Андрей Лазарчук: «Гражданское общество» куда более нетерпимо к свободному мнению, чем государство»
06.07.2018
В России не так много писателей, чьи книги нашли преданного и благодарного читателя еще в 90-е, когда почти всем было не до большой литературы. Один из них — лауреат премии имени Аркадия и Бориса Стругацких Андрей Лазарчук. Роман с Михаилом Успенским «Посмотри в глаза чудовищ» (1997), главным героем которого является Николай Гумилев, прогремел сразу после выхода, выдержал множество переизданий, а теперь автор удостоился «АБС-премии» за цикл «Весь этот джакч», написанный также в соавторстве с Успенским. «Культура» побеседовала с Лазарчуком о будущем фантастики и природе человека.
читать дальшекультура: Цикл «Весь этот джакч» был создан по мотивам ранних Стругацких, но уходит от их творчества очень далеко: «прогрессорская» логика Бориса Натановича и Аркадия Натановича подразумевала, что человек по природе благ. Ваш герой — иной. Что Вы думаете о том, как со временем меняется наша природа? Человек изначально все-таки благ или нет?
Лазарчук: Изначально амбивалентен и, на мой взгляд, не изменился за исторически обозримый промежуток времени. Меняется общество, а человек под эти изменения вынужден подстраиваться. Как-то давно я написал по этому поводу: «Возникали и гибли династии, на смену рабству прямому пришло рабство опосредованное, и совершенствовалась всякого рода техника, а вот человек — как был, так и остался несовершенной, противоестественной химерой, этаким кентавром, полубогом-полузверем, черт знает откуда возникшей душой на обезьяньем туловище. И все, что происходило, происходит и, видимо, будет происходить, — это только потому, что душа, чтобы выжить, должна заботиться о сохранении тела, а тело от забот о душе свободно; что душа вынуждена довольствоваться малым, чтобы не потерять все, а тело ненасытно и неблагодарно и чрезвычайно изобретательно в смысле удовольствий, комфорта и безопасности; и нет и никогда не будет равновесия между ними». Поэтому дуалистической картины мира Стругацких я никогда всерьез не принимал — это слишком упрощенный взгляд; не существует никакого глобального добра и глобального зла, есть только локальные флуктуации на бесконечном поле этики/морали, причем и это поле очень зыбкое, плывущее. Собственно, в поздних вещах Стругацкие попытались затронуть эту тему, но как-то не очень получилось. Так что прямо ответить, благ человек или не благ, я не могу, поскольку вижу этот вопрос совсем под другим углом.
Биологически человек практически не изменился за последние 100–150 тысяч лет. Подозреваю, что если взять (посредством машины времени, естественно) младенца-кроманьонца и вырастить в современной семье (справившись с проблемами питания, иммунитета, аллергий и т.п.), то получится нормальный индивид — не выходящий за границы статпогрешности ни по физическим, ни по интеллектуальным качествам.
Изменения происходят в основном вследствие научно-технического прогресса, подгоняемого и направляемого множеством сил, среди которых целенаправленное разумное воздействие находится где-то в конце списка. Но это слишком обширная тема, которую в рамках маленького интервью нет смысла даже затрагивать.
культура: Фантастику и фэнтези много критикуют за легковесность. Нет равных ни Ивану Ефремову, ни тем же Стругацким. Не развивается социальное направление жанра, зато растет количество боевиков. Справедливы ли упреки?
Лазарчук: Справедливы. Читатель, дорвавшись до «шведского стола», выбирает только пирожные, которых ему долго недодавали. В конце концов отучается есть что-то другое. Рано или поздно у него выпадут зубы, и процесс станет необратимым. Собственно, это касается не только фантастики, а всей литературы, кинематографа, театра и т.д. И тут всплывает довольно сложный вопрос: а нужна ли вообще серьезная литература при нынешнем темпе жизни, развитии клипового мышления и чудовищном переизбытке информации? Сознание формируется другими факторами, роль словесности стремительно уменьшается. Страшно ли это? А вот не знаю.
культура: Но ведь «Посмотри в глаза чудовищ» и «Весь этот джакч» — серьезная литература? Ее покупают, читают, значит, она кому-то нужна. Может быть, сегодня только словесность в состоянии ставить вопросы, которые просто некому больше задать. Например, о том, какова природа человека. Не в клипе же мы это увидим...
Лазарчук: Учитывая тиражи, можно сказать, что влияние так называемой серьезной литературы находится где-то в районе единицы на стобалльной шкале. Тем более что существует и симулякр «серьезного чтения», но, по существу, это все тот же продукт измельчения и глубокой переработки прежней литературы «проклятых вопросов» (на которые, кстати, так и не получен ответ).С другой стороны, любой кризис — а то, что мы наблюдаем, это серьезнейший за всю историю культуры тотальный кризис, — обязательно приводит к чему-то новому, чего мы пока не можем себе представить. Скажем, созданию некоего синтетического искусства. На эту тему я немного порассуждал в эссе «Зеленые стены, или Как спасти мир, не прибегая к традиционным способам». Эссе можно найти в Сети.
культура: Стругацкие в свое время прошли эволюцию от социального оптимизма к пессимизму, к тяжелым вопросам о том, кто будет учить следующие поколения. Отсюда появляются «мокрецы» и «Отягощенные злом». Что случилось с этой важной проблемой, которую нащупали Стругацкие? Или просто больше нет конфликта поколений? Никого ничему не надо учить?
Лазарчук: Давайте предположим такую ситуацию: следующее поколение будет нуждаться исключительно в таких знаниях, умениях и навыках, которых у нынешнего просто нет. Нужны ли в этом случае всякого рода учителя и наставники? Или они играют отрицательную роль, роль мертвого балласта?Кстати, и «наставничество» у АБС показано несколько лукаво. Вы обратили внимание, что «Гадкие лебеди» — это пересказ легенды о Гамельнском крысолове, только этому крысолову принадлежат авторские симпатии — и мы по инерции полагаем «мокрецов» чем-то замечательным, а окружающий мир видим их глазами? Между тем нам совершенно неизвестно, что станет с детьми, но эта мысль вообще не приходит в голову...
культура: Мысль о том, «что станет с детьми», кажется сегодня одной из ключевых. Насколько мы вообще влияем на то, что с ними станет? Или наша роль — быть Виктором Баневым из «Гадких лебедей»?
Лазарчук: Ну, роль каждый выбирает по своим силам и устремлениям. Я привел в пример «Гадких лебедей» только потому, что там наглядно показан (не знаю, входило это в намерения авторов или нет) механизм абсолютной пропаганды — как можно черное назвать белым, и никто не обратит на подмену внимания.культура: Недавно был юбилей Джорджа Оруэлла, одного из самых известных авторов XX века. Во многом современные антиутопии, его главному роману подражающие, — бесконечная игра в страшное тоталитарное государство. Как Вы относитесь к тому, что современная литература, и не только фантастика, продолжает осмыслять этот опыт XX века. Насколько это актуально?
Лазарчук: Я думаю, главная ошибка Оруэлла и его последователей — видеть главное зло в централизованном государстве, в то время как «гражданское общество» куда более нетерпимо к свободному мнению, а транснациональные корпорации — к правам человека. Подозреваю, что в скором будущем государство, каким бы несовершенным оно ни было, окажется куда более прогрессивным, чем общество и корпорации; не исключено, что и коммунистическая революция придет с его стороны. Но это, конечно, даже не среднесрочная перспектива.культура: Как бы Вы оценили новое поколение фантастов. Оно есть? Или мы выживаем за счет Генри Лайона Олди, Сергея Лукьяненко, авторов, которые выросли на советском опыте? Читаете ли Вы рукописи молодежи? О чем они пишут? Что вообще происходит с ними?
Лазарчук: Читаю, я веду по мере возможности семинары, но пока особого просвета не вижу. В массе своей произведения не просто вторичны — это продукт глубокой биохимической переработки. Люди перестают работать с языком, плохо понимают, что такое сюжет, а на вопрос «зачем ты пишешь?» отвечают бесхитростно: «Чтобы печататься». Хотя, конечно, закон Старджона еще никто не отменял. Но пока, увы, не приходится говорить не то что о новизне или прорыве, а даже об удержании позиций. На что же ориентироваться молодым? Классика им скучна, неактуальна, да и все сказанное они уже усвоили в позднейших простеньких пересказах (естественно, возникает впечатление «Я это уже все читал у NN!». Поэтому, к сожалению, есть только один выход: читать все подряд, более крупная фракция застрянет в памяти.
культура: Что может предсказать фантастика сегодня? Раньше она угадывала полеты к звездам, подводные лодки, а сейчас реальность такова, что все меняется быстрее, чем авторы могут о чем-то написать. То есть все, что мы можем вообразить, — оно все сбылось уже или сбывается. Что делать писателям в этой ситуации? О чем мечтать? Нетрудно вспомнить здесь повесть Стругацких «Хищные вещи века», где описан мир, отчасти похожий на тот, в котором мы очутились.
Лазарчук: Да. Одни фантазии не сбылись и сбываться не собираются, другие стали обыденностью. Не соглашусь в одном: меняется не мир, а его интерфейс, сам же мир то ли топчется на месте, то ли вообще деградирует — за интерфейсом трудно рассмотреть. Так что не надо фантазировать, надо просто пристальнее всматриваться туда, «за стекло».культура: Что там — «за стеклом»?
Лазарчук: Скажу непонятно: там, скорее всего, встреча человечества с самим собой. Это будет не просто шок, а тектонический сдвиг.культура: Эта идея — «встреча человечества с самим собой» — была разработана на космическом материале, прежде всего, Станиславом Лемом: когда земляне сталкиваются с планетой Солярис, которую не могут понять, они, по сути, видят в ней себя, собственные страхи. Что сейчас может стать таким же по силе катализатором?
Лазарчук: Не соглашусь: Лем не ставил задачи показать встречу человечества с самим собой и не разрабатывал ее. Он описывал контакт человека с принципиально непознаваемым. Да, мелькали рассуждения о том, что только таким путем человечество может познать себя, но здесь Лем просто развивал идеи средневековых схоластов. Я говорил о другом: о том, что человечество, привыкшее рассматривать себя как множество индивидуальностей, встретится с человечеством как целым — с иным разумом человечества, абсолютно отличным от индивидуального разума. И вот тут возникнет множество коллизий, от смешных до очень страшных. И мы пока что не можем представить себе этого даже на уровне аналогий — скажем, с термитником или ульем.культура: И литература не может эти аналогии подобрать? Фантастика ведь призвана учить мечтать — о полетах к звездам в частности и о новом в целом?
Лазарчук: Из того, что я прочел о полетах к звездам за последние лет тридцать, ни одно произведение не учило мечтать. Звезды здесь — только декорация для простеньких приключенческих сюжетов или ужастиков. Почему-то самый простой и страшный вопрос: а что, если лететь к звездам просто невозможно физически, и мы навсегда прикованы к нашей маленькой Солнечной системе, — не задается никогда. А ведь это могла бы быть тема для очень мощного произведения, которое учит не мечтать, а думать. И поэтому, полагаю, оно не будет иметь спроса.
@темы: Отягощенные злом, Вторичное творчество, «Гадкие лебеди», Ссылки