Продолжаем делиться впечатлениями тех, кто увидел в Фильме нечто великое.
Оригинал взят у ЖЖ-юзера _o_tets_ в
"Трудно быть богом" Алексея Германа. Часть I. Красота. Грязь. Юмор. Страх"Трудно быть богом" Алексея Германа - поразительно красивый фильм. Из множества эмоций, которые я нес в себе, выходя из кинотеатра, эта была главной. Остальным требовалось отстояться, чтобы превратиться в мысли и формулировки - хотелось помолчать, отдохнуть, подумать. Вспомнить.
Меня обязательно спросят, какой эпизод мне показался особенно красивым. Отправление нужды в кадре? Вывалившиеся потроха дона Рэбы? Ослиный член крупным планом? Или, может быть, я люблю смотреть на хлюпающую грязь, которую тоннами завозили в чешский замок Точник специально для съемок? Все эти удивительно однообразные претензии, которые можно в изобилии прочитать в откликах на фильм, несостоятельны изначально, потому что метят не в мастерство художника, а в избранную им палитру, фактуру холста, выбранную тему. Так же пожимали плечами люди, рассматривая "бельгийские" полотна Ван Гога. Зачем он рисует растоптанные башмаки? Зачем эти коричневые лица? На это же неприятно смотреть. Разве это – тема для искусства?
Вчера, например, я слышал, как кто-то позади меня сказал: «Ну и художник! Он рисует задницу коня, вместо того чтобы рисовать его спереди». Мне это замечание даже понравилось. (из письма Ван Гога брату Тео)Можно начать объяснять, почему едоков картофеля нельзя рисовать в манере прерафаэлитов, а задница коня может быть необходимой для создания правдивого и живого пейзажа. А можно попробовать объяснить красоту – в данном случае фильма Германа. Отталкиваясь от того, что красота - это гармония и притягательность.
много текста
Фильм открывается просторным пейзажем - крупным планом населенного, дышащего, незнакомого и смутно родного мира. "Это не Земля. Это другая планета..." - обыденно и чуть устало звучит за кадром голос Алексея Германа и с этих первых нот проваливаешься в фильм с головой и веришь ему уже до конца. Показывают город, в городе идет жизнь. Видишь пику всадника, чей-то зад в дыре сортира.
Толстый мужик пробирается куда-то, тяжело дышит, зачем-то зачерпывает грязь с земли - и вдруг ты узнаешь его, знаешь, что все это непостижимым образом угадано - и был такой мужик много лет назад - в Пскове? в Коломенском? - одетый именно в эту мешковатую одежду. И был именно такой город, и крепостная стена, и мужик так же остановился и схватился рукой за землю. Но потрясение от узнавания не успевает зафиксироваться - на экране разворачиваются драматические и гнусные события - и чем дальше в это вглядываешься, тем больше понимаешь: "нет, это не Земля, это другая планета. И все же это – мы, это – правда, это где-то было, это - могло быть". Досадно за зрителя, который не почувствовал, просмотрел, не увидел чуда рукотворного мира - а чудо не может быть некрасивым! - и ханжески поморщился, и запомнил только голую задницу и грязь.
Красота фильма не только в иррациональной притягательности и своеобразной гармонии Арканара, красота – в зрелом и свежем мастерстве его создателя, которое проявляется во всем – в выстроенности каждого кадра, в движениях камеры. Подробного рассмотрения и восхищения заслуживает операторская работа Владимира Ильина и Юрия Клименко. Фильм черно-белый, но немонохроматичный, в нем обнаруживается множество оттенков. Изображение разнообразно, - то мягко размыто и уведено почти в сепию, то контрастно, резко, густо. Румата снят не так, как мужик из пролога и понятно, что это не случайность.
Вот Румата едет в седле и освещает тлеющей лучиной туман арканарских болот. Мы следим за огоньком лучины, а потом камера начинает почти биться по его доспехам, как притороченная, - и мы подробно разглядываем шипастую хищную перчатку, чуть забрызганные грязью латы, стремя, бок коня... Бок вдруг всхрапывает и подается в сторону. А вот мальчик, которого ведут в Веселую башню, смотрит в камеру долгим и пронзительным взглядом. А вот слякотный простор и льет дождь – такой желанный и очищающий после клаустрофобии помещений и бесконечных лиц. Вот в камеру оглянулся человек - мужчина это или женщина? - у него странное, но значительное лицо - отталкивающее и красивое одновременно. А вот готовится отъехать телега - и то, что в изумительный пейзаж вдруг - вроде бы неуместно влезает и исчезает рукоятка меча? булава? – снова делает изображение живым и естественным.
Финал фильма – и снова крупный план – и вселенское спокойствие. Белый снег засыпал Арканар.
***
И все же тему грязи, дерьма, трупов собак (спокойно! в фильме животных не мучают) обойти не удается – слишком многим она застит глаза и мешает разглядеть еще хоть что-нибудь. И вроде бы столько раз говорилось о жуткой антисанитарии средневековых городов – можно вспомнить и страшные эпидемии, пропалывавшие Европу, и нечистоты, выливаемые прямо из окон на улицу... Нет, не работает. "Почему столько грязи в кадре?!" Можно лишь посоветовать внимательно перечитать Стругацких, в отходе от которых упрекают Германа.
"- Отвратительная вонь, - с чувством сказал Румата.
- Да, ужасная, - согласился дон Тамэо, закрывая флягу. - Но зато как вольно дышится в возрожденном Арканаре!"
"Мы забыли брезгливость, нас устраивает посуда, которую по обычаю дают вылизывать собакам и затем для красоты протирают грязным подолом"
"Огни светильников с трудом пробивались сквозь туман испарений, как в большой и очень грязной парной бане"
"Они спустились к свалке и, зажимая носы, пошли шагать через кучи отбросов, трупы собак и зловонные лужи, кишащие белыми червями. В утреннем воздухе стоял непрерывный гул мириад изумрудных мух"
Все отсюда – даже трупы собак. И еще много, много цитат. Даже выражаясь фигурально, земляне у Стругацких постоянно поминают грязь.
"А ведь ходим по краешку трясины. Оступился - и в грязь, всю жизнь не отмоешься. Горан Ируканский в "Истории Пришествия" писал: "Когда бог, спустившись с неба, вышел к народу из Питанских болот, ноги его были в грязи"
"Если бог берется чистить нужник, пусть не думает, что у него будут чистые пальцы..."
Каких декораций требуют от фильма? Какого мира?
***
Последнее, что я, начитавшись рецензий, ожидал от фильма, так это то, что я буду смеяться. Но я смеялся неоднократно! При всей мрачности мира Германа в нем есть смешное - иногда – в диалогах - что-то оставлено и от юмора Стругацких. Чаще - в ситуациях. Безобразный солдат (по сюжету - гнусный убийца) - заглядывает в камеру и вдруг улыбается беззубой улыбкой кретина – не хочешь, а ухмыляешься вместе с ним. Слуга Руматы запихивает в уши грязные тряпки, чтобы не слышать саксофонных упражнений хозяина.
Герман утверждал, что его "Хрусталев, машину!" – на самом деле трагикомедия и гоголевская Россия. Вспоминая этот фильм, с удивлением замечаешь, что абсурдного юмора там действительно немало – и придурковатый Федя Арамышев, и "Либерти, блядь!" и кот, испугавшийся рыбины в ванной и, наконец, финальный проезд генерала со стаканом портвейна на голове. Все это делает воздух пригодным для дыхания, но смеяться не получается, потому что очень жутко. "Трудно быть богом", на который было откровенно страшно идти после рецензий, упоминавших пытки, резню, натурализм, скотскую человеческую природу и беспросветный пессимизм автора, оказался сравнительно не страшным. Подобного сцене с изнасилованием генерала – и по натурализму – и, главное, по безысходному ужасу, отхватывающему зрителя, вываливающегося вместе с генералом из воронка – снег, пустота и равнодушный смех ментов – вы здесь не увидите. Тот, кто выдержал "Хрусталева", может уже не бояться вообще ничего.
Да, количество насилия зашкаливает, есть две сцены с вываливающимися внутренностями, но - почти не трогает. Тут и подмеченный Умберто Эко технический прием – "обильное использование длинных кадров, создающих у нас чувство, будто смотрим из отдаления (и даже как будто бы из другого пространства, и нас-то изображаемое не касается) " – и, то, что при всей реальности арканарского мира, мы не воспринимаем увиденное в масштабе один к одному. В "Хрусталеве" – мы понимаем, чувствуем кожей, что это – чистая правда, относящаяся конкретно к нам, это было в нашей стране всего шестьдесят лет назад и реально до сих пор. С "Трудно быть богом" - не так. Если и есть что-то слегка бутафорское в этом сверхдостоверном мире - так это дегтеобразная кровь на лице Руматы и отрезанные головы в конце фильма. А ведь Герман, с его перфекционизмом и стремлением к жизненной правде, мог снять все так натурально, что нашлись бы поседевшие от страха - с него бы сталось показать нам настоящих мертвецов из морга. Но подобной задачи не ставилось. Режиссер решил не переключать все внимание зрителя на расчлененку
Пожалуй, единственная страшноватая сцена - та, где непосредственные ужасы остаются за кадром. Румата видит окровавленный кол и слышит, как равнодушно, даже одобрительно, со смешками, ему рассказывают, как при помощи кола казнят проституток. Контраст работает. Мы видим глаза Руматы, и как у него шевелятся волосы - но нет, не от ужаса, – от дыма костров.
"Трудно быть богом" Алексея Германа. Часть II. "Зачем он извратил Стругацких?!"
"Трудно быть богом" Алексея Германа. Часть III. Благородный дон Румата