Алла Кузнецова, Молчаливый Глюк. Я не со зла, я по маразму!
Утащена отсюда: magazines.russ.ru/october/2015/7/6z-pr.html
Окончание следует.
Опубликовано в журнале:
«Октябрь» 2015, №7
ПУБЛИЦИСТИКА И КРИТИКА
Дмитрий ЗАНЕРВ
Легко быть интеллигентом
Дмитрий Занерв родился и живет в Одессе. Окончил философский факультет ОНУ им. Мечникова. Пишет философские и критические произведения. Публиковался в изданиях «Русский журнал», «Арт-подготовка», «Личности» и др. Автор книги эссе «Человеки» (2012). Призер фестиваля «Гоголеум».
Мой стол – моя крепость.
АНС
Вскоре после смерти Бориса Стругацкого разразился грандиозный скандал: его наследники, с весьма мутными обоснованиями, сняли с сайта rusf.ru/abs/ (обозначенного как «официальный») все тексты книг и даже публицистики и литературной критики писателей. Решение вызвало бурю возмущения в сети и за ее пределами. Зато теперь всякий, заходящий на некогда популярнейшую страницу, может взамен текстов Стругацких получить: «Солянка сборная мясная рецепт с фото, составление договоров за два дня! ирригатор рта; Накидки на сидения в машину: авточехлы. женская парфюмерия» – рекламу внизу главной страницы рядом с безграмотным «очерком» творчества писателей, написанным врачом (!) Аркадия Стругацкого Ю. Черняковым аж в 1995 году. Там есть чему порадоваться: «Писатель Аркадий и Борис Стругацкие – это нормальный, современный, гениальный писатель, изучающий человека методами, в частности, так, как это делал Булгаков. Лев Николаевич Толстой изучал это путем дачи исторической панорамы. Если мы берем предметом литературы изучение человека, высшей нервной деятельности, то есть эго в социуме и эго наедине с эго, это уже будет у нас и Достоевский, это у нас будет Джойс, это уже будет Кафка, то есть это уже весь экзистенционализм (особенно смешно то, что именно так произносил этот термин не кто иной, как профессор Выбегалло из «Понедельника»! – Д.З.), то Стругацкие – это писатели, изучающие... люди с современной методологией, ученые...»
читать дальше
Для «дачи более полной панорамы» следует сказать, что в разделе «Экранизации» даже не указан новейший и вызвавший множество противоречивых отзывов фильм Алексея Германа «Трудно быть богом». Видимо, в погоне за соблюдением копирайта авторы сайта не нашли ни времени, ни сил внести пару строчек в список фильмов на официальном (!) сайте.
Легенда на ветру
Такое пренебрежение к «продвижению» наследия авторов поразительно. Ведь Стругацкие сегодня – не просто популярные во всех слоях постсоветского общества писатели, это, в сущности, единственный серьезный бренд русской литературы второй половины XX века (кроме Солженицына, пожалуй), получивший мировое распространение! Дело не только в переводах их произведений на все основные языки, речь идет в буквальном смысле о планетарном размахе их читательской базы. Достаточно посмотреть на подписи читателей, в течение многих лет задававших вопросы для онлайн-интервью Борису Стругацкому. География стругацкофилов – Европа, Азия, Африка, обе Америки, Австралия, Новая Гвинея, один вопрос был задан из Антарктиды, нет никакого сомнения, что и среди космонавтов на МКС были и есть знатоки и любители книг братьев. Конечно, большинство этих читателей – бывшие граждане СССР, но сам факт, что в сильно изменившихся исторических условиях для них по-прежнему так важны авторы ушедшей эпохи, красноречив. И дело не просто в ностальгии, для которой, кстати, Стругацкие содержательно особых поводов не дают. «Мы верили Вам и ЭТИМ ребятам (героям книг. – Д.З.), а не пустобрехам из райкомов», – писал один из поклонников. Стругацкие, по старой традиции русской литературы, оказались не только и не столько писателями, для многих они были и остаются учителями жизни, идеологами, моральными авторитетами. Ни один западный писатель-фантаст такого отношения не знал. Стругацкие уникальны по своему влиянию на миллионы умов, и до сих пор при изучении (пост)советской цивилизации обойтись без понимания этих книг, их авторов и читателей невозможно. При этом особая сложность заключена в том, что при оценке братьев Стругацких приходится балансировать между Сциллой чистой литературной формы и Харибдой политического и философского содержания их произведений. Не всегда одно соответствовало другому, и книги, ставшие «священными коровами» для многих поколений читателей, сегодня, при трезвом взгляде на них, могут оказаться «консервированной тушенкой». Прямые сравнения fiction и non-fiction также весьма обманчивы. Легче всего было бы заметить, что «Обитаемый остров» – это Россия лета, а «Гадкие лебеди» – Украина осени 2014 года, но это слишком просто. О вкусах трудно говорить беспристрастно, поэтому вначале нужно привести неоспоримые факты.
Фантазмы реального
Аркадий Стругацкий родился 28 августа 1925 года в Батуми. Борис Стругацкий – 15 апреля 1933 года в Ленинграде. Отец писателей, Натан Стругацкий был типичным представителем ранней идеалистической породы советских людей. Вся его жизнь прошла под знаком служения новому обществу и новой партии. Сын херсонского адвоката, он вступил в партию большевиков в 1916 году, участвовал в Гражданской войне комиссаром кавалерийской бригады, затем всю жизнь проработал партийным функционером. Получивший редкое для партийца образование – историк-искусствовед, Натан не всегда занимался политикой: был сотрудником Главлита в Ленинграде, начальником политотдела в сибирском совхозе, завотделом культуры Сталинградского обкома, научным сотрудником в Публичной библиотеке. С матерью будущих писателей, Александрой Литвинчевой, он познакомился во время отпуска на Украине, в городке Середина-Буда на Черниговщине. Союз профессионального революционера (к тому же еврея) и дочери деревенского прасола был против местных традиций, так что молодым пришлось бежать, получив вслед проклятие родителей невесты. Место рождения старшего брата, Аркадия, объяснялось тем, что отец в то время был редактором газеты «Трудовой Аджаристан». Затем семья переехала в Ленинград, где и родился младший Борис.
Будущие писатели росли в подходящей семейной обстановке: отец – автор книг о Салтыкове-Щедрине и о художнике Самохвалове, мать – учительница русского языка и литературы. Дом, старый большой семиэтажный, по адресу: проспект К. Маркса, 4, рядом с нынешней гостиницей «Петербург». Школа – 107-я средняя, возле завода «Красная заря». Типичная среда обитания новой советской интеллигенции. В школе братья учились весьма похвально, да и за ее пределами были образцовыми подростками. Главным развлечением их было безудержное чтение. Первым питательным слоем для формирования прозы Стругацких стал приключенческий минимум того времени: Уэллс, Конан Дойл, Жюль Верн, Дюма, Буссенар, Жаколио, Джек Лондон и Беляев.
Первые плоды такого чтения появились уже в школе. «Нам задали на дом сочинение на свободную тему. И я придумал свой первый рассказ. Он назывался “Виско”. (Не от “виски”, конечно, а от слова “viscosity” – вязкость, липкость.) Виско – это было человекообразное чудовище, искусственным образом созданное (вылепленное) в тайной лаборатории в джунглях Амазонки. Деталей не помню. Помню только, что в конце концов измученное экспериментами чудовище убивает своего создателя и разрушает лабораторию. (Явная аллюзия на “Остров д-ра Моро”.) Рассказ этот (написанный тушью и снабженный соответствующей иллюстрацией) где-то в середине 50-х я сжег в печке в приступе законного самоуничижения. А за сочинение на свободную тему получил, помнится, пятерку. Я не говорю уж о зубодробительном фантастическом романе “Находка майора Ковалева”, написанном (от руки, черной тушью, в двух школьных тетрадках) перед самой войной и безвозвратно утраченном во время блокады» (Б.С.).
После развлекательной литературы, в братьях отложился второй питательный слой – реалистический. Сюда входила и русская классика, и пробивавшиеся в СССР западные современные авторы: Голсуорси, Хемингуэй, Фолкнер, Ремарк, Грэм Грин. Именно Хемингуэй стал, видимо, главным влиянием в образовании «стругацкого» стиля, но далеко не единственным. «В библиотеке отца с незапамятных времен лежал роман “Прощай, оружие”. Я пытался его читать – не пошло. Тут кто-то из знакомых дал полистать сборник “Пятая колонна и 25 рассказов” – и я заболел Хемингуэем на всю оставшуюся жизнь. Уэллс научил нас понимать, что такое фантастика; у Хемингуэя мы учились искусству лаконичности и подтекста; у Алексея Толстого – русскому языку (Булгаков был тогда для нас, к сожалению, тайна за семью печатями)» (Б.С.).
Третий слой влияния был уже не книжным. В 1937 году отца исключили из партии: «заявлял, что Н. Островский – щенок по сравнению с Пушкиным, и утверждал, что советским художникам надо учиться у иконописца Рублева», кроме того, будучи «начальником культуры и искусств города Сталинграда», запретил бесплатные ложи для начальства и ввел для него платный вход в театр и кино. К счастью, арестован не был и остался в живых, но о восстановлении в партии безуспешно хлопотал всю оставшуюся жизнь. Сразу после начала войны Натан Стругацкий, несмотря на порок сердца, пошел в военкомат. Попав в ополчение, участвовал в боях на Пулковских высотах, но в январе 1942-го был комиссован из-за дистрофии. Ленинград к тому времени был в полной блокаде. Аркадий строил оборонительные сооружения, работал в мастерских, где производились ручные гранаты. Борис «должен был умереть в блокаду – это было ежу ясно, я умирал, мама мне об этом рассказывала... меня спасла соседка, у которой каким-то чудом оказался бактериофаг... Мне дали ложку этого лекарства, и я выжил».
Чтобы дать возможность выжить младшему сыну и матери, отец со старшим выехали из города зимой 1942 года, оставив свои продовольственные карточки на февраль. На «Дороге жизни» грузовик, в котором ехали эвакуированные, провалился под лед в воронку от бомбы. Все пассажиры, включая Стругацких, промокли насквозь, но до железнодорожной станции все же добрались. В теплушке до Вологды ехали восемь дней. «Эти дни, как кошмар. Мы с отцом примерзли спинами к стенке. Еды не выдавали по 3–4 дня. Мы сдвинули всех мертвецов в один угол, как дрова. В той теплушке умерли все, кроме нас». В Вологде на вокзале Аркадий потерял сознание и очнулся уже в больнице. На следующий день ему сообщили о смерти отца. Еще двадцать дней сироте пришлось ехать до точки назначения. Прорыв из Ленинграда стоил старшему брату дорого: он потерял почти все зубы. Именно это обстоятельство было причиной появления его знаменитых усов, а в дальнейшем он научился говорить так, что незнакомые люди ни о чем не догадывались.
Очутившись в городке Ташла Оренбургской области, Аркадий начал писать письмо за письмом в Ленинград. Мать с Борисом тут же вырвалась к нему. В Ташле Аркадий окончил школу и 9 февраля 1943 года ушел в армию. «Судьба его была – окончив Актюбинское минометное училище, уйти летом 43-го на Курскую дугу и погибнуть, конечно, – весь выпуск его был отправлен, и никого не осталось в живых. Но его буквально за две недели до этих событий откомандировали в Куйбышев, где он стал слушателем японского отделения восточного факультета Военного института иностранных языков». Так Аркадий стал знатоком японского и английского, что в будущем имело для произведений Стругацких немалое значение. В августе 1946 года он уже участвовал в допросах пленных японцев при подготовке Токийского процесса над военными преступниками.
После окончания института и вплоть до демобилизации (старшим лейтенантом) в 1955 году Аркадий служил на Дальнем Востоке, где он насмотрелся на экзотическую природу и даже стал свидетелем цунами. Еще в 1954 году ему вместе с сослуживцем удалось не только написать, но и опубликовать в местном журнале повесть «Пепел Бикини», посвященную главной сенсации тех лет – атомным испытаниям. Вернувшись в Ленинград, военный переводчик был уже второй раз женат и вскоре стал отцом. В начале 1956 года переехал в Москву, где работал в Восточной редакции Гослитиздата, занимаясь переводами японской классики. Борис между тем закончил математический факультет по специальности «звездный астроном» и работал в Пулковской обсерватории над диссертацией о происхождении двойных и кратных звезд. «Вообще-то я хотел стать физиком и заниматься строением ядра, но на физфак меня (еврея) не взяли, и пришлось идти на астрономию». Диссертация, к сожалению для молодого ученого и к счастью для русской литературы, защищена не была: «Я получил интересный результат. Но (вот это был удар!) уже опубликованный в малоизвестном журнале за десять лет до того великим Чандрасекаром». Вместо диссертации Борис в 1957 году участвовал в поисках места для сооружения телескопа-гиганта на Северном Кавказе, а затем провел один сезон в археологической экспедиции в Таджикистане, недалеко от Пенджикента.
Не мэтры горшки обжигают
Еще в последние месяцы 1956 года в Ленинграде братья впервые перешли границу формально-родственных отношений и стали настоящими друзьями. До того они встречались от случая к случаю, не чаще раза в год, когда Аркадий приезжал в отпуск. «Выяснилось, что у нас сходные взгляды на науку и литературу, выяснилось также, что и Бориса давно уже тянет писать. Много было у нас бесед, споров и совещаний. Мы оба любили фантастику читать, а читать в те времена (середина 50-х) было совершенно нечего. Вот мы и решили писать сами».
Первую совместную книгу – «Страну багровых туч» – Стругацкие написали на спор, «на бутылку шампанского». Текст не только был опубликован в издательстве «Детская литература», но и получил третью премию конкурса Министерства просвещения в размере пяти тысяч рублей (!). «Но на самом деле выигрыш был куда больше: оказалось, что мы с братом вполне можем писать сообща. Событийная часть нашей биографии закончилась. Далее пошли книги. В 1964 году нас приняли в Союз писателей». Действительно, после начала профессиональной литературной карьеры крупных внешних событий в жизни братьев Стругацких почти не было. Оба были законопослушными гражданами, отцами семейств и членами весьма влиятельной организации, дававшей не только хлеб насущный, но и общественный статус. Быть советским писателем – это звучало гордо. Правда, они стали неортодоксальными советскими писателями. Но их «еретичность» не следует переоценивать: сознательными антисоветчиками они никогда не были.
На примере братьев можно дать, пожалуй, самую яркую и наглядную характеристику такого почти обессмысленного сегодня явления, как «шестидесятничество». Ведь Стругацкие оказались в исторической перспективе абсолютными, эталонными шестидесятниками. Это обстоятельство имело решающее влияние на позднюю советскую литературу и на то специфическое мировоззрение, которое через книги братьев определило картину мира миллионов читателей. Поэтому творчество писателей может быть четко разделено на «те годы» и все, что было после.
Есть в конечном счете две ипостаси Стругацких. Первая, самая популярная и поверхностная, – Стругацкие-как-фантасты-мифотворцы (хорошо отраженная в названии серии «Миры братьев Стругацких»). В этом качестве они постоянно сравниваются с западными фантастами и фэнтези-писателями – Толкиеном, Кларком, Азимовым, Кингом или Лавкрафтом. Речь идет о создании выдуманных вселенных с многочисленными обитателями – Саракш, Гиганда, Мир Полудня, КОМКОН, Группа Свободного Поиска, голованы, людены, Странники и т.д. Здесь же находятся все знаменитые «изобретения»: нуль-Т, Большой Всемирный Информаторий (фактически – полное предвосхищение интернета!), глайдеры, скорчеры, Линия Доставки. Основные вехи этих Стругацких – «Понедельник начинается в субботу», «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Отель “У погибшего альпиниста”», «Жук в муравейнике», «Парень из преисподней», «Волны гасят ветер».
Вторая, литературно-серьезная, не-фантастическая ипостась – Стругацкие-соцреалисты (так!). Тут у них другие соратники: Свифт, Уэллс, Булгаков, Брэдбери, Гессе, Лем. Здесь происходит написание, главным и исчерпывающим образом в 1960-е и начале 1970-х годов, полномасштабных полотен из трудной истории XX столетия – «Хищные вещи века», «Улитка на склоне», «Гадкие лебеди», «Второе нашествие марсиан» и «Пикник на обочине». Эта ипостась гораздо менее популярна и понимаема массовым читателем, но зато именно она дает право причислять Стругацких к числу крупнейших русских писателей второй половины XX века. Именно эти произведения останутся еще надолго вехами русской литературы – вне и поверх любых жанров.
Появление Стругацких в литературе совпало с моментом, когда советская фантастика зашла в полный тупик. Старая безопасная «жюль-верновская» традиция технического покорения планеты всемогущими борцами за коммунизм была исчерпана. Последним ее всплеском стал выход в 1957 году «Туманности Андромеды» Ивана Ефремова, которого сами братья считали своим «крестным отцом», хотя прекрасно понимали ограниченность его дарования. Возникло явное противоречие между громадным, действительно всенародным запросом на новую утопию и низким уровнем большинства советских авторов, пишущих про будущее. Запуски спутника, Белки, Стрелки, а затем и Гагарина стремительно расширили границы того, что можно считать возможным и невозможным. Недостижимый Космос, на котором несколько веков спекулировали фантасты, стал рабочим пространством повседневности. Энтузиазму золотой эры космонавтики Стругацкие отдали необходимую дань в своих первых произведениях: «Путь на Амальтею», «Страна багровых туч», «Шесть спичек», «Возвращение (Полдень, XXII век)», «Стажеры», «Далекая Радуга». Даже «Попытка к бегству», в которой уже появляются первые намеки на «серьезную» литературу в виде нравственных коллизий, не имеющих простого решения, тоже относится к жанру оптимистичных авантюр двадцать-какого-то века. Необходим был содержательный и формальный рывок, необходимо было вслед за реалистической прозой, уже «обнаглевшей» в результате хрущевской оттепели, придать смелость и глубину прозе фантастической. Для чего, кстати, пришлось полностью размыть указанное выше различие.
Опасные утопии
Рывок этот произошел в 1964 году, когда была опубликована повесть «Трудно быть богом». Первое развлекательное (с виду) произведение Стругацких, у которого были «зубы», направленные против вовсе не фантастических явлений современности. Книга, начатая как космический вариант «Трех мушкетеров», после разгромных встреч Хрущева с интеллигенцией стала политическим памфлетом. Хотя благодаря цензурным вмешательствам (впервые настигшим до того совершенно «безупречных» авторов), далеко не все первые читатели поняли разбросанные по тексту намеки. Многие так и остались под впечатлением, что речь и впрямь идет о грядущих трудностях в работе Института экспериментальной истории и о том, как советские люди будущего будут их разрешать. Для иных главным источником удовольствия стала неповторимая атмосфера Арканара, прибаутки дона Рэбы и обаятельные странности дона Руматы. С этого момента книги Стругацких приобрели особое свойство: быть привлекательными для совершенно различных слоев читательских масс, «говорить» противоположным по убеждениям и вкусам людям то, что они и хотели бы услышать. Появился один из главных секретов их таланта – универсальность сюжетного опыта.
Стартовав таким образом в серьезную прозу, братья быстро, почти мгновенно вышли на высокую орбиту. Уже в 1965 году появились три (!) книги, определившие их положение в истории больше, чем все выпущенное позднее. «Понедельник начинается в субботу», «Хищные вещи века» и особенно «Улитка на склоне» – таковы заделы Стругацких «на вечность». Популярность их всегда была неравна: «Понедельник» знал почти каждый младший научный сотрудник СССР, фразы из него вошли в фольклор и вообще это, пожалуй, единственная книга писателей, которую одинаково любят и простые, и высоколобые поклонники. Именно поэтому о ней можно говорить как о давно уже чрезмерно переоцененном творении.
«Вещи» незаслуженно потерялись на фоне последующих произведений, про них можно услышать даже пренебрежительные суждения, как о неудачной попытке написать «западный» фантастический текст. На деле же там описаны события, которые только сейчас становятся нашей современностью: электронные наркотики, тотальное расслоение общества потребления на враждебные субкультуры, «дрожка» как смесь дискотеки и религиозной церемонии, наконец, «закат Книги», но не в виде ее прямого уничтожения (как у Брэдбери), а из-за общего равнодушия ко всему, что не тело.
«Улитка» и вовсе стала камнем преткновения для многих, есть категория читателей совершенно не понимающих этой книги и смысла ее существования в корпусе стругацкианы. Между тем сами авторы единодушно считали «Улитку» своим лучшим творением, основную идею коего (Лес=Будущее, Управление=Настоящее) к тому же, по их мнению, почти никто не понял. И они правы.
«Улитка» чаще всего описывается под рубрикой «кафкианский текст». Что верно, но ничего, однако, не объясняет. Сюжет, атмосфера, диалоги, общий умственный и эмоциональный итог этой книги выходит за пределы любого «абсурда», «хаоса», «безумия повседневности». Фраза «Мы рождены, чтоб кафку сделать былью» не осталась для Стругацких просто хохмой, она была принята как руководство к литературному действию. Жизнь (пост)советского человека куда сложнее мучений и метаний маленького человека Австро-Венгрии до и после Первой мировой войны. Она и проще (ибо нет тех интеллектуальных запросов, что стояли за Кафкой и всем европейским модернизмом), и страшнее (ибо речь идет не о метафорах, а об исторической, уже свершенной действительности для жителей первой в мире страны освобожденного труда в городе и деревне), и интереснее (потому что, в сущности, отнюдь не прекратилась в 1991 году после падения внешних декораций). Звучит как перехлест, но «Улитка на склоне» при всей своей производности как произведение искусства – выше любого отдельно взятого текста исторического Кафки. Она есть шедевр, тогда как собрание сочинений Кафки можно считать disjecta membra шедевра несостоявшегося, только задуманного, но не свершенного. Редчайший случай в истории искусства: копия выше оригинала. Как это понять? «Оригинал, разумеется, уничтожен как предмет искусства, не допускающий двоякого толкования. Первая и вторая копии тоже из некоторой предосторожности уничтожены». Кафка есть ряд кошмарных снов, Стругацкие в «Улитке» показывают мир даже слишком «наяву», слишком залитый то солнцем, то лампами дневного света.
Здесь стиль братьев достиг предела своих возможностей. Все персонажи абсолютно воплощены (что далеко не всегда отличало другие их произведения), говорят на своем уникальном языке, природа живет непридуманной, ненаучной жизнью, два мира – Управление и Лес представляют собой зеркала, выставленные друг против друга так, что их отражения сливаются и уходят в бесконечность истории-современности. Меньше всего можно сказать, что книга осталась в своем времени, это один из тех «миров» шестидесятых, которые по-прежнему с нами и никуда уходить не собираются.
«– Когда выйдет приказ, – провозгласил Домарощинер, – мы двинем туда не ваши паршивые бульдозеры и вездеходы, а кое-что настоящее, и за два месяца превратим там все в... э-э... в бетонированную площадку, сухую и ровную.
– Ты превратишь, – сказал Тузик. – Тебе если по морде вовремя не дать, ты родного отца в бетонную площадку превратишь. Для ясности».
«…на трибуну взобрался интеллектуал-лирик с тремя подбородками и галстуком-бабочкой, рванул себя безжалостно за крахмальную манишку и рыдающе провозгласил: “…Нет, не станет машина умнее человека! Потому что я... потому что мы... Мы не хотим этого! И этого не будет никогда! Никогда!! Никогда!!!” К нему потянулись со стаканами воды, а в четырехстах километрах над его снежными кудрями беззвучно, мертво, зорко прошел, нестерпимо блестя, автоматический спутник-истребитель, начиненный ядерной взрывчаткой...»
«Следующий пункт. В каком возрасте вы почувствовали влечение к женщине, в скобках – к мужчине?
<…>
– Не могу, – сказал Перец. – Не желаю я отвечать на такие вопросы.
– Дурак, – прошептали у него над ухом. – Соври что-нибудь с серьезным видом, и все. Что ты мучаешься? Кто там тебя будет проверять?
– Ладно, – покорно сказал Перец. – В возрасте десяти лет. Когда меня купали вместе с собакой Муркой.
– Прекрасно! – воскликнул председательствующий. – Можете ведь, если захотите!»
Именно в этой книге, написанной в самый разгар пресловутых борений «физиков» и «лириков», был вынесен окончательный приговор тому наивному социальному позитивизму, который составлял сердцевину уверенности советской цивилизации в построении коммунизма как раз к 1980 году:
«У меня просто дух захватило от восторга, я не стыжусь сознаться. Я всегда был оптимистом, но эта картина... Если хотите знать, все будет снесено, все эти склады, коттеджи... Вырастут ослепительной красоты здания из прозрачных и полупрозрачных материалов, стадионы, бассейны, воздушные парки, хрустальные распивочные и закусочные! Лестницы в небо! Стройные гибкие женщины со смуглой упругой кожей! Библиотеки! Мышцы! Лаборатории! Пронизанные солнцем и светом! Свободное расписание! Автомобили, глайдеры, дирижабли... Диспуты, обучение во сне, стереокино... Сотрудники после служебных часов будут сидеть в библиотеках, размышлять, сочинять мелодии, играть на гитарах, других музыкальных инструментах, вырезать по дереву, читать друг другу стихи!..
<…>
– Это тебе только кажется. Не будешь ты меня слушать. И стихи ты сочинять не будешь. Повыпиливаешь по дереву, а потом к бабам пойдешь. Или напьешься. Я же тебя знаю. И всех я здесь знаю. Будете слоняться от хрустальной распивочной до алмазной закусочной. Особенно, если будет свободное расписание. Я даже подумать боюсь, что же это будет, если дать вам здесь свободное расписание».
Это, пожалуй, самое умное и самое пророческое, что когда-либо написали главные советские «фантасты». Это сбылось.
Начиная с 1966 года, Стругацкие в течение двух с лишним десятилетий создают одну за другой, киги, составляющие лучшее, что есть в русской фантастике середины – конца XX века. Параллельно и в строгой зависимости от качества каждого конкретного произведения растет цензурное давление. «Наши книги не считались антисоветскими, они классифицировались всего лишь как “упаднические”. В самое тяжелое время (1970–1980 гг.) нас почти не печатали. Вышли несколько повестей в журналах и ни одной новой книги. “Улитка на склоне” была напечатана полностью только в 1988 г., а тогда, в 1968, изъята из библиотек и запрещена. “Обитаемый остров” – 896 поправок, журнальный вариант опубликован через 2, книга – через 4 года. “Гадкие лебеди” запрещены сразу, но проникли на Запад и в самиздат. Борис записал в своем дневнике в октябре 68-го: “...Люди, приехавшие из Одессы, рассказывают, что там продается с рук машинопись ГЛ – 5 руб. штука. Ума не приложу, каким образом это произошло. Я давал только проверенным людям”».
В эти же годы формируется культ Стругацких среди посвященных. Понятие «культовый писатель» у нас почему-то сразу приобрело совершенно искаженное значение: культовыми сплошь и рядом называют популярных или хорошо «раскрученных» авторов. В действительности на Западе, где это выражение появилось впервые, «культ» имеет смысл не «поклонения», а «секты». «Культовый» значит там «МАЛОизвестный», эзотерический, непопулярный, малодоступный. Именно этот смысл прекрасно описывает положение братьев-писателей в эпоху развитого социализма. Если не считать ранних, экзотерических книг про светлое техническое будущее, настоящее их творчество было закрыто для большинства читателей. Книги просто нельзя было достать, их привозили контрабандой из-за границы, старые журнальные публикации продавались по бешеным ценам или перепечатывались под копирку. Ведь даже «разрешенные» тексты появлялись порой только в периодике на окраинах страны: в Забайкалье или в Прибалтике. Повторялась история с Высоцким: официально не существует – подпольно доступен всем, кто «в теме». Сходство подтверждалось личным знакомством, Высоцкий был близок с Аркадием, а его знаменитая песня про подлодку вошла в текст «Гадких лебедей».
«Октябрь» 2015, №7
ПУБЛИЦИСТИКА И КРИТИКА
Дмитрий ЗАНЕРВ
Легко быть интеллигентом
Дмитрий Занерв родился и живет в Одессе. Окончил философский факультет ОНУ им. Мечникова. Пишет философские и критические произведения. Публиковался в изданиях «Русский журнал», «Арт-подготовка», «Личности» и др. Автор книги эссе «Человеки» (2012). Призер фестиваля «Гоголеум».
Мой стол – моя крепость.
АНС
Вскоре после смерти Бориса Стругацкого разразился грандиозный скандал: его наследники, с весьма мутными обоснованиями, сняли с сайта rusf.ru/abs/ (обозначенного как «официальный») все тексты книг и даже публицистики и литературной критики писателей. Решение вызвало бурю возмущения в сети и за ее пределами. Зато теперь всякий, заходящий на некогда популярнейшую страницу, может взамен текстов Стругацких получить: «Солянка сборная мясная рецепт с фото, составление договоров за два дня! ирригатор рта; Накидки на сидения в машину: авточехлы. женская парфюмерия» – рекламу внизу главной страницы рядом с безграмотным «очерком» творчества писателей, написанным врачом (!) Аркадия Стругацкого Ю. Черняковым аж в 1995 году. Там есть чему порадоваться: «Писатель Аркадий и Борис Стругацкие – это нормальный, современный, гениальный писатель, изучающий человека методами, в частности, так, как это делал Булгаков. Лев Николаевич Толстой изучал это путем дачи исторической панорамы. Если мы берем предметом литературы изучение человека, высшей нервной деятельности, то есть эго в социуме и эго наедине с эго, это уже будет у нас и Достоевский, это у нас будет Джойс, это уже будет Кафка, то есть это уже весь экзистенционализм (особенно смешно то, что именно так произносил этот термин не кто иной, как профессор Выбегалло из «Понедельника»! – Д.З.), то Стругацкие – это писатели, изучающие... люди с современной методологией, ученые...»
читать дальше
Для «дачи более полной панорамы» следует сказать, что в разделе «Экранизации» даже не указан новейший и вызвавший множество противоречивых отзывов фильм Алексея Германа «Трудно быть богом». Видимо, в погоне за соблюдением копирайта авторы сайта не нашли ни времени, ни сил внести пару строчек в список фильмов на официальном (!) сайте.
Легенда на ветру
Такое пренебрежение к «продвижению» наследия авторов поразительно. Ведь Стругацкие сегодня – не просто популярные во всех слоях постсоветского общества писатели, это, в сущности, единственный серьезный бренд русской литературы второй половины XX века (кроме Солженицына, пожалуй), получивший мировое распространение! Дело не только в переводах их произведений на все основные языки, речь идет в буквальном смысле о планетарном размахе их читательской базы. Достаточно посмотреть на подписи читателей, в течение многих лет задававших вопросы для онлайн-интервью Борису Стругацкому. География стругацкофилов – Европа, Азия, Африка, обе Америки, Австралия, Новая Гвинея, один вопрос был задан из Антарктиды, нет никакого сомнения, что и среди космонавтов на МКС были и есть знатоки и любители книг братьев. Конечно, большинство этих читателей – бывшие граждане СССР, но сам факт, что в сильно изменившихся исторических условиях для них по-прежнему так важны авторы ушедшей эпохи, красноречив. И дело не просто в ностальгии, для которой, кстати, Стругацкие содержательно особых поводов не дают. «Мы верили Вам и ЭТИМ ребятам (героям книг. – Д.З.), а не пустобрехам из райкомов», – писал один из поклонников. Стругацкие, по старой традиции русской литературы, оказались не только и не столько писателями, для многих они были и остаются учителями жизни, идеологами, моральными авторитетами. Ни один западный писатель-фантаст такого отношения не знал. Стругацкие уникальны по своему влиянию на миллионы умов, и до сих пор при изучении (пост)советской цивилизации обойтись без понимания этих книг, их авторов и читателей невозможно. При этом особая сложность заключена в том, что при оценке братьев Стругацких приходится балансировать между Сциллой чистой литературной формы и Харибдой политического и философского содержания их произведений. Не всегда одно соответствовало другому, и книги, ставшие «священными коровами» для многих поколений читателей, сегодня, при трезвом взгляде на них, могут оказаться «консервированной тушенкой». Прямые сравнения fiction и non-fiction также весьма обманчивы. Легче всего было бы заметить, что «Обитаемый остров» – это Россия лета, а «Гадкие лебеди» – Украина осени 2014 года, но это слишком просто. О вкусах трудно говорить беспристрастно, поэтому вначале нужно привести неоспоримые факты.
Фантазмы реального
Аркадий Стругацкий родился 28 августа 1925 года в Батуми. Борис Стругацкий – 15 апреля 1933 года в Ленинграде. Отец писателей, Натан Стругацкий был типичным представителем ранней идеалистической породы советских людей. Вся его жизнь прошла под знаком служения новому обществу и новой партии. Сын херсонского адвоката, он вступил в партию большевиков в 1916 году, участвовал в Гражданской войне комиссаром кавалерийской бригады, затем всю жизнь проработал партийным функционером. Получивший редкое для партийца образование – историк-искусствовед, Натан не всегда занимался политикой: был сотрудником Главлита в Ленинграде, начальником политотдела в сибирском совхозе, завотделом культуры Сталинградского обкома, научным сотрудником в Публичной библиотеке. С матерью будущих писателей, Александрой Литвинчевой, он познакомился во время отпуска на Украине, в городке Середина-Буда на Черниговщине. Союз профессионального революционера (к тому же еврея) и дочери деревенского прасола был против местных традиций, так что молодым пришлось бежать, получив вслед проклятие родителей невесты. Место рождения старшего брата, Аркадия, объяснялось тем, что отец в то время был редактором газеты «Трудовой Аджаристан». Затем семья переехала в Ленинград, где и родился младший Борис.
Будущие писатели росли в подходящей семейной обстановке: отец – автор книг о Салтыкове-Щедрине и о художнике Самохвалове, мать – учительница русского языка и литературы. Дом, старый большой семиэтажный, по адресу: проспект К. Маркса, 4, рядом с нынешней гостиницей «Петербург». Школа – 107-я средняя, возле завода «Красная заря». Типичная среда обитания новой советской интеллигенции. В школе братья учились весьма похвально, да и за ее пределами были образцовыми подростками. Главным развлечением их было безудержное чтение. Первым питательным слоем для формирования прозы Стругацких стал приключенческий минимум того времени: Уэллс, Конан Дойл, Жюль Верн, Дюма, Буссенар, Жаколио, Джек Лондон и Беляев.
Первые плоды такого чтения появились уже в школе. «Нам задали на дом сочинение на свободную тему. И я придумал свой первый рассказ. Он назывался “Виско”. (Не от “виски”, конечно, а от слова “viscosity” – вязкость, липкость.) Виско – это было человекообразное чудовище, искусственным образом созданное (вылепленное) в тайной лаборатории в джунглях Амазонки. Деталей не помню. Помню только, что в конце концов измученное экспериментами чудовище убивает своего создателя и разрушает лабораторию. (Явная аллюзия на “Остров д-ра Моро”.) Рассказ этот (написанный тушью и снабженный соответствующей иллюстрацией) где-то в середине 50-х я сжег в печке в приступе законного самоуничижения. А за сочинение на свободную тему получил, помнится, пятерку. Я не говорю уж о зубодробительном фантастическом романе “Находка майора Ковалева”, написанном (от руки, черной тушью, в двух школьных тетрадках) перед самой войной и безвозвратно утраченном во время блокады» (Б.С.).
После развлекательной литературы, в братьях отложился второй питательный слой – реалистический. Сюда входила и русская классика, и пробивавшиеся в СССР западные современные авторы: Голсуорси, Хемингуэй, Фолкнер, Ремарк, Грэм Грин. Именно Хемингуэй стал, видимо, главным влиянием в образовании «стругацкого» стиля, но далеко не единственным. «В библиотеке отца с незапамятных времен лежал роман “Прощай, оружие”. Я пытался его читать – не пошло. Тут кто-то из знакомых дал полистать сборник “Пятая колонна и 25 рассказов” – и я заболел Хемингуэем на всю оставшуюся жизнь. Уэллс научил нас понимать, что такое фантастика; у Хемингуэя мы учились искусству лаконичности и подтекста; у Алексея Толстого – русскому языку (Булгаков был тогда для нас, к сожалению, тайна за семью печатями)» (Б.С.).
Третий слой влияния был уже не книжным. В 1937 году отца исключили из партии: «заявлял, что Н. Островский – щенок по сравнению с Пушкиным, и утверждал, что советским художникам надо учиться у иконописца Рублева», кроме того, будучи «начальником культуры и искусств города Сталинграда», запретил бесплатные ложи для начальства и ввел для него платный вход в театр и кино. К счастью, арестован не был и остался в живых, но о восстановлении в партии безуспешно хлопотал всю оставшуюся жизнь. Сразу после начала войны Натан Стругацкий, несмотря на порок сердца, пошел в военкомат. Попав в ополчение, участвовал в боях на Пулковских высотах, но в январе 1942-го был комиссован из-за дистрофии. Ленинград к тому времени был в полной блокаде. Аркадий строил оборонительные сооружения, работал в мастерских, где производились ручные гранаты. Борис «должен был умереть в блокаду – это было ежу ясно, я умирал, мама мне об этом рассказывала... меня спасла соседка, у которой каким-то чудом оказался бактериофаг... Мне дали ложку этого лекарства, и я выжил».
Чтобы дать возможность выжить младшему сыну и матери, отец со старшим выехали из города зимой 1942 года, оставив свои продовольственные карточки на февраль. На «Дороге жизни» грузовик, в котором ехали эвакуированные, провалился под лед в воронку от бомбы. Все пассажиры, включая Стругацких, промокли насквозь, но до железнодорожной станции все же добрались. В теплушке до Вологды ехали восемь дней. «Эти дни, как кошмар. Мы с отцом примерзли спинами к стенке. Еды не выдавали по 3–4 дня. Мы сдвинули всех мертвецов в один угол, как дрова. В той теплушке умерли все, кроме нас». В Вологде на вокзале Аркадий потерял сознание и очнулся уже в больнице. На следующий день ему сообщили о смерти отца. Еще двадцать дней сироте пришлось ехать до точки назначения. Прорыв из Ленинграда стоил старшему брату дорого: он потерял почти все зубы. Именно это обстоятельство было причиной появления его знаменитых усов, а в дальнейшем он научился говорить так, что незнакомые люди ни о чем не догадывались.
Очутившись в городке Ташла Оренбургской области, Аркадий начал писать письмо за письмом в Ленинград. Мать с Борисом тут же вырвалась к нему. В Ташле Аркадий окончил школу и 9 февраля 1943 года ушел в армию. «Судьба его была – окончив Актюбинское минометное училище, уйти летом 43-го на Курскую дугу и погибнуть, конечно, – весь выпуск его был отправлен, и никого не осталось в живых. Но его буквально за две недели до этих событий откомандировали в Куйбышев, где он стал слушателем японского отделения восточного факультета Военного института иностранных языков». Так Аркадий стал знатоком японского и английского, что в будущем имело для произведений Стругацких немалое значение. В августе 1946 года он уже участвовал в допросах пленных японцев при подготовке Токийского процесса над военными преступниками.
После окончания института и вплоть до демобилизации (старшим лейтенантом) в 1955 году Аркадий служил на Дальнем Востоке, где он насмотрелся на экзотическую природу и даже стал свидетелем цунами. Еще в 1954 году ему вместе с сослуживцем удалось не только написать, но и опубликовать в местном журнале повесть «Пепел Бикини», посвященную главной сенсации тех лет – атомным испытаниям. Вернувшись в Ленинград, военный переводчик был уже второй раз женат и вскоре стал отцом. В начале 1956 года переехал в Москву, где работал в Восточной редакции Гослитиздата, занимаясь переводами японской классики. Борис между тем закончил математический факультет по специальности «звездный астроном» и работал в Пулковской обсерватории над диссертацией о происхождении двойных и кратных звезд. «Вообще-то я хотел стать физиком и заниматься строением ядра, но на физфак меня (еврея) не взяли, и пришлось идти на астрономию». Диссертация, к сожалению для молодого ученого и к счастью для русской литературы, защищена не была: «Я получил интересный результат. Но (вот это был удар!) уже опубликованный в малоизвестном журнале за десять лет до того великим Чандрасекаром». Вместо диссертации Борис в 1957 году участвовал в поисках места для сооружения телескопа-гиганта на Северном Кавказе, а затем провел один сезон в археологической экспедиции в Таджикистане, недалеко от Пенджикента.
Не мэтры горшки обжигают
Еще в последние месяцы 1956 года в Ленинграде братья впервые перешли границу формально-родственных отношений и стали настоящими друзьями. До того они встречались от случая к случаю, не чаще раза в год, когда Аркадий приезжал в отпуск. «Выяснилось, что у нас сходные взгляды на науку и литературу, выяснилось также, что и Бориса давно уже тянет писать. Много было у нас бесед, споров и совещаний. Мы оба любили фантастику читать, а читать в те времена (середина 50-х) было совершенно нечего. Вот мы и решили писать сами».
Первую совместную книгу – «Страну багровых туч» – Стругацкие написали на спор, «на бутылку шампанского». Текст не только был опубликован в издательстве «Детская литература», но и получил третью премию конкурса Министерства просвещения в размере пяти тысяч рублей (!). «Но на самом деле выигрыш был куда больше: оказалось, что мы с братом вполне можем писать сообща. Событийная часть нашей биографии закончилась. Далее пошли книги. В 1964 году нас приняли в Союз писателей». Действительно, после начала профессиональной литературной карьеры крупных внешних событий в жизни братьев Стругацких почти не было. Оба были законопослушными гражданами, отцами семейств и членами весьма влиятельной организации, дававшей не только хлеб насущный, но и общественный статус. Быть советским писателем – это звучало гордо. Правда, они стали неортодоксальными советскими писателями. Но их «еретичность» не следует переоценивать: сознательными антисоветчиками они никогда не были.
На примере братьев можно дать, пожалуй, самую яркую и наглядную характеристику такого почти обессмысленного сегодня явления, как «шестидесятничество». Ведь Стругацкие оказались в исторической перспективе абсолютными, эталонными шестидесятниками. Это обстоятельство имело решающее влияние на позднюю советскую литературу и на то специфическое мировоззрение, которое через книги братьев определило картину мира миллионов читателей. Поэтому творчество писателей может быть четко разделено на «те годы» и все, что было после.
Есть в конечном счете две ипостаси Стругацких. Первая, самая популярная и поверхностная, – Стругацкие-как-фантасты-мифотворцы (хорошо отраженная в названии серии «Миры братьев Стругацких»). В этом качестве они постоянно сравниваются с западными фантастами и фэнтези-писателями – Толкиеном, Кларком, Азимовым, Кингом или Лавкрафтом. Речь идет о создании выдуманных вселенных с многочисленными обитателями – Саракш, Гиганда, Мир Полудня, КОМКОН, Группа Свободного Поиска, голованы, людены, Странники и т.д. Здесь же находятся все знаменитые «изобретения»: нуль-Т, Большой Всемирный Информаторий (фактически – полное предвосхищение интернета!), глайдеры, скорчеры, Линия Доставки. Основные вехи этих Стругацких – «Понедельник начинается в субботу», «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Отель “У погибшего альпиниста”», «Жук в муравейнике», «Парень из преисподней», «Волны гасят ветер».
Вторая, литературно-серьезная, не-фантастическая ипостась – Стругацкие-соцреалисты (так!). Тут у них другие соратники: Свифт, Уэллс, Булгаков, Брэдбери, Гессе, Лем. Здесь происходит написание, главным и исчерпывающим образом в 1960-е и начале 1970-х годов, полномасштабных полотен из трудной истории XX столетия – «Хищные вещи века», «Улитка на склоне», «Гадкие лебеди», «Второе нашествие марсиан» и «Пикник на обочине». Эта ипостась гораздо менее популярна и понимаема массовым читателем, но зато именно она дает право причислять Стругацких к числу крупнейших русских писателей второй половины XX века. Именно эти произведения останутся еще надолго вехами русской литературы – вне и поверх любых жанров.
Появление Стругацких в литературе совпало с моментом, когда советская фантастика зашла в полный тупик. Старая безопасная «жюль-верновская» традиция технического покорения планеты всемогущими борцами за коммунизм была исчерпана. Последним ее всплеском стал выход в 1957 году «Туманности Андромеды» Ивана Ефремова, которого сами братья считали своим «крестным отцом», хотя прекрасно понимали ограниченность его дарования. Возникло явное противоречие между громадным, действительно всенародным запросом на новую утопию и низким уровнем большинства советских авторов, пишущих про будущее. Запуски спутника, Белки, Стрелки, а затем и Гагарина стремительно расширили границы того, что можно считать возможным и невозможным. Недостижимый Космос, на котором несколько веков спекулировали фантасты, стал рабочим пространством повседневности. Энтузиазму золотой эры космонавтики Стругацкие отдали необходимую дань в своих первых произведениях: «Путь на Амальтею», «Страна багровых туч», «Шесть спичек», «Возвращение (Полдень, XXII век)», «Стажеры», «Далекая Радуга». Даже «Попытка к бегству», в которой уже появляются первые намеки на «серьезную» литературу в виде нравственных коллизий, не имеющих простого решения, тоже относится к жанру оптимистичных авантюр двадцать-какого-то века. Необходим был содержательный и формальный рывок, необходимо было вслед за реалистической прозой, уже «обнаглевшей» в результате хрущевской оттепели, придать смелость и глубину прозе фантастической. Для чего, кстати, пришлось полностью размыть указанное выше различие.
Опасные утопии
Рывок этот произошел в 1964 году, когда была опубликована повесть «Трудно быть богом». Первое развлекательное (с виду) произведение Стругацких, у которого были «зубы», направленные против вовсе не фантастических явлений современности. Книга, начатая как космический вариант «Трех мушкетеров», после разгромных встреч Хрущева с интеллигенцией стала политическим памфлетом. Хотя благодаря цензурным вмешательствам (впервые настигшим до того совершенно «безупречных» авторов), далеко не все первые читатели поняли разбросанные по тексту намеки. Многие так и остались под впечатлением, что речь и впрямь идет о грядущих трудностях в работе Института экспериментальной истории и о том, как советские люди будущего будут их разрешать. Для иных главным источником удовольствия стала неповторимая атмосфера Арканара, прибаутки дона Рэбы и обаятельные странности дона Руматы. С этого момента книги Стругацких приобрели особое свойство: быть привлекательными для совершенно различных слоев читательских масс, «говорить» противоположным по убеждениям и вкусам людям то, что они и хотели бы услышать. Появился один из главных секретов их таланта – универсальность сюжетного опыта.
Стартовав таким образом в серьезную прозу, братья быстро, почти мгновенно вышли на высокую орбиту. Уже в 1965 году появились три (!) книги, определившие их положение в истории больше, чем все выпущенное позднее. «Понедельник начинается в субботу», «Хищные вещи века» и особенно «Улитка на склоне» – таковы заделы Стругацких «на вечность». Популярность их всегда была неравна: «Понедельник» знал почти каждый младший научный сотрудник СССР, фразы из него вошли в фольклор и вообще это, пожалуй, единственная книга писателей, которую одинаково любят и простые, и высоколобые поклонники. Именно поэтому о ней можно говорить как о давно уже чрезмерно переоцененном творении.
«Вещи» незаслуженно потерялись на фоне последующих произведений, про них можно услышать даже пренебрежительные суждения, как о неудачной попытке написать «западный» фантастический текст. На деле же там описаны события, которые только сейчас становятся нашей современностью: электронные наркотики, тотальное расслоение общества потребления на враждебные субкультуры, «дрожка» как смесь дискотеки и религиозной церемонии, наконец, «закат Книги», но не в виде ее прямого уничтожения (как у Брэдбери), а из-за общего равнодушия ко всему, что не тело.
«Улитка» и вовсе стала камнем преткновения для многих, есть категория читателей совершенно не понимающих этой книги и смысла ее существования в корпусе стругацкианы. Между тем сами авторы единодушно считали «Улитку» своим лучшим творением, основную идею коего (Лес=Будущее, Управление=Настоящее) к тому же, по их мнению, почти никто не понял. И они правы.
«Улитка» чаще всего описывается под рубрикой «кафкианский текст». Что верно, но ничего, однако, не объясняет. Сюжет, атмосфера, диалоги, общий умственный и эмоциональный итог этой книги выходит за пределы любого «абсурда», «хаоса», «безумия повседневности». Фраза «Мы рождены, чтоб кафку сделать былью» не осталась для Стругацких просто хохмой, она была принята как руководство к литературному действию. Жизнь (пост)советского человека куда сложнее мучений и метаний маленького человека Австро-Венгрии до и после Первой мировой войны. Она и проще (ибо нет тех интеллектуальных запросов, что стояли за Кафкой и всем европейским модернизмом), и страшнее (ибо речь идет не о метафорах, а об исторической, уже свершенной действительности для жителей первой в мире страны освобожденного труда в городе и деревне), и интереснее (потому что, в сущности, отнюдь не прекратилась в 1991 году после падения внешних декораций). Звучит как перехлест, но «Улитка на склоне» при всей своей производности как произведение искусства – выше любого отдельно взятого текста исторического Кафки. Она есть шедевр, тогда как собрание сочинений Кафки можно считать disjecta membra шедевра несостоявшегося, только задуманного, но не свершенного. Редчайший случай в истории искусства: копия выше оригинала. Как это понять? «Оригинал, разумеется, уничтожен как предмет искусства, не допускающий двоякого толкования. Первая и вторая копии тоже из некоторой предосторожности уничтожены». Кафка есть ряд кошмарных снов, Стругацкие в «Улитке» показывают мир даже слишком «наяву», слишком залитый то солнцем, то лампами дневного света.
Здесь стиль братьев достиг предела своих возможностей. Все персонажи абсолютно воплощены (что далеко не всегда отличало другие их произведения), говорят на своем уникальном языке, природа живет непридуманной, ненаучной жизнью, два мира – Управление и Лес представляют собой зеркала, выставленные друг против друга так, что их отражения сливаются и уходят в бесконечность истории-современности. Меньше всего можно сказать, что книга осталась в своем времени, это один из тех «миров» шестидесятых, которые по-прежнему с нами и никуда уходить не собираются.
«– Когда выйдет приказ, – провозгласил Домарощинер, – мы двинем туда не ваши паршивые бульдозеры и вездеходы, а кое-что настоящее, и за два месяца превратим там все в... э-э... в бетонированную площадку, сухую и ровную.
– Ты превратишь, – сказал Тузик. – Тебе если по морде вовремя не дать, ты родного отца в бетонную площадку превратишь. Для ясности».
«…на трибуну взобрался интеллектуал-лирик с тремя подбородками и галстуком-бабочкой, рванул себя безжалостно за крахмальную манишку и рыдающе провозгласил: “…Нет, не станет машина умнее человека! Потому что я... потому что мы... Мы не хотим этого! И этого не будет никогда! Никогда!! Никогда!!!” К нему потянулись со стаканами воды, а в четырехстах километрах над его снежными кудрями беззвучно, мертво, зорко прошел, нестерпимо блестя, автоматический спутник-истребитель, начиненный ядерной взрывчаткой...»
«Следующий пункт. В каком возрасте вы почувствовали влечение к женщине, в скобках – к мужчине?
<…>
– Не могу, – сказал Перец. – Не желаю я отвечать на такие вопросы.
– Дурак, – прошептали у него над ухом. – Соври что-нибудь с серьезным видом, и все. Что ты мучаешься? Кто там тебя будет проверять?
– Ладно, – покорно сказал Перец. – В возрасте десяти лет. Когда меня купали вместе с собакой Муркой.
– Прекрасно! – воскликнул председательствующий. – Можете ведь, если захотите!»
Именно в этой книге, написанной в самый разгар пресловутых борений «физиков» и «лириков», был вынесен окончательный приговор тому наивному социальному позитивизму, который составлял сердцевину уверенности советской цивилизации в построении коммунизма как раз к 1980 году:
«У меня просто дух захватило от восторга, я не стыжусь сознаться. Я всегда был оптимистом, но эта картина... Если хотите знать, все будет снесено, все эти склады, коттеджи... Вырастут ослепительной красоты здания из прозрачных и полупрозрачных материалов, стадионы, бассейны, воздушные парки, хрустальные распивочные и закусочные! Лестницы в небо! Стройные гибкие женщины со смуглой упругой кожей! Библиотеки! Мышцы! Лаборатории! Пронизанные солнцем и светом! Свободное расписание! Автомобили, глайдеры, дирижабли... Диспуты, обучение во сне, стереокино... Сотрудники после служебных часов будут сидеть в библиотеках, размышлять, сочинять мелодии, играть на гитарах, других музыкальных инструментах, вырезать по дереву, читать друг другу стихи!..
<…>
– Это тебе только кажется. Не будешь ты меня слушать. И стихи ты сочинять не будешь. Повыпиливаешь по дереву, а потом к бабам пойдешь. Или напьешься. Я же тебя знаю. И всех я здесь знаю. Будете слоняться от хрустальной распивочной до алмазной закусочной. Особенно, если будет свободное расписание. Я даже подумать боюсь, что же это будет, если дать вам здесь свободное расписание».
Это, пожалуй, самое умное и самое пророческое, что когда-либо написали главные советские «фантасты». Это сбылось.
Начиная с 1966 года, Стругацкие в течение двух с лишним десятилетий создают одну за другой, киги, составляющие лучшее, что есть в русской фантастике середины – конца XX века. Параллельно и в строгой зависимости от качества каждого конкретного произведения растет цензурное давление. «Наши книги не считались антисоветскими, они классифицировались всего лишь как “упаднические”. В самое тяжелое время (1970–1980 гг.) нас почти не печатали. Вышли несколько повестей в журналах и ни одной новой книги. “Улитка на склоне” была напечатана полностью только в 1988 г., а тогда, в 1968, изъята из библиотек и запрещена. “Обитаемый остров” – 896 поправок, журнальный вариант опубликован через 2, книга – через 4 года. “Гадкие лебеди” запрещены сразу, но проникли на Запад и в самиздат. Борис записал в своем дневнике в октябре 68-го: “...Люди, приехавшие из Одессы, рассказывают, что там продается с рук машинопись ГЛ – 5 руб. штука. Ума не приложу, каким образом это произошло. Я давал только проверенным людям”».
В эти же годы формируется культ Стругацких среди посвященных. Понятие «культовый писатель» у нас почему-то сразу приобрело совершенно искаженное значение: культовыми сплошь и рядом называют популярных или хорошо «раскрученных» авторов. В действительности на Западе, где это выражение появилось впервые, «культ» имеет смысл не «поклонения», а «секты». «Культовый» значит там «МАЛОизвестный», эзотерический, непопулярный, малодоступный. Именно этот смысл прекрасно описывает положение братьев-писателей в эпоху развитого социализма. Если не считать ранних, экзотерических книг про светлое техническое будущее, настоящее их творчество было закрыто для большинства читателей. Книги просто нельзя было достать, их привозили контрабандой из-за границы, старые журнальные публикации продавались по бешеным ценам или перепечатывались под копирку. Ведь даже «разрешенные» тексты появлялись порой только в периодике на окраинах страны: в Забайкалье или в Прибалтике. Повторялась история с Высоцким: официально не существует – подпольно доступен всем, кто «в теме». Сходство подтверждалось личным знакомством, Высоцкий был близок с Аркадием, а его знаменитая песня про подлодку вошла в текст «Гадких лебедей».
Окончание следует.
@темы: «Волны гасят ветер», «Град обреченный», «Жук в муравейнике», «Далёкая Радуга», «За миллиард лет до конца света», Попытка к бегству, Улитка на склоне, Критика, Понедельник начинается в субботу, «Малыш», Сказка о Тройке, Отягощенные злом, «Пикник на обочине», «Страна багровых туч», Парень из преисподней, Второе нашествие марсиан, Шесть спичек, Мыслит ли человек?, Пепел Бикини, «Отель "У погибшего альпиниста"», «Гадкие лебеди», «Трудно
