И опять интервью БНС

[silent-gluk]

Утащено отсюда: www.kommersant.ru/doc/1793932

Фото:
Михаил Разуваев / Коммерсантъ

Отвечая на вопросы читателей сайта "Ъ", Борис Стругацкий рассказал о серости и социальной лени, о страхе свободы и "пр-роклятой памяти", о плюсах хрущевской оттепели, о склонности верить начальству и своих любимых писателях.

Со всеми вопросами читателей можно ознакомиться, перейдя по этой ссылке.

Елена [ 04.10 00:03 ] 1. С каким чувством живет человек, ставший классиком при жизни? 2. И как не загордиться? 3. Намекните хотя бы, кто из Ваших героев наиболее "автобиографичен", ну, или просто наиболее близок? 4. А была такая строчка раньше, написав которую Вы посчитали, что уже можно ничего не писать? И какая?

1. Насчет чувств ничего не могу, так сказать, сообщить. А вот типичная часто возникающая мысль такая: «О! Вроде бы она о Стругацких наслышана! Может, все-таки, примет без очереди?...» 2. Бывает, что и горжусь. Когда получаю книжку с теплым автографом от уважаемого человека. От Егора Гайдара, например. 3. Зачем же намекать? Со всей «прямотой римлянина» сообщаю: Андрей Воронин из «Града обреченного» и Дмитрий Малянов из «За миллиард лет…» — это на 75% БНС. А Феликс Сорокин из «Хромой судьбы» — это вообще АНС почти на 100%. Никаких загадок и тайн тут нет и никогда не было. 4. Конечно, нет! Таких вообще не бывает. Не только строчек, — романов таких не бывает, после которых «уже можно ничего не писать».

Ермек [ 05.10 12:43 ] Как Вы стали писателем?

Постепенно. Методом проб и ошибок. Очень не хватало фантастики – читать. И была (откуда-то) уверенность, что знаешь, как эту фантастику надо делать. И был старший брат, который, видимо, обуреваем был аналогичными желаниями и намерениями. И еще была, я думаю, «искра божия», без которой вообще ничего существенного не могло бы произойти. Плюс совершенно необычная для СССР атмосфера хрущевской оттепели, — время «глотка свободы». Это называется: «открылась везуха».

Ева [ 06.10 15:10 ] Здравствуйте, Борис Натанович! Существует устойчивое мнение, что фантастику читают люди ранимые, желающие отгородится книгой от реальности. Вы с этим согласны? И, если это в какой-то степени верно, то можно ли сказать то же самое про самих фантастов?

Дмитрий Быков, писатель Борис Натанович, Вы уже в нескольких интервью упоминали, что Вам на ум приходят замечательные сюжеты, но излагать их лень. Почему бы Вам, подобно Станиславу Лему, не писать их хотя бы в виде эссе? Горячий Вам поклон....

Чего только не пришлось мне наслушаться за свою жизнь о фантастике, фэнах и писателях-фантастах. Существует целый обширный класс людей, буквально ненавидящих все, что относится к фантастике! Откуда это поверие? Чем порождено? Почему именно по поводу фантастики? Загадка сия велика есть. Ну ладно: учителя ненавидят ее потому, что чертовы подростки читают ее запоем, пренебрегая школьной программой. Братья-писатели из мейн-стрима считают низкопробной халтурой, которую неприлично хорошо оплачивают невежды-издатели, жадные до прибылей. Советские бойцы идеологического фронта злобно подозревали фантастику в распространении разрушительных идей, скрытых под «галактическими одеждами». Но самая, по-моему, распространенная причина этой странной идиосинкразии лежит в некоторых свойствах человеческой психики. Хорошо известно, что существуют люди, у которых «плоховато с юмором». Они не понимают шуток и с неприязненным подозрением относятся к анекдотам. Это такой психотип, — то ли следствие специфического воспитания, то ли вообще «игра генов». Так вот с отношением к фантастике все обстоит аналогично: психотип такой. Неприязнь к игре воображения. Неприязнь к выдумке. Увы, это неизлечимо. Впрочем, особой беды от таких людей не проистекает, — если, разумеется, процесс публикации фантастики от них не зависит. Нельзя не признать, однако: стремление «отгородится книгой от реальности» среди фэнов имеет-таки место. Уйти в незнакомый, волшебный мир, где все не так, как здесь, где все проблемы восхитительно интересны и поддаются простому и ясному решению, «где весело и ни о чем не надо думать», — да, это многим нравится. Это называется эскапизм, и это очень распространено среди подростков, жизнь которых (в реальном мире) невыносимо скучна и однообразна. «Утрата сцепления с действительностью» — разновидность духовного наркотика для Человека Скучающего, но этот человек совсем не обязательно фэн, — это может быть и преклонных лет дама («над вымыслом слезами обольюсь»), и здоровенный охранник, помирающий от скуки на ночном посту.

Анна [ 07.10 09:38 ] Борис Натанович, на Ваш взгляд, почему на Западе жанр Science Fiction получил большее развитие, чем в России?

Главная причина: на Западе этот жанр развивался совершенно свободно, единственным реальным регулятором были литературные пристрастия многочисленных читателей и многочисленных издателей. У нас же, в СССР, неустанно функционировал жесточайший идеологический пресс. Мало того, что официальное литературоведение объявило фантастику «литературой для подростков, интересующихся техникой и популярным наукознанием». Мало того, что идеологические ограничения не позволяли даже просто ставить вопросы о будущем и о перспективах, скажем, развития Большой Науки (считалось, что все эти вопросы уже решены программой партии и очередным пятилетним планом). Под запретом находился целый (негласный, конечно) список тем. Не разрешалось писать о ядерной войне, о милитаризации космоса, об угрозе перенаселения, - вообще даже только пытаться как-то анализировать угрозы и опасности будущего: будущее априори объявлялось безоблачным и великолепным. Впрочем, о «великолепном будущем» писать тоже не рекомендовалось: о нем уже все сказали классики марксизма-ленинизма, и нечего лезть в эти проблемы и заниматься ревизионизмом. (Господи, как идеологические шавки рвали в клочки Ефремова с его «Туманностью Андромеды»!) Многие десятилетия запрещалось писать на темы кибернетики (кибернетика была раз и навсегда объявлена буржуазной лженаукой). Идеологической заразой считалась молекулярная генетика, — поповская выдумка, построенная на изучении мух… «Рабочее поле» советского фантаста сужалось до размеров делянки, засеянной лысенковскими чудо-овсами, по которой (помирая от скуки) бродили туда-сюда чистенькие механики, наблюдающие (дистанционно!) за работой автоматических тракторов, ползающих тут же. А ведь наша фантастика и в те времена знавала свои вершины и взлеты: «Человек-амфибия», «Аэлита», «Пылающие бездны», «Старик Хоттабыч», в конце концов! Все это не запрещалось, слава богу, но отнюдь не приветствовалось: советскому подростку это было не нужно, это отвлекало его от насущных задач строительства социализма. Естественно, в этих условиях наша фантастика никак не могла породить ни «451 по Фаренгейту», ни «Я, робот», ни «Штамм АНДРОМЕДА». До конца 50-х она рождала занудную скучищу в стиле так называемой «фантастики ближнего прицела», и только с наступлением «хрущевской оттепели» ситуация изменилась: возник Иван Ефремов, и фантастика наша вырвалась на оперативный простор.

Сергей [ 05.10 16:02 ] Доброго здоровья, Борис Натанович! Признаете ли вы границу между Science Fiction и Fantasy? В частности, "Понедельник начинается в субботу" — это что? Возможна ли еще Science Fiction после окончания научно-технической революции?

«Понедельник», по определению, фэнтези (современная авторская сказка). Научно-техническая революция, я бы сказал, еще далека от завершения. SF слегка приувяла последние полвека, но это, я думаю, не навсегда. Дайте ей парочку ха-арошеньких открытий, вроде панацеи или жизни на OGLE-2005-BLG-390Lb, и она воспрянет духом как встарь.

Андрей [ 04.10 13:42 ] "Там где торжествует серость к власти рано или поздно приходят черные", думает герой "Трудно быть богом". Уважаемый Борис Натанович, неужели это про сегодняшних нас и про будущее нашей страны?

В том числе и про нас. В какой-то мере. В той самой, в которой мы позволяем это себе. А мы – позволяем. Наша «серость» это - пассивность. Социальная лень и лень вообще. Страх свободы. Страх остаться без начальственных указаний. «Малый джентльменский набор строителя феодализма XXI века». К таким приходят «черные» — в черных сутанах, в черных мундирах, в черных костюмах (с ослепительно белыми манжетами). Они «знают, как надо». Мы им верим (мы вообще склонны верить начальству), и мы начинаем делать «как надо». Как надо – им. Не нам. Тем более, что нам надо так немного. И довольно скоро выясняется, что создаваемое не нужно ни нам, ни им, — никому. Выстроенное рушится, и все начинается сначала.

Андрей [ 04.10 14:54 ] Посмотрели ли Вы уже что получается у Германа с "Трудно быть богом"? Каковы Ваши впечатления?

Я видел несколько метров еще не озвученного фильма. Этого мне оказалось достаточно, чтобы понять: фильм получается необычайный, невиданный, истинно «германовский». Такого мы еще не видывали. И пусть Бог Кино даст Герману здоровья и сил, чтобы он сумел довести свое дело до конца.

Кэ [ 04.10 13:19 ] Здравствуйте, Борис Натанович. 1. Меня очень интересует развязка романа "Далекая Радуга". Они спаслись или нет? 2. Расцвет НФ в 60-70-е годы совпал с романтизацией эпохи НТР, физики и физиков и т.д. Сейчас наука и ученые не в почете ни у власти, ни в общественном сознании. Не с этим ли связана деградация, как я думаю, научной фантастики как жанра? Спасибо. Доброго Вам здоровья.

Захар Прилепин, писатель Борис Натанович, как Вы думаете, та человеческая модель поведения, которая была описана в ранних произведениях Стругацких, экспансивная, левая, исчерпала себя окончательно?...

1. ДР задумывалась авторами, как ПОСЛЕДНЯЯ повесть о Мире Полудня. Повесть-прощание. Расставание навсегда. И, конечно, все в ней должно было происходить «всерьез», без поддавков и хепи-ендов. ДР была обречена. И довольно долго авторы считали, что погибли там все, в том числе и любимый ими Горбовский. Но расстаться с Миром Полудня не получилось: слишком удачные и тщательно выписанные декорации, чтобы не использовать их снова и снова. И Мир Полудня «воскрес», а разве может он существовать без Горбовского? И Горбовский воскрес тоже. Как ни в чем не бывало. Читатель возмутился: как? Авторы, вы что? Он же погиб на Радуге! И нам пришлось изобрести отговорку, довольно ловкую. В конце ДР описано сразу несколько вариантов попыток спасения. Все эти варианты не решали проблему полностью и окончательно, но каждый из них давал некоторый процент успеха, и оставалось только предположить, что один – сработал. Вот мы и предположили. Только для того, чтобы отбиться от настырного читателя, и в первую очередь от того, кто пытался соорудить стройную и непротиворечивую хронологию Мира Полудня. Но сами-то мы всегда знали: все они погибли там, на «последнем берегу», все до одного, даже Камилл. А Горбовский… Есть в мире люди, которые способны жить даже после своей гибели. Они гибнут, но остаются в живых. Такой вот парадокс. Фантастика. 2. Да. «Радио есть, а счастья все нет», писал Илья Ильф именно об этом. XIX век был веком восторженного отношения к науке. ХХ век все эти восторги свел чуть ли не к нулю. Потому что выяснилось: наука далеко не всемогуща (Где эликсир бессмертия? Где панацея от всех болезней? Где искусственный интеллект? Где, черт возьми, хотя бы термояд – кризис же на носу!) Наука не добра, она, скорее, опасна и зла! И, самое главное, - наука безнадежно непонятна! Время дилетантов миновало навсегда. Никакая научно-популярная книга не способна приобщить обычного читателя к науке, - в лучшем случае читатель усвоит несколько новых понятий и терминов да проникнется сопереживанием героям-ученым. Мощь и красоту работы Григория Перельмана способны оценить, может быть, пять человек в мире. Еще полсотни – разберутся в ней достаточно, чтобы применить ее в решении своих задач. Для всего прочего населения земного шара открытие Перельмана просто не существует, как практически не существует космонавтика для жителя бассейна Амазонки. Еще век назад основные положения естественных наук были доступны почти любому образованному человеку. Сегодня между наукой и населением – пропасть абсолютного непонимания, и пропасть эту не способны засыпать ни система образования, ни какие-либо системы просвещения. Отделение науки от населения – гораздо более радикальное, чем церкви от государства.

Конан, сын юриста [ 09.10 10:06 ] Уважаемый Борис Натанович. Самой загадочной Вашей рукописью, "найденной при странных обстоятельствах", является "Миллиард лет". Эта вещь редко удостаивается внимания критиков и ценителей. Многие считают ее мутной. Как вы сами относитесь к ней? Будоражит ли она Ваше воображение так, как было при написании? Породит ли ответы на незаданные вопросы?

Мы всегда любили эту вещь и всегда держали среди лучших. Она была придумана в один счастливый день, за четыре часа азартной ругани, и писалась легко, в охотку, словно кто-то диктовал ее нам. Большинство читателей ценят эту повесть за научно-фантастическую идею о Гомеостатическом Мироздании, идею действительно придуманную ловко, но никогда не составлявшую для авторов что-то действительно ценное. Это был просто хороший антураж, — добротный, нерядовой, но всего лишь антураж, декорация, фон, на котором разыгрываются главные (для авторов) события: герои пытаются найти свой «образ поведения» в условиях непереносимого, неодолимого давления. Такие условия, такое мироощущение были отлично знакомы авторам, тем более, что один из них только что перенес столкновение с реально существующим носителем такого давления, — этакий «контакт третьего рода», но не с выдуманными жукоглазыми пришельцами и даже не с загадочным Гомеостатическим Мирозданием (тоже выдуманном), а со всем хорошо известным (хотя бы понаслышке) «искусствоведом в штатском», представителем всем хорошо известной организации, штаб которой располагался в километре отсюда (прямо, через Неву) в основательном строении 30-х годов, носящем в народе имя «Большой Дом» («из которого Соловки видно»). Этот контакт (хотя и окончившийся, в общем, благополучно) создал совершенно специфическую эмоциональную атмосферу и подтолкнул авторов к созданию «рукописи, обнаруженной при странных обстоятельствах», где и была поставлена (в соответствии с духом и реалиями времени – на эзоповом языке) проблема: «как быть, если быть можно, только отказавшись от себя?» Замечательно, что замысел и суть повести каким-то сверхчутьем уловили в первой же редакции, куда мы нашу рукопись принесли, — уловили и, отведя как водится, глаза, попросили: нельзя ли перенести действие куда-нибудь в другую страну, например, в США? Массовый же читатель отнесся к этой повести, как к обычному НФ-сочинению, и еще много лет осаждали нас «жертвы Гомеостатического Мироздания» с рассказами о своей непостижимой и загадочной судьбе.

Продолжение следует.

@темы: Что сказали Стругацкие, Ссылки