Любопытно

[silent-gluk]

На Мешке ( meshok.net/en/item/327377205 ) продают "Хищные вещи века" с автографами Стругацких - дарственной надписью Кириллу Андрееву. Просят много. Вздыхаю.



Интересно, это настоящие автографы _обоих_ Стругацких? Или кто-то один из них расписался за обоих?

@темы: Ссылки, Картинки, «Хищные вещи века», Автографы, А.Стругацкий, Б.Стругацкий

---

Любопытно

[silent-gluk]

ХИЩНЫЕ ВЕЩИ ВЕКА. Впечатления о книге

Денис Бураков

Делюсь впечатлениями о книге братьев Стругацких «Хищные вещи века»

Отсюда: youtu.be/UJ_sbEd7Fnk?si=puadYQCX0a8GylT5

@темы: Видео, Ссылки, «Хищные вещи века»

---

Любопытно

[silent-gluk]

Братья Стругацкие предсказали будущее. "Хищные вещи века". Краткое содержание и обзор книги

Книжный Угол

"Спасать. Опять спасать. До каких же пор вас нужно будет спасать? Вы когда-нибудь научитесь спасать себя сами? Почему вы вечно слушаете попов, фашиствующих демагогов, дураков опиров? Почему вы не желаете утруждать свой мозг? Почему вы так не хотите думать? Как вы не можете понять, что мир огромен, сложен и увлекателен? Почему вам все просто и скучно? Чем же таким ваш мозг отличается от мозга Рабле, Свифта, Ленина, Эйнштейна, Макаренко, Хемингуэя, Строгова? Когда-нибудь я устану от этого, подумал я. Когда-нибудь у меня не хватит больше сил и уверенности. Ведь я такой же, как вы! Только я хочу помогать вам, а вы не хотите помогать мне…"

Таймкод:
00:00 Вступление
00:45 Краткое содержание
05:20 Главная цитата книги
06:18 Эмоции от прочитанного
07:57 Заключение

Отсюда: youtu.be/o03aLT-dKig?si=aOe4HGPTPri6mg0B

@темы: Видео, Ссылки, «Хищные вещи века»

---

Любопытно

[silent-gluk]

Солярис начинается в субботу, или 45 лет «Пикника на обочине»
20.06.2017 / № 231 / с. 14 / Максим Борисов / Наука и фантастика /

«Вы спросите меня: чем велик человек? — процитировал он. — Что создал вторую природу? Что привел в движение силы, почти космические? Что в ничтожные сроки завладел планетой и прорубил окно во Вселенную? Нет! Тем, что, несмотря на всё это, уцелел и намерен уцелеть и далее».

Братья Стругацкие, Пикник на обочине


Максим Борисов

Безусловно, повесть Стругацких «Пикник на обочине» — самая «эмблемная» и всеми «растасканная» (особенно если исключить поздние, более объемные, «стереоскопичные» и «общелитературные» романы братьев, пришедшие к нам только с перестройкой, и забыть светло любимый всеми «Понедельник начинается в субботу» наряду с приобретающим всё более мазохистское звучание в новых реалиях «Трудно быть богом»). Из «Пикника» посыпались и компьютерные игрушки, и последовавший за ними цикл книг-перепевов, и названия рок-групп, и многочисленные литературные «хождения за опасными артефактами», и теперь вот-вот начнет выходить американский сериал, который ждут кто с нетерпением, кто с содроганием… Это объективно самая переводимая повесть Стругацких и самая привечаемая на Западе.

Рецепт и история написания «Пикника» довольно просты, что, конечно, не лишает замысел элегантности. Самая первая формулировка: «…После посещения пришельцев остатки хлама, брошенного ими, — предмет охоты и поисков, исследований и несчастий…» Как вспоминает сам Борис Стругацкий в «Комментариях к пройденному» [1] , повесть была задумана в феврале 1970 года и написана «в три захода» в январе — ноябре 1971-го, а «почти не изуродованный» ее журнальный вариант без особых проблем пришел к читателям в конце лета 1972-го в ленинградской «Авроре». Исключительные мытарства начались лишь в связи с книжной публикацией, они продолжались восемь лет, но это уже совсем другая история… Не менее драматичной была, кстати, и история «экранизации» «Машины желаний» — «Сталкера» тогда же в 1970-х, но совсем по иным причинам, связанным в первую очередь с творческим видением Андрея Тарковского. Вероятно, оно того стоило (как ни жаль сил и нервов братьев, переписывавших сценарий бесчисленное количество раз). Еще Борис Натанович закономерно гордился введенным (и в том числе с помощью Тарковского, разумеется) в русский язык словом «сталкер» (которое придумалось при написании самой повести далеко не сразу). Чем-то эта гордость сродни похвальбе Достоевского, который утверждал, что ввел в оборот «стушевался», впервые употребив словечко в «Двойнике».

Неясно, опирались ли Стругацкие на «Регистр НФ-идей» Генриха Альтова (составлявшего его начиная с 1964 года [2]), но делали они всё «по науке». Идея быстро минула этап «первоначального контакта» и разрослась до описания целого социума, многие годы живущего в новой реальности, развивающегося вместе с ней (хотя, как это бывает обычно, для 90% человечества новая реальность остается незамеченной). Столь же закономерна и подача всей этой ситуации глазами «обитателей дна», простых парней, непосредственным образом вляпывающихся в неведомое. Еще эффектнее было всё это чуть приправить-приперчить взглядами ученых, полицейских, гангстеров, ооновцев и представителей спецслужб. В результате писатели, конечно, попали в ловушку и столкнулись в конце концов со сверхбдительной советской цензурой и критикой, неприязненно отнесшейся к описанию реалий «некой англоязычной глубинки» из «мира чистогана» (пусть и вполне бичуемого советскими писателями) и к грубой лексике его обитателей (бесконечно вычищавшейся при выходе злополучного сборника «Неназначенные встречи»).

Итак, человечество столкнулось с Неведомым, разверзшимся буквально «на заднем дворе», и испытало закономерный шок. От этого оно, разумеется, не стало лучше, не стало размышлять о вечном и не потянулось к знаниям, напротив, в результате катаклизма наружу полезла вся та мерзость, что только и ждет подходящего часа (Станислав Лем говорил об «усилении крайностей человеческого поведения»). Вместе с тем опасная Зона не была однозначно закрыта и отторгнута, и вот мир всё больше и больше приучается с ней сожительствовать, вбирать места Посещения в себя и пытаясь как-то это всё изучить и использовать, хотя успехи в этом направлении самые мизерные — вот и русский «зашелец» Кирилл, который смотрит на всё исключительно глазами ученого и гуманиста, гибнет еще в первой главе, на чем этот «дискурс» (привычный для более традиционной НФ) почти и обрывается.

Конечно, это вполне себе «пробирающая» констатация принципиальной невозможности понять высший разум, тщеты любых интеллектуальных усилий в этом направлении (где всё ограничивается лишь установлением «самого факта Посещения»), попыток освоить чуждые технологии (несмотря на отдельные продвижения, что тоже вполне закономерно). Всё это гораздо безнадежнее и беспросветнее (а стало быть, еще дистиллированнее и по-своему честнее), чем в написанном десятилетием ранее «Солярисе» Лема. Ведь разумный океан Соляриса по крайней мере обратил свое внимание на человека и пытался его по-своему изучить и протестировать, и «фидбэк» там какой-то наблюдался… «Пикник» в самом польском фантасте (по его признанию) пробуждал что-то вроде зависти, «как если бы я сам должен был его написать» [3].

Разумеется, и «Солярис» не о том, насколько хороши или дурны наши «протоколы для встреч с неведомым», он о том, что мы несем в себе, отправляясь в дальний путь, что хотим найти и хотим ли найти что-либо, кроме самого себя. Точно так же из замечательного антуража «Пикника» не сразу и не вполне ожидаемо вылупляется нечто большее: «Ты должен сделать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать». Научной фантастике претит мистика, но без точно отмеренной ее дозы никак не обойтись. Впрочем, где тут допустимая грань? Оживающие мертвецы-зомби (с яростью выкорчевываемые советскими редакторами), байки о «статистических несообразностях» вокруг беженцев, покидавших свой родной Хармонт… Лем, написавший в 1975 году чудесное эссе, послужившее позднее послесловием к польскому и немецкому изданиям «Пикника» [4], выражает необыкновенный энтузиазм по поводу замысла Стругацких, увлеченно сочиняет свой собственный меморандум на эту тему, но с явным неудовольствием обсуждает «волшебно-сказочную» концовку, оказавшуюся позже столь центральной в «Сталкере» (неудивительно, что рационального Лема не приводил в восторг и фильм Тарковского по его «Солярису»).

Из чисто технического замысла вылупляется несколько инородный для прочих нечеловеческих чудес Зоны и резко «повышающий ставки» Золотой Шар, исполняющий любые желания (что наверняка чувствовали и все советские читатели того времени). Разумеется, точно так же, как мы обречены так никогда и не узнать, какими же были пришельцы «Пикника» (ибо раскрытие этого момента оказалось бы явной пошлостью), мы не узнаем доподлинно, действительно ли Шар исполнял и исполнил желания (тем более ЛЮБЫЕ, что тоже заведомая пошлость), но это и неважно, тут главное понять, как вообще что-то желать и можно ли вообще «разработать алгоритм счастья». Было бы утонченнее предположить, что ни Шар, ни комната ничего на самом деле не исполняют, всё лишь простые совпадения и ироническая насмешка. Собственно в «Пикнике» заветное желание отягощено последней кровавой подлостью, обессмысливающей и компрометирующей порыв, а в «Сталкере» никто, кажется, и не собирался ничего желать (даже «счастья для всех даром»), стремясь лишь поразмышлять о праве на существование в нашем больном мире подобного сверхопасного артефакта. Профессор, который давно не ученый (его просто не интересуют исследования Зоны), типичный «интель» с жесткими рецептами а-ля «Хищные вещи века», и скучающий Писатель, которого, кажется, давно не интересует уже вообще ничего, в конце концов подпадают под обаяние невразумительного Сталкера, ищущего во всем этом тумане и бездушии внечеловеческий этический ориентир и хоть какую-то надежду для всего человечества (заметим, что в самом «Пикнике» практически никакого религиозного осмысления Посещения не происходит вообще, кроме, пожалуй, курьезных усилий Гуталина, скупающего артефакты для последующего возвращения их в Зону).

Вероятно, «Сталкер» в этом смысле органичнее и концентрированнее «Пикника», но, увы, утратил при этом маркировку «социальная фантастика», ограничившись несколькими утрированными фигурами и неизбывной философией…

Максим Борисов
Впервые опубликовано на сайте «Год литературы»
(godliteratury.ru/projects/strugackie-piknik-na-...)

1. biography.wikireading.ru/175632

2. www.altshuller.ru/rtv/sf-register0.asp

3. bvi.rusf.ru/lem/lem_golo.htm

4. fan.lib.ru/a/ashkinazi_l_a/text_2130.shtml

Отсюда: www.trv-science.ru/2017/06/45-let-piknika-na-ob...

@темы: Ссылки, Сталкер, Понедельник начинается в субботу, «Трудно быть богом», «Хищные вещи века», Машина желаний, «Пикник на обочине», Б.Стругацкий, Комментарии к пройденному, Неназначенные встречи

---

Любопытно

[silent-gluk]

Гамлет из Арканара
07.02.2023 / № 371 / с. 12–13 / Владимир Борисов / Наука и фантастика / 1 Comment

Владимир Борисов

Ничто не предвещало изменения погоды. Они были молоды и полны задора; в стране, казалось, действительно «жить стало веселее»; читатели тепло принимали каждую новую их книжку 1… Поэтому ничего удивительного не было в том, что писатели задумали написать веселую авантюрную историю с приключениями и хохмами, с мушкетерами и пиратами. Поселить на другой планете наблюдателя Земли, пусть он «снимает квартиру у г-на Бонасье и занимается тасканием по городу, толканием в прихожих у вельмож, выпитием в кабачках, дерется на шпагах (но никого не убивает, за ним даже слава такая пошла), бегает за бабами и пр.». Так писал Аркадий Стругацкий брату Борису в марте 1963 года, начиная обсуждение сюжета новой повести «Седьмое небо».

А погода вдруг начала портиться. Началось вроде бы с пустяков, с критических замечаний о «мазне» художников-абстракционистов, и буквально за пару месяцев разверзлись такие хляби небесные, что впору было предположить: уж не закрутилась ли кинопленка жизни в обратную сторону? Методы борьбы с формализмом (и прочими «измами» в литературе и искусстве) были отработаны еще в 1930-х годах, и динозавры пролеткульта и соцреализма с удовольствием продемонстрировали их на молодых «зарвавшихся» мастерах пера, кисти и резца. После совещания секции научно-фантастической и приключенческой литературы 26 марта 1963 года в Москве, на которой Александр Казанцев врезал по «абстракционисту в литературе» Генриху Альтову, осмелившемуся «выступить против постулата скорости света Эйнштейна», а значит, по мнению маститого автора, играющего тем самым на руку фашизму (бульдозерная логика в действии!), Аркадия Стругацкого, ранее ратовавшего за «повесть без современных проблем в голом виде», уже не пришлось убеждать в том, что в башне из слоновой кости не отсидеться.

Это время стало для братьев Стругацких временем мучительного осознания истин, которые теперь, с расстояния пройденных лет, кажутся простыми и ясными, но вовсе не были очевидными тогда. Им стало понятно, что не стоит строить иллюзий относительно устремлений властных структур, что смысл, который вкладывали в понятие коммунизма сами писатели (свободный мир творческих людей), разительно отличается о того, что под этим подразумевают идеологи, для которых коммунизм хорош тем, что при нем народ дружно выполняет любое постановление партии и правительства, а шаг в сторону по-прежнему считается побегом.

Стало ясно также, что показателем свободы в обществе является отношение власти к творческой интеллигенции. В польском литературоведении мне встретилась интересная метафора. Там при описании времен соцреализма власть принято называть «меценатом». И действительно, в те времена щедрая поддержка оказывалась тем, кто «правильно понимал политику партии и правительства». Но в отличие от обычного меценатства дело не ограничивалось только поддержкой. Тех, кто не вписывался в квадратуру круга идеологических установок, начинали гнобить. И Стругацкие решили показать, к чему может привести такое отношение к творческому люду. Намекнуть «лысому дураку», что неуклюжее маневрирование и потакание низменным вкусам заканчивается смещением правителя. Намек не был услышан. И прогноз блистательно исполнился смещением Хрущёва со всех занимаемых постов в октябре 1964-го. (История ничему не учит, и через четверть века сценарий повторится, а Горбачёв пойдет по стопам «кукурузника».)

Но это будет потом, а пока Стругацкие оперативно разрабатывают план «Наблюдателя» (бывшее «Седьмое небо») и приступают к его реализации. Работают споро: в апреле — план, а в июне 1963-го уже написан первый вариант повести, к тому времени еще раз изменившей название. Журнал «Москва» отказался печатать повесть, снисходительно объяснив авторам, что фантастику не публикует, зато на удивление легким был ее путь в издательстве «Молодая гвардия», обеспеченный, впрочем, умелой политикой замечательного редактора Белы Григорьевны Клюевой. И вот 25 мая 1964 года сборник Стругацких, включающий новую повесть «Трудно быть богом», был подписан в печать.

Хорошо помню, сколь мучительным было мое первое знакомство с этой книгой. Навестив Сашу Лукашина, гостившего в нашей деревне, я увидел, что он увлеченно читает какую-то книжку, повизгивая от восторга. Показав на минуту обложку, он более уже не обращал на меня внимания, и мне пришлось пару часов ходить вокруг него кругами в ожидании своей очереди на чтение. Зато потом я был вознагражден…

Мы были не одиноки. Повесть моментально завоевала признание широких читательских кругов. По результатам анкетирования, которое проводил Клуб любителей фантастики МГУ в 1967 году, повесть «Трудно быть богом» уверенно заняла первое место во всех группах (опрашивались школьники, студенты, критики и журналисты, писатели-фантасты, научная интеллигенция; всего 1400 человек). Каждый находил в ней свои прелести: увлекательный сюжет, приключения, антитоталитарные выпады, стилевые и языковые находки. В среде фэнов многочисленные обороты и выражения («почему бы благородному дону…», «хвостом тя по голове!» и т. п.) повести надолго стали своеобразным ключом-паролем для определения «свой-чужой»: достаточно было произнести или распознать такую фразу, чтобы обрести незримую симпатию собеседника. Даже сейчас, спустя почти шестьдесят лет после выхода, ключевые проблемы повести вызывают споры и дискуссии…

Замечу также, что «Трудно быть богом» переведена на 26 языков, это одно из самых известных за рубежом произведений отечественной фантастики, по количеству переизданий в других странах уступающее лишь другой книге Стругацких — «Пикнику на обочине». Правда, нужно сказать, что в переводах довольно часто встречаются искажения смысла, сокращения, упрощения…

Однако далеко не все встретили «Трудно быть богом» восторженно. Господствующая тогда в Советском Союзе идеологическая система не могла не обнаружить в повести настораживающие отклонения от генеральной линии партии и соответственно отреагировала на это. В программной статье видного представителя фантастики «ближнего прицела» Владимира Немцова «Для кого пишут фантасты?», опубликованной в газете «Известия», Стругацкие обвинялись в том, что повесть направлена против интернациональной помощи «отсталым народам», в использовании «тарабарского языка», в описании «пьяных оргий и сомнительных похождений». В защиту писателей выступил Иван Ефремов, назвавший доводы Немцова «нелепейшими обвинениями». Видимо, ряд писем с поддержкой позиции Стругацких тогда не пробился на страницы прессы (лишь много позже было опубликовано письмо известной переводчицы Норы Галь тех лет, убедительно доказывавшей уместность и оригинальность стилевых находок писателей, о которых столь нелестно отзывался Немцов).

Был нанесен удар и из калибра покрупнее. Академик Юрий Францев в тех же «Известиях» разразился статьей, в которой высказывал недоумение, как же это можно столь произвольно обращаться с намертво закрепленными марксистско-ленинским учением понятиями. Разве позволительно в «прогрессивный» феодализм втискивать фашистских штурмовиков? Этот метод «в стиле Бадера — очень веско и на полметра мимо» активно применялся и в дальнейшем для нападок на книги Стругацких и других фантастов, поднимавших актуальнейшие проблемы. Не смея высказать интуитивно ощущаемую мысль (в частности, о том, что социалистический строй по сути своей остается на практике феодальным), такие критики пытались защищать феодализм средневековый, прячась за стандартные формулировки идеологических догм.

Но и среди тех, кто принял книгу, не было единства. Прежде всего разброс мнений касался трактовки финального срыва Антона-Руматы. Анатолий Бритиков считал, что Румата совершил этот поступок, «не справившись с личной ненавистью к дону Рэбе», и осуждал его. А Евгений Неёлов писал, что Румата к этому времени перестал быть «богом», «коммунаром», он стал арканарцем и разделил судьбу Арканара, а потому и не мог поступить иначе. Кто из них прав? На самом деле суть вопроса упрятана совсем в другом. Если считать «Трудно быть богом» продолжением утопии о Полудне XXII века, то следует согласиться с правильностью Теории Бескровного Воздействия, принятой сотрудниками Института экспериментальной истории, а значит, согласиться с тем, что «жернова истории мелют медленно», что никакие попытки с налета изменить ход истории Арканара не имеют смысла и ничего, кроме осуждения, срыв Антона-Руматы вызвать не может. Но соответствует ли это авторскому замыслу? Мне представляется, что «Трудно быть богом» свидетельствует о том, что авторы уже расстались с иллюзиями об утопии коммунистического будущего, и многочисленные намеки в тексте должны подсказать читателю, что сказочка об Арканаре имеет несомненное отношение к нашей современности и нашему недавнему прошлому.

Любопытное исследование проделал в дипломной студенческой работе Константин Рублёв, внимательно исследовав мир Арканара. Ему удалось показать, что этот мир не может в чистом виде соответствовать какой-либо земной исторической эпохе, что на самом деле это мастерски составленная мозаика из самых разных времен и пространств Земли, т. е. условный фон, смоделированный специально для решения писательской задачи. Получается, что претензии к авторам в связи с нарушениями догматических законов развития общества бессмысленны, ибо по большому счету «Трудно быть богом» с литературной точки зрения представляет собой притчу… (Много позже, в 1995-м, Ник Перумов, исходя примерно из таких же позиций, в статье, посвященной фэнтэзи, скажет, что повесть «Трудно быть богом» можно рассматривать как произведение фэнтези, а не научной фантастики).

Не остались в стороне и собратья по перу. Одним из первых оттолкнулся от темы повести Исай Давыдов: «У Стругацких главный герой, Румата, пошел в конце концов рубить эти дикие головы. Но он не имел права этого делать! Книга „Я вернусь через тысячу лет“ создавалась как протест против такого решения проблем». Позже, в 1980-х, с подобным «протестом» напишет свою «Кошку в светлой комнате» Александр Бушков. А вот Ольга Ларионова на вопрос, можно ли рассматривать ее роман «Формула контакта» как спор с «Трудно быть богом», ответила: «Нет, нет. Просто родилась встречная мысль. Искусство породило искусство».

И уж совершенно неожиданным, я бы сказал, побочным «порождением» оказались многочисленные (на сегодня — более ста) сочинения сонета Цурэна, из которого Стругацкие в повести процитировали только одну строчку: «Как лист увядший падает на душу…». Этот «Венок Цурэна» постоянно пополняется и вполне достоин самостоятельного прочтения…

Помнится, с самой первой встречи с повестью у меня перед глазами вставали четкие, красочные картины событий в Арканаре, которые просто просились на киноэкран. Думаю, не у меня одного. Предпринимались самодеятельные инсценировки повести (Людмила Абрамова вспоминает, к примеру, что сцены из «Трудно быть богом» разыгрывали маленькие Никита и Аркадий Высоцкие). Поэтому нет ничего удивительного в том, что вскоре после выхода повести Борис Стругацкий и Алексей Герман садятся писать сценарий о Румате. Сценарий был благополучно написан, режиссер готовился к съемкам, но реальная история внесла свои коррективы в этот процесс. После того, как советские танки в августе 1968 года вошли в Прагу, ни о какой экранизации «Трудно быть богом» не могло быть и речи: теоретические рассуждения Руматы о невозможности активного вмешательства землян в жизнь Арканара наполнились зримыми реальными событиями…

К этому времени братья Стругацкие уже написали несколько других произведений (и кое-что смогли опубликовать), на фоне которых «Трудно быть богом» выглядела невинной шалостью, и критика переключилась на «разоблачение» новых провинностей писателей, а повествование о Румате теперь уже приводилось в пример того, как фантастам следовало бы писать нынче. Борис Натанович в своих «Комментариях к пройденному» добродушно вспоминает: «Идеологические шавки еще иногда потявкивали на этот роман из своих подворотен, но тут подоспели у нас „Сказка о Тройке“, „Хищные вещи века“, „Улитка на склоне“ — и роман „Трудно быть богом“ на их фоне вдруг, неожиданно для авторов, сделался даже неким образцом для подражания. Стругацким уже выговаривали: что же вы, вот возьмите „Трудно быть богом“ — ведь можете же, если захотите, почему бы вам не работать и дальше в таком ключе?..» Как сказал в аналогичной ситуации Булат Окуджава: «Ну разве можно таких идеологов принимать всерьез?»

Застой 1970-х и сумятица начала 1980-х внесли некоторое успокоение в восприятие повести. Она периодически переиздавалась (впрочем, переиздания явно не поспевали за читательским спросом), вызывала споры в среде фэнов, регулярно использовалась критиками в их литературоведческих построениях, служила основой для появления новых стихов и песен (из коих можно выделить «Ведьму (сон Киры)» Раисы Абельской), но я бы не сказал, что в исследованиях тех времен появлялась какая-то благородная сумасшедшинка, новое видение проблем и сюжета повести. Думаю, прежде всего это связано было с тем, что появлялись всё новые и новые произведения братьев Стругацких, и практически каждое из них было явлением, заставлявшим иногда переосмысливать всё предыдущее, написанное ими. И «Трудно быть богом» служит связующим звеном, к примеру, к проблематике прогрессорства (не случайно Тойво Глумов в повести «Волны гасят ветер» топчет арканарскую брусчатку, а у читателей распространилось мнение о том, что именно Румата был одним из первых прогрессоров, хотя тема прогрессорства, как и сам этот термин, появились гораздо позже).

Тем не менее в Мире Полудня Арканар по-прежнему оставался обособленным, хотя в некоторых вариантах авторской пьесы по мотивам повести вдруг появлялись неожиданные ниточки к другим произведениям (например, в первой редакции пьесы действие происходит на Гиганде, куда Максим (!) Литвинчёв, будущий Румата, попадает примерно так же, как Максим Каммерер на Саракш).

Попытка «переосмысления» повести была предпринята в конце 1980-х, когда отношения между Стругацкими и издательством «Молодая гвардия» перешли на уровень военного конфликта. В. Жарков в послесловии к сборнику Е. Хрунова, Л. Хачатурьянца «Здравствуй, Фобос!» (интересно, вспомнит ли кто-нибудь, о чем повествовали рассказы этого сборника?) писал: «Впрочем, и носители социальной идеи в бескрылой фантастике, взахлеб выдаваемые иными нуль-критиками за героев светлого будущего, увешанные средневековыми реалиями вроде мечей, ножей, арбалетов и действующие во имя этого будущего на планете туземцев (как это у Стругацких в „Трудно быть богом“), любят помечтать совершенно приземленно, например, в объятиях милой туземочки Киры, как это делает некий Румата. А когда дом, где носитель светлых идей называет туземочку своей маленькой, осаждают и мелодраматическая концовка вызывает усмешку у самых нетребовательных читателей поп-фантастики, Румата, этот разведчик и носитель идей, сокрушает дикарей и аборигенов, снося им головы так, что его сотоварищи, тоже носители светлых идей, потом говорят: „видно было, где он шел“. После таких носителей света, говоря языком вполне земного фольклора, там, где они прошли, делать нечего: все мертвы».

В тенденциозном сборнике «В мире фантастики» самозванный «Совет фантастов» интересовался: «Хотелось бы услышать мнение читателей и критиков <…> о „коммунистической“ повести „Трудно быть богом“, в которой нет ни одной новой идеи, зато есть воспевание массовых убийств и кровной мести».

Я воздержусь от комментирования сего злобного вякания мосек из-под подворотни, но отмечу один интересный момент: здесь как само собой разумеющееся содержится утверждение, что в повести «нет ни одной новой идеи». Это утверждение констатирует тот факт, что за двадцать лет идеи вмешательства/невмешательства в ход истории, в начале 1960-х бывшие для советской фантастики оригинальными и новыми, что называется, патентной чистоты, действительно органично вошли в комплекс идей, формирующих мировоззрение современного человека. И это вызывает совершенно новый подход к прочтению повести, на чем я остановлюсь чуть позже.

В это же время немецкий продюсер и режиссер Питер Фляйшман предпринимает попытку экранизировать «Трудно быть богом». Забавно, что Алексей Герман попробовал принять в этом участие, и Фляйшман формально согласен был принять его услуги в качестве режиссереа. Но Герман настаивал на том, чтобы в основу постановки был положен другой сценарий, не тот, который уже был подготовлен (кстати, без участия самих Стругацких), и сотрудничество не состоялось. Результатом стал красочный, по-западному сколоченный боевик, изрядно потерявший и философскую глубину повести, и трагичность положения Руматы…

Новую сумасшедшую гипотезу о том, что послужило причиной смерти Киры, на Стругацких чтениях во Владимире высказал Павел Поляков. Позже Сергей Переслегин озвучил ее в послесловии к «Трудно быть богом» в «Мирах братьев Стругацких». Согласно этой гипотезе, выгоднее всех было подтолкнуть Румату к уничтожению Рэбы бунтарю Арате, а потому он и пошел на это провокационное убийство с неистовством настоящего революционера. Мне кажется, эта гипотеза имеет логическую нестыковку: ведь это мы знаем, какие чувства испытывал к Кире землянин Полудня Антон, а с точки зрения Араты вряд ли благородный дон Румата мог бы так отреагировать на смерть простолюдинки. Тем не менее эта гипотеза весьма характерно демонстрирует изменение восприятия повести в наше бурное время переоценки старых ценностей.

Толчком к появлению новых произведений, использующих реалии «Трудно быть богом», стал проект Андрея Черткова «Время учеников». В самом трехтомнике «учеников» лишь один текст напрямую примыкает к повести, рассказ Елены Первушиной «Черная месса Арканара» о встрече землян с гипотетическими Странниками. К сожалению, не была опубликована повесть Ника Перумова «Суд» о рассмотрении провала Руматы в земной Комиссии по Этике. Тем не менее регулярно появляются всё новые и новые книги, так или иначе связанные с «Трудно быть богом». Иногда это откровенная попытка всё перевернуть с ног на голову, как в повести Вадима Кирпичёва «Трудно быть Рэбой». Иногда, как в романе Мэдилайн Симонс (Елены Хаецкой) «Меч и радуга», заимствование набора персонажей. Иногда — заимствование фабулы, как в повести «Меченая молнией» Натальи Гайдамаки. Иногда — спор с отдельными положениями, как в романе Александра Громова «Властелин пустоты», автор которого утверждает, что в нем изображены последствия «применения гипноизлучателей для того, чтобы улучшить природу человеческую», идеи, с порога отвергнутой благородным Руматой в романе Стругацких «Трудно быть богом». Владимир Свержин вообще решил разрабатывать сериал «Институт экспериментальной истории».

И вот здесь имеет смысл вернуться к современным подходам прочтения повести Стругацких. Как-то так получилось, что многие читатели, познакомившиеся с «Трудно быть богом» только теперь и зачастую уже после того, как прочли другие книги, связанные с повестью идейно, воспринимают сюжет и смысл повести упрощенно. Набор претензий к «Трудно быть богом», почерпнутый мной из различных сетевых разговоров, широк. Стоило ли воспевать интеллигенцию, гнилую и продажную прослойку общества? Почему Румата ведет себя так неумело и неуверенно? Почему он не организовал настоящий сбор разведданных, этот никудышный резидент, совершенно не похожий на реальных мастеров? Наконец, что это вообще за рафинированный подход к проблеме «вмешиваться или не вмешиваться»? Ведь ежу ясно, что вмешиваться! И еще как вмешиваться! Так, чтоб перья полетели!

В интервью 2001 года Борис Стругацкий писал: «Наш Румата задуман как фигура беспросветно трагическая. Человек, который пытается изменить естественный (то есть кровавый и грязный) ход истории и даже обладает, казалось бы, всеми возможностями сделать это (могучая сверхцивилизация стоит за его плечами), но в конечном итоге оказывается бессилен и, по сути, предает все те идеи и принципы, во имя которых жил и работал: терпимость, человеколюбие, милосердие. „Божьи мельницы мелют медленно“, и ничего нельзя сделать в истории за время одной человеческой жизни — разве что еще более увеличить количество страданий, крови и грязи. Так уж она, история людей, устроена. Не станет дерево расти быстрее, если тянуть его вверх за ветки. А если хочешь, чтобы что-нибудь хорошее случилось через сто лет, — начинай прямо сейчас».

Может быть, простота решений, предлагаемая некоторыми нынешними читателями повести, объясняется их инфантильностью, неумением представить проблему во всей полноте, неспособностью вообразить последствия этих «простых решений». Помните, как решительно ломал дрова на Саракше Максим Каммерер? И все-таки меня радуют эти разговоры. Ведь они неопровержимо свидетельствуют о том, что книга живет, что она по-прежнему актуальна!

В 1999 году режиссер Алексей Герман снова вернулся к старому замыслу снять фильм «Трудно быть богом». С согласия Бориса Стругацкого он вместе с женой Светланой Кармалитой написал новый сценарий и приступил к съемкам. Словно в укор событиям 1968 года, Герман решил делать натурные съемки в Чехии. Арканар был построен в окрестностях замка Точник. Работа над картиной продолжалась около четырнадцати лет и была завершена сыном режиссера. Ни Борис Стругацкий, ни сам Алексей Герман не дожили до этого момента.

Мягко выражаясь, эпатирующие известия об этой работе принимались ценителями повести настороженно, если не сказать в штыки. Дело доходило до того, что добровольные помощники предлагали Борису Стругацкому свою помощь в ведении судебного разбирательства против Алексея Германа, на что мэтр со свойственной ему интеллигентностью мягко отвечал, что не представляет, какое такое надругательство над «Трудно быть богом» может совершить давний друг. Более того, он считал, что лишь Герман сможет достойно экранизировать повесть.

Многие не представляли в роли Руматы актера Леонида Ярмольника, который ассоциировался обычно с комедийными ролями. Сам Ярмольник так определял смысл фильма: это кино про то, что люди вообще не меняются — на протяжении веков. Это фильм о безысходности, о крушении иллюзий человеческих, о невозможности изменить мир даже при исключительных возможностях.

И хотя выход фильма был воспринят зрителями неоднозначно, в марте 2015 года на церемонии награждения кинопремией «Ника» картина получила семь наград.

А повесть «Трудно быть богом» продолжает переиздаваться как на русском, так и на многих других языках.

Владимир Борисов

1 См. также: Борисов В. Странные лепестки с необозримых материков непознанного // ТрВ-Наука № 370 от 24.01.2023.

Отсюда: www.trv-science.ru/2023/02/hamlet-iz-arkanara/

@темы: «Трудно быть богом», «Хищные вещи века», «Волны гасят ветер», Улитка на склоне, Сказка о Тройке, «Пикник на обочине», Б.Стругацкий, Комментарии к пройденному

---

Любопытно

[silent-gluk]

Чушики на фоне электронной рулетки

07.03.2023 / № 373 / с. 12 / Владимир Борисов / Наука и фантастика / 5 комментариев

Владимир Борисов

Я вспоминаю эту повесть почти каждый день. Буквально. Когда подхожу к киоску «Роспечати» — а я их миную два-три, куда бы ни отправился. Вспоминаю тот совершенно фантастический эпизод, который вызывал в советское время колики и бешеную ненависть к авторам, которые смогли так смачно вдарить по больному месту. Помните? «Я увидел книги. Здесь были великолепные книги. Был Строгов с такими иллюстрациями, о каких я никогда и не слыхал. Была „Перемена мечты“ с предисловием Сарагона. Был трехтомник Вальтера Минца с перепиской. Был почти весь Фолкнер, „Новая политика“ Вебера, „Полюса благолепия“ Игнатовой, „Неизданный Сянь Ши-куй“, „История фашизма“ в издании „Память человечества“… Были свежие журналы и альманахи, были карманные Лувр, Эрмитаж, Ватикан. Всё было. „И тоже фонит…“ — „Зато растопырочка!“ — „Чушики…“ Я схватил Минца, зажал два тома под мышкой и раскрыл третий. Никогда в жизни не видел полного Минца. Там были даже письма из эмиграции…» Нет, Минца я в киоске пока не видел. Но «Понедельник начинается в субботу»1 покупал. И «Солярис». За смешные деньги. Да, не бесплатно, «в обеспечение личных потребностей». Но очень, очень близко. Даже это они предвидели…

В 1965 году вышла новая книга Стругацких, в которой было две повести: «Попытка к бегству» и «Хищные вещи века». «Попытка к бегству», появившись в 1962 году, буквально на две недели раньше «Одного дня Ивана Денисовича»2, была прорывным произведением в творчестве Стругацких, в советской фантастике и даже — нечувствительно — во всей советской литературе. Формально она повествовала о контакте с отсталой цивилизацией на далекой планете Саула. А неформально это было первое произведение, поднявшее «лагерную тему». Чуткие редакторы издательства «Молодой гвардии» это своевременно уловили и постарались сместить акценты. В то же время «Хищные вещи века» вроде и рассказывали о будущем, но это будущее оказалось весьма странным для традиционной фантастики, в нем не было речи о завоевании космоса, не было многочисленных киберов; единственный робот, который там упоминался, вообще использовался не по назначению… Будущее «Хищных вещей века» было солнечным, разнообразным, изобильным. И совершенно некоммунистическим.

Замысел повести Борис Стругацкий датирует летом 1963 года, когда на отдыхе в Латвии Аркадию с семьей портила жизнь обретавшаяся по соседству компания каких-то наркоманов. Надо заметить, что наркомания в СССР — да и во всем мире — еще представляла собой довольно редкое явление. Однако следы и некоторые идеи повести можно вывести из более раннего замысла, условно называвшегося «Бенни Дуров на планете мещан». Кем был Бенни Дуров и почему он туда попал — история умалчивает, а авторы забыли. Но его нереализовавшиеся похождения совершенно точно дали начало и «Трудно быть богом»3, и — впоследствии — «Обитаемому острову», а в промежутке оказали воздействие на замысел «Хищных вещей века».

Первоначально произведение называлось «Крысы», но уже в октябре 1963-го появляется название, взятое из «Монолога битника» Андрея Вознесенского, опубликованного в его первой подборке стихотворений в журнале «Знамя» в 1961 году. Вероятно, тогда же появился и эпиграф из этого стихотворения, который позже авторы заменили на нынешний, из Экзюпери.

Бортинженер Иван Жилин, хорошо знакомый нам по «Пути на Амальтею» и «Стажерам»4, выступает в новом амплуа: он прибыл в Страну Дураков (так чаще всего обозначают государство, в котором происходит действие «Хищных вещей века») в качестве агента международной организации (Совета Безопасности, но знакомый ли нам орган ООН имеется в виду — открыто для интерпретаций), чтобы понять, каково происхождение и пути распространения нового наркотика. Он высаживается в городе, где когда-то помогал подавлять фашистский мятеж, и начинает выяснять обстановку. По ходу дела он проходит по «двенадцати кругам рая». Потребительского рая, надо заметить. Но ведь это происходит в стране неокапитализма, в эпоху арьергардных боев уходящего строя. В эпоху победного наступления коммунизма, как очень ясно было показано в «Стажерах» — предыдущей книге о Жилине и его товарищах.

Книга была написана вчерне в феврале-марте 1964 года, а превращена в окончательный текст в ноябре. 7 декабря 1964 года последний вариант повести отправился на перепечатку. А потом началось на удивление гладкое до поры прохождение повести в издательстве. Она, правда, отправилась для написания защитного предисловия к Ивану Ефремову. Редакторы чувствовали то, что сформулировал наглядно один из ранних читателей рукописи: «Повесть будет иметь несомненный успех среди лиц, которые ее прочтут… Разумеется — в списках». И хотя Ефремов защитил «Хищные вещи века» как мог, но свои опасения, которые не собирался высказывать открыто, Аркадию изложил.

Авторы не вняли. Хотя и пытались что-то исправить и доработать.

Увы, сработал худший вариант. В июне 1964-го, уже на стадии сверки, цензура задержала книгу. У цензорши возникли сомнения. Аркадий пишет брату: «Сомнений оказалось три, и за каждое хочется стрелять: 1) не может быть богатых стран, где всё есть, и одновременно нищих азиатских стран; 2) этот шпионаж в капиталистической стране — очень отдает привнесением революции на штыках; 3) в этой стране нет ничего, что бы можно было противопоставить разложению (это последнее замечание самое дельное, но это же не дело цензора!)».

Последовали совещания, правки, утряски вопросов. Настолько тяжело это было авторам, что Аркадий писал брату: «У меня уже выработалось к этой повестушке некое брезгливое отношение, слишком уж она захватана грязными руками, и не отмыться ей никогда».

Что же так насторожило цензуру и привело в возбуждение идеологических зубров?

Страна Дураков — явно не социалистическое и не коммунистическое государство. Но и на расхожие штампы тогдашних обличений капитализма описанное в повести совершенно не походит. Там нет угнетаемого рабочего класса (не говоря уж о крестьянах), там вообще жители города не слишком много работают. Зато много деталей, которые выглядят весьма соблазнительно. Нет дефицита какой-либо продукции, наоборот, кое-что вообще раздается бесплатно. Как выразился писатель Владимир Немцов в статье «Для кого пишут фантасты?» (газета «Известия» от 18 января 1966 года): «Вещи оказываются не столько хищными, сколько привлекательными».

И это не осталось незамеченным.

Сначала в «Литературной газете» (от 10 февраля 1966 года) некий М. Федорович, доктор экономических наук, указывает на главные недочеты авторов:

«Действие повести разворачивается в „Стране Дураков“. Но что это за „Страна Дураков“ и какое в ней социальное устройство? На этот вопрос мы в повести находим примерно следующий ответ: „Страна Дураков“ — это страна, достигшая полного материального изобилия. Люди в ней работают всего четыре часа в день, получают всё необходимое по потребности. В свободное время они предаются чувственным удовольствиям, зачастую весьма низменного характера. В результате отсутствия всяких забот и духовных интересов жители „Страны Дураков“ впали в нравственную апатию и стали все поголовно или алкоголиками, или наркоманами, или теми и другими одновременно.

Но какой же все-таки существует социальный строй в „Стране Дураков“? На этот вопрос авторы повести дают только словесный ответ — неокапитализм. Но капитализм, хотя и „нео“, остается капитализмом. А этого-то как раз Стругацкие в повести не показывают. Создается впечатление, что „Страна Дураков“ — это некое бесклассовое общество. И здесь-то заключен главный, принципиальный просчет авторского замысла».

Собственно, наиболее одиозные и ругательные отзывы на повесть (Ю. Котляра в журнале «Октябрь», 1967, № 4; В. Сапарина в журнале «Коммунист», 1967, № 12) в основном сводились к тому же: разве можно описывать капиталистическое общество таким привлекательным? Нет ли в этом отхода от марксистских взглядов? Кто разрешил авторам такое видение?

Скудоумие идеологов начинавшегося застоя (между прочим, главным в шабаше был будущий «прораб перестройки» Александр Яковлев) помешала им заметить, что АБС первыми, откровенно говоря, начали борьбу с консьюмеризмом, который вышел на общественную авансцену как раз тогда, когда по Стругацким били из главного калибра. В том же, что и «Хищные вещи века», 1965 году в Париже вышла повесть, названная короче, чем у Стругацких, — просто «Вещи». Автором ее был Жорж Перек, кстати, тоже фантаст, хотя знаменит и почитаем он стал не поэтому. Повесть получила престижную премию Ренодо и была напечатана в «Иностранной литературе» в 1967-м. Сразу после «фантастического» номера, в котором принимали участие и Стругацкие. И тотчас же в окололитературной прессе началось обличение потребительства. Дело в том, что даже робкие реформы Косыгина, чуть-чуть подвинувшие в производстве интересы отдельного работника во главу угла, дали всплеск интереса к вещам, к материальному благополучию, которого страна людям дать просто не могла.

Видимо, столь «теплый» прием повести критикой, как, впрочем, и настороженное, с постоянным ожиданием оргвыводов общее отношение к творчеству братьев, привели к тому, что она довольно долгое время (пятнадцать лет!) не переиздавалась, и лишь в 1980 году в Баку и в 1983 году в Кишинёве (не в центральных издательствах, не в Москве и не в Ленинграде, следует заметить) «Хищные вещи века» вновь увидели свет. За это время исчезли в библиотеках и истрепались книжки первого издания…

Наверное, нынешним читателям многое в этих придирках покажется странным и непонятным. Да и мир, описанный в повести, не покажется фантастическим, ведь очень многое из него окружает нас, стало обыденным.

Совсем не так «Хищные вещи века» воспринимались в начале 1960-х годов жителями Советского Союза. Еще и двадцати лет не прошло после опустошительной войны, и если в столице, в крупных городах многое было восстановлено, то в провинции, в глуши всё виделось совсем по-другому. Автор этой статьи, тогдашний школьник, живший в сибирском селе, в котором не было асфальтированных улиц, в деревянном доме без кондиционера, холодильника, стиральной машины, телевизора, магнитофона, телефона, без теплого туалета, черт побери, конечно же, читал о роскошной жизни Страны Дураков как о несбыточной мечте.

Любопытно было по прошествии некоторого времени наблюдать вокруг проявления некоторых, поначалу совершенно невероятных признаков этой картины. Вот в нашей деревне вдруг откуда-то взялись так называемые стиляги — молодые люди, выделяющиеся своей одеждой, прической. Да это было почище артиков!

Кстати об артиках. Борис Стругацкий считал, что это сторонники радикальной изоляции от всего естественного, этакие антинатуристы. Вспомните встречу Жилина с артиком. А в наше время это читается как описание вейпера, полученное из вторых рук и с искажениями. Сигналы из будущего часто доходят до их приемников с искажениями…

Вот в студенческом общежитии в фойе проходит танцевальный вечер — с примитивными светоэффектами, но зато с мощными звуковыми колонками. Самая настоящая дрожка — дискотека! А уж когда появилась профессия диск-жокея…

Слег так и не появился, но наркотики (и наркоманы) стали самым обыденным явлением.

Мыльные телевизионные сериалы — о! — первые переводные («Рабыня Изаура», «Богатые тоже плачут», «Санта-Барбара») тут же породили кучу поклонников, жадно припадающих к экранам, для которых пропуск отдельной серии был жизненной трагедией. А ведь впервые их описали именно Стругацкие! Парикмахер, который всю жизнь смотрит свою, парикмахерскую «мыльную оперу»! Чтобы описать такое социальное явление, необходимо было социальное предвидение на порядки выше коллективного разума всевозможных институционализированных «хлопобудов» из всяких «Рэнд Корпорейшн» и Институтов исследования будущего. Впрочем, предшественники у Стругацких были именитые. Еще ждут пришествия телестены и «соседи» Брэдбери. Но социальные сети, насыщенные ИИ-ботами, — шаг в «правильном» направлении.

О ляпнике и пейнтболе даже не говорю.

Особо стоит отметить изменения, происходившие с книгами. Почти три десятилетия, до начала 1990-х годов, книги в Советском Союзе находились на особом положении. Если в начале 1960-х годов даже в сельском магазине можно было свободно купить любую художественную новинку, то к началу 1970-х ситуация резко поменялась. Нет, книг по-прежнему выходило много и в магазинах книжные полки не пустовали, но далеко не каждую новинку можно было приобрести! Появился так называемый дефицит — книги отдельных авторов или отдельных направлений, которые продавали «из-под прилавка», только «своим» покупателям, или по разнарядке, в зависимости от должности. «Дефицитом» были книги модных поэтов, некоторых зарубежных авторов, например Хемингуэя или Ремарка. И страшным «дефицитом» стала фантастика. Книги самих братьев Стругацких на полки магазинов не попадали! Ими спекулировали, продавая втридорога на так называемых толкучках, которые были во многих крупных городах. За это наказывали, штрафовали, устраивали милицейские облавы, но «толкучки» оставались единственной возможностью приобрести нужную книгу. И сборник с «Хищными вещами века» был в разделе заоблачного дефицита.

И вот то, что в Городе Дураков можно было свободно (или даже чуть ли не бесплатно!) приобрести редкое издание, довольно долго казалось в Советском Союзе настоящей фантастикой. И только в конце 1980-х годов, когда стали появляться независимые издательства, и в этом направлении стала сбываться эта повесть.

Оглядываясь вокруг, мы вдруг стали ясно понимать и осознавать, что мир привлекательных «хищных вещей» стал реальностью, окружающей действительностью! Мы по инерции еще пугались этого, но при внимательном рассмотрении этот мир потребления, мир капитализма оказался ничуть не хуже мира социализма, тем более, что прежний социализм часто оказывался ненастоящим, лишь на словах якобы нацеленный на заботу о населении, а на деле обычно ограничивался лишь лакировкой действительности.

Это удивило и Бориса Стругацкого, дожившего до новых времен. Он признавался, что, возможно, это наилучший вариант нынешнего состояния общества. Как водится, его тут же обвинили в том, что он отказался от своих идеалов, хотя Борис по-прежнему называл Мир Полудня таким миром, в котором он хотел бы жить. Он просто констатировал факт.

К сожалению, в России этот мир продолжался совсем недолго, и в XXI веке государство начало активно восстанавливать прежнюю действительность, подделывая теперь уже капиталистическое общество. И в первую очередь под раздачу попали нынешние «интели» — те, кто пытался протестовать против ограничения прав и свобод. В соответствии с древнейшим лозунгом «разделяй и властвуй» стало шириться расслоение общества на множество враждебных субкультур по самым различным вопросам: религиозным, идеологическим (при провозглашенном в конституции страны принципе отсутствия государственной или обязательной идеологии), политическим, языковым. Хотя внешне всё казалось пристойным, суды так и не стали независимыми; образование, здравоохранение и наука теряли финансирование; средства массовой информации перешли под полный контроль власти; с самого верха поощрялось развращение населения; ложь захватила экраны телевидения… Постепенно начало забываться и отсутствие цензуры, провозглашенное в Конституции.

Отдельно стоит сказать о предупреждении. Еще Иван Ефремов, изображая свой вариант утопического общества в «Туманности Андромеды» (1957–1958), разбросал по тексту намеки и детали, говорящие внимательному читателю о том, что переход к справедливому и гармоничному общественному устройству вовсе не будет гладким. Проще говоря, то и дело герои «Туманности» натыкаются на реликты недоброго прошлого, вспоминают эпоху жесточайших войн, Эру Разобщенного Мира. Деликатные критики постарались не обращать внимания на то, что по Ефремову путь в коммунизм проходит через горнило по меньшей мере одной ядерной войны. Братья Стругацкие в спорах о будущей книге тоже не оставили эту тему без внимания. «Пек подбил бронетранспортер из „гремучки“». «Нас высаживали ночью, лил дождь, семь тысяч измученных курортников стояли на пирсах, глядя на догорающий лайнер». Когда началась резня в Сумгаите и стрельба в Баку, я вспомнил эти фразы. Братья, обсуждая замысел, ожесточенно спорили о негладком пути к коммунизму. И были ЕДИНСТВЕННЫМИ, кто сказал об этом без обиняков, даже четко обозначив зреющие под корочкой мнимого благополучия советской действительности (ведь речь шла именно о советской действительности, ее бедах и проблемах!) смертельные угрозы.

Звериный оскал (капитализма — конечно же капитализма!) «хищных вещей» не мог не породить своих противников. Жилин прибывает извне, но внутри Страны Дураков есть своя оппозиция, интели. Те, кто любой ценой хочет всколыхнуть болото жизни, где главное — чтобы было весело и не надо думать. Снова братья выступают пророками. Впереди был бурный 1968-й, студенческое движение, левоэкстремистские интеллигентские группировки, в 1970-е перешедшие к прямому террору. Да, «заварушка» интелей выглядит не очень впечатляюще на фоне событий последующих десятилетий. Но братья угадали и цель, и, к сожалению, средства.

Идеи собственно научной фантастики в повести не выбиваются из пестрого и богатого контекста «НФ-оттепели». «Волновую психотехнику» до братьев изобрел Анатолий Днепров («Уравнения Максвелла», 1959). Те же самые идеи непосредственного управления центром удовольствия в человеческом мозгу, что так тревожили Кингсли Эмиса, появились в рассказе «Приговоренный к наслаждению» Михаила Емцева и Еремея Парнова, опубликованном практически одновременно с «Хищными вещами века». Благополучие любой ценой — так можно сформулировать и основную идею «Возвращения со звезд» Станислава Лема — книги, перевод которой знали и авторы, и читатели повести Стругацких, а некоторые вполне серьезно сравнивали эти произведения.

Судьба повести в бесцензурное время тоже была негладкой. Борис Стругацкий вспоминал, как уже в новейшее время, когда из текста были убраны вставки, сделанные под давлением, один из редакторов стал уговаривать автора восстановить эти убранные места. Но писатель категорически отказался сглаживать остроту проблемы.

Парадоксально, но правы были обе стороны конфликта. Прав был безымянный редактор. Братья Стругацкие вошли в мировую культуру такими, какими вошли. С цензурными и редакторскими правками (не всегда шедшими во вред, как бы ни ругались сами авторы), с той точкой зрения, которую они выражали в литературе в начале 1960-х годов. Это их подцензурные тексты создали целые пласты образности, фразеологии и идей, которые стали одной из основ интеллигентской культуры конца XX — начала XXI века. Все отличия, «возвращения к истокам» мало что могли добавить к тому, что уже прозвучало. Ясно же, что выискивать новые смыслы в новых вариантах текстов будет уж очень ограниченный круг читателей.

Но абсолютно прав оказался и Борис Стругацкий. «Хищные вещи века» вовсе не остались фактом литературного процесса 1960-х годов, приснопамятных времен «оттепели». Они оказались востребованы новым временем и новой страной чуть ли не больше, чем при своем возникновении. И в таком качестве возвращение первоначального текста было вполне оправдано. Новое время — новые смыслы. Чем их больше в книге — тем она лучше. Исходя из этих простых соображений, новые читатели повести имеют дополнительные преимущества, знакомясь с авторским вариантом текста. Те оттенки смыслов, что вкладывали братья Стругацкие в этот текст, входят в новое зацепление с новой реальностью Страны Дураков, окружающей нас.

Показательно однако, что вопрос о соотношении старого и нового в тексте возник именно в приложении к «Хищным вещам века». Чем-то повесть отлична от других, какое-то особое место она занимает в сознании прежних читателей. Возможно, потому что уж очень мощным сигналом из будущего она была, очень сильный профетический заряд содержала. Потому и привязанность к каждому слову — неправильному, продиктованному цензором из-за плеча или внутренним цензором, несовременному, — остается для тех, кто прочитал ее в 1965–1966 годах, такой прочной.

Когда думаешь о воспроизведении первоначального текста, еще одно соображение приходит в голову. А надежным ли автором являлся Борис Стругацкий? Не водили ли его рукой соображения, возникшие много позже самой книги? Некоторое подтверждение тому — свидетельство составителей собрания сочинений. Светлана Бондаренко и Вадим Казаков пишут: «В 2011 году БНС согласился изменить свое первоначальное решение в отношении последнего фрагмента (помогли его собственные записные книжки, где антитеза „развлекаться или работать“ датируется началом написания ХВВ, но никак не периодом вынужденной редактуры повести). Так что теперь это тоже часть канонического текста» (речь идет обо окончании разговора Жилина с посетителем кафе-автомата). Пытаясь соответствовать — обычное занятие для писателей-фантастов социалистических стран, см. хотя бы судьбу ранних книг Лема, — они всё равно черпали материал для правки в своих собственных убеждениях, в своих нереализованных мыслях, и упорно вели свою линию. Как бы кому ни хотелось подменить ее линией партии и правительства. Поэтому правки, сделанные когда-то вполне чистосердечно, только для улучшения текста, как тогда это понимали авторы, с годами могли представляться и вынужденными.

Прошло более полувека. Очень немногие книги переживают такой срок. Довлеет дневи злоба его. Однако нет ничего странного в том, что призрак Страны Дураков вдруг проступает сквозь пестрые кадры рекламы с телеэкрана. Оборачивается хищным оскалом непредставимых античеловеческих сил лжи и безумия, потихоньку подступающих в попытках изменить саму природу человека в угоду его хотениям. «Люди, будьте бдительны!» — когда-то сказали братья Стругацкие, повторяя слова чешского борца против фашизма. Читатели у этой книги будут.

Владимир Борисов

1 Борисов В. Странные лепестки с необозримых материков непознанного // ТрВ-Наука № 370 от 24.01.2023.

2 Про «Один день Ивана Денисовича» см. trv-science.ru/tag/odin-den-ivana-denisovicha/

3 См. Борисов В. Гамлет из Арканара // ТрВ-Наука № 371 от 07.02.2023.

4 trv-science.ru/2023/02/strugackie-i-nauka/

Отсюда: www.trv-science.ru/2023/03/chushiki-na-fone-ele...

@темы: Ссылки, «Путь на Амальтею», «Стажёры», «Хищные вещи века», Попытка к бегству

---

Любопытно

[silent-gluk]

Итак, пока на Седьмом полигоне затишье и рутина, а Алексей Быков ещё даже не начал осваивать «Мальчика», немного обрисуем общую ситуацию на июль 1991 года в «ответвлении пред-Полдня».
Международной обстановки особенно касаться не хочу. Напомню просто, что цикл пред-Полдня состоит не из трех «космических» повестей (+ несколько хронологически дополняющих или переходных к МП рассказов, частично вошедших в повесть ПXXII(В) онаже просто «Возвращение»), а является тетралогией (привычно называемую уже «Быковско-Жилинской тетралогией») и закнчивается ХВВ, где космосом и не пахнет — «Главное на Земле» — решил Жилин еще в 2011 году и ушел сначала в учителя, в широко известный Аньюдинский интернат, затем в интернационалисты-добровольцы, а затем и в подался в писатели и тайные агенты международных спецслужб.
Если коротко, то в ответвлении пред-Полдня на 1991 год в мире существует мощный Союз Совестских Коммунистических Ресубблик, братский Китай, братская же Индия, братские страны Европы и добрососедские остальные страны. Хотя у них там «всё не так однозначно», если вспомнить ХВВ или даже «Стражеров»
Тем не менее…

Тем не менее в этом ответвлении первая в мире высадка на Луну (Николай Тихонович Гер) произошла в 60-м, а в 61-м началось освоение других планет Солнечной системы.
Шестидесятые годы были расцветом импульсных атомных ракет — время Краюхина, Привалова, Соколовского…
Николай Захарович Краюхин стал одним из лидеров не только советской, но и всей тогдашней космонавтики: исследователь двух больших планет, нескольких лун, строитель пяти крупнейших искусственных (ИС) спутников, воспитатель и кумир трех поколений межпланетников. Приемный отец командира «Хиуса-2» Анатолия Ермакова (родной сын Николая Захаровича. Юрий, погиб на ИС «Комсомольская»), водил его в первый рейс конце 1970-х гг. Закончил карьеру космонавта 80-е (медицинский запрет), совершив последний свой рейс на Венеру. К описываемым событиям — заместитель председателя ГК МПС (Государственный комитет Межпланетных сообщений) при Совмине ССКР.

К концу третьего десятилетия освоения космоса, все объекты в пределах 1,5 млрд. км от Земли были уже хорошо знакомы человечеству. Составлены планетология и планетография Луны, Марса и Меркурия, крупных спутников больших планет и некоторых астероидов.
Наступал новый этап завоевания пространства: время освоения «трудных» больших планет – Юпитера, Сатурна, Урана, Нептуна и Венеры.
Штурман «Хиуса» Михаил Крутиков к середине 70-х уже был участником экспедиций на Луну, Марс, в пояс астероидов (вместе с Богданом Спицыным в 1976 году), в числе первых участвовал в пробных полетах за пояс астероидов.
80-е Богдан Спицын участвовал картографировании Ледяного Плато на Меркурии.
В начале 80-х Александр Лазаревич Семенов первым исследовал луны Урана.
В 88-м китайцы (командир – Лу Ши-эр) открыли Вэйян, крошечную планетку возле Меркурия.
На спутниках Юпитера и Сатурна Калисто и Титане, обнаружена жизнь.
В 86-м году от неизвестной болезни на на Калисто погиб экипаж американского звездолета “Астра-12”. Позже там же, люди столкнулись с животными: Лев Воронов привез с Калисто ящерицу, а биолог Малышев пытался вывезти титанианскую улитку.
А 89-м в Солнечной системе была обнаружена небелковая внесистемная форма жизни.

Семимильными шагами осваивался Марс.
От первой высадки и попытки обосноваться на Марсе Нортона и экспедиции Кривицкого, который сумел продержался три месяца и нашел на воду, до начала полномасштабной колонизации в 81-м прошло всего меньше десяти лет. Идет строительство международного порта-базы “Большой Сырт».
В 81-86-х годах проводятся экспедиционные исследования планеты, в которых участвуют Григорий Дауге и Владимир Юрковский.
На востоке от Сырта найдена нефть.
В 86-м на планете родился Евгений Славин – первый «марсианин».
Активно работают на Марсе первые Следопыты, которые уже установили искусственное происхождение спутников Марса, уже исследуется марсианская жизнь – мимикродоны, перекати-поле, уже случились первые нападения на людей сора-тобу хиру…

Но главной задачей человечества является покорение Венеры.
Толчком к этому послужило открытие в конце 70-х французскими космонавтами (и подтвержденное позже советскими, китайскими и японскими исследователями) области повышенной радиации на Венере суммарной площадью полмиллиона квадратных километров названной «Урановая Голконда», предположительно — следа столкновения с планетой астероида из антивещества. Что предполагало наличие на планете огромных запасов полезных ископаемых, богатых радиоактивными элементами, служивших основой земной энергетики.
За период 71 по 91 годы. было предпринято 8 попыток высадиться на Венере (Абросимов, Нисидзима, Соколовский, Ши Фэнь-ю, Краюхин, Воронин) и предпринять непосредственное исследование Урановой Голконды. Шесть из них не увенчались успехом: Соколовский вице-президент МКК («Международный конгресс космогаторов») (близкий друг А. Ермакова) погиб, Нисидзима (друг Ермакова) вернулся ослепшим калекой, лучший пилот Китая Ши Фэнь-ю (учитель Ермакова) пропал без вести. (А через полтора месяца, уже экспедицией «Хиуса-2», будет подтверждена еще одна гибель — индийца Бидханя Бондепадхая, основателя первой обсерватории на Луне.)
Во время одной из экспедиций к Венере погибла (при невыясненных обстоятельствах) Екатерина Ермакова, его жена.
Сам Ермаков предпринял четыре неудачных попытки высадиться на планете. И только пятая (экспедиция Тахмасиба – Ермакова 90-го года), на специально оборудованной спортивной ракете, оказалась относительно успешной: несмотря на гибель азербайджанского планетолога Тахмасиба Мехти, было полностью подтверждено наличие богатейшего месторождения радиоактивных руд в районе Урановой Голконды.
Однако, МКК призвал временно воздержаться от новых попыток покорения Венеры старыми средствами и учредил премию за разработку нового вида межпланетного транспорта для преодоления венерианской атмосферы. МКК был разработал план изучения Венеры, рассчитанный на пятнадцать лет: постройка нескольких ИС для изучения стратосферы Венеры (в т.ч. двух – АН ССКР), составление карты горных цепей и измерение магнитного поля Венеры.

Ведущую роль в осуществлении этого плана должны были сыграть «Хиусы», новейшие фотонно-ядерные планетолеты.
Начало работ по созданию фотонно-ядерной ракеты в ССКР следует отнести к середине 80-х годов. В основу «проекта «Хиус»» легли разработки Шрайбера, который во второй половине 70-х в Новосибирске выдвинул идею “абсолютного отражателя», воплощение которого в 86-ом году послужило устранением основного препятствия в освоении фотонного принципа. И уже в 89-ом на Седьмом полигоне (испытательном полигоне для отработки новых типов ракет, действующего с 1961 года) прошли испытания первого фотонного беспилотного устройства “Змей Горыныч”, отливка отражателя которого (как и сборка) проводилась на орбитальном заводе спутнике “Вэйдады Ю-и” советскими и китайскими мастерами.
К сожалению, испытание пилотируемого прототипа прошло неудачно, и пилот-испытатель «Хиуса-1» Ашот Петросян погиб вместе с кораблем.
Но в данный момент второй, уже полноценный, фотонный планетолет «Хиус» под командованием Василия Ляхова совершает свой испытательный вокруг Венеры с посещением ИС и Вениты (естественного спутника планеты) и готовится вернуться на Седьмой полигон.
Но это будет уже совсем другая история.


ПС. Дополнение к хронике событий:

1956 г - родился Анатолий Ермаков (СБТ)
1958 г - родился Богдан Спицын (СБТ)
1958 г.- родился Алексей Быков (СБТ, ПНА, Стажеры)
1959 г - 16 сентября. родился Григорий Дауге (СБТ, ПНА, Стажеры)
1974 г. - родилась Вайна Туур, вдова генерал-полковника Туура (ХВВ).
1979 г. - родились Иван Жилин (ПНА, С, ХВВ) и Пек Зенай (ХВВ).
1983 г. - родились Валентин Петров («Частные предположения»), Сергей Кондратьев («Почти такие же», «Перестарок», «Пациенты доктора Протоса», «Самодвижущиеся дороги», «Моби Дик», «Естествознание в мире духов», «Какими вы будете»), Сергей Завьялов, Михаил Малышев («Почти такие же»).
1987 г. - на Тагоре при закладке Третьей Большой Машины обнаружен «саркофаг Странников» - садок с личинками тарогрян (был уничтожен) (ЖВМ)

Отсюда: vk.com/wall13880306_23953

@темы: Ссылки, Даты, «Полдень, XXII век», «Путь на Амальтею», «Хищные вещи века», «Жук в муравейнике», Моби Дик, «Страна багровых туч», Самодвижущиеся дороги, Частные предположения, Какими вы будете, Естествознание в мире духов, Почти такие же, Перестарок, Возвращение (Полдень XXII век), Полдень XXII век (Возвращение), Пациенты доктора Протоса

---

Любопытно

[silent-gluk]

Израильские Стругацкие

02.06.2023

Сын Бориса Стругацкого: "Отец осудил бы нынешнюю власть"

Фото: личный архив семьи Стругацких

В год 90-летия Бориса Натановича «Собеседник» пообщался с его сыном Андреем, который в прошлом году репатриировался с семьёй в Израиль, где уже живут его дети Светлана и Борис.

В этом году исполнилось бы 90 лет писателю-фантасту Борису Стругацкому, который в соавторстве со своим братом Аркадием создал десятки произведений. По многим романам, повестям и рассказам сняты фильмы. «Собеседник» пообщался с сыном Бориса Натановича Андреем, который в прошлом году репатриировался с семьёй в Израиль, а этой зимой перевез из Питера и кота.

Подписывайтесь на телеграм-канал журнала "ИсраГео"!

ИЗОЛИРОВАННАЯ КОМНАТА

– Впечатления об отце у меня всегда были весьма уважительные и почтительные, как детские, так и взрослые, – рассуждает Андрей. – С самого раннего детства он был для меня безусловным авторитетом, абсолютно непререкаемым. И слово его было для меня закон. Хотя, чего греха таить, иногда этот закон и нарушался, когда очень хотелось чего-нибудь не очень дозволенного и не поощряемого…

– Когда вы стали осознавать, что папа и ваш дядя – писатели?

– Да вот как-то это осознание пришло постепенно, точной даты не назову. В школе в младших классах на профессии родителей никто особого внимания не обращал: у кого-то папа – инженер, у кого-то – токарь, а у кого-то – писатель, подумаешь! Когда подросли, то одноклассники уже стали интересоваться и даже книжки братьев Стругацких просили дать почитать. Таким макаром, кстати, я умудрился проворонить «Обитаемый остров» с дарственной надписью от папы: дал кому-то почитать – и всё, с концами. К старшим классам, понятное дело, я уже вполне осознавал, кем являются мои папа и дядя. И какое-то время и сам мечтал стать писателем, даже сочинение на эту тему писал, кажется, в девятом классе.

– Наверное, родитель-писатель вас заставлял читать больше?

– Да нет, особо не заставлял. Но любовь к чтению прививали мне настойчиво. И папа, и мама, и обе бабушки постоянно что-то мне читали, начиная с самого нежного возраста. С какого-то момента я преодолел природную лень, стал читать сам, и вот тогда меня уже стало не оторвать от этого благородного занятия. До сих пор не представляю себя без книги, невзирая на всяческие соблазны в лице разнообразных интернетов.

– Андрей, а какое из произведений братьев Стругацких вы прочитали первым?

– «Понедельник начинается в субботу», семь лет мне тогда исполнилось. Эту повесть мне начала читать мама, но на странице тридцатой я отобрал у неё книгу и дальше запоем дочитывал уже сам. Впечатления были мощные! Потом были уже «Страна багровых туч», «Путь на Амальтею», «Трудно быть богом» и далее по списку. Практически все произведения перечитал десятки раз.

– Как Аркадий и Борис Стругацкие реагировали на то, что их произведения экранизировали?

– Положительно. Это же была отчасти и их работа! Другое дело, как они относились к тому, что в результате получалось. Например, «Сталкера» Тарковского они считали фильмом гениальным, хотя режиссёр с них семь потов согнал, требуя все новых и новых вариантов сценария. И только девятый по счету был принят. А, скажем, «Отель «У погибшего альпиниста» они считали крепким середнячком. Ну а фильм «Чародеи» им не слишком понравился. Как и мне, кстати говоря.

– Вообще, как вместе работали братья Стругацкие? Интересно даже в чисто бытовом плане…

– Никаких тайн из метода своей работы они никогда не делали. Сначала каждый из них разрабатывал свой вариант грядущей повести или романа, потом съезжались, разрабатывали уже общий план и начинали писать. Буквально строчку за строчкой, обдумывая каждое слово. И так до самого завершения произведения. А в бытовом плане это никому особо не мешало: ранние повести они писали ещё в квартире своей мамы (моей бабушки Шуры), для этого там была отдельная изолированная комната. Ну а потом стали работать в разных домах творчества – в Гагре, Голицыно под Москвой, а последние пару десятилетий – почти исключительно в Комарово рядом с Питером.

– Насколько я знаю, вам обидно, когда братьев Стругацких называют писателями-фантастами?

– Да! Они были своего рода предсказателями, что ли. Ну, скажем так, отталкивались от дня сегодняшнего, видели некие тенденции и экстраполировали их в будущее. И «предсказания» иногда получались до жути точные, например облучающие башни из «Обитаемого острова» или мир потребления из «Хищных вещей века».

896 ПРАВОК В «ОБИТАЕМЫЙ ОСТРОВ»

– Насколько политические темы увлекали вашего отца? Вспоминаю некоторые его высказывания в интервью, где он критиковал власть…

– Разумеется, братьев Стругацких политика интересовала! И конечно, влияла на их творчество. Ведь дряхлеющий советский режим довольно быстро распознал их как совершенно чужих для себя личностей и постоянно ставил цензурные препоны. Например, «Обитаемый остров» в книжном варианте был допущен к печати лишь после того, как авторы внесли в него аж 896 (!!!) правок, в большинстве своём совершенно идиотских. А потом в течение многих лет у Стругацких не вышло ни одной новой книжки, только редкие журнальные публикации. А, скажем, такие вещи, как «Гадкие лебеди» и «Град обреченный», увидели свет лишь в годы поздней перестройки, хотя написаны были намного раньше. И вот как тут не заинтересуешься политикой?! Кстати говоря, в начале 1990-х, уже после ухода брата, отец провёл огромную работу по приведению всех произведений в первоначальный вид, выкинул из них все цензурные правки, вернул на место фрагменты, которые цензура заставила убрать. И с тех пор все повести и романы публикуются в оригинальном виде.

– Если бы ваш отец Борис Натанович был жив, какую бы позицию он сегодня принял: отмалчиваться или?..

– Конечно, не отмалчивался бы! И совершенно определённо осудил бы действия нынешней власти самым категоричным образом. И это не «я так думаю» и не «я предполагаю» – а совершенно точно ЗНАЮ, что именно так и случилось бы. На двести процентов!

«ЧЕГО ЖЕ ТЫ, БРАТОК, КНИГ НЕ ПИШЕШЬ?»

– Иногда меня спрашивают: отчего же ты, браток, книг-то не пишешь? Типа имея в анамнезе таких знаменитых предков – сам бог велел! Ну, положим, мыслишки написать что-нибудь этакое время от времени у меня проскакивают. Не художественное, разумеется – куда уж нам! – а что-то вроде воспоминаний о рокерско-тусовочно-пивной молодости. Ну или придумать какие-нибудь весёлые байки-раздолбайки, основанные на подобном же материале…

Но, во-первых, заниматься какой-либо упорядоченной творческой деятельностью мне чрезвычайно лениво. Во-вторых, все, что я гипотетически мог бы накалякать, придирчивый читатель неизбежно и неотвратимо станет сравнивать с творчеством знаменитых предков. И со стопроцентной вероятностью это сравнение будет отнюдь не в мою пользу! Тут же начнётся на редкость «дружеская» критика, подколки, подстёбки, издевательства и прочее малоаппетитное бурление какашек. И разумеется, сакраментальная фраза о детях гениев будет звучать из каждого утюга.

Я достаточно спокойно отношусь к подобным вещам, но положа руку на сердце: а оно мне надо? Полагаю, что не очень. Впрочем, буду до конца откровенным: причина, указанная в пункте первом, является конечно же главной и определяющей, и сей факт я честно признаю.

Отсюда: www.isrageo.com/2023/06/02/izrst517/

@темы: Семья, Ссылки, Фильмы, Экранизации, Сталкер, Чародеи, Понедельник начинается в субботу, «Отель "У погибшего альпиниста"», «Гадкие лебеди», «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Путь на Амальтею», «Хищные вещи века», «Град обреченный», «Страна багровых туч»

---

Любопытно

[silent-gluk]

Планета АБС

К 95-летию со дня рождения Аркадия Стругацкого

Александр КУМБАРГ

«Думать – это не развлечение, а обязанность». (А. и Б. Стругацкие, «Улитка на склоне»)

АБС – распространенное в среде любителей фантастики сокращение, означающее имена Аркадия и Бориса Стругацких. Перефразируя известное выражение, можно сказать, что фантаст в СССР был больше, чем фантаст. По крайней мере, для поклонников творчества братьев Стругацких. В затхлой советской атмосфере «кривых зеркал», фарисейства, лжи фантастика была эзоповым языком. Порой она позволяла затрагивать те вопросы – со ссылкой на другие планеты и цивилизации, – которые нельзя было напрямую адресовать обществу «победившего социализма». Хотя бдительная цензура тоже, конечно, не спала. И многие вещи категорически не проходили даже в произведениях фантастов. Стругацким часто приходилось уродовать свои произведения. Но даже в таком усеченном виде их книги вносили очень весомый вклад в общественные умонастроения, развивали у людей привычку размышлять и противостоять стадному чувству.

«ВЕЛИКОЛЕПНАЯ ДВОЙКА»

Поэт-юморист Александр Иванов написал:

А.Стругацкий, Б.Стругацкий
Делят свой успех по-братски.
Им завидуют, наверно,
Все – от Жюля и до Верна.

Мне всегда было интересно и непонятно, как люди пишут вдвоем. Многим это непонятно. Матусовскому, например: «Писать стихи вдвоем затея неумная. Вдвоем удобно перетаскивать бревна, вдвоем можно ограбить магазин, но писать вдвоем стихи по меньшей мере бессмысленно». Примеров дуэтов в истории литературы не много. Но вот Ильфу и Петрову было понятно, братьям Вайнерам, братьям Гонкурам – тоже. И Стругацким – понятно было. Профессиональные различия – Аркадий – востоковед-японист, Борис – звездный астроном – помехой не стали.

Собственно, как отмечал в интервью Борис Натанович Стругацкий (БНС), «не существует двух авторов, Аркадия и Бориса Стругацких, которые писали вдвоем, есть один автор – братья Стругацкие. Но при всем при том мы, конечно, были очень разными людьми. Хотя в разное время у нас были разные отличия – в последние годы, например, мы стали похожи друг на друга так, как становятся похожи долго прожившие вместе супруги».

А работали они так: «…Слово за словом, фраза за фразой, страница за страницей. Один сидит за машинкой, другой рядом. Каждая предлагаемая фраза обсуждается, критикуется, шлифуется и либо отбрасывается совсем, либо заносится на бумагу. В основном Аркадий Натанович сидел за пишущей машинкой, а я – рядом, сидел или лежал на диване. Иногда ходил…»

Работа их была сплошным спором: «Если одному из нас удавалось убедить другого в своей правоте – прекрасно. Если нет – бросался жребий, хотя это случалось довольно редко. У нас существовало простое правило: кому-то из соавторов не нравится фраза? Что же, это его право, но тогда его обязанность – предложить другую. После второго варианта может быть предложен третий, и так далее…»

Но, как подчеркивал Аркадий Натанович Стругацкий (АНС), «методика эта возникла не сразу. Сначала мы встречались, обговаривали идею, сюжет, композицию… Потом разъезжались и писали каждый свою часть по отдельности. Или оба работали над одним и тем же куском, а потом „сращивали“ их. Лишнее отпадало. Но впоследствии убедились, что это не самый рациональный метод».

Кстати, бытовала легенда, шутки ради запущенная журналистом «Комсомолки», что братья, живущие в Ленинграде (Борис) и Москве (Аркадий), встречались между городами – в кафе «У Бори и Аркаши» на известной станции Бологое, напивались чаю и садились писать.

Довольно распространены мнения об одном главном Стругацком и втором в качестве бесплатного приложения. Одни глаголят о том, что «главным писателем» был Аркадий, другие – что Борис. Биограф Стругацких Ант Скаландис категорически заявляет, что эти версии ничего общего с реальностью не имеют:

«Они были равны друг другу, насколько могут быть равны старший и младший брат. Они были нужны друг другу как никто иной в целом мире. Они были достойны друг друга…»

Объединяли их высокий интеллектуальный уровень, литературный талант, художественный вкус, трудолюбие, нравственное понимание того, что хорошо и что плохо. А трудновообразимая непохожесть рождала эффект идеального взаимодополнения. «Это было чисто гегелевское, – утверждает Скаландис, – единство и борьба противоположностей».

Интересна история написания первой совместной книги – «Страна багровых туч» (1959). Идея повести об экспедиции на планету Венера возникла у АНС в начале 1950-х. А позже толчком к старту работы стало пари «на бутылку шампузы», родившееся во время прогулки АНС с супругой и БНС по Невскому в Ленинграде. Борис вспоминал:

«АН с БНом, как обычно, костерили современную фантастику за скуку, беззубость и сюжетную заскорузлость, а Ленка слушала-слушала, потом терпение ее иссякло, и она сказала: „Если вы так хорошо знаете, как надо писать, почему же сами не напишете, а только все грозитесь да хвастаетесь? Слабо?“».

Еще интересно: как заверяют биографы, АБС никогда не выступали вместе. Единственное исключение – Всемирный конвент фантастов 1987 г. в Брайтоне. И то их с трудом уговорили туда поехать. Бытовала даже шутка, что есть только один Стругацкий, но в Москве он называет себя Аркадием, а в Ленинграде – Борисом.

А это уже не шутки: Наталия – дочь Аркадия – однажды услышала шепот за спиной: «Вот идет дочь братьев Стругацких». А жена Бориса как-то услышала, что «вот идет жена братьев Стругацких».

Одно время «двойка» даже могла вырасти до квартета – возникла идея сотворчества Стругацких с братьями Вайнерами. Однако с фантастическим детективом «в четыре башки» не сложилось. У АБС остались лишь приятные воспоминания о нескольких встречах и фонтанах идей. А вот в одиночку некоторые произведения Аркадий и Борис написали.

ВЫБОР

Стругацкие вывели формулу: «Настоящая фантастика – чудо – тайна – достоверность». В их книгах романтика космических путешествий, придуманные цивилизации, аллюзии на тоталитарный СССР, зомбирующее влияние пропаганды, научно-технические достижения, учительство. Они поднимают темы сложных этических коллизий: соотношение ценности человеческой жизни и подвигов, интересы личности и общества, взаимоотношения высокоразвитых и отсталых цивилизаций. Рисуют образы людей будущего – отлично образованных, нравственно ответственных, творческих. Сражаются с бездуховностью, мещанством, конформизмом. Языком юмора и сатиры высмеивают невежество и глупейшие регламенты советской бюрократии.

Их первые произведения классически для тогдашней советской литературы борются с империализмом.

«Мы тогда были настоящими сталинцами», – резюмировал спустя годы БНС. Заметно повлияла на их мировоззрение «оттепель», они начали критично смотреть на сталинское прошлое, но продолжали верить в светлое коммунистическое завтра. Создают «мир Полудня» – «в котором было бы уютно и интересно жить» и им самим, и многочисленным читателям.

Постепенно мировоззренческий генезис уводил их от утопических моделей к все более трезвому пониманию реалий. Они не колебались вместе с линией партии, а росли как личности, преодолевая розовые иллюзии коммунистических догм. Пришло осознание, что «не надо надежд на светлое будущее. Нами управляют жлобы и враги культуры. Они никогда не будут с нами. Они всегда будут против нас».

Впоследствии братья не очень любили свои ранние вещи. Считали, что «настоящие Стругацкие» начинаются только с повести «Попытка к бегству» (1962). И особо позитивно выделяли среди своих работ «Улитку на склоне», «Второе нашествие марсиан» и «Град обреченный».

Аркадий отмечал, что их книги «посвящены духовному ожирению и тупости, ведущим к жестокости», и констатировал: «Мы никогда не учим злу». А главной своей темой они называли выбор: «Есть долг перед обществом и долг перед самим собой – что впрямую связано с проблемами того же самого общества, – долг, скажем, перед своим талантом. Очень трудно сделать такой личный выбор».

И СМЕХ, И ГРЕХ

«Так уж устроена была наша писательская жизнь, что счастье от выхода любой из наших вещей практически всегда было чем-то испорчено», – вспоминал Борис. Хотя встречались им и хорошие редакторы, но от цензоров и редакций настрадались Стругацкие изрядно. Своими «лакейскими правками» бюрократы от литературы уродовали тексты. А то и вовсе их запрещали. Например, «Жук в муравейнике» в формате книги вышел в СССР только после десятка изданий за рубежом. Не обошлось и без курьеза. Был там эпиграф, придуманный ребенком – сыном Бориса Стругацкого Андреем:

Стояли звери
Около двери,
В них стреляли,
Они умирали.

Редактор из «Лениздата» нашел в нем переиначивание… маршевой песни гитлерюгенда.

Повесть «Гадкие лебеди», завершенная в 1967-м, готовилась к печати в издательстве «Молодая гвардия», но через сито цензуры не прошла. Копии рукописи попали в «самиздат», затем были опубликованы в ФРГ, в издательстве «Посев», в 1972 г. Без согласия авторов. А Стругацких в Союзе заставили сетовать на врагов. Текст их отмежевания от провокационной акции опубликовали в «Литературной газете».

«Сказку о Тройке» с сатирой на бюрократию советского образца рискнул опубликовать в 1968 г. иркутский альманах «Ангара». После чего его редактор потерял должность.

При прохождении рукописи «Полдень, XXII век» через цензуру «Главлита» она была еще направлена в «Главатом», чтобы выяснить, не содержится ли там секретная информация об атомной энергетике. И смех, и грех: секретов «Главатом» не обнаружил, зато высказался… о низком литературном уровне произведения. Оказалось, что «рецензентов» смутили «сложные научно-технические термины». Например, термин «абракадабра», «который, может, и употребляется среди узких специалистов, но массам он непонятен». Для преодоления сопротивления «атомщиков» понадобилось почти три месяца нервотрепки.

При рассмотрении «Хищных вещей века» директор издательства требовал от авторов то, что цензура полагала недопустимым. Он был сторонником привнесения революции в другие страны на штыках и считал, что нужно сделать на этом акцент, а цензорша как раз обвиняла авторов в том, что они выступают за такой экспорт революции.

Когда выходили книги, писателям порой приходилось выслушивать от читателей, что «это здорово сделано, но…» Читатель не знает, что стоит за выходом работы. Цензура – невидимка, а упреки – авторам. Но как бы не утрамбовывали цензурные асфальтоукладчики их произведения, живые и свежие мысли все равно пробивались к читающему.

Только во второй половине 1980-х одни работы АБС стали впервые доходить до советского читателя в полном стругацком виде, а другие – вообще впервые доходить. В восстановленный для переопубликования «Обитаемый остров» пришлось внести… около 900 изменений, убирая следы цензуры.

«ЖИДЫ ГОРОДА ПИТЕРА»

В ряде своих работ Стругацкие затрагивали еврейскую тему. Прежде всего нужно говорить об Изе Кацмане из «Града обреченного» и о «Жидах города Питера, или Невеселых беседах при свечах».

«Град обреченный» (1972) повествует о некоем городе, пребывающем вне времени и пространства. В нем предложили пожить людям из разных стран и эпох и поучаствовать в эксперименте, суть которого не ясна. В романе подняты темы фанатизма и свободомыслия, родства идеологий сталинизма и нацизма, эволюции мировоззрения части советских людей – от коммунистических догм до безыдейного безвоздушного пространства. Кацман – один из главных героев. Сначала он предстает перед читателем как «встрепанный, толстый, неопрятный и, как всегда, неприятно жизнерадостный». Но за этой внешней оболочкой скрывается глубоко интеллектуальный персонаж, пытающийся «докопаться» до необъяснимого – до тайны эксперимента.

Борис Стругацкий так отзывался об этой крайне удивительной для советской литературы фигуре: «Откровенный еврей, более того, еврей демонстративно вызывающий… постоянно, как мальчишку, поучающий главного героя, русского, и даже не просто поучающий, а вдобавок еще регулярно побеждающий его во всех идеологических столкновениях…»

Опубликовать «Град обреченный» братья и не пытались. Было понятно, что перспектив нет. Читателям роман стал доступен только в конце 1980-х.

В пьесе «Жиды города Питера, или Невеселые беседы при свечах» действие грустной комедии происходит во время перестройки в СССР, в одном из домов Петербурга. Ночью жителю дома, еврею Пинскому, приходит повестка от некоего председателя-коменданта, в котором «всем жидам города Питера и окрестностей» предписывается явиться утром на один из городских стадионов, имея при себе документы, а деньги, сберкнижки, драгоценности надлежит оставить дома. Тем, кто не подчинится, грозит наказание. Очевидная ассоциация с тем, что распространяли в 1941 г. нацисты в Киеве перед Бабьим Яром.

Похожие указания явиться на разные площади и стадионы города приходят и его русским соседям. Только там адресатами указаны не «жиды», а богачи, распутники, дармоеды, мздоимцы… Соседи собираются вместе и обсуждают, как реагировать. Профессор Кирсанов говорит, что «мы все этого ждали. „Товарищ, знай, пройдет она, эпоха безудержной гласности, и Комитет госбезопасности припомнит наши имена!“… Не может у нас быть все путем, обязательно опять начнут врать, играть мускулами, ставить по стойке „смирно“!».

Работник политпросвещения товарищ Базарин признает, что «контроль утрачен над обществом… Страна захлебывается в собственных выделениях… Крутые меры необходимы! Ассенизация необходима!.. Слишком далеко мы зашли…»

Пинский уверен, что послания сочиняет бездарный, серый как валенок, а потому убежденный юдофоб: «У нас же юдофобия спокон веков – бытовая болезнь вроде парши, ее в любой коммунальной кухне подхватить можно! У нас же этой пакостью каждый второй заражен».

Кирсанов убеждает, что времена теперь не прежние, рабов нет, настоящий террор невозможен и все это – очередная глупость начальства.

Все показанные в пьесе представители старших советских поколений хоть и храбрятся, но готовы подчиниться предписаниям и прийти утром в назначенные им места.

И только молодое поколение, представленное сыном Кирсанова Сергеем и его другом, смотрит на повестки совсем иначе. «Приносят тем, кто сделал выбор раньше, – ему еще повестку не принесли, а он уже сделал выбор! – говорит Сергей. – Выбор свой люди делают до повестки, а не после… Не ходите вы никуда утром. Повестки эти свои порвите, телефон выключите, дверь заприте… И ложитесь все спать. Не поддавайтесь вы, не давайте вы себя сломать!» Только молодые люди оказались готовы к сопротивлению.

Так в 1990 г. Стругацкие описали в аллегорической форме путч, произошедший через год. Комментируя произведение, БНС констатировал, что ему было совершенно ясно: попытки реставрации неизбежны. Авторы сделали правильное предположение: «Наше поколение шестидесятников в большинстве своем примет его со склоненной головой. В отличие от поколения молодого… Но мы не угадали, что все кончится так быстро. Я был уверен, что это – долгая и тошная история на 2–3 года, а кончилось все за три дня».

Пьеса приобрела большую популярность. Стругацким звонили из театров, просили разрешения поменять название, оставить только «Невеселые беседы при свечах», говорили об опасности антисемитизма. Но они решительно отказывали. Название представлялось им абсолютно точным. Оно перекидывало мостик между страшным прошлым в оккупированном Киеве и виртуальным будущим. И «все наши герои, – отмечал Борис, – независимо от их национальности, были в каком-то смысле „жидами“ – внутри своего времени, внутри своего социума, внутри собственного народа…»

НАТАНОВИЧИ

Отец Стругацких – Натан, еврей, большевик, был комиссаром кавалерийской бригады в Гражданскую войну, затем партработником, занимался вопросами культуры и искусства. Был исключен из партии «за антисоветские высказывания» и только по стечению обстоятельств избежал репрессий. Умер во время Второй мировой, выбираясь из блокадного Ленинграда.

Мать – Александра Литвинчева – вышла замуж за Натана против воли своих родителей, недовольных его этническим происхождением. Работала учительницей русского языка и литературы. Семья получилась хорошая. Александра и Натан крепко любили друг друга и своих детей.

Но «расплачиваться» за еврея-отца АБС приходилось всю жизнь. Борис, например, рассказывал в интервью, что после школы собирался поступать на физфак. 1950-й год, разгар антисемитской кампании. Он был серебряным медалистом. По тогдашним правилам медалист проходил собеседование, после которого без всяких аргументов объявлялось решение. И ему объявили: не принят. «Медалистов собралось на физфаке человек пятьдесят, и только двоих не приняли. Меня и какую-то девочку, фамилии которой я не помню, но в памяти моей она ассоциируется почему-то с фамилией Эйнштейн… И хотя по паспорту я числился русским, тот факт, что я Натанович, скрыть было невозможно, да и в голову не приходило – скрывать… Однако и другое объяснение тоже вполне возможно: как-никак отец наш был исключен из партии в 1937 г. и в партии его так и не восстановили…»

Тогда Борис пошел на мехмат и на сей раз поступил. А после окончания университета уже точно столкнулся с антисемитизмом. Отличник учебы, по распределению он должен был идти в университетскую аспирантуру при кафедре астрономии. Но «мне заранее сообщили по секрету, что меня как еврея в эту аспирантуру не возьмут». Правда, взяли в аспирантуру Пулковской обсерватории.

С различными антисемитскими выпадами братья сталкивались нередко. И выражалось это не только в дополнительных трениях с выходом книг. То и дело «словно мухи, тут и там» ходили слухи – как специально запускаемые, так и с любопытством распространяемые – об их эмиграции из СССР, что в условиях советских реалий грозило преогромными неприятностями.

Громкая история произошла в 1976 г. «Комсомольской правде» предложили опубликовать письмо, якобы написанное АБС в адрес Шестого съезда писателей СССР. Дескать, мы – писатели с мировым именем, но нас не печатают без объяснения причин. Будем вынуждены покинуть страну. И две старательно, но плохо скопированные подписи.

Закипая от злости, Аркадий отправился к оргсекретарю Союза писателей Юрию Верченко.

– Вы знаете, кто это сделал?
– Да.
– А сказать можете?
– Нет. А зачем вам?
– Хочу ему морду набить.

Или вот однажды, например, Аркадию позвонила знакомая и спросила, можно ли в ближайшее время прийти к нему в гости.

– Не получится, – ответил он. – На следующей неделе уезжаю.

В тот же день Москва и Ленинград знали: Стругацкие эмигрируют. Хотя уезжал Аркадий Натанович всего лишь… в Душанбе, над сценарием работать. Слухи об отъезде братьям приходилось опровергать постоянно. Хотя они – люди советской закалки – никуда уезжать не собирались.

«ЗДРАВСТВУЙТЕ, ПАН СТРУГАЦКИЙ!»

В СССР у Стругацких была армия из миллионов поклонников. Фанатично преданные их фантастике читатели буквально охотились за их книгами, покупали их на «черном рынке» за космические деньги, воровали из библиотек, записывали приглянувшиеся фразы, говорили цитатами, перепечатывали тексты. Один из исследователей творчества Стругацких, российский журналист Борис Вишневский, вспоминает:

«Стругацкие – это наше представление о будущем, о мире, о человеке, о том, что правильно и что неправильно, о смысле бытия».

Популярность Стругацких была столь высока, что о ней легенды слагаются. А уж сколько реальных свидетельств! Аркадий зашел в Москве в книжный магазин, обслуживавший членов Союза писателей, чтобы купить свой только что вышедший двухтомник. Ажиотаж был настолько огромный, что больше одного экземпляра продавщица никому не продавала. АНС робко попросил два: «Видите ли, я – автор». «Знаю я вас, авторов, – грубо отреагировала продавщица. – Сегодня уже пятый или шестой».

Прелюбопытнейший случай произошел в 1993 г. У БНС украли в Ленинграде из автомобиля барсетку с документами и деньгами. Он позвонил Борису Вишневскому – тогдашнему депутату райсовета – и попросил помочь восстановить документы. Однако позднее перезвонил и сообщил, что барсетку подбросили назад, все документы и деньги в целости и сохранности. Вероятно, воры попались читающие. Когда поняли, кого ограбили, стыдно стало.

Знают Стругацких и за рубежом. Их произведения изданы на 42 языках в 33 странах. Стругацкие были самыми публикуемыми на Западе советскими авторами. Писатель-фантаст Кир Булычев рассказывает о случае в Польше. Польский коллега повел его в Варшаве в специализированный магазин по продаже фантастической литературы. Булычев смотрел книги на полках, а его знакомый сказал хозяину магазина, что это фантаст из России. Хозяин подошел к Булычеву и поздоровался по-русски:

«Здравствуйте, пан Стругацкий!»

Читают Стругацких в разных странах и сегодня.

АБС выступали против мрачных сторон окружающей действительности. Как могли, как умели, как считали для себя возможным. И делали это успешно. Есть такая фотография: Аркадий Натанович сидит за столом на сцене, а за спиной его, на занавесе – слова из известного лозунга «…ум, честь и совесть нашей эпохи». Аналогично можно сказать и о Борисе Натановиче.

"Еврейская панорама", Берлин

Отсюда: www.isrageo.com/2020/08/28/plane373/

@темы: Ссылки, «Гадкие лебеди», «Обитаемый остров», «Полдень, XXII век», «Хищные вещи века», «Град обреченный», «Жук в муравейнике», Попытка к бегству, Улитка на склоне, Сказка о Тройке, «Страна багровых туч», Второе нашествие марсиан, "Жиды города Питера...", «Вечерние беседы при свечах», Полдень XXII век (Возвращение)

---

Любопытно

[silent-gluk]

Впечатление от романа Аркадия и Бориса Стругацких "Хищные вещи века".

Олег Дорожинский

Отсюда: youtu.be/XeiiUHSxu20?si=SoB-A0n-sLkwSRes

@темы: Видео, Ссылки, «Хищные вещи века»

---

Любопытно

[silent-gluk]

Женские образы в творчестве Аркадия и Бориса Стругацких

Братья Стругацкие относятся к числу лучших советских писателей – более того, к числу лучших писателей русской литературы. Их книги с точки зрения художественного мастерства почти эталонны. Разумеется, литературная техника Аркадия и Бориса Стругацких основана на долгой традиции, на постепенном совершенствовании литературы, но именно братья Стругацкие довели отечественную литературную традицию до совершенства.

У них были и промахи, когда они пытались написать «что-нибудь серьёзное», то есть, «вернуться к корням», к уже устаревшей к 70-м годам ХХ века манере «боллитры». Тут их ждали совершенно закономерные провалы – например, совершенно уё..щный роман «Отягощённые Злом», написанный в стиле, культивировавшемся такими титанами графомании, как Анатолий Ким и Тимур Пулатов. Это было дурное подражание манере великого Леонида Леонова, индивидуальной манере, которая в принципе невоспроизводима другими авторами, и при попытке повтора приводит к появлению литературного мусора. К счастью, такие эксперименты занимают относительно небольшую часть наследия братьев Стругацких.

Одним из особенно эффектных приёмов Стругацких было создание персонажей, живых, ярких, убедительных, запоминающихся сразу, с нескольких строчек. Дон Сэра и дон Тамео занимают в «Трудно быть богом» микроскопическое место, но их помнят все, читавшие повесть, и это только один пример, а, например, «Понедельник начинается в субботу» представляет собой, в значительной степени, панораму по фигурам гротескных виньеточных персонажей, каждый из которых прекрасен и узнаваем.

Но странным образом женские персонажи занимают очень скромное место в этой пёстрой, шумной, однако превосходно скоординированной литературной вселенной. Их роль, как правило, исчерпывается амплуа «подруга героя». Самостоятельного значения они не имеют и вообще не запоминаются. И ведь нельзя сказать, что Стругацкие не умели создавать полноценные женские образы. Например, Вузи Туур и её мама вполне живые и эффектные. Или, скажем, Аля Постышева, мелькнувшая в «Далёкой Радуге», ничуть не уступает блистательному дону Сэра... Тем не менее, большинство женских персонажей в книгах Стругацких безлики и функциональны, как Сельма Нагель в «Граде Обреченном».

Исключения из этого правила есть, и о них стоит поговорить отдельно.

Сначала негативный пример. Диана из «Гадкий лебедей». Я буду краток. Это ужасно. Это абсолютно неубедительно, неправдоподобно и напоминает худшие страницы треш-литературы. Но, вполне возможно, картонность Дианы не баг, а фича, потому что в «Гадких лебедях» вообще нет ни одного убедительного персонажа. Там все герои просто выдуманы из головы или увидены в чужом кино. Не случайно братья Стругацкие в конце концов переадресовали эту повесть своему герою, литератору-конформисту Сорокину, вечно держащему фигу в кармане.

Что касается позитивных примеров, то, несомненно, возглавит этот, увы, слишком короткий список Мария Дауге из пролога к «Стажёрам». По идее, это отрицательный персонаж. Но Стругацкие показали Марию настолько неоднозначно, её характер представлен настолько полно, что сестра Юрковского превратилась в единственного равновеликого оппонента главных героев повести. При этом, хотя о прошлом Марии почти ничего не сказано, мы можем с лёгкостью воспроизвести весь жизненный путь этой умной, проницательной и злой милфы. Даже то, что она – сестра Юрковского, а не фигура со стороны, имеет обоснование в её характере и косвенным образом многое объясняет в самом Юрковском.

И всё же настоящая звезда творчества братьев Стругацких, это Майя Глумова из повести «Малыш». Это абсолютно живой человек, представленный, между прочим, так, что разобраться в этой фигуре весьма сложно.

Сами Стругацкие считали повесть «Малыш» не то чтобы халтурой, но отдыхом от написания «серьёзных» книг, затрагивающих социальные вопросы. Что ж, мир изменился, многие вопросы, серьёзно волновавшие Стругацких, стали достоянием истории (на самом деле это не так, советское прошлое по-прежнему держит сегодняшний день за горло мертвой хваткой, но рассуждение про устаревание советских комплексов звучит красиво), а вроде бы абстрактные проблемы «Малыша» и «Беспокойства» по-прежнему актуальны.

Конечно, «проблема контакта с негуманоидной цивилизацией», якобы «поставленная» в «Малыше», это только декорация для сюжета. Реально же речь идёт о Майе Глумовой и только о Майе Глумовой. Об определённом человеческом типе.

Сама повесть «Малыш» очень хитро выстроена. Для того, чтобы её оценить и вообще понять происходящее, следует уяснить прежде всего вот такие вещи:

1. Стас, рассказчик, наивен. Это фирменный повествовательный приём Стругацких – ненадёжный рассказчик. Практически во всех текстах, написанных после «Стажёров», персонаж, глазами которого мы видим происходящее, ошибается. Иногда это квазидетективный сюжет расследования, как в «Хищных вещах», «Отеле «У погибшего альпиниста» и так далее, иногда это культурное несовпадение с контекстом, как в «Обитаемом острове», «Улитке на склоне», «Парне из преисподней» и так далее. Но этот принцип выдерживается последовательно: тот, чьими глазами мы видим ситуацию, неправильно интерпретирует увиденное. При этом, Стругацкие всегда дают читателю возможность сделать собственные выводы из предлагаемых фактов.

2. Итак, Стасу нравится Майка и не нравится Комов, поскольку Комов начальник и вдобавок Майка тайно в него влюблена... Погодите, с чего это «нравится» и как это «влюблена», если Стас ни разу не проявил влюблённости, и Майка слова доброго про Комова ни разу не сказала? А вот так. Тут очень точные детали. Стас непрерывно сообщает читателю (то есть, обращает внимание) на душевное состояние Майки, ему постоянно не всё равно, какое у неё настроение. Настроение Вандерхузе или Комова его не заботит, а вот надувшаяся непонятно на что Майка – это уже причина встревожиться. С другой стороны, Майке не всё равно, как ведёт себя Комов. Она непрерывно рвётся поведать Стасу, что она думает и чувствует по поводу Комова. Она неравнодушна к нему. Она с горечью говорит, что очень многого ждала от личной встречи с такой грандиозной личностью, как Комов. А он не оправдал ожиданий!

И вот, если мы отвечёмся от симпатий Стаса к Майке, что мы увидим? Майя Глумова - единственная из всей команды, кто так и не вступил в эмоциональный контакт с Малышом. Стас с Малышом болтал и играл в футбол. Вандерхузе толковал о бакенбардах. Комов, помимо необходимости контакта, азартно вываливал на Малыша кучу всяких сведений, как учитель, дорвавшийся до талантливого и заинтересованного ученика. И только Майка сидела в углу, надувшись, и лишь один раз ответила на реплику Малыша. Плюс — подсунула ему «атомную бомбу», способную снести половину планеты и причинить аборигенам невероятную боль (и причинила, да, и осталась довольна содеянным). Всё!

После всех событий она торжественно провозгласила, что собирается стать педагогом, но, как мы знаем из «Жука в муравейнике», стала архивным работником, подальше от детей.

Так зачем Майя Глумова сорвала контакт и так больно ударила по ни в чём не повинной цивилизации этой планеты?

А на объяснение её поступка есть намёки в тексте: всё выстроено так, чтобы мы предположили, что до начала действия Майка клеилась к Комову, которого воспринимала, как всепланетную знаменитость и суперзвезду. Комов, надо полагать, сперва не устоял перед симпатичной студенточкой, а потом, опомнившись, выстроил дистанцию против этой прилипалы. И она его возненавидела и на протяжении всей повести старательно капала на мозги Стасу «ах, какой Комов плохой, какой он зануда и вообще». Ну, Стас купился, он же мальчик, ему приятно, когда милая девочка открывает ему тайны своих эмоций и других мальчиков ругает.

И вот, Майке подвернулась возможность реально подложить Комову кусок говна в шляпу. И она не утерпела. То, что при этом пострадали аборигены, что Малышу нанесена душевная травма — неважно, плевать. Главное — сорвалась мечта всей жизни Комова, контакт гуманоидной и негуманоидной цивилизаций не будет установлен. Месть раскручена по планетарному масштабу. Майка сидит и улыбается, очень довольная результатом.

Комов всё прекрасно понял и, как человек ответственный, взял вину на себя. Тем более, что он в самом деле был отчасти виноват, Майю Глумову надо было гнать из проекта сразу же, до того, как она начала откалывать свои фокусы. Разумеется, контакт был бы свернут и без Майки — недаром Горбовский так встревожился, узнав о ситуации на Ковчеге — но контакт был бы свёрнут осторожно, чтобы никто не пострадал. Но Майя Глумова... Ей нужен был большой бабац, удар по самому больному месту максимального количества людей и нелюдей. То, что Малыш мог погибнуть, её не интересовало. Главное — чтобы Комову, отвергшему её амбиции, стало по-настоящему плохо.

Я считаю, что образ Майи — очень большая удача Стругацких. В ней сконцентрировано очень много черт людей, мгновенно идущих вразнос, если что-то им не по нраву, и холодно равнодушных ко всему, что их лично не касается. Описана Майя Глумова, обаятельная, эгоистичная сволочь, буквально как живая. В самом деле, мы привыкли, что социопаты, подобные "подпольному человеку" Достоевского, это какие-то опознаваемые с первого взгляда уроды, "докторы хаусы" и "ганнибалы лектеры". А вот понять, что симпатичная девочка, рыженькая, со смешными веснушками на вздёрнутом носике, может, не задумываясь, по каким-то личным причинам, взорвать полпланеты и сидеть потом, улыбаясь, это до нас доходит с трудом.

Фирменный приём Стругацких — заставлять читателя думать. Чтобы читатель не послушно повторял всё, что говорят персонажи повестей и романов, а сам делал выводы из представленных фактов. Но увы, Стругацкие переоценили своих читателей! Мало кто решается выйти из комфортной зоны согласия с персонажами, даже если сами авторы настойчиво подчёркивают, что персонажи — не правы в своих оценках.

Отсюда: alexander-pavl.livejournal.com/254662.html

@темы: Ссылки, Версии, Понедельник начинается в субботу, «Отель "У погибшего альпиниста"», «Гадкие лебеди», «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Стажёры», «Хищные вещи века», «Град обреченный», Улитка на склоне, «Малыш», Парень из преисподней, Отягощенные злом или Сорок лет спустя

---

Тьмускорпионская новость

[silent-gluk]

Давно у нас тьмускорпиони не было. Вот недавно я спрашивала про книгу А.Величко "Фагоцит. Покой нам только снится". Вот оттуда и тьмускорпионь.

"– Неужели вы верите, что люди серьезно воспринимают тот цирк, который вы устроили на Луне? – поинтересовался премьер.

– По-моему, это немного неточная постановка вопроса. Какая разница, серьезно или несерьезно? Кто-то так, кто-то этак, и процентное соотношение тех к этим меня как-то не очень волнует. Гораздо важнее, отрицательное это отношение или положительное, и здесь двух мнений быть не может. Когда шли передачи по лунной тематике, улицы пустели, все сидели у телевизоров. Неужели вы думаете, что люди будут смотреть передачу, тема которой им не нравится? А здесь вступает в действие тот факт, что средний человек не любит полутонов. И если какой-то персонаж или явление кажутся ему положительными, то, как правило, целиком. Типичный пример – советское изобретение, торговля с нагрузкой. Хочешь купить постельное белье – бери с ним еще и набор полотенец, которыми не то что вытираться – полы мыть и то плохо, шерсть из них какая-то синтетическая лезет. Один раз, стосковавшись по нормальному белью, потому что старое все в пятнах и в дырах, человек даже обрадуется. Как мы с женой, например. Мол, хрен с ними, с убогими тряпками, приткнем куда-нибудь, не пропадут. Но если потом гражданин СССР придет в книжный, где вместе с новинкой от Стругацких ему всучат какой-нибудь фантастически скучный производственный или шпионский роман, особой радости уже не будет. Когда же в продмаге вместе с пачкой индийского чая ему придется купить вдвое большее количество грязной грузинской соломы, надпись «Чай» на упаковке которой может расцениваться только как издевательство, мысли в адрес партии и правительства будут в основном матерные, даже у женщин и детей."

"– И еще напиши руководство по управлению луноходами. Поделись своим опытом, причем не старайся выдержать официальный стиль. Что-нибудь вроде сочинения на тему «Как мы с “Мальчиками” проводили время сначала в актовом зале, а потом на Луне». Особое внимание обрати на особенности управления в условиях пониженной силы тяжести. И свяжись с Аркадием Стругацким на предмет сценария документально-художественного фильма.

– У всей этой истории еще нет конца.

– Так вы же не с конца начнете писать, а с начала.

– Мы?

– Конечно, братья-то про луноходы почти ничего не знают. Поди плохо будет смотреться в титрах – «авторы сценария А. Стругацкий, Б. Стругацкий и В. Скворцова»? Прямо хоть алфавит по вам изучай."

"– Хм… какой-нибудь общественный консультативно-созерцательный совет… – икнул Брежнев, – в смысле совещательный… а что, не помешает. Небось предложишь туда своего Ефремова?

– А кого же еще? Можно, правда, поговорить со Стругацкими."

"Итак, первый вопрос – что лучше, фильм по книге или книга по фильму? Удачными бывали оба варианта, поэтому можно будет сделать комбинированный. Например, для начала короткая повесть в… наверное, лучше всего в «Юности». Жалко, что Дина Рубина еще слишком молодая и ничего написать не может. Впрочем, даже начав писать, она еще не скоро станет той язвительной матерщинницей, которая давно нравилась Антонову. Этот старый донжуан даже собирался съездить в Израиль, чтобы там с ней познакомиться! До сих пор собирается, но вряд ли поедет, он ведь не только бабник, но еще и лентяй. В общем, надо съездить в редакцию «Юности» и побеседовать с Борисом Полевым.

Потом по мотивам этой повести можно будет снять фильм, а затем уже по его мотивам написать роман. И наконец, финал – многотомная эпопея с подзаголовком «по мотивам реальных событий». Вот только кого бы подписать на такую работу? Повесть-то, наверное, и Стругацкие напишут, предварительный разговор с ними уже был, но вот с автором романа или даже серии таковых пока полная неясность. Ефремов отказался еще до того, как я ему это предложил, а кто там из мастеров остался? Как-то так сразу и не припомнишь.


Впрочем, не только редкая птица долетает до середины Днепра. Редкий план доживает до середины своего выполнения, и высший класс – это все поменять как надо, даже не приступая к реализации. У меня примерно так и получилось. Правда, не в результате моего озарения, а само собой.

Мне позвонил Ефремов.

– На ловца и зверь бежит, – сообщил он. – В данном случае зверь готов написать серию романов про советских роботов в космосе, начиная с Луны и заканчивая, кажется, планетами Сириуса. Зовут его Александр Петрович.

Я начал перебирать в уме всех известных мне писателей по имени Александр. Фадеев давно застрелился, а Иванов – который пародист – писать, кажется, еще не начал. А если и начал, то точно не романы. И он, насколько я помню, не Петрович. Гладков? Он вроде не фантаст, а мемуарист. Опа, кажется, понял!

– Выбегалло забегалло? – цитатой из «Понедельник начинается в субботу» уточнил я.

– Оно самое, только не забегалло, а звонилло. И, кстати, если у вас к Казанцеву отрицательное отношение, то это зря. В прошлом Антонова он был чуть ли не единственным известным писателем, поддержавшим меня во время травли после начала публикации «Часа быка». Ну, а что он Стругацких не любит, так это объяснимо. Вы бы полюбили авторов, ухитрившихся изобразить вас в виде такого героя?"

"Чуть позже я с некоторым сожалением вспомнил еще одно изречение, теперь уже Джонатана Свифта – «На свете нет ничего более постоянного, чем временное». Сожаление же было связано с тем, что название «Общественный консультативный совет при ЦК КПСС» слова «временный» не содержало, и, значит, этот орган мог исчезнуть, выполнив свою функцию, состоящую в генерации предложений по поводу новой программы партии. А мне этого не хотелось.

Председателем упомянутого совета стал Ефремов. Сам он сразу назвал себя «зицпредседателем» и предложил товарищам не стесняться в отстаивании самых сомнительных идей.

– Отвечать все равно буду я, – уточнил Иван Антонович.

– А мы с тобой, Витя, в случае чего поможем, как сможем, – мысленно добавил Антонов. Естественно, я, то есть Скворцов, тоже вошел в этот совет. А вообще он состоял из четырнадцати человек, шестеро из которых были довольно известными. Аркадий Стругацкий, директор института химфизики Семенов, артист Вячеслав Тихонов, введенный в совет по личному пожеланию Брежнева, посмотревшего на планшете «Семнадцать мгновений», и, по протекции Косыгина, его зять Джермен Гвишиани. Ну и мы с Ефремовым. Из оставшихся восьмерых я знал только бывшего своего завлаба. Вообще-то уболтать его было не так просто, но мне это удалось."

"– Ага, а живут при коммунизме пускай в коммуналках, чай, не баре, – встрял Антонов.

– Ну я-то там сколько жил, и неплохо. Не было поводов жаловаться. И вообще, ты слушай, там Аркадий что-то хочет сказать.

– Слово «креатив» имеет латинские корни, но многие посчитают его английским, в этот язык оно пришло куда раньше, чем в русский, – уточнил Стругацкий. – И почему бы нам не назвать кошку кошкой? То есть настоящий социализм – настоящим социализмом. То, что пока он не совсем настоящий, народ и так понимает независимо от наших слов. А слово «креативный» можно будет вводить в обиход постепенно, чтобы потом, со временем, использовать его в определении первой фазы коммунизма.

– Ставлю предложение товарища Стругацкого на голосование. – Ефремов прекратил прения, которым оставалось совсем немного до препирательств. – Так, девять голосов за, четыре против, один воздержался (это был Гвишиани). Принято. Переходим к следующему пункту. Слово для доклада о возможных препятствиях на пути к настоящему социализму предоставляется товарищу Скворцову."

"– У вас, насколько я понял, вообще народ с жиру бесится, так что это не показатель. Прямо какие-то натуральные «хищные вещи века» Стругацких. Неудивительно, что ты оттуда сбежал сюда. Удивительно, что один."

"– Виктор, вас случаем Демичев не покусал? А то как-то довольно похоже.

Такими словами Ефремов прокомментировал черновик моего выступления на съезде, который я ему подсунул на рецензию.

– Нет, это просто реализация моего понятия о диалектике. Любое событие надлежит рассматривать не само по себе, а в комплексе со временем и местом его свершения. Как и эту бумажку. Время – незадолго до полета на Луну, место – трибуна двадцать четвертого съезда. Вы думаете, мне больше заняться нечем, кроме как в поте лица писать всякую хрень, учитывая, что народ ее все равно читать не будет? А делегаты и не такое слышали, у них иммунитет. Леня сказал, что нужно поторчать на трибуне минут пять-шесть, что-то при этом изрекая, но желательно без выпендрежа, тогда есть вероятность, что в ЦК проскочу не только я, но и вы за компанию. Однако вам ничего подобного говорить нельзя, это отрицательно скажется на авторитете в массах.

– А на вашем, значит, не скажется?

– Тоже скажется, но гораздо слабее, ведь все будут иметь в виду, что мне скоро в полет. Ну, а после него можно будет уточнить, что в силу катастрофической нехватки времени я и писал текст, и зачитывал его без привлечения к процессу головного мозга, пользуясь исключительно спинным. От меня такое воспримут с пониманием.

– С Казанцевым и Стругацкими вы тоже собираетесь беседовать в подобном режиме?

– Нет, тут это не пройдет. Вы хоть уточнили, какие напитки предпочитает Александр Петрович по утрам? Встреча-то будет довольно рано. Вдруг он ваш любимый «Аист» на дух не переносит? Как Антонов в молодости.

– Я думал, вы шутите.

– Иван Антонович, какие тут могут быть шутки? То, что напишут эти трое, будут читать, в отличие от материалов съезда. И по-моему, большая разница – писать, вспоминая о божественном вкусе чего-нибудь этакого, или о рвотных позывах, которые удалось погасить только предельным напряжением силы воли.

У меня был план на всякий случай дать перед полетом большое интервью самым популярным писателям-фантастам. Не считая Ефремова, Иван Антонович и без того знал гораздо больше них. А в число этих самых популярных, кроме Стругацких, входил, к нашему с Антоновым удивлению, еще и Казанцев. Ну что ж, заодно, может, он и со Стругацкими помирится. Не оттого, что проникнется их идеями, а просто потому, что увидит, как к ним отношусь я. Сам Скворцов, конструктор лунных роботов, герой, лауреат, космонавт, приятель Брежнева и без пяти минут член ЦК. Благодаря своему выдающемуся чутью не сделать соответствующих выводов Казанцев ну никак не сможет.

Кстати, одно все-таки вызывало у меня беспокойство. Кажется, моя протекция не пошла на пользу братьям. Антонов в свое время читал оба варианта «Обитаемого острова» – и семьдесят первого, и девяносто второго года. Так вот, первый ему понравился хоть и совсем немного, но больше. А тут мы с духовным братом прочли исходный вариант, прошедший в печать почти без правок советской цензуры, и начали чесать в общем затылке. С нашей точки зрения, этот вариант был даже хуже второго. Ну сами посудите – разве это фамилия для Каммерера – Ростиславский? А вместо Сикорски там вообще фигурировал какой-то Павел Григорьевич с фамилий, которая нам даже не запомнилась. И кстати, откуда на Саракше взялись коммунисты и социал-демократы? Да и сам текст даже до второго варианта немного не дотягивал. Тоже шедевр, конечно, но все же не совсем такой.

– Тут, наверное, вот в чем дело, – предположил тогда Антонов. – В моем прошлом они писали, ни на секунду не забывая о грядущей цензуре, и подбирали слова так, чтобы смысл оказался спрятан поглубже. Получается, это полезно. А тут они творили, зная, что в случае чего с Главлитом будет говорить Ефремов, а если этого окажется мало, то и Скворцов. Вот и получились, например, «заключенные» вместо «воспитуемых». Вроде слова похожие, но должной глубины уже нет. Жалко, что им нельзя дать почитать вариант семьдесят первого года.

– А почему? – не понял я тогда. – Скажем, что это мой личный вариант цензуры. Пусть учатся у мастеров, которыми они стали у тебя, а здесь пока немного не дотягивают.

И вот, значит, я распечатал вариант семьдесят первого года. На местном принтере, представляющем собой электрическую печатную машинку с Октябриной при ней – задачей секретарши было вовремя вставлять новые листы.

– Стругацкие решили улучшить «Остров»? – спросила она, передавая мне папку. – По-моему, у них получилось. Не возражаете, если я второй экземпляр оставлю себе? А то когда это еще напечатают, да и, небось, не купить будет первое время. И вообще, вы не знаете, что они сейчас пишут?

– Да как-то не очень. Мы на днях встречаемся, вот тогда и спрошу. Но вам, вы уж извините, скажу, если только братья будут не против."

"– Ну вот, а некоторые еще сомневались, что может дать Луна человечеству. Один только раз туда слетал, и полнейшая позитивная реморализация! Прямо точно по Стругацким. Хорошо, что я на Марс не собираюсь, а то ты бы оттуда вернулся вообще не человеком, а натуральным ангелом небесным без страха и упрека."

"И раз уж в верхах решили расширить «Мечту» до НПО, заниматься она будет не только космосом. В идеале каждая нормальная советская семья должна иметь что-то с шильдиком «Мечта» и радоваться, как оно хорошо сделано, особенно по сравнению со всем остальным. А что хочет иметь каждая семья из предметов роскоши? Телевизор, магнитофон и какое-то средство передвижения. Мотоцикл, например, а те, кто позажиточнее, – и автомобиль. Хорошо, что мода на ковры уже потихоньку сходит, а то ведь я себе даже смутно не представляю процесс художественного вышивания. Кстати, до появления первых, пусть и донельзя убогих восьмибитных персоналок осталось совсем немного, так что и они пусть будут «Мечтами». Ну, а периодически напоминать забывчивым, что «Мечта» – это Скворцов, и они, как Ленин и партия, близнецы-братья, будут Ефремов, Стругацкие, Казанцев, Мартынов, Снегов и прочие, на установление доверительных контактов с которыми я не жалел и не жалею сил. Будь у меня хоть малая толика литературного дарования, ей-богу, сам бы написал что-нибудь этакое, волнующее и захватывающее, но к сожалению, подобным не отмечены ни я, ни Антонов. И значит, нам остается только паразитировать на тех, кто отмечен."

@темы: Понедельник начинается в субботу, «Обитаемый остров», «Хищные вещи века», Тьмускорпионь

---

Любопытно

[silent-gluk]

Здравствуйте, друзья! Сегодня состоялось очередное заседание ростовского КЛФ "Притяжение", на котором было 6 человек и обсуждались две литературные вещи: "Билет на планету Транай" Роберта Шекли и "Хищные вещи века" братьев Стругацких. Всем приятного прослушивания. С 1 час 20 минут — обсуждение ХВВ.

Отсюда: vk.com/video221669022_456239049

@темы: Видео, Ссылки, «Хищные вещи века»

---

Любопытно

[silent-gluk]

С.Лифанов о статье А.Первушина.

Обещанная разборка статьи Антона Первушина.
Точнее беглого, но интересного разбора Мира Полдня. Кстати, раньше не встречал такого адекватного и в общем хорошего обзора. Без излишеств, догадок и просей беллетристики. Но и не без недостатков и ошибок.
Именно об этом и поговорим.


Не буду придираться, что Мир Полдня начинается в СБТ, так как в принципе это так и есть. Хотя замечу, что есть блок рассказов относящийся к более раннему периоду, к 80-м годам ХХ века: неканоническая «Песчаная горячка», «Спонтанный рефлекс» (оба 80-е годы), «Чрезвычайное происшествие» (1989) и вошедший в корпус ПXXIIВ рассказ «Ночь на Марсе» (1986), в то время как СБТ это, как всем известно, 1991-й год.
СБТ разобрана подробно и очень квалифицированно и профессионально, для такого сжатого обзора. Но непонятно, почему Антон ни словом практически не упомянул ни ПНА, где действует новый тип фотонных планетолетов, С и ХВВ, где развернуто показана не только космическая экспансия (С), но и политическая и даже внутриполитическая обстановка пред-Полдня (С и ХВВ).
Хорошо — и вновь с уклоном в профессиональный интерес автора — сделан переход от пред-Полдня к полдню непосредственно.
Очень хорошо и четко описана политическая система Мира Полдня. Также кратко и полно (и что ценно без домыслов, которые так утомляет опровергать), автор описывает структуру «спецслужб» Мира Полдня. Порадовало упоминание Совета Новых Открытий Исследовательского надзора, предвестников КК-2. Столь же подробно и точно Антон разобрал систему воспитания и профессиональной ориентации, описал быт и рабочие будни людей Полдня. И – что тоже важно (и лично мне греет душу) – не забыл как многие, что «киберы» Стругацких (от дворников до космических кораблей позднего XXII века) не являются просто роботами в обычном понимании, а представляют собой квазорганизмы.
Но вот переходя к деталям, Антон допускает ряд неточностей и даже явных ошибок (или вольных допущений  )
Перечислю их и аргументирую.
1. «Из более поздних произведений … мы узнаем, что на смену «Д-космолетам» пришла «нуль-транспортировка», сделавшая в 22 веке вторым домом для человечества» (с) — Но из ЖВМ и ВГВ мы знаем, что нуль-Т используется только на Земле (в ЖВМ мельком упомянута еще Луна), а космос осваивается все теми же Д-звездолетами. Только не смену все же достаточно «медлительной» (видимо из-за недостаточной энергетики) сигма-Деритринитаци где-то в районе 40-х годов пришла более «быстрая» и эпсилон-Деритринитация, с помощью которой как раз и началась массовая экспансия человечества в Глакатику (упомянуты расстояния порядка 3000 парсек), в том числе и посредством ГСП. Никаких сведений о использовании нуль-Т в дальнем космосе (кроме косвенных, на уровне слухов о нуль-транспортировке человека с радуги на Трансплутон) или на других планетах в базовых текстах нет. (Предположу, что тут играет значение точность наведения на дальних расстояниях и взаимная миграция начальной и конечной точек перемещения. Либо энергетический фактор.)
2. «На Земле больше нет отдельных стран и межгосударственных границ, все ее жители — убежденные коммунисты» (с) — Все же термин «коммунисты» АБС упоминают только в пред-Полдне, а позднее им на смену приходит понятие «коммунар»
3.«…Совет Галактической Безопасности, который впоследствии основал институт «прогрессорства».» (с) СГБ упоминается Стругацкими лишь дважды – в ТББ и ОО. И говорить о том, что он «основал» институт прогрессорства слишком смело. Скорее прогрессорство было основано совместно Большим КОМКОНом и (возможно) КОМКОНом-2 на опыте Института Экспериментальной Истории. .
4. «В Мире Полдня на Земле и других планетах проживает пятнадцать миллиардов человек» (С на это счет существует несколько указаний в тексте, и численность названного населения колеблется от 20 до 15 млрд. Тема эта тоже интересная, и подробно исследована в работе Евгения Шкабарни.
5. О Гробовском: «Родился в 2036 году. Член Всемирного Совета, профессиональный звездолетчик, десантник. Налетал «более пятидесяти парсеков и побывал на десятке лун и планет»» (с) — Все же это не совсем верно, и до сих пор дата рождения Леондиа Андреевича — и некоторые факты его биографии — вызывают жаркие споры (верно, Костя Лучина). От себя хочу добавить бесспорное: Горбовский еще и Следопыт.
6. Называть Комова «один из создателей КОМКОНа» (с), «одним из первооткрывателей гуманоидной расы на планете Леонида» (с) мне не позволяет профессиональная гордость Фокина: ведь первый «контакт третьего рода» (попадание в объятия и ответный удар чем-то по лбу) состоялся именно между Борисом С. Фокиным и леонидяном. А «руководитель экологической группы по терраформированию планеты Ковчег» (с) как раз слишком мелко для «любимца доктора Мбоги», ведь как раз тут он и был открывателем ВЦ Ковчега и основным контактером с Малышом.
7. Так же хочется уточнить и то, что кроме перечисленного Атос-Сидоров еще и невольный участник контакта (?) с аборигенами на Пандоре («Беспокойство») и суперпрезидент КК-2 (ВГВ)
8. Саул: «Возможно, Репнин был метагомом (люденом)» (с) – Замечу. Что гипотезу о спонтанном метагомстве Саула выдвинул Михаил Шавшин в своей Хронологии, и следовательно Саул был первым метагомом в истории. .
9. «Марс и Венера были в 22 веке полностью терраформированы» (с) – Это не совсем точно, потому что в главе «Возвращение» («Самодвижущиеся дроги») показано, что терраформирование Венеры еще в самом разгаре.
10. «Это и боевой робот на орбите планеты Ковчег, на которой, между прочим, обитает загадочная негуманоидная цивилизация» (с) – не боевой а охранный, т.к. несет на себе всего 2 заряда.
11. «Считается, что это самая древняя раса во Вселенной, проявившая себя еще в те доисторические времена, когда материя была «примитивна»» (с) – Тоже просто отмечу, что Антон замечательно точно предсказал то, что высказано в т.н. гипотезе «Бондаренко-Лифанова» (Надо полагать, что Антон тоже читал «Понедельники» или совместил тексты «Извне» и Миром Полдня, что горит о глубоком погружении в материал.)
12. «Иногда на Землю наносят визиты наиболее «продвинутые» представители слаборазвитых рас, так поступил однажды легендарный Колдун — лидер радиоактивных мутантов Саракша.» (с) – Упомянув о дипломатической миссии голованов на Земле и редких визитах «продвинутых» представителей ВЦ, Антон забыл, что в ВГВ фигурируют семьи голованов издавна просто живущие на Планете.
Многие современные комментаторы по-новому интерпретируют утопию Стругацких. Дескать, Мир Полдня антиутопичен, он фашистский или даже апокалиптический. Но признайтесь, положа руку на сердце: вам совсем не хотелось бы жить в таком мире?.
13-15. Это просто замечания по подписям к иллюстрациям:
«Стебли» на заднем плане - это представители негуманоидной цивилизации планеты Ковчег» (с) – не "стебли", а «усы» и не «представители", а предположительно антенны для наблюдения за Малышом:
«В музее настоящего Охотника; справа - череп тахорга» (с) – Это не частный музей прогрессора (но не охотника) Корнея Яшма;
«Атомная ракета-колонна «Хиуса»» (с) — У «Хиусов» 5 «атомных» колонн.


Отсюда: vk.com/wall-211095585_1759

@темы: Ссылки, Беспокойство, Чрезвычайное происшествие, Извне, «Обитаемый остров», «Полдень, XXII век», «Путь на Амальтею», «Стажёры», «Хищные вещи века», «Волны гасят ветер», «Жук в муравейнике», «Страна багровых туч», Самодвижущиеся дороги, Песчаная горячка, Спонтанный рефлекс, Ночь на Марсе, Полдень XXII век (Возвращение)

---

А вот тоже интересная статья... Часть 2

[silent-gluk]

Утащено отсюда: magazines.russ.ru/novyi_mi/2010/9/am12.html

Опубликовано в журнале:
«Новый Мир» 2010, №9
ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА
МАРК АМУСИН
Избирательное сходство
Достоевский в мирах братьев Стругацких

Амусин Марк Фомич — литературовед, критик. Родился в 1948 году. Докторскую диссертацию по русской филологии защитил в Иерусалимском университете. Автор книг “Братья Стругацкие. Очерк творчества” (1996), “Город, обрамленный словом” (2003), “Зеркала и зазеркалья” (2008). Статьи публиковались в журналах “Время искать”, “Зеркало”, “Звезда”, “Нева”, “Знамя”, “Вопросы литературы”, “Новый мир”. Живет в Израиле.


Достоевский в мирах братьев Стругацких

Но время шло, мировоззренческие горизонты братьев Стругацких все больше затягивало дымкой умудренного скептицизма. И как-то так получалось, что они, обретая вкус к нестандартным вопросам, коллизиям, ракурсам, пытаясь вообразить варианты будущего, словно бы наталкивались на вешки — предвидения и предостережения, — которыми загодя разметил это пространство Федор Михайлович.

В “Хищных вещах века” писатели набрасывают сценарий тупикового развития человеческого сообщества. “Страна дураков”, где развертывается действие повести, — яркая иллюстрация мыслей Достоевского об опасности безграничного изобилия и комфорта при отсутствии духовной перспективы. Пресыщенные вещами и едой, безнадежно потерявшие смысл жизни, тамошние обитатели занимаются вандализмом, пускаются в самоубийственные приключения, спиваются или с головой погружаются в виртуальные электронно-наркотические миры.

В этой же повести впервые отчетливо проявляется черта поэтики Стругацких, объективно сближающая их с великим русским психологом. Достоевский охотно использовал детские образы и мотивы для заострения своих смысловых построений. Достаточно вспомнить девочку, обращающуюся в “продажную камелию” в больном сознании Свидригайлова, и несчастных детей пьяницы Мармеладова (“Преступление и наказание”), другую “девочку лет восьми”, перевернувшую душу героя рассказа “Сон смешного человека”, маленького страдальца Илюшу Снегирева из “Братьев Карамазовых” и, в качестве квинтэссенции “детского” символизма Достоевского, — рассуждение Ивана Карамазова о мировой гармонии и слезе ребенка. Достоевский умело и целенаправленно пользовался образом страдающего дитяти как тараном — для разрушения читательской “защиты”, для прободения толщи равнодушия, комфортного душевного эгоизма, рассудочности.

Интересно, что братья Стругацкие тоже часто вводят детские образы — с повышенной смысловой нагрузкой — в свои реалистико-фантастические сюжеты. В “Далекой Радуге” отношение к детям становится оселком, на котором проверяются зрелость и альтруизм общества в целом и моральные качества отдельных его членов. В “Хищных вещах века” судьбы мальчиков, Лэна и Рюга, потенциальных жертв разбушевавшегося общества потребления, означивают символическое перепутье, на котором оказалось человечество.

Продолжается эта линия и дальше — в “Малыше”, в “Пикнике на обочине” (Мартышка). И так до “Жука в муравейнике”, о котором речь пойдет отдельно. Конечно, Стругацкие далеки от “жестокого реализма” Достоевского, программно надрывающего читательскую душу зрелищем детских страданий. Они просто фокусируют на детях проблемы большого, взрослого мира, причем проблемы эти получают дополнительную остроту и философско-педагогический окрас.

Итак, Стругацкие обретают все большую художественную и интеллектуальную зрелость, проблематика их произведений становится многомернее и тоньше. А “дух Достоевского” по-прежнему витает над ними, порой “конденсируясь” на страницах их книг. Взять хотя бы одно из вершинных их достижений — повесть “Улитка на склоне”. Здесь завораживающе яркие фантастические описания сплетаются с сатирой, размышления о путях развития цивилизации соседствуют с приключениями и пограничными ситуациями в духе философии экзистенциализма. И посреди этой густой, напряженной виртуальной реальности нет-нет да и звучат отголоски рефлексии Достоевского. Помните, рассказчик в “Записках из подполья” задирал своих воображаемых собеседников, а заодно и будущих преподавателей научного коммунизма: “Тогда-то — это все вы говорите — настанут новые экономические отношения, совсем уж готовые и тоже вычисленные с математическою точностию, так что в один миг исчезнут всевозможные вопросы, собственно потому, что на них получатся всевозможные ответы. Тогда выстроится хрустальный дворец. <…> Конечно, никак нельзя гарантировать (это уж я теперь говорю), что тогда не будет, например, ужасно скучно”.

Достоевский, устами своего героя, возражает против неуклонности социальных законов, провозглашаемых “материалистами”, против арифметической калькуляции потребностей и проявлений человеческой природы. Стругацкие в “Улитке” вторят по-своему “подпольному человеку”, разве что несколько снижая его пафос и добавляя сарказма. Один из персонажей повести, живущий в бюрократизированном и насквозь фальшивом мире Управления, говорит:
“В последнем своем выступлении, обращаясь ко мне, директор развернул величественные перспективы. <…> Если хотите знать, все будет снесено, все эти склады, коттеджи… Вырастут ослепительной красоты здания из прозрачных и полупрозрачных материалов, стадионы, бассейны, воздушные парки, хрустальные распивочные и закусочные! Лестницы в небо! <…> Библиотеки! Мышцы! Лаборатории! Пронизанные солнцем и светом! Свободное расписание!”

Похоже на конспект упований самих Стругацких пятилетней всего давности. Но теперь они переводятся в пародийный регистр. Наивному энтузиасту возражает скептик: “Я же тебя знаю. И всех я здесь знаю. Будете слоняться от хрустальной распивочной до алмазной закусочной. Особенно если будет свободное расписание. Я даже подумать боюсь, что же это будет, если дать вам здесь свободное расписание”. Хрустальный дворец сведен к функциональному уровню общепитовской точки, к тому же тупиковой.

Писатели теперь признают, что главное — в подробностях, в тонких механизмах перехода, “скачка из царства необходимости в царство свободы”.
И обнаруживают здесь зияние. Остается совершенно непонятным, каким образом возникновение “новых экономических отношений” подавит низменные стороны человеческой природы и разовьет высшие.

Стругацкие становятся с возрастом трезвее, скептичнее, но отнюдь не утрачивают вкуса к постановке и анализу масштабных мировоззренческих вопросов. Свидетельством тому — роман “Пикник на обочине”, в котором авторы как раз внимательнейшим образом, пусть и в привычном фантастическом ракурсе, рассматривают мироощущение рядового человека, горизонт его жизненных ожиданий, субстанцию его надежд и “хотений”. Все это, конечно, на модели лихого сталкера Рэда Шухарта. Образ этот связан с “достоевской” проблематикой опосредованно, но несомненно.

С одной стороны, история Шухарта становится в изложении Стругацких очередной инвективой против капитализма, против стремления к наживе и шкурного интереса как главных жизненных стимулов. Авторы впечатляюще изображают деградацию незаурядной личности в условиях суженного и искаженного спектра мотиваций. Рэду нужно поддерживать семью, обеспечивать ее материальное благосостояние — и ради этой приватной цели он, обретаясь в “мире наживы”, готов идти на все, рискуя и своей жизнью, и уж тем более такой абстракцией, как общее благо.

Однако есть в изображении и второй план. Рэд Шухарт олицетворяет бунт индивида против Системы и системности, против стремления обуздать, обкорнать человеческую натуру и загнать ее в прокрустово ложе порядка и подчиненности. Его азартному, авантюрному характеру претит аккуратно отсиживать по сорок часов в неделю на рабочем месте за умеренную зарплату, зная при этом, что кто-то наверху срывает большие куши. Все это переплетается во внутреннем монологе Рэда, когда он оказывается рядом с Золотым шаром, исполняющим, согласно легенде, самые заветные желания: “Но как же мне было сталкерство бросить, когда семью кормить надо? Работать идти? А не хочу я на вас работать, тошнит меня от вашей работы, можете вы это понять? Если человек работает, он всегда на кого-то работает, раб он — и больше ничего, а я всегда хотел сам, сам хотел быть, чтобы на всех поплевывать, на тоску ихнюю и скуку…” Это явно перекликается с мыслями “подпольного человека”: “Я не приму за венец желаний моих — капитальный дом, с квартирами для бедных жильцов по контракту на тысячу лет. <…> Уничтожьте мои желания, сотрите мои идеалы, покажите мне что-нибудь лучше, и я за вами пойду. <…> А покамест я еще живу и желаю, — да отсохни у меня рука, коль я хоть один кирпичик на такой капитальный дом принесу!”

Стругацкие в этом романе не изменяют своему старому антисобственническому, антииндивидуалистическому кредо. Но — усложняют его параметры, убеждаясь в том, как глубоко укоренен в человеческой природе принцип “Своя рубашка ближе к телу”. Кстати, здесь, в “Пикнике”, писатели впервые пытаются наметить образ “положительно прекрасного человека”, противостоящего окружающему его грязно-безобразному миру. Ведь образцовые герои их раннего творчества — Быков и Юрковский, Жилин и Горбовский, Крутиков и Кондратьев — проявляли свои прекрасные качества на столь же лучезарном жизненном фоне. В “Пикнике” очень любопытным образом появляется на полях сюжета фигура советского ученого Кирилла Панова, который вскоре погибает после похода в Зону, но остается в сознании Рэда как “луч света”, как смутный идеал бескорыстия, преданности науке (а не “счету текущему”) и попросту человечности. Конечно, фигура эта дана очень пунктирно, чуть ли не апофатически, Кирилл (“святой человек”, как называет его Рэд) произносит в повести не больше десятка фраз. Тем не менее Стругацким удается этими скупыми средствами создать удивительно привлекательный образ, напоминающий об обаянии — хоть и гораздо более “явленном” — князя Мышкина.

Прежде чем расстаться с “Пикником”, нужно сказать несколько слов о трансформации романа в сценарий фильма Тарковского “Сталкер”. Трансформацию эту осуществили сами Стругацкие, но под явным влиянием режиссера, который не только отчетливо исповедовал христианство, но и находился под сильным влиянием Достоевского. Шухарт в фильме изменился до неузнаваемости. В сценарии именно с ним парадоксальным образом сопрягаются качества высокой духовности, проповедь добра и смирения, резиньяция, уход от соблазнов и иллюзий “материальной цивилизации”. Сотрудничество Стругацких с Тарковским, художником изначально, по личностному складу им не близким, принесло оригинальные творческие плоды, отмеченные близостью к проблематике Достоевского.

А теперь обратимся к “Жуку в муравейнике” — ведь фраза из повести стала, как уже говорилось, “триггером” всего этого рассуждения. Особенно запоминается финал повести, где начальник всемирной службы безопасности — КОМКОНа — Сикорски убивает прогрессора Льва Абалкина по подозрению в том, что тот — агент, пусть и невольный, загадочных пришельцев-Странников. В этой трагической коллизии нет правых и виноватых. Сикорски действует из лучших побуждений, он озабочен безопасностью и благом всех землян, и на его плечи давит огромная ответственность. Стругацкие, однако, намеренно сохраняют амбивалентность ситуации. Истинная природа Абалкина так и остается неясной, а значит, его жизнь приносится как жертва на алтарь общего блага — быть может, зря (уж не говоря о том, что субъективно он ни в чем не виновен).

Авторы очень тонко накладывают на образ Абалкина “детские” коннотации — он один из группы “подкидышей”, рождение которых сопряжено с тайной и потенциальной угрозой. Он изначально находится в положении “без вины виноватого”. Он волею обстоятельств оказывается объектом эксперимента, задуманного, быть может, не на Земле, на нем лежит неизбывная тень подозрения и печать изгойства.

В этой крайне сложной, “сконструированной” ситуации нелегко уловить какую-то связь с экзистенциально-метафизическими построениями Достоевского. Тем не менее она есть. В сущности, финальная коллизия “Жука в муравейнике” отсылает к знаменитому рассуждению Ивана Карамазова о “слезе ребенка” и мировой гармонии. Оправдана ли эта самая мировая гармония, если она зиждется на несправедливости по отношению хотя бы к одному члену человеческого сообщества (то, что этот “член” — младенец, придумано Иваном для усиления и заострения тезиса)? И тот же самый вопрос в неявной форме звучит в повести Стругацких. Допустимо ли обеспечивать безопасность планеты Земля ценой убийства невиновного — субъективно, а может быть и объективно?

Понятно, что ставить так вопрос в практической плоскости немыслимо. Во все времена, при любом режиме и при любой погоде практические соображения “блага большинства” имели приоритет перед правами отдельной личности и милосердием по отношению к ней. Но ведь и Иван Карамазов, разговаривая с Алешей, разбирает не конкретные случаи. Он метит в фундамент мироустройства, он поверяет реальность “божьего мира” максималистским идеалом. Иван отказывает в моральном оправдании гармонии, допускающей насилие и несправедливость по отношению к хотя бы одному-единственному младенцу, — и “возвращает билет”. Мы помним, что Иван Карамазов таким образом “бунтует” против перспективы мессианского взаимного всепрощения и примирения, славящего Божественный промысел в конце времен. Можно счесть его позицию экстремистской, риторически заостренной, не совпадающей с позицией самого Достоевского (и это, конечно, так — Алеша тут же приводит в качестве контраргумента всеискупляющее самопожертвование Христа) — но выражена она с редкостной силой и проникновенностью.

И у Стругацких открытый финал повести возвещает, среди прочего, о том, что мессианские времена не настали и в основе той счастливой и достойной жизни планеты, которая составляет угадываемый фон приключенческого сюжета, лежит неизбывная ущербность. Последнюю можно трактовать как первородный грех, как “отягощенность злом”, а можно — и как принципиальную информационную недостаточность.

Можно перевести этическую коллизию “Жука” в познавательную плоскость и сказать, что Стругацкие здесь признают ограниченность суверенного человеческого разума перед лицом загадок и вызовов бытия, бесконечности вселенной. Ни Сикорски, ни Бромберг, ни Каммерер, ни все мудрые члены Мирового совета не способны найти единственно правильное решение в “пограничной ситуации”. Не приближаются ли здесь стойкие и бескомпромиссные рационалисты-шестидесятники — о, невольно и разве что полуосознанно — к провозглашенной Достоевским формуле “Смирись, гордый человек”?

Осталось поговорить о последнем прозаическом опыте автора Братья Стругацкие — о романе “Отягощенные злом”. Произведение это, сложно сконструированное, многоуровневое, наполненное разноплановыми культурными реминисценциями и аллюзиями на текущие — перестроечные — события, не назовешь большой творческой удачей. Однако роман весьма показателен в плане духовной эволюции братьев Стругацких и состояния, в котором писатели пребывали на этапе своего движения, оказавшемся финальным… А угадываемые в тексте переклички с Достоевским особенно значимы — и одновременно полемичны.

Смысловой стержень романа — идея повторяющихся в истории человечества явлений / перевоплощений Христа. Нет нужды напоминать, какую роль образ Иисуса Христа играл в мировоззрении Достоевского. Он был для писателя фокусной точкой бытия, смыслом и оправданием человеческой жизни, средоточием духовной красоты и блага. В одном из писем (1854 г.) писатель нашел удивительно яркое и лаконичное выражение для своей “христоцентричности”: “…если б кто мне доказал, что Христос вне истины и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной”.

А теперь взглянем на то, как “работают” с этим вечным образом, с этой квинтэссенцией религиозно-этических представлений и упований братья Стругацкие.

В романе образ Христа предстает в нескольких ипостасях. Первая из них — фигура Учителя, пророка и проповедника из Иудеи первого века Новой эры, соотносимая с евангельским прототипом. Давая собственную историософскую трактовку легендарных событий, Стругацкие сочетают уважение к преданию — никаких насмешек и вульгарных модернизаций — с последовательно рационалистским подходом. Схема конкретных обстоятельств места и времени, психология, социология — и никаких чудес, ничего трансцендентного. Учитель, Рабби исторической линии “ОЗ” — добрый, мудрый, проницательный и мужественный человек, стремящийся направить людей на пути любви и справедливости. Стругацкие наделяют его лишь одним из ряда вон выходящим признаком: “…Он все знал заранее. Не предчувствовал, не ясно видел, а просто знал”. Он сознательно выбирает “крестную муку”, чтобы привлечь к своей проповеди внимание народа, — “не оставалось Ему иной трибуны, кроме креста”. Но подвиг его оказывается напрасным.

Современная версия вечного образа — великий педагог Георгий Анатольевич Носов. Ему приданы черты “положительно прекрасного человека”, при этом вполне посюстороннего, от мира сего, без каких-либо атрибутов божественности. Он одарен глубоким и тонким пониманием человеческой природы, талантами социального психолога, антрополога, культуролога. Он воплощает собой “социологию добра”. Но главное его качество — абсолютное милосердие, распространяющееся на всех без исключения людей. Именно оно раскалывает окружающих на его злобных врагов и беззаветных последователей.

С образом Георгия Анатольевича связана прямая реминисценция из Достоевского. Приведенные чуть выше слова из его письма о Христе эхом откликаются в “Отягощенных злом”. Один из окружающих Г. А. “апостолов” так говорит о своем Учителе: “Г. А. бог. Он знает истину. И если даже ваша паршивая практика покажет потом, что Г. А. оказался не прав, я все равно буду верить в Г. А. и смеяться над вашей практикой, и жалеть вас в минуту вашего жалкого торжества...” По сути, одно и то же, с легким семантическим сдвигом: на место слова “истина” поставлен “опыт”.

(Заметим, что на этом череда воплощений не кончается. У Г. А. по ходу сюжета обнаруживается сын, вождь гонимой Флоры, и в нем тоже проглядывают черты учителя, проповедника, подвижника.)

Но нам нужно поговорить еще об одной ипостаси вечного образа, присутствующей в романе. Это — Демиург (он же Гончар, Кузнец, Гефест, Птах, Яхве…) — существо трансцендентной природы, явившееся на Землю, чтобы каким-то образом изменить рутинное течение событий. Стругацкие тут дают весьма вольную отсылку к представлениям гностиков о божестве низшего ранга, творение которого принципиально ущербно, дефектно. И все же парадоксальным образом Демиург, согласно художественной логике повествования, — еще одно воплощение Христа, а его пребывание в человеческом мире — очередное Пришествие.

Разумеется, соединяя в одной фигуре черты божества гностической традиции и героя евангельского предания, Стругацкие бесшабашно идут против всех канонов христианства и уж тем более удаляются от позиции Достоевского, видевшего в Иисусе полноту божественно-человеческого совершенства, сияние безупречной нравственной красоты. Однако, продолжая сопоставление образных систем авторов, легко прийти к выводу: Демиург в романе — это Христос, парадоксально соединившийся с Великим инквизитором из поэмы Ивана Карамазова. Любовь и милосердие его “отягощены знанием”, трагическим знанием об инерционной, едва ли поддающейся исправлению человеческой природе, о неискоренимой склонности людей использовать свободу во зло, для разрушения и саморазрушения, о том, что без использования “власти, чуда и авторитета” человечество и ход истории не изменить. Поэтому в своих странных экспериментах он демонстрирует порой “жестокие чудеса”. Поэтому ищет контактов и, может быть, сотрудничества с “могущественными организациями” (читай — с “силовыми структурами”).

К пониманию истинной природы и трагизма этого образа призывает героя-рассказчика ближайший соратник Демиурга, Агасфер Лукич: “Не мог же я не заметить на этих изуродованных плечах невидимого мне, непонятного, но явно тяжкого креста. <…> Да в силах ли я понять, каково это: вернуться туда, где тебя помнят, чтут и восхваляют, и выяснить вдруг, что при всем том тебя не узнают! Никто. Никаким образом. Никогда. Не узнают до такой степени, что даже принимают за кого-то совсем и чрезвычайно другого. <…> Да в силах ли понять я, каково это: быть ограниченно всемогущим?”

В итоге можно сказать: “Отягощенные злом” — развернутая и замысловатая вариация на темы исторических судеб христианства, “подражания Христу”, насущности и недостаточности чисто теологического подхода к “спасению мира”. Это — арьергардный бой, который дают уставшие (как Демиург), во многом разочаровавшиеся провозвестники гуманистического преображения человечества. О, теперь они прекрасно видят наивность и самонадеянность своих упований четвертьвековой давности. Они признают значимость религиозной веры, важность высокого, надмирного, трансисторического идеала для такого преображения. Им намного понятнее христианские убеждения и душевные порывы Достоевского. Но полностью принять их они не могут
и остаются при своем старом кредо светского гуманизма: “…что никаких богов нет и нет демонов, и нет магов и чародеев, что ничего нет, кроме человека, мира и истории”. Просто теперь они понимают, что действовать в этом мире и в этой истории, менять их к лучшему — дело необычайно сложное и, быть может, безнадежное.

…Мне кажется, сказанного в этой статье достаточно, чтобы признать: Стругацкие в своих футурологических путешествиях и поисках действительно постоянно оказывались вблизи смысловых “гравиконцентратов”, порожденных за век до них гением Достоевского. Их словно магнитом втягивало в поле антиномий и противоречий, в котором обреталось сознание великого писателя: между горячей верой и скептическим рационализмом, между этическими императивами и житейской реальностью, между историческими закономерностями и свободой…

В этом, пожалуй, нет ничего удивительного. Если обратиться к тем особенностям творчества Достоевского, о которых говорилось в начале статьи, — острой идеологической ангажированности, масштабности смысловых построений, сочетании экзистенциальной напряженности с устремленностью в будущее и с социальной проективностью — то кого бы мы назвали продолжателями традиции Достоевского в российской литературе, особенно советского периода? То-то и оно, найти их не так легко. Ну, Леонов, в каком-то смысле Эренбург, Солженицын, ну, отдельными своими сторонами Трифонов и Битов. И Стругацкие занимают свое место в этом недлинном перечне — как бы это ни казалось странным. Избирательное типологическое сходство, во всяком случае, присутствует.

Однако дело, думаю, не ограничивается частичным пересечением интеллектуальных интересов и “горизонтов видения” этих авторов. Возможен и более общий, дополняющий ракурс воззрения на поднятую здесь тему.

При всем разительном различии исходных позиций есть в мировоззрении Достоевского и Стругацких существенно общая черта: стремление к солидарности, мечта о преодолении розни, о воцарении в человеческом сообществе дружеских, братских отношений. В этом пункте сближаются и ценностные парадигмы социализма и христианства, традиционно оппонировавшие друг другу.

Достоевский считал, что религия и социализм несовместимы, непримиримо враждебны. Ход истории, особенно советской, как будто подтвердил его мнение — и в то же время показал, что между ними существует немало общих точек. Сегодня и христианство (в понимании Достоевского), и социализм в его гуманистической версии противостоят могучим энтропийным силам и тенденциям, действующим внутри цивилизации: равнодушию, безответственности, потребительству и обессмысливанию жизни.

Может быть, пришло время двум этим началам, связанным неравнодушием к “человеческому проекту”, объединить усилия в деле, о котором писал Сент-Экзюпери: “Есть лишь одна проблема — одна-единственная в мире — вернуть людям духовное содержание, духовные заботы”.

@темы: Ссылки, Сталкер, Параллели, Литературоведение, Понедельник начинается в субботу, «Полдень, XXII век», «Стажёры», «Хищные вещи века», «Жук в муравейнике», «Далёкая Радуга», Улитка на склоне, «Малыш», Отягощенные злом, «Пикник на обочине»

---

Благородные доны советской литературы

[silent-gluk]

Оригинал взят у ЖЖ-юзера dikypanda в Благородные доны советской литературы

В канун дня рождения Бориса Стругацкого его ученик писатель Михаил Веллер — о том, кем были простые и знаменитые братья для огромной страны

Ох и здоровые же они были ребята! Сто девяносто два росточку и плечи под шестидесятый размер. Молва утверждала, что норма Аркадия была полтора литра коньяку. После этого он мог изящно и здраво рассуждать о литературе.

На одном из литературных совещаний в доме творчества «Комарово», когда речь держал Аркадий Стругацкий, в кучке куривших за открытыми дверьми вдруг пробормотали:

— Давайте-ка потише, ребята. Пока Аркадий в рыло не въехал. Он это может.

.. Аркадий Натанович Стругацкий родился в Ленинграде в 1925 году. Борис — в 1933-м. Восемь лет разницы — естественная причина, чтобы младший брат, опекаемый в мальчишеской жизни старшим, сформировался под его влиянием. А позднее, когда с возрастом положение уравнивается, образ мыслей и все мировоззрение оказывается общим.

При этом Аркадий был филологом-японистом, референтом-переводчиком и послужил в погонах не один год — на самых восточных рубежах. (Заметим, что элементы японского колорита, детали и термины, обряды и оружие вошли в русскую литературу последних десятилетий именно с его легкой — тяжелой? — руки.) Борис же по специальности, напротив, звездный астроном и большую часть жизни проработал в Пулковской обсерватории. Аркадий был чубат, усат, сиповат и крут. Что оттеняла лукаво-мудрая улыбка, дружелюбные манеры, негустые волосы и лопоухие уши Бориса.

Одевались они как заштатные советские инженеры. Эти фланелевые рубашки, эти нейлоновые куртки, эти кроличьи ушанки и поношенные штаны... Ничего от небожителей, от блеска звезд. И квартирки по хрущевским малогабаритным стандартам в спальных районах. Автомобиль «запорожец» достойно завершит портрет гения в интерьере.

Высокий стиль. Быть, а не казаться. Гений не нуждается в атрибутике и аффектации. И не определяется оценкой официальных инстанций либо их зеркального отражения — профессиональной тусовки.

В таком уже далеком 1966 году молодежь, которую сейчас назвали бы «продвинутой», читала трех авторов и тем гордилась: Брэдбери, Лем, Стругацкие. «Трудно быть богом», непревзойденная по чистоте и изяществу иронично-романтического стиля книга, сделала их знаменитыми. «Понедельник начинается в субботу» превратил Стругацких в кумиров бесчисленных НИИ и КБ, студентов и лаборантов. «Улитка на склоне» привлекла эстетствующих снобов и утонченных интеллектуалов.

«Разночинная интеллигенция» — вот как на сто лет раньше был бы определен главный читатель Стругацких. Сливки среднего класса, мозги и совесть страны. Те, кто в оппозиции власти, при этом веря в добро и в свои силы.

Что поразительно: поколения меняются, время течет, а Стругацкие находят читателей в каждой взрослеющей генерации, и остаются с ней, и не исчезают с прилавков.

А сильна художественная составляющая. Поэтическое начало. Стальной стержень сюжета, о котором они столько повторяли своим ученикам. Прозрачный язык, как чистой воды кристалл. Живые характеры, смачные фразы — и спокойная мудрость без зауми.

«Ну а потом? Когда вы победите своих врагов? И установите справедливый режим? Что вы тогда будете делать? Сладко жрать? — Да! Тогда мы будем сладко жрать, и пить, и веселиться, и свободно наслаждаться жизнью! Мы это заслужили, черт возьми! — Вот именно. А дальше-то что? — Простите? Я вас не понимаю, сеньор. А чего же еще?» Этот диалог был обращен к нам — сорок лет спустя впилившимся в этот политкорректный и цивилизованный мир — вымирающий без цели и идеи. И не говорите, что вас не предупреждали!

Как они работают вдвоем? Утверждалось единичными посвященными: один сидит за машинкой и стучит по клавишам, иногда сопровождая появление текста чтением вслух. Второй лежит на диване, или пьет кофе в кресле, или расхаживает с сигаретой. Иногда вставляет свою фразу или абзац, продолжая мысль и сцену соавтора. Через несколько страниц или через час-полтора они меняются местами. Стиль, интонация, ход действия — един для обоих. От прямых ответов о технологии соавторства Стругацкие всегда уклонялись. Говорили лишь, что предварительно долго обсуждают и согласовывают все по телефону: Аркадий жил в Москве, Борис — в родном Ленинграде.

Еще при советской власти в разных городах возникали их клубы фэнов и играли в их книги. Больше никто из советских писателей этим похвастаться не мог.

Любая их книга начинается как игра. Необременительная условность, развлекающая сказка. И вдруг звучит фраза, и ты понимаешь, что началось уже — настоящее. «Румата стянул перчатку и с размаху треснул ею жеребца между ушами.

— Ну, мертвая! — сказал он по-русски. Была уже полночь, когда он въехал в лес».

Проходит время, и ты обнаруживаешь, что тот легкий сказочный мир остался в тебе и обрел жесткость: это наш, реальный мир в одной из своих глубинных сущностей, открытой талантом Художника.

Второе место в рейтинге живого цитирования всей русской литературы занимает роман братьев Стругацких «Трудно быть богом». На первом — «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». На третьем — «Мастер и Маргарита». Четвертое — Горе от ума». Если кто не знал. И это не мода. Тому уже многие десятилетия.

Ни один более из советских писателей этой эпохи нового слова в русский язык не ввел. Слово «сталкер» слышали? «Пикник на обочине» стал устойчивым оборотом.

Ни один современный им советский писатель столько не переводился. Сотни изданий на всех цивилизованных и менее цивилизованных языках мира: точное число трудно поддавалось учету (были на то причины). Они могли быть богаты — но ВААП (Всесоюзное агентство по авторским правам) СССР забирало в пользу государства 97 процентов (!) гонораров.

Для официальной критики они не существовали. Одни завидовали их блеску и славе, другие полагали «настоящую литературу» в форме исключительно «критического реализма» в пику реализму «социалистическому». За кусок казенного пирога литераторы жрали друг друга живьем, и брезгливые насмешливые Стругацкие держались в стороне от «литературного процесса».

Между ними и их читателями никогда не стояло чужих мнений и государственных приманок. А в читателях была половина всей молодой интеллигенции страны. Та половина, у которой лоб был повыше, а шоры на глазах поменьше. Потом молодая интеллигенция становилась немолодой, и к читателям добавлялось новое поколение повзрослевших школьников.Их язык доставлял наслаждение, сюжет затягивал, а мысль заставляла думать. Студенты, инженеры и врачи, юристы и журналисты — слой, из которого в нормальных странах формируется элита, — перекидывались фразами Стругацких, как паролем.

.. Это началось в 1962 году. Несколько ранних повестей и рассказов не выбивались из общего потока советской фантастики, хлынувшего с хрущевской оттепелью. Долгие годы до того фантастика была под запретом. Никакие отклонения от генеральной идеологической линии не приветствовались — ни насчет будущего, ни насчет настоящего.

Прорыв! Первый спутник Земли — советский! Первый человек в космосе — наш! Коммунистическое завтра всего человечества уже недалеко! Короче, советские космические корабли забороздили просторы Вселенной, сея конфликт хорошего с лучшим.

И тут выходит небольшая повесть А. и Б. Стругацких «Попытка к бегству». В которой космический перелет сугубо условен и не играет никакой роли. Просто нормальные люди попали из одного мира в другой. А один из людей сбежал в будущее из фашистского концлагеря. Как? А не важно. А в конце, устыдившись своего дезертирства, беглец возвращается обратно и погибает в бою.

По нервам — с оттяжкой. Нету вам в будущем светлого будущего, и в других мирах нету, и в других эпохах. И драться за счастье и справедливость, драться с фашизмом и мразью всех мастей и обличий тебе придется всегда и везде. Вместо приятного отдыха в благоустроенном светлом завтра, ага.

То была эпоха, когда написать честную рецензию на книгу было все равно что написать на нее донос.

Стругацкие никогда не писали фантастику (в расхожем понимании). Стругацкие писали жесткие и пронзительные антиутопии. Единственные в глухой и непробиваемой советской империи — они умудрились быть свободными меж всех пишущих.

Под уцененной этикеткой «фантастика» они выскальзывали из загородок и границ в пространство неподцензурного анализа человека и истории. Антиутопия была запрещенным жанром: никакого вольнодумства, партия укажет и предскажет сама все нужное! Но... «фантастика», юношество, облегченный жанр, Жюль Верн, понимаете...

Заодно с партией и цензурой Стругацкие (уже как побочный эффект) обманули серьезных критиков и уважающих свое самомнение «авторитетных читателей»: э-э-э, фантастика — это недолитература. Такова магия лейбла для быдла, уважающего свою «культурность» и искренне считающего свои пропотевшие от умственных усилий подмышки солью земли.

А в 1973-м разразился международный скандал с «Гадкими лебедями», невесть как попавшими на проклятый Запад и там опубликованными. И вот уже из всех журналов публиковал Стругацких только молодежно-научпоповский «Знание — сила», и книги по пять лет ждали очереди в издательствах.

«Работая над этой повестью, мы пришли к выводу о невозможности коммунизма», — сказали они в «Хищных вещах века», вышедших в 1965-м. Написанная чуть не полвека назад — это пророческая книга, жестокая и непримиримая. Предсказана и повальная наркомания, и экстрим как единственный способ ощутить остроту бесцельной жизни, и самоубийственный тупик существования ради потребления.

А еще их всегда любили за несгибаемость, за жесткий и активный оптимизм. Герои Стругацких всегда дрались за то, во что верили. Дрались с такой убежденной силой, что победа была неизбежна. Даже если она выходила за рамки книги.

<sub>Фото: РИА НОВОСТИ; ИТАР-ТАСС

отсюда</sub>

Примечание Сам Веллер себя писателем никогда не называет. [dikypanda]

@темы: История, Ссылки, «Трудно быть богом», «Хищные вещи века», Перепост, Попытка к бегству, «Пикник на обочине»