Итак, часть 3. Отсюда: www.nevajournal.ru/Neva201906_20190526.pdf
Сидоров М. Судьба сверхчеловека: К 175-летию со дня рождения Ф. Ницше и 90-летию братьев Стругацких // Нева (СПб.) - 2019. - № 6. - С. 187-207.
Михаил СИДОРОВ
[Михаил Михайлович Сидоров родился в 1949 году, кандидат исторических наук, доцент. Живет в Беэр-Шеве. Имеет более 120 публикаций — историко-публицистических статей по проблемам антисемитизма, советско-израильских отношений и др. в газетах и журналах России, Израиля, США и Германии («Нева», «Независимая газета», «22», «Слово» и др.). В 2015 году издал
книгу «Антисемитизм истоков». В 2016 году номинировался на Бунинскую премию.]
СУДЬБА СВЕРХЧЕЛОВЕКА (К 175-летию со дня рождения Ф. Ницше и 90-летию братьев Стругацких 1[ А. Н. Стругацкий родился 28 августа 1925 года, Б. Н. Стругацкий — 15 апреля 1933 года. Борис Стругацкий: «Много лет назад мы развлекались, вычисляя „день рождения братьев Стругацких“, то есть дату, равноудаленную от 28 августа 1925 года и 15 апреля 1933 года... День рождения АБС есть, оказывается, 21 июня 1929 года — день летнего солнцестояния» (Б. Стругацкий. Комментарии к пройденному. СПб.: Амфора, 2003. С. 5). Фридрих Ницше родился 15 октября 1844 года])
[... - см. посты от 13 и 14 июля]
* * *
«Кто умеет повелевать, кто должен повиноваться — это испытуется там! Ах, каким долгим исканием, удачей и неудачею, изучением и новыми попытками! Человеческое общество: это попытка, так учу я, — долгое искание; но оно ищет повелевающего! — попытка, о братья мои! Но не «договор!» («Так говорил Заратустра»).
А теперь — «Град обреченный». Снова эксперимент над людьми. Разноязыких участников Эксперимента «выдергивают» из критических ситуаций их реальной жизни в разные времена ХХ века и вынуждают участвовать в ролевой игре — иной жизни. И хотя в повести подробнейшим образом описаны труд и быт мусорщиков и представителей других непрестижных профессий, хотя высказываются самые разные предположения о природе Наставников и о целях самого Эксперимента, все повествование пронизывает «философия власти», хотя, как считает Андрей Воронин, «лучше о бабах думать,чем об этой ерунде» Но это уже, скорее, позиция авторов повести...
читать дальше
Эксперимент есть Эксперимент, и цель его, как полагал Андрей Воронин, когда был
еще мусорщиком, — «продолжать дело Сталина в совершенно других условиях, в необычных, в непредусмотренных никакой теорией». Оказалось же, что Эксперимент —
это прежде всего отбор!
« — Нам ведь нужны не всякие люди. Нам нужны люди особого типа, — сказал
Наставник следователю Воронину.
— Какого? — спросил Андрей.
— Вот этого-то мы и не знаем, — сказал Наставник с тихим сожалением. — Мы
знаем только, какие люди нам не нужны». Оказалось, не нужны такие, как Иосиф
Кацман... От самого же Андрея требуется вовсе не понимание, а нечто совсем иное.
« — Что?!
— Если бы знать...» («Ну и ответы», — подумал бы на месте следователя Воронина дон Румата!)
« — Но ведь все это во имя большинства? — спросил Андрей почти с отчаянием.
— Конечно, — сказал Наставник. — Во имя темного, забитого, ни в чем не виноватого, невежественного большинства...
— Которое надо поднять, — подхватил Андрей, — просветить, сделать хозяином
земли! Да-да, это я понимаю. Ради этого можно на многое пойти...»
В общем, Наставник остался доволен Андреем: «Не ошибается только тот, кто ничего не делает, — сказал он. — Не ошибки опасны — опасна пассивность, ложная чистоплотность опасна, приверженность к ветхим заповедям! Куда могут вести ветхие
заповеди? Только в ветхий мир».
Выходит, мусорщик Воронин был прав! Какой уж там «договор»? «Отбор», о котором тянул речь Наставник, есть не что иное, как «кадровая политика», а невнятные
порой ответы на вопросы следователя Воронина объясняются тем, что Наставник вынужден лавировать между ницшеанством и большевизмом. Известно, что Ницше, с его индивидуалистическим и радикально-аристократическим идеалом сверхчеловека, был
страстным врагом демократов и социалистов. Это не помешало, однако, последним
оказаться под его влиянием, и недаром Г. В. Плеханов называл В. И. Ленина и его сторонников ницшеанцами и сверхчеловеками. А в разговор следователя Воронина с На -
ставником можно было бы вставить в виде реплики едкое замечание Ницше в адрес
социалистов: «Если хотят цели, то хотят и средств: если хотят рабов, то надо быть дураками, чтобы воспитывать их для господства» («Сумерки идолов»).
Уже став «господином советником» и возглавив операцию «Зигзаг», экспедицию
по поиску Антигорода, рассуждая о «философии власти», Воронин убеждает сам себя: «Право на власть имеет тот, кто имеет власть. А еще точнее, если угодно, — право
на власть имеет тот, кто эту власть осуществляет. Умеешь подчинять — имеешь пра -
во на власть. Не умеешь — извини!..»
В финале операции «Зигзаг» участвуют двое — Андрей Воронин и его приятель,
«ненужный» Изя Кацман. Они спорят о значении элиты, или «творческого меньшинства», как у А. Тойнби. «История большинства имеет конец, — говорит „элитарист“
Изя, — а вот история меньшинства закончится только вместе со Вселенной». Эгалитарист Андрей считает, что «всякая элита — это гнусно».
«...— Ну, извини! — возразил Изя. — Вот если бы ты сказал: „всякая элита, владею -
щая судьбами и жизнями других людей, — это гнусно“, — вот тут бы я с тобой согласился. А элита в себе, элита для себя самой — кому она мешает? Она раздражает —
до бешенства, до неистовства! — это другое дело, но ведь раздражать — это одна из ее
функций... А полное равенство — это же болото, застой. Спасибо надо сказать матушке-природе, что такого быть не может — полного равенства...»
Ницше решительно выступал против всех форм равенства; иерархия была для него высшим законом самой жизни. В «Антихристианине» (фраг. 57) философ заявлял:
«Неравенство прав — первое условие для того, чтобы существовали права... Право —
значит преимущественное право, привилегия. У всякого свое бытие — и свои преимущественные права. Не будем недооценивать права посредственностей». Иерархия, по
Ницше, должна пронизывать как антропологическую, так и социальную сферы: «Высокая культура, — писал он, — всегда строится как пирамида: основание широко, предпосылка целого — консолидированная, крепкая и здоровая посредственность. [...] Для
посредственности быть посредственностью счастье. [...] Совершенно недостойно сколько-нибудь глубокого ума видеть в посредственности, как таковой, некий упрек. Посредственность сама по себе есть первое условие того, чтобы существовали исключения, —
посредственностью обусловлена культура в ее высоком развитии».
Ну, а если посредственности — избыток? Президент Гейгер встревожен состоянием
литературы и искусства: «В городе миллион человек. Больше тысячи числятся литераторами. И все бездари. [...] Писателей выдающихся нет... Художников — нет. Композиторов — нет...» Скульпторов, архитекторов и киношников — тоже нет. «Я слыхал, —
продолжает Гейгер, — что в каждом порядочном обществе все это есть. А раз у нас этого
нет, значит, что-то не в порядке». Но, с другой стороны, зачем нужны лишние хлопоты? — сеет зерно сомнений Изя Кацман (это было еще до операции «Зигзаг»): «Ну, появятся у тебя талантливые писатели, ну, начнут они тебя костерить в своих гениальных произведениях... И пойдут у тебя самые неприятные неприятности. Сначала ты
будешь их уговаривать, потом начнешь грозить, потом придется тебе их сажать...»
Но президент не сдается: «Да почему это они будут меня обязательно костерить? —
возмутился Гейгер. — А может быть, наоборот, — воспевать?» Однако Кацман безжалостен: «Нет, — сказал Изя. — Воспевать они не станут... великие писатели... всегда брюзжат. Это их нормальное состояние, потому что они — это больная совесть общества,
о которой само общество, может быть, даже и не подозревает». Последняя попытка Гейгера спасти игру: «На то он и писатель, чтобы врачевать язвы...» — «Сроду писатели не врачевали никаких язв, — возразил Изя. — Больная совесть просто болит, и все...»
И правда, какое там врачевание, если сам «Ницше выбрасывает из себя запекшиеся
куски крови и желчи, раскрывает свою истерзанную душу», как писал С. Н. Булгаков
(«Размышления о национальности», 1910).
Вернемся, однако, к участниками экспедиции, Воронину и Кацману. Они спорят
о храме культуры. «Все лучшее, что придумало человечество за сто тысяч лет, все
главное, что оно поняло и до чего додумалось, идет на этот храм», — говорит Изя.
Храм этот и напоминает ницшевскую «пирамиду», и отличается от нее. Он неотделим
от «стада самоедных свиней» и «немыслим без него». А разве сами строители этого храма, — язвительно спрашивает Изя, — не свиньи? — «Господи, да еще какие свиньи иногда!..» Но для нас сейчас — не это главное, а те символические объекты, которые встречаются героям повести на их пути. Это прежде всего Хрустальный Дворец. Известно, что как «хрустальный дворец» представлял социалистическое общество
Достоевский. Именно в Хрустальном Дворце Изя написал «Путеводитель по бредовому миру» и размножил его на диковинном копировальном автомате. Позднее Андрей размышлял: «Нормальный человек, как до Хрустального Дворца дойдет, так там
на всю жизнь и останется... Как в Хрустальном Дворце, я никогда еще не жил и жить
больше не буду... Ну хорошо — Изя... А если бы не было со мной Изи — ушел бы я оттуда или остался? Вопрос!..»
А потом Изя решает соорудить «малый храм»: над конвертом, в котором, как послание потомкам, запечатаны несколько экземпляров «Путеводителя по бредовому
миру», друзья воздвигают пирамиду высотой метра полтора. Ее Изя в довершение де -
ла полил ядовито-красной краской. Многозначительная символика!..
Вяч. Иванов писал М. О. Гершензону из своего «угла»: «Ницше... лишний раз засвидетельствовал, что путь освобождения личности есть путь ввысь и вглубь, движение
по вертикали. Опять обелиск, опять пирамида!» У Стругацких же появляется новый
замысел сверхчеловека — в духе идеи «вертикального прогресса», которую, судя по
всему, развивал член Всемирного Совета Геннадий Комов, бывший когда-то одним из
обитателей 18-й комнаты Аньюдинской школы.
В центре повести «Волны гасят ветер» — Тойво Глумов, инспектор КОМКОНа-2,
сам бывший прогрессор, сын Майи Глумовой (помните трагедию Льва Абалкина?), женатый на Асе Стасовой. Под пристальным наблюдением начальника отдела ЧП, пожилого уже Максима Каммерера, Т. Глумов в течение нескольких лет искал на родной
планете таинственных и неуловимых Странников, которые, по его глубокому убеждению, выполняют на Земле примерно ту же работу, что и прогрессоры-земляне на «отсталых» планетах Галактики.
Уверенность Тойво еще более окрепла после его ознакомления с Меморандумом
доктора Айзека П. Бромберга о планируемой и управляемой эволюции разума по пу -
ти к Монокосму. Каждый новый индивид Монокосма, говорится в Меморандуме Бромберга, «возникает как произведение синкретического искусства: его творят и физиологи, и генетики, и инженеры, и психологи, эстетики, педагоги и философы Монокосма».
(У Ницше была внешне схожая идея — в духе его, ставшего одиозным, плана выведения расы господ: новая «аристократия, в которой воле философов насилия и тирановхудожников будет дана закалка на тысячелетия», возьмет «судьбы Земли в свои руки,
чтобы над самим созданием „человек“ поработать, как художник над произведением
искусства». Но эта «песня» оказалась фальшивой: «Раса невежественных господ, невразумительно бормочущих что-то о воле к власти, в конце концов приписала ему „антисемитское безобразие“, которое Ницше всегда презирал», — как заметил А. Камю.)
Бромберг так мотивировал вероятный интерес Странников к земной цивилизации: «Мы движемся, а следовательно — мы можем ошибиться в выборе направления движения». В этом случае Странники вмешаются и подкорректируют наше движение, с тем
чтобы можно было выделить и приобщить созревших для этого индивидов к Монокосму, то есть Космическому Разуму.
Одержимость Тойво Глумова в поисках и «разоблачении» агентов Странников на
Земле становится сродни «синдрому Сикорски», видевшего в «подкидышах» лишь опасные для человечества «автоматы Странников». Даже любимая жена его Ася не может
понять, почему это плохо, если Странники вмешиваются в жизнь землян:
«— Почему, когда ТЫ спрямлял историю других миров — это было хорошо, а когда некто берется спрямлять ТВОЮ историю... Ведь сегодня любой ребенок знает, что
сверхразум — это обязательно добро!
— Сверхразум — это сверхдобро, — сказал Тойво.
— Ну? Тем более!
— Нет, — сказал Тойво. — Никаких «тем более». Что такое добро — мы знаем, да
и то не очень твердо. А вот что такое сверхдобро... [...] Мы боимся, что они начнут
творить здесь добро, как ОНИ его понимают! [...] Странники пришли без спроса, это
раз. Они пришли тайно, это два. А раз так, то подразумевается, что они лучше нас знают, что нам надо, — это раз, и они заведомо уверены, что мы либо не поймем, либо не
примем их целей, — это два. И я не знаю, как ты, а я не хочу этого». (Такая постановка
проблемы — добро и сверхдобро — заинтересовала бы, наверное, самого Ницше.) Запомним эту позицию Тойво Глумова! Она — свидетельство того, как много значат для
человека его суверенитет и свобода выбора.
На деле же оказалось, что представителей сверхцивилизации Странников на Земле
нет (как и предполагал Максим Каммерер), зато есть «аборигены»-чужаки, окопавшиеся в Харькове, в так называемом Институте Чудаков — филиале Института мета -
психических исследований. Они-то и занимались (тайно!), используя иногда аморальные и даже жестокие приемы, отбором «своих» — обладателей «третьей импульсной
системы» — и доведением их до состояния метагома, или «людена». Одним из «акушеров» новой «расы» был давний приятель Каммерера — Даниил Логовенко.
Когда Каммереру посредством тонкой контрразведывательной операции удается
«разоблачить» деятельность зарождающейся в недрах процветающего и ничего не
подозревающего человечества новой цивилизации метагомов (по сути, сверхлюдей),
происходит Большое Откровение — встреча и разговор начистоту («собеседование»)
членов Всемирного Совета Л. А. Горбовского и Г. Ю. Комова с замдиректора Института Чудаков Д. А. Логовенко, состоявшаяся 14 мая 2199 года в «Доме Леонида» (Краслава, Латвия). Вот краткое содержание Большого Откровения:
• людены — не люди, хотя и «рождены людьми и от людей». Людены — не результат биологической революции, они появились потому, что человечество достигло
определенного уровня социотехнологической организации (Логовенко);
• третья импульсная система, активизация которой ведет к превращению человека
в людена, обнаруживается с вероятностью не более одной стотысячной (Логовенко);
• отличие людена от обыкновенного человека огромно. Один из «уровней» людена — человеческий (когда отличие его от людей — только в сознании, что он не
такой, как они). На других уровнях все другое — другое сознание, другая физиология, другой облик (Логовенко);
• человечество раскалывается на «высшую» и «низшую» расы — что может быть
отвратительней? Отсюда — тайна (Логовенко);
• выход один: метагомы (людены) должны покинуть Землю (Комов);
• в подавляющем своем большинстве людены на Земле не живут. Все их интересы,
вся их жизнь — вне Земли (Логовенко);
• самое страшное, что раскол проходит через семьи, через дружбы... Это трагедии
(Логовенко, Горбовский);
• интересы метагомов и землян не пересекаются, сотрудничество между ними вряд
ли возможно (Комов, Логовенко);
• если допустить, что Земле и человечеству будет угрожать опасность, людены придут на помощь не задумываясь и всей своей силой (Логовенко);
• это вертикальный прогресс в чистом виде, за который так ратовал Комов. Человечество, разлившееся по цветущей равнине под ясными небесами, рванулось вверх.
Рванулось, но не всей толпой — человечество всегда уходило в будущее ростками
лучших своих представителей (Горбовский);
• резюме пессимистическое: «И тех, кто меня уничтожит, встречаю приветственным
гимном...» (Комов);
• резюме оптимистическое: «И тех, кто меня обгоняет, провожаю приветственным
гимном...» (Горбовский).
Хотя Откровение и было громко названо «большим», оно оказалось лишь частичным, так как в фонограмме «откровенного разговора» позднее обнаружились лакуны
общей длительностью 58 с половиной минут — запись в этих местах была полностью
уничтожена, сработала «цензура» метагомов: «простым смертным» кое-какие вещи
знать пока (а может быть, и вообще) не следует.
Когда же выяснилось, что и у самого Тойво Глумова имеется «третья импульсная»
(о чем ему сказал сам Каммерер уже после Большого Откровения), началась борьба
человека с потенциальным люденом. В разговоре с Каммерером, который делает отчаянную попытку «завербовать» Глумова, пока тот еще не стал метагомом, Тойво уверяет шефа, что даже не собирается менять свою человеческую сущность: «Я человек, —
говорит он Максиму, — и я не хочу быть никем другим. Я не хочу смотреть на Вас сверху вниз. Я не хочу, чтобы уважаемые и любимые мною люди казались мне детьми...»
Но затем, после почти двухчасовой беседы с Логовенко, настроение Глумова меняется, его убежденность поколеблена. В послании Каммереру Тойво сознается: «Враг рода
человеческого нашептывает мне, что только полный идиот способен отказаться от
шанса обрести сверхсознание и власть над Вселенной». Но ему страшно. Он абсолютно уверен: «Как только они превратят меня в людена, ничего... человеческого во мне
не останется». А это равнозначно предательству тех, кого он любит: жены, матери, товарищей. Превращение в людена, заключает Глумов, «гораздо хуже смерти, потому
что для тех, кто меня любит, я останусь живым, но неузнаваемо отвратным. Спесивым,
самодовольным, самоуверенным типом. Вдобавок еще и вечным, наверное».
Многие герои Стругацких подчеркнуто антиэлитарны: это, как мы уже видели,
и Сергей Воронин во «Граде обреченном», и Виктор Банев в «Гадких лебедях» («ненавижу всяческую элиту»), это, наконец, и сам Тойво Глумов («я — человек непрестижный, как Вам хорошо известно, и не терплю элиты ни в каком обличье»). Но когда
речь зашла об обретении власти над Вселенной, дрогнул даже стойкий Тойво. И стал
433-м люденом, обитающим и играющим на Земле и в Космосе. Да, людены способны быть людьми (как и Демиург в «Отягощенных злом»), но человеческий облик, или
«уровень», для них «крайне утомителен»...
В виде компенсации или бонуса, что ли, Логовенко поведал Глумову, а тот передал Каммереру, что главная задача люденов в отношении своей «колыбели» — человечества — «стоять на страже», поскольку период стационарного развития цивилизации заканчивается и близится эпоха биосоциальных и психосоциальных потрясений
(еще бы!) — этакое «малое откровение»... Значит, Тойво забыл о своей «человеческой позиции», о своих сомнениях относительно «сверхдобра», высказанных в споре
с Асей! Да он и Асю-то забыл... Теперь людены — хранители, носители «чуда», тайны и... Может быть, у земного человечества все же хватит сил устоять перед магией «триады»
Великого инквизитора?
Итак, Тойво Глумов отрекся от всего «земного» и стал метагомом, сверхчеловеком.
«Что делает отрекающийся?» — спрашивает Ницше в «Веселой науке» (фраг. 27). И отвечает: «Он стремится к более высокому миру, он хочет улететь дальше и выше, чем
все положительные люди, — он отбрасывает прочь многое, что отягчило бы его полет,
и, между прочим, многое, что ему дорого и мило: он жертвует этим своему стремлению ввысь». Почти о том же пишет с горечью Геннадию Комову его 98-летний школьный друг Атос: «Они уходят, мой Капитан. Они уходят несчастные и оставляя за собой
несчастных. Человечность. Это серьезно. [...] И теперь, мой Капитан, когда они ушли
и не вернутся больше, мы все теперь вздохнули с облегчением. Или с сожалением?
Я не знаю. А ты?»
А что бы сделали мы, если бы все это было с нами и взаправду?