Текст большой, так что на несколько дней его хватит...
АЛЕКСАНДР НЕКЛЕССА
Политология будущего. Стругацкие: футур-текст и российский контекст
Неклесса Александр Иванович
(1949, Москва) — член бюро Научного совета «История мировой культуры» при Президиуме РАН, председатель Комиссии по социальным и культурным проблемам глобализации, руководитель Группы ИНТЕЛРОС <www.intelros.ru>;.
Живет в Москве.
Письмо в бутылке
Вдруг что-то случилось с современным механизмом: стрелки, секундная, минутная и часовая, закрутились с невероятной скоростью, словно в бессмысленной гонке, а в рамке дней недели стало выскакивать одно за другим: понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье, понедельник, вторник, среда, четверг…
Василий Аксенов
От иных сновидений непросто отрешиться, но криптографическая заноза может послужить стимулом эволюции.
Творчество людей — пульс и ртуть настоящего, прошлое — каталог проб и ошибок, грядущее — чертеж, меняющийся в процессе работы. История не есть исключительно искусство чтения хроник: ее живое тело, суть и добродетели — продвижение в будущее ради обретения настоящего.
читать дальше
Стал ли мир последних поколений лучше? В чем-то, на какой-то срок, да… Новейшая история, однако, изобилует разочарованиями — умонастроения по формуле «наше будущее тяжелее нашего прошлого и пустее настоящего» (Ключевский) присутствовали в прошлом и в позапрошлом веке, хотя превалировал энтузиазм индустриальной революции, экспансии цивилизации, могущества просвещенного homo sapiens. Все же с какого-то момента сомнения в прогрессе нарастают, разочарования множатся, планка опасений повышается, возникает жанр антиутопии. А после мировых войн наряду со всплесками техногенной эйфории вызревает обширная ревизия человеческого и метафизического статуса, отразившаяся в переоценке коммунистического эксперимента, дискуссиях о новом мировом порядке, коррупции протестантской этики, теологии после Освенцима.
Возможно, токи мерцательной аритмии — неизбежное следствие трансформаций. На рубеже 60-70-х годов солнце светило ярко: совершался грандиозный социокультурный переворот, определяемый как «мировая революция» (Иммануэль Валлерстайн)[1. «Мировая революция 1968 г. <…> продолжалась на протяжении двух десятилетий и закончилась крахом коммунистических режимов в 1989 г.» (Wallerstein Immanuel. After Liberalism. New York, «The New Press», 1995; Валлерстайн Иммануэль. После либерализма. М., «Эдиториал УРСС», 2003, стр. 106).], «вступление в фазу новой метаморфозы всей человеческой истории» (Збигнев Бжезинский)[2. «Наша эпоха не просто революционная: мы вошли в фазу новой метаморфозы всей человеческой истории. Мир стоит на пороге трансформации, которая по своим историческим и человеческим последствиям будет более драматичной, чем та, что была вызвана французской или большевистской революциями» (Brzezinski Zbigniew. America in the Technetronic Age. — «Encounter», Vol. XXX. № 1. January 1968, р. 16. Цит. по: Максименко В. И. Происходит ли «глобализация»? — Pro et Contra. Том 4. 1999, № 4, стр. 96).], «великий перелом» (Рикардо Диес-Хохлайтнер). Россия в ипостаси СССР, не сумев опознать калибр перемен, прогуляла урок, упустив некий судьбоносный шанс.
Тектоника тех лет включала контркультурную революцию и постиндустриальный передел, формирование Третьего мира и мутацию суверенитетов, переход от инженерного габитуса к информационно-финансовой, цифровой культуре, от административной вертикали к сетевой организации и от линейного, «прогрессистского» социального горизонта — к извилистому маршруту, ведущему к дисперсному обществу. Менялись масштаб, сложность, риски цивилизации, преображалась сама пропись миростроительства, обесценивая коммунистические экзерсисы и разрушая линейную просвещенческую перспективу.
Траектория СССР — нечто иное. Изменения в Советском Союзе, отчасти откликаясь на эманации мирового переворота, выражали дух перемен в том смысле, что страна переживала оттепель: обновление, связанное с энергетикой ХХ съезда, с возможностью жить, говорить, писать, снимать кинофильмы несколько свободнее, чем до той поры. Социальный оптимизм, порой чрезмерный, присутствовал тогда — в шестидесятые. Отразился он и в программе КПСС, объявившей задачу построения коммунизма близкой к завершению, и в поднявшем образ «физика» специфическом очаровании НТР, отраженном у Стругацких в «Понедельнике…». Все это влияло на настроения в лишенной многих других удовольствий стране.
При всех турбулентностях шестидесятые годы представляются временем рукотворных очарований, островком социального оптимизма, быть может, его последней волной — десятилетием футурологических сюрпризов и апогея технонауки: прорыв человечества в космос (Гагарин) — в начале десятилетия, полет на Луну (Армстронг) — в конце. Но правда и то, что замаячившие на горизонте миражи имели неспокойную природу. Те же шестидесятые — это не только ракеты, доставлявшие людей в космос, но Берлинский и Карибский кризисы, это и убийство Кеннеди, Вьетнам, китайская «культурная революция», шестидневная война, доктрина Брежнева...
Конец 60-х обозначил апофеоз и рубеж модернити на Западе, на Востоке же иллюзии ностальгически окрашенного мира «комиссаров в пыльных шлемах», позолоченного десятилетия «социализма с человеческим лицом», грезы о новой «весне народов» развеивались, замещаясь твердеющей скорлупой «реального социализма». Вскоре СССР поразил ступор — заработал сырьевой амортизатор, началось бронзовение семидесятых, нарастал пафос борьбы с интеллектуальным оживлением, социальной дерзостью, самостоятельностью, инакомыслием, включая марксистское. В элитарном и массовом сознании распадалась одна из схем просвещенческого прогресса. В 1968-м предтеча Стругацких, Иван Ефремов публикует антиутопию «Час быка». И тогда же, после ввода войск в Чехословакию терпит крах первая попытка Алексея Германа снять фильм «Трудно быть богом».
Конфликт с нетерпением истории отразился в ретроспективном меме «застой», но ощущение цивилизационного транзита у столь чутких людей, как писатели, к тому же фантасты — то есть люди с нелимитированным воображением, наличествовало. У Стругацких было необычное чутье, особая зоркость или, если не будет звучать слишком пафосно, странный дар провидения. Достаточно вспомнить аллюзии, возникавшие post factum при сравнении повести «Пикник на обочине» либо фильма «Сталкер» с образами чернобыльской катастрофы. Подобные, да и более значимые соответствия — равно как прозрение очертаний какой-то иной, сумеречной эпохи, — можно найти также в других произведениях братьев.
Парадоксально, что цензура сыграла здесь в некоторых ситуациях позитивную роль. Цензура принуждала активировать потенции эзопова языка, расшивая одномерность политологических схем.
Пожалуй, максимальное число переделок пришлось на долю написанной в конце шестидесятых «оптимистической повести о контакте»[3. Закавыченные фразы курсивом — цитаты из произведений, авторских комментариев и воспоминаний Стругацких. Здесь — Стругацкий Борис. Комментарии к пройденному. СПб., «Амфора», 2003. В дальнейшем на цитаты из «Комментариев к пройденнному» в тексте статьи библиографические ссылки не делаются. Ссылки на остальные тексты Стругацких, кроме тех случаев, где это особо очевидно, даны по первопубликациям.] (согласно изначальному замыслу братьев) — «Обитаемый остров». Список замечаний к первой редакции, сделанных Главлитом (цензурой) и редакциями (по свидетельству Бориса Стругацкого, авторами было внесено 980 изменений), включал такие позиции, как «подчеркнуть наличие социального неравенства в Стране Отцов», «затуманить социальное устройство» и даже откровенное «чем меньше аналогий с СССР, тем лучше»[4. Страна Отцов — первоначальное и возвращенное после 1991 года авторской волей название безымянного государства планеты Саракш — в «цензурной» версии 1971 года анонимное правительство именуется Огненосными Творцами, а не Неизвестными Отцами. (Прим. ред.)]. Социальный строй на Саракше, становясь невнятным, обретал многозначность. И, кажется, этим была оказана определенная услуга Стругацким — недаром, когда появилась возможность опубликовать бесцензурное издание, ряд внесенных в текст изменений остались. Сказанное не означает, что я сторонник цензуры, просто так уж легли карты.
В итоге, синтезировав черты антисоветской антиутопии и карикатурно-мрачного капиталистического строя с элементами фашизации — своего рода «железной пяты», повесть оказалась письмом в бутылке, брошенным в будущее. Вспоминается прозорливое замечание Льва Троцкого, размышлявшего над вероятностью «возникновения нового эксплуататорского класса из бонапартистской и фашистской бюрократии»[5. «Если допустить, однако, что нынешняя война вызовет не революцию, а упадок пролетариата, тогда остается другая альтернатива: дальнейшее загнивание монополистского капитализма, его дальнейшее срастание с государством, и замена демократии, где она еще сохранилась, тоталитарным режимом. Неспособность пролетариата взять в свои руки руководство обществом действительно могла бы привести в этих условиях к возникновению нового эксплуататорского класса из бонапартистской и фашистской бюрократии. Это был бы <…> упадочный режим, знаменующий закат цивилизации». (Троцкий Лев. СССР в войне. — «Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)», 1939, № 79-80).]. Мысль была высказана в одной из последних работ: «СССР минус социальные основы, заложенные Октябрьской революцией, это и будет фашистский режим»[6. «Противоречия между социальными основами, заложенными революцией, и характером касты, выдвинутой вырождением революции, есть не только неоспоримый исторический факт, но и движущее начало. На это противоречие мы опираемся в своей борьбе за низвержение бюрократии. Тем временем некоторые ультра-левые уже договариваются до абсурдов вроде того, что для низвержения бонапартистской олигархии следует пожертвовать социальными основами СССР. Они не догадываются, что СССР минус социальные основы, заложенные Октябрьской революцией, это и будет фашистский режим». — Троцкий Лев. Мелкобуржуазная оппозиция в Рабочей Социалистической Партии Соединенных Штатов. — «Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)», 1940, № 82-83.]. Именно эклектика, коктейль в одном флаконе из антисоветской и антикапиталистической критики с привкусом «новой тирании, невидимой и зачастую виртуальной»[7. «Рождается новая тирания, невидимая и зачастую виртуальная, которая в одностороннем порядке и неустанно навязывает свои собственные законы и правила… Жажда власти и собственности не знает границ. В системе, которая имеет тенденцию уничтожать все препятствия на пути увеличения прибыли, все хрупкое… беззащитно перед интересами обожествленного рынка, который становится единственной властью… За такой позицией кроется отказ от этики и отторжение Бога. К этике начали относиться с определенной пренебрежительной насмешкой. Она считается контрпродуктивной, слишком человеческой, потому что превращает деньги и власть в понятия относительные. Возникает ощущение исходящей от нее угрозы, ибо она осуждает манипулирование и унижение личности…» (Father Francis. Evangelii Gaudium: Apostolic Exhortation on the Proclamation of the Gospel in Today’s World (24 November 2013) . Цит. по: ).] (папа Франциск) предопределили актуальность текста Стругацких в наши дни.
В этом смысле здесь действительно были заложены элементы «политологии будущего».
Политология будущего. Стругацкие: футур-текст и российский контекст
Неклесса Александр Иванович
(1949, Москва) — член бюро Научного совета «История мировой культуры» при Президиуме РАН, председатель Комиссии по социальным и культурным проблемам глобализации, руководитель Группы ИНТЕЛРОС <www.intelros.ru>;.
Живет в Москве.
Письмо в бутылке
Вдруг что-то случилось с современным механизмом: стрелки, секундная, минутная и часовая, закрутились с невероятной скоростью, словно в бессмысленной гонке, а в рамке дней недели стало выскакивать одно за другим: понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье, понедельник, вторник, среда, четверг…
Василий Аксенов
От иных сновидений непросто отрешиться, но криптографическая заноза может послужить стимулом эволюции.
Творчество людей — пульс и ртуть настоящего, прошлое — каталог проб и ошибок, грядущее — чертеж, меняющийся в процессе работы. История не есть исключительно искусство чтения хроник: ее живое тело, суть и добродетели — продвижение в будущее ради обретения настоящего.
читать дальше
Стал ли мир последних поколений лучше? В чем-то, на какой-то срок, да… Новейшая история, однако, изобилует разочарованиями — умонастроения по формуле «наше будущее тяжелее нашего прошлого и пустее настоящего» (Ключевский) присутствовали в прошлом и в позапрошлом веке, хотя превалировал энтузиазм индустриальной революции, экспансии цивилизации, могущества просвещенного homo sapiens. Все же с какого-то момента сомнения в прогрессе нарастают, разочарования множатся, планка опасений повышается, возникает жанр антиутопии. А после мировых войн наряду со всплесками техногенной эйфории вызревает обширная ревизия человеческого и метафизического статуса, отразившаяся в переоценке коммунистического эксперимента, дискуссиях о новом мировом порядке, коррупции протестантской этики, теологии после Освенцима.
Возможно, токи мерцательной аритмии — неизбежное следствие трансформаций. На рубеже 60-70-х годов солнце светило ярко: совершался грандиозный социокультурный переворот, определяемый как «мировая революция» (Иммануэль Валлерстайн)[1. «Мировая революция 1968 г. <…> продолжалась на протяжении двух десятилетий и закончилась крахом коммунистических режимов в 1989 г.» (Wallerstein Immanuel. After Liberalism. New York, «The New Press», 1995; Валлерстайн Иммануэль. После либерализма. М., «Эдиториал УРСС», 2003, стр. 106).], «вступление в фазу новой метаморфозы всей человеческой истории» (Збигнев Бжезинский)[2. «Наша эпоха не просто революционная: мы вошли в фазу новой метаморфозы всей человеческой истории. Мир стоит на пороге трансформации, которая по своим историческим и человеческим последствиям будет более драматичной, чем та, что была вызвана французской или большевистской революциями» (Brzezinski Zbigniew. America in the Technetronic Age. — «Encounter», Vol. XXX. № 1. January 1968, р. 16. Цит. по: Максименко В. И. Происходит ли «глобализация»? — Pro et Contra. Том 4. 1999, № 4, стр. 96).], «великий перелом» (Рикардо Диес-Хохлайтнер). Россия в ипостаси СССР, не сумев опознать калибр перемен, прогуляла урок, упустив некий судьбоносный шанс.
Тектоника тех лет включала контркультурную революцию и постиндустриальный передел, формирование Третьего мира и мутацию суверенитетов, переход от инженерного габитуса к информационно-финансовой, цифровой культуре, от административной вертикали к сетевой организации и от линейного, «прогрессистского» социального горизонта — к извилистому маршруту, ведущему к дисперсному обществу. Менялись масштаб, сложность, риски цивилизации, преображалась сама пропись миростроительства, обесценивая коммунистические экзерсисы и разрушая линейную просвещенческую перспективу.
Траектория СССР — нечто иное. Изменения в Советском Союзе, отчасти откликаясь на эманации мирового переворота, выражали дух перемен в том смысле, что страна переживала оттепель: обновление, связанное с энергетикой ХХ съезда, с возможностью жить, говорить, писать, снимать кинофильмы несколько свободнее, чем до той поры. Социальный оптимизм, порой чрезмерный, присутствовал тогда — в шестидесятые. Отразился он и в программе КПСС, объявившей задачу построения коммунизма близкой к завершению, и в поднявшем образ «физика» специфическом очаровании НТР, отраженном у Стругацких в «Понедельнике…». Все это влияло на настроения в лишенной многих других удовольствий стране.
При всех турбулентностях шестидесятые годы представляются временем рукотворных очарований, островком социального оптимизма, быть может, его последней волной — десятилетием футурологических сюрпризов и апогея технонауки: прорыв человечества в космос (Гагарин) — в начале десятилетия, полет на Луну (Армстронг) — в конце. Но правда и то, что замаячившие на горизонте миражи имели неспокойную природу. Те же шестидесятые — это не только ракеты, доставлявшие людей в космос, но Берлинский и Карибский кризисы, это и убийство Кеннеди, Вьетнам, китайская «культурная революция», шестидневная война, доктрина Брежнева...
Конец 60-х обозначил апофеоз и рубеж модернити на Западе, на Востоке же иллюзии ностальгически окрашенного мира «комиссаров в пыльных шлемах», позолоченного десятилетия «социализма с человеческим лицом», грезы о новой «весне народов» развеивались, замещаясь твердеющей скорлупой «реального социализма». Вскоре СССР поразил ступор — заработал сырьевой амортизатор, началось бронзовение семидесятых, нарастал пафос борьбы с интеллектуальным оживлением, социальной дерзостью, самостоятельностью, инакомыслием, включая марксистское. В элитарном и массовом сознании распадалась одна из схем просвещенческого прогресса. В 1968-м предтеча Стругацких, Иван Ефремов публикует антиутопию «Час быка». И тогда же, после ввода войск в Чехословакию терпит крах первая попытка Алексея Германа снять фильм «Трудно быть богом».
Конфликт с нетерпением истории отразился в ретроспективном меме «застой», но ощущение цивилизационного транзита у столь чутких людей, как писатели, к тому же фантасты — то есть люди с нелимитированным воображением, наличествовало. У Стругацких было необычное чутье, особая зоркость или, если не будет звучать слишком пафосно, странный дар провидения. Достаточно вспомнить аллюзии, возникавшие post factum при сравнении повести «Пикник на обочине» либо фильма «Сталкер» с образами чернобыльской катастрофы. Подобные, да и более значимые соответствия — равно как прозрение очертаний какой-то иной, сумеречной эпохи, — можно найти также в других произведениях братьев.
Парадоксально, что цензура сыграла здесь в некоторых ситуациях позитивную роль. Цензура принуждала активировать потенции эзопова языка, расшивая одномерность политологических схем.
Пожалуй, максимальное число переделок пришлось на долю написанной в конце шестидесятых «оптимистической повести о контакте»[3. Закавыченные фразы курсивом — цитаты из произведений, авторских комментариев и воспоминаний Стругацких. Здесь — Стругацкий Борис. Комментарии к пройденному. СПб., «Амфора», 2003. В дальнейшем на цитаты из «Комментариев к пройденнному» в тексте статьи библиографические ссылки не делаются. Ссылки на остальные тексты Стругацких, кроме тех случаев, где это особо очевидно, даны по первопубликациям.] (согласно изначальному замыслу братьев) — «Обитаемый остров». Список замечаний к первой редакции, сделанных Главлитом (цензурой) и редакциями (по свидетельству Бориса Стругацкого, авторами было внесено 980 изменений), включал такие позиции, как «подчеркнуть наличие социального неравенства в Стране Отцов», «затуманить социальное устройство» и даже откровенное «чем меньше аналогий с СССР, тем лучше»[4. Страна Отцов — первоначальное и возвращенное после 1991 года авторской волей название безымянного государства планеты Саракш — в «цензурной» версии 1971 года анонимное правительство именуется Огненосными Творцами, а не Неизвестными Отцами. (Прим. ред.)]. Социальный строй на Саракше, становясь невнятным, обретал многозначность. И, кажется, этим была оказана определенная услуга Стругацким — недаром, когда появилась возможность опубликовать бесцензурное издание, ряд внесенных в текст изменений остались. Сказанное не означает, что я сторонник цензуры, просто так уж легли карты.
В итоге, синтезировав черты антисоветской антиутопии и карикатурно-мрачного капиталистического строя с элементами фашизации — своего рода «железной пяты», повесть оказалась письмом в бутылке, брошенным в будущее. Вспоминается прозорливое замечание Льва Троцкого, размышлявшего над вероятностью «возникновения нового эксплуататорского класса из бонапартистской и фашистской бюрократии»[5. «Если допустить, однако, что нынешняя война вызовет не революцию, а упадок пролетариата, тогда остается другая альтернатива: дальнейшее загнивание монополистского капитализма, его дальнейшее срастание с государством, и замена демократии, где она еще сохранилась, тоталитарным режимом. Неспособность пролетариата взять в свои руки руководство обществом действительно могла бы привести в этих условиях к возникновению нового эксплуататорского класса из бонапартистской и фашистской бюрократии. Это был бы <…> упадочный режим, знаменующий закат цивилизации». (Троцкий Лев. СССР в войне. — «Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)», 1939, № 79-80).]. Мысль была высказана в одной из последних работ: «СССР минус социальные основы, заложенные Октябрьской революцией, это и будет фашистский режим»[6. «Противоречия между социальными основами, заложенными революцией, и характером касты, выдвинутой вырождением революции, есть не только неоспоримый исторический факт, но и движущее начало. На это противоречие мы опираемся в своей борьбе за низвержение бюрократии. Тем временем некоторые ультра-левые уже договариваются до абсурдов вроде того, что для низвержения бонапартистской олигархии следует пожертвовать социальными основами СССР. Они не догадываются, что СССР минус социальные основы, заложенные Октябрьской революцией, это и будет фашистский режим». — Троцкий Лев. Мелкобуржуазная оппозиция в Рабочей Социалистической Партии Соединенных Штатов. — «Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)», 1940, № 82-83.]. Именно эклектика, коктейль в одном флаконе из антисоветской и антикапиталистической критики с привкусом «новой тирании, невидимой и зачастую виртуальной»[7. «Рождается новая тирания, невидимая и зачастую виртуальная, которая в одностороннем порядке и неустанно навязывает свои собственные законы и правила… Жажда власти и собственности не знает границ. В системе, которая имеет тенденцию уничтожать все препятствия на пути увеличения прибыли, все хрупкое… беззащитно перед интересами обожествленного рынка, который становится единственной властью… За такой позицией кроется отказ от этики и отторжение Бога. К этике начали относиться с определенной пренебрежительной насмешкой. Она считается контрпродуктивной, слишком человеческой, потому что превращает деньги и власть в понятия относительные. Возникает ощущение исходящей от нее угрозы, ибо она осуждает манипулирование и унижение личности…» (Father Francis. Evangelii Gaudium: Apostolic Exhortation on the Proclamation of the Gospel in Today’s World (24 November 2013) . Цит. по: ).] (папа Франциск) предопределили актуальность текста Стругацких в наши дни.
В этом смысле здесь действительно были заложены элементы «политологии будущего».
Продолжение следует.