Как лист увядший падает на душу
Печаль моя. Разлучница-вода
Горчит и льет, зашторивая сушу,
И плещет тяжким словом: «Навсегда!»
Твой сын и раб, клянусь - и не нарушу:
Моя любовь сильнее, чем беда!
Да сохранит высокая звезда
Мне путь домой сквозь грозовую тушу!
Бессилье плачей, вьюги трупной гари
Не вечны, нет! И в сердце серой твари
Возмездие направит арбалет!
Так в поздний вечер сумерки густеют,
А дальним облакам уже милее
Рассвет.
Тихое: Прощай.
"Как лист увядший падает на душу"
Моя печаль прощальных наших встреч.
Увы... Уж рок затеплил пламя свеч,
Последний сердца робкий звук подслушав.
Мир бредил от отчаянья удушья
И отбывал в начало всех предтеч.
Как будто бы желал с собой завлечь
Всё мирозданье...Связь времён нарушив.
А я стоял беспомощный... разбитый.
И с жаром твои руки целовал.
А где-то рядом Ты был... и внимал.
Вершил свой промысел из терний свитый.
И уводил тебя в небесный рай
Под слёзы боли... Тихое: прощай.
Самуил Лурье: – Мои собеседники – хозяин квартиры, Борис Стругацкий, и Александр Житинский, тоже чрезвычайно известный, популярный и талантливый автор. Между ними есть возрастная разница, может быть, даже в целое литературное поколение. Между ними много общего. Когда я продумывал, о чём буду говорить с обоими, оказалось, что общего гораздо больше, чем различий. И, в частности, их объединяет уникальный опыт, не известный, наверное, ни почти всем писателям прошлого, ни современным писателям, живущим за пределами бывшего Советского Союза, ни абсолютному большинству писателей, живущих в пределах Советского Союза. Есть такое необычайно сильное испытание для литератора, требующее всех его сил, которое называется по-русски «писать в стол». Это значит – сочинять произведение, не имея никакой надежды на его опубликование, совсем никакой, предполагая, что в своей жизни никогда не увидишь его набранным печатными буквами. Это очень трудно понять постороннему человеку. Это очень трудно понять тому, кто не проделал над собой этот мучительный эксперимент. Вероятно, он мучителен пропорционально дарованию автора, и сила этого мучения возрастает пропорционально важности замысла. Кто бы мы ни были: писатели, простые люди, журналисты, кто угодно, – когда мы представляем себе, что нам нужно потратить несколько лет жизни на работу, результатов которой никто не узнает, на работу, которая нам представляется очень важной, и важной именно для того, чтобы о ней кто-нибудь узнал, мы можем на одно только мгновение войти в этот уникальный страшный опыт. И вот у нас сейчас есть счастливая возможность спросить этих людей, что это значит. Что движет писателем, который пишет книгу, – может быть, свою главную книгу (может быть, каждая книга является для писателя главной) без всякой надежды? Этот вопрос, как и остальные, я хочу задать обоим моим собеседникам, а они будут отвечать, как захотят. По очереди, или вперебивку.
читать дальше
Расшифровку подготовили Илья СИМАНОВСКИЙ, Татьяна ЕРЕМЕЕВА, Евгений СМИРНОВ, Светлана МИРОНОВА
Выложено с любезного разрешения Марианны ЛУРЬЕ, Елены ЖИТИНСКОЙ и Андрея СТРУГАЦКОГО
Самуил Лурье: – Мои собеседники – хозяин квартиры, Борис Стругацкий, и Александр Житинский, тоже чрезвычайно известный, популярный и талантливый автор. Между ними есть возрастная разница, может быть, даже в целое литературное поколение. Между ними много общего. Когда я продумывал, о чём буду говорить с обоими, оказалось, что общего гораздо больше, чем различий. И, в частности, их объединяет уникальный опыт, не известный, наверное, ни почти всем писателям прошлого, ни современным писателям, живущим за пределами бывшего Советского Союза, ни абсолютному большинству писателей, живущих в пределах Советского Союза. Есть такое необычайно сильное испытание для литератора, требующее всех его сил, которое называется по-русски «писать в стол». Это значит – сочинять произведение, не имея никакой надежды на его опубликование, совсем никакой, предполагая, что в своей жизни никогда не увидишь его набранным печатными буквами. Это очень трудно понять постороннему человеку. Это очень трудно понять тому, кто не проделал над собой этот мучительный эксперимент. Вероятно, он мучителен пропорционально дарованию автора, и сила этого мучения возрастает пропорционально важности замысла. Кто бы мы ни были: писатели, простые люди, журналисты, кто угодно, – когда мы представляем себе, что нам нужно потратить несколько лет жизни на работу, результатов которой никто не узнает, на работу, которая нам представляется очень важной, и важной именно для того, чтобы о ней кто-нибудь узнал, мы можем на одно только мгновение войти в этот уникальный страшный опыт. И вот у нас сейчас есть счастливая возможность спросить этих людей, что это значит. Что движет писателем, который пишет книгу, – может быть, свою главную книгу (может быть, каждая книга является для писателя главной) без всякой надежды? Этот вопрос, как и остальные, я хочу задать обоим моим собеседникам, а они будут отвечать, как захотят. По очереди, или вперебивку.
читать дальше
Расшифровку подготовили Илья СИМАНОВСКИЙ, Татьяна ЕРЕМЕЕВА, Евгений СМИРНОВ, Светлана МИРОНОВА
Выложено с любезного разрешения Марианны ЛУРЬЕ, Елены ЖИТИНСКОЙ и Андрея СТРУГАЦКОГО
Самуил Лурье: – Мои собеседники – хозяин квартиры, Борис Стругацкий, и Александр Житинский, тоже чрезвычайно известный, популярный и талантливый автор. Между ними есть возрастная разница, может быть, даже в целое литературное поколение. Между ними много общего. Когда я продумывал, о чём буду говорить с обоими, оказалось, что общего гораздо больше, чем различий. И, в частности, их объединяет уникальный опыт, не известный, наверное, ни почти всем писателям прошлого, ни современным писателям, живущим за пределами бывшего Советского Союза, ни абсолютному большинству писателей, живущих в пределах Советского Союза. Есть такое необычайно сильное испытание для литератора, требующее всех его сил, которое называется по-русски «писать в стол». Это значит – сочинять произведение, не имея никакой надежды на его опубликование, совсем никакой, предполагая, что в своей жизни никогда не увидишь его набранным печатными буквами. Это очень трудно понять постороннему человеку. Это очень трудно понять тому, кто не проделал над собой этот мучительный эксперимент. Вероятно, он мучителен пропорционально дарованию автора, и сила этого мучения возрастает пропорционально важности замысла. Кто бы мы ни были: писатели, простые люди, журналисты, кто угодно, – когда мы представляем себе, что нам нужно потратить несколько лет жизни на работу, результатов которой никто не узнает, на работу, которая нам представляется очень важной, и важной именно для того, чтобы о ней кто-нибудь узнал, мы можем на одно только мгновение войти в этот уникальный страшный опыт. И вот у нас сейчас есть счастливая возможность спросить этих людей, что это значит. Что движет писателем, который пишет книгу, – может быть, свою главную книгу (может быть, каждая книга является для писателя главной) без всякой надежды? Этот вопрос, как и остальные, я хочу задать обоим моим собеседникам, а они будут отвечать, как захотят. По очереди, или вперебивку.
читать дальше
"Экспедиция в преисподнюю" - павильонная ролевая игра по мотивам "Парня из преисподней" и "Пикника на обочине" А. и Б. Стругацких. События игры происходят во вселенной мира Полудня через 5 лет после возвращения бойцового кота Гага домой - хотя на Гиганде, где возникла Зона, про мир Полудня почти никому неизвестно. На игре моделируется Центр аномальных явлений Кархонской академии наук (ЦАЯКАН), занимающийся изучением артефактов Зоны, куда на момент начала игры прибывает столичная комиссия. Играть предполагается в первую очередь в научное исследование артефактов Зоны (сама Зона не моделируется) и в выяснение отношений с комиссией.
Игра планируется на 25-27 января 2019 г. примерно на 40-50 игроков. Состав МГ: Паша, Остинг, Рика, Кирлиц. Информация об игре будет параллельно появляться тут и в вк-сообществе. Далее кратко описана история Гиганды, которая привела к событиям игры.
читать дальше
Евгений Мигунов
Пожалуй, лучшие иллюстрации к «Понедельнику» принадлежат перу замечательного художника Евгения Мигунова. Их с полным правом можно назвать каноническими. Если помните, в послесловии Саши Привалова к «Понедельнику» об этих иллюстрациях даже есть отдельная ремарка (в некоторых изданиях, правда, почему-то отсутствующая): «Иллюстрации обладают высокой достоверностью и смотрятся весьма убедительно (я даже подумал было, что художник непосредственно связан со смежным НИИ Кабалистики и Ворожбы)». И Борис Натанович отзывался о них весьма восторжено: «Мигунов, ученик Ротова, не могу не признать, это – люкс, экстра-класс, шедевр!». Не могу с ним не согласиться.
А несколько лет назад я узнал, что, оказывается, существуют две версии мигуновских иллюстраций – одна для первого отдельного издания «Понедельника» (это 1965 год), а другая – для второго (1979). В этой последней версии художник несколько переработал рисунки (да что там «несколько переработал» – попросту перерисовал заново), адаптировав персонажей к современности. Саша Привалов, скажем, стал явно напоминать Шурика.
Впервые я прочел «Понедельник» как раз в издании 79-го года, с Приваловым-Шуриком. И когда я узнал о существовании предыдущей редакции этих иллюстраций, мне стало ужасно интересно сравнить их. И, как позже выяснилось, такое желание возникает не у меня одного. Если у вас есть одна из этих книг, может быть, и вам будет любопытно увидеть альтернативные рисунки?
читать дальше
Стругацкие, кажется, не читали Лавкрафта? Спрут Спиридон в первом варианте "Сказки о Тройке" смотрит на Привалова "с нечестивым юмором". Blasphemous, non-Euclidean humor.
UPD: Аркадий читал еще в 50-е годы.
Братья Стругацкие в 1964-м. www.facebook.com/100000808380683/posts/18398196...
За четверть века до «Имени Розы»
Братья Стругацкие как пророки русского постмодернизма
Аркадий и Борис Стругацкие начали использовать постмодернистские приемы почти одновременно с первыми западными экспериментами и предвосхитили многие открытия русской литературы девяностых и нулевых. О том, откуда взялся постмодернизм Стругацких, рассуждает Мария Елиферова.
Братьям Стругацким — наряду с Рэем Брэдбери — выпала сомнительная честь быть одними из немногих авторов «твердой НФ», признанных социальной группой под названием «я фантастику вообще-то не читаю». Когда обсуждают причины читательского успеха Стругацких, обычно рассматривают в первую очередь социальную философию их произведений. Гораздо меньше внимания уделяется их новаторству в области художественного языка. Бытует даже точка зрения, что они вообще не внесли никакого вклада в литературу по этой части.
Это удивительное недоразумение, если учесть, какую роль фантастическое играет в современном постмодернистском письме — достаточно упомянуть творчество Михаила Успенского, одновременно фантаста, постмодерниста и кумира значительной части филологов. Трудно предположить, будто в его становлении не сыграл никакой роли «Понедельник начинается в субботу», да и сам жанр шуточного фэнтези на российской почве не может притворяться, будто независим от этого романа.
До сих пор недооцененная заслуга Стругацких состоит в том, что они и были первыми авторами, которые привнесли в русскую литературу принципы постмодернистского письма — ироническую игру аллюзиями и культурными контекстами, перелицовку известных мифологических и литературных сюжетов, смешение стереотипов «высокого» и «массового». Впервые эти приемы появляются в «Попытке к бегству» (1962), где люди будущего то цитируют и переиначивают японскую поэзию, то шутят на тему структурной лингвистики, то пускаются в наукообразные и комические по нелепости истолкования словосочетания «банный лист», причем к основному сюжету все это не имеет ни малейшего отношения — это чистое наслаждение смысловой наполненностью. Еще в «Стажерах» глава, посвященная читательскому опыту, была решена средствами традиционного реалистического письма: герои просто читали книги и обсуждали их с идейной точки зрения.
читать дальше
:
