексей Герман снова вернулся к старому замыслу снять фильм «Трудно быть богом». С согласия Бориса Стругацкого он вместе с женой Светланой Кармалитой написал новый сценарий и приступил к съемкам. Словно в укор событиям 1968 года, Герман решил делать натурные съемки в Чехии. Арканар был построен в окрестностях замка Точник. Работа над картиной продолжалась около четырнадцати лет и была завершена сыном режиссера. Ни Борис Стругацкий, ни сам Алексей Герман не дожили до этого момента.
Мягко выражаясь, эпатирующие известия об этой работе принимались ценителями повести настороженно, если не сказать в штыки. Дело доходило до того, что добровольные помощники предлагали Борису Стругацкому свою помощь в ведении судебного разбирательства против Алексея Германа, на что мэтр со свойственной ему интеллигентностью мягко отвечал, что не представляет, какое такое надругательство над «Трудно быть богом» может совершить давний друг. Более того, он считал, что лишь Герман сможет достойно экранизировать повесть.
Многие не представляли в роли Руматы актера Леонида Ярмольника, который ассоциировался обычно с комедийными ролями. Сам Ярмольник так определял смысл фильма: это кино про то, что люди вообще не меняются — на протяжении веков. Это фильм о безысходности, о крушении иллюзий человеческих, о невозможности изменить мир даже при исключительных возможностях.
И хотя выход фильма был воспринят зрителями неоднозначно, в марте 2015 года на церемонии награждения кинопремией «Ника» картина получила семь наград.
А повесть «Трудно быть богом» продолжает переиздаваться как на русском, так и на многих других языках.
Владимир Борисов
1 См. также: Борисов В. Странные лепестки с необозримых материков непознанного // ТрВ-Наука № 370 от 24.01.2023.
Отсюда: www.trv-science.ru/2023/02/hamlet-iz-arkanara/
вторник, 13 августа 2024
Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Сказание об «Обитаемом острове»
07.05.2024 / № 403 / с. 10–11 / Войцех Кайтох / Наука и фантастика / 2 комментария
Войцех Мацей Кайтох (Wojciech Maciej Kajtoch, родился 19 апреля 1957 года в Кракове) — филолог, литературовед, исследователь средств массовой информации, литературный критик, поэт. В 1976–1980 годах изучал полонистику в Институте польской филологии Ягеллонского университета. В 1983 году защитил диплом на тему «Трилогия Владислава Терлецкого о январском восстании»; в 1987 году закончил двухлетние Высшие литературные курсы при Литературном институте им. Горького в Москве; в 1991 году в Варшавском университете защитил диссертацию в области гуманитарных наук о творчестве Аркадия и Бориса Стругацких. В 2009 году за двухтомную работу «Языковые образы мира и человека в молодежной и альтернативной прессе» в Институте польского языка Польской академии наук в Кракове получил степень доктора гуманитарных наук в области языкознания.
Сразу после окончания университета работал в интернате, в 1981–1982 годах служил в армии, имеет офицерское звание. В 1984–1987 годах был редактором журнала Pismo Literacko-Artystyczne («Литературно-художественный журнал») — ежемесячника, выходившего в Кракове. В 1987–1989 годах работал ассистентом в Институте литературных исследований ПАН, затем преподавал польский язык в лицее. С 1996 по 2013 год работал в Центре исследования прессы Ягеллонского университета (ныне кафедра Института журналистики, средств массовой информации и общественных коммуникаций), затем был руководителем отдела семиотики средств массовой информации и визуальных коммуникаций вышеуказанного института. С 2012 года — главный редактор журнала Zeszyty Prasoznawcze («Тетради по теории прессы») — старейшего научного издания по исследованиям прессы в Центральной Европе. Член Комиссии по исследованию прессы ПАН.
Дебютировал в качестве рецензента в 1976 году и стихами в 1977 году на страницах краковского журнала «Студент», затем публиковался во многих культурных и литературных изданиях. В 1982–1984 годах систематически сотрудничал с газетой Życie Literacke («Литературная жизнь»). Является членом Союза польских литераторов.
Опубликовал два тома стихов, повесть, несколько научных и научно-популярных книг и брошюр, около 50 больших научных статей в области истории польской и русской литературы XX века и языкознания, а также многочисленные рецензии, критические заметки и т. д. Работы Кайтоха переводились на русский, английский, сербский, болгарский, немецкий языки; они публиковались, к примеру, в Мельбурне, Минске, Москве, Донецке, Хьюстоне, Белграде, Софии и сибирском Абакане. Как языковед и знаток СМИ сейчас занимается прежде всего языком средств массовой информации, языком и прессой субкультур, а также популярной культурой (кинофильмами и развлекательной литературой), а как любитель фантастики — творчеством братьев Аркадия и Бориса Стругацких, Станислава Лема и Лукаша Орбитовского, хотя случается ему писать и на другие темы, например о литературе хоррора XIX века. С 2008 года — член жюри литературной премии им. Ежи Жулавского.
Важнейшие книги Войцеха Кайтоха: «Братья Стругацкие (очерк творчества)» (1993, 2016; рус. перев. — 2003), «Пресимволизм, символизм, неосимволизм… Текст о чтении стихов» (1996), «Мир альтернативной прессы в зеркале ее словотворчества» (1999), «День. Стихи и проза» (2003), «Языковые образы мира и человека в молодежной и альтернативной прессе» (2008), «О прозе и поэзии. Сборник статей и эссе 1980–2010 гг.» (2011), «Статьи о фантастике» (2015), «Статьи о польской и русской литературе» (2015), «Письма из Москвы (эпистолярная повесть)» (2015), «Статьи о языкознании и исследовании прессы» (2016).
На русском языке малым тиражом вышел сборник статей В. Кайтоха «Солярис — Саракш, Краков — Москва» (2020).
Исследователь творчества братьев Стругацких
Сказание об «Обитаемом острове»
1971 год. Мне тринадцать, а с апреля уже четырнадцать лет и странная привычка хождения в книжные магазины. Я плохо играю в футбол, неумело (хоть и не без амбиций) дерусь, но могу прочитать 300 страниц за день. Как-то я замечаю на прилавке книжку — дешевую, небольшого формата, мое внимание привлекает цветная обложка и завлекательное название серии — «Фантастика, приключения». Покупаю ее и сразу же бегу домой. В тот же день прочитываю, в следующие дни — перечитываю во второй и третий раз, а вечерами воображаю, как еду в танке по радиоактивной пустыне, взрываю башню и в одиночку побеждаю банду Крысолова…
Такой была моя первая встреча с «Обитаемым островом» Аркадия и Бориса Стругацких, одной из любимых книг моего детства. В ней было, чем меня восхищать: напомню 1, что главный герой, космонавт Максим Ростиславский (со второго издания — Каммерер) утрачивает космический корабль и снаряжение и, обнаруженный каторжниками, в конце концов попадает в своеобразный телевизионно-психиатрический центр; затем, подружившись с капралом Легиона (специальные войска, опора местной диктатуры — Неизвестных Отцов), вступает в его ряды и принимает участие в акциях против оппозиции, так называемых выродков. После «неточного» расстрела за отказ привести в исполнение приговор он попадает в террористическое подполье (тех же выродков). После ареста и отправки на каторгу — бежит и скитается по пустыне, в которой живут мутанты. Его снова арестовывают, во время атомной войны он попадает в штрафной батальон. Наконец, он возвращается в столицу, начинает работать в правительственном институте и одновременно занимается полулегальной оппозиционной деятельностью. В финале повести он взрывает Центр — передающую станцию излучения, которая (об этом он узнал на каторге), воздействуя на человеческий мозг, позволяет Неизвестным Отцам быть абсолютными диктаторами. Этим он «путает карты» работнику земной Галактической Безопасности, который, законспирированный в качестве Странника, шефа контрразведки Отцов, много лет работал над спасением планеты.
Теперь представился случай припомнить историю этого произведения. Недавно издательство Prószyński i S-ka выпустило польский перевод, впервые основанный на полной и бесцензурной версии повести, опубликованной в России после распада СССР в 1991 году 2.
История 3 «Обитаемого острова» началась 12 июля 1967 года, когда писатели решили представить в издательство проект оптимистической повести о контакте жителей разных планет. Конспективно была заявлена главная фабула: земной космонавт высаживается на планету, где капиталистическое общество управляется с помощью излучения, воздействующего на психику (причем как диктаторская власть, так и репрессируемая оппозиция в подполье не подчиняются этому воздействию). Землянин после всяческих приключений должен был связаться с повстанцами.
Проект был непосредственной реакцией на отказ двух издательств («Детской литературы» и «Молодой гвардии») печатать «Сказку о Тройке». Писатели очень наивно «обиделись»:
Очень хорошо помню, как, обескураженные и злые, мы говорили друг другу: «Ах, вы не хотите сатиры? Вам более не нужны Салтыковы-Щедрины? Современные проблемы вас более не волнуют? Оч-чень хорошо! Вы получите бездумный, безмозглый, абсолютно беззубый, развлеченческий, без единой идеи роман о приключениях мальчика-е…чика, комсомольца XXII века…» Смешные ребята, мы словно собирались наказать кого-то из власть имущих за отказ от предлагаемых нами серьезностей и проблем. […] Забавно. Забавно и немножко стыдно сейчас это вспоминать. Но тогда, летом и осенью 67-го, когда все, самые дружественные нам, редакции одна за другой отказывались и от «Сказки», и от «Гадких лебедей», мы не видели в происходящем ничего забавного, — вспоминал спустя годы Борис Стругацкий.
Мы взялись за «Обитаемый остров» без энтузиазма, но очень скоро работа увлекла нас. Оказалось, что это дьявольски увлекательное занятие — писать беззубый, бездумный, сугубо развлеченческий роман! Тем более что довольно скоро он перестал видеться нам таким уж беззубым. И башни-излучатели, и выродки, и Боевая Гвардия (то есть Легион. — В.К.) — всё вставало на свои места, как патроны в обойму, всё находило своего прототипа в нашей обожаемой реальности, всё оказывалось носителем подтекста — причем даже как бы помимо нашей воли, словно бы само собой, будто разноцветная леденцовая крошка в некоем волшебном калейдоскопе, превращающем хаос и случайную мешанину в элегантную, упорядоченную и вполне симметричную картинку 4.
Работать начали в ноябре. В доме творчества в Комарово необычайно быстро, за 32 рабочих дня, возникла первая версия произведения. В следующий заезд в Комарово рукопись была доработана, и в мае 1968 года готовое произведение было одновременно передано в редакцию ленинградского ежемесячника «Нева» и в московское издательство «Детская литература».
Тогда же в обеих редакциях начались работы, целью которых было приведение текста в соответствие с разнообразными и зачастую совершенно непредсказуемыми требованиями Великой и Могучей Цензурирующей машины 5. И несмотря на то, что роман — как следует из вышеприведенных цитат — с самого начала создавался как выражение протеста и вполне целенаправленно строился как содержащий намек и критику советской действительности, в обоих местах его удалось пропихнуть через цензуру. Только в разное время и заплатив разную цену.
Подготовка в «Неве» продолжалась около полугода; роман начал публиковаться в марте 1969-го, несмотря на то, что после ввода войск Варшавского договора в Чехословакию в августе 1968-го и сопутствующих ему протестов советских диссидентов политическая атмосфера в стране была весьма напряженной. Из публикации были убраны большие фрагменты, касающиеся приключений Максима на опустошенном юге и его участия в атомной войне, которые были заменены кратким конспектом, вложенным в рассуждения Генерального Прокурора, а также эпизод с Крепостью. Но это не было результатом цензурных репрессий. Просто было сэкономлено место в журнале. А вот по политическим причинам исчез фрагмент «Как-то скверно здесь пахнет…», представляющий уж слишком выразительную аллюзию на милитаристическую доктрину, имперскую внешнюю политику властей СССР. После вторжения в Чехословакию его уже нельзя было публиковать. В редакции сориентировались также, что Комитет Галактической Безопасности сокращенно получается КГБ, и потребовали изменить это название. «Положительные» пожелания к произведению должны были привести к тому, чтобы подчеркнуть капиталистический характер устройства страны Неизвестных Отцов. Речь, вероятнее всего, шла о том — как я могу судить, — чтобы роман можно было читать как антикапиталистический памфлет, что, во-первых, делало его похожим на хорошо известный в СССР жанр, а кроме того, предоставило бы алиби в случае обвинений в критике советских порядков. Как видим, редакторы в целом доброжелательно относились к Стругацким, что, впрочем, Борис подчеркивает в «Комментариях к пройденному».
Издательство «Детская литература», более осторожное и нацеленное на воспитание молодого читателя, уже с самого начала было более требовательным. Устройство страны Неизвестных Отцов должно было быть — в соответствии с требованиями редакции этого издательства — скорее неопределенным, описание атомной войны казалось им слишком жестоким, Боевую Гвардию следовало заменить Легионом 6, требовалось совсем убрать термины «коммунисты», «либералы» и т. п., а также — как я думаю, хотя Борис об этом не вспоминает, — анализ политической ситуации в Стране Отцов, где использовались эти слова. Не понравились и сами Неизвестные Отцы. Роман обещали опубликовать летом 1969 года.
Но во время подготовки романа к печати началась цепочка событий, которая задержала его выход почти на год. В конце июня в «Советской России» была опубликована статья Л. Ершова «Листья и корни» 7, обвиняющая Стругацких «в отрыве от народных корней», а в Ленинградский обком КПСС поступил донос, согласно которому опубликованный в «Неве» вариант романа был пропитан антипатриотизмом, издевательствами над советской армией и т. д. В результате этих, а может быть, еще и других событий власти пристально заинтересовались романом и 13 июля рукопись была изъята из типографии и передана в главное цензурное управление в СССР, т. е. в Главлит, на повторную проверку.
После полугодового чтения машинопись вернули авторам с подробной инструкцией, что в романе следует изменить, чтобы он вышел. Прежде всего должны были исчезнуть русские фамилии героев и любые намеки на реальную советскую действительность. В результате главный герой, Максим Ростиславский, стал Максимом Каммерером; Странник, Павел Григорьевич, стал Рудольфом; Неизвестные Отцы (например, Папа, Тесть и т. д.) стали Огненосными Творцами 8 с аристократическими псевдонимами; текст напитали немецкими акцентами 9; исчезли фрагменты, свидетельствующие о том, что Максим является жителем земного, коммунистического будущего; был убран весь политический анализ и советские реалии (даже такие мелкие, как то, что на Саракше пьют пиво с креветками). Дополнительно текст был подвергнут эстетическим 10 поправкам, его «почистили» от разговорных выражений, слишком раздражающих мотивов и т. д.
В январе 1970 года авторы переработали текст, внеся — как точно показал один из любителей их творчества, Юрий Флейшман, 11 — 896 больших и малых поправок, после чего машинопись вернулась на следующую проверку.
Однако в целом, я считаю, авторам удалось спасти произведение, поскольку роман, несмотря на изменения, всё равно остался гиперболой советской действительности, в чем легко убедиться, проделав простую мысленную операцию. Достаточно на место выродков поставить «диссидентов и критически настроенную интеллигенцию», на место излучения, вытягивающего из десятков миллионов душ всякое сомнение 12, — советскую пропаганду, на место Неизвестных Отцов (Огненосных Творцов) — руководство СССР, провозглашающее идеалы, в которые не верит само… и мы получим аналог цинично порабощенного общества, в котором лишь немногочисленные личности ориентируются в сущности обмана, и этих немногочисленных безжалостно истребляют, в то время как усыпленное обманом большинство общества спокойно смотрит на это и даже от всей души поддерживает репрессии.
В самом деле, трудно ответить на вопрос, почему цензура в конце концов этот роман пропустила, несмотря на то, что наверняка там понимали, как следует читать Стругацких. Ведь тема одиночества интеллигенции, равнодушия толпы, аморального цинизма властей и недопустимости идеологии, одобряющей преступления во имя достижения идеала, появилась в творчестве братьев уже в 1962 году («Попытка к бегству») и была развита в таких (опубликованных) произведениях, как «Трудно быть богом» (1966) или «Улитка на склоне» (1966) 13.
Некоторый, не слишком ясный, но все-таки свет проливает на этот факт следующее письмо Аркадия Стругацкого (22.05.1970):
Пл. Ногина выпустила, наконец, ОО из своих когтистых лап. Разрешение на публикацию дано. Стало, кстати, понятно, чем объяснялась такая затяжка, но об этом при встрече. Стало известно лишь, что мы — правильные советские ребята, не чета всяким клеветникам и злопыхателям, только вот настрой у нас излишне критически-болезненный, да это ничего, с легкой руководящей рукой на нашем плече мы можем и должны продолжать работать. […] Подсчитано, что если всё пойдет гладко (в производстве), то книга выйдет где-то в сентябре 14.
Похоже, роман (и его авторов, поскольку в период начала решительной расправы Брежнева с диссидентским движением дело легко могло закончиться процессом) спасло попросту то, что братьев Стругацких, сыновей комиссара прославленной в годы революции дивизии Фрунзе, как-то неудобно было признавать врагами, что кто-то их поддержал и защитил, хотя никаких доказательств этого нет и наверняка долго не будет. В любом случае хорошо, что в январе 1971 года книга все-таки вышла. Позже, осенью 1972 года эмигрантское издательство «Посев» опубликовало раньше не увидевшую света в СССР очередную бунтарскую повесть братьев «Гадкие лебеди» («Время дождя»), что вызвало серьезную немилость властей и фактический запрет публикаций в течение нескольких лет.
В 1980-е годы роман переиздавали по изданию «Детской литературы», иногда с дополнительными мелкими поправками. После распада СССР авторы вернулись к первоначальной версии, но с некоторыми исключениями. Когда в 1991 году готовилось первое издание собрания сочинений 15 (наверняка еще при участии обоих братьев, хотя Аркадий в октябре этого года умер), а затем в 2004 году была зафиксирована окончательная версия и распространена в Интернете, оказалось, что авторы сохранили немецкую фамилию главного героя, поскольку он выступал в последующих частях цикла именно под этой фамилией. Сохранились также изменения, которые оказались полезными в эстетическом качестве (например, каторжники уже навсегда остались воспитуемыми).
Кроме того, был возвращен фрагмент «Как-то скверно здесь пахнет…», который не вошел даже в публикацию в «Неве», зато были удалены те элементы, введенные в эту публикацию, которые явно указывали на капиталистическое устройство страны Неизвестных Отцов (например, описание Районов, Пока Не Достигших Процветания), или те, которые рисовали Землю как мир коммунистического блаженства (например, детские воспоминания Максима). Конечно, были сохранены главы о Голованах, Крепости, приключениях на юге и атомной войне, которых не было в публикации в «Неве», но были в издании «Детской литературы». Был также восстановлен удаленный в книжном издании политико-идеологический анализ общества Саракша. Был удален (кроме фамилии Каммерера и его разговора с Сикорски по-немецки в конце) весь навязанный цензурой немецкий антураж, возвращены соответствующие псевдонимы Неизвестных Отцов, все аллюзии на обычаи советской армии, властной элиты и мелкие детали жизни в СССР.
Видимо, по эстетическим соображениям были удалены некоторые фрагменты, которые были в «Неве». Авторы (или сам Борис Стругацкий) решили, что иногда не следует расставлять все точки над i. Например, не были возвращены размышления о лжи как основе государства Неизвестных Отцов, а также диалог Максима с Вепрем о том, что излучение башен может быть — по мнению некоторых подпольщиков — использовано в воспитательных и положительных целях. В публикации в «Неве» эти фрагменты представляли собой четкие указатели для читателя, чтобы можно было воспринимать аллюзии произведения, а после распада СССР, видимо, было решено, что лучше оставить некоторую недосказанность.
А какой была история восприятия романа?
Литературная критика его не жаловала. На переломе шестой и седьмой декад XX века кроме упоминавшейся атаки Ершова вышла еще пара статей. Атакующие видели в романе «чрезвычайно путаные, странные рассуждения о крайней вредности для народа единого политического центра» 16, лишенную желательной связи с «обществом, которое строит коммунизм» картину «массового оболванивания людей при помощи довольно примитивных технических средств и во имя каких-то неясных целей» 17, а также убожество психологии. Защитники, явно желая предотвратить возможное обвинение в антисоветизме, видели в романе точную и педагогически удавшуюся (хотя, может быть, недостаточно психологически обоснованную) приключенческую повесть 18, удачное обвинение фашизма 19, критику «современной антагонистической формации» 20, т. е. капитализма. Или отмечали, что произведение показывает, как «люди коммунистической Земли […] мужественно сражаются с косностью и духовной отсталостью, утверждая высокие гуманистические идеалы» 21. То есть — в целом — желали видеть в нем или развлекательную и совершенно безвредную вещь, или антиимпериалистический памфлет, или очередную коммунистическую утопию, а значит, довольно «безопасное» произведение с точки зрения советской власти.
Неизвестен мне и серьезный научный анализ романа. Зато (после неприятностей 1970-х годов) «Обитаемый остров» неизменно пользуется успехом у обычных читателей.
В 1972–1979 годах роман в СССР не переиздавали 22, но вышло по одному изданию в переводах на польский, французский, немецкий и японский языки, четыре издания на английском (под характерным названием «Узники власти»), в том числе одно — в США. 1980-е годы принесли два издания на русском языке в СССР (200 000 экз.), а также переводные издания: польское, французское, эстонское, два болгарских, испанское, японское, два английских, пять немецких, сербскохорватское. Вышло также русскоязычное издание в США.
1990-е годы принесли издания: польское 23, грузинское, украинское, немецкое, эстонское, португальское; после распада СССР заграничный интерес к роману явно уменьшился. Зато в России его издавали 18 раз общим тиражом 650 000 экз., чаще всего в рамках собраний сочинений Стругацких. В 2000–2005 годах заграничных переводов не было, хотя в России (также в сотрудничестве с Украиной) роман издавался восьмикратно тиражом 53 400 экз.
Следует думать, что в настоящее время все издания на родине добрались до миллиона экземпляров или даже превысили это число, что является фактом значительным 24. Отсюда вытекает также примечательный вывод: хотя со времени упадка советского тоталитаризма Запад почти перестал интересоваться романом, эта история о циничной власти, оглупляемом народе, горстке протестующих и бескомпромиссном в моральном отношении сверхчеловеке, который в одиночку меняет ход истории, продолжает восхищать россиян.
Я вижу три причины этого.
Во-первых, созданная Стругацкими гипербола может приобретать другое прочтение. Оглуплять может не только тоталитарная власть, но и, к примеру, развлекательные средства массовой информации демократических обществ, а «выродком» может быть не только политический мятежник, но любой бунтарь, не принимающий культуру массового и всеобщего развлечения. Я не говорю, что такая трактовка полностью адекватна фабуле романа, но, по моему мнению, эта фабула имеет некоторый потенциал, какие-то элементы, которые до некоторой степени делают возможной попытку такого прочтения 25.
Во-вторых, «Обитаемый остров» является увлекательным романом для массового, а особенно молодого читателя, поскольку в нем наличествует очень симпатичный герой. Мак обладает чрезвычайными физическими, моральными и умственными возможностями, что отчасти — в случае Стругацких — является отсылкой к концепции «человека коммунизма», но отсылкой, великолепно совпадающей с мифами о полубогах и героях, хорошо устоявшимися в нашей ментальности. В начале произведения он напоминает образы «простачков» или «добрых дикарей», чтобы затем, в соответствии с фабульной схемой «романа воспитания» получать знания о действительности, искать в ней свое место, мужать, созревать, чем напоминает героев знаменитых циклов фэнтези Дж.Р.Р.Толкина, Урсулы К. Ле Гуин или нашего Анджея Сапковского.
В-третьих, «Обитаемый остров» — это прекрасный приключенческий роман. Он начинается в соответствии с известным рецептом Альфреда Хичкока («Фильм должен начинаться с землетрясения, а потом напряжение должно нарастать»), так как после катастрофы космического корабля приключение идет за приключением; неожиданные изменения ситуации; внезапное открытие тайны башен; войны и битвы; два друга (Мак и Гай); любовь (Мака и Рады); интрига (Генерального Прокурора); а в конце классический саспенс — проявление неизвестной до сих пор силы, которая многое объясняет и решительно меняет судьбу героя (Галактическая Безопасность в лице Странника). Любой подросток читает такую книгу с радостью. А еще нужно добавить, что советский и российский читатель — воспитанный в духе соцреалистического культа в отношении романной социологии и практически незнакомый с сенсационными жанрами — во времена СССР от всего этого должен был чувствовать себя на седьмом небе (и это продолжается и ныне, по-видимому). Восхищение читателей повлияло на успех и дальнейших частей цикла о приключениях Каммерера («Жук в муравейнике», «Волны гасят ветер»), несмотря на то, что их проблематика была уже более философской, нежели политической или развлекательной, и даже принесло неожиданные эффектные плоды — Борис Стругацкий в ответ на просьбы написать продолжение приключений выдал разрешение на такое продолжение молодому писателю, хотя пока ничего из этого и не вышло 26.
Возможно, таким продолжением станет гипотетически возможная третья часть фильма Фёдора Бондарчука, первая часть которого вышла в декабре 2008 года на российские экраны и получила хвалебные оценки за верность оригиналу, стремительное действие, красочные сцены, специальные эффекты и проработку деталей фантастической действительности. Вторая часть должна выйти в апреле 27, а потом могут появиться и следующие: сиквелы популярных картин — не редкость. Но это уже совсем другая история.
Перевел с польского
Владимир Борисов
1 В этом абзаце я использую изложение повести из моей брошюры «Предисловие к „Обитаемому острову “ Аркадия и Бориса Стругацких», вышедшей в краковском издательстве «Текст», а затем опубликованной в 62-м номере сетевого журнала «Фаренгейт» (fahrenheit.net.pl/archiwum/f62/13.html).
2 Впервые эта версия вышла в первом Собрании сочинений (Т. 1–10. — М.: Текст, 1991–1994, см. Т. 6: Обитаемый остров; Малыш: Повести. — М., 1993). Тем не менее окончательная редакция «Обитаемого острова» появилась в 2004 году, когда была завершена электронная версия текста, одобренная Борисом Стругацким и доступная для всех заинтересованных лиц на официальном сайте, посвященном творчеству братьев (rusf.ru/abs/books.htm).
3 Я использую прежде всего фрагмент «Обитаемый остров» из «Комментариев к пройденному» Бориса Стругацкого (см. Стругацкий А., Стругацкий Б. Собрание сочинений в 11 т. Т. 5. — Донецк: Сталкер; СПб.: Terra Fantastica, 2001. — С. 663–670).
4 Цит.: Стругацкий Б. Комментарии к пройденному. — С. 664. Добавлю, что необычайно острая сатира на советскую бюрократию, «Сказка о Тройке», опубликованная в 1968 году в журнале «Ангара» (Иркутск), а в 1970 году — в эмиграционном журнале «Грани», ждала своей книжной публикации в стране до 1989 года. «Гадкие лебеди» в СССР вышли только в 1988 году.
5 Там же.
6 Вооруженные силы СССР разделялись на армию и гвардию в соответствии с еще царской традицией.
7 Ершов Л. Листья и корни: По страницам журнала «Нева» // Сов. Россия (М.). — 1969. — 26 июня. — С. 3.
8 Тадеуш Госк в своем переводе этой версии, изданной в Польше в 1987 году, назвал их Płomiennymi Chorążymi, Пламенными Знаменосцами.
9 Каммерер и Рудольф (в следующих романах у него появилась фамилия Сикорски) стали немцами, танки стали панцервагенами и т. д. А вот фамилии коренных жителей Саракша — Гаал, Чачу и т. д. — не стали требовать изменить, это были албанские фамилии, которые звучали для русского уха чуждо (см. Неизвестные Стругацкие. Черновики, рукописи, варианты. От «Понедельника…» до «Обитаемого острова» / Сост. С. Бондаренко. — Донецк: Сталкер, 2006. — С. 443. — примечание В. Курильского).
10 В «Предисловии к „Обитаемому острову “ Аркадия и Бориса Стругацких» (см. прим. 1) я представил классификацию и множество примеров отличий между версией текста, опубликованного в «Неве», и изданием «Детской литературы» (1971), хотя — не располагая в период написания этого «Предисловия…» полными данными — я полагал, что версия в «Неве» не проходила серьезной цензуры, а версия «Детской литературы» была его переработкой. О существовании первоначальной версии, в обоих изданиях довольно сильно (хотя и по-разному) подвергшейся цензуре, я не догадывался. Кроме того, поскольку я пользовался лишь польским переводом версии в «Неве», то не заметил множества поправок чисто стилистических. Пытливый читатель может ознакомиться со всеми поправками, заглянув в книгу: Неизвестные Стругацкие. Черновики, рукописи, варианты. От «Понедельника…» до «Обитаемого острова» / Сост. С. Бондаренко. — Донецк: Сталкер, 2006. — С. 440–516.
11 См. : Б. Стругацкий: op. cit., с. 668.
12 Цит.: Стругацкий А., Стругацкий Б. Обитаемый остров // Собрание сочинений в 11 т. Т. 5. — С. 508.
13 На эту тему см.: Кайтох В. Братья Стругацкие: Очерк творчества // Стругацкий А., Стругацкий Б. Собрание сочинений в 11 т. Т. 12, доп., глава IV «Открытая борьба 1965–1968 гг.».
14 См.: Стругацкий Б.: op. cit., с. 668. На площади Ногина располагалось управление Главлита.
15 Стругацкий А., Стругацкий Б. Собрание сочинений. Т. 1–10. — М.: Текст, 1991–1994.
16 Цит.: Белоусов А. Забывая о социальной обусловленности // Лит. газета (М.). — 1969. — 22 окт. — С. 6.
17 Цит.: Свининников В. Блеск и нищета «философской» фантастики // Журналист (М.). — 1969. — № 9. — С. 46–48.
18 См. книгу: Урбан А. Фантастика и наш мир. — Л.: Сов. писатель, 1972. — С. 158–211 и статью: Бестужев-Лада И. Этот удивительный мир // Лит. газета (М.). — 1969. — 3 сент.
19 См.: Бестужев-Лада И. Этот удивительный мир.
20 См.: Брандис Е. Проблемность и многообразие: Заметки о новых произведениях ленинградских писателей-фантастов // Аврора (Л.). — 1972. — № 1. — С. 70–74.
21 Цит.: Смелков Ю. Взгляд со стороны // Юность (М.). — 1974. — № 7. — С. 66–69.
22 Данные приведены по доступной в Интернете библиографии Стругацких, подготовленной Аллой Кузнецовой (fan.lib.ru/a/ashkinazi_l_a/text_0700.shtml).
23 В Польше благополучно вышли переводы всех версий романа. В 1971 году издательство «Искры» выпустило переведенную Тадеушем Госком версию, опубликованную в «Неве». В 1987 году вышел перевод версии «Детской литературы» (он же был переиздан в девяностые годы). О недавней публикации издательства Prószyński i S-ka я вспоминал в начале текста.
24 Со времени выхода статьи количество переизданий «Обитаемого острова» увеличилось. Хотя в нынешней России довольно сложно уследить за выходом всех переизданий, можно достоверно говорить о том, что «Обитаемый остров» в книжных изданиях выходил на русском языке общим тиражом более 1 320 000 экз. Продолжают выходить и переводы романа. Известно 43 издания на следующих языках: английский, болгарский, венгерский, грузинский, китайский, литовский, немецкий, польский, португальский, сербохорватский, украинский, французский, чешский, эсперанто, эстонский, японский. — Прим. перев.
25 В последнее время была предпринята попытка так актуализировать «Гадких лебедей», противопоставляя ее положительных героев не авторитарной власти, а потребительскому обществу, и до некоторого уровня это удалось. Я имею в виду фильм Константина Лопушанского (сценарий Вячеслава Рыбакова) «Гадкие лебеди», снятый совместно с Францией (премьера 2006 года), являющийся свободной, тяготеющей в сторону такой интерпретации адаптацией повести. Мотив протеста против «Страны Дураков», впрочем, также наличествует в творчестве Стругацких, особенно в фабуле повести 1965 года «Хищные вещи века».
26 Упоминает об этом, подробно описывая проект, Борис Вишневский* в книге «Аркадий и Борис Стругацкие. Двойная звезда» на стр. 120–123 (Вишневский Б. Аркадий и Борис Стругацкие. Двойная звезда. — СПб.: Terra Fantastica, 2003. — 384 с.).
Хотя реализация конкретного разрешения Бориса Стругацкого так и не была осуществлена на сегодняшний день, но позже издательством АСТ был запущен специальный проект «Обитаемый остров», в рамках которого вышло более десяти книг разных авторов. — Прим. перев.
* объявлен «иноагентом» в РФ.
27 Статья была написана в начале 2009 года. — Прим. перев.
Отсюда: www.trv-science.ru/2024/05/skazanie-ob-obitaemo...
07.05.2024 / № 403 / с. 10–11 / Войцех Кайтох / Наука и фантастика / 2 комментария
Войцех Мацей Кайтох (Wojciech Maciej Kajtoch, родился 19 апреля 1957 года в Кракове) — филолог, литературовед, исследователь средств массовой информации, литературный критик, поэт. В 1976–1980 годах изучал полонистику в Институте польской филологии Ягеллонского университета. В 1983 году защитил диплом на тему «Трилогия Владислава Терлецкого о январском восстании»; в 1987 году закончил двухлетние Высшие литературные курсы при Литературном институте им. Горького в Москве; в 1991 году в Варшавском университете защитил диссертацию в области гуманитарных наук о творчестве Аркадия и Бориса Стругацких. В 2009 году за двухтомную работу «Языковые образы мира и человека в молодежной и альтернативной прессе» в Институте польского языка Польской академии наук в Кракове получил степень доктора гуманитарных наук в области языкознания.
Сразу после окончания университета работал в интернате, в 1981–1982 годах служил в армии, имеет офицерское звание. В 1984–1987 годах был редактором журнала Pismo Literacko-Artystyczne («Литературно-художественный журнал») — ежемесячника, выходившего в Кракове. В 1987–1989 годах работал ассистентом в Институте литературных исследований ПАН, затем преподавал польский язык в лицее. С 1996 по 2013 год работал в Центре исследования прессы Ягеллонского университета (ныне кафедра Института журналистики, средств массовой информации и общественных коммуникаций), затем был руководителем отдела семиотики средств массовой информации и визуальных коммуникаций вышеуказанного института. С 2012 года — главный редактор журнала Zeszyty Prasoznawcze («Тетради по теории прессы») — старейшего научного издания по исследованиям прессы в Центральной Европе. Член Комиссии по исследованию прессы ПАН.
Дебютировал в качестве рецензента в 1976 году и стихами в 1977 году на страницах краковского журнала «Студент», затем публиковался во многих культурных и литературных изданиях. В 1982–1984 годах систематически сотрудничал с газетой Życie Literacke («Литературная жизнь»). Является членом Союза польских литераторов.
Опубликовал два тома стихов, повесть, несколько научных и научно-популярных книг и брошюр, около 50 больших научных статей в области истории польской и русской литературы XX века и языкознания, а также многочисленные рецензии, критические заметки и т. д. Работы Кайтоха переводились на русский, английский, сербский, болгарский, немецкий языки; они публиковались, к примеру, в Мельбурне, Минске, Москве, Донецке, Хьюстоне, Белграде, Софии и сибирском Абакане. Как языковед и знаток СМИ сейчас занимается прежде всего языком средств массовой информации, языком и прессой субкультур, а также популярной культурой (кинофильмами и развлекательной литературой), а как любитель фантастики — творчеством братьев Аркадия и Бориса Стругацких, Станислава Лема и Лукаша Орбитовского, хотя случается ему писать и на другие темы, например о литературе хоррора XIX века. С 2008 года — член жюри литературной премии им. Ежи Жулавского.
Важнейшие книги Войцеха Кайтоха: «Братья Стругацкие (очерк творчества)» (1993, 2016; рус. перев. — 2003), «Пресимволизм, символизм, неосимволизм… Текст о чтении стихов» (1996), «Мир альтернативной прессы в зеркале ее словотворчества» (1999), «День. Стихи и проза» (2003), «Языковые образы мира и человека в молодежной и альтернативной прессе» (2008), «О прозе и поэзии. Сборник статей и эссе 1980–2010 гг.» (2011), «Статьи о фантастике» (2015), «Статьи о польской и русской литературе» (2015), «Письма из Москвы (эпистолярная повесть)» (2015), «Статьи о языкознании и исследовании прессы» (2016).
На русском языке малым тиражом вышел сборник статей В. Кайтоха «Солярис — Саракш, Краков — Москва» (2020).
Исследователь творчества братьев Стругацких
Сказание об «Обитаемом острове»
1971 год. Мне тринадцать, а с апреля уже четырнадцать лет и странная привычка хождения в книжные магазины. Я плохо играю в футбол, неумело (хоть и не без амбиций) дерусь, но могу прочитать 300 страниц за день. Как-то я замечаю на прилавке книжку — дешевую, небольшого формата, мое внимание привлекает цветная обложка и завлекательное название серии — «Фантастика, приключения». Покупаю ее и сразу же бегу домой. В тот же день прочитываю, в следующие дни — перечитываю во второй и третий раз, а вечерами воображаю, как еду в танке по радиоактивной пустыне, взрываю башню и в одиночку побеждаю банду Крысолова…
Такой была моя первая встреча с «Обитаемым островом» Аркадия и Бориса Стругацких, одной из любимых книг моего детства. В ней было, чем меня восхищать: напомню 1, что главный герой, космонавт Максим Ростиславский (со второго издания — Каммерер) утрачивает космический корабль и снаряжение и, обнаруженный каторжниками, в конце концов попадает в своеобразный телевизионно-психиатрический центр; затем, подружившись с капралом Легиона (специальные войска, опора местной диктатуры — Неизвестных Отцов), вступает в его ряды и принимает участие в акциях против оппозиции, так называемых выродков. После «неточного» расстрела за отказ привести в исполнение приговор он попадает в террористическое подполье (тех же выродков). После ареста и отправки на каторгу — бежит и скитается по пустыне, в которой живут мутанты. Его снова арестовывают, во время атомной войны он попадает в штрафной батальон. Наконец, он возвращается в столицу, начинает работать в правительственном институте и одновременно занимается полулегальной оппозиционной деятельностью. В финале повести он взрывает Центр — передающую станцию излучения, которая (об этом он узнал на каторге), воздействуя на человеческий мозг, позволяет Неизвестным Отцам быть абсолютными диктаторами. Этим он «путает карты» работнику земной Галактической Безопасности, который, законспирированный в качестве Странника, шефа контрразведки Отцов, много лет работал над спасением планеты.
Теперь представился случай припомнить историю этого произведения. Недавно издательство Prószyński i S-ka выпустило польский перевод, впервые основанный на полной и бесцензурной версии повести, опубликованной в России после распада СССР в 1991 году 2.
История 3 «Обитаемого острова» началась 12 июля 1967 года, когда писатели решили представить в издательство проект оптимистической повести о контакте жителей разных планет. Конспективно была заявлена главная фабула: земной космонавт высаживается на планету, где капиталистическое общество управляется с помощью излучения, воздействующего на психику (причем как диктаторская власть, так и репрессируемая оппозиция в подполье не подчиняются этому воздействию). Землянин после всяческих приключений должен был связаться с повстанцами.
Проект был непосредственной реакцией на отказ двух издательств («Детской литературы» и «Молодой гвардии») печатать «Сказку о Тройке». Писатели очень наивно «обиделись»:
Очень хорошо помню, как, обескураженные и злые, мы говорили друг другу: «Ах, вы не хотите сатиры? Вам более не нужны Салтыковы-Щедрины? Современные проблемы вас более не волнуют? Оч-чень хорошо! Вы получите бездумный, безмозглый, абсолютно беззубый, развлеченческий, без единой идеи роман о приключениях мальчика-е…чика, комсомольца XXII века…» Смешные ребята, мы словно собирались наказать кого-то из власть имущих за отказ от предлагаемых нами серьезностей и проблем. […] Забавно. Забавно и немножко стыдно сейчас это вспоминать. Но тогда, летом и осенью 67-го, когда все, самые дружественные нам, редакции одна за другой отказывались и от «Сказки», и от «Гадких лебедей», мы не видели в происходящем ничего забавного, — вспоминал спустя годы Борис Стругацкий.
Мы взялись за «Обитаемый остров» без энтузиазма, но очень скоро работа увлекла нас. Оказалось, что это дьявольски увлекательное занятие — писать беззубый, бездумный, сугубо развлеченческий роман! Тем более что довольно скоро он перестал видеться нам таким уж беззубым. И башни-излучатели, и выродки, и Боевая Гвардия (то есть Легион. — В.К.) — всё вставало на свои места, как патроны в обойму, всё находило своего прототипа в нашей обожаемой реальности, всё оказывалось носителем подтекста — причем даже как бы помимо нашей воли, словно бы само собой, будто разноцветная леденцовая крошка в некоем волшебном калейдоскопе, превращающем хаос и случайную мешанину в элегантную, упорядоченную и вполне симметричную картинку 4.
Работать начали в ноябре. В доме творчества в Комарово необычайно быстро, за 32 рабочих дня, возникла первая версия произведения. В следующий заезд в Комарово рукопись была доработана, и в мае 1968 года готовое произведение было одновременно передано в редакцию ленинградского ежемесячника «Нева» и в московское издательство «Детская литература».
Тогда же в обеих редакциях начались работы, целью которых было приведение текста в соответствие с разнообразными и зачастую совершенно непредсказуемыми требованиями Великой и Могучей Цензурирующей машины 5. И несмотря на то, что роман — как следует из вышеприведенных цитат — с самого начала создавался как выражение протеста и вполне целенаправленно строился как содержащий намек и критику советской действительности, в обоих местах его удалось пропихнуть через цензуру. Только в разное время и заплатив разную цену.
Подготовка в «Неве» продолжалась около полугода; роман начал публиковаться в марте 1969-го, несмотря на то, что после ввода войск Варшавского договора в Чехословакию в августе 1968-го и сопутствующих ему протестов советских диссидентов политическая атмосфера в стране была весьма напряженной. Из публикации были убраны большие фрагменты, касающиеся приключений Максима на опустошенном юге и его участия в атомной войне, которые были заменены кратким конспектом, вложенным в рассуждения Генерального Прокурора, а также эпизод с Крепостью. Но это не было результатом цензурных репрессий. Просто было сэкономлено место в журнале. А вот по политическим причинам исчез фрагмент «Как-то скверно здесь пахнет…», представляющий уж слишком выразительную аллюзию на милитаристическую доктрину, имперскую внешнюю политику властей СССР. После вторжения в Чехословакию его уже нельзя было публиковать. В редакции сориентировались также, что Комитет Галактической Безопасности сокращенно получается КГБ, и потребовали изменить это название. «Положительные» пожелания к произведению должны были привести к тому, чтобы подчеркнуть капиталистический характер устройства страны Неизвестных Отцов. Речь, вероятнее всего, шла о том — как я могу судить, — чтобы роман можно было читать как антикапиталистический памфлет, что, во-первых, делало его похожим на хорошо известный в СССР жанр, а кроме того, предоставило бы алиби в случае обвинений в критике советских порядков. Как видим, редакторы в целом доброжелательно относились к Стругацким, что, впрочем, Борис подчеркивает в «Комментариях к пройденному».
Издательство «Детская литература», более осторожное и нацеленное на воспитание молодого читателя, уже с самого начала было более требовательным. Устройство страны Неизвестных Отцов должно было быть — в соответствии с требованиями редакции этого издательства — скорее неопределенным, описание атомной войны казалось им слишком жестоким, Боевую Гвардию следовало заменить Легионом 6, требовалось совсем убрать термины «коммунисты», «либералы» и т. п., а также — как я думаю, хотя Борис об этом не вспоминает, — анализ политической ситуации в Стране Отцов, где использовались эти слова. Не понравились и сами Неизвестные Отцы. Роман обещали опубликовать летом 1969 года.
Но во время подготовки романа к печати началась цепочка событий, которая задержала его выход почти на год. В конце июня в «Советской России» была опубликована статья Л. Ершова «Листья и корни» 7, обвиняющая Стругацких «в отрыве от народных корней», а в Ленинградский обком КПСС поступил донос, согласно которому опубликованный в «Неве» вариант романа был пропитан антипатриотизмом, издевательствами над советской армией и т. д. В результате этих, а может быть, еще и других событий власти пристально заинтересовались романом и 13 июля рукопись была изъята из типографии и передана в главное цензурное управление в СССР, т. е. в Главлит, на повторную проверку.
После полугодового чтения машинопись вернули авторам с подробной инструкцией, что в романе следует изменить, чтобы он вышел. Прежде всего должны были исчезнуть русские фамилии героев и любые намеки на реальную советскую действительность. В результате главный герой, Максим Ростиславский, стал Максимом Каммерером; Странник, Павел Григорьевич, стал Рудольфом; Неизвестные Отцы (например, Папа, Тесть и т. д.) стали Огненосными Творцами 8 с аристократическими псевдонимами; текст напитали немецкими акцентами 9; исчезли фрагменты, свидетельствующие о том, что Максим является жителем земного, коммунистического будущего; был убран весь политический анализ и советские реалии (даже такие мелкие, как то, что на Саракше пьют пиво с креветками). Дополнительно текст был подвергнут эстетическим 10 поправкам, его «почистили» от разговорных выражений, слишком раздражающих мотивов и т. д.
В январе 1970 года авторы переработали текст, внеся — как точно показал один из любителей их творчества, Юрий Флейшман, 11 — 896 больших и малых поправок, после чего машинопись вернулась на следующую проверку.
Однако в целом, я считаю, авторам удалось спасти произведение, поскольку роман, несмотря на изменения, всё равно остался гиперболой советской действительности, в чем легко убедиться, проделав простую мысленную операцию. Достаточно на место выродков поставить «диссидентов и критически настроенную интеллигенцию», на место излучения, вытягивающего из десятков миллионов душ всякое сомнение 12, — советскую пропаганду, на место Неизвестных Отцов (Огненосных Творцов) — руководство СССР, провозглашающее идеалы, в которые не верит само… и мы получим аналог цинично порабощенного общества, в котором лишь немногочисленные личности ориентируются в сущности обмана, и этих немногочисленных безжалостно истребляют, в то время как усыпленное обманом большинство общества спокойно смотрит на это и даже от всей души поддерживает репрессии.
В самом деле, трудно ответить на вопрос, почему цензура в конце концов этот роман пропустила, несмотря на то, что наверняка там понимали, как следует читать Стругацких. Ведь тема одиночества интеллигенции, равнодушия толпы, аморального цинизма властей и недопустимости идеологии, одобряющей преступления во имя достижения идеала, появилась в творчестве братьев уже в 1962 году («Попытка к бегству») и была развита в таких (опубликованных) произведениях, как «Трудно быть богом» (1966) или «Улитка на склоне» (1966) 13.
Некоторый, не слишком ясный, но все-таки свет проливает на этот факт следующее письмо Аркадия Стругацкого (22.05.1970):
Пл. Ногина выпустила, наконец, ОО из своих когтистых лап. Разрешение на публикацию дано. Стало, кстати, понятно, чем объяснялась такая затяжка, но об этом при встрече. Стало известно лишь, что мы — правильные советские ребята, не чета всяким клеветникам и злопыхателям, только вот настрой у нас излишне критически-болезненный, да это ничего, с легкой руководящей рукой на нашем плече мы можем и должны продолжать работать. […] Подсчитано, что если всё пойдет гладко (в производстве), то книга выйдет где-то в сентябре 14.
Похоже, роман (и его авторов, поскольку в период начала решительной расправы Брежнева с диссидентским движением дело легко могло закончиться процессом) спасло попросту то, что братьев Стругацких, сыновей комиссара прославленной в годы революции дивизии Фрунзе, как-то неудобно было признавать врагами, что кто-то их поддержал и защитил, хотя никаких доказательств этого нет и наверняка долго не будет. В любом случае хорошо, что в январе 1971 года книга все-таки вышла. Позже, осенью 1972 года эмигрантское издательство «Посев» опубликовало раньше не увидевшую света в СССР очередную бунтарскую повесть братьев «Гадкие лебеди» («Время дождя»), что вызвало серьезную немилость властей и фактический запрет публикаций в течение нескольких лет.
В 1980-е годы роман переиздавали по изданию «Детской литературы», иногда с дополнительными мелкими поправками. После распада СССР авторы вернулись к первоначальной версии, но с некоторыми исключениями. Когда в 1991 году готовилось первое издание собрания сочинений 15 (наверняка еще при участии обоих братьев, хотя Аркадий в октябре этого года умер), а затем в 2004 году была зафиксирована окончательная версия и распространена в Интернете, оказалось, что авторы сохранили немецкую фамилию главного героя, поскольку он выступал в последующих частях цикла именно под этой фамилией. Сохранились также изменения, которые оказались полезными в эстетическом качестве (например, каторжники уже навсегда остались воспитуемыми).
Кроме того, был возвращен фрагмент «Как-то скверно здесь пахнет…», который не вошел даже в публикацию в «Неве», зато были удалены те элементы, введенные в эту публикацию, которые явно указывали на капиталистическое устройство страны Неизвестных Отцов (например, описание Районов, Пока Не Достигших Процветания), или те, которые рисовали Землю как мир коммунистического блаженства (например, детские воспоминания Максима). Конечно, были сохранены главы о Голованах, Крепости, приключениях на юге и атомной войне, которых не было в публикации в «Неве», но были в издании «Детской литературы». Был также восстановлен удаленный в книжном издании политико-идеологический анализ общества Саракша. Был удален (кроме фамилии Каммерера и его разговора с Сикорски по-немецки в конце) весь навязанный цензурой немецкий антураж, возвращены соответствующие псевдонимы Неизвестных Отцов, все аллюзии на обычаи советской армии, властной элиты и мелкие детали жизни в СССР.
Видимо, по эстетическим соображениям были удалены некоторые фрагменты, которые были в «Неве». Авторы (или сам Борис Стругацкий) решили, что иногда не следует расставлять все точки над i. Например, не были возвращены размышления о лжи как основе государства Неизвестных Отцов, а также диалог Максима с Вепрем о том, что излучение башен может быть — по мнению некоторых подпольщиков — использовано в воспитательных и положительных целях. В публикации в «Неве» эти фрагменты представляли собой четкие указатели для читателя, чтобы можно было воспринимать аллюзии произведения, а после распада СССР, видимо, было решено, что лучше оставить некоторую недосказанность.
А какой была история восприятия романа?
Литературная критика его не жаловала. На переломе шестой и седьмой декад XX века кроме упоминавшейся атаки Ершова вышла еще пара статей. Атакующие видели в романе «чрезвычайно путаные, странные рассуждения о крайней вредности для народа единого политического центра» 16, лишенную желательной связи с «обществом, которое строит коммунизм» картину «массового оболванивания людей при помощи довольно примитивных технических средств и во имя каких-то неясных целей» 17, а также убожество психологии. Защитники, явно желая предотвратить возможное обвинение в антисоветизме, видели в романе точную и педагогически удавшуюся (хотя, может быть, недостаточно психологически обоснованную) приключенческую повесть 18, удачное обвинение фашизма 19, критику «современной антагонистической формации» 20, т. е. капитализма. Или отмечали, что произведение показывает, как «люди коммунистической Земли […] мужественно сражаются с косностью и духовной отсталостью, утверждая высокие гуманистические идеалы» 21. То есть — в целом — желали видеть в нем или развлекательную и совершенно безвредную вещь, или антиимпериалистический памфлет, или очередную коммунистическую утопию, а значит, довольно «безопасное» произведение с точки зрения советской власти.
Неизвестен мне и серьезный научный анализ романа. Зато (после неприятностей 1970-х годов) «Обитаемый остров» неизменно пользуется успехом у обычных читателей.
В 1972–1979 годах роман в СССР не переиздавали 22, но вышло по одному изданию в переводах на польский, французский, немецкий и японский языки, четыре издания на английском (под характерным названием «Узники власти»), в том числе одно — в США. 1980-е годы принесли два издания на русском языке в СССР (200 000 экз.), а также переводные издания: польское, французское, эстонское, два болгарских, испанское, японское, два английских, пять немецких, сербскохорватское. Вышло также русскоязычное издание в США.
1990-е годы принесли издания: польское 23, грузинское, украинское, немецкое, эстонское, португальское; после распада СССР заграничный интерес к роману явно уменьшился. Зато в России его издавали 18 раз общим тиражом 650 000 экз., чаще всего в рамках собраний сочинений Стругацких. В 2000–2005 годах заграничных переводов не было, хотя в России (также в сотрудничестве с Украиной) роман издавался восьмикратно тиражом 53 400 экз.
Следует думать, что в настоящее время все издания на родине добрались до миллиона экземпляров или даже превысили это число, что является фактом значительным 24. Отсюда вытекает также примечательный вывод: хотя со времени упадка советского тоталитаризма Запад почти перестал интересоваться романом, эта история о циничной власти, оглупляемом народе, горстке протестующих и бескомпромиссном в моральном отношении сверхчеловеке, который в одиночку меняет ход истории, продолжает восхищать россиян.
Я вижу три причины этого.
Во-первых, созданная Стругацкими гипербола может приобретать другое прочтение. Оглуплять может не только тоталитарная власть, но и, к примеру, развлекательные средства массовой информации демократических обществ, а «выродком» может быть не только политический мятежник, но любой бунтарь, не принимающий культуру массового и всеобщего развлечения. Я не говорю, что такая трактовка полностью адекватна фабуле романа, но, по моему мнению, эта фабула имеет некоторый потенциал, какие-то элементы, которые до некоторой степени делают возможной попытку такого прочтения 25.
Во-вторых, «Обитаемый остров» является увлекательным романом для массового, а особенно молодого читателя, поскольку в нем наличествует очень симпатичный герой. Мак обладает чрезвычайными физическими, моральными и умственными возможностями, что отчасти — в случае Стругацких — является отсылкой к концепции «человека коммунизма», но отсылкой, великолепно совпадающей с мифами о полубогах и героях, хорошо устоявшимися в нашей ментальности. В начале произведения он напоминает образы «простачков» или «добрых дикарей», чтобы затем, в соответствии с фабульной схемой «романа воспитания» получать знания о действительности, искать в ней свое место, мужать, созревать, чем напоминает героев знаменитых циклов фэнтези Дж.Р.Р.Толкина, Урсулы К. Ле Гуин или нашего Анджея Сапковского.
В-третьих, «Обитаемый остров» — это прекрасный приключенческий роман. Он начинается в соответствии с известным рецептом Альфреда Хичкока («Фильм должен начинаться с землетрясения, а потом напряжение должно нарастать»), так как после катастрофы космического корабля приключение идет за приключением; неожиданные изменения ситуации; внезапное открытие тайны башен; войны и битвы; два друга (Мак и Гай); любовь (Мака и Рады); интрига (Генерального Прокурора); а в конце классический саспенс — проявление неизвестной до сих пор силы, которая многое объясняет и решительно меняет судьбу героя (Галактическая Безопасность в лице Странника). Любой подросток читает такую книгу с радостью. А еще нужно добавить, что советский и российский читатель — воспитанный в духе соцреалистического культа в отношении романной социологии и практически незнакомый с сенсационными жанрами — во времена СССР от всего этого должен был чувствовать себя на седьмом небе (и это продолжается и ныне, по-видимому). Восхищение читателей повлияло на успех и дальнейших частей цикла о приключениях Каммерера («Жук в муравейнике», «Волны гасят ветер»), несмотря на то, что их проблематика была уже более философской, нежели политической или развлекательной, и даже принесло неожиданные эффектные плоды — Борис Стругацкий в ответ на просьбы написать продолжение приключений выдал разрешение на такое продолжение молодому писателю, хотя пока ничего из этого и не вышло 26.
Возможно, таким продолжением станет гипотетически возможная третья часть фильма Фёдора Бондарчука, первая часть которого вышла в декабре 2008 года на российские экраны и получила хвалебные оценки за верность оригиналу, стремительное действие, красочные сцены, специальные эффекты и проработку деталей фантастической действительности. Вторая часть должна выйти в апреле 27, а потом могут появиться и следующие: сиквелы популярных картин — не редкость. Но это уже совсем другая история.
Перевел с польского
Владимир Борисов
1 В этом абзаце я использую изложение повести из моей брошюры «Предисловие к „Обитаемому острову “ Аркадия и Бориса Стругацких», вышедшей в краковском издательстве «Текст», а затем опубликованной в 62-м номере сетевого журнала «Фаренгейт» (fahrenheit.net.pl/archiwum/f62/13.html).
2 Впервые эта версия вышла в первом Собрании сочинений (Т. 1–10. — М.: Текст, 1991–1994, см. Т. 6: Обитаемый остров; Малыш: Повести. — М., 1993). Тем не менее окончательная редакция «Обитаемого острова» появилась в 2004 году, когда была завершена электронная версия текста, одобренная Борисом Стругацким и доступная для всех заинтересованных лиц на официальном сайте, посвященном творчеству братьев (rusf.ru/abs/books.htm).
3 Я использую прежде всего фрагмент «Обитаемый остров» из «Комментариев к пройденному» Бориса Стругацкого (см. Стругацкий А., Стругацкий Б. Собрание сочинений в 11 т. Т. 5. — Донецк: Сталкер; СПб.: Terra Fantastica, 2001. — С. 663–670).
4 Цит.: Стругацкий Б. Комментарии к пройденному. — С. 664. Добавлю, что необычайно острая сатира на советскую бюрократию, «Сказка о Тройке», опубликованная в 1968 году в журнале «Ангара» (Иркутск), а в 1970 году — в эмиграционном журнале «Грани», ждала своей книжной публикации в стране до 1989 года. «Гадкие лебеди» в СССР вышли только в 1988 году.
5 Там же.
6 Вооруженные силы СССР разделялись на армию и гвардию в соответствии с еще царской традицией.
7 Ершов Л. Листья и корни: По страницам журнала «Нева» // Сов. Россия (М.). — 1969. — 26 июня. — С. 3.
8 Тадеуш Госк в своем переводе этой версии, изданной в Польше в 1987 году, назвал их Płomiennymi Chorążymi, Пламенными Знаменосцами.
9 Каммерер и Рудольф (в следующих романах у него появилась фамилия Сикорски) стали немцами, танки стали панцервагенами и т. д. А вот фамилии коренных жителей Саракша — Гаал, Чачу и т. д. — не стали требовать изменить, это были албанские фамилии, которые звучали для русского уха чуждо (см. Неизвестные Стругацкие. Черновики, рукописи, варианты. От «Понедельника…» до «Обитаемого острова» / Сост. С. Бондаренко. — Донецк: Сталкер, 2006. — С. 443. — примечание В. Курильского).
10 В «Предисловии к „Обитаемому острову “ Аркадия и Бориса Стругацких» (см. прим. 1) я представил классификацию и множество примеров отличий между версией текста, опубликованного в «Неве», и изданием «Детской литературы» (1971), хотя — не располагая в период написания этого «Предисловия…» полными данными — я полагал, что версия в «Неве» не проходила серьезной цензуры, а версия «Детской литературы» была его переработкой. О существовании первоначальной версии, в обоих изданиях довольно сильно (хотя и по-разному) подвергшейся цензуре, я не догадывался. Кроме того, поскольку я пользовался лишь польским переводом версии в «Неве», то не заметил множества поправок чисто стилистических. Пытливый читатель может ознакомиться со всеми поправками, заглянув в книгу: Неизвестные Стругацкие. Черновики, рукописи, варианты. От «Понедельника…» до «Обитаемого острова» / Сост. С. Бондаренко. — Донецк: Сталкер, 2006. — С. 440–516.
11 См. : Б. Стругацкий: op. cit., с. 668.
12 Цит.: Стругацкий А., Стругацкий Б. Обитаемый остров // Собрание сочинений в 11 т. Т. 5. — С. 508.
13 На эту тему см.: Кайтох В. Братья Стругацкие: Очерк творчества // Стругацкий А., Стругацкий Б. Собрание сочинений в 11 т. Т. 12, доп., глава IV «Открытая борьба 1965–1968 гг.».
14 См.: Стругацкий Б.: op. cit., с. 668. На площади Ногина располагалось управление Главлита.
15 Стругацкий А., Стругацкий Б. Собрание сочинений. Т. 1–10. — М.: Текст, 1991–1994.
16 Цит.: Белоусов А. Забывая о социальной обусловленности // Лит. газета (М.). — 1969. — 22 окт. — С. 6.
17 Цит.: Свининников В. Блеск и нищета «философской» фантастики // Журналист (М.). — 1969. — № 9. — С. 46–48.
18 См. книгу: Урбан А. Фантастика и наш мир. — Л.: Сов. писатель, 1972. — С. 158–211 и статью: Бестужев-Лада И. Этот удивительный мир // Лит. газета (М.). — 1969. — 3 сент.
19 См.: Бестужев-Лада И. Этот удивительный мир.
20 См.: Брандис Е. Проблемность и многообразие: Заметки о новых произведениях ленинградских писателей-фантастов // Аврора (Л.). — 1972. — № 1. — С. 70–74.
21 Цит.: Смелков Ю. Взгляд со стороны // Юность (М.). — 1974. — № 7. — С. 66–69.
22 Данные приведены по доступной в Интернете библиографии Стругацких, подготовленной Аллой Кузнецовой (fan.lib.ru/a/ashkinazi_l_a/text_0700.shtml).
23 В Польше благополучно вышли переводы всех версий романа. В 1971 году издательство «Искры» выпустило переведенную Тадеушем Госком версию, опубликованную в «Неве». В 1987 году вышел перевод версии «Детской литературы» (он же был переиздан в девяностые годы). О недавней публикации издательства Prószyński i S-ka я вспоминал в начале текста.
24 Со времени выхода статьи количество переизданий «Обитаемого острова» увеличилось. Хотя в нынешней России довольно сложно уследить за выходом всех переизданий, можно достоверно говорить о том, что «Обитаемый остров» в книжных изданиях выходил на русском языке общим тиражом более 1 320 000 экз. Продолжают выходить и переводы романа. Известно 43 издания на следующих языках: английский, болгарский, венгерский, грузинский, китайский, литовский, немецкий, польский, португальский, сербохорватский, украинский, французский, чешский, эсперанто, эстонский, японский. — Прим. перев.
25 В последнее время была предпринята попытка так актуализировать «Гадких лебедей», противопоставляя ее положительных героев не авторитарной власти, а потребительскому обществу, и до некоторого уровня это удалось. Я имею в виду фильм Константина Лопушанского (сценарий Вячеслава Рыбакова) «Гадкие лебеди», снятый совместно с Францией (премьера 2006 года), являющийся свободной, тяготеющей в сторону такой интерпретации адаптацией повести. Мотив протеста против «Страны Дураков», впрочем, также наличествует в творчестве Стругацких, особенно в фабуле повести 1965 года «Хищные вещи века».
26 Упоминает об этом, подробно описывая проект, Борис Вишневский* в книге «Аркадий и Борис Стругацкие. Двойная звезда» на стр. 120–123 (Вишневский Б. Аркадий и Борис Стругацкие. Двойная звезда. — СПб.: Terra Fantastica, 2003. — 384 с.).
Хотя реализация конкретного разрешения Бориса Стругацкого так и не была осуществлена на сегодняшний день, но позже издательством АСТ был запущен специальный проект «Обитаемый остров», в рамках которого вышло более десяти книг разных авторов. — Прим. перев.
* объявлен «иноагентом» в РФ.
27 Статья была написана в начале 2009 года. — Прим. перев.
Отсюда: www.trv-science.ru/2024/05/skazanie-ob-obitaemo...
суббота, 10 августа 2024
Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Слушая поступь памятников (про «Град обреченный»)
04.04.2023 / № 375 / с. 8–9 / Владимир Борисов / Наука и фантастика / No Comments
Можно нарушать любые законы — литературные и реальной жизни, — отказываться от всякой логики и разрушать достоверность, действовать наперекор всему и всем мыслимым-немыслимым предписаниям и правилам, если только в результате достигается главная цель: в читателе вспыхивает готовность к сопереживанию, — и чем сильнее эта готовность, тем бо́льшие нарушения и разрушения позволяется совершать автору.
Борис Стругацкий. Комментарии к пройденному
Владимир Борисов
«Град обрече́нный» стоит особняком в творчестве братьев Стругацких. То есть начиналось всё традиционно: работая над очередной книгой, авторы параллельно обсуждали возможные сюжеты будущих произведений, и 15 марта 1967 года в рабочем дневнике появилась короткая запись, обведенная рамочкой: «Новый Апокалипсис». Сейчас, восстанавливая историю появления романа по крупицам, по отдельным упоминаниям в переписке, записям в дневниках, первым вариантам рукописи, можно заметить, как многое менялось, причем кардинально, как тщательно писатели собирали отдельные эпизоды, биографии героев, обдумывали космографию странного искусственного мира. Но кое-что оставалось: тесная перекличка с жизнью авторов и страны (одно время роман имел название «Мой брат и я», т. е. тогда уже планировалось наделение главного героя чертами собственной биографии), попытки серьезного осмысления грандиозного Эксперимента по созданию нового человека, предпринятого в Советском Союзе, раздумья о том, как жить дальше. Возможно, авторов вдохновлял известный в начале 1960-х фильм «Мой младший брат», а точнее — многажды ругаемый «Звездный билет» Василия Аксёнова, положенный в его основу.
Или, например, такая запись в рабочем дневнике от 19 февраля 1970 года: «Пара: Андрей и Фридрих, оба югенды, оба из рабочих, оба спасают мир. Оба фюрерофилы. Считают себя лютыми врагами друг друга, но в каждом конкретном вопросе оказываются на одной стороне: оба ненавидят Сёму (так первоначально звали Изю Кацмана. — В. Б.), оба презирают Купера, оба считают, что пора, наконец, навести порядок». Прямо скажем, нетривиальная мысль для советского человека того времени.
Но появление по-мёбиусовски замкнутого самого на себя мира Города между зеленовато-голубой бездной бесконечности неба и желтой бесконечности каменной стены в книгах авторов, казалось, ничто не предвещало.
Как непонятно было, откуда взялась, к примеру, регулярная смена профессий в Городе, важнейшая поначалу часть его социального устройства. Уже были написаны, но еще не дошли до советского читателя «Вавилонская лотерея» Хорхе Луиса Борхеса и «Солнечная лотерея» Филипа К. Дика. Откуда же взялся принцип случайности, подстилающий Эксперимент абсурдом?
Хотя кажущемуся абсурду происходящего в романе можно найти аналогии в реальной жизни. Взять, к примеру, регулярную лотерею смены профессий в Городе. Это, между прочим, вполне действенная система в японской производственной схеме, когда человек передвигается в процессе роста не только по вертикали, но и по горизонтали, знакомится с новыми аспектами производства, знает, что если он допустил огрехи, то их обнаружит тот, кто его сменит. А в Советском Союзе всем заправлял административно-хозяйственный персонал, который состоял из партийной номенклатуры. И даже если такой управитель где-то проштрафился и завалил дело, его, как правило, не увольняли, а «перебрасывали» на другую руководящую должность. В результате начальником вычислительного центра мог стать бывший директор парикмахерской, потому что он якобы был знаком с методами управления, а чем управлять — неважно.
Первый подробный план и окончательное название романа (по известной картине Николая Рериха, на которой огромный змей окружает крепость или даже город, картине, которая поражает мрачной красотой и ощущением безнадежности) были приняты в июне 1969 года. На черновике стоят даты: 24 февраля 1970 — 27 мая 1972. За два с лишним года авторы в несколько заходов написали книгу, поставили заключительную точку и непривычно большую папку с текстом поместили в архив. Ибо для них было совершенно ясно, что этот роман не имеет никакой перспективы быть опубликованным.
Здесь, наверное, следует сделать некоторое пояснение для современного читателя. Собственно, что такого крамольного было в романе, что делало его неприемлемым для печати? Времена и мир изменились настолько, что даже те, кто жил в те времена, сейчас с трудом вспоминают и понимают, как мог быть воспринят текст «Града обреченного» тогда.
Например, в романе цитируется песня Александра Галича («Упекли пророка в республику Коми…»). Имя автора песни не упоминается, но сам факт такого цитирования уже был крамолой, потому что песни Галича не печатались, ему запрещали устраивать концерты, его исключили из Союза писателей, из Союза кинематографистов, а вскоре он был вынужден эмигрировать. Короткая цитата, таким образом, становилась спрятанной миной, обнаружение которой могло бы навлечь беды на самих авторов, на редакторов и издательство.
А эволюция главного героя, правоверного комсомольца, ленинца, сталинца, борца за счастье простого народа, который с такой легкостью и непринужденностью превращается в высокопоставленного чиновника, барина, вождя, вершителя человеческих судеб? Как легко и непринужденно он становится соратником нациста-гитлеровца?
А совершенно невыдержанная в идеологических рамках того времени сцена с Великим Стратегом в Красном Здании, беспринципные рассуждения героев о памятниках? А фигура Изи Кацмана, еврея, регулярно побеждающего в идеологических поединках главного героя?..
Наконец, сам воздух романа, его свобода, совершенно недоступная для советской литературы того времени, с сомнениями и рассуждениями о целях Эксперимента, неизбежно вызвавшими бы у читателей ассоциации с великими стройками коммунизма в Советском Союзе.
Всё это, совершенно естественно воспринимаемое сегодня, было для тех времен новым, свежим и совершенно непроходимым в советской печати. При этом следует помнить, что братья Стругацкие вовсе не были явными и активными диссидентами, они не рассматривали роман «Град обреченный» в качестве вызова властям, противостояния существующей системе. Зачем же они потратили несколько лет на работу над заведомо бесперспективным произведением?
В 1992 году питерский критик и литературовед, редактор Самуил Лурье встретился с писателями Александром Житинским и Борисом Стругацким, чтобы поговорить об этом феномене. Тему своей беседы1 он сформулировал так: «Моих собеседников объединяет уникальный опыт, не известный, наверное, ни почти всем писателям прошлого, ни современным писателям, живущим за пределами бывшего Советского Союза, ни абсолютному большинству писателей, живущих в пределах Советского Союза. Есть такое необычайно сильное испытание для литератора, требующее всех его сил, которое называется по-русски „писать в стол“. Это значит — сочинять произведение, не имея никакой надежды на его опубликование, совсем никакой, предполагая, что в своей жизни никогда не увидишь его набранным печатными буквами. Это очень трудно понять постороннему человеку. Это очень трудно понять тому, кто не проделал над собой этот мучительный эксперимент. Вероятно, он мучителен пропорционально дарованию автора, и сила этого мучения возрастает пропорционально важности замысла. Кто бы мы ни были: писатели, простые люди, журналисты, кто угодно, — когда мы представляем себе, что нам нужно потратить несколько лет жизни на работу, результатов которой никто не узнает, на работу, которая нам представляется очень важной, и важной именно для того, чтобы о ней кто-нибудь узнал, мы можем на одно только мгновение войти в этот уникальный страшный опыт. И вот у нас сейчас есть счастливая возможность спросить этих людей, что это значит. Что движет писателем, который пишет книгу, — может быть, свою главную книгу (может быть, каждая книга является для писателя главной) без всякой надежды?»
Соглашаясь с тем, что такая работа действительно крайне мучительна для автора, потому что потребность в опубликовании — изначальное, аксиоматическое свойство каждого творца, Борис Стругацкий так ответил на этот вопрос: «У меня такое впечатление создается, что писать „в стол“ автора заставляет по сути дела то же внутреннее глубоко сидящее чувство, которое заставляет его писать вообще. Когда я пишу не „в стол“, я думаю: о гонораре, о том, что на гонорар я смогу купить новую мебель, поехать там куда-нибудь, я думаю о славе. Я уверен, что практически всякий писатель думает об этом… Я думаю о том, что я пишу так, как никто до меня не писал, это тоже чрезвычайно важно. Мы все наши вещи писали по этому принципу. Написать так, как до сих пор не писали сами и по возможности — никто до нас. Но если вот всё это отобрать… Поскольку, когда ты пишешь „в стол“, всё это отпадает, всё, за исключением, может быть, мысли о том, что ты пишешь нечто такое, чего не писал раньше. Вот тогда и останется то самое обнаженное, тот проводок, нервик, который и побуждает писателя писать. Вы же не задаете вопрос, почему писатель вообще пишет? Вы, великий литературовед, прекрасно понимаете, что писатель пишет не для того, чтобы получить гонорар, и не для того, чтобы прославиться. Что-то есть внутри. Так вот этот вот червячочек, вот он и заставляет писать, в частности, „в стол“».
Поначалу, работая над романом и имея за плечами опыт трудного прохождения к читателю «Улитки на склоне», «Гадких лебедей», «Сказки о Тройке», авторы хоть и не питали особых надежд на публикацию, однако все-таки рассчитывали, что по окончании работы станут предлагать новый роман редакциям журналов и издательств. Роман сначала прочитают в редакциях, кто-нибудь снимет копии, даст почитать знакомым. И новое произведение начнет жить хоть и не совсем легально, но будет распространяться в самиздате. Но вскоре и этот вариант стал небезопасным. История с романом Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», рукопись которого была изъята в редакции журнала «Знамя» и чуть не исчезла практически (чудом сохранилась одна-единственная копия), послужила Стругацким предупреждением: никому роман не показывать, рукопись из дому не выносить и вообще о ней лучше помалкивать.
А летом 1974 года Бориса Стругацкого вызывали на допросы по делу Михаила Хейфеца, его близкого приятеля и, кстати, главного прототипа Изи Кацмана в романе. Подробно эту процедуру Борис (С. Витицкий) опишет в своем первом сольном романе «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики», где тот же Хейфец выведен под именем Семёна Мирлина. В том же году Михаил Хейфец был осужден по 70-й статье Уголовного кодекса РСФСР («антисоветская агитация и пропаганда») на четыре года лишения свободы и два года ссылки за написание предисловия к самиздатовскому собранию сочинений Иосифа Бродского и за хранение и распространение других самиздатовских изданий.
После этого стало ясно, что и дома хранить рукопись опасно. Борис срочно распечатал единственную копию романа в трех экземплярах, а потом два экземпляра с соблюдением всех мер предосторожности были переданы верным людям — одному москвичу и одному ленинградцу. Эти две копии пролежали в «спецхране» до самого конца 1980-х годов, когда удалось все-таки «Град обреченный» опубликовать.
О чем же получилось это произведение? Борис Стругацкий в «Комментариях к пройденному» отвечал на этот вопрос так: «Главная задача романа не сначала, но постепенно сформировалась у нас таким примерно образом: показать, как под давлением жизненных обстоятельств кардинально меняется мировоззрение молодого человека, как переходит он с позиций твердокаменного фанатика в состояние человека, словно бы повисшего в безвоздушном идеологическом пространстве, без какой-либо опоры под ногами. Жизненный путь, близкий авторам и представлявшийся им не только драматическим, но и поучительным. Как-никак, а целое поколение прошло этим путем за время с 1940 по 1985 год».
В беседе с Самуилом Лурье Борис Стругацкий вспоминал, рассказывая о том, какими были авторы «Града обреченного», когда только начинали писать:
«Это были два типичных героя оруэлловского романа. У которых doublethink — двоемыслие — было отработано идеально. Ибо двоемыслие, как известно, это способность сделать так, чтобы две противоречащие друг другу идеи никогда не встречались в сознании. А мы всю жизнь носили в сознании одновременно тот факт, что органы не ошибаются, и тот факт, что наш дядя, коммунист с дореволюционным стажем, расстрелян в 37-м году, а отец исключен из партии в 37-м году, — тоже большевик с 16-го года. И вот надо было как-то так нести, идти по жизни, чтобы эти две мысли приходили в голову только порознь. Сегодня я думаю о дяде и отце — о том, какие это были хорошие люди. Потом эти мысли куда-то вынимаются и вставляются другие мысли — о том, что КГБ, конечно, не ошибается и если арестовали врачей-вредителей, то, наверное, там что-то было. „Им виднее“. И вот эти два человека, перейдя через ХХ съезд, XXII съезд, встречу Хрущёва с художниками в Манеже, свержение Хрущёва, Чехословакию в 68-м году, наконец, приходят к такому состоянию, когда они видят: социализм — дерьмо, коммунизм — строй очень хороший, но с этими мурлами, с этими жлобами, которые управляют нами и которые непрерывно пополняют себя, свои ряды, с ними ни о каком коммунизме речи быть не может, это ясно совершенно.
Капитализм… В капитализме тоже масса вещей, которые нам отвратительны. Это теория гедонизма, это теория, что жить надо для того, чтобы получать только удовольствие. Для нас, молодых тогда, здоровых людей, эта идея казалась неприятной. Нам казалось (мы же все-таки оставались в глубине души большевиками) — нам казалось, что человек должен жить, сжигая себя, как сердце Данко. Понимаете? То есть создавалась полностью бесперспективная картина. И вот, мы написали роман о том, как человек нашего типа, пройдя через воду, медные трубы, через все общественные формации, повисает в воздухе точно так же, как мы сами повисли в воздухе, потому что мы перестали понимать, к чему должно стремиться человечество. Мы перестали это понимать к середине семидесятых годов. Вот о чем роман. Это реквием по всем социальным утопиям вообще — будь то утопии социалистические, коммунистические, капиталистические — какие угодно. Вот о чем это написано и, как вы, может быть, помните, там мы пытаемся выдвинуть какую-то контр-идею — цель существования человечества, лежащую вне социальных проблем, вне политики, вне социального устройства, вне проблем материального производства, распределения благ и так далее, и так далее. Идею храма культуры. Как бы развивая метафору, что человечество живет, строя храм культуры, как микроскопические ракообразные живут, строя коралловый риф, и не понимая, что они создают».
Жизнь без опоры под ногами в условиях идеологического вакуума для советского человека продолжилась и после 1985 года, продолжается и по сей день. Более того, такое состояние, видимо, вполне универсально, оно может случиться, да и случается время от времени в любой стране. Такое было и в Германии после проигрыша в мировых войнах, было и в социалистических странах после распада Советского Союза; наконец, XXI век с его стремительным технологическим прогрессом ставит перед ошеломленным человечеством задачи, к которым оно совершенно не готово, и некоторая растерянность ощущается как в самых развитых и процветающих странах, так и в тех, где население только начинает вкушать плоды цивилизации.
Путь через огонь, воду и медные трубы Андрея Воронина, alter ego авторов, — это, в сущности, путь по кругам ада действительности любого мыслящего человека второй половины XX века. Когда остались позади страшнейшие войны «кто кого», на повестку дня встал вопрос не движения широчайших народных масс, а вопрос совести одного отдельно взятого человека. Как оказалось, вовсе не вооруженного единственно правильным и верным учением. Не превосходящего пониманием остальные народы. Замешанного не по своей воле в смертельные игры гениев и злодеев. И, однако, способного пройти хотя бы первый круг этого ада.
Ту находку, которую делает герой с подачи его личного Панурга, трудно оценить однозначно.
Идея храма культуры, вложенная в романе в уста Изи Кацмана, скептика и сокрушителя идеалистических истин, с одной стороны, выглядит весьма утопичной, а с другой — насущной и необходимой.
Одной из основных проблем прогресса польский писатель и мыслитель Станислав Лем считал тот факт, что наука и технологии разрушают культуру. Причем в этом нет никакого злого умысла, сами по себе наука и технологии ни в чем не виновны. Человек несовершенен как животное. В результате антропогенеза человек лишился наследуемых, заданных эволюционно норм поведения. Рефлексы животных в процессе эволюции настраивались так, чтобы обеспечивать автоматическое равновесие экосферы. А человек, лишившись таких внутренних механизмов, был вынужден создавать свои нормы и законы поведения, которые и являются культурой. Но тут возникла такая ситуация, что культура создавалась при повышении сложности институциональных связей, причем связи эти представляют собой иерархии ценностей с нематериальной, духовной вершиной. Процесс возникновения культуры был долгим, он сопровождался вненаучной мотивацией, которая определялась эмпирически. То есть культура не только предлагает нормы поведения, но при этом поясняет, почему иначе человеку поступать не до́лжно и какова цель предписанного поведения. Однако все эти интерпретации и пояснения оказываются ложными, если их подвергнуть научному исследованию. Поэтому наука, по мере того, как она давала свои пояснения процессам, разоблачала культурные самообманы, но взамен не предлагала никаких ценностей, наука лишь констатировала состояние дел.
Технологии нацелены на достижение узких конкретных целей, но и их локальные и избирательные действия приводят к эрозии культуры, разбирая фундамент институциональных ценностей. В результате мы сейчас пришли к такому положению дел, когда старые культурные ценности успешно разрушены, но взамен никаких новых привлекательных идей, которые позволили бы заменить или создать новую культуру, не получено. Технологии с наукой отобрали у нас много, а взамен дали мало. Это видно по тому, что наша цивилизация всё больше усложняется технологически и одновременно упрощается культурно.
Лем не представил убедительного решения этой насущной проблемы, не наметил и путей ее решения. Он лишь неоднократно предупреждал, что моделирование новой культуры не может быть осуществлено простым перебором уже существующих решений, что вопли футурологов о необходимости «новых идей» являются лишь несбыточными мечтами. Даже если удастся придумать что-то новое, изобрести эту «новую культуру», невозможно будет воплотить ее в жизнь. Поскольку речь идет о создании субинститута некой утраченной веры как совершенно новой ценности, которую человечеству предстоит освоить, так как без поставленных ею целей оно жить не сможет.
Конечно, жизнь как бы спорит с Лемом — довольно много новых культур, как мы видим, приживаются. Толкинисты, БДСМ, джедаи, трекки — это только из более-менее знакомых субкультур. А сколько их еще! И благородные туристы, каэспэшники, тризовцы, и презренные уфологи, спириты, сыроядцы, гомеопаты… Интернет — великий объединитель — поставил генерацию новых субкультур на поток, запечатлел процесс культурной эволюции для будущих поколений. Однако усилил и обнажил серьезнейшую проблему — эрозии критериев. То, что получило название мультикультурализма и толерантности. Механизм слома безусловных табелей о рангах, когда ценности одной ветви человеческой культуры уравниваются с ценностями другой, хотя результативность этих ветвей объективно совершенно разная.
В качестве некой гипотетической лазейки в этом направлении Лем мыслил теорию творчества: «Быть может, создание универсальной теории всевозможных творческих методов убережет будущее от столь дорогостоящих и фатальных ошибок. Такая теория может стать указателем направления культурной стратегии дальнего радиуса, потребность в которой у нас больше, чем превращение звезд в фабрики и машин в мудрецов».
У братьев Стругацких в таком качестве выступает Теория Воспитания. В то же время как художники они могли испытывать на прочность свои и чужие теории их образным воплощением. Результаты этих испытаний — не только в рамках «Града обреченного» — были скорее негативными, оставаясь в рамках научной парадигмы, где эксперимент с отрицательным результатом всё равно результативен. Эксперимент есть Эксперимент.
Мы не знаем, какие жестокие чудеса готовит нам будущее и как будет продолжаться развитие цивилизации в условиях эрозии культуры и размывания этических установок. Мы не знаем, можно ли вообще жить в таких условиях. Слишком многое непонятно: куда заведут нас новые технологии, останется ли человек прежним видом Homo sapiens или неизбежно эволюционирует в новый вид, сколь болезненным будет слом прежних парадигм. Но всё равно хочется верить в будущее и надеяться на лучшее.
Dum spiro spero.
Владимир Борисов
Отсюда: www.trv-science.ru/2023/04/slushaya-postup-pamy...
04.04.2023 / № 375 / с. 8–9 / Владимир Борисов / Наука и фантастика / No Comments
Можно нарушать любые законы — литературные и реальной жизни, — отказываться от всякой логики и разрушать достоверность, действовать наперекор всему и всем мыслимым-немыслимым предписаниям и правилам, если только в результате достигается главная цель: в читателе вспыхивает готовность к сопереживанию, — и чем сильнее эта готовность, тем бо́льшие нарушения и разрушения позволяется совершать автору.
Борис Стругацкий. Комментарии к пройденному
Владимир Борисов
«Град обрече́нный» стоит особняком в творчестве братьев Стругацких. То есть начиналось всё традиционно: работая над очередной книгой, авторы параллельно обсуждали возможные сюжеты будущих произведений, и 15 марта 1967 года в рабочем дневнике появилась короткая запись, обведенная рамочкой: «Новый Апокалипсис». Сейчас, восстанавливая историю появления романа по крупицам, по отдельным упоминаниям в переписке, записям в дневниках, первым вариантам рукописи, можно заметить, как многое менялось, причем кардинально, как тщательно писатели собирали отдельные эпизоды, биографии героев, обдумывали космографию странного искусственного мира. Но кое-что оставалось: тесная перекличка с жизнью авторов и страны (одно время роман имел название «Мой брат и я», т. е. тогда уже планировалось наделение главного героя чертами собственной биографии), попытки серьезного осмысления грандиозного Эксперимента по созданию нового человека, предпринятого в Советском Союзе, раздумья о том, как жить дальше. Возможно, авторов вдохновлял известный в начале 1960-х фильм «Мой младший брат», а точнее — многажды ругаемый «Звездный билет» Василия Аксёнова, положенный в его основу.
Или, например, такая запись в рабочем дневнике от 19 февраля 1970 года: «Пара: Андрей и Фридрих, оба югенды, оба из рабочих, оба спасают мир. Оба фюрерофилы. Считают себя лютыми врагами друг друга, но в каждом конкретном вопросе оказываются на одной стороне: оба ненавидят Сёму (так первоначально звали Изю Кацмана. — В. Б.), оба презирают Купера, оба считают, что пора, наконец, навести порядок». Прямо скажем, нетривиальная мысль для советского человека того времени.
Но появление по-мёбиусовски замкнутого самого на себя мира Города между зеленовато-голубой бездной бесконечности неба и желтой бесконечности каменной стены в книгах авторов, казалось, ничто не предвещало.
Как непонятно было, откуда взялась, к примеру, регулярная смена профессий в Городе, важнейшая поначалу часть его социального устройства. Уже были написаны, но еще не дошли до советского читателя «Вавилонская лотерея» Хорхе Луиса Борхеса и «Солнечная лотерея» Филипа К. Дика. Откуда же взялся принцип случайности, подстилающий Эксперимент абсурдом?
Хотя кажущемуся абсурду происходящего в романе можно найти аналогии в реальной жизни. Взять, к примеру, регулярную лотерею смены профессий в Городе. Это, между прочим, вполне действенная система в японской производственной схеме, когда человек передвигается в процессе роста не только по вертикали, но и по горизонтали, знакомится с новыми аспектами производства, знает, что если он допустил огрехи, то их обнаружит тот, кто его сменит. А в Советском Союзе всем заправлял административно-хозяйственный персонал, который состоял из партийной номенклатуры. И даже если такой управитель где-то проштрафился и завалил дело, его, как правило, не увольняли, а «перебрасывали» на другую руководящую должность. В результате начальником вычислительного центра мог стать бывший директор парикмахерской, потому что он якобы был знаком с методами управления, а чем управлять — неважно.
Первый подробный план и окончательное название романа (по известной картине Николая Рериха, на которой огромный змей окружает крепость или даже город, картине, которая поражает мрачной красотой и ощущением безнадежности) были приняты в июне 1969 года. На черновике стоят даты: 24 февраля 1970 — 27 мая 1972. За два с лишним года авторы в несколько заходов написали книгу, поставили заключительную точку и непривычно большую папку с текстом поместили в архив. Ибо для них было совершенно ясно, что этот роман не имеет никакой перспективы быть опубликованным.
Здесь, наверное, следует сделать некоторое пояснение для современного читателя. Собственно, что такого крамольного было в романе, что делало его неприемлемым для печати? Времена и мир изменились настолько, что даже те, кто жил в те времена, сейчас с трудом вспоминают и понимают, как мог быть воспринят текст «Града обреченного» тогда.
Например, в романе цитируется песня Александра Галича («Упекли пророка в республику Коми…»). Имя автора песни не упоминается, но сам факт такого цитирования уже был крамолой, потому что песни Галича не печатались, ему запрещали устраивать концерты, его исключили из Союза писателей, из Союза кинематографистов, а вскоре он был вынужден эмигрировать. Короткая цитата, таким образом, становилась спрятанной миной, обнаружение которой могло бы навлечь беды на самих авторов, на редакторов и издательство.
А эволюция главного героя, правоверного комсомольца, ленинца, сталинца, борца за счастье простого народа, который с такой легкостью и непринужденностью превращается в высокопоставленного чиновника, барина, вождя, вершителя человеческих судеб? Как легко и непринужденно он становится соратником нациста-гитлеровца?
А совершенно невыдержанная в идеологических рамках того времени сцена с Великим Стратегом в Красном Здании, беспринципные рассуждения героев о памятниках? А фигура Изи Кацмана, еврея, регулярно побеждающего в идеологических поединках главного героя?..
Наконец, сам воздух романа, его свобода, совершенно недоступная для советской литературы того времени, с сомнениями и рассуждениями о целях Эксперимента, неизбежно вызвавшими бы у читателей ассоциации с великими стройками коммунизма в Советском Союзе.
Всё это, совершенно естественно воспринимаемое сегодня, было для тех времен новым, свежим и совершенно непроходимым в советской печати. При этом следует помнить, что братья Стругацкие вовсе не были явными и активными диссидентами, они не рассматривали роман «Град обреченный» в качестве вызова властям, противостояния существующей системе. Зачем же они потратили несколько лет на работу над заведомо бесперспективным произведением?
В 1992 году питерский критик и литературовед, редактор Самуил Лурье встретился с писателями Александром Житинским и Борисом Стругацким, чтобы поговорить об этом феномене. Тему своей беседы1 он сформулировал так: «Моих собеседников объединяет уникальный опыт, не известный, наверное, ни почти всем писателям прошлого, ни современным писателям, живущим за пределами бывшего Советского Союза, ни абсолютному большинству писателей, живущих в пределах Советского Союза. Есть такое необычайно сильное испытание для литератора, требующее всех его сил, которое называется по-русски „писать в стол“. Это значит — сочинять произведение, не имея никакой надежды на его опубликование, совсем никакой, предполагая, что в своей жизни никогда не увидишь его набранным печатными буквами. Это очень трудно понять постороннему человеку. Это очень трудно понять тому, кто не проделал над собой этот мучительный эксперимент. Вероятно, он мучителен пропорционально дарованию автора, и сила этого мучения возрастает пропорционально важности замысла. Кто бы мы ни были: писатели, простые люди, журналисты, кто угодно, — когда мы представляем себе, что нам нужно потратить несколько лет жизни на работу, результатов которой никто не узнает, на работу, которая нам представляется очень важной, и важной именно для того, чтобы о ней кто-нибудь узнал, мы можем на одно только мгновение войти в этот уникальный страшный опыт. И вот у нас сейчас есть счастливая возможность спросить этих людей, что это значит. Что движет писателем, который пишет книгу, — может быть, свою главную книгу (может быть, каждая книга является для писателя главной) без всякой надежды?»
Соглашаясь с тем, что такая работа действительно крайне мучительна для автора, потому что потребность в опубликовании — изначальное, аксиоматическое свойство каждого творца, Борис Стругацкий так ответил на этот вопрос: «У меня такое впечатление создается, что писать „в стол“ автора заставляет по сути дела то же внутреннее глубоко сидящее чувство, которое заставляет его писать вообще. Когда я пишу не „в стол“, я думаю: о гонораре, о том, что на гонорар я смогу купить новую мебель, поехать там куда-нибудь, я думаю о славе. Я уверен, что практически всякий писатель думает об этом… Я думаю о том, что я пишу так, как никто до меня не писал, это тоже чрезвычайно важно. Мы все наши вещи писали по этому принципу. Написать так, как до сих пор не писали сами и по возможности — никто до нас. Но если вот всё это отобрать… Поскольку, когда ты пишешь „в стол“, всё это отпадает, всё, за исключением, может быть, мысли о том, что ты пишешь нечто такое, чего не писал раньше. Вот тогда и останется то самое обнаженное, тот проводок, нервик, который и побуждает писателя писать. Вы же не задаете вопрос, почему писатель вообще пишет? Вы, великий литературовед, прекрасно понимаете, что писатель пишет не для того, чтобы получить гонорар, и не для того, чтобы прославиться. Что-то есть внутри. Так вот этот вот червячочек, вот он и заставляет писать, в частности, „в стол“».
Поначалу, работая над романом и имея за плечами опыт трудного прохождения к читателю «Улитки на склоне», «Гадких лебедей», «Сказки о Тройке», авторы хоть и не питали особых надежд на публикацию, однако все-таки рассчитывали, что по окончании работы станут предлагать новый роман редакциям журналов и издательств. Роман сначала прочитают в редакциях, кто-нибудь снимет копии, даст почитать знакомым. И новое произведение начнет жить хоть и не совсем легально, но будет распространяться в самиздате. Но вскоре и этот вариант стал небезопасным. История с романом Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», рукопись которого была изъята в редакции журнала «Знамя» и чуть не исчезла практически (чудом сохранилась одна-единственная копия), послужила Стругацким предупреждением: никому роман не показывать, рукопись из дому не выносить и вообще о ней лучше помалкивать.
А летом 1974 года Бориса Стругацкого вызывали на допросы по делу Михаила Хейфеца, его близкого приятеля и, кстати, главного прототипа Изи Кацмана в романе. Подробно эту процедуру Борис (С. Витицкий) опишет в своем первом сольном романе «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики», где тот же Хейфец выведен под именем Семёна Мирлина. В том же году Михаил Хейфец был осужден по 70-й статье Уголовного кодекса РСФСР («антисоветская агитация и пропаганда») на четыре года лишения свободы и два года ссылки за написание предисловия к самиздатовскому собранию сочинений Иосифа Бродского и за хранение и распространение других самиздатовских изданий.
После этого стало ясно, что и дома хранить рукопись опасно. Борис срочно распечатал единственную копию романа в трех экземплярах, а потом два экземпляра с соблюдением всех мер предосторожности были переданы верным людям — одному москвичу и одному ленинградцу. Эти две копии пролежали в «спецхране» до самого конца 1980-х годов, когда удалось все-таки «Град обреченный» опубликовать.
О чем же получилось это произведение? Борис Стругацкий в «Комментариях к пройденному» отвечал на этот вопрос так: «Главная задача романа не сначала, но постепенно сформировалась у нас таким примерно образом: показать, как под давлением жизненных обстоятельств кардинально меняется мировоззрение молодого человека, как переходит он с позиций твердокаменного фанатика в состояние человека, словно бы повисшего в безвоздушном идеологическом пространстве, без какой-либо опоры под ногами. Жизненный путь, близкий авторам и представлявшийся им не только драматическим, но и поучительным. Как-никак, а целое поколение прошло этим путем за время с 1940 по 1985 год».
В беседе с Самуилом Лурье Борис Стругацкий вспоминал, рассказывая о том, какими были авторы «Града обреченного», когда только начинали писать:
«Это были два типичных героя оруэлловского романа. У которых doublethink — двоемыслие — было отработано идеально. Ибо двоемыслие, как известно, это способность сделать так, чтобы две противоречащие друг другу идеи никогда не встречались в сознании. А мы всю жизнь носили в сознании одновременно тот факт, что органы не ошибаются, и тот факт, что наш дядя, коммунист с дореволюционным стажем, расстрелян в 37-м году, а отец исключен из партии в 37-м году, — тоже большевик с 16-го года. И вот надо было как-то так нести, идти по жизни, чтобы эти две мысли приходили в голову только порознь. Сегодня я думаю о дяде и отце — о том, какие это были хорошие люди. Потом эти мысли куда-то вынимаются и вставляются другие мысли — о том, что КГБ, конечно, не ошибается и если арестовали врачей-вредителей, то, наверное, там что-то было. „Им виднее“. И вот эти два человека, перейдя через ХХ съезд, XXII съезд, встречу Хрущёва с художниками в Манеже, свержение Хрущёва, Чехословакию в 68-м году, наконец, приходят к такому состоянию, когда они видят: социализм — дерьмо, коммунизм — строй очень хороший, но с этими мурлами, с этими жлобами, которые управляют нами и которые непрерывно пополняют себя, свои ряды, с ними ни о каком коммунизме речи быть не может, это ясно совершенно.
Капитализм… В капитализме тоже масса вещей, которые нам отвратительны. Это теория гедонизма, это теория, что жить надо для того, чтобы получать только удовольствие. Для нас, молодых тогда, здоровых людей, эта идея казалась неприятной. Нам казалось (мы же все-таки оставались в глубине души большевиками) — нам казалось, что человек должен жить, сжигая себя, как сердце Данко. Понимаете? То есть создавалась полностью бесперспективная картина. И вот, мы написали роман о том, как человек нашего типа, пройдя через воду, медные трубы, через все общественные формации, повисает в воздухе точно так же, как мы сами повисли в воздухе, потому что мы перестали понимать, к чему должно стремиться человечество. Мы перестали это понимать к середине семидесятых годов. Вот о чем роман. Это реквием по всем социальным утопиям вообще — будь то утопии социалистические, коммунистические, капиталистические — какие угодно. Вот о чем это написано и, как вы, может быть, помните, там мы пытаемся выдвинуть какую-то контр-идею — цель существования человечества, лежащую вне социальных проблем, вне политики, вне социального устройства, вне проблем материального производства, распределения благ и так далее, и так далее. Идею храма культуры. Как бы развивая метафору, что человечество живет, строя храм культуры, как микроскопические ракообразные живут, строя коралловый риф, и не понимая, что они создают».
Жизнь без опоры под ногами в условиях идеологического вакуума для советского человека продолжилась и после 1985 года, продолжается и по сей день. Более того, такое состояние, видимо, вполне универсально, оно может случиться, да и случается время от времени в любой стране. Такое было и в Германии после проигрыша в мировых войнах, было и в социалистических странах после распада Советского Союза; наконец, XXI век с его стремительным технологическим прогрессом ставит перед ошеломленным человечеством задачи, к которым оно совершенно не готово, и некоторая растерянность ощущается как в самых развитых и процветающих странах, так и в тех, где население только начинает вкушать плоды цивилизации.
Путь через огонь, воду и медные трубы Андрея Воронина, alter ego авторов, — это, в сущности, путь по кругам ада действительности любого мыслящего человека второй половины XX века. Когда остались позади страшнейшие войны «кто кого», на повестку дня встал вопрос не движения широчайших народных масс, а вопрос совести одного отдельно взятого человека. Как оказалось, вовсе не вооруженного единственно правильным и верным учением. Не превосходящего пониманием остальные народы. Замешанного не по своей воле в смертельные игры гениев и злодеев. И, однако, способного пройти хотя бы первый круг этого ада.
Ту находку, которую делает герой с подачи его личного Панурга, трудно оценить однозначно.
Идея храма культуры, вложенная в романе в уста Изи Кацмана, скептика и сокрушителя идеалистических истин, с одной стороны, выглядит весьма утопичной, а с другой — насущной и необходимой.
Одной из основных проблем прогресса польский писатель и мыслитель Станислав Лем считал тот факт, что наука и технологии разрушают культуру. Причем в этом нет никакого злого умысла, сами по себе наука и технологии ни в чем не виновны. Человек несовершенен как животное. В результате антропогенеза человек лишился наследуемых, заданных эволюционно норм поведения. Рефлексы животных в процессе эволюции настраивались так, чтобы обеспечивать автоматическое равновесие экосферы. А человек, лишившись таких внутренних механизмов, был вынужден создавать свои нормы и законы поведения, которые и являются культурой. Но тут возникла такая ситуация, что культура создавалась при повышении сложности институциональных связей, причем связи эти представляют собой иерархии ценностей с нематериальной, духовной вершиной. Процесс возникновения культуры был долгим, он сопровождался вненаучной мотивацией, которая определялась эмпирически. То есть культура не только предлагает нормы поведения, но при этом поясняет, почему иначе человеку поступать не до́лжно и какова цель предписанного поведения. Однако все эти интерпретации и пояснения оказываются ложными, если их подвергнуть научному исследованию. Поэтому наука, по мере того, как она давала свои пояснения процессам, разоблачала культурные самообманы, но взамен не предлагала никаких ценностей, наука лишь констатировала состояние дел.
Технологии нацелены на достижение узких конкретных целей, но и их локальные и избирательные действия приводят к эрозии культуры, разбирая фундамент институциональных ценностей. В результате мы сейчас пришли к такому положению дел, когда старые культурные ценности успешно разрушены, но взамен никаких новых привлекательных идей, которые позволили бы заменить или создать новую культуру, не получено. Технологии с наукой отобрали у нас много, а взамен дали мало. Это видно по тому, что наша цивилизация всё больше усложняется технологически и одновременно упрощается культурно.
Лем не представил убедительного решения этой насущной проблемы, не наметил и путей ее решения. Он лишь неоднократно предупреждал, что моделирование новой культуры не может быть осуществлено простым перебором уже существующих решений, что вопли футурологов о необходимости «новых идей» являются лишь несбыточными мечтами. Даже если удастся придумать что-то новое, изобрести эту «новую культуру», невозможно будет воплотить ее в жизнь. Поскольку речь идет о создании субинститута некой утраченной веры как совершенно новой ценности, которую человечеству предстоит освоить, так как без поставленных ею целей оно жить не сможет.
Конечно, жизнь как бы спорит с Лемом — довольно много новых культур, как мы видим, приживаются. Толкинисты, БДСМ, джедаи, трекки — это только из более-менее знакомых субкультур. А сколько их еще! И благородные туристы, каэспэшники, тризовцы, и презренные уфологи, спириты, сыроядцы, гомеопаты… Интернет — великий объединитель — поставил генерацию новых субкультур на поток, запечатлел процесс культурной эволюции для будущих поколений. Однако усилил и обнажил серьезнейшую проблему — эрозии критериев. То, что получило название мультикультурализма и толерантности. Механизм слома безусловных табелей о рангах, когда ценности одной ветви человеческой культуры уравниваются с ценностями другой, хотя результативность этих ветвей объективно совершенно разная.
В качестве некой гипотетической лазейки в этом направлении Лем мыслил теорию творчества: «Быть может, создание универсальной теории всевозможных творческих методов убережет будущее от столь дорогостоящих и фатальных ошибок. Такая теория может стать указателем направления культурной стратегии дальнего радиуса, потребность в которой у нас больше, чем превращение звезд в фабрики и машин в мудрецов».
У братьев Стругацких в таком качестве выступает Теория Воспитания. В то же время как художники они могли испытывать на прочность свои и чужие теории их образным воплощением. Результаты этих испытаний — не только в рамках «Града обреченного» — были скорее негативными, оставаясь в рамках научной парадигмы, где эксперимент с отрицательным результатом всё равно результативен. Эксперимент есть Эксперимент.
Мы не знаем, какие жестокие чудеса готовит нам будущее и как будет продолжаться развитие цивилизации в условиях эрозии культуры и размывания этических установок. Мы не знаем, можно ли вообще жить в таких условиях. Слишком многое непонятно: куда заведут нас новые технологии, останется ли человек прежним видом Homo sapiens или неизбежно эволюционирует в новый вид, сколь болезненным будет слом прежних парадигм. Но всё равно хочется верить в будущее и надеяться на лучшее.
Dum spiro spero.
Владимир Борисов
Отсюда: www.trv-science.ru/2023/04/slushaya-postup-pamy...
суббота, 20 июля 2024
Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Странные лепестки с необозримых материков непознанного
24.01.2023 / № 370 / с. 14–15 / Владимир Борисов / Наука и фантастика / 3 комментария
Владимир Борисов
Владимир Иванович Борисов — литературный критик и переводчик, библиограф, редактор фэнзинов и организатор нескольких абаканских клубов любителей фантастики, вице-координатор группы «Людены», занимавшейся изучением творчества братьев Стругацких, автор энциклопедий, посвященных фантастике. Признавшись в своей давней симпатии к ТрВ-Наука, он заметил: «Так получилось, что у меня несколько статей о Стругацких печатались на других языках, кроме русского. Может, что-то пригодится для газеты? Вот, к примеру, заметка о „Понедельнике“…» Мы с удовольствием публикуем этот текст.
Как-то в Интернете мне встретился такой пассаж: «Многие мои фотографии сделаны на Кисловодской горной астрономической станции, той самой, где братья Стругацкие написали свой роман „Понедельник начинается в субботу“. Мы же туда едем за звездным небом и хорошей погодой, что для Рязани редкость, — рассказывает Юрий Гилёв».
На самом деле это, конечно, не совсем верно. На Кисловодской ГАО в октябре 1960 года два сотрудника Пулковской обсерватории — младший научный сотрудник Борис Стругацкий и старший инженер Лидия Камионко — от скуки сочинили «рассказик без начала и конца», который заканчивался замечательными словами: «ДИВАНА НЕ БЫЛО!!!».
Аркадий же Стругацкий никогда и не был на Кисловодской станции.
Подробности об истории создания «сказки для научных сотрудников младшего возраста» можно прочитать в «Комментариях к пройденному» Бориса Стругацкого. Вот как появилось само название повести: «Надо сказать, что начало 60-х было временем повального увлечения Хемингуэем. Никого не читают сейчас с таким наслаждением и восторгом, ни о ком не говорят так много и так страстно, ни за чьими книгами не гоняются с таким азартом, причем все — вся читающая публика от старшеклассника до академика включительно. И вот однажды, когда Борис Натанович сидел у себя на работе в Пулковской обсерватории, раздался вдруг звонок из города, — звонила старинная его подруга Наташа Свенцицкая, великий знаток и почитатель (в те времена) Хемингуэя. „Боря, — произнесла она со сдержанным волнением. — Ты знаешь, сейчас в Доме Книги выбросили новый томик Хэма, называется «Понедельник начинается в субботу»…“ Сердце Бориса Натановича тотчас подпрыгнуло и сладко замлело. Это было такое точное, такое подлинно хемингуэевское название — сдержанно грустное, сурово безнадежное, холодноватое и дьявольски человечное одновременно… Понедельник начинается в субботу, это значит: нет праздника в нашей жизни, будни переходят снова в будни, серое остается серым, тусклое — тусклым… Борис Натанович не сомневался ни секунды: „Брать! — гаркнул он. — Брать сколько дадут. На все деньги!..“ Ангельский смех был ему ответом…
Шутка получилась хороша. И не пропала даром, как это обычно бывает с шутками! Борис Натанович сразу же конфисковал прекрасную выдумку, заявив, что это будет замечательное название для будущего замечательного романа о замечательно-безнадежной любви. Этот роман никогда не был написан, он даже никогда не был как следует придуман, конфискованное название жило в записной книжке своей собственной жизнью, ждало своего часа и через пару лет дождалось. Правда, братья Стругацкие придали ему совсем другой, можно сказать, прямо противоположный, сугубо оптимистический смысл, но никогда потом об этом не жалели. Наташа тоже не возражала. По-моему, она была даже в каком-то смысле польщена».
Мой коллега Александр Лукашин назвал эту книгу интеллектуальным кроссвордом. Прежде всего за то, что в ней содержится огромное количество цитат и отсылок к самым разным произведениям классической и неклассической литературы. Это действительно так. Достаточно сказать, что все цитаты Зеркала, например, взяты из реальных книг, иногда весьма древних. Исследователю творчества братьев Стругацких Виктору Курильскому удалось отыскать очень редкие издания, которые использовали авторы. Сам процесс поиска таких цитат иногда превращался в настоящее детективное расследование.
Начнем, к примеру, с самого начала: «Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня, прижимаясь к самой дороге, зеленел лес, изредка уступая место полянам, поросшим желтой осокою. Солнце садилось уже который час, всё никак не могло сесть и висело низко над горизонтом. Машина катилась по узкой дороге, засыпанной хрустящим гравием».
Раскрыв «Капитанскую дочку» Александра Пушкина, во второй главе мы обнаружим очень похожий текст: «Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Всё покрыто было снегом. Солнце садилось. Кибитка ехала по узкой дороге, или точнее по следу, проложенному крестьянскими санями».
Но! Питерский писатель Александр Щербаков, хорошо знавший братьев Стругацких, уточнил, что на самом деле авторы сделали здесь отсылку к циклу пародий Александра Архангельского на тему «Как написали бы современные авторы…», в котором исходной была как раз фраза «Я приближался к месту своего назначения». То есть здесь имеет место двойное цитирование, понятное лишь знатокам.
А вот цитата, которую найти было невероятно трудно: «– Тинктура экс витро антимонии, — провозгласил вдруг голос. Я вздрогнул. — Магифтериум антимон ангелий салаэ. Бафилии олеум витри антимонии алекситериум антимониалэ! — Послышалось явственное хихиканье. — Вот ведь бред какой! — сказал голос…»
Здесь использовано название методики из работы голландского химика Стефана Бланкара, опубликованной на латинском языке в Лейпциге в 1694 году! Причем выписка цитаты делалась с оригинала, поскольку слова «магифтериум» и «бафилии» — это неверное чтение слов magisterium и basilij, возникшее из-за особенностей начертания готической литеры s.
И «Нравственные мысли славнаго Юнга, извлеченные из нощных его размышлений», и пояснение про слона, и стих про «чернокрылого воробья», — всё это находки авторов из реальных книг, поданные к месту и развлекающие уже не одно поколение читателей «сказки для научных работников младшего возраста».
Но не только занятные цитаты могут стать предметом изучения. Писатели сумели обозначить в книге несколько интеллектуальных задач, которые могут быть разрешены при внимательном чтении и сопоставлении фактов.
Эта повесть насыщена отсылками ко времени написания настолько, что исследователь творчества братьев Стругацких Вадим Казаков по деталям повествования сумел установить точные даты действия описанного в книге. Так, Александр Привалов попадает в Соловец 26 июля 1962 года, а подвозит магистров к зданию НИИЧАВО утром в субботу 28 июля. Вторая история («Суета сует») происходит с 31 декабря 1962 года по 1 января 1963 года. Труднее всего было установить точную дату третьей истории («Всяческая суета»), но и это удалось сделать благодаря стенгазете, которую Привалов с товарищами делал к наступающему празднику, а именно ко Дню космонавтики 12 апреля 1963 года.
Любопытно, что если проверить эти конкретные даты по дням недели, то окажется, что среди них нет ни одного воскресенья. Еще бы, ведь понедельник начинается в субботу! Забавно, что на китайском языке повесть выходила под названием «Исчезнувшее воскресенье».
Еще одно расследование Вадима Казакова было посвящено расположению отделов НИИЧАВО в здании. Это стало возможно благодаря подробному описанию того, как Саша Привалов совершает обход института. И вот этот, казалось бы, будничный обход, вдруг обнаруживает загадку, связанную с лабораторией А. А. Выбегаллы. Во-первых, если прочие отделы и лаборатории института имеют конкретные названия (Линейного Счастья, Смысла Жизни, Универсальных Превращений и т. п.), то владения Выбегаллы никак не названы в повести ни разу. Но присмотримся к обходу Привалова внимательно. Вот несколько цитат из книги: «В девять часов вечера я опомнился, с сожалением обесточил электронный зал и поднялся на пятый этаж».
«В помещениях отдела Абсолютного Знания были открыты все форточки, потому что сюда просачивался запах селедочных голов профессора Выбегаллы <….> Я закрыл форточки и прошелся между девственно чистыми столами работников отдела».
«В половине двенадцатого я вступил на этаж Амвросия Амбруазовича Выбегаллы».
«С некоторым облегчением я покинул владения Выбегаллы и стал подниматься на шестой этаж, где Жиан Жиакомо и его сотрудники занимались теорией и практикой Универсальных Превращений».
Понимаете? За пятым этажом идет этаж Выбегаллы, после чего идет шестой этаж. Выбегалло не только возглавляет отдел без названия, он еще и располагается на этаже без номера. На НИКАКОМ этаже. Забавно, правда?
Выбегалло любит оснащать свою речь выражениями на французском, как он выражается, диалекте. Иногда это простые, широко распространенные фразы, но время от времени профессор разражается сложными оборотами вроде «Ля вибрасьён са моле гош этюн гранд синь!».
При ближайшем рассмотрении оказалось, что подавляющее большинство используемых Выбегаллой фраз простодушно позаимствовано им из романа Льва Толстого «Война и мир». В том числе и слова Наполеона: «Дрожание моей левой икры есть великий признак». Такой вот оказался знаток классической литературы наш профессор Выбегалло!
В третьей части повести Александр Привалов совершает путешествие на машине времени в будущее, описанное в фантастических произведениях. При внимательном рассмотрении оказывается, что очень много деталей этого будущего позаимствовано авторами из книг советских писателей-фантастов. Астральная пыль, ржавая ракета, призыв к освобождению братьев по разуму из-под власти кибернетического диктатора в Малом Магеллановом Облаке, маленький мальчик с глубоко посаженными горящими глазами, самопрограммирующийся кибернетический робот, — всё это и многое другое можно найти в книгах Григория Адамова, Александра Колпакова, Георгия Мартынова, Анатолия Днепрова, Олеся Бердника, Александра Казанцева, Ивана Ефремова. Большинство этих книг сейчас никто не читает, но во времена выхода «Понедельника…» такие аллюзии были понятны многим любителям фантастики и вызывали дополнительную порцию веселья при чтении.
Борис Стругацкий рассказывал также о прототипах героев повести:
«НИИЧАВО написан на 60% с Пулковской обсерватории и на 40% с множества разных институтов, о которых нам рассказывали друзья и знакомые научники.
Прототипом Фёдора Симеоновича Киврина (манера говорить, заикание) был Иван Антонович Ефремов. Янус Полуэктович Невструев сильно смахивает на тогдашнего директора Пулковской обсерватории Александра Александровича Михайлова. Кристобаль Хозевич Хунта — почти чистая выдумка, а вот профессор Выбегалло есть некая смесь академика Лысенко и писателя Казанцева.
Александр же Привалов в некоторой степени был списан с Бориса Натановича Стругацкого».
От бдительных и внимательных исследователей книг братьев Стругацких не ускользнули и ошибки авторов, немногочисленные, но иногда весьма важные.
Например, обнаружились ошибки в некоторых цитатах, в обилии разбросанных по тексту повести. Так, голодный Привалов читает из книги с подоконника: «Махно, сломав сардиночный нож, вытащил из кармана…» и т. д. Но в оригинале у Алексея Толстого Махно сломал «сардиночный ключ» — специальное приспособление к банке с сардинами. Борис Стругацкий, когда ему об этом написали, отвечал: «А вот прокол с сардиночным ключом-ножом возник, скорее всего, на уровне машинистки, при перепечатке рукописи. А мы виноваты, что не заметили вовремя и не исправили. Надо будет исправить».
Один из эпиграфов книги звучал в первых изданиях так: «Стихи ненатуральны, никто не говорит стихами, кроме бидля, когда он приходит со святочным подарком, или объявления о ваксе, или какого-нибудь там простачка. Никогда не опускайтесь до поэзии, мой мальчик». Это цитата из «Посмертных записок Пиквикского клуба» Чарлза Диккенса. Но у Диккенса бидль (церковный служитель) приходит не «со святочным подарком», а в точности наоборот — «за святочным подарком»! Дело в том, что бидль в отличие от Санта-Клауса не раздает рождественские подарки, а собирает святочные пожертвования церкви. Эта ошибка также была исправлена в более поздних изданиях.
То, что образец неразменного пятака обозначен в повести как произведенный в соответствии с государственным стандартом ГОСТ 718–62, наверное, и ошибкой считать нельзя. Авторы просто взяли эти цифры, что называется, с потолка. Вообще ГОСТ под номером 718 выходил в СССР в 1954 и 1984 годах. И содержит он технические условия производства молочных консервов «Какао со сгущенным молоком и сахаром». А второй компонент ГОСТа обозначает год, в котором он принят. Так что пятак 1961 года никак не может быть выпущен по ГОСТу 1962 года! Кстати, изъяли неразменный пятак у Привалова «в соответствии с постановлением Соловецкого горсовета от 22 марта 1959 года», т. е. это постановление также было принято ДО того, как этот пятак был изготовлен (в Советском Союзе в 1961 году была проведена денежная реформа, все деньги были деноминированы в 10 раз, и были выпущены новые и купюры, и монеты). Впрочем, на то он и неразменный пятак, чтобы при необходимости менять свой вид.
Когда Привалов разговаривает с Камноедовым и уточняет список лиц, допущенных к ночным работам, в первых изданиях повести он неправильно посчитал количество сотрудников, «поименованных с номера четвертого по номер двадцать пятый и последний включительно», и говорил: «Наличествуют товарищи в количестве… м-м-м… двадцати одного экземпляра, лично мне неизвестные». Но эту ошибку авторы легко исправили после того, как им на это указали бдительные исследователи их творчества, так что теперь количество «экземпляров», допущенных к ночным работам посмертно, стало равным двадцати двум.
А вот с другой логической ошибкой справиться было труднее, и ее не стали исправлять, но дополнили текст в послесловии Александра Привалова словами: «Приключения духа, которые составляют суть жизни любого мага, почти не нашли отражения в очерках. Я, конечно, не считаю последней главы третьей части, где авторы хотя и попытались показать работу мысли, но сделали это на неблагодарном материале довольно элементарной дилетантской логической задачки (при изложении которой ухитрились допустить вдобавок достаточно примитивный логический ляп, причем не постеснялись приписать этот ляп своим героям. Что характерно)».
Впрочем, подробно и детально описывать этот «примитивный логический ляп» Привалов не стал. Догадайтесь, мол, сами. Что же это за ляп? Когда сотрудники НИИЧАВО рассуждают о дальнейшей жизни У-Януса, который с каждым днем уходит в прошлое, они предполагают, что в один совсем не прекрасный день его коллега сообщит о некрологе в «Ведомостях». Но на самом деле к моменту кончины Невструева никакого некролога не может быть в принципе — ведь умершего никто не знал до этого! Такова судьба контрамота.
И несколько слов о цензурных придирках к повести. Как пишет Борис Стругацкий, «повестушка вышла смешная, и придирки к ней тоже были смешные. Так, цензор категорически потребовал выбросить из текста какое-либо упоминание о ЗИМе. („Вот по дороге едет ЗИМ, и им я буду задавим“.) Дело в том, что в те времена Молотов был заклеймен, осужден, исключен из партии, и автомобильный завод его имени был срочно переименован в ГАЗ (Горьковский автомобильный завод), точно так же как ЗИС (завод имени Сталина) назывался к тому времени уже ЗИЛ (завод имени Лихачева). Горько усмехаясь, авторы ядовито предложили, чтобы стишок звучал так: „Вот по дороге едет ЗИЛ, и им я буду задавим“. И что же? К их огромному изумлению Главлит охотно на этот собачий бред согласился. И в таком вот малопристойном виде этот стишок издавался и переиздавался неоднократно».
Не удалось отстоять авторам еще некоторые ядовитые шуточки, в советские времена считавшиеся недопустимыми. Например, упоминание «министра государственной безопасности Малюты Скуратова». Разве можно сравнивать главу опричников с уважаемой государственной конторой? Или, например, Мерлин, рассказывая о поездке с сэром председателем райсовета товарищем Переяславльским, говорит: «И они доехали до большого озера, и видит Артур: из озера поднялась рука, мозолистая и своя, и в той руке серп и молот». Как можно пародировать «Интернационал», в котором пелось: «Добьемся мы освобожденья своей мозолистой рукой»?
В начале 1990-х годов все эти цензурные усекновения были восстановлены с помощью участников группы «Людены», активно исследующей творчество братьев Стругацких.
Повесть прошла и цензурные ножницы, и восторженные вопли читателей (чему немало способствовало то, что в советские времена она оказалась самой переиздаваемой, к начальному тиражу в «Детской литературе» добавился огромный по тем меркам тираж в составе тома «Библиотеки современной фантастики»). Она вызвала к жизни огромное количество иллюстраций, разошлась на цитаты, которыми и по сей день легко оперируют хоть слегка эрудированные российские журналисты и блогеры. Даже была удостоена своеобразного продолжения — «Сказки о Тройке». Но это уже совсем другая история. Как и история о том, почему ее любят, ценят и читают все, кому работать интереснее, чем отдыхать, кто ответил на сакраментальный вопрос «Нужны ли мы нам?», кто в житейской суете различает ориентиры, за которые боролись братья Стругацкие, писатели-шестидесятники и творцы современной культуры, выдержавшие жестокую проверку и временем, и XX веком.
Приведенные выше иллюстрации Евгения Мигунова к повести «Понедельник начинается в субботу», несомненно, считаются самыми узнаваемыми.
Он иллюстрировал эту повесть дважды — для изданий «Детской литературы» 1965 и 1979 годов.
Владимир Борисов
Отсюда: www.trv-science.ru/2023/01/strannye-lepestki-s-...
24.01.2023 / № 370 / с. 14–15 / Владимир Борисов / Наука и фантастика / 3 комментария
Владимир Борисов
Владимир Иванович Борисов — литературный критик и переводчик, библиограф, редактор фэнзинов и организатор нескольких абаканских клубов любителей фантастики, вице-координатор группы «Людены», занимавшейся изучением творчества братьев Стругацких, автор энциклопедий, посвященных фантастике. Признавшись в своей давней симпатии к ТрВ-Наука, он заметил: «Так получилось, что у меня несколько статей о Стругацких печатались на других языках, кроме русского. Может, что-то пригодится для газеты? Вот, к примеру, заметка о „Понедельнике“…» Мы с удовольствием публикуем этот текст.
Как-то в Интернете мне встретился такой пассаж: «Многие мои фотографии сделаны на Кисловодской горной астрономической станции, той самой, где братья Стругацкие написали свой роман „Понедельник начинается в субботу“. Мы же туда едем за звездным небом и хорошей погодой, что для Рязани редкость, — рассказывает Юрий Гилёв».
На самом деле это, конечно, не совсем верно. На Кисловодской ГАО в октябре 1960 года два сотрудника Пулковской обсерватории — младший научный сотрудник Борис Стругацкий и старший инженер Лидия Камионко — от скуки сочинили «рассказик без начала и конца», который заканчивался замечательными словами: «ДИВАНА НЕ БЫЛО!!!».
Аркадий же Стругацкий никогда и не был на Кисловодской станции.
Подробности об истории создания «сказки для научных сотрудников младшего возраста» можно прочитать в «Комментариях к пройденному» Бориса Стругацкого. Вот как появилось само название повести: «Надо сказать, что начало 60-х было временем повального увлечения Хемингуэем. Никого не читают сейчас с таким наслаждением и восторгом, ни о ком не говорят так много и так страстно, ни за чьими книгами не гоняются с таким азартом, причем все — вся читающая публика от старшеклассника до академика включительно. И вот однажды, когда Борис Натанович сидел у себя на работе в Пулковской обсерватории, раздался вдруг звонок из города, — звонила старинная его подруга Наташа Свенцицкая, великий знаток и почитатель (в те времена) Хемингуэя. „Боря, — произнесла она со сдержанным волнением. — Ты знаешь, сейчас в Доме Книги выбросили новый томик Хэма, называется «Понедельник начинается в субботу»…“ Сердце Бориса Натановича тотчас подпрыгнуло и сладко замлело. Это было такое точное, такое подлинно хемингуэевское название — сдержанно грустное, сурово безнадежное, холодноватое и дьявольски человечное одновременно… Понедельник начинается в субботу, это значит: нет праздника в нашей жизни, будни переходят снова в будни, серое остается серым, тусклое — тусклым… Борис Натанович не сомневался ни секунды: „Брать! — гаркнул он. — Брать сколько дадут. На все деньги!..“ Ангельский смех был ему ответом…
Шутка получилась хороша. И не пропала даром, как это обычно бывает с шутками! Борис Натанович сразу же конфисковал прекрасную выдумку, заявив, что это будет замечательное название для будущего замечательного романа о замечательно-безнадежной любви. Этот роман никогда не был написан, он даже никогда не был как следует придуман, конфискованное название жило в записной книжке своей собственной жизнью, ждало своего часа и через пару лет дождалось. Правда, братья Стругацкие придали ему совсем другой, можно сказать, прямо противоположный, сугубо оптимистический смысл, но никогда потом об этом не жалели. Наташа тоже не возражала. По-моему, она была даже в каком-то смысле польщена».
Мой коллега Александр Лукашин назвал эту книгу интеллектуальным кроссвордом. Прежде всего за то, что в ней содержится огромное количество цитат и отсылок к самым разным произведениям классической и неклассической литературы. Это действительно так. Достаточно сказать, что все цитаты Зеркала, например, взяты из реальных книг, иногда весьма древних. Исследователю творчества братьев Стругацких Виктору Курильскому удалось отыскать очень редкие издания, которые использовали авторы. Сам процесс поиска таких цитат иногда превращался в настоящее детективное расследование.
Начнем, к примеру, с самого начала: «Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня, прижимаясь к самой дороге, зеленел лес, изредка уступая место полянам, поросшим желтой осокою. Солнце садилось уже который час, всё никак не могло сесть и висело низко над горизонтом. Машина катилась по узкой дороге, засыпанной хрустящим гравием».
Раскрыв «Капитанскую дочку» Александра Пушкина, во второй главе мы обнаружим очень похожий текст: «Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Всё покрыто было снегом. Солнце садилось. Кибитка ехала по узкой дороге, или точнее по следу, проложенному крестьянскими санями».
Но! Питерский писатель Александр Щербаков, хорошо знавший братьев Стругацких, уточнил, что на самом деле авторы сделали здесь отсылку к циклу пародий Александра Архангельского на тему «Как написали бы современные авторы…», в котором исходной была как раз фраза «Я приближался к месту своего назначения». То есть здесь имеет место двойное цитирование, понятное лишь знатокам.
А вот цитата, которую найти было невероятно трудно: «– Тинктура экс витро антимонии, — провозгласил вдруг голос. Я вздрогнул. — Магифтериум антимон ангелий салаэ. Бафилии олеум витри антимонии алекситериум антимониалэ! — Послышалось явственное хихиканье. — Вот ведь бред какой! — сказал голос…»
Здесь использовано название методики из работы голландского химика Стефана Бланкара, опубликованной на латинском языке в Лейпциге в 1694 году! Причем выписка цитаты делалась с оригинала, поскольку слова «магифтериум» и «бафилии» — это неверное чтение слов magisterium и basilij, возникшее из-за особенностей начертания готической литеры s.
И «Нравственные мысли славнаго Юнга, извлеченные из нощных его размышлений», и пояснение про слона, и стих про «чернокрылого воробья», — всё это находки авторов из реальных книг, поданные к месту и развлекающие уже не одно поколение читателей «сказки для научных работников младшего возраста».
Но не только занятные цитаты могут стать предметом изучения. Писатели сумели обозначить в книге несколько интеллектуальных задач, которые могут быть разрешены при внимательном чтении и сопоставлении фактов.
Эта повесть насыщена отсылками ко времени написания настолько, что исследователь творчества братьев Стругацких Вадим Казаков по деталям повествования сумел установить точные даты действия описанного в книге. Так, Александр Привалов попадает в Соловец 26 июля 1962 года, а подвозит магистров к зданию НИИЧАВО утром в субботу 28 июля. Вторая история («Суета сует») происходит с 31 декабря 1962 года по 1 января 1963 года. Труднее всего было установить точную дату третьей истории («Всяческая суета»), но и это удалось сделать благодаря стенгазете, которую Привалов с товарищами делал к наступающему празднику, а именно ко Дню космонавтики 12 апреля 1963 года.
Любопытно, что если проверить эти конкретные даты по дням недели, то окажется, что среди них нет ни одного воскресенья. Еще бы, ведь понедельник начинается в субботу! Забавно, что на китайском языке повесть выходила под названием «Исчезнувшее воскресенье».
Еще одно расследование Вадима Казакова было посвящено расположению отделов НИИЧАВО в здании. Это стало возможно благодаря подробному описанию того, как Саша Привалов совершает обход института. И вот этот, казалось бы, будничный обход, вдруг обнаруживает загадку, связанную с лабораторией А. А. Выбегаллы. Во-первых, если прочие отделы и лаборатории института имеют конкретные названия (Линейного Счастья, Смысла Жизни, Универсальных Превращений и т. п.), то владения Выбегаллы никак не названы в повести ни разу. Но присмотримся к обходу Привалова внимательно. Вот несколько цитат из книги: «В девять часов вечера я опомнился, с сожалением обесточил электронный зал и поднялся на пятый этаж».
«В помещениях отдела Абсолютного Знания были открыты все форточки, потому что сюда просачивался запах селедочных голов профессора Выбегаллы <….> Я закрыл форточки и прошелся между девственно чистыми столами работников отдела».
«В половине двенадцатого я вступил на этаж Амвросия Амбруазовича Выбегаллы».
«С некоторым облегчением я покинул владения Выбегаллы и стал подниматься на шестой этаж, где Жиан Жиакомо и его сотрудники занимались теорией и практикой Универсальных Превращений».
Понимаете? За пятым этажом идет этаж Выбегаллы, после чего идет шестой этаж. Выбегалло не только возглавляет отдел без названия, он еще и располагается на этаже без номера. На НИКАКОМ этаже. Забавно, правда?
Выбегалло любит оснащать свою речь выражениями на французском, как он выражается, диалекте. Иногда это простые, широко распространенные фразы, но время от времени профессор разражается сложными оборотами вроде «Ля вибрасьён са моле гош этюн гранд синь!».
При ближайшем рассмотрении оказалось, что подавляющее большинство используемых Выбегаллой фраз простодушно позаимствовано им из романа Льва Толстого «Война и мир». В том числе и слова Наполеона: «Дрожание моей левой икры есть великий признак». Такой вот оказался знаток классической литературы наш профессор Выбегалло!
В третьей части повести Александр Привалов совершает путешествие на машине времени в будущее, описанное в фантастических произведениях. При внимательном рассмотрении оказывается, что очень много деталей этого будущего позаимствовано авторами из книг советских писателей-фантастов. Астральная пыль, ржавая ракета, призыв к освобождению братьев по разуму из-под власти кибернетического диктатора в Малом Магеллановом Облаке, маленький мальчик с глубоко посаженными горящими глазами, самопрограммирующийся кибернетический робот, — всё это и многое другое можно найти в книгах Григория Адамова, Александра Колпакова, Георгия Мартынова, Анатолия Днепрова, Олеся Бердника, Александра Казанцева, Ивана Ефремова. Большинство этих книг сейчас никто не читает, но во времена выхода «Понедельника…» такие аллюзии были понятны многим любителям фантастики и вызывали дополнительную порцию веселья при чтении.
Борис Стругацкий рассказывал также о прототипах героев повести:
«НИИЧАВО написан на 60% с Пулковской обсерватории и на 40% с множества разных институтов, о которых нам рассказывали друзья и знакомые научники.
Прототипом Фёдора Симеоновича Киврина (манера говорить, заикание) был Иван Антонович Ефремов. Янус Полуэктович Невструев сильно смахивает на тогдашнего директора Пулковской обсерватории Александра Александровича Михайлова. Кристобаль Хозевич Хунта — почти чистая выдумка, а вот профессор Выбегалло есть некая смесь академика Лысенко и писателя Казанцева.
Александр же Привалов в некоторой степени был списан с Бориса Натановича Стругацкого».
От бдительных и внимательных исследователей книг братьев Стругацких не ускользнули и ошибки авторов, немногочисленные, но иногда весьма важные.
Например, обнаружились ошибки в некоторых цитатах, в обилии разбросанных по тексту повести. Так, голодный Привалов читает из книги с подоконника: «Махно, сломав сардиночный нож, вытащил из кармана…» и т. д. Но в оригинале у Алексея Толстого Махно сломал «сардиночный ключ» — специальное приспособление к банке с сардинами. Борис Стругацкий, когда ему об этом написали, отвечал: «А вот прокол с сардиночным ключом-ножом возник, скорее всего, на уровне машинистки, при перепечатке рукописи. А мы виноваты, что не заметили вовремя и не исправили. Надо будет исправить».
Один из эпиграфов книги звучал в первых изданиях так: «Стихи ненатуральны, никто не говорит стихами, кроме бидля, когда он приходит со святочным подарком, или объявления о ваксе, или какого-нибудь там простачка. Никогда не опускайтесь до поэзии, мой мальчик». Это цитата из «Посмертных записок Пиквикского клуба» Чарлза Диккенса. Но у Диккенса бидль (церковный служитель) приходит не «со святочным подарком», а в точности наоборот — «за святочным подарком»! Дело в том, что бидль в отличие от Санта-Клауса не раздает рождественские подарки, а собирает святочные пожертвования церкви. Эта ошибка также была исправлена в более поздних изданиях.
То, что образец неразменного пятака обозначен в повести как произведенный в соответствии с государственным стандартом ГОСТ 718–62, наверное, и ошибкой считать нельзя. Авторы просто взяли эти цифры, что называется, с потолка. Вообще ГОСТ под номером 718 выходил в СССР в 1954 и 1984 годах. И содержит он технические условия производства молочных консервов «Какао со сгущенным молоком и сахаром». А второй компонент ГОСТа обозначает год, в котором он принят. Так что пятак 1961 года никак не может быть выпущен по ГОСТу 1962 года! Кстати, изъяли неразменный пятак у Привалова «в соответствии с постановлением Соловецкого горсовета от 22 марта 1959 года», т. е. это постановление также было принято ДО того, как этот пятак был изготовлен (в Советском Союзе в 1961 году была проведена денежная реформа, все деньги были деноминированы в 10 раз, и были выпущены новые и купюры, и монеты). Впрочем, на то он и неразменный пятак, чтобы при необходимости менять свой вид.
Когда Привалов разговаривает с Камноедовым и уточняет список лиц, допущенных к ночным работам, в первых изданиях повести он неправильно посчитал количество сотрудников, «поименованных с номера четвертого по номер двадцать пятый и последний включительно», и говорил: «Наличествуют товарищи в количестве… м-м-м… двадцати одного экземпляра, лично мне неизвестные». Но эту ошибку авторы легко исправили после того, как им на это указали бдительные исследователи их творчества, так что теперь количество «экземпляров», допущенных к ночным работам посмертно, стало равным двадцати двум.
А вот с другой логической ошибкой справиться было труднее, и ее не стали исправлять, но дополнили текст в послесловии Александра Привалова словами: «Приключения духа, которые составляют суть жизни любого мага, почти не нашли отражения в очерках. Я, конечно, не считаю последней главы третьей части, где авторы хотя и попытались показать работу мысли, но сделали это на неблагодарном материале довольно элементарной дилетантской логической задачки (при изложении которой ухитрились допустить вдобавок достаточно примитивный логический ляп, причем не постеснялись приписать этот ляп своим героям. Что характерно)».
Впрочем, подробно и детально описывать этот «примитивный логический ляп» Привалов не стал. Догадайтесь, мол, сами. Что же это за ляп? Когда сотрудники НИИЧАВО рассуждают о дальнейшей жизни У-Януса, который с каждым днем уходит в прошлое, они предполагают, что в один совсем не прекрасный день его коллега сообщит о некрологе в «Ведомостях». Но на самом деле к моменту кончины Невструева никакого некролога не может быть в принципе — ведь умершего никто не знал до этого! Такова судьба контрамота.
И несколько слов о цензурных придирках к повести. Как пишет Борис Стругацкий, «повестушка вышла смешная, и придирки к ней тоже были смешные. Так, цензор категорически потребовал выбросить из текста какое-либо упоминание о ЗИМе. („Вот по дороге едет ЗИМ, и им я буду задавим“.) Дело в том, что в те времена Молотов был заклеймен, осужден, исключен из партии, и автомобильный завод его имени был срочно переименован в ГАЗ (Горьковский автомобильный завод), точно так же как ЗИС (завод имени Сталина) назывался к тому времени уже ЗИЛ (завод имени Лихачева). Горько усмехаясь, авторы ядовито предложили, чтобы стишок звучал так: „Вот по дороге едет ЗИЛ, и им я буду задавим“. И что же? К их огромному изумлению Главлит охотно на этот собачий бред согласился. И в таком вот малопристойном виде этот стишок издавался и переиздавался неоднократно».
Не удалось отстоять авторам еще некоторые ядовитые шуточки, в советские времена считавшиеся недопустимыми. Например, упоминание «министра государственной безопасности Малюты Скуратова». Разве можно сравнивать главу опричников с уважаемой государственной конторой? Или, например, Мерлин, рассказывая о поездке с сэром председателем райсовета товарищем Переяславльским, говорит: «И они доехали до большого озера, и видит Артур: из озера поднялась рука, мозолистая и своя, и в той руке серп и молот». Как можно пародировать «Интернационал», в котором пелось: «Добьемся мы освобожденья своей мозолистой рукой»?
В начале 1990-х годов все эти цензурные усекновения были восстановлены с помощью участников группы «Людены», активно исследующей творчество братьев Стругацких.
Повесть прошла и цензурные ножницы, и восторженные вопли читателей (чему немало способствовало то, что в советские времена она оказалась самой переиздаваемой, к начальному тиражу в «Детской литературе» добавился огромный по тем меркам тираж в составе тома «Библиотеки современной фантастики»). Она вызвала к жизни огромное количество иллюстраций, разошлась на цитаты, которыми и по сей день легко оперируют хоть слегка эрудированные российские журналисты и блогеры. Даже была удостоена своеобразного продолжения — «Сказки о Тройке». Но это уже совсем другая история. Как и история о том, почему ее любят, ценят и читают все, кому работать интереснее, чем отдыхать, кто ответил на сакраментальный вопрос «Нужны ли мы нам?», кто в житейской суете различает ориентиры, за которые боролись братья Стругацкие, писатели-шестидесятники и творцы современной культуры, выдержавшие жестокую проверку и временем, и XX веком.
Приведенные выше иллюстрации Евгения Мигунова к повести «Понедельник начинается в субботу», несомненно, считаются самыми узнаваемыми.
Он иллюстрировал эту повесть дважды — для изданий «Детской литературы» 1965 и 1979 годов.
Владимир Борисов
Отсюда: www.trv-science.ru/2023/01/strannye-lepestki-s-...
суббота, 18 мая 2024
Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Борис Стругацкий: "Кого считать антисемитом?"
К 90-летию со дня рождения писателя
Геннадий ЕВГРАФОВ
«ЛОЖЬ… НЕНАВИЖУ»
В 2007 г. году на вопрос читателя, какое политическое устройство мира в произведениях «Волны гасят ветер», «Малыш» и т.д.: «идеальный коммунизм, идеальная демократия, идеальная анархия?.. люди там счастливы?», он ответил: «Мы писали мир-в-котором-нам-хотелось-бы-жить. Изначально мы называли его коммунизмом. Потом, когда ясно стало, что в нашей стране коммунизма никогда не будет, – Обществом Светлого Будущего. А потом вообще перестали его как-либо называть. В нашем понимании это мир, в котором высшим наслаждением и источником счастья является творческий труд. Все прочее вырастает из этого принципа. И люди там счастливы, если им удается этот главный принцип реализовать. Дружба, любовь и работа – вот три кита, на которых стоит счастье тамошнего человечества. Ничего лучше этого мы представить себе не могли, да и не пытались». А через год уже на вопрос газеты «Невское время»: «Что тревожит более всего? Что вы не приемлете категорически?» ответил: «Времена категорических суждений и безусловной нетерпимости давно миновали. Но ложь, особенно официальную, освященную государством, ненавижу, пожалуй, по-прежнему. И боюсь. Потому что любая несвобода построена именно на лжи и на невозможности эту ложь опровергнуть».
ОТ АСТРОНОМА ДО ФАНТАСТА
Когда он родился, старший брат уже ходил во второй класс школы, где преподавала литературу его мать. Когда повзрослел, часто бегал в Государственный Русский музей, где отец работал научным сотрудником. А в расстрельном 1937-м, когда старшего брата отца, Александра, директора завода, арестовали, самого отца, Натана, исключили из партии и уволили с должности начальника краевого управления искусств в Сталинграде, которую он в то время занимал. Жизнь висела на волоске, но он рванулся в Москву искать справедливости и нашел. Такое случалось, но редко.
А потом была война, и Борис должен был умереть, но: «Меня и маму, – вспоминал он, – спасло то, что отец и брат эвакуировались, оставив нам свои продуктовые карточки».
На физфак ЛГУ его не приняли, но приняли на матмех, после окончания которого будущий фантаст начал свою службу астрономом в Пулковской обсерватории. Его мировоззрение сложилось к концу 1960-х, и с тех пор, говорил он в одном из интервью, «в мире не произошло ничего, что заставило бы меня это мировоззрение сколько-нибудь существенно подправить».
КАК МЫ ПИШЕМ
Большинство читателей всегда – во все времена – интересует, как пишут вдвоем. Как писали и братья Гонкуры, и не братья Ильф и Петров, и другие соавторы? На этот вопрос Борис Стругацкий ответил в одном из интервью в начале нового века: сюжеты всегда придумывают вместе, сначала писали и вместе, и порознь; затем пришли к мысли, что рациональнее – вдвоем. Один сидит за машинкой, другой расхаживает по комнате, текст придумывается и обсуждается постепенно, каждая фраза проговаривается по нескольку раз, пока оба не приходят к взаимному согласию и она не занимает своего места в рукописи. Разумеется, спорили до хрипоты, работа вдвоем – это постоянный спор, иначе ничего путного не получится. У них получилось.
Но Аркадий жил в Москве, а Борис – в Ленинграде, поэтому то старший приезжал к младшему, то младший – к старшему. Писали дома или в домах творчества. А идея писать вместе пришла как-то сама собой: оба сочиняли, обоих тянуло к фантастике, которой зачитывались с юных лет, и в середине 1950-х решили написать что-то свое, тем более, как им казалось, они точно знали, как и о чем надо писать.
Первый рассказ «Извне», написанный совместно, был напечатан в 1958 г. в журнале «Техника – молодежи», в 1959-м вышла первая книга «Страна багровых туч», затем в 1960-м – сборник рассказов «Шесть спичек», в 1962-м – повести «Путь на Амальтею» и «Стажеры», в 1963-м – «Далекая Радуга». И все эти повести и рассказы свидетельствовали о том, что в литературе появились новые оригинальные писатели со своей темой, незатасканными сюжетами и героями. На переломе тысячелетий Борис Стругацкий признавался: «Тогда молодые-нескромные, мы уже ставили перед собой задачу создать новую фантастику. Мы твердо понимали, что прежняя – барахло. Все нужно делать иначе».
И они сделали.
Настоящие Стругацкие – те, которые признаны классиками советской и мировой литературы (на сегодняшний день их произведения переведены на 42 языка, более 500 изданий увидели свет в России, Европе и Америке), – начались с повести «Трудно быть богом», написанной в 1964-м.
Но самым значительным своим произведением они всегда считали «Улитку на склоне». Вещь уникальную и по теме, и по сюжету, и особенно по языку, которую я бы отнес к литературным шедеврам не только советской литературы и не только конца 1960-х гг. – на все времена.
«ТИХО, ТИХО ПОЛЗИ, УЛИТКА…»
Эта повесть была самым необычным произведением братьев, стоящим для них, как говорил младший в 1987-м на одном из семинаров ленинградских писателей-фантастов, особняком: «Повесть, которая явилась определенным тупиком; повесть, повторить которую оказалось невозможным и которая, вероятно, не нуждается в повторении», повесть из двух частей, которую они написали за 14 дней в 1965 г.; повесть с самой трудной издательской судьбой. Одна часть – «Лес, или Кандид» – была опубликована в 1966 г. в сборнике фантастики «Эллинский секрет», изданном в Ленинграде, другая – «Управление, или Перец» – в двух номерах журнала «Байкал», выходившем в столице Бурятии Улан-Удэ.
На «Лес» идеологическое начальство внимания не обратило, но крайне негативно отреагировало на «Управление», потому что в этих же номерах была опубликована глава из рукописи Аркадия Белинкова «Поэт и толстяк» и Стругацкие попали под раздачу после того, как он остался за границей. Но вовсе нельзя исключать, что в Москве прочитали рецензию некоего В.Александрова в партийной газете «Правда Бурятии»: «Авторы не говорят, в какой стране происходит действие, не говорят, какую формацию имеет описываемое ими общество. Но по всему строю повествования, по тем событиям и рассуждениям, которые имеются в повести, отчетливо видно, кого они подразумевают. Фантастическое общество, показанное А. и Б. Стругацкими… – это конгломерат людей, живущих в хаосе, беспорядке, занятых бесцельным, никому не нужным трудом, исполняющих глупые законы и директивы. Здесь господствует страх, подозрительность, подхалимство, бюрократизм»… А прочитав, приняли меры.
Повесть о таком не светлом варианте будущего советской власти, провозгласившей своей целью строительство коммунизма, была запрещена, номера журнала «Байкал» были изъяты из библиотек и отправлены в спецхран. Напечатать ее целиком в Советском Союзе было невозможно. Можно было в Германии, до которой «Улитка» доползла, преодолев тщательно охраняемые границы родины, в 1972-м. Эмигранты из Народно-трудового союза опубликовали ее вместе с другой запрещенной сатирической повестью – «Сказкой о тройке» (своеобразным продолжением юмористической повести «Понедельник начинается в субботу», написанной в 1965 г.) – во Франкфурте-на-Майне в своем издательстве «Посев». С одной стороны – делая благое дело, но с другой – изрядно навредив советским (я подчеркиваю – советским) писателям Стругацким.
«Улитка» без движения пролежала в столе авторов несколько десятилетий, пока не доползла до полного своего издания на третьем году перестройки в 1988-м, как и «Сказка о тройке», опубликованная в том же году. Полностью подтверждая правоту утверждения Корнея Чуковского о том, что в России надо жить долго.
«НЕ ТЕ ВРЕМЕНА, РЕБЯТА!..»
«Сказка о тройке» задумывалась и писалась для «Детгиза», но получалось совсем не для детей старшего возраста. Беспощадную сатиру на советское общество отдали в «Молодую гвардию», но и там дружески сказали: «Не те времена, ребята, не те времена!». Боялись публиковать в журналах и альманахе научной фантастики и в Москве, и в Ленинграде. Но рискнули в Иркутске: местный альманах «Ангара» в двух номерах опубликовал эту язвительную сатиру, написанную в духе Салтыкова-Щедрина.
И началось… Местным обкомом КПСС повесть была признана «вредной в идейном отношении», главному редактору альманаха «Ангара» Ю.Самсонову и главному редактору Восточно-Сибирского книжного издательства В.Фридману был объявлен строгий выговор. Но этого показалось недостаточным, и редактора альманаха уволили. А поскольку повесть тайными тропами ушла за рубеж и, прежде чем была опубликована книгой, печаталась в «злостном, антисоветском журнальчике» «Грани», старшего брата, вспоминал младший, вызвали к секретарю по организационным вопросам Московской писательской организации тов. Ильину (бывшему не то полковнику, не то даже генерал-майору КГБ), который спросил его:
– Что такое НТС, знаете?
– Знаю, – с готовностью сказал Аркадий Натанович. – Машинно-тракторная станция.
– Да не МТС, а НТС! – гаркнул тов. Ильин. – Народно-трудовой союз!
– Нет, не знаю, – сказал Стругацкий и почти не соврал, ибо имел о предмете самое смутное представление.
– Так полюбуйтесь! – зловеще произнесло начальство и, выхватив из огромного сейфа белую книжечку, швырнуло ее на стол перед обвиняемым. Книжечкой оказался номер журнала «Грани», содержавший хорошо знакомый текст. После чего пообещал очень крупные неприятности.
Неприятностей братья не хотели и потому были вынуждены «выразить свое отношение к акту», который им «был неприятен», представлялся им «совершенно бессмысленным и бесполезным, да еще и бестактным по отношению к обоим». Они выразили, но так, что когда «выраженное» обoими братьями дошло до главного редактора «Литературной газеты» А.Чаковского, больше прожженного аппаратчика, нежели писателя, «который по замыслу начальства должен был опубликовать наше покаянное опровержение, то он, прочитав его, якобы произнес с отвращением: „Не понимаю, против кого они, собственно, протестуют – против «Граней» или против наших журналистов“, – и печатать ничего не стал».
«Дело» о публикациях закрыли, но до поры до времени, потому что повесть «Гадкие лебеди» (на мой взгляд, одно из самых лучших произведений Стругацких, стоящее в одном ряду с «Трудно быть богом», «Вторым нашествием марсиан», «Обитаемым островом», «Улиткой» и «Пикником на обочине») также была опубликована в Германии все тем же издательством «Посев» все в том же 1972 г. и была выставлена вместе с такими изданиями, как «Жизнь и судьба» Гроссманa, «Август 14-го» Солженицына и «Семь дней творенья» Максимова на Франкфуртской книжной ярмарке, о чем немедленно стало известно все тому же Ильину.
После так и не опубликованного «Литгазетой» «покаяния», как вспоминал Борис Стругацкий, они «тут же яростно принялись доканчивать первый черновик „Пикника“. Чтобы стереть поганую слизь с ленты пишущей машинки. Чтобы отбить привкус идеологической ипекакуаны во рту. Чтобы снова почувствовать себя если не человеками, то хотя бы вполне человекоподобными…».
«…ДЛЯ КАЖДОГО, КТО НЕ ГАД»
Они давно собирались попробовать свои силы в драматургии. Мечтали с 1960-х, но мечта осуществилась лишь в начале 1990-х, накануне путча 1991-го. Написали и назвали «Жиды города Питера, или Невеселые беседы при свечах».
Фантасты оказались самыми что ни на есть реалистами, потому что для них, в отличие от многих, пребывавших в перестроечном угаре, еще в конце 1980-х «было уже совершенно очевидно, что попытка реставрации должна воспоследовать с неизбежностью: странно было бы даже представить себе, чтобы советские вседержители – партийная верхушка, верхушка армии и ВПК, наши доблестные „органы“, наконец, – отдадут власть совсем уж без боя».
И поэтому в пьесе разыграли такую ситуацию: в один прекрасный день все жители города Питера – богачи, «политиканы», «дармоеды», ну и, конечно, «жиды» (аллюзия на немецкие листовки, расклеенные накануне Бабьего Яра в 1941-м, начинавшиеся со слов: «Жиды города Киева…») – получают повестки из некоей «спецкомендатуры ЭсА» («Социальной ассенизации»), предписывающие всем явиться на площадь им. Ленина с документами и вещами. Кто-то покорно готовится к неминуемым репрессиям, кто-то пытается, используя связи, избежать расправы. И только молодые герои собираются защищать старшее поколение. Но вдруг появляется Черный человек, который приносит постановление об отмене всех предыдущих повесток… В финале все смотрят на молчащий телефон…
Эпиграфом к пьесе Стругацкие взяли слова Рюноскэ Акутагавы:
«Назвать деспота деспотом всегда было опасно. А в наши дни настолько же опасно назвать рабов рабами».
Впервые она была опубликована в журнале «Нева» в сентябре 1990-го. В 1991-м Лев Дуров поставил ее в Театре на Малой Бронной. Затем ее ставили в Ленинграде, Воронеже и других городах.
Некоторые театры просили авторов изменить название, оставив только «Невеселые беседы при свечах», но они наотрез отказывались, потому что считали, рассказывал Борис Стругацкий, что все герои пьесы «независимо от их национальности, были в каком-то смысле „жидами“ – внутри своего времени, внутри своего социума, внутри собственного народа – в том же смысле, в каком писала некогда Марина Цветаева:
…Жизнь – это место, где жить нельзя:
Еврейский квартал…
Так не достойно ли во сто крат
Стать Вечным Жидом?
Ибо для каждого, кто не гад,
Еврейский погром…».
БОЛЬНОЙ ВОПРОС (ПРЯМАЯ РЕЧЬ Б.СТРУГАЦКОГО)
«Герой Ильфа и Петрова заявляет с законной гордостью: „Да, представьте себе, евреи у нас есть, а вопроса нету!..“ Прошло полстолетия с небольшим, и мы вдруг с некоторой даже оторопью обнаруживаем, что евреев у нас, можно сказать, почти уже и нет, а Вопрос – вот он, пожалуйста, сколько угодно, и с любыми оттенками…
Впервые я, мальчик домашний и в значительной степени мамочкин сынок, встретился с еврейским вопросом, оказавшись учеником первого класса ленинградской школы. Совершенно не помню, от кого именно, но от кого-то из моих новых знакомых я впервые услышал тогда слово „жид“…
В 1962 г. мы, братья Стругацкие, уже опытные литераторы… подали заявление в Союз писателей СССР… но в Союз нас не приняли ни по первому, ни по второму заходу…
В середине 1970-х один из диссидентов-правозащитников… давая в Нью-Йоркском аэропорту первое интервью, на вопрос: «Существует ли в СССР дискриминация евреев?» ответил: «Да. Но изощренная». Он имел в виду, что государственный антисемитизм в СССР всегда был и остается государственной тайной. Со всеми вытекающими отсюда последствиями…
Что такое антисемитизм сегодня? Здесь и сегодня – в России, на переломе веков?
Кого считать антисемитом?
И как со всем этим рядом – жить?
Это не такие простые вопросы, как может кое-кому показаться.
…Перекошенная от застоявшейся ненависти рожа, корявый рот (с зубами через один), распахнутый в нутряном натужном реве: „Сионисты – в Израиль!.. В Из-ра-иль! В Из-ра-иль!..“
…А самый обыкновенный… порядочный человек, который на слове „еврей“ почему-то понижает голос, словно произносит нечто… малоприличное? Замечали такое?
По моим наблюдениям, антисемитизм вполне поддается классификации. Я бы выделил три основных класса (типа, вида, жанра):
Бытовой – он же коммунальный, он же эмоциональный… висит над нашей страной, как смог. Сама атмосфера быта пронизана им – точно так же, как матерной бранью, которую все мы слышим с младых ногтей и которая сопровождает нас до гробовой доски…
Рациональный, он же профессиональный – это уже более высокая ступень юдофобии, достояние людей, как правило, образованных, испытывающих определенную потребность обосновать свои реликтовые ощущения и обладающих способностями это сделать…
Зоологический, он же нутряной – единственная разновидность антисемитизма, носители которой гордятся собою…
Час настал – и мы увидели их всех. Ядовитый букет расцвел всеми красками. Теперь мы встречаемся с ними не только в местах общего пользования… – мы видим их в телевизоре, слышим по радио, мы даже можем читать их в соответствующих журналах и газетах…
И при всем том жизнь идет своим чередом и благополучно продолжается. В 1987 г…. на асфальте тротуара, недалеко от моего дома, появилась белой масляной краской старательно выведенная надпись: „Россия для русских“. Сегодня ее уже стерли многочисленные… подошвы, но зато на Дворцовой площади можно увидеть толпу под вдохновляющим лозунгом: „Место евреев – Освенцим“.
Огромно, стозевно и лаяй. А караван – идет…
Самое страшное, что может случиться с нами, – это возрождение государственного нацизма… Возрождение это зоологические встретят восторженным ревом, рациональные – обоснуют теоретически в сотнях статей и речей, а бытовые – молчаливо примут к сведению, готовые исполнять любые распоряжения начальства… Но все это сделается возможным только лишь с возвратом тоталитаризма, который провозгласит Империю и приоритет государства над личностью, уничтожит свободу слова, совести, информации и вновь пойдет громоздить тысячи тонн чугуна, стали, проката на душу населения. И вот тогда наступит ночь…»
ПОСЛЕ СМЕРТИ БРАТА
Аркадий умер в 1991-м. Борис тяжело пережил смерть брата, с горечью говорил, что после его ухода «сам образ жизни изменился. Все стало „не то“ – работа, мысли, мировосприятие». Писать одному без постоянных споров и молчаливого одобрения стало намного труднее – привык писать вдвоем. С горечью отмечал, что и сам уже, видимо, не тот.
И все-таки он нашел в себе силы и вновь взялся за перо, то бишь за пишмашинку, и под псевдонимом С.Витицкий издал две книги: «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики» и «Бессильные мира сего». Псевдоним потому, что, как рассказывал в «Комментариях к пройденному», много лет назад договорился с Аркадием, что каждый из них, если «случится публиковать что-либо серьезное в одиночку, будет делать это только под псевдонимом».
Но только писать – уже было мало. Он продолжал руководить семинаром молодых писателей-фантастов, был членом жюри нескольких литературных премий и учредил свою – «Бронзовую улиткy», основал и возглавил альманах «Полдень. XXI век», в котором давал дорогу молодым, талантливым писателям-фантастам. Среди рукописей отбирал (на свой вкус) самые лучшие.
Он остался верен себе и своим убеждениям: в 2008-м вступился за арестованного лидера городского отделения партии «Яблоко» М.Резника, в 2010-м призывал оправдать М.Ходорковского и П.Лебедева.
Его жизнь оборвалась на 80-м году: один из самых известных советских писателей, сценарист, переводчик, создавший вместе с братом не один десяток произведений, получивших мировое признание; лауреат престижных литературных премий, среди которых специальный приз Всемирной организации научной фантастики «За независимость мысли», премия Фонда Владимира Высоцкого «Своя колея», вручаемaя тем, кто не изменил своим убеждениям; лауреат Государственной премии РСФСР по киноискусству им. братьев Васильевых за сценарий фильма «Письма мертвого человека», Борис Стругацкий, чьим именем вместе с именем его брата названа малая планета Солнечной системы, скончался 19 ноября 2012 г. в Санкт-Петербурге.
Однажды он заметил: «Писатель – не тот, кто пишет, а тот, кого читают». Братьев Стругацких читали, читают и будут читать.
"Еврейская панорама", Берлин
Отсюда: www.isrageo.com/2023/04/15/strug509/
вторник, 27 февраля 2024
Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Планета АБС
К 95-летию со дня рождения Аркадия Стругацкого
Александр КУМБАРГ
«Думать – это не развлечение, а обязанность». (А. и Б. Стругацкие, «Улитка на склоне»)
АБС – распространенное в среде любителей фантастики сокращение, означающее имена Аркадия и Бориса Стругацких. Перефразируя известное выражение, можно сказать, что фантаст в СССР был больше, чем фантаст. По крайней мере, для поклонников творчества братьев Стругацких. В затхлой советской атмосфере «кривых зеркал», фарисейства, лжи фантастика была эзоповым языком. Порой она позволяла затрагивать те вопросы – со ссылкой на другие планеты и цивилизации, – которые нельзя было напрямую адресовать обществу «победившего социализма». Хотя бдительная цензура тоже, конечно, не спала. И многие вещи категорически не проходили даже в произведениях фантастов. Стругацким часто приходилось уродовать свои произведения. Но даже в таком усеченном виде их книги вносили очень весомый вклад в общественные умонастроения, развивали у людей привычку размышлять и противостоять стадному чувству.
«ВЕЛИКОЛЕПНАЯ ДВОЙКА»
Поэт-юморист Александр Иванов написал:
А.Стругацкий, Б.Стругацкий
Делят свой успех по-братски.
Им завидуют, наверно,
Все – от Жюля и до Верна.
Мне всегда было интересно и непонятно, как люди пишут вдвоем. Многим это непонятно. Матусовскому, например: «Писать стихи вдвоем затея неумная. Вдвоем удобно перетаскивать бревна, вдвоем можно ограбить магазин, но писать вдвоем стихи по меньшей мере бессмысленно». Примеров дуэтов в истории литературы не много. Но вот Ильфу и Петрову было понятно, братьям Вайнерам, братьям Гонкурам – тоже. И Стругацким – понятно было. Профессиональные различия – Аркадий – востоковед-японист, Борис – звездный астроном – помехой не стали.
Собственно, как отмечал в интервью Борис Натанович Стругацкий (БНС), «не существует двух авторов, Аркадия и Бориса Стругацких, которые писали вдвоем, есть один автор – братья Стругацкие. Но при всем при том мы, конечно, были очень разными людьми. Хотя в разное время у нас были разные отличия – в последние годы, например, мы стали похожи друг на друга так, как становятся похожи долго прожившие вместе супруги».
А работали они так: «…Слово за словом, фраза за фразой, страница за страницей. Один сидит за машинкой, другой рядом. Каждая предлагаемая фраза обсуждается, критикуется, шлифуется и либо отбрасывается совсем, либо заносится на бумагу. В основном Аркадий Натанович сидел за пишущей машинкой, а я – рядом, сидел или лежал на диване. Иногда ходил…»
Работа их была сплошным спором: «Если одному из нас удавалось убедить другого в своей правоте – прекрасно. Если нет – бросался жребий, хотя это случалось довольно редко. У нас существовало простое правило: кому-то из соавторов не нравится фраза? Что же, это его право, но тогда его обязанность – предложить другую. После второго варианта может быть предложен третий, и так далее…»
Но, как подчеркивал Аркадий Натанович Стругацкий (АНС), «методика эта возникла не сразу. Сначала мы встречались, обговаривали идею, сюжет, композицию… Потом разъезжались и писали каждый свою часть по отдельности. Или оба работали над одним и тем же куском, а потом „сращивали“ их. Лишнее отпадало. Но впоследствии убедились, что это не самый рациональный метод».
Кстати, бытовала легенда, шутки ради запущенная журналистом «Комсомолки», что братья, живущие в Ленинграде (Борис) и Москве (Аркадий), встречались между городами – в кафе «У Бори и Аркаши» на известной станции Бологое, напивались чаю и садились писать.
Довольно распространены мнения об одном главном Стругацком и втором в качестве бесплатного приложения. Одни глаголят о том, что «главным писателем» был Аркадий, другие – что Борис. Биограф Стругацких Ант Скаландис категорически заявляет, что эти версии ничего общего с реальностью не имеют:
«Они были равны друг другу, насколько могут быть равны старший и младший брат. Они были нужны друг другу как никто иной в целом мире. Они были достойны друг друга…»
Объединяли их высокий интеллектуальный уровень, литературный талант, художественный вкус, трудолюбие, нравственное понимание того, что хорошо и что плохо. А трудновообразимая непохожесть рождала эффект идеального взаимодополнения. «Это было чисто гегелевское, – утверждает Скаландис, – единство и борьба противоположностей».
Интересна история написания первой совместной книги – «Страна багровых туч» (1959). Идея повести об экспедиции на планету Венера возникла у АНС в начале 1950-х. А позже толчком к старту работы стало пари «на бутылку шампузы», родившееся во время прогулки АНС с супругой и БНС по Невскому в Ленинграде. Борис вспоминал:
«АН с БНом, как обычно, костерили современную фантастику за скуку, беззубость и сюжетную заскорузлость, а Ленка слушала-слушала, потом терпение ее иссякло, и она сказала: „Если вы так хорошо знаете, как надо писать, почему же сами не напишете, а только все грозитесь да хвастаетесь? Слабо?“».
Еще интересно: как заверяют биографы, АБС никогда не выступали вместе. Единственное исключение – Всемирный конвент фантастов 1987 г. в Брайтоне. И то их с трудом уговорили туда поехать. Бытовала даже шутка, что есть только один Стругацкий, но в Москве он называет себя Аркадием, а в Ленинграде – Борисом.
А это уже не шутки: Наталия – дочь Аркадия – однажды услышала шепот за спиной: «Вот идет дочь братьев Стругацких». А жена Бориса как-то услышала, что «вот идет жена братьев Стругацких».
Одно время «двойка» даже могла вырасти до квартета – возникла идея сотворчества Стругацких с братьями Вайнерами. Однако с фантастическим детективом «в четыре башки» не сложилось. У АБС остались лишь приятные воспоминания о нескольких встречах и фонтанах идей. А вот в одиночку некоторые произведения Аркадий и Борис написали.
ВЫБОР
Стругацкие вывели формулу: «Настоящая фантастика – чудо – тайна – достоверность». В их книгах романтика космических путешествий, придуманные цивилизации, аллюзии на тоталитарный СССР, зомбирующее влияние пропаганды, научно-технические достижения, учительство. Они поднимают темы сложных этических коллизий: соотношение ценности человеческой жизни и подвигов, интересы личности и общества, взаимоотношения высокоразвитых и отсталых цивилизаций. Рисуют образы людей будущего – отлично образованных, нравственно ответственных, творческих. Сражаются с бездуховностью, мещанством, конформизмом. Языком юмора и сатиры высмеивают невежество и глупейшие регламенты советской бюрократии.
Их первые произведения классически для тогдашней советской литературы борются с империализмом.
«Мы тогда были настоящими сталинцами», – резюмировал спустя годы БНС. Заметно повлияла на их мировоззрение «оттепель», они начали критично смотреть на сталинское прошлое, но продолжали верить в светлое коммунистическое завтра. Создают «мир Полудня» – «в котором было бы уютно и интересно жить» и им самим, и многочисленным читателям.
Постепенно мировоззренческий генезис уводил их от утопических моделей к все более трезвому пониманию реалий. Они не колебались вместе с линией партии, а росли как личности, преодолевая розовые иллюзии коммунистических догм. Пришло осознание, что «не надо надежд на светлое будущее. Нами управляют жлобы и враги культуры. Они никогда не будут с нами. Они всегда будут против нас».
Впоследствии братья не очень любили свои ранние вещи. Считали, что «настоящие Стругацкие» начинаются только с повести «Попытка к бегству» (1962). И особо позитивно выделяли среди своих работ «Улитку на склоне», «Второе нашествие марсиан» и «Град обреченный».
Аркадий отмечал, что их книги «посвящены духовному ожирению и тупости, ведущим к жестокости», и констатировал: «Мы никогда не учим злу». А главной своей темой они называли выбор: «Есть долг перед обществом и долг перед самим собой – что впрямую связано с проблемами того же самого общества, – долг, скажем, перед своим талантом. Очень трудно сделать такой личный выбор».
И СМЕХ, И ГРЕХ
«Так уж устроена была наша писательская жизнь, что счастье от выхода любой из наших вещей практически всегда было чем-то испорчено», – вспоминал Борис. Хотя встречались им и хорошие редакторы, но от цензоров и редакций настрадались Стругацкие изрядно. Своими «лакейскими правками» бюрократы от литературы уродовали тексты. А то и вовсе их запрещали. Например, «Жук в муравейнике» в формате книги вышел в СССР только после десятка изданий за рубежом. Не обошлось и без курьеза. Был там эпиграф, придуманный ребенком – сыном Бориса Стругацкого Андреем:
Стояли звери
Около двери,
В них стреляли,
Они умирали.
Редактор из «Лениздата» нашел в нем переиначивание… маршевой песни гитлерюгенда.
Повесть «Гадкие лебеди», завершенная в 1967-м, готовилась к печати в издательстве «Молодая гвардия», но через сито цензуры не прошла. Копии рукописи попали в «самиздат», затем были опубликованы в ФРГ, в издательстве «Посев», в 1972 г. Без согласия авторов. А Стругацких в Союзе заставили сетовать на врагов. Текст их отмежевания от провокационной акции опубликовали в «Литературной газете».
«Сказку о Тройке» с сатирой на бюрократию советского образца рискнул опубликовать в 1968 г. иркутский альманах «Ангара». После чего его редактор потерял должность.
При прохождении рукописи «Полдень, XXII век» через цензуру «Главлита» она была еще направлена в «Главатом», чтобы выяснить, не содержится ли там секретная информация об атомной энергетике. И смех, и грех: секретов «Главатом» не обнаружил, зато высказался… о низком литературном уровне произведения. Оказалось, что «рецензентов» смутили «сложные научно-технические термины». Например, термин «абракадабра», «который, может, и употребляется среди узких специалистов, но массам он непонятен». Для преодоления сопротивления «атомщиков» понадобилось почти три месяца нервотрепки.
При рассмотрении «Хищных вещей века» директор издательства требовал от авторов то, что цензура полагала недопустимым. Он был сторонником привнесения революции в другие страны на штыках и считал, что нужно сделать на этом акцент, а цензорша как раз обвиняла авторов в том, что они выступают за такой экспорт революции.
Когда выходили книги, писателям порой приходилось выслушивать от читателей, что «это здорово сделано, но…» Читатель не знает, что стоит за выходом работы. Цензура – невидимка, а упреки – авторам. Но как бы не утрамбовывали цензурные асфальтоукладчики их произведения, живые и свежие мысли все равно пробивались к читающему.
Только во второй половине 1980-х одни работы АБС стали впервые доходить до советского читателя в полном стругацком виде, а другие – вообще впервые доходить. В восстановленный для переопубликования «Обитаемый остров» пришлось внести… около 900 изменений, убирая следы цензуры.
«ЖИДЫ ГОРОДА ПИТЕРА»
В ряде своих работ Стругацкие затрагивали еврейскую тему. Прежде всего нужно говорить об Изе Кацмане из «Града обреченного» и о «Жидах города Питера, или Невеселых беседах при свечах».
«Град обреченный» (1972) повествует о некоем городе, пребывающем вне времени и пространства. В нем предложили пожить людям из разных стран и эпох и поучаствовать в эксперименте, суть которого не ясна. В романе подняты темы фанатизма и свободомыслия, родства идеологий сталинизма и нацизма, эволюции мировоззрения части советских людей – от коммунистических догм до безыдейного безвоздушного пространства. Кацман – один из главных героев. Сначала он предстает перед читателем как «встрепанный, толстый, неопрятный и, как всегда, неприятно жизнерадостный». Но за этой внешней оболочкой скрывается глубоко интеллектуальный персонаж, пытающийся «докопаться» до необъяснимого – до тайны эксперимента.
Борис Стругацкий так отзывался об этой крайне удивительной для советской литературы фигуре: «Откровенный еврей, более того, еврей демонстративно вызывающий… постоянно, как мальчишку, поучающий главного героя, русского, и даже не просто поучающий, а вдобавок еще регулярно побеждающий его во всех идеологических столкновениях…»
Опубликовать «Град обреченный» братья и не пытались. Было понятно, что перспектив нет. Читателям роман стал доступен только в конце 1980-х.
В пьесе «Жиды города Питера, или Невеселые беседы при свечах» действие грустной комедии происходит во время перестройки в СССР, в одном из домов Петербурга. Ночью жителю дома, еврею Пинскому, приходит повестка от некоего председателя-коменданта, в котором «всем жидам города Питера и окрестностей» предписывается явиться утром на один из городских стадионов, имея при себе документы, а деньги, сберкнижки, драгоценности надлежит оставить дома. Тем, кто не подчинится, грозит наказание. Очевидная ассоциация с тем, что распространяли в 1941 г. нацисты в Киеве перед Бабьим Яром.
Похожие указания явиться на разные площади и стадионы города приходят и его русским соседям. Только там адресатами указаны не «жиды», а богачи, распутники, дармоеды, мздоимцы… Соседи собираются вместе и обсуждают, как реагировать. Профессор Кирсанов говорит, что «мы все этого ждали. „Товарищ, знай, пройдет она, эпоха безудержной гласности, и Комитет госбезопасности припомнит наши имена!“… Не может у нас быть все путем, обязательно опять начнут врать, играть мускулами, ставить по стойке „смирно“!».
Работник политпросвещения товарищ Базарин признает, что «контроль утрачен над обществом… Страна захлебывается в собственных выделениях… Крутые меры необходимы! Ассенизация необходима!.. Слишком далеко мы зашли…»
Пинский уверен, что послания сочиняет бездарный, серый как валенок, а потому убежденный юдофоб: «У нас же юдофобия спокон веков – бытовая болезнь вроде парши, ее в любой коммунальной кухне подхватить можно! У нас же этой пакостью каждый второй заражен».
Кирсанов убеждает, что времена теперь не прежние, рабов нет, настоящий террор невозможен и все это – очередная глупость начальства.
Все показанные в пьесе представители старших советских поколений хоть и храбрятся, но готовы подчиниться предписаниям и прийти утром в назначенные им места.
И только молодое поколение, представленное сыном Кирсанова Сергеем и его другом, смотрит на повестки совсем иначе. «Приносят тем, кто сделал выбор раньше, – ему еще повестку не принесли, а он уже сделал выбор! – говорит Сергей. – Выбор свой люди делают до повестки, а не после… Не ходите вы никуда утром. Повестки эти свои порвите, телефон выключите, дверь заприте… И ложитесь все спать. Не поддавайтесь вы, не давайте вы себя сломать!» Только молодые люди оказались готовы к сопротивлению.
Так в 1990 г. Стругацкие описали в аллегорической форме путч, произошедший через год. Комментируя произведение, БНС констатировал, что ему было совершенно ясно: попытки реставрации неизбежны. Авторы сделали правильное предположение: «Наше поколение шестидесятников в большинстве своем примет его со склоненной головой. В отличие от поколения молодого… Но мы не угадали, что все кончится так быстро. Я был уверен, что это – долгая и тошная история на 2–3 года, а кончилось все за три дня».
Пьеса приобрела большую популярность. Стругацким звонили из театров, просили разрешения поменять название, оставить только «Невеселые беседы при свечах», говорили об опасности антисемитизма. Но они решительно отказывали. Название представлялось им абсолютно точным. Оно перекидывало мостик между страшным прошлым в оккупированном Киеве и виртуальным будущим. И «все наши герои, – отмечал Борис, – независимо от их национальности, были в каком-то смысле „жидами“ – внутри своего времени, внутри своего социума, внутри собственного народа…»
НАТАНОВИЧИ
Отец Стругацких – Натан, еврей, большевик, был комиссаром кавалерийской бригады в Гражданскую войну, затем партработником, занимался вопросами культуры и искусства. Был исключен из партии «за антисоветские высказывания» и только по стечению обстоятельств избежал репрессий. Умер во время Второй мировой, выбираясь из блокадного Ленинграда.
Мать – Александра Литвинчева – вышла замуж за Натана против воли своих родителей, недовольных его этническим происхождением. Работала учительницей русского языка и литературы. Семья получилась хорошая. Александра и Натан крепко любили друг друга и своих детей.
Но «расплачиваться» за еврея-отца АБС приходилось всю жизнь. Борис, например, рассказывал в интервью, что после школы собирался поступать на физфак. 1950-й год, разгар антисемитской кампании. Он был серебряным медалистом. По тогдашним правилам медалист проходил собеседование, после которого без всяких аргументов объявлялось решение. И ему объявили: не принят. «Медалистов собралось на физфаке человек пятьдесят, и только двоих не приняли. Меня и какую-то девочку, фамилии которой я не помню, но в памяти моей она ассоциируется почему-то с фамилией Эйнштейн… И хотя по паспорту я числился русским, тот факт, что я Натанович, скрыть было невозможно, да и в голову не приходило – скрывать… Однако и другое объяснение тоже вполне возможно: как-никак отец наш был исключен из партии в 1937 г. и в партии его так и не восстановили…»
Тогда Борис пошел на мехмат и на сей раз поступил. А после окончания университета уже точно столкнулся с антисемитизмом. Отличник учебы, по распределению он должен был идти в университетскую аспирантуру при кафедре астрономии. Но «мне заранее сообщили по секрету, что меня как еврея в эту аспирантуру не возьмут». Правда, взяли в аспирантуру Пулковской обсерватории.
С различными антисемитскими выпадами братья сталкивались нередко. И выражалось это не только в дополнительных трениях с выходом книг. То и дело «словно мухи, тут и там» ходили слухи – как специально запускаемые, так и с любопытством распространяемые – об их эмиграции из СССР, что в условиях советских реалий грозило преогромными неприятностями.
Громкая история произошла в 1976 г. «Комсомольской правде» предложили опубликовать письмо, якобы написанное АБС в адрес Шестого съезда писателей СССР. Дескать, мы – писатели с мировым именем, но нас не печатают без объяснения причин. Будем вынуждены покинуть страну. И две старательно, но плохо скопированные подписи.
Закипая от злости, Аркадий отправился к оргсекретарю Союза писателей Юрию Верченко.
– Вы знаете, кто это сделал?
– Да.
– А сказать можете?
– Нет. А зачем вам?
– Хочу ему морду набить.
Или вот однажды, например, Аркадию позвонила знакомая и спросила, можно ли в ближайшее время прийти к нему в гости.
– Не получится, – ответил он. – На следующей неделе уезжаю.
В тот же день Москва и Ленинград знали: Стругацкие эмигрируют. Хотя уезжал Аркадий Натанович всего лишь… в Душанбе, над сценарием работать. Слухи об отъезде братьям приходилось опровергать постоянно. Хотя они – люди советской закалки – никуда уезжать не собирались.
«ЗДРАВСТВУЙТЕ, ПАН СТРУГАЦКИЙ!»
В СССР у Стругацких была армия из миллионов поклонников. Фанатично преданные их фантастике читатели буквально охотились за их книгами, покупали их на «черном рынке» за космические деньги, воровали из библиотек, записывали приглянувшиеся фразы, говорили цитатами, перепечатывали тексты. Один из исследователей творчества Стругацких, российский журналист Борис Вишневский, вспоминает:
«Стругацкие – это наше представление о будущем, о мире, о человеке, о том, что правильно и что неправильно, о смысле бытия».
Популярность Стругацких была столь высока, что о ней легенды слагаются. А уж сколько реальных свидетельств! Аркадий зашел в Москве в книжный магазин, обслуживавший членов Союза писателей, чтобы купить свой только что вышедший двухтомник. Ажиотаж был настолько огромный, что больше одного экземпляра продавщица никому не продавала. АНС робко попросил два: «Видите ли, я – автор». «Знаю я вас, авторов, – грубо отреагировала продавщица. – Сегодня уже пятый или шестой».
Прелюбопытнейший случай произошел в 1993 г. У БНС украли в Ленинграде из автомобиля барсетку с документами и деньгами. Он позвонил Борису Вишневскому – тогдашнему депутату райсовета – и попросил помочь восстановить документы. Однако позднее перезвонил и сообщил, что барсетку подбросили назад, все документы и деньги в целости и сохранности. Вероятно, воры попались читающие. Когда поняли, кого ограбили, стыдно стало.
Знают Стругацких и за рубежом. Их произведения изданы на 42 языках в 33 странах. Стругацкие были самыми публикуемыми на Западе советскими авторами. Писатель-фантаст Кир Булычев рассказывает о случае в Польше. Польский коллега повел его в Варшаве в специализированный магазин по продаже фантастической литературы. Булычев смотрел книги на полках, а его знакомый сказал хозяину магазина, что это фантаст из России. Хозяин подошел к Булычеву и поздоровался по-русски:
«Здравствуйте, пан Стругацкий!»
Читают Стругацких в разных странах и сегодня.
АБС выступали против мрачных сторон окружающей действительности. Как могли, как умели, как считали для себя возможным. И делали это успешно. Есть такая фотография: Аркадий Натанович сидит за столом на сцене, а за спиной его, на занавесе – слова из известного лозунга «…ум, честь и совесть нашей эпохи». Аналогично можно сказать и о Борисе Натановиче.
"Еврейская панорама", Берлин
Отсюда: www.isrageo.com/2020/08/28/plane373/
К 95-летию со дня рождения Аркадия Стругацкого
Александр КУМБАРГ
«Думать – это не развлечение, а обязанность». (А. и Б. Стругацкие, «Улитка на склоне»)
АБС – распространенное в среде любителей фантастики сокращение, означающее имена Аркадия и Бориса Стругацких. Перефразируя известное выражение, можно сказать, что фантаст в СССР был больше, чем фантаст. По крайней мере, для поклонников творчества братьев Стругацких. В затхлой советской атмосфере «кривых зеркал», фарисейства, лжи фантастика была эзоповым языком. Порой она позволяла затрагивать те вопросы – со ссылкой на другие планеты и цивилизации, – которые нельзя было напрямую адресовать обществу «победившего социализма». Хотя бдительная цензура тоже, конечно, не спала. И многие вещи категорически не проходили даже в произведениях фантастов. Стругацким часто приходилось уродовать свои произведения. Но даже в таком усеченном виде их книги вносили очень весомый вклад в общественные умонастроения, развивали у людей привычку размышлять и противостоять стадному чувству.
«ВЕЛИКОЛЕПНАЯ ДВОЙКА»
Поэт-юморист Александр Иванов написал:
А.Стругацкий, Б.Стругацкий
Делят свой успех по-братски.
Им завидуют, наверно,
Все – от Жюля и до Верна.
Мне всегда было интересно и непонятно, как люди пишут вдвоем. Многим это непонятно. Матусовскому, например: «Писать стихи вдвоем затея неумная. Вдвоем удобно перетаскивать бревна, вдвоем можно ограбить магазин, но писать вдвоем стихи по меньшей мере бессмысленно». Примеров дуэтов в истории литературы не много. Но вот Ильфу и Петрову было понятно, братьям Вайнерам, братьям Гонкурам – тоже. И Стругацким – понятно было. Профессиональные различия – Аркадий – востоковед-японист, Борис – звездный астроном – помехой не стали.
Собственно, как отмечал в интервью Борис Натанович Стругацкий (БНС), «не существует двух авторов, Аркадия и Бориса Стругацких, которые писали вдвоем, есть один автор – братья Стругацкие. Но при всем при том мы, конечно, были очень разными людьми. Хотя в разное время у нас были разные отличия – в последние годы, например, мы стали похожи друг на друга так, как становятся похожи долго прожившие вместе супруги».
А работали они так: «…Слово за словом, фраза за фразой, страница за страницей. Один сидит за машинкой, другой рядом. Каждая предлагаемая фраза обсуждается, критикуется, шлифуется и либо отбрасывается совсем, либо заносится на бумагу. В основном Аркадий Натанович сидел за пишущей машинкой, а я – рядом, сидел или лежал на диване. Иногда ходил…»
Работа их была сплошным спором: «Если одному из нас удавалось убедить другого в своей правоте – прекрасно. Если нет – бросался жребий, хотя это случалось довольно редко. У нас существовало простое правило: кому-то из соавторов не нравится фраза? Что же, это его право, но тогда его обязанность – предложить другую. После второго варианта может быть предложен третий, и так далее…»
Но, как подчеркивал Аркадий Натанович Стругацкий (АНС), «методика эта возникла не сразу. Сначала мы встречались, обговаривали идею, сюжет, композицию… Потом разъезжались и писали каждый свою часть по отдельности. Или оба работали над одним и тем же куском, а потом „сращивали“ их. Лишнее отпадало. Но впоследствии убедились, что это не самый рациональный метод».
Кстати, бытовала легенда, шутки ради запущенная журналистом «Комсомолки», что братья, живущие в Ленинграде (Борис) и Москве (Аркадий), встречались между городами – в кафе «У Бори и Аркаши» на известной станции Бологое, напивались чаю и садились писать.
Довольно распространены мнения об одном главном Стругацком и втором в качестве бесплатного приложения. Одни глаголят о том, что «главным писателем» был Аркадий, другие – что Борис. Биограф Стругацких Ант Скаландис категорически заявляет, что эти версии ничего общего с реальностью не имеют:
«Они были равны друг другу, насколько могут быть равны старший и младший брат. Они были нужны друг другу как никто иной в целом мире. Они были достойны друг друга…»
Объединяли их высокий интеллектуальный уровень, литературный талант, художественный вкус, трудолюбие, нравственное понимание того, что хорошо и что плохо. А трудновообразимая непохожесть рождала эффект идеального взаимодополнения. «Это было чисто гегелевское, – утверждает Скаландис, – единство и борьба противоположностей».
Интересна история написания первой совместной книги – «Страна багровых туч» (1959). Идея повести об экспедиции на планету Венера возникла у АНС в начале 1950-х. А позже толчком к старту работы стало пари «на бутылку шампузы», родившееся во время прогулки АНС с супругой и БНС по Невскому в Ленинграде. Борис вспоминал:
«АН с БНом, как обычно, костерили современную фантастику за скуку, беззубость и сюжетную заскорузлость, а Ленка слушала-слушала, потом терпение ее иссякло, и она сказала: „Если вы так хорошо знаете, как надо писать, почему же сами не напишете, а только все грозитесь да хвастаетесь? Слабо?“».
Еще интересно: как заверяют биографы, АБС никогда не выступали вместе. Единственное исключение – Всемирный конвент фантастов 1987 г. в Брайтоне. И то их с трудом уговорили туда поехать. Бытовала даже шутка, что есть только один Стругацкий, но в Москве он называет себя Аркадием, а в Ленинграде – Борисом.
А это уже не шутки: Наталия – дочь Аркадия – однажды услышала шепот за спиной: «Вот идет дочь братьев Стругацких». А жена Бориса как-то услышала, что «вот идет жена братьев Стругацких».
Одно время «двойка» даже могла вырасти до квартета – возникла идея сотворчества Стругацких с братьями Вайнерами. Однако с фантастическим детективом «в четыре башки» не сложилось. У АБС остались лишь приятные воспоминания о нескольких встречах и фонтанах идей. А вот в одиночку некоторые произведения Аркадий и Борис написали.
ВЫБОР
Стругацкие вывели формулу: «Настоящая фантастика – чудо – тайна – достоверность». В их книгах романтика космических путешествий, придуманные цивилизации, аллюзии на тоталитарный СССР, зомбирующее влияние пропаганды, научно-технические достижения, учительство. Они поднимают темы сложных этических коллизий: соотношение ценности человеческой жизни и подвигов, интересы личности и общества, взаимоотношения высокоразвитых и отсталых цивилизаций. Рисуют образы людей будущего – отлично образованных, нравственно ответственных, творческих. Сражаются с бездуховностью, мещанством, конформизмом. Языком юмора и сатиры высмеивают невежество и глупейшие регламенты советской бюрократии.
Их первые произведения классически для тогдашней советской литературы борются с империализмом.
«Мы тогда были настоящими сталинцами», – резюмировал спустя годы БНС. Заметно повлияла на их мировоззрение «оттепель», они начали критично смотреть на сталинское прошлое, но продолжали верить в светлое коммунистическое завтра. Создают «мир Полудня» – «в котором было бы уютно и интересно жить» и им самим, и многочисленным читателям.
Постепенно мировоззренческий генезис уводил их от утопических моделей к все более трезвому пониманию реалий. Они не колебались вместе с линией партии, а росли как личности, преодолевая розовые иллюзии коммунистических догм. Пришло осознание, что «не надо надежд на светлое будущее. Нами управляют жлобы и враги культуры. Они никогда не будут с нами. Они всегда будут против нас».
Впоследствии братья не очень любили свои ранние вещи. Считали, что «настоящие Стругацкие» начинаются только с повести «Попытка к бегству» (1962). И особо позитивно выделяли среди своих работ «Улитку на склоне», «Второе нашествие марсиан» и «Град обреченный».
Аркадий отмечал, что их книги «посвящены духовному ожирению и тупости, ведущим к жестокости», и констатировал: «Мы никогда не учим злу». А главной своей темой они называли выбор: «Есть долг перед обществом и долг перед самим собой – что впрямую связано с проблемами того же самого общества, – долг, скажем, перед своим талантом. Очень трудно сделать такой личный выбор».
И СМЕХ, И ГРЕХ
«Так уж устроена была наша писательская жизнь, что счастье от выхода любой из наших вещей практически всегда было чем-то испорчено», – вспоминал Борис. Хотя встречались им и хорошие редакторы, но от цензоров и редакций настрадались Стругацкие изрядно. Своими «лакейскими правками» бюрократы от литературы уродовали тексты. А то и вовсе их запрещали. Например, «Жук в муравейнике» в формате книги вышел в СССР только после десятка изданий за рубежом. Не обошлось и без курьеза. Был там эпиграф, придуманный ребенком – сыном Бориса Стругацкого Андреем:
Стояли звери
Около двери,
В них стреляли,
Они умирали.
Редактор из «Лениздата» нашел в нем переиначивание… маршевой песни гитлерюгенда.
Повесть «Гадкие лебеди», завершенная в 1967-м, готовилась к печати в издательстве «Молодая гвардия», но через сито цензуры не прошла. Копии рукописи попали в «самиздат», затем были опубликованы в ФРГ, в издательстве «Посев», в 1972 г. Без согласия авторов. А Стругацких в Союзе заставили сетовать на врагов. Текст их отмежевания от провокационной акции опубликовали в «Литературной газете».
«Сказку о Тройке» с сатирой на бюрократию советского образца рискнул опубликовать в 1968 г. иркутский альманах «Ангара». После чего его редактор потерял должность.
При прохождении рукописи «Полдень, XXII век» через цензуру «Главлита» она была еще направлена в «Главатом», чтобы выяснить, не содержится ли там секретная информация об атомной энергетике. И смех, и грех: секретов «Главатом» не обнаружил, зато высказался… о низком литературном уровне произведения. Оказалось, что «рецензентов» смутили «сложные научно-технические термины». Например, термин «абракадабра», «который, может, и употребляется среди узких специалистов, но массам он непонятен». Для преодоления сопротивления «атомщиков» понадобилось почти три месяца нервотрепки.
При рассмотрении «Хищных вещей века» директор издательства требовал от авторов то, что цензура полагала недопустимым. Он был сторонником привнесения революции в другие страны на штыках и считал, что нужно сделать на этом акцент, а цензорша как раз обвиняла авторов в том, что они выступают за такой экспорт революции.
Когда выходили книги, писателям порой приходилось выслушивать от читателей, что «это здорово сделано, но…» Читатель не знает, что стоит за выходом работы. Цензура – невидимка, а упреки – авторам. Но как бы не утрамбовывали цензурные асфальтоукладчики их произведения, живые и свежие мысли все равно пробивались к читающему.
Только во второй половине 1980-х одни работы АБС стали впервые доходить до советского читателя в полном стругацком виде, а другие – вообще впервые доходить. В восстановленный для переопубликования «Обитаемый остров» пришлось внести… около 900 изменений, убирая следы цензуры.
«ЖИДЫ ГОРОДА ПИТЕРА»
В ряде своих работ Стругацкие затрагивали еврейскую тему. Прежде всего нужно говорить об Изе Кацмане из «Града обреченного» и о «Жидах города Питера, или Невеселых беседах при свечах».
«Град обреченный» (1972) повествует о некоем городе, пребывающем вне времени и пространства. В нем предложили пожить людям из разных стран и эпох и поучаствовать в эксперименте, суть которого не ясна. В романе подняты темы фанатизма и свободомыслия, родства идеологий сталинизма и нацизма, эволюции мировоззрения части советских людей – от коммунистических догм до безыдейного безвоздушного пространства. Кацман – один из главных героев. Сначала он предстает перед читателем как «встрепанный, толстый, неопрятный и, как всегда, неприятно жизнерадостный». Но за этой внешней оболочкой скрывается глубоко интеллектуальный персонаж, пытающийся «докопаться» до необъяснимого – до тайны эксперимента.
Борис Стругацкий так отзывался об этой крайне удивительной для советской литературы фигуре: «Откровенный еврей, более того, еврей демонстративно вызывающий… постоянно, как мальчишку, поучающий главного героя, русского, и даже не просто поучающий, а вдобавок еще регулярно побеждающий его во всех идеологических столкновениях…»
Опубликовать «Град обреченный» братья и не пытались. Было понятно, что перспектив нет. Читателям роман стал доступен только в конце 1980-х.
В пьесе «Жиды города Питера, или Невеселые беседы при свечах» действие грустной комедии происходит во время перестройки в СССР, в одном из домов Петербурга. Ночью жителю дома, еврею Пинскому, приходит повестка от некоего председателя-коменданта, в котором «всем жидам города Питера и окрестностей» предписывается явиться утром на один из городских стадионов, имея при себе документы, а деньги, сберкнижки, драгоценности надлежит оставить дома. Тем, кто не подчинится, грозит наказание. Очевидная ассоциация с тем, что распространяли в 1941 г. нацисты в Киеве перед Бабьим Яром.
Похожие указания явиться на разные площади и стадионы города приходят и его русским соседям. Только там адресатами указаны не «жиды», а богачи, распутники, дармоеды, мздоимцы… Соседи собираются вместе и обсуждают, как реагировать. Профессор Кирсанов говорит, что «мы все этого ждали. „Товарищ, знай, пройдет она, эпоха безудержной гласности, и Комитет госбезопасности припомнит наши имена!“… Не может у нас быть все путем, обязательно опять начнут врать, играть мускулами, ставить по стойке „смирно“!».
Работник политпросвещения товарищ Базарин признает, что «контроль утрачен над обществом… Страна захлебывается в собственных выделениях… Крутые меры необходимы! Ассенизация необходима!.. Слишком далеко мы зашли…»
Пинский уверен, что послания сочиняет бездарный, серый как валенок, а потому убежденный юдофоб: «У нас же юдофобия спокон веков – бытовая болезнь вроде парши, ее в любой коммунальной кухне подхватить можно! У нас же этой пакостью каждый второй заражен».
Кирсанов убеждает, что времена теперь не прежние, рабов нет, настоящий террор невозможен и все это – очередная глупость начальства.
Все показанные в пьесе представители старших советских поколений хоть и храбрятся, но готовы подчиниться предписаниям и прийти утром в назначенные им места.
И только молодое поколение, представленное сыном Кирсанова Сергеем и его другом, смотрит на повестки совсем иначе. «Приносят тем, кто сделал выбор раньше, – ему еще повестку не принесли, а он уже сделал выбор! – говорит Сергей. – Выбор свой люди делают до повестки, а не после… Не ходите вы никуда утром. Повестки эти свои порвите, телефон выключите, дверь заприте… И ложитесь все спать. Не поддавайтесь вы, не давайте вы себя сломать!» Только молодые люди оказались готовы к сопротивлению.
Так в 1990 г. Стругацкие описали в аллегорической форме путч, произошедший через год. Комментируя произведение, БНС констатировал, что ему было совершенно ясно: попытки реставрации неизбежны. Авторы сделали правильное предположение: «Наше поколение шестидесятников в большинстве своем примет его со склоненной головой. В отличие от поколения молодого… Но мы не угадали, что все кончится так быстро. Я был уверен, что это – долгая и тошная история на 2–3 года, а кончилось все за три дня».
Пьеса приобрела большую популярность. Стругацким звонили из театров, просили разрешения поменять название, оставить только «Невеселые беседы при свечах», говорили об опасности антисемитизма. Но они решительно отказывали. Название представлялось им абсолютно точным. Оно перекидывало мостик между страшным прошлым в оккупированном Киеве и виртуальным будущим. И «все наши герои, – отмечал Борис, – независимо от их национальности, были в каком-то смысле „жидами“ – внутри своего времени, внутри своего социума, внутри собственного народа…»
НАТАНОВИЧИ
Отец Стругацких – Натан, еврей, большевик, был комиссаром кавалерийской бригады в Гражданскую войну, затем партработником, занимался вопросами культуры и искусства. Был исключен из партии «за антисоветские высказывания» и только по стечению обстоятельств избежал репрессий. Умер во время Второй мировой, выбираясь из блокадного Ленинграда.
Мать – Александра Литвинчева – вышла замуж за Натана против воли своих родителей, недовольных его этническим происхождением. Работала учительницей русского языка и литературы. Семья получилась хорошая. Александра и Натан крепко любили друг друга и своих детей.
Но «расплачиваться» за еврея-отца АБС приходилось всю жизнь. Борис, например, рассказывал в интервью, что после школы собирался поступать на физфак. 1950-й год, разгар антисемитской кампании. Он был серебряным медалистом. По тогдашним правилам медалист проходил собеседование, после которого без всяких аргументов объявлялось решение. И ему объявили: не принят. «Медалистов собралось на физфаке человек пятьдесят, и только двоих не приняли. Меня и какую-то девочку, фамилии которой я не помню, но в памяти моей она ассоциируется почему-то с фамилией Эйнштейн… И хотя по паспорту я числился русским, тот факт, что я Натанович, скрыть было невозможно, да и в голову не приходило – скрывать… Однако и другое объяснение тоже вполне возможно: как-никак отец наш был исключен из партии в 1937 г. и в партии его так и не восстановили…»
Тогда Борис пошел на мехмат и на сей раз поступил. А после окончания университета уже точно столкнулся с антисемитизмом. Отличник учебы, по распределению он должен был идти в университетскую аспирантуру при кафедре астрономии. Но «мне заранее сообщили по секрету, что меня как еврея в эту аспирантуру не возьмут». Правда, взяли в аспирантуру Пулковской обсерватории.
С различными антисемитскими выпадами братья сталкивались нередко. И выражалось это не только в дополнительных трениях с выходом книг. То и дело «словно мухи, тут и там» ходили слухи – как специально запускаемые, так и с любопытством распространяемые – об их эмиграции из СССР, что в условиях советских реалий грозило преогромными неприятностями.
Громкая история произошла в 1976 г. «Комсомольской правде» предложили опубликовать письмо, якобы написанное АБС в адрес Шестого съезда писателей СССР. Дескать, мы – писатели с мировым именем, но нас не печатают без объяснения причин. Будем вынуждены покинуть страну. И две старательно, но плохо скопированные подписи.
Закипая от злости, Аркадий отправился к оргсекретарю Союза писателей Юрию Верченко.
– Вы знаете, кто это сделал?
– Да.
– А сказать можете?
– Нет. А зачем вам?
– Хочу ему морду набить.
Или вот однажды, например, Аркадию позвонила знакомая и спросила, можно ли в ближайшее время прийти к нему в гости.
– Не получится, – ответил он. – На следующей неделе уезжаю.
В тот же день Москва и Ленинград знали: Стругацкие эмигрируют. Хотя уезжал Аркадий Натанович всего лишь… в Душанбе, над сценарием работать. Слухи об отъезде братьям приходилось опровергать постоянно. Хотя они – люди советской закалки – никуда уезжать не собирались.
«ЗДРАВСТВУЙТЕ, ПАН СТРУГАЦКИЙ!»
В СССР у Стругацких была армия из миллионов поклонников. Фанатично преданные их фантастике читатели буквально охотились за их книгами, покупали их на «черном рынке» за космические деньги, воровали из библиотек, записывали приглянувшиеся фразы, говорили цитатами, перепечатывали тексты. Один из исследователей творчества Стругацких, российский журналист Борис Вишневский, вспоминает:
«Стругацкие – это наше представление о будущем, о мире, о человеке, о том, что правильно и что неправильно, о смысле бытия».
Популярность Стругацких была столь высока, что о ней легенды слагаются. А уж сколько реальных свидетельств! Аркадий зашел в Москве в книжный магазин, обслуживавший членов Союза писателей, чтобы купить свой только что вышедший двухтомник. Ажиотаж был настолько огромный, что больше одного экземпляра продавщица никому не продавала. АНС робко попросил два: «Видите ли, я – автор». «Знаю я вас, авторов, – грубо отреагировала продавщица. – Сегодня уже пятый или шестой».
Прелюбопытнейший случай произошел в 1993 г. У БНС украли в Ленинграде из автомобиля барсетку с документами и деньгами. Он позвонил Борису Вишневскому – тогдашнему депутату райсовета – и попросил помочь восстановить документы. Однако позднее перезвонил и сообщил, что барсетку подбросили назад, все документы и деньги в целости и сохранности. Вероятно, воры попались читающие. Когда поняли, кого ограбили, стыдно стало.
Знают Стругацких и за рубежом. Их произведения изданы на 42 языках в 33 странах. Стругацкие были самыми публикуемыми на Западе советскими авторами. Писатель-фантаст Кир Булычев рассказывает о случае в Польше. Польский коллега повел его в Варшаве в специализированный магазин по продаже фантастической литературы. Булычев смотрел книги на полках, а его знакомый сказал хозяину магазина, что это фантаст из России. Хозяин подошел к Булычеву и поздоровался по-русски:
«Здравствуйте, пан Стругацкий!»
Читают Стругацких в разных странах и сегодня.
АБС выступали против мрачных сторон окружающей действительности. Как могли, как умели, как считали для себя возможным. И делали это успешно. Есть такая фотография: Аркадий Натанович сидит за столом на сцене, а за спиной его, на занавесе – слова из известного лозунга «…ум, честь и совесть нашей эпохи». Аналогично можно сказать и о Борисе Натановиче.
"Еврейская панорама", Берлин
Отсюда: www.isrageo.com/2020/08/28/plane373/
понедельник, 18 декабря 2023
Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Впечатление от романов Братьев Стругацких "Сказка о Тройке" и "Сказка о Тройке-1".
Олег Дорожинский
Отсюда: youtu.be/-PxpB5waamI?si=Q4R8RsTEUbedNkOj
Олег Дорожинский
Отсюда: youtu.be/-PxpB5waamI?si=Q4R8RsTEUbedNkOj
суббота, 07 октября 2023
Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
сериал
В Тьмускорпионь
2023, Россия, 1 сезон (24 мин./серия)
статус: фильм вышел (с 2023-06-05)
режиссёр: Алексей Евдокимов
сценарий: Алексей Евдокимов
мировая премьера: 5 июня 2023 г.
«Сказка о Тройке» — сатирическая повесть братьев Аркадия и Бориса Стругацких (1968), связанная общими героями с повестью «Понедельник начинается в субботу». «Сказка о Тройке» — повесть, в своё время последовательно отвергнутая всеми отечественными журналами и издательствами — за крайне неудобоваримую для советской эпохи блестящую социальную сатиру... Повесть «Сказка о Тройке» отразила социальные изменения, происходившие в стране в конце 1960-х годов (и обусловившие изменение отношения «верхов» к творчеству Стругацких). В те годы, ещё неосознанно, авторы били не по частным извращениям, а по самой, насквозь обюрократившейся системе тоталитаризма: «Тройка» в заглавии наводит на мысль скорее о чрезвычайных трибуналах сталинской эпохи, нежели о романтическом образе Руси — «птице-тройке» — у Н. Гоголя.
• Анимационный любительский сериал.
• Голоса персонажей сгенерированы нейросетью Silero TTS.
НИИЧАВО//В Тьмускорпионь//2-серия
Отсюда: youtu.be/FdKIJ5uUUu0?si=qa5tGpmj6Ak0bUOp
В Тьмускорпионь
2023, Россия, 1 сезон (24 мин./серия)
статус: фильм вышел (с 2023-06-05)
режиссёр: Алексей Евдокимов
сценарий: Алексей Евдокимов
мировая премьера: 5 июня 2023 г.
«Сказка о Тройке» — сатирическая повесть братьев Аркадия и Бориса Стругацких (1968), связанная общими героями с повестью «Понедельник начинается в субботу». «Сказка о Тройке» — повесть, в своё время последовательно отвергнутая всеми отечественными журналами и издательствами — за крайне неудобоваримую для советской эпохи блестящую социальную сатиру... Повесть «Сказка о Тройке» отразила социальные изменения, происходившие в стране в конце 1960-х годов (и обусловившие изменение отношения «верхов» к творчеству Стругацких). В те годы, ещё неосознанно, авторы били не по частным извращениям, а по самой, насквозь обюрократившейся системе тоталитаризма: «Тройка» в заглавии наводит на мысль скорее о чрезвычайных трибуналах сталинской эпохи, нежели о романтическом образе Руси — «птице-тройке» — у Н. Гоголя.
• Анимационный любительский сериал.
• Голоса персонажей сгенерированы нейросетью Silero TTS.
НИИЧАВО//В Тьмускорпионь//2-серия
Отсюда: youtu.be/FdKIJ5uUUu0?si=qa5tGpmj6Ak0bUOp
среда, 04 октября 2023
Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
сериал
В Тьмускорпионь
2023, Россия, 1 сезон (24 мин./серия)
статус: фильм вышел (с 2023-06-05)
режиссёр: Алексей Евдокимов
сценарий: Алексей Евдокимов
мировая премьера: 5 июня 2023 г.
«Сказка о Тройке» — сатирическая повесть братьев Аркадия и Бориса Стругацких (1968), связанная общими героями с повестью «Понедельник начинается в субботу». «Сказка о Тройке» — повесть, в своё время последовательно отвергнутая всеми отечественными журналами и издательствами — за крайне неудобоваримую для советской эпохи блестящую социальную сатиру... Повесть «Сказка о Тройке» отразила социальные изменения, происходившие в стране в конце 1960-х годов (и обусловившие изменение отношения «верхов» к творчеству Стругацких). В те годы, ещё неосознанно, авторы били не по частным извращениям, а по самой, насквозь обюрократившейся системе тоталитаризма: «Тройка» в заглавии наводит на мысль скорее о чрезвычайных трибуналах сталинской эпохи, нежели о романтическом образе Руси — «птице-тройке» — у Н. Гоголя.
• Анимационный любительский сериал.
• Голоса персонажей сгенерированы нейросетью Silero TTS.
Отсюда: youtu.be/jy2S53YVNBE?si=8VmgrBngASQoVfs9
В Тьмускорпионь
2023, Россия, 1 сезон (24 мин./серия)
статус: фильм вышел (с 2023-06-05)
режиссёр: Алексей Евдокимов
сценарий: Алексей Евдокимов
мировая премьера: 5 июня 2023 г.
«Сказка о Тройке» — сатирическая повесть братьев Аркадия и Бориса Стругацких (1968), связанная общими героями с повестью «Понедельник начинается в субботу». «Сказка о Тройке» — повесть, в своё время последовательно отвергнутая всеми отечественными журналами и издательствами — за крайне неудобоваримую для советской эпохи блестящую социальную сатиру... Повесть «Сказка о Тройке» отразила социальные изменения, происходившие в стране в конце 1960-х годов (и обусловившие изменение отношения «верхов» к творчеству Стругацких). В те годы, ещё неосознанно, авторы били не по частным извращениям, а по самой, насквозь обюрократившейся системе тоталитаризма: «Тройка» в заглавии наводит на мысль скорее о чрезвычайных трибуналах сталинской эпохи, нежели о романтическом образе Руси — «птице-тройке» — у Н. Гоголя.
• Анимационный любительский сериал.
• Голоса персонажей сгенерированы нейросетью Silero TTS.
Отсюда: youtu.be/jy2S53YVNBE?si=8VmgrBngASQoVfs9
вторник, 25 апреля 2023
Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Долженствованию написать этот пост не 2 года, но несколько месяцев тоже есть...
Итак.
Благодаря любезности автора, М.Савеличева, я получила его книгу "Театр братьев Стругацких". "Сборник "Театр братьев Стругацких" является данью уважения творчеству писателей Аркадия и Бориса Стругацких и включает произведения, действие которых происходит в литературной вселенной знаменитых фантастов. В сборник вошли продолжения повестей "Беспокойство", "Волны гасят ветер" и "Пикник на обочине", а также произведения, где действуют сами братья Стругацкие в обличии своих литературных альтер-эго", - гласит аннотация.
В принципе, М.Савеличева я раньше знала как автора одного из немногих приличных фанфиков (я человек простой...) по Стругацким - "Возлюби дальнего" (с которым я познакомилась еще в издании серии "Звёздный лабиринт. Библиотека фантастики «Сталкера»"). В дальнейшем как-то пути наши особо не пересекались, хотя после вручения в прошлом году ему "Большого Зиланта" "за творческое развитие культурного кода советской фантастики" я стала подумывать о том, что надо бы ознакомиться... Как видите, подумываю до сих пор (что-то перестала я стремиться узнавать новое...).
Ну а мимо этого сборника пройти я не могла. Все ж таки один удачный фанфик давал надежду, что и другие окажутся приличными. Скажу сразу - и она, надежда, оправдалась.
В целом о сборнике можно сказать, что автор хорошо знаком с творчеством Стругацких (включая "Комментарии к пройденному", интервью и не только их), а также с биографией Стругацких (явно читал книги Скаландиса и других, а также, возможно, переписку Стругацких) - и с немалой долей фантазии использует полученные знания, сплетая ткань повествования.
Теперь по порядку.
"Возлюби дальнего" - тот самый вышеупомянутый редкий приличный фанфик по Стругацким, продолжение "Беспокойства". Под "приличным" я понимаю такой, который не пытается "сорвать покровы", "разоблачить" или "деконструировать", а вместо этого пытается передать атмосферу исходника; хорошо бы стилизовать под исходник; в идеале - вложить туда новые мысли, которых не постыдились бы Стругацкие... (Вы только что прочитали список моих претензий/пожеланий к ролевым играм - и не только по Стругацким). (Я понимаю, что многие со мной не согласятся.) Аккуратно вплетает упоминания истории Атоса (позже превратившуюся в историю Кандида и в таком виде широко известную). Отдельное спасибо за "Это был не бунт. Это была самооборона. Мы с Полем покусились на свободу воли киберуборщиков. Теперь этого не выдерживают даже машины.". Правда, я не согласна с посылом "что будет, если замечательные герои цикла все-таки столкнутся с нечто, что на данный момент не объяснимо Его Величеством Наукой". Точнее, с тем, что это значимая для Мира Полудня проблема. То есть "рациональность и научность Мира Полудня" от этого не покачнутся - наука не сегодня, так завтра сможет объяснить это необъяснимое (но появится другое необъяснимое, которое объяснят послезавтра, и т.д.). Опять же, не вижу проблемы и в том, что несколько сотен (на самом деле меньше) землян теперь способны выжить после смертельных травм (но только один раз). В сущности, вся история медицины из этого и состоит - как люди стали выживать после (ранее) смертельных травм и болезней. Или проблема не в выживании, а в том, что это лишь немногие?.. Ну и с "литиевым зарядом" я не согласна... Не верю я, что в том мире могли так поступить. (И тем не менее - по моим меркам это очень приличный фанфик, повторю.)
Далее. "Грех первородных". Развитие темы "люденов" с использованием мотивов "Жука в муравейнике" (группа "Йормала") и "Волны гасят ветер" (собственно людены). Психологическая драма идей - один из участников группы "Йормала" (собирающейся погрузиться на специально оборудованном звездолете в черную дыру, напоминаю) разочаровывается в этой идее и пытается убедить свою жену. По форме стилизовано довольно точно (документы и записи, все такое), по сюжету - это скорее заполнение лакуны (ибо о группе "Йормала" мы почти ничего не знаем, кроме того, что там были Абалкины; кстати, интересно, а что с их настоящим посмертным ребенком сделалось?)
Далее. "Бродячая группа Гран-Гиньоль". Продолжение "Пикника на обочине" (без примеси S.T.A.L.K.E.R.а, что уже радует). Как Зона перестала быть Зоной, а стала тем, чем была до Посещения. И весь хабар/артефакты - тоже. Шухарту повезло (наверное; рада за него), а вот Барбриджам, скажем, - не очень... Забавно смотрятся отсылки к другим произведениям Стругацких (как ни странно, они тут есть, и даже вполне уместны). И сюжетообразующая идея оригинальная (во всяком случае, такого мне не встречалось). Пожалуй, это будет еще одно добавление к моей коллекции "приличных фанфиков" ("Грех первородных" я не очень поняла, надо бы перечитать...).
Часть следующая. "Произведения, где действуют сами братья Стругацкие в обличии своих литературных альтер-эго". Стругацкие переименованы в Рубацких (и слегка изменены названия произведений - "В стране багровых туч", например, но это как бы не единственный пример, так что я озадачена), и я все думаю - а стоило ли?.. Хотя, конечно, автору все равно виднее.
"Две путевки в Гагры". История одной поездки (точнее говоря, пути) в Дом творчества в Гаграх, щедро сдобренная фантасмагорией (и отсылками к другим произведениям Стругацких, благодаря чему создается впечатление, что многое, описанное у Стругацких как фантасмагория, на самом деле - суровая реальность) и экскурсами в историю СССР и в биографию Стругацких. Ну, не знаю. Насчет алкоголя и женщин - может быть, можно было и поменьше (впрочем, та же реплика относится к работам о биографии Стругацких). Хотя, конечно, опять же, автору оно виднее. И не менее конечно - не в этом суть истории. А вот в чем?..
"Этот фантастический мир: Пилотная серия, 90 мин.". Продолжение "Двух путевок в Гагры". Стилизованное под сценарий. Герои нам уже представлены, и теперь речь идет о прибытии и устройстве в Дом творчества. Это, так сказать, рамка произведения. Внутри ее - опять же, отсылки к различным произведениям Стругацких, от "Сказки о Тройке" до "Повести о дружбе и недружбе" Хотя на самом деле, пожалуй, в стиле "Улитки на склоне" (отсылки к которой тут тоже есть). Но это тоже рамка. Основная часть - история Саула Репнина "первой версии" (беглеца из Гулага), попавшего в 1960-е годы (или в 22 век?).. . Или написания "Попытки к бегству"?.. Или... Впрочем, это все сюжет. И фантасмагории находят там свое место - без объяснений, как и решили где-то в описываемое время Стругацкие. Любопытно, кстати, что в начале - еще до "исторического решения про объяснения" - попытка научного объяснения дается. Может быть, стоит рассматривать "Две путевки в Гагры" и "Этот фантастический мир" как дилогию?.. И сюжет у них общий? И мысль - тоже, учитывая, что Алевтина - библиотекарша, ответственная за книги, в т.ч. и не написанные пока, а также мотив "Улитки на склоне" (про главенство женщин в Управлении), получается что-то типа "кто владеет книгами - тот владеет и будущим"?.. Впрочем, это только одна из возможных трактовок.
В общем, сборник получился весьма примечательный. Но с одним недостатком - его не найти в магазине. По вопросам добычи - пишите автору ( vk.com/id52540949 )...
Итак.
Благодаря любезности автора, М.Савеличева, я получила его книгу "Театр братьев Стругацких". "Сборник "Театр братьев Стругацких" является данью уважения творчеству писателей Аркадия и Бориса Стругацких и включает произведения, действие которых происходит в литературной вселенной знаменитых фантастов. В сборник вошли продолжения повестей "Беспокойство", "Волны гасят ветер" и "Пикник на обочине", а также произведения, где действуют сами братья Стругацкие в обличии своих литературных альтер-эго", - гласит аннотация.
В принципе, М.Савеличева я раньше знала как автора одного из немногих приличных фанфиков (я человек простой...) по Стругацким - "Возлюби дальнего" (с которым я познакомилась еще в издании серии "Звёздный лабиринт. Библиотека фантастики «Сталкера»"). В дальнейшем как-то пути наши особо не пересекались, хотя после вручения в прошлом году ему "Большого Зиланта" "за творческое развитие культурного кода советской фантастики" я стала подумывать о том, что надо бы ознакомиться... Как видите, подумываю до сих пор (что-то перестала я стремиться узнавать новое...).
Ну а мимо этого сборника пройти я не могла. Все ж таки один удачный фанфик давал надежду, что и другие окажутся приличными. Скажу сразу - и она, надежда, оправдалась.
В целом о сборнике можно сказать, что автор хорошо знаком с творчеством Стругацких (включая "Комментарии к пройденному", интервью и не только их), а также с биографией Стругацких (явно читал книги Скаландиса и других, а также, возможно, переписку Стругацких) - и с немалой долей фантазии использует полученные знания, сплетая ткань повествования.
Теперь по порядку.
"Возлюби дальнего" - тот самый вышеупомянутый редкий приличный фанфик по Стругацким, продолжение "Беспокойства". Под "приличным" я понимаю такой, который не пытается "сорвать покровы", "разоблачить" или "деконструировать", а вместо этого пытается передать атмосферу исходника; хорошо бы стилизовать под исходник; в идеале - вложить туда новые мысли, которых не постыдились бы Стругацкие... (Вы только что прочитали список моих претензий/пожеланий к ролевым играм - и не только по Стругацким). (Я понимаю, что многие со мной не согласятся.) Аккуратно вплетает упоминания истории Атоса (позже превратившуюся в историю Кандида и в таком виде широко известную). Отдельное спасибо за "Это был не бунт. Это была самооборона. Мы с Полем покусились на свободу воли киберуборщиков. Теперь этого не выдерживают даже машины.". Правда, я не согласна с посылом "что будет, если замечательные герои цикла все-таки столкнутся с нечто, что на данный момент не объяснимо Его Величеством Наукой". Точнее, с тем, что это значимая для Мира Полудня проблема. То есть "рациональность и научность Мира Полудня" от этого не покачнутся - наука не сегодня, так завтра сможет объяснить это необъяснимое (но появится другое необъяснимое, которое объяснят послезавтра, и т.д.). Опять же, не вижу проблемы и в том, что несколько сотен (на самом деле меньше) землян теперь способны выжить после смертельных травм (но только один раз). В сущности, вся история медицины из этого и состоит - как люди стали выживать после (ранее) смертельных травм и болезней. Или проблема не в выживании, а в том, что это лишь немногие?.. Ну и с "литиевым зарядом" я не согласна... Не верю я, что в том мире могли так поступить. (И тем не менее - по моим меркам это очень приличный фанфик, повторю.)
Далее. "Грех первородных". Развитие темы "люденов" с использованием мотивов "Жука в муравейнике" (группа "Йормала") и "Волны гасят ветер" (собственно людены). Психологическая драма идей - один из участников группы "Йормала" (собирающейся погрузиться на специально оборудованном звездолете в черную дыру, напоминаю) разочаровывается в этой идее и пытается убедить свою жену. По форме стилизовано довольно точно (документы и записи, все такое), по сюжету - это скорее заполнение лакуны (ибо о группе "Йормала" мы почти ничего не знаем, кроме того, что там были Абалкины; кстати, интересно, а что с их настоящим посмертным ребенком сделалось?)
Далее. "Бродячая группа Гран-Гиньоль". Продолжение "Пикника на обочине" (без примеси S.T.A.L.K.E.R.а, что уже радует). Как Зона перестала быть Зоной, а стала тем, чем была до Посещения. И весь хабар/артефакты - тоже. Шухарту повезло (наверное; рада за него), а вот Барбриджам, скажем, - не очень... Забавно смотрятся отсылки к другим произведениям Стругацких (как ни странно, они тут есть, и даже вполне уместны). И сюжетообразующая идея оригинальная (во всяком случае, такого мне не встречалось). Пожалуй, это будет еще одно добавление к моей коллекции "приличных фанфиков" ("Грех первородных" я не очень поняла, надо бы перечитать...).
Часть следующая. "Произведения, где действуют сами братья Стругацкие в обличии своих литературных альтер-эго". Стругацкие переименованы в Рубацких (и слегка изменены названия произведений - "В стране багровых туч", например, но это как бы не единственный пример, так что я озадачена), и я все думаю - а стоило ли?.. Хотя, конечно, автору все равно виднее.
"Две путевки в Гагры". История одной поездки (точнее говоря, пути) в Дом творчества в Гаграх, щедро сдобренная фантасмагорией (и отсылками к другим произведениям Стругацких, благодаря чему создается впечатление, что многое, описанное у Стругацких как фантасмагория, на самом деле - суровая реальность) и экскурсами в историю СССР и в биографию Стругацких. Ну, не знаю. Насчет алкоголя и женщин - может быть, можно было и поменьше (впрочем, та же реплика относится к работам о биографии Стругацких). Хотя, конечно, опять же, автору оно виднее. И не менее конечно - не в этом суть истории. А вот в чем?..
"Этот фантастический мир: Пилотная серия, 90 мин.". Продолжение "Двух путевок в Гагры". Стилизованное под сценарий. Герои нам уже представлены, и теперь речь идет о прибытии и устройстве в Дом творчества. Это, так сказать, рамка произведения. Внутри ее - опять же, отсылки к различным произведениям Стругацких, от "Сказки о Тройке" до "Повести о дружбе и недружбе" Хотя на самом деле, пожалуй, в стиле "Улитки на склоне" (отсылки к которой тут тоже есть). Но это тоже рамка. Основная часть - история Саула Репнина "первой версии" (беглеца из Гулага), попавшего в 1960-е годы (или в 22 век?).. . Или написания "Попытки к бегству"?.. Или... Впрочем, это все сюжет. И фантасмагории находят там свое место - без объяснений, как и решили где-то в описываемое время Стругацкие. Любопытно, кстати, что в начале - еще до "исторического решения про объяснения" - попытка научного объяснения дается. Может быть, стоит рассматривать "Две путевки в Гагры" и "Этот фантастический мир" как дилогию?.. И сюжет у них общий? И мысль - тоже, учитывая, что Алевтина - библиотекарша, ответственная за книги, в т.ч. и не написанные пока, а также мотив "Улитки на склоне" (про главенство женщин в Управлении), получается что-то типа "кто владеет книгами - тот владеет и будущим"?.. Впрочем, это только одна из возможных трактовок.
В общем, сборник получился весьма примечательный. Но с одним недостатком - его не найти в магазине. По вопросам добычи - пишите автору ( vk.com/id52540949 )...
пятница, 22 апреля 2022
Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Казалось бы, только недавно завершилось издание сразу нескольких собраний сочинений Стругацких - "улучшенного" четырнадцатитомника (в двух вариантах переплета) и более общедоступного "Лучшие книги братьев Стругацких" (несмотря на название, там издали практически все, кроме самой уж явной экзотики - редких сценариев, черновиков и т.д.).
Но вот анонсируется новое собрание сочинений - Собрание сочинений с иллюстрациями. Естественно, АСТ. Начнут в июне сего года (как планируется) с "Понедельник начинается в субботу" и "Сказки о Тройке" с иллюстрациями Мигунова, а вот что будет дальше? Как думаете? Формально ведь все произведения Стругацких (опять же, не считая экзотики) хоть с какими-то иллюстрациями да издавались (вспомним хотя бы "собрание сочинений с гайкой", да и обложки последующих изданий; и не забудем "Трудно быть богом" с иллюстрациями Вальехо и др.)...
Но вот анонсируется новое собрание сочинений - Собрание сочинений с иллюстрациями. Естественно, АСТ. Начнут в июне сего года (как планируется) с "Понедельник начинается в субботу" и "Сказки о Тройке" с иллюстрациями Мигунова, а вот что будет дальше? Как думаете? Формально ведь все произведения Стругацких (опять же, не считая экзотики) хоть с какими-то иллюстрациями да издавались (вспомним хотя бы "собрание сочинений с гайкой", да и обложки последующих изданий; и не забудем "Трудно быть богом" с иллюстрациями Вальехо и др.)...
среда, 23 марта 2022
Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Пришло в алибовской рассылке сообщение о таком издании:
Ксавье Долло, Мориссетт-Фан. Мир Фантастики. Юмористическая фантастика. Спецвыпуск Мир Фантастики (2022). Номер 8. М. Мир Хобби. 2022 г. 160 стр, илл. твердый переплет, Энциклопедический формат (28х21см).
Сборник статей о юмористической фантастике - Пратчетт, Асприн, Стругацкие, Шекли, Чапек, Воннегут, Булычев, Успенский и мн.др. Есть несколько статей о юморе в кинофантастике. Публикуются так же несколько рассказов Г.Л.Олди.
Эхотажна там речь о "Понедельник начинается в субботу" и "Сказка о Тройке". Что речь идет о них - то видно из оглавления, но хотелось бы подробностей. Не знаете, как бы их добыть?..
Ксавье Долло, Мориссетт-Фан. Мир Фантастики. Юмористическая фантастика. Спецвыпуск Мир Фантастики (2022). Номер 8. М. Мир Хобби. 2022 г. 160 стр, илл. твердый переплет, Энциклопедический формат (28х21см).
Сборник статей о юмористической фантастике - Пратчетт, Асприн, Стругацкие, Шекли, Чапек, Воннегут, Булычев, Успенский и мн.др. Есть несколько статей о юморе в кинофантастике. Публикуются так же несколько рассказов Г.Л.Олди.
Эхотажна там речь о "Понедельник начинается в субботу" и "Сказка о Тройке". Что речь идет о них - то видно из оглавления, но хотелось бы подробностей. Не знаете, как бы их добыть?..
воскресенье, 08 ноября 2015
Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Сегодня с нами очередная распечатка.
![](http://ic.pics.livejournal.com/silent_gluk/12280813/5332603/5332603_600.jpg)
Это обложка оной распечатки.
читать дальше
Итак, с нами была распечатка "Сказки о Тройке" и "Пикника на обочине", причем по характерным моментам можно определить, что источником были журнальные варианты (не то чтобы был большой выбор, конечно)... Ну и неизбежные вариации текста.
![](http://ic.pics.livejournal.com/silent_gluk/12280813/5332603/5332603_600.jpg)
Это обложка оной распечатки.
читать дальше
Итак, с нами была распечатка "Сказки о Тройке" и "Пикника на обочине", причем по характерным моментам можно определить, что источником были журнальные варианты (не то чтобы был большой выбор, конечно)... Ну и неизбежные вариации текста.