В продолжение вчерашней темы - четвертая часть расшифровки записи.

Отсюда: www.rusf.ru/abs/beseda92.htm

Расшифровку подготовили Илья СИМАНОВСКИЙ, Татьяна ЕРЕМЕЕВА, Евгений СМИРНОВ, Светлана МИРОНОВА

Выложено с любезного разрешения Марианны ЛУРЬЕ, Елены ЖИТИНСКОЙ и Андрея СТРУГАЦКОГО

БОРИС СТРУГАЦКИЙ И АЛЕКСАНДР ЖИТИНСКИЙ
БЕСЕДУЮТ С САМУИЛОМ ЛУРЬЕ (1992 г.)

Самуил Лурье: – Я насколько себе представляю, у вас был всегда герой, которого для себя я называл так: интеллигент с автоматом. Был у вас такой герой? (Борис Стругацкий кивает.) Проходя через разные стадии вашего мировоззрения, через разные сюжеты и так далее... Может быть, это теперь не будет человек с автоматом, но, во всяком случае, речь шла о том, что по-настоящему умный, может быть, талантливый человек, обладающий средствами связи, обладающий информацией, обладающий оружием, обладающий влиянием и так далее – вот единственное существо, которое может что-то сделать в этом мире. В то время как в прозе Житинского главный герой, что бы ни происходило вокруг него – это художник, человек воображения, мечты. Происходит что-то с людьми вокруг, а с ним ничего не происходит. Просто ему либо удаётся создать произведение, либо не удаётся. И это единственный, но самый важный, может быть, его вклад в мироздание. С этим вы, наверное, оба не будете спорить.

Но интересно, что в реальной жизни Борис Натанович Стругацкий ведет образ жизни такого, что называется, свободного художника, живущего в башне из слоновой кости, хоть мы и говорили сегодня о площади. Отрешённого, в общем, от реального действия и политики. А Саша Житинский, несмотря на то, что он поэт и близкий к музыке человек, несмотря на свою более явно выраженную художественно-гуманитарную направленность, пытается что-то именно сделать в новых наших экономических и политических обстоятельствах. Пытается быть бизнесменом, продюсером, менеджером. Какой странный парадокс. Мне он представляется странным. Что думаете об этом вы?

Борис Стругацкий: – Я очень рад, что Саша Житинский выступает как бизнесмен.

Самуил Лурье: – Я тоже, конечно, если это не во вред прозе.

Борис Стругацкий: – Это пусть разберётся Саша сам. Каждый человек знает грань, на которой надо остановиться. Но вот то, что такие люди, как Саша, начали заниматься бизнесом, – это обнадёживающий фактор.

Самуил Лурье: – То есть в какой-то степени он начинает становиться вашим героем. Героем вашей прозы. Положительным героем вашей прозы.

Борис Стругацкий: – Санечка, я с этой точки зрения совсем на Сашу не смотрю. Саша совсем никакой не мой герой, Саша – симпатичный мне, очень талантливый человек, которого я знал как талантливого писателя, а теперь я его узнаю с удовольствием как талантливого бизнесмена. Это очень хорошо. Это замечательно. Я рад и всячески желаю ему успеха и если я чем-то могу споспешествовать ему, я всегда готов это делать. Но ведь, Саня, я тоже не остался в стороне. Я все-таки имею...

Александр Житинский: – Семинар.

Борис Стругацкий: – Семинар – это немножко другое. Я имею честь быть на общественных началах главным редактором в двух частных издательствах. И хотя успехи наши в силу общего экономического кризиса невелики, но, тем не менее, я лелею мечту, что мне, может быть, удастся в конце концов наладить ровный поток хорошей остросюжетной фантастической, детективной, приключенческой литературы. Главным образом, отечественной, потому что все издатели сейчас кинулись в издание зарубежной литературы. Я к ней отношусь с большим удовольствием, высоко ценю. Но мне кажется, что советская фантастика – самая многострадальная и самая многообещающая в мире, как я считаю, – она ещё не сказала своего слова. Сейчас появляются всё новые и новые люди – им надо дать печатные площади. Так что я, хотя и не бизнесмен, но какой-то такой культуртрегер, если угодно, я вынужден выйти из башни из слоновой кости и шевелить лапками в этом направлении. А вот что касается Саши, то я бы с удовольствием услышал о каких-нибудь его планах.

Александр Житинский: – У меня на этот счет есть своя собственная теория. Поскольку я сам для себя являюсь наиболее интересным объектом литературного исследования, я думал об этом, как что получается. И у меня ответ очень простой и, как ни странно, астрологический какой-то. Дело в том, что я по гороскопу дракон, то есть, трёхголовое чудовище. И одна – центральная голова – это чисто практический, очень прагматический человек, который занимается делами. Грубо говоря, бизнесмен. Левая голова – это голова художественная – некоего творческого такого человека. И правая голова – это голова пьяницы, развратника, что тоже бывало в моей жизни. Они иногда странно взаимодействовали. Они друг с другом находятся в очень непростых отношениях – эти три головы. Это замысел моего следующего романа «Господин дракон», который я, даст Бог, обязательно напишу. Потому что это будет роман о сложных взаимоотношениях трёх голов одного существа. Потому что это действительно так. Сейчас, в данный момент, у меня левая голова находится в покое, она просто свободна. Она спит. Работает центральная голова. Я организатор чего-то, но в какой-то момент она проснётся и заткнёт пасть той голове и скажет: «Дай мне тоже!»

Самуил Лурье: – А что делает правая голова?

Александр Житинский: – А правая голова тоже время от времени требует тоже своего.

Борис Стругацкий: – Тогда центральная голова говорит ей: цыц! Вот когда заработаем первый миллион...

Александр Житинский: – В центральной голове сосредоточено чувство справедливости, ей стыдно вот за то и неловко бывает за это.

Борис Стругацкий: – В центральной? Не в левой?

Александр Житинский: – По-моему, нет.

Борис Стругацкий: – Мне кажется, что это в левой. Центральная должна быть, мне кажется, холодной такой, рассудочной, рациональной. Нет?

Александр Житинский: – Вот это <трудно> установить. Потому что левая тоже довольно безнравственна.

Самуил Лурье: – Мне это трудно понять, потому что я телец и лошадь.

Борис Стругацкий: – Что это значит?

Самуил Лурье: – Я телец по зодиаку и лошадь по восточному гороскопу. То есть я, видимо, должен идти просто вперёд всё время. У меня нет трёх голов, к сожалению.

Борис Стругацкий: – Телец – это одно, а лошадь – другое. Это очень разные вещи. Я пытаюсь сейчас вас разглядеть. Там тельцом и не пахнет, как говорится!

Самуил Лурье: – Я надеюсь, хоть лошадью.

Борис Стругацкий: – Лошадь... Мощь лошади в вас чувствуется!

Самуил Лурье: – Спасибо! И самый-самый последний вопрос. Я хотел спросить, что же случается с человеком, когда он писал роман без надежды, а потом его напечатали... Но это уже видно из того, что вы говорили. Но вот я сейчас думаю: всё-таки, несмотря на то, что мы провели очень важный и волнующий разговор... Для меня это важно, как для историка литературы, у меня всё равно какая-то часть мозга – я говорю совершенно серьёзно – всё время регистрирует, что то, что сейчас происходит, – есть часть истории литературы. И не дай Бог, чтобы эта плёнка почему-нибудь не так засветилась... Совершенно неважно, сделают из неё рекламный ролик или не сделают, её надо сохранить в любом случае, потому что когда-нибудь она будет бесценно важна для, может быть, каких-то молодых людей следующего столетия. Но вот сейчас мы играем в книжную ярмарку, в рекламный ролик. Я представляю так: что бы ни случилось с нашей страною, как бы ни изменился строй, что бы нас не ожидало, совершенно ясно: книги вас обоих существуют, и я не представляю себе без них европейскую культуру, которая, безусловно, всё равно сохранится. Рано или поздно эти книги Бориса Натановича все будут переведены, никуда от них европейские читатели не денутся, их не надо даже рекламировать. Раньше или позже это произойдет. Потому что без них, повторяю, невозможна европейская культура, если она ещё хочет жить и существовать.

Но всё-таки нет ли такого ощущения, что когда теперь заново, снова, когда тебя, предположим, издали, напечатали в этих советских издательствах довольно большими тиражами... Ни одной из этих книжек, правда, не найти в книжном магазине и из библиотек они большей частью украдены, – я даже не думаю, а про некоторые библиотеки знаю точно. А не возникает ли иногда ощущение, что необходимо, чтобы перевели, чтобы ещё где-нибудь прочитали? Помимо славы, помимо разных материальных выгод. Не возникает ощущения сходного с тем, что писать только на своём языке и быть известным только своему читателю – это немножко похоже на то, что писать в стол. Не возникает ли такое чувство? Или это совершенные пустяки для человека, который на самом деле писал роман без надежды, прошел через это всё, увидел свой роман напечатанным – и по сравнению с этим – ярмарка – не ярмарка, переводы – не переводы, гонорары – не гонорары – всё абсолютные пустяки? И это просто игра – добавочная игра после того, как уже главный выигрыш получен? Что для вас эта ярмарка?

Борис Стругацкий: – Для Саши это, наверное, важно, для меня, откровенно говоря, совсем нет. Я к этому отношусь вполне равнодушно.

Самуил Лурье: – Понимаю. Это потому что вы – человек, избалованный славой, отчасти.

Борис Стругацкий: – Может быть.

Александр Житинский: – Я боюсь, что лично как автора этого романа меня это интересует тоже не в первой степени. Для меня намного важнее было бы, чтобы этот роман достаточно хорошо прочли здесь. Чего, к сожалению, не состоялось в силу определённых политических катаклизмов.

Самуил Лурье: – Совершенно верно. Это парадоксально, но, если бы этот роман появился на год, скажем, раньше, у вас были бы огромные, может быть неприятности, но его тогда бы прочитали.

Александр Житинский: – Но это ничего, поскольку мне кажется, что качество литературного текста и сама проблема выдерживают испытание временем.

Самуил Лурье: – Безусловно.

Александр Житинский: – Что касается зарубежного – мне кажется, что... для меня это не так важно. Конечно, с точки зрения какой-то славы, материально – это интересно. Но сама ярмарка, в которой я и моя команда участвуют уже в качестве первого в России независимого литературного агентства, вот эта игра, в которую мы никогда ещё не играли, – она безумно интересна. Потому что как это делается в цивилизованных странах, как это может делаться у нас... Как это у нас, допустим, писатель не будет обивать пороги редакций – как это всегда бывало с ним. Не будет чувствовать себя униженным, а какой-то литературный агент будет это делать, предлагать, ему будут приносить договор... Я просто не представляю. Но это интересно. Я совсем не хочу посвятить этому остаток жизни, – чтобы рекламировать чужие книги. Но затеять это дело, как-то пустить его, чтобы оно обрастало профессиональными людьми – не писателями, а именно литературными агентами, которые будут иметь вкус, будут иметь интуицию на то, чтобы найти автора, чтобы раскрутить книгу, дать ей соответствующую рекламу, напечатать её в том виде, в том издательстве <лучшем для неё>, продать ее. Это профессия! Специальная профессия.

Самуил Лурье: – Совершенно новая!

Александр Житинский: – Новая, которой у нас просто нет, и я думаю, что именно писатели, лишённые всю жизнь этой необходимой помощи себе и испытавшие всю бездну неловкости и унижений, хождения по редакциям, общения... Не говоря о том, что как-то неудобно торговаться о гонораре писателю. А литературный агент будет делать это, потому что это его заработок. Вот предлагают тебе: «Столько мы тебе заплатим» – «Да, конечно, почему бы нет, хотя, с другой стороны, почему бы не больше?» Это дело литературного агента, а не писателя.

Самуил Лурье: – Я вам, конечно, завидую. Тут Саша сказал замечательно всё, что нужно про литературные агентства, и мне остаётся добавить в ответ на его реплику, что бывают такие чисто советские профессии. Например, человек, который занимается дублированием кинофильмов. Этого больше нигде в мире нет и никому это не нужно: чтобы человек, говоря по-немецки, в то же время как бы говорил по-русски. Есть другая советская профессия: стихотворный переводчик. Когда нужно обязательно, чтобы стихотворное произведение было передано стихами, с рифмами, с образами – это тоже невозможно и получается нечто совершенно другое, хотя иногда очень хорошее. Я всю жизнь занимался тоже чисто советской выдуманной никому не нужной, наверное, профессией редактора: то есть это часто бывал человек, который из очень плохой прозы делает просто плохую, как правило.

Борис Стругацкий: – Вполне приличную...

Самуил Лурье: – Иногда приличную, да. И в высших своих проявлениях этот профессионал не бежал писать донос на попавшуюся ему случайно хорошую прозу. И так далее. А вот Саша занялся какой-то совершенно новой и сугубо несоветской профессией, создавая литературные агентства и так далее. Но я хочу сказать, что есть всё же самая древняя, самая высокая, самая замечательная профессия, в которой вы оба являетесь мастерами. Я хотел бы как можно скорее и как можно больше прочитать ваших новых книг. Потому что всё замечательно, вам нужно быть просто в форме, быть здоровыми и весёлыми (для чего сейчас есть как будто основания) и на свободе и писать не хуже, чем когда всё было почти наоборот.

Борис Стругацкий: – Удивительно, что Саня совершенно не затронул сакраментального сегодняшнего вопроса, который задают все интервьюеры. Что случилось с современной литературой? Где современная литература?

Самуил Лурье: – А что же я буду спрашивать, когда современная литература сидит передо мной.

Борис Стругацкий: – Не совсем так. Я ждал этого вопроса...

Самуил Лурье: – Да на фиг! Кому это интересно? Ну, что, я считаю, всё было очень интересно. Как слушателю? (оператору).

Оператор: – Чудесно.

Борис Стругацкий: – Слушатель, наверное, не слушал – он работал.

Оператор: – Нет, почему же.

(обрыв плёнки, неразборчиво)

Самуил Лурье: – (неразборчиво) ...ничего не остаётся – только поддакивать. А нужно задать такие вопросы, чтобы они волновали человека, и чтобы ему хотелось про них чуть-чуть побольше поговорить. Не знаю, справился ли я с этим...

Борис Стругацкий: – Я не могу сказать, что хотелось говорить, но поскольку была некоторая необходимость говорить, то я говорил с удовольствием.

Александр Житинский: – Из Сашиных вопросов чувствовалось, что ему это действительно интересно.

Борис Стругацкий: – Во всяком случае, он хорошо это сыграл.

Самуил Лурье: – Нет, мне действительно было интересно.

Борис Стругацкий: – Я к Саше отношусь с огромным подозрением. Я знаю этого человека...

Самуил Лурье: – Борис Натанович всё время боится, что я умнее, чем я есть.

(смеются)

Борис Стругацкий: – Я не боюсь, потому что бояться здесь совершенно нечего. И речь идёт не об уме совсем.

Самуил Лурье: – «Надеется», скажем так.

Борис Стругацкий: – Нет, не об уме речь здесь идёт, а о том, что вы...

(конец плёнки)