Оригинал взят у ЖЖ-юзера anlazz в
О Стругацких, Макаренко и нелокальности сознания…Забавно, но вопрос о локальности или нелокальности сознания является важным не только с т.з. изменения индивидуального сознания. Не менее значим он для понимания такой важной области человеческой деятельности, как педагогика. Более того, именно эта, кажущаяся отвлеченной, проблема на самом деле выступает как бы не краеугольным камнем создания такой системы воспитания, которая могла бы быть адекватной встающим перед человечеством задачей. Необходимость этого создания, по сути, была осознана давно: уже в середине XX века стало ясно, что существующая система воспитания не позволяет достаточно эффективно блокировать появление деструктивных типов психики. Особенно серьезно данная проблема стала проявляться в условиях советского общества – когда переход к «безопасному обществу» отключил многие традиционные методы борьбы с деструкторами. Впрочем, данный вопрос надо рассматривать отдельно – тут же важно отметить то, что именно в это время возникла идея о «новой педагогике», как о важнейшей составляющей дальнейшего развития общества. Наиболее ярко она воплотилась в т.н. «утопии братьев Стругацких» или «мире Полудня», ставшем на какое-то время самым сильным образом «нового мира» для советских людей.
Идея Стругацких, да собственно, вообще подавляющего большинства людей, «стоящих» за «новую педагогику», как основу «общества будущего», состояла в том, что по мере развития производительных сил все большее число людей должно было «перенаправляться» из сферы «производства материальных ценностей» в сферу производства самого человека. Т.е. в сферу воспитания. Вершиной подобного процесса представлялась модель, в котором один воспитатель (т.е., специалист, формирующий личность) приходился если не на одного воспитуемого, то, по крайней мере, на небольшую группу оных. Именно тогда – по мнению сторонников данной концепции – у педагогики появлялась хоть какая-то возможность стать тем, чем она должна быть. А именно – сферой построения конструктивной психики человека. По сути, именно после этого можно будет говорить об отказе от традиционной «машины принуждения» в виде государства – как о том механизме, который пусть плохо, он защищает людей от «деструкторов». Т.е., о наступлении коммунизма. (До этого момента коммунизм невозможен – поскольку все его ростки будут неизбежно «утилизированы» деструкторами.)
Подобная модель наиболее полно представлена в «Мире Полудня» братьев Стругацких. Поэтому до сих пор ее принято считать самой оптимальной формой «коммунистического формирования личности» - в противовес «буржуазным» (на самом деле просто классовым) концепциям, основанным на подавлении и отбраковке «козлищ».
читать дальше
Хотя в настоящее время появляется немало якобы сторонников «коммунизма», но выстраивающих свои модели будущего именно на указанных методах. Однако тут их рассматривать нет смысла. А вот указанную «педагогическую утопию» рассматривать надо, поскольку она кажется затрагивающей действительно серьезные проблемы. В конце концов, указанное торжество «утилизаторов» действительно оказалось фатальным для Советского Союза, приведя к его гибели. Так что может быть действительно, для построения коммунизма необходимо создание каких-нибудь особых методов воспитания?
* * *
Впрочем, с последним спорить глупо. Реальный успех того или иного общества всегда определяется тем, насколько оно оказывается способно к привитию своим членам конструктивных моделей поведения. Однако при всем этом у указанной модели «мира Полудня» существуют и реальные недостатки. В конце концов, если бы их не было, то странным была бы ситуация с ее нереализацией в реальности. И главный недостаток подобной модели очевиден. А именно – для ее функционирования необходимы реально большие затраты. Воспитание большого числа «учителей» самим Стругацким казалось крайне затратной задачей – до самого конца они так и не решили, как это стоит делать. Тем более, что эти самые учителя должны представлять собой лучших из существующих граждан по существующему типу личности, способных тщательно работать над каждой ребячьей душой. Т.е. быть не педагогами даже, а скорее, психологами высшей квалификации. Получить же подобных специалистов, понятное дело, стоит очень дорого. А ведь нужны еще и специальные интернаты, оснащенные по последнему слову техники и расположенные в самых благоприятных местах. Понятно, что реализация подобной утопии оказывается возможным лишь … в самой утопии. Т.е., конечно можно предположить, что в реальности сначала будут организованы первые учреждения подобного рода, где как раз и будут учиться будущие учителя (но кто будет учить их?). Затем следующая «волна» - и т.д., при условии того, что со средствами проблемы не будет.
А если вспомнить, что даже в СССР, где на образование шло около 12% бюджета, и при этом почти не было нецелевых трат (коррупции), ресурсов постоянно не хватало. Сколько же нужно тогда выделить, чтобы дать возможность реализоваться «миру Полудня»? 25%, 50%, или более? Впрочем, ресурсы – это еще не самое главное. Самым важным является тот момент, что указанные воспитанники «лицеев» (как их обозвали Стругацкие в своей позднем романе «Отягощенные злом») должны постоянно контактировать с энтропийным «внешним миром». Смогут ли они сохранить при этом свою «чистоту», даже если учесть, что этот мир будет довольно мирным, вроде позднего СССР? А если не будет? Как вообще устроить «педагогическую утопию» в ситуации, когда избытка средств, а главное – людей, не предвидится? А именно подобная ситуация актуальна сейчас, когда уже окончательно ясно, что о позднесоветском сытом мире вскоре придется забыть. Но это значит, что реализация подобной идеи становится невозможной! А следовательно, об мире, лишенном «деструкторов», придется забыть…
Впрочем в реальности забыть следует исключительно о «модели Стругацких» (как не обидно будет это сделать). К огромному счастью, она представляет собой всего лишь один из вариантов перехода к «миру будущего». Причем – что важно – все свои недостатки она получает оттого, что основывается на уже не раз упомянутой модели «локальной психики». Собственно, «педагогика по братьям» – это, как не парадоксально звучит – отсылает к той же «психологической модели», на которой основана современная психология. На уже не раз помянутом методе «психологической коррекции», при котором каждый человек (пациент) долго и муторно занимается работой с психоаналитиком. Только вместо психоаналитика тут учитель – по сути, тот же «специалист по сознанию». Именно он, каждый день кропотливо работая с «каждой ребячьей душой», должен развивать конструктивные модели поведения и блокировать деструктивные. И, понятное дело, этот специалист не может быть дешевым и массовым – потому, что любой психоаналитик есть «штучный товар», обретающий свою квалификацию посредством получения длительного опыта. (Именно подобный путь предлагали и сами братья, к примеру, в своем романе «Отягощенные злом».)
* * *
Однако при всем этом мы имеем перед собой совершенно иной пример построения подобной же системы «формирования конструктивной личности», но уже основанной на идее «нелокальности сознания». Причем, пример, получивший не просто практическое применение, но и очень хорошо известный почти всем. Речь идет, как не странно, о той самой системе, отсылка к которой, во многом, и присутствовала в творчестве братьев Стругацких. О педагогической системе Макаренко. Собственно, для нас уже давно привычным стало то, что интернаты «мира Полудня» представляют собой развитие тех же коммун Макаренко – только на новом уровне. (С практически неограниченными ресурсами и «волновой терапией» в качестве резервного средства.)
Но это все – следствие банального заблуждения. Собственно, в реальности следует говорить не столько о сходстве, сколько о противоположности указанных систем. Это можно увидеть хотя бы по тому, что для самого Макаренко предложенная братьями – и развиваемая их последователями, да и вообще, подавляющим большинством сторонников «новой педагогики» (да и вообще, педагогики, как таковой) идея о максимальном насыщении воспитательных учреждений педагогами была однозначно избыточной. Более того, сам Антон Семенович всегда выступал не за увеличение, а за … уменьшение числа персонала коммун. Впрочем, это еще не самое интересное – еще важнее то, что он полностью ликвидировал такой базовый «институт» педагогики, как должность «воспитателя» (для детдомов считавшийся, и продолжающийся считаться обязательным). В его колонии были учителя – в смысле, преподаватели. Были мастера – техники, агрономы, инженеры. А вот воспитателей, как таковых, не было – если не брать самого Макаренко.
Получается, что великий педагог буквальным образом отбрасывал важнейшую задачу педагогики – формирование человеческой личности, предпочитая концентрироваться на получение этой личностью знаний и умений. Впрочем, последнее абсурдно – ведь именно Макаренко делал то, что, как казалось тогда, является невозможным с т.з. «классической» педагогики. В коммунах Антона Семеновича происходили «педагогически невозможные» процессы – бывшие уголовники (включая самых что ни на есть бандитов, в прямом смысле грабивших на «большой дороге») превращались не просто в добропорядочных граждан, а в ярых сторонников советской власти. Они не просто приучались к труду – что само по себе есть уникальная задача – а приучались к труду добросовестному, ориентированному на конечный результат. Подобные вещи были практически невозможны до коммун, и крайне маловероятны после их. Если учесть, что при всем этом коммуны находились практически на самообеспечении – государственная поддержка (материальная) была слабой из-за реальной бедности государства, то становится понятным, что Антон Семенович является не просто педагогом-новатором, но, по сути, открывателем каких-то фундаментальных основ системы воспитания, превосходящим своих коллег не в разы даже, а на порядки.
* * *
Конечно, подробно разбирать систему Макаренко тут нет смысла – для этого требуются огромные монографии. Однако указать на базис «макаренковского прорыва» можно. Впрочем, я уже не раз обращался к данной теме, поэтому сделаю это кратко. А именно – укажу на то, что основанием для указанного «педагогического переворота», совершенного советским учителем, выступало как раз уже не раз упомянутое понимание фундаментальной связи коллектива (среды) и личности, как таковой. Свою педагогику Антон Семенович строил на одной простой, хотя и неочевидной, идее – на том, что любая личность, собственно, стремиться к увеличению своей сложности, к снижению своего уровня энтропии. При одном условии – если это не ухудшает его положения. Т.е., человек готов трудиться и учиться, затрачивая на это свои силы, но до тех пор, пока в обществе нет людей, готовых за счет этого жить, ухудшая положение остальных. Самое интересное тут то, что даже сами «паразиты» при всем этом не испытывают особого удовольствия – единственное, что их держит в указанной роли, так это то, что «выход» с указанного «места», как правило, ведет к резкому падению уровня жизни. Собственно, именно поэтому все члены складывающейся в коллективах неформальной иерархии, как правило, поддерживают ее до последнего, даже если конкретной пользы для них от нее нет – есть страх вреда от «падения».
Исходя из этого, можно понять, в чем состоял смысл макаренковских коммун. А именно – они представляли собой среду с совершенно иными свойствами. Лишенные указанной паразитической (блатной) иерархии, коммуны позволяли каждому своему члену реализовать присущее разумному существу стремление к знаниям и созидательному труду. По сути, негэнтропия подобных коллективов была столь велика, что любые уголовники, попадающие в них, очень быстро полностью «переформатировались» в конструктивных членов. Причем, если рассматривать случай с Куряжской колонией, которая была объединена с макаренковской колонией имени Горького, то можно увидеть, что подобная «перестройка» реализовывалась при практически двукратном превосходстве «деструкторов». А все потому, что «деструктиная», она же полууголовная, среда сама по себе крайне слаба, она не представляет собой единого коллектива (и представлять не может), распадаясь на огромное количество конкурирующих «микрогрупп». По сравнению с ней любая более-менее единая структура негэнтропийного характера всегда имеет определяющее преимущество.
Т.е., Макаренко одним своим примером, по сути, опроверг весь «тысячелетний опыт» «традиционной педагогики» и показал, как относительно легко можно изменить структуру личности огромного количества человек. Самое же главное – что сделать это можно крайне просто и малозатратно, без привлечения огромного числа людей и даже без серьезного финансирования. Собственно, единственное условие, которое требовал педагог – отсутствие вмешательства «педагогического сообщества». По сути, именно «классическая педагогика» и выступала самым главным препятствием в жизни «макеренковцев», ограничивая применение его опыта и, в конце концов, уничтожившая уникальные коллективы коммун. Собственно, даже возникновение подобных «воспитательных структур» было возможно лишь в момент максимального ослабления «педагогики», как таковой – пока ее «комиссаров» можно было легко посылать подальше. Не дожидаясь, пока они восстановят в коммунах «классическую среду», со всеми ее проблемами.
* * *
В общем, можно сказать, что «модель Макаренко» оказывается практически полностью противоположна «модели Стругацких» по применяемым средствам – хотя полностью совпадает по поставленным целям. И там, и там упор делается на «преобразование психики» ради ликвидации любых деструктивных проявлений. Однако в отличие от «модели Стругацких» с их огромным количеством великих учителей и специально построенных интернатов, «модель Макаренко» умудряется обойтись минимумом затрат. И материальных (коммуны находились на самообеспечении) и, что более важно, человеческих. Вместо всего этого существует самое главное – низкоэнтропийный коллектив, объединенный общим производительным трудом. Именно он позволяет так легко делать то, что в любой иной форме требует огромных усилий – «переформатировать» любую деструктивную личность в конструктивный формат. Собственно, именно он заменяет и массу «психологов», и репрессивный аппарат, как таковой. По сути, мы имеем реальную модель коммунистического общества, самоуправляющегося в плане реализации сложных проектов. При этом не только не «отгороженного» от внешнего, энтропийного мира – но и ведущего активные экономические отношения с ним, постоянно вступающего в товарно-денежные отношения.
Уже одно это для многих может показаться неизбежным условием «конца коммунизма» - но на самом деле коммуны успешно проработали безо всякого «разложения» ровно до тех пор, пока приведение к «наркомпросовским стандартам» не разрушило их внутреннюю структуру. До тех пор они успешно выносили и «внешнюю конкуренцию» и «внутреннюю зарплату». Собственно, этот факт выводит эксперименты Макаренко далеко за пределы педагогики – однако нам тут важно именно то, что они прекрасно показывают, как важно бывает выйти за пределы общепринятых моделей. Даже если это такие невинные, на первый взгляд, вещи, как модели человеческой психики.
А самое главное – пример создания и гибели коммун показывает, насколько важным для создания нового общества является расставание с идеей о некоей «классовой нейтральности» науки, хотя бы для областей, связанных с человеком, как таковым… Впрочем, это уже совершенно иная тема – хотя и крайне важная для нас.