Поначалу Аркадий попал во 2-ое Бердичевское пехотное училище (в 1942 г. переведено в Актюбинск). Училище готовило общевойсковых средних командиров. Срок обучения - 6 месяцев, вместо 2-х лет в мирное время. Было обучено 4 потока курсантов 1924, 1925 и частью 1926 годов рождения. В каждом потоке от 2 до 2,5 тысяч человек.
В июне 1943 г. Аркадия переводят в Ставрополь-на-Волге, в Институт иностранных языков КА (объединение военных факультетов Московского педагогического института и Института востоковедения уже свершилось 12 апреля 1942 г.).
читать дальше
Незаметно пролетели три с половиной месяца, и началось обратное перебазирование ВИИЯ в столицу. Приказ об этом вышел ещё на излете Сталинградской битвы, 31 января 1943 года, а теперь уж и Курская миновала, и промелькнул вслед залетом дождливый сентябрь с заморозками по ночам, и облетела листва в городском саду, и потянулась по великой реке на маленьком буксире старая, ржавая, пропахшая рыбой и солярой черная баржа, на которую погружены были и сами курсанты, и весь их немногочисленный скарб, и вся библиотека института - изрядное количество грубо сколоченных ящиков с книгами и папками. Плыли долго. Уже и снежок порою начинал падать. А осень выдалась ветреной, сырой и холодной, так что в Москве было даже здорово, когда их заставили идти пешком от Южного порта до Таганки - шесть, а то и восемь километров. И согрелись, и столицу увидели от окраины до центра...
А место, где занимались поначалу и куда поселили всех иногородних - это было довольно новое здание школы в 5-м Котельническом переулке, в двух шагах от Таганской площади, на высоком берегу реки. В такой невероятной близости от Кремля, что поначалу просто не верилось. По утрам во время зарядки они сбегали вниз по щербатому булыжнику крутого склона и дальше по асфальту набережной, всё ближе и ближе к самому сердцу Родины, но только до Зарядья - потом поворачивали назад, потому что и при въезде на Красную площадь, и под мостом на Кремлевской набережной стояли специальные патрули...
Вообще ситуация была такая: никто не обязывал курсанта жить в казарме. Но и не было принципиальной разницы между углом в тесной коммуналке и койкой на втором ярусе в школьном спортзале. Хотелось иметь хоть крошечную, но свою конурку, и он искал такой вариант, выкраивал на него деньги. Например, вместе с другими торговал излишками своего пайка на рынке у только что открытой станции метро Бауманской. ВИИЯКА был местом блатным, и курсантский паек там сильно превышал норму, выдаваемую по рабочей карточке. В день выдачи пайков народ ехал в Лефортово с чемоданами, и потом эти же чемоданы раскладывали на рынке для торговли...
Да, он называл японский язык «страшной гарпией», да, он роптал на тяготы учёбы и воспринимал каждую сессию как личную катастрофу. Но на самом-то деле учиться ему было намного легче, чем многим другим. Начнём с того, что ещё в Ставрополе многих быстро отсеяли с японского отделения: люди оказались физически неспособны рисовать иероглифы, а их надо именно рисовать, а не писать. Позднее тоже был изрядный отсев - далеко не каждый способен уместить в своей голове такой объём чужеродной информации. Стругацкому всё это было дано от природы. У него был талант к языкам и жгучий интерес ко всему необычному, странному, новому. У него вообще была масса талантов. Не особо усердствуя, он учился лучше многих, почти лучше всех. Одни, как говорится, задом брали, такие, как Спицын (он этого не скрывал), Аркадий же - исключительно головой. Нет, не то чтобы уж совсем легко ему всё давалось. Так не бывает. Элементарная добросовестность требовалась. И зубрежка была необходима, но в том-то и вся штука, что он запоминал и соображал быстрее и лучше. Ну да, часто попадал на губу. Это было вообще не оригинально. Все сидели, но он чаще. И пока остальные там курили да ковыряли в носу, он времени зря не терял. Допустим, дали двое суток, докладываешь старшине. И тот говорит: «На, получи «лапшу» на двое суток». Это были такие узкие бумажные ленты с иероглифами. И «японцы» их повсюду таскали с собой. Ну, не в кино, конечно, но, например, в трамвае запросто могли достать и учить. Это жестоко было - у них и у «китайцев»...
Стругацкий проучился в ВИИЯ шесть лет, по окончании войны готовили специалистов основательно. Но поначалу даже установленный для института трехгодичный срок обучения, как правило, не соблюдался. Подготовка велась по сокращённым программам, направленным на быстрейшее практическое овладение иностранным языком. Немалую помощь в этом деле оказывали преподавателям адъюнкты и остававшиеся слушатели старших курсов. Всё для фронта, всё для победы! И за три года выдали на поля сражений две с половиной тысячи военных переводчиков. Перед войной ещё сам Биязи шутил: «С переводчиками, товарищи, у нас не плохо, а средне - между плохо и очень плохо». И ведь наладил процесс, как надо!
Кроме шуток: за два года человека выучивали японскому или даже китайскому языку. Я не поверил, спрашивал специалистов. Те, кто помоложе, выражали некоторый скепсис: халтура, мол, разговорный уровень, а научиться читать за такой срок невозможно в принципе. Исключено. Но старики подтверждали: «Да, вот такие у нас были учителя, и потом, мы же люди советские: партия приказала - выполняй!»...
Деление на отличников, хорошистов и слабых студентов формально считалось главным фактором при распределении на языковую практику в 1945-1946 годах. Но фактически этот ответственный политический вопрос решал сам генпрокурор Вышинский. Конкретно в ВИИЯ его представителем являлся А.А. Пашковский - в последующие годы большая величина в японистике. Отличники Лева Лобачев (лучший в группе) и Боря Петров были его любимыми учениками, да и по службе ничем себя не запятнали. Вот их двоих и отправили в Японию, переводчиками на Токийский процесс. Безумие это было - отправлять мальчишек-недоучек допрашивать премьер-министра и всех высших чинов! Но серьёзные переводчики из старых харбинских ребят работа ли на процессе в Хабаровске, где судили командование Квантунской армии. Там многих повесили, да и переводчиков некоторых расстреляли. Не доверяли им. А мальчишкам из ВИИЯ доверяли. Их ещё в Москве направили на работу в НКГБ и обоим выдали знаменитые лубянские корочки.
Итак, Спицына ещё полугодом раньше, как не самого успевающего, по заявке Генштаба командировали в Маньчжурию. Остальных на практику отправляли семестром позже - в начале 1946-го. Томку, теперь уже Редько - в спецзону для военнопленных в Потьме, в печально знаменитые мордовские лагеря для политзаключенных. Аркадия, как далеко не худшего, но разгильдяя - в Казань, в такую же спецзону.
Почему не в Японию? Признаем честно, Япония ему не светила по многим вполне понятным причинам, но бойцам невидимого фронта ещё и повод достойный требовался. И тут, думается, не последнюю роль сыграла скандальная история с его отчеством. Доподлинно известно, что на момент явки в Ташлинский райвоенкомат в 1942 году в паспорте у него было записано: Стругацкий Аркадий Николаевич. Паспорт той поры не сохранился, конечно, но сохранилась учетно-послужная карточка в военном архиве, а в таких документах разночтений не бывает. Дальше можно фантазировать. Конечно, от Ленинграда до Вологды, а потом от Вологды до Ташлы любые документы можно было потерять двадцать раз, а, получая новые, назвать такое отчество, какое больше нравилось. Но есть и другая гипотеза.
Анна Сергеевна Шершова вспоминает, как Александра Ивановна Стругацкая сама рассказывала ей, что договорилась об отчестве с милицией при оформлении паспорта сыну осенью сорок первого, потому что страшно было, блокада уже началась. Фашисты почти на окраинах города, они реально могли оккупировать Ленинград. Подобный поступок представляется мне вполне естественным и оправданным для Александры Ивановны, вот только знал ли обо всём Натан Залманович, а если знал - ох как это на него непохоже!
Так вот, в начале сорок шестого - практика-то любая проходила по линии МГБ, - лубянские буквоеды и докопались до истины. Аркадий получил комсомольский выговор за то, что переделал отчество. Заставили оформить новый паспорт. И уж какая там Япония! В Татарию, дорогой товарищ! А в Татарии было страшно. Там АН впервые своими глазами увидел настоящий концентрационный лагерь. Военнопленных за людей не считали. Это была планета Саула из будущей «Попытки к бегству». И зловонные бараки, и джутовые мешки на голое тело по морозу, и котлован с копошащимися человеческими существами, и этот жуткий кашель, передаваемый по цепочке, - такое нельзя придумать. И невозможно забыть. Вернувшись из разных лагерей, они не рассказывали подробностей даже друг другу. Некоторые молчат до сих пор. Или не имеют сил говорить, потому что им становится плохо от воспоминаний.
Но эмоции эмоциями, а это была работа и действительно очень полезная практика. Нужно было чётко следовать инструкциям, например, такой: «При допросе пленных не исключается возможность ложных показаний с целью дезинформации нашего командования. В связи с этим от допрашивающего офицера и военного переводчика требуется повышенная бдительность и тщательная перепроверка показаний пленного». Это было интересно, это был настоящий детектив! Молодость перемалывала всё и во всем находила хорошее.
Жизнеописание заимствовано с сайта клуба ВИИЯ