Вышел...

[silent-gluk]

...10 выпуск альманаха "Полдень".

А в нем статья В.Шлыкова "«Улитка на склоне»: Опыт вникания".

Эту статью можно найти здесь: krupaspb.ru/zhurnal-piterbook/fenklub/konkursny... . Но, возможно, для альманаха она была переработана.

(Информация отсюда: www.fantlab.ru/blogarticle57143 )

@темы: Улитка на склоне, Критика, Ссылки

---

Забавно...

[silent-gluk]

Тут вышла книга Юн Ха Ли "Гамбит девятихвостого лиса" (Ninefox Gambit) в переводе Н.Осояну. Говорят, там на стр.311 упоминается скорчер (scorch pistol в оригинале).

Интересно, переводчик имел в виду упомянуть реалию из Мира Полудня или нет?..

@темы: Реалии, Попытка к бегству, Отсылки

---

Пока я собиралась...

[silent-gluk]

...рассказать, что в этой книге одна из глав посвящена Стругацким, меня опередили.

Автор поста - ЖЖ-юзер vchernik, vchernik.livejournal.com/

Главы | Смысл (частной) жизни и литература Стругацких
Отрывок из книги культуролога Ирины Каспэ «В союзе с утопией» об утопии в творчестве братьев Стругацких
5 OCTOBER 2018

Совместно с издательством «Новое литературное обозрение» публикуем главу из книги культуролога Ирины Каспэ «В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры» о том, как поднимались экзистенциальные вопросы, как разрешались кризисы мотивации, целеполагания, страха смерти в посттоталитарном, изоляционистском и декларативно секулярном обществе.



Исследователи, пишущие о Стругацких, как правило, придерживаются традиций утопического чтения; «утопия», наверное, самая очевидная рамка, при помощи которой в данном случае удается структурировать и вербализовать читательский опыт (собственно, Стругацкие привлекают внимание таких теоретиков утопизма, как Фредерик Джеймисон или Дарко Сувин). Принято считать, что свою литературную деятельность фантасты начинают с «утопического периода» [1] — к нему относят прежде всего повесть «Возвращение. Полдень, XXII век» (1961). В более поздних текстах («Обитаемый остров» (1967–1969), «Град Обреченный» нередко обнаруживают антиутопическую логику. Наконец, Вячеслав Сербиненко фиксирует «подлинный прорыв за пределы Утопии» в «Улитке на склоне» (1965–1968) (Сербиненко, 1989), а Фредерик Джеймисон — «непрерывное вопрошание» о самой возможности утопического письма в «Пикнике на обочине» (1971) [2] .

Но, думается, уже самые первые произведения о светлом коммунистическом будущем требуют менее однозначного описания.

Стругацких действительно воодушевляет то «открытие» дальнего будущего, которое сопровождает публикацию «Туманности Андромеды» Ивана Ефремова; по крайней мере, именно так описывает ситуацию Борис Стругацкий в своей мемуарной книге «Комментарии к пройденному»: «…Громадный слой общества обнаружил Будущее. <…> Оказалось, что Будущее вообще, и светлое Будущее — коммунизм — это не есть нечто, раз и навсегда данное классиками» [3] . Оставаясь официальным ресурсом целеполагания, вотчиной государственной идеологии, территорией, на которую в любой момент готовы предъявить права инстанции власти, коммунистическое будущее вместе с тем признается и в качестве пространства персонального воображения. С точки зрения официальных идеологических норм, легитимация дальнего будущего, конечно, означала легитимацию утопии — утопического разрыва между настоящим и должным. В «Полдне» Стругацкие подчеркивают этот разрыв, как бы удваивая футурологическую конструкцию: персонажи повести, космолетчики начала XXI века, неожиданно для читателей перемещаются еще на столетие вперед, в полуденный мир почти абсолютного благоденствия.

Однако оговорка «почти» здесь обязательна: Стругацкие явно заворожены конструированием идеального мира — и в то же время как будто плохо представляют себе, что делать с его идеальностью (и настойчиво ищут основания для общественного конфликта, предписанного канонами соцреалистической литературы: ср. идею представить коммунистическое будущее как арену «борьбы хорошего с лучшим» [4] . Можно предположить, что для авторов «Полдня» пристальный интерес к дальнему будущему в каком-то смысле подразумевал и преодоление утопической логики (точнее всего было бы сказать, что утопическая логика разрушается здесь изнутри).

Как вспоминает Борис Стругацкий, собственная литературная программа определялась авторами «Полдня» следующим образом: В конце концов мы пришли к мысли, что строим отнюдь не мир, который Должен Быть, и, уж конечно, не мир, который Обязательно Когда-нибудь Наступит, — мы строим Мир, в котором нам хотелось бы жить и работать [5] . В главе, посвященной «Туманности Андромеды», я приводила характерный читательский отклик на роман Ефремова: «Ради такого будущего стоит жить и работать» (согласно Анатолию Бритикову, именно так отозвался о «Туманности» авиаконструктор Олег Антонов). Риторическое сходство двух высказываний делает явным кардинальное различие между ними: в интерпретации Стругацких (ну или, по меньшей мере, в ретроспективной интерпретации Бориса Стругацкого) мир будущего может быть воображен и изображен не только как запредельное пространство должного, но и как место субъективного желания.

Эта прямая манифестация желания, противоречащая канонам утопического восприятия, оказалась чрезвычайно значимой для читателей — ср. отзыв, написанный в середине 2000-х: Вы, может быть, не знаете или не помните, но на излете социализма читателям не предлагалось никакой иной реалистичной, понятной и последовательной картины близкого торжества коммунистических идей, кроме как нарисованной братьями Стругацкими. И в разговорах о «веришь ли ты в коммунизм» едва ли не самым серьезным аргументом были вовсе не апелляции к классикам марксизма-ленинизма, а ссылка на то, что хотелось бы жить в таком мире, в котором живут герои Стругацких [6] . В сущности, заявление о том, что вымышленный мир будущего должен воплощать именно персональные желания и ценности, одновременно являлось декларацией самих этих ценностей. Используя удачную формулировку Татьяны Дашковой и Бориса Степанова, предложенную по близкому поводу, можно сказать, что ценностный выбор здесь состоял в «утверждении частной жизни как сферы этически осмысленного существования человека и непосредственной заинтересованности в Другом» (имеется в виду, конечно, социологический «Другой», а не философское «Другое» [7] .

В этом отношении ретроспективные «Комментарии к пройденному» подтверждаются собственно литературой Стругацких — в отстаивании права на персональную футурологию Стругацкие идут гораздо дальше Ефремова, не просто приватизируя, но обживая коммунистическое будущее, заполняя его знаками частной, даже домашней среды. В этом будущем планетологи и звездолетчики расхаживают по своему кораблю в домашней одежде (крайняя степень комфорта — «роскошный красный с золотом халат» [8] ; блюда, допущенные в их рацион, подчеркнуто будничны и мягки, как пища выздоравливающего после тяжелой болезни: бульон с вермишелью («Путь на Амальтею» (1959)), гречневая каша со стаканом молока («Полдень, XXII век» [10] . Мидии со специями «начисто исключены», однако для пущего уюта протащены на борт контрабандой [11] . Не менее уютным выглядит коммунальный быт на Земле. Один из центральных персонажей предпочитает, возвращаясь на родную планету, проводить бóльшую часть времени лежа; столь удобная, расслабленная поза, принимаемая в самых разных ситуациях и местах, компенсирует почти полное отсутствие частной собственности в коммунистическом мире — весь этот мир помечается как освоенная и присвоенная территория.

Такое обживание будущего концептуализируется авторами как намерение изобразить бытовые, повседневные стороны героизма [12] — задача, зеркально противоположная мобилизационным программам героизации повседневности. Но особое, слегка ироничное обаяние бытовым деталям, которые без труда узнаются читателями и соотносятся с собственным повседневным опытом, придают другие, более важные маркеры «частной жизни».

Когда Кондратьев вернулся со связкой свежей рыбы, звездолетчик и писатель довольно ржали перед затухающим костром.

— Что вас так разобрало? — с любопытством осведомился Кондратьев.

— Радуемся жизни, Сережа, — ответил Славин. — Укрась и ты свою жизнь веселой шуткой [13] , —

эта сцена из «Полдня» вмещает в себя едва ли не полный набор тех ценностно окрашенных представлений о сфере частного, которые разделяли или, с большей вероятностью, готовы были разделить читатели Стругацких в конце 1950-х — начале 1960-х годов. В центре этих представлений — радость общения, причем именно «непосредственного»: без посредников, без той сложной системы ролевых дистанций, с которой ассоциируется любая публичность [14] . Декорации общения (на природе, перед костром) как нельзя лучше передают ощущение свободы и взаимной симпатии (Стругацкие с проницательной точностью фиксируют модель совместного поведения, которой предстоит спустя всего несколько лет развернуться в массовое увлечение туризмом). Коммуникативное взаимодействие здесь значимо само по себе, и поэтому особенно ценный его результат — «веселая шутка», то есть необязательная игра словами и одновременно сигнал взаимопонимания, опознания «своих».

Именно коммуникативная природа языка привлекает и интересует Стругацких. Структурная (или, как было принято говорить в 1960-е годы, структуральная) лингвистика с ее математической точностью и сложной терминологией [15] по всем параметрам подходила на роль науки будущего и стала в «мире Полудня» весьма перспективной областью знания, развивающейся не менее быстрыми темпами, чем планетология [16] . Один из излюбленных фантастами приемов письма — создание коммуникативных ситуаций, в которых акцентирована процедура перевода, однако отсутствует фигура переводчика. Курьезные сбои в беседе персонажей, говорящих на разных языках, легкие искажения чужой грамматики производят не только комический эффект, но и впечатление «живого», «естественного» (непосредственного, не опосредованного) общения. Уже в ранней повести Стругацких «Путь на Амальтею» появляется французский космолетчик Моллар, намеренный говорить «только по-русску» [17] . Значительно позднее в «Отеле „У погибшего Альпиниста“» (1970) — стилизованном герметичном детективе, предельно далеком от коммунистической футурологии, — один из самых смешных эпизодов в прозе Стругацких будет представлять собой малоуспешную коммуникацию земного полицейского с инопланетным механиком:

— Вы иностранец?

— Очень, — сказал он. — В большой степени.

— Вероятно, швед? — Вероятно. В большой степени швед. [18]

Ниже я еще вернусь к многообещающей теме перевода; пока важно подчеркнуть только особую роль, которую играют в литературе Стругацких коммуникативные ресурсы языка.

Здесь же, конечно, необходимо вспомнить отточенность диалогов как таковых, колоритность и стилистическое многообразие речевых стратегий, яркость бонмо — все то, что исследователи Стругацких нередко описывают как «блеск словесного искусства» [19] .

Итак, ценности «частной жизни» — непосредственного контакта с другими и с собой — в данном случае помогают совместить утопическую увлеченность моделированием идеального общества с неприятием той умозрительной нормативности, того стремления к тотальному контролю над смыслом, по которым опознается утопическая рецепция. Но эти же ценности разрушают идеальную модель, выявляя ее несовершенство. В статье, посвященной фантастической литературе и отчасти «Пикнику на обочине», Джеймисон предлагает анализировать утопический нарратив через поиск вытесненных негативных значений, через деконструкцию попыток «вообразить мир без негативности» [20] — как видим, этот способ анализа непросто применить уже к самым ранним текстам Стругацких.

Стратегия Стругацких, собственно, и заключается в настойчивом и рациональном изобретении проблем, способных сделать мир коммунистического будущего более «реалистичным» и «достоверным».

Однако надобность в такой искусственной подпорке, как идея борьбы хорошего с лучшим, очень скоро отпадает, и сложный статус придуманного Стругацкими мира начинает проявлять себя в других, более серьезных конфликтах. В этих конфликтах утопическая победа над смыслом обнаруживает свою иллюзорную природу: именно механизм смыслонаделения оказывается особенно уязвимым и даже, как я постараюсь продемонстрировать дальше, дает сбой.

В «Полдне» высокотехнологичные крестьяне будущего беззаботно спорят о «смысле жизни»:

— Человек умирает, и ему все равно — наследники, не наследники, потомки, не потомки <….>

— Интересно, где бы ты был, если бы твои предки рассуждали так же. До сих пор сошкой землицу ковырял…

— Вздор! При чем здесь смысл жизни! Это просто закон развития производительных сил <….>

— Это вопрос сложный. Сколько люди существуют, столько они спорят о смысле своего…

— Короче!

— …о смысле своего существования. Во-первых, потомки здесь ни при чем. Жизнь дается человеку независимо от того, хочет он этого или нет…

— Короче! <….>

— А короче вот: жить интересно, потому и живем. А кому не интересно — вот в Снегиреве фабрика удобрений <…>

— Это кухонная философия! Что значит «интересно», «не интересно»? Зачем мы — вот вопрос! <…>

— Самый дурацкий вопрос — это «зачем». Зачем солнце восходит на востоке?.. [21]

Этот теоретический спор — так похожий на дискуссии «молодых покорителей целинных земель» из репортажей журнала «Юность» [22] — нисколько не омрачает картину всеобщего радостного процветания, к тому же ближе к финалу повести в диалоге совсем других героев найдена формула, представляющая собой удачный компромисс между «частным» и «общественным», между «кухонной философией» (с ключевым словом «интересно» и «законом развития производительных сил»: «…Работать гораздо интереснее, чем отдыхать» [23] .

В следующей повести Стругацких — «Стажеры» — вопрос о «смысле жизни» управляет сюжетом и критически важен для персонажей. События вновь, как в самых ранних произведениях, происходят во времена становящегося коммунизма — не в полуденном XXII веке, а в начале XXI, что оправдывает появление действующих лиц с девиантной логикой, реликтов прежней эпохи. Именно им — стареющей мещанке и бармену из догнивающей капиталистической страны — удается, не сговариваясь, продемонстрировать отважным космолетчикам проблему, которая не имеет логического решения. Если человек живет, потому что ему интересно, а интересно ему в первую очередь работать, то окажется ли наделена смыслом конечная точка его биографии, старость — время, когда возможности работать уже не будет? Этот вопрос, дважды заданный в тексте достаточно прямо [24] , имеет непосредственное отношение к истории, которая рассказывается в «Стажерах»: постоянные герои Стругацких пребывают в преддверии старости, а некоторые из них, как выясняется в финале, и близкой смерти.

Отсутствие рационального ответа на столь безупречный вопрос указывает на место разрыва в позитивном образе будущего; иначе говоря, целеполагание в данном случае и есть та проблематичная область вытесняемой негативности, о которой предложил задуматься Джеймисон. Значимо, что такие разрывы мгновенно и иррациональным образом зарубцовываются: не найдя достойных аргументов в споре о смысле жизни, коммунистические космолетчики не только не ощущают себя уязвленными, но, напротив, укрепляются в чувстве осмысленности собственного существования («Прощай. <…> Ты мне очень помогла сегодня».

В утопическом ракурсе вопрос о «смысле жизни» тавтологичен, избыточен: он одновременно и гиперболизирует утопическое, и подрывает его основания — переводит логику мечты об идеальном, целесообразном обществе (механизм которого отлажен настолько, что все человеческие действия в нем априорно имеют смысл — служат «общественной пользе» в режим личного целеполагания и персональных мотиваций. Поскольку этот режим отторгает любую генерализацию смысла («зачем солнце восходит на востоке?», «смысл жизни» оказывается не только предметом «вечных», не имеющих разрешения споров (как в коммунистическом мире Стругацких, так и в публичном пространстве конца 1950-х — 1960-х годов), но и ресурсом выявления и разоблачения утопического.

Последовавшие за «Стажерами» тексты все меньше похожи на утопию. Сюжет «Далекой Радуги» (1963) строится вокруг катастрофы. Незначительной в масштабах вселенной, в которой обитают персонажи (гибнет одна из планет, освоенных и заселенных коммунарами), но глобальной на уровне построения литературного текста: для авторов важно вообразить и продумать саму ситуацию разрушения благополучного общества — предельную ситуацию для их социальной идиллии.

В повести «Понедельник начинается в субботу» утопическая футурология (включая «всякие там фантастические романы» откровенно пародируется: главный герой совершает краткое, но насыщенное комическими ситуациями путешествие в «описываемое», то есть уже созданное человеческим воображением и воплощенное в тех или иных литературных произведениях будущее. Слегка перефразированная формула из «Полдня» — «Работать <…> интереснее, чем развлекаться» — помещается в «Понедельнике» в особый ироничный контекст, возникающий на пересечении разных нарративных рамок. Повествование здесь подобно «единому в двух лицах» директору НИИЧАВО, чьи ипостаси движутся в противоположные стороны по оси времени: прогрессистская логика устремленности к светлому коммунистическому будущему, к миру осмысленного бытия и научных свершений комбинируется с пестрой, по-бахтински карнавальной архаикой — от мифа до волшебной сказки [25] . Утопическое в этом контексте обнаруживает свой игровой потенциал; аббревиатура НИИЧАВО — шутейный вариант утопических фигур отсутствия, отсылающий не только к топонимике придуманного Мором острова (Утопия, Нигдея), но и к имени путешественника и рассказчика Гитлодея, которое принято расшифровывать как «специалист по чепухе» (от υθλοζ — пустая болтовня, чепуха, бессмыслица и δαιος — сведущий). Сокращенное название Научно-исследовательского института чародейства и волшебства указывает не столько на отсутствующее, условное пространство (место действия «Понедельника» с готовностью опознается читателями — повесть преимущественно воспринималась как беззаботно-веселое или сатирическое описание будней советского НИИ), сколько на условность самого повествования: обманчивый рассказ о Ничто или даже рассказ ни о чем, безделка.

В «Улитке на склоне» и «Пикнике на обочине» на месте светлого, благополучного и подлежащего рациональному планированию будущего появляются подчеркнуто непредсказуемые, непознаваемые пространства, которые принципиально невозможно присвоить, — Лес и Зона [26] .

Желание вообразить идеальное — и вместе с тем «правдоподобное» — общество, кажется, исчерпано. Цикл о коммунистическом «мире Полудня» при этом вовсе не завершен: этот мир не исчезает из прозы Стругацких, напротив, он усложняется, в нем продолжает идти время, сменяются поколения («Жук в муравейнике» (1979), «Волны гасят ветер» (1984)), но существенно меняется и его статус — из «мира, в котором хотелось бы жить и работать» он постепенно превращается в «один из возможных миров». Аркадий Стругацкий замечает: «Общество можно любое выдумать. <…> Не имеет значения. Имеет значение поведение человека» [27] .

Предложив частную, персональную версию будущего, которая казалась читателям очень «реалистичной, понятной и последовательной», Стругацкие в какой-то мере способствовали тому, что слишком умозрительные официальные и «научные» дискурсы о коммунизме приобретали — по контрасту с обжитым «миром Полудня» — репутацию утопических.

Интерпретируя поздние тексты фантастов как антиутопии, мы (читатели) видим в них отражение и этих нормативных образов «светлого будущего», и разнообразных конструкций «советского настоящего», а отчасти и ранних фантазий самих Стругацких о полуденном мире. Но что происходит в таких антиутопических нарративах с сюжетом о поиске смысла? В романе «Град Обреченный», который, пожалуй, с наибольшими основаниями можно назвать антиутопией, вопрос о «смысле жизни» вновь артикулируется как нельзя более отчетливо. Фактически в ходе повествования (и в ходе эксперимента, который неведомые фантастические силы проводят над избранными и собранными вместе людьми) моделируется общество, искусственно лишенное ресурсов целеполагания.

Главному герою, бывшему комсомольцу сталинских времен, приходится последовательно убеждаться в том, что механизмы целеполагания работают вхолостую, производят лишь ненадежные и неустойчивые субституты смысла:

Идеи уже были — всякая там возня вокруг общественного блага и прочая муть для молокососов… Карьеру я уже делал, хватит, спасибо, посидел в начальниках… Так что же еще может со мной случиться? [28] .

Причина этой безысходности, в соответствии с законами антиутопии, социальна: персонажи романа обнаруживают, что в их экспериментальный Город не попадают «творческие таланты» [29] , «строители храма культуры», способного сделать осмысленной жизнь всех остальных — «жрецов» и «потребителей» культурных ценностей [30] .

Стоит заметить, что едва ли не единственное общественное установление, которое навязывается подопытным горожанам таинственными экспериментаторами, — отсутствие постоянных профессий; регулярная смена рода деятельности создает ощутимое препятствие для того, чтобы труд оказался — как в «Полдне» или «Стажерах» — автономным источником «смысла жизни».

Однако не меньше о механизме целеполагания сообщат те поздние тексты Стругацких, которые, казалось бы, не имеют никакого отношения к (анти)утопической логике. В повести «За миллиард лет до конца света» (1974) фантастическая сила (еще более неведомая и абстрактная, чем в «Граде Обреченном» вмешивается в подчеркнуто «частную» жизнь персонажей, претендуя на ее главную ценность — возможность работать.

Именно это настойчивое и совершенно немотивированное вмешательство присваивает обычному, каждодневному (столь знакомому большинству постоянных читателей Стругацких) и, в общем, тоже немотивированному научному труду сверхценную значимость, собственно и запуская механизм целеполагания. Чем изобретательнее и бессмысленнее препятствия, чинимые непредсказуемым Гомеостатическим Мирозданием, тем бóльшим смыслом наделяются героические попытки работать, тем в большей мере это отчаянное действие начинает казаться производством смысла как такового. Как видим, фантастическое (непонятное, темное, не имеющее очертаний, фантастическое per se) в этом случае заполняет или представляет собой провал, на месте которого в ранних произведениях (от «Полдня» до «Понедельника» размещалась идея общественного блага и построения идеального коммунистического будущего. Гомеостатическое Мироздание оказывается тем «более широким контекстом», по отношению к которому ставятся цели и благодаря которому переживается опыт осмысленности.

Между ранними и поздними произведениями Стругацких разительная дистанция, но формула «Работать интереснее, чем отдыхать» эксплицитно или имплицитно присутствует едва ли не во всех этих текстах. Ясно, что дискурсивно она неотделима от публичных «оттепельных» языков, которые были рассмотрены в предыдущей главе, посвященной журналу «Юность», — и от «деятельностного подхода», и от наделения сверхценным значением самой способности испытывать интерес. Соединяя желание и служение, указывая и на узкие границы личности, изъявляющей свою волю, и на широкий горизонт коллективных, универсальных целей, эта формула в некотором роде и есть ключ к тем эффектам чтения, которые вызываются прозой Стругацких. Утопическое чтение встречается здесь с чтением-удовольствием, смакование бытовых, «правдоподобных» подробностей и языковых излишеств — с расшифровкой дидактического послания, с ощущением, что текст, говоря словами Лии Ковалевой, «учит хорошему» (ср. метафоры учительства, наставничества как в текстах Стругацких, так и в текстах о Стругацких), рационализация и идеализация — с опытом персональной вовлеченности, персонального смыслонаделения, иными словами — с опытом присутствия, который соответствует ценностям «частной жизни», но недоступен утопическому реципиенту.


Ирина Каспэ
кандидат культурологии, старший научный сотрудник Иститута гуманитарных историко-теоретических исследований имени А.В. Полетаева НИУ ВШЭ



Примечания:
[1] см., напр.: Potts, 1991[2] Джеймисон, 2006
[3] Стругацкий Б., 2006 (1987): 524
[4] об этом, напр.: Стругацкий Б., 2003 (1989–1999): 72
[5] Стругацкий Б., 2003 (1989–1999): 72
[6] См. обсуждение в «Живом журнале: http://katherine-kinn.livejournal.com / 65491. html?thread=1079251#t1079251.
[7] Дашкова, Степанов, 2006: 322
[8] «Стажеры» (1961)
[9]
[10] Стругацкий А., Стругацкий Б., 1991–1993 (Т. 1): 203, 107; (Т. 2): 140
[11] Там же (Т. 1): 125
[12] см. об этом: Стругацкий Б., 2003 (1998–1999): 55
[13] Стругацкий А., Стругацкий Б., 1991–1993 (Т. 2): 277
[14] Еще раз подчеркну — схематичное противопоставление «частного» и «публичного» устраивает меня постольку, поскольку речь идет именно об идеальном, ценностном измерении.
[15] Этимология лингвистических метафор, включая метафору перевода, о которой пойдет речь ниже, в данном случае вполне прозрачна — Аркадий Стругацкий был переводчиком. Ср. также предположение о его причастности к «Московскому методологическому кружку» Георгия Щедровицкого, где термины «семиотика» и «структура» были в ходу: Howell, 1994.
[16] ср. в повести «Попытка к бегству» (1962): «Все от ужаса рыдает / И дрожит как банный лист! / Кораблем повелевает / Структуральнейший лингвист» (Там же (Т. 3): 29)
[17] Там же (Т. 1): 89
[18] Там же (Т. 5): 376
[19] Suvin, 1988: 170
[20] Джеймисон, 2006: 43
[21] Стругацкий А., Стругацкий Б., 1991–1993 (Т. 2): 127–128
[22] В особенности см. цитировавшийся в предыдущей главе диалог о «смысле жизни» из материала журналистки Любови Архиповой; материал был подготовлен в 1968 году — спустя шесть лет после публикации «Полдня».
[23] Там же: 277
[24] Там же (Т. 1): 154–155, 164–165
[25] См. о множественности «кодов комического» в «Понедельнике»: Kozlowski, 1994.
[26] ср. один из эпиграфов к «Улитке» — цитату из стихотворения Бориса Пастернака «За поворотом»: «За поворотом, в глубине / Лесного лога / Готово будущее мне / Верней залога. / Его уже не втянешь в спор / И не заластишь, / Оно распахнуто, как бор, / Все вглубь, все настежь»
[27] Стругацкий А., 2006 (1990): 628
[28] Стругацкий А., Стругацкий Б., 1991–1993 (Т. 8): 325
[29] Там же: 236[30] Там же: 331–332

Отсюда: mirpolden.livejournal.com/70895.html

@темы: «Волны гасят ветер», «Град обреченный», «Жук в муравейнике», Улитка на склоне, Понедельник начинается в субботу, «Пикник на обочине», «Отель "У погибшего альпиниста"», «Обитаемый остров», «Полдень, XXII век», «Путь на Амальтею», Полдень XXII век (Возвращение), Возвращение (Полдень ХXII век)

---

Оказывается...

[silent-gluk]

...в сборнике "Биоэтика и гуманитарная экспертиза" (ред. Малейнова Ф.Г. - М.: Институт философии РАН, 2014. - Выпуск 8) опубликована статья Г.Б.Степановой "Прообраз гуманитарной экспертизы в произведениях братьев Стругацких".

Традиционный вопрос: не читал ли кто эту статью и не знает ли, где бы ее добыть?..

@темы: Литературоведение

---

Тема стиляг в творчестве Стругацких

[silent-gluk]

Отсюда: ru-strygackie.livejournal.com/821926.html

Автор - ЖЖ-юзер Александр Майсурян ( maysuryan.livejournal.com/ )

Борис Пророков. "Папина "Победа"". 1954. Слева – карикатура из журнала "Крокодил", справа – одна из авторских вариаций рисунка

Есть одна сценка в "Понедельнике", которая будет непонятна современному читателю без исторического комментария. Вот она, главный герой повести, программист Александр Привалов, приезжает в Соловец.
"На проспекте Мира было уже пусто. У перекрёстка крутилась стая ребятишек – играли, по-моему, в чижа. Увидев меня, они бросили игру и стали приближаться. Предчувствуя недоброе, я торопливо миновал их и двинулся к центру. За моей спиной послышался сдавленный восторженный возглас: "Стиляга!". Я ускорил шаг. "Стиляга!" – завопили сразу несколько голосов. Я почти побежал. Позади визжали: "Стиля-ага! Тонконогий! Папина "Победа"!.." Прохожие смотрели на меня сочувственно. В таких ситуациях лучше всего куда-нибудь нырнуть. Я нырнул в ближайший магазин, оказавшийся гастрономом, походил вдоль прилавков... Я выпил стакан газированной воды и выглянул на улицу. Мальчишек не было. Тогда я вышел из магазина и двинулся дальше".





Для человека, не знающего тогдашних советских реалий, это почти сплошной ребус. Стиляги – советская молодёжная, как теперь говорят, субкультура, которая отличалась одеждой, причёсками и особенностями языка и поведения и возникновение которой в СССР датируется 1949 годом. Но даже зная это, остаются вопросы: какая такая "Папина "Победа""? Что это значит? И в каком смысле тонконогий?..
Чтобы разобраться в этом, надо взглянуть на заглавную картинку поста. Художник Борис Пророков (1911—1972) стал автором самой знаменитой карикатуры на стиляг. Этот рисунок был опубликован 28 февраля 1954 года в журнале "Крокодил" и назывался "Папина "Победа"" (!). Пророков изобразил молодого человека, стоявшего в развязной позе: из зубов у него торчала папироска, на шее болтался ярчайший дорогой галстук с игривой обезьянкой на пальме (одна из характерных примет стиляги). На заднем плане виднелся автомобиль "Победа" – образец тогдашней роскоши, на сиденье которого валялись пустые бутылки. По мысли Пророкова, стиляги – это дети владельцев "Побед", дети обеспеченных родителей.
Подтверждали этот факт позднее и сами бывшие стиляги или сочувствовавшие им. Так, писатель Виктор Славкин вспоминал: "Чтобы быть стилягой, извините, требовались кое-какие средства. Наварить каучук, достать соответствующий пиджак, стричься в "Гранд-отеле", сузить брюки... Не говоря уже о проигрывателе и пластинках. Семья наша жила на одну папину зарплату, он работал мастером, потом завучем в ремесленном училище – я не мог себе позволить быть стилягой. Но я всё это любил! Джаз, новые танцы, набриолиненные волосы... Мне нравился стиль одежды, манера поведения, слэнг. Я увлекался Ремарком, Хемингуэем, Пикассо. Я переписывал слова модных песен... Я завидовал нашим миитовским стилягам".
В общем, фраза "папина "Победа"" стала крылатой. О популярности карикатуры Пророкова свидетельствует и то, что позднее появлялись её вариации и "развитие темы".
Так, в 1957 году был опубликован рисунок Ю. Фёдорова "Чтоб купить сыну "Победу", родители сидели на хлебе и воде". Вверху – стиляга в классической "пророковской позе", опирающийся на машину, из которой выглядывает молодая красотка, а внизу – его "трудолюбивые" родители. Отец продаёт хлеб, (очевидно, недовешивая его), а мать – торгует "соками-водами" (так же очевидно, их недоливая).



В 1960 году "Крокодил" снова вернулся к теме Пророкова, поместив ремейк его карикатуры, названный "Папина ракета" (ещё, заметим, до полёта первого человека в космос) . Автомобиль здесь заменён на космический корабль, а папенькин сынок облачён в скафандр и шлем... Судя по надписи на журнале "Бесплатно" коммунизм уже наступил, товары раздаются бесплатно. Но даже и в 20** году, в XXI веке, при коммунизме, проблема "богатых папенькиных сынков" никуда не делась, это социальное явление, по мысли журналистов, живёт и остаётся неизменным и в столь отдалённом будущем...



"Тонконогий" – подразумеваются узкие брюки, туго облегающие ноги, модные среди стиляг. Сам Привалов носит джинсы (конечно, не советские, советских тогда ещё не выпускали), один из его коллег носит гавайку, то есть пёструю гавайскую рубашку – типичный атрибут стиляги. Оба герои положительные и, во всяком случае, образцово трудолюбивые. И в данной ситуации читатель повести, разумеется, как и прохожие, посмотрит на этих персонажей "сочувственно".


Карикатуры на стиляг 1963 (слева) и 1960 годов, изображающие их в пёстрых гавайских рубашках ("гавайках". Такую в "Понедельнике" носил грубоватый Корнеев

И ещё, как минимум, один раз Стругацкие затронули "стиляжную" или близкую к ней тему в повести "Трудно быть богом" (написана, напомню, в 1963, опубликована годом позже). Авторы упоминают нейлон.
"– Ладно, не ворчи,– сказал Румата, натягивая нейлоновую майку.
Мальчик смотрел на эту майку с неодобрением. О ней давно уже ходили слухи среди арканарской прислуги. Но тут Румата ничего не мог поделать из естественной человеческой брезгливости."

Здесь дело в том, что все эти новомодные иностранные тогда материалы – нейлон, капрон, перлон и т.д. – пользовались большим уважением, чтобы не сказать – поклонением среди стиляг. Советская пресса над этим иронически подтрунивала. Например, рисунок Е. Горохова 1957 года изображает разговор двух подруг, девушка "советского стиля" в косынке и юбке ниже колен спрашивает у подружки "стиляжного стиля", в красных брюках (для девушки в 50-е годы брюки были одеждой ещё почти скандальной):
– Ты готовишься к фестивалю?
– Да, я уже знаю иностранные слова: нейлон, перлон, буги-вуги...



(Речь идёт о международном фестивале молодёжи и студентов, открывшемся в Москве 28 июля 1957 года). И вот братья Стругацкие поспешили выступить в защиту столь прекрасного материала для нательного белья, как нейлон, в своей повести... Хотя в наше время идея носить нейлоновые майки "из естественной человеческой брезгливости" может вызвать у слушателей только недоумение... Но тогда нейлон казался самым передовым материалом, и для покорителя дальнего космоса, как дон Румата, был в самый раз...
Заметим также, что отношение авторов остаётся неизменным. Как в "Понедельнике" они были на стороне заподозренного в "стиляжничестве" Привалова, так и теперь дон Румата с его нейлоновой майкой тоже вызывает у них явное сочувствие...

@темы: Понедельник начинается в субботу, «Трудно быть богом», Перепост, Ссылки

---

Воскресенье

[silent-gluk]

Финское издание.



Суперобложка.





Обложка.




Авантитул.




Титульный лист.




Оборот титульного листа.


Итак, с нами:

Strugatski A. Kasvatti / Strugatski A., Strugatski B.; Suomen.Esa Adrian; Päällys Heikki Kalliomaa. - Porvoo; Helsinki; Juva: Werner Soderstrom Osakeyhtio, 1992. - (SciFi). - 196 s. - ISBN 951-0-18188-9. - Финск. яз. - Загл. ориг.: Малыш.

Имена транслитерируются без комментариев (Majka, Vadik и т.д.). Впрочем, Пьера (Александровича Семенова) опознали как Pierre (в отличие, кажется, от Марии-Луизы - Marija-Luisa). Кстати, Малыш - Poika.

Если верить обороту титульного листа, за основу взято журнальное издание, и те два момента, которые я смогла проверить (наличие/отсутствие "покари" незадолго перед тем, как Малыш уходит, а Майка отдает ему "третий глаз", и "П-абстракции" как то, о чем Стась мог просить консультаций) подтверждают эту версию (почему в 1992 году было не взять книжное издание - я не знаю.)

@темы: Картинки, Переводы, «Малыш», Библиофильское, Библиография, Книги

---

А тем временем...

[silent-gluk]

...в славном издательстве "Сидорович" вышли сразу 10 и 11 тома Полного собрания сочинений Стругацких (того, что с тиражом и твердым переплетом).

Таким образом, и в твердом переплете опубликована уже треть (не считая дополнительных томов).

Напоминаю, что 10 том посвящен 1966 году и предлагает вниманию читателей "Второе нашествие марсиан", "Полдень, XXII век" и отрывки из киносценария "Трудно быть богом". А также переписку Стругацких, дневники, записные книжки и т.д.

11 же том представляет собой первый из двух, посвященных 1967 году, и содержит в себе "Гадкие лебеди".

Кроме того, в обоих томах имеется рассмотрение редакций и вариантов произведений, публицистика (как публиковавшаяся ранее, так и нет; о мои любимые рецензии!), комментарии, примечания, указатели имен и заглавий.

О хорошем: цена до сих пор не подросла.

О плохом: и составляет по-прежнему 2500 за том, не считая доставки. Ну и тираж может закончиться.

Купить тома можно здесь.

@темы: Публицистика, Дневники, Записные книжки, Письма, Собрание сочинений, Письма и дневники, Второе нашествие марсиан, «Гадкие лебеди», «Трудно быть богом», «Полдень, XXII век», Полное собрание сочинений, Полдень XXII век (Возвращение), Ссылки

---

12.10

[silent-gluk]

В 1991 году, 12.10, ровно 27 лет назад не стало А.Н.Стругацкого.

Помним и благодарны.

@темы: Даты, А.Стругацкий

---

Забавная статья

[silent-gluk]

Отсюда: smartnews.ru/articles/10303.html

5 произведений братьев Стругацких, опередивших свое время

АВТОР
Лия Пруткова

НАД СТАТЬЕЙ РАБОТАЛА
Нелли Шестопалова

Фото: РИА Новости

28 августа 1925 года родился Аркадий Натанович Стругацкий. Писатель, сценарист, переводчик и фантаст, Аркадий Стругацкий в соавторстве со своим братом создавал произведения, становившиеся классикой еще при жизни авторов.

Основные темы, затрагиваемые братьями Стругацкими в их произведениях, — взаимодействие с иными цивилизациями и проблема «другого человека». В утопиях и антиутопиях Стругацких, написанных в жанре научной фантастики, просматриваются как проблемы, волнующие человечество сегодня, так и идеи будущего. Некоторые из предугаданных писателями вещей уже плотно вошли в нашу жизнь.

SmartNews выбрал пять произведений братьев-фантастов, которые опередили свое время.

ПОЛДЕНЬ, XXII ВЕК

Стаи идей продолжали бессмысленно носиться в воздухе.

Аркадий и Борис Стругацкие. Полдень, XXII век

Одно из самых необычных и удивительных предсказаний, совершенных Стругацкими, — «система Каспаро-Карпова». Метод под таким названием использовали для получения копии и построения математической модели мозга. Особенность предсказания метода в том, что в 1962 году, на момент выхода произведения, Анатолий Карпов был еще одиннадцатилетним мальчишкой. А Гарри Каспаров вообще родился только в 1963 году.

ХИЩНЫЕ ВЕЩИ ВЕКА

Это было что-то вроде игрушечного автомата — с удобной рифленой рукояткой и с плоским прямоугольным баллончиком, который вставлялся снизу, как магазин.

— Что это за штука?— спросил я.

— Ляпник, — сказал он угрюмо. — Дайте сюда.

Я отдал ему игрушку.

— Ляпник, — сказал я. — Которым, значит, ляпают.

Аркадий и Борис Стругацкие. Хищные вещи века

Роман «Хищные вещи века» можно смело ставить во главу пророческих произведений братьев Стругацких. Именно в этой книге можно найти больше всего моментов, которые теперь плотно и неизменно присутствуют в жизни современного человека: ружье для пейнтбола – ляпник, гарнитура Bluetooth – серьга-приемник, рейв-дискотека – дорожка, наркотик метамфетамин и погружение и виртуальную реальность – слег и многие другие.

ЖУК В МУРАВЕЙНИКЕ

Замечу в скобках, что подавляющее большинство моих однопланетников понятия не имеет о реальных возможностях этого восьмого (или теперь уже девятого?) чуда света — большого всепланетного информатория. Вполне допускаю, впрочем, что и я, при всем своем опыте и всей своей сноровке, отнюдь не имею права претендовать на совершенное умение пользоваться его необъятной памятью.

Аркадий и Борис Стругацкие. Жук в муравейнике

Появление огромной базы информации и данных обо всем на свете. Гигантская справочная машина, знающая ответы на все вопросы. Подобие чистого, незахламленного интернета или своеобразной «Википедии» упоминается Стругацкими еще в далеком 1979 году, в фантстическом детективе «Жук в муравейнике».

ПАРЕНЬ ИЗ ПРЕИСПОДНЕЙ

Сидит он перед своими экранами, на каждом экране — по рылу, а то и по два, и он со всеми этими рылами разговаривает. Меня как ножом ткнули. Представил я себе, как бешусь там на холме, истерику закатываю, а он сидит себе здесь в прохладе, смотрит на все это через экран и хихикает.

Аркадий и Борис Стругацкие. Парень из преисподней

Видеосвязь прочно вошла в жизнь большинства людей. Изобретение применяется ныне, как в рабочих целях, так и в домашних. Видеозвонки и Skype осваиваются сейчас не только менеджерами и молодежью, но и пожилыми людьми, и даже детьми. Зрительный контакт на расстоянии в половину мира, это ли не фантастика?

СТАЖЕРЫ

Вы же хороший ученый, вы же родитель современной планетологии! Из вас же с детства бил фонтан идей! Что гигантские планеты должны иметь кольца, что планеты могут конденсироваться без центрального светила, что кольцо Сатурна имеет искусственное происхождение.

Аркадий и Борис Стругацкие. Стажеры

На момент написания Стругацкими «Стажеров», астрономии было известно о наличии колец лишь у Сатурна. В фантастическом мире писателей кольца были у всех планет гигантов, что стало неким пророчеством. В 1977 году кольца обнаружили у планеты Уран. Затем, история повторилась в отношении Юпитера и Нептуна.

@темы: «Жук в муравейнике», Парень из преисподней, «Полдень, XXII век», «Стажёры», Полдень XXII век (Возвращение), «Хищные вещи века», Ссылки

---

Одной строкой

[silent-gluk]

Традиция жива: на Фантлабе народ не первую сотню комментариев обсуждает, был ли прав Сикорски.

@темы: «Жук в муравейнике», Фэндом

---

Валюта имени братьев Стругацких

[silent-gluk]

Отсюда: zen.yandex.ru/media/muzey_budushego/valiuta-ime...

В 1989 году в СССР прошёл первый в стране слёт любителей фантастики - "<>Соцкон-89", организованный Клубом Любителей Фантастики (КЛФ). Участники проявили находчивость, развлекая себя и друг друга: проводились анкетирования, выставки фантастической живописи, атрибутики и остроумных сувениров. Одним из лучших таких сувениров была банкнота "Двояк неразменный" достоинством в "Два Стругацких", которую нарисовал Л. Куриц. Отличная отсылка к повести "Понедельник начинается в субботу"!



Как утверждает подпись, "подделка даже теоретически невозможна", а сама банкнота "имеет между хождение между членами КЛФ и свободными фэнами мира".

Через два года история получила продолжение:



На конференции писателей-фантастов и поклонников жанра "Волгакон" в 1991 году, когда до смерти Аркадия Натановича оставался месяц, оргкомитет выпустил банкноту достоинством "Один Стругль".



На этот раз создатели предупреждали, что "подделка вам даром не пройдёт". На обратной стороне перечислены основные (но не все) произведения братьев Стругацких.

@темы: Фэндом, Ссылки

---

Цурэновское

[silent-gluk]

Прощальный сонет (из Цурэна Правдивого)

Ты обречен переводить Цурэна,
И эту честь, которой знаешь цену,
С другими обреченными деля,
Переводи - бестрепетно и честно,
И верь, что одному тебе известно,
Что за слова кричал он с корабля.
И. Шубина


Как лист увядший, падает на душу
Печаль моя. В ней - терпкое вино
И свет звезды, что никому не нужен,
И мне избыть печаль не суждено.

Здесь листья жгут, и седина, как пепел,
Ложится на виски мне. Свет померк,
А дым костров сгустился тучей в небе,
И запятнала сажа первый снег.

Сгорают листья, искрами взлетая,
Слова и строки рассыпая в прах.
Мне душу леденит осенний страх,
Мне расставанье сердце разрывает.

Увядший лист, и парус корабля,
И горькое вино - вся жизнь моя...

1992

Автор - Katherine Kinn

@темы: Вторичное творчество, Сонет Цурэна, «Трудно быть богом», Ссылки

---

Воскресенье

[silent-gluk]

Сегодня с нами 7 том Полного собрания сочинений Стругацких от "Млечного пути". Посвящен том 1963 году.



Это обложка.





Авантитул.




Контртитул.




Титульный лист.




Оборот титульного листа.




Страница 5, шмуцтитул первого раздела.




Страница 7.




Страницы 8-9.




Страница 111.




Страницы 112-113.




Страницы 262-263.




Страницы 266-267.




Страницы 276-277.




Страницы 288-289.




Страница 335, шмуцтитул второго раздела.




Страница 337.




Страницы 338-339.




Страница 343.




Страницы 344-345.




Страница 389, шмуцтитул третьего раздела.




Страница 391.




Страницы 392-393.




Страница 495.




Страницы 496-497.




Страницы 502-503.




Страницы 504-505.




Страница 511.




Страницы 512-513.




Страницы 518-519.




Страницы 520-521.




Страница 523, шмуцтитул четвертого раздела.




Страница 525.




Страницы 526-527.




Страницы 528-529.




Страницы 558-559.




Страницы 560-561.




Страницы 562-563.




Страницы 570-571.




Страницы 572-573.




Страницы 574-575, содержание.




Выходные данные.




Страница 1 вклейки.




Страницы 2-3 вклейки.




Страницы 12-13 вклейки.




Еще выходные данные.


Стругацкий А. Полное собрание сочинений в тридцати трех томах: Том седьмой. 1963 / Стругацкий А., Стругацкий Б.; Концепция издания: С.Бондаренко, А.Воронин; Сост.: С.Бондаренко, В.Курильский, Ю.Флейшман; Подг. илл. мат-лов: А.Горбов, П.Северцов; Дизайн обложки: А.Андреев. - Иерусалим.: Млечный путь, 2018. - 576 с., 16 с. вкл. - ISBN 978-1-98-414255-9. - Подп. в печ. 24.01.2018.

Содерж.: I. Художественные произведения. С.5-334.
Далекая Радуга / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.7-110.

Глава 1. С.7-20.
Глава 2. С.20-34.
Глава 3. С.34-44.
Глава 4. С.44-57.
Глава 5. С.57-65.
Глава 6. С.65-72.
Глава 7. С.72-82.
Глава 8. С.82-91.
Глава 9. С.91-104.
Глава 10. С.104-110.
Трудно быть богом / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.111-261.
Пролог. С.111-121.
Глава 1. С.121-139.
Глава 2. С.139-156.
Глава 3. С.156-169.
Глава 4. С.169-186.
Глава 5. С.186-203.
Глава 6. С.203-210.
Глава 7. С.210-230.
Глава 8. С.230-248.
Глава 9. С.248-253.
Глава 10. С.253-260.
Эпилог. С.260-261.
Из архива / Подг.С.Бондаренко. С.262-287.
Бедные злые люди / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.262-265.
Первые люди на первом плоту / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.266-275.
К вопросу о циклотации / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.276-287.
Варианты рукописей и изданий / Подг. С.Бондаренко, В.Казаков. С.288-334.
«Далекая Радуга». С.288-300.
[О том, как и почему Стругацкие…] / Бондаренко С. С.288.
Далекая Радуга: [План] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.288-292.
Гл. I / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.288-289.
Гл. II / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.289.
Гл. III / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.290.
Гл. IV / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.290-291.
Гл. 4а / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.291-292.
[В рукописном наброске главы 4а…] / Бондаренко С. С.292.
Гл. V / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.292.
Гл. VI / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.292-293.
Гл. VII / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.293.
[К номеру последней главы…] / Бондаренко С. С.293.
[Сделать так, чтобы многие…] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.293-294.
[Хотя в целом…] / Бондаренко С. С.294-295.
[— Робик, — сказала Галя…] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.295-297.
[Впервые повесть была опубликована…] / Бондаренко С. С.297-298.
[— Вот четыре яркие звезды…] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.298.
[Все, что шло после «Солнца»…] / Бондаренко С. С.298-300.
«Трудно быть богом». С.301-334.
[Этапы замысла и создания повести…] / Бондаренко С. С.301.
[Дон Румата, 26 лет.] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.301-305.
[К тому же периоду работы…] / Бондаренко С. С.305.
[Когда дон Румата миновал перекресток…] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.305-319.
[От раннего черновика второй главы…] / Бондаренко С. С.319.
[Сновиденье стало мучительным…] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.319-323.
[Сохранился список проблем…] / Бондаренко С. С.323.
[1. Наблюдение — эксперимент — операция.] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.323.
[К более поздней стадии работы…] / Бондаренко С. С.323-325.
[...королей, слово раб станет непонятным…] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.325.
[Видимо, Авторы сочли этот эпизод…] / Бондаренко С. С.325.
[Тогда он сразу остыл…] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.325-326.
[В дальнейшем Авторы предпочли…] / Бондаренко С. С.326.
[Если бы не были так темны крестьяне…] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.326.
[Убираются выводы, до которых читатель…] / Бондаренко С. С.326.
[...потом поднялся в гостиную…] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.326.
[Уточняется психологический портрет Руматы…] / Бондаренко С. С.326.
[Этой ночью неодолимое ощущение…] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.326-327.
[По-иному пытался обосновать Румата…] / Бондаренко С. С.327.
[Страна кишела шпионами…] / Стругацкий А., Стругацкий Б. 327.
[Неоднократно переделывалась беседа Руматы…] / Бондаренко С. С.327.
[А я не могу по-настоящему ни жаловаться…] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.328.
[Мысли о том, что Румата — плохой разведчик…] / Бондаренко С. С.328.
[Но почему — в трясину?..] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.328.
[А вот что думал Румата…] / Бондаренко С. С.329.
[Румата потряс головой…] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.329.
[Кстати, в черновике той же сцены…] / Бондаренко С. С.329.
[Он усмехнулся, снял с головы обруч…] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.329.
[Уже при рукописной правке черновика…] / Бондаренко С. С.329-330.
[Брат Нанин перестал улыбаться…] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.331.
[В окончательном тексте первопричина…] / Бондаренко С. С.331.
[1. Пролог. Учесть, что действие происходит…] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.331.
[План главы о встрече Руматы с Аратой…] / Бондаренко С. С.331.
[Глава № X…] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.331-332.
[Вообще говоря, заинтересованному читателю…] / Бондаренко С. С.332-334.
II. Публицистика. С.335-388.
Опубликованное. С.337-342.
[Предисловие к набору открыток А. Соколова] / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.337-340.
[Предложения по работе конференции] / Стругацкий А. С.341-342.
Из архива / Подг.Ю.Флейшман. С.343-388.
Кобаяси Такидзи / Стругацкий А. С.343-346.
Рецензия на повесть Н. Разговорова «Четыре четырки» / Стругацкий А. С. 347-350.
[Стенограмма выступления] / Стругацкий А. С.351-352.
Краткий обзор: Kingsley Amis. New Maps of Hell / Стругацкий А. С.353-361.
1. Starting Points. С.353-355.
2. The Situation Today. С.355-356.
3. New Light on the Unconscious. С.356-357.
4. Utopiae I. С.357-358.
5. Utopiae II. С.358-360.
6. Prospects. С.360-361.
Рецензия на сборник «Мой лучший научно-фантастический рассказ» / Стругацкий А. С.362-366.
Рецензия на повесть Артура Кларка «Пески Марса» / Стругацкий А. С.367-372.
Фантастика как метод: тезисы доклада / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.373-375.
Общая рецензия на англо-американские научно-фантастические рассказы / Стругацкий А. С.376-381.
Рецензия [на рассказы П. Андерсона, П. Филлипса, А. Кларка] / Стругацкий А. 382-384.
Научная фантастика в Советском Союзе / Стругацкий А. С.385-388.
III. Письма. Дневники. Записные книжки / Подг.В.Курильский. С.389-522.
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Переписка, 1963. С.391-494.
Аркадий — брату, 4 января 1963, М. — Л. С.391-392.
Борис — брату, 8 января 1963, Л. — М. С.392-394.
Аркадий — брату, 12 января 1963, М. — Л. С.394-395.
Аркадий — брату, 13 января 1963, М. — Л. С.395-396.
Борис — брату, 13 января 1963, Л. — М. С.396-397.
Борис — брату, 15 января 1963, Л. — М. С.397-399.
Аркадий — брату, 18 января 1963, М. — Л. С.399-400.
Борис — брату, 21 января 1963, Л. — М. С.400-401.
Аркадий — брату, 1 февраля 1963, М. — Л. С.401-402.
Борис — брату, 4 февраля 1963, Л. — М. С.402-404.
Аркадий — брату, 6 февраля 1963, М. — Л. 404-405.
Борис — брату, 11 февраля 1963, Л. — М. С.405-406.
Аркадий — брату, 17 февраля 1963, М. — Л. С.406-407.
Борис — брату, 18 февраля 1963, Л. — М. С.407-408.
Аркадий — брату, 23 февраля 1963, М. — Л. С.409.
Борис — брату, 1 марта 1963, Л. — М. С.410.
Аркадий — брату, 3 марта 1963, М. — Л. С.411.
Борис — брату, 8 марта 1963, Л. — М. С.411-413.
Аркадий — брату, 10 марта 1963, М. — Л. С.413-415.
Борис — брату, 12 марта 1963, Л. — М. С.415-417.
Аркадий — брату, 17 марта 1963, М. — Л. С.417-418.
Борис — брату, 19 марта 1963, Л. — М. С.418-421.
Аркадий — брату, 22 марта 1963, М. — Л. С.421-422.
Борис — брату, 26 марта 1963, Л. — М. С.422-423.
Аркадий — брату, 27 марта 1963, М. — Л. С.423-427.
Аркадий — брату, 30 марта 1963, М. — Л. С.427-428.
Борис — брату, 31 марта 1963, Л. — М. С428.
Борис — брату, 1 апреля 1963, Л. — М. С.428-429.
Борис — брату, 4 апреля 1963, Л. — М. С.429-430.
Аркадий — брату, 6 апреля 1963, М. — Л. С.430-431.
Борис — брату, 7 апреля 1963, Л. — М. С.431.
Аркадий — брату, 17 апреля 1963, М. — Л. С.431-432.
Борис — брату, 20 апреля 1963, Л. — М. С.432-433.
Аркадий — брату, 24 апреля 1963, М. — Л. С.433-434.
Аркадий — матери, 24 апреля 1963, М. — Л. С.434-435.
Борис — брату, 25 апреля 1963, Л. — М. С.435.
Борис — брату, 28 апреля 1963, Л. — М. С.436-437.
Аркадий — брату, 1 мая 1963, М. — Л. С.437-438.
Борис — брату, 4 мая 1963, Л. — М. С.438-439.
Аркадий — брату, 7 мая 1963, М. — Л. С.439-440.
Борис — брату, 9 мая 1963, Л. — М. С.441.
Аркадий — брату, 12 мая 1963, М. — Л. С.441-443.
Аркадий — брату, 15 мая 1963, М. — Л. С.443.
Борис — брату, 15 мая 1963, Л. — М. С.443-444.
Аркадий — брату, 16 мая 1963, М. — Л. С.444.
Аркадий — брату, 17 мая 1963, М. — Л. С.444-446.
Аркадий — матери, 20 мая 1963, М. — Л. С.446-447.
Борис — брату, 20 мая 1963, Л. — М. С.447-448.
Аркадий — брату, 22 мая 1963, М. — Л. С.448-449.
Борис — брату, 25 мая 1963, Л. — М. С.449-450.
Аркадий — брату, 29 мая 1963, М. — Л. С.450.
Аркадий и Борис — матери, начало июня 1963, М. — Л. С.450-451.
Аркадий и Борис — матери, 10 июня 1963, М. — Л. С.451-452.
Аркадий — матери, 5 июля 1963, М. — Л. С.452.
Аркадий — брату, 6 июля 1963, М. — Л. С.453.
Борис — брату, 9 июля 1963, Л. — М. С.453-454.
Аркадий — матери, 14 июля 1963, Булли, Латвия — Л. С.454-455.
Аркадий — матери, 23 июля 1963, Булли, Латвия — Л. С.455.
Борис — матери, 25 июля 1963, Малореченское, Крым — Л. С.455-456.
Борис — матери, 1 августа 1963, Малореченское, Крым — Л. С.456.
Борис — матери, 6 августа 1963, Малореченское, Крым — Л. С.456-457.
Аркадий — матери, 9 августа 1963, М. — Л. С.457-458.
Борис — брату, 13 августа 1963, Л. — М. С.458-459.
Аркадий — брату, 17 августа 1963, М. — Л. С.459-461.
Борис — брату, 20 августа 1963, Л. — М. С.461-462.
Аркадий — брату, 21 августа 1963, М. — Л. С.462-463.
Аркадий — матери, 26 августа 1963, М. — Л. С.463-465.
Борис — брату, 26 августа 1963, Л. — М. С.465-466.
Аркадий — брату, 5 сентября 1963, М. — Л. С.466.
Борис — брату, 9 сентября 1963, Л. — М. С.466-467.
Аркадий — брату, 12 сентября 1963, М. — Л. С.468.
Борис — брату, 15 сентября 1963, Л. — М. С.468-469.
Аркадий — брату, 18 сентября 1963, М. — Л. С.469-471.
Аркадий — брату, 5 октября 1963, М. — Л. С.471-472.
Борис — брату, 7 октября 1963, Л. — М. С.472-473.
Аркадий — брату, 11 октября 1963, М. — Л. С.473-474.
Борис — брату, 15 октября 1963, Л. — М. С.474-475.
Аркадий — брату, 18 октября 1963, М. — Л. С.475-476.
Аркадий — матери, 18 октября 1963, М. — Л. С.476-477.
Борис — брату, 23 октября 1963, Л. — М. С.477-479.
Аркадий — брату, 25 октября 1963, М. — Л. С.479-480.
Аркадий — матери, 27 октября 1963, М. — Л. С.480-481.
Борис — брату, 29 октября 1963, Л. — М. С.481-483.
Аркадий — брату, 31 октября 1963, М. — Л. С.483-485.
Борис — брату, 2 ноября 1963, Л. — М. С.485-486.
Аркадий — брату, 5 ноября 1963, М. — Л. С.487-488.
Борис — брату, 9 ноября 1963, Л. — М. С.488-490.
Аркадий — брату, 11 ноября 1963, М. — Л. С.490-491.
Борис — брату, 13 ноября 1963, Л. — М. С.491-492.
Аркадий — брату, 17 ноября 1963, М. — Л. С.492-493.
Аркадий — брату, 30 декабря 1963, М. — Л. С.493-494.
Борис Стругацкий. Письма супруге, 1963. С.495-501.
Борис — супруге, 3 января 1963, Л. — Кисловодск, Горная станция. С.495-496.
Борис — супруге, 9 января 1963, Л. — Кисловодск, Горная станция. С.497-498.
Борис — супруге, 14 января 1963, Л. — Кисловодск, Горная станция. С.498-500.
Борис — супруге, 20 января 1963, Л. — Кисловодск. С.500-501.
Рабочие записи, 1963 / Стругацкий А., Стругацкий Б. С.502-503.
Дневник, 1961–1965 / Стругацкий А. С.504-510.
6 января 1963 года (воскресенье). С.504.
9 января 1963 г. (среда). С.504.
22 января (вторник) 1963 г. С.505.
17 февраля (воскресенье) 1963. С.505.
11 марта (понедельник) 1963 г. С.506.
20 апреля (суббота) 1963 г. С.506.
12 августа 1963 (понедельник). С.506.
13 августа 1963 г. (вторник). С.506-507.
14 августа (среда) 63. С.507.
17 августа (суббота) 63. С.507.
21 августа (среда) 63. С.507
6 сентября (пятница) 63. С.508.
21 сентября 63 г. (суббота). С.508.
5 октября 1963 г. (суббота). С.508-509.
22 октября (вторник) 63 г. С.509.
27 октября (воскресенье) 63 г. С.509.
16 ноября (суббота) 1963. С.509-510.
Дневник приездов в Ленинград, 1962–1970 / Стругацкий А. С.511.
Дневник, 1963–1970 / Стругацкий А. С.512-517.
1963 год, ОКТЯБРЬ. С.512-514.
7, понедельник. С.512.
8, вторник. С.512.
9, среда. С.512.
10, четверг. С.512.
11, пятница. С.512.
[План на предстоящие дни]. С.513.
12, суббота. С.513.
13, воскресенье. С.513.
14, понедельник. С.513.
15, вторник. С.513.
[План на предстоящие дни]. С.513.
17, четверг. С.513.
18, пятница. С.514.
19, суббота. С.514.
20, воскресенье. С.514.
21, понедельник. С.514.
[План на предстоящие дни]. С.514.
25, пятница. С.514.
26, суббота. С.514.
27, воскресенье. С.514.
28, понедельник. С.514.
29, вторник. С.514.
НОЯБРЬ. С.515-517.
2, суббота. С.515.
3, воскресенье. С.515.
4, понедельник. С.515.
5, вторник. С.515.
[План на предстоящие дни]. С.515.
6, среда. С.515.
10, воскресенье. С.515.
11, понедельник. С.516.
14, четверг. С.516.
[План на предстоящие дни]. С.516.
16, суббота. С.516.
18, понедельник. С.516.
19, вторник. С.516.
20, среда. С.517.
[План на предстоящие дни]. С.517.
ДЕКАБРЬ 63. С.517.
29, воскресенье. С.517.
30, понедельник. С.517.
Записная книжка, 1962–1963 / Стругацкий А. С.518-519.
8.01 <1963>. С.518.
24.01. С.518.
26.01. С.518.
28.01. С.518.
7.02. С.518.
8.02. С.518.
14.02. С.518.
20.02. С.518.
25.02. С.519.
6.04. С.519.
20.04. С.519.
[Записи без дат:]. С.519.
Записная книжка, 1962–1965 / Стругацкий А. С.520-522.
IV. Приложения. С.523-573.
Необходимые пояснения. С.525-526.
Комментарии и примечания / Подг. В.Курильский, Р.Муринский, Л.Рудман. С.527-558.
Библиография. 1963 г. / Подг.Ю.Флейшман. С.559-560.
Указатель имен / Подг.В.Курильский. С.561-570.
Указатель заглавий произведений и их аббревиатур / Подг.В.Курильский. С.571-573.

@темы: Публицистика, Дневники, Записные книжки, Картинки, «Далёкая Радуга», Письма, Собрание сочинений, Бедные злые люди, Письма и дневники, Первые люди на первом плоту, «Трудно быть богом», Полное собрание сочинений, К вопросу о циклотации, Книги

---

Цурэновское

[silent-gluk]

Отсюда: gp.satrapov.net/content/300318-9997

Автор: Пересмешница

Как лист увядший, падает на душу
Навеки онемевшая тоска,
Отчаянье забилось у виска,
Беззвучный крик тугой удавкой душит.

Изгнанье не страшит - повсюду суша.
Иной печалью сердце пленено,
Которую и доброе вино
Не утолит и слезы не осушит.

Кто истины росток от глаз бездушных,
Взлелеянный в страданьях и борьбе
Наперекор распутнице-судьбе,
Укроет и взрастит неравнодушно?

Неведенье подобно смерти душной,
О, Арканар, я плачу о тебе!

@темы: Вторичное творчество, Сонет Цурэна, «Трудно быть богом», Ссылки

---

Цурэновское

[silent-gluk]

Отсюда: www.for-fler.ru/publ/tvjordye_formy/zapad_sonet...

Автор - Марьюшка

Одна беда сменяет чередой другую,
Как лист увядший, падая на душу.
В надежде, что не выстою, и, струшу.
Стреляет в сердце жёстко, холодно, вслепую…

Сомненье – неизбежность в этой горькой доле.
Как лист увядший падает на душу.
Впуская в мысли ледяную стужу,
В них, как набат, слова звенящие до боли…

Полна абсурдов, наша жизнь – подруга.
Листом увядшим падает под ноги тихо.
Не держит сбруя, лопнула подпруга.

Сошёл с дистанции мой кучер удалой.
Знать в предначертанной судьбе хватило лиха.
Оставив в памяти, лишь голос молодой…

@темы: Вторичное творчество, Сонет Цурэна, «Трудно быть богом», Ссылки

---

Цурэн и Румата

[silent-gluk]

Отсюда: samlib.ru/k/kleshenko_e_w/zuren1.shtml

Автор - Клещенко Елена

Что сказал Цурэн дону Румате, когда тот в очередной раз просил его уехать в метрополию

Вино оказалось кислым.
Вам как -- не боязно пить?
...Но я ведь еще не выслан,
зачем мне куда-то плыть?

Теперь уж я им не нужен.
Я ветер, вода, песок --
не ловят таких. Мой ужин --
сухого хлеба кусок.

(Давайте его разделим,
а то нам не хватит сил.)
Я прежде был менестрелем,
бродил себе, голосил,

и, помнится, был я весел,
и ветер любил, и зной,
пока барон из Залесья
не гаркнул: -- Айда со мной!

Уж деньги были в ладони,
да мы не сошлись в цене:
не стал я петь о бароне,
а спел о его жене.

А после меня поймали,
подвесили у стрехи,
и лютню мою сломали.
С тех пор и пишу стихи.

Немного свечного воску,
бумаги, чернил на грош...
Костры-то на перекрестках?
Стихи мои, ну так что ж?

В кострище найдется уголь,
страницей будет стена,
и вся их серая удаль
не сделает... ни рожна.

Конечно, и стены тленны.
Да пусть они все сожгут --
их дети поют Цурэна,
детей-то поберегут!

И мне -- бежать на чужбину?!
О чем вы? Смута, война?
Ну, значит, я здесь и сгину.
Хозяин, еще вина!

И хлеба. Ужасный голод.
Что, мало? Ну вот, возьми.
...Нет, я не люблю мой город.
Грязища, дома с людьми,

а люди душат и режут.
Другие есть города...
Сказать вам, что меня держит?
Не смейтесь: моя звезда.

Одна, ни в каком созвездьи,
глядит, подруга моя,
глаза подниму -- на месте.
На месте, значит, и я.

Румата, рука Господня,
мне жалко ваших забот,
но я не ступлю на сходни.

Спpоси меня -- чеpез год...

1995

@темы: Вторичное творчество, «Трудно быть богом», Ссылки

---

Старая статья

[silent-gluk]

Нудельман Р. ...И вечный бой! // Стругацкий А., Стругацкий Б. Далекая Радуга. - М., 1964. - С.328-334.

Что объединяет эти повести? Случайно ли они оказались под одним переплетом?
В них - сила дерзкого и талантливого воображения. Дерзкого, ибо оно заглядывает через века, создает фантастические миры невиданной яркости. Талантливого, ибо видит эти будущие, несуществующие миры предельно живыми, в мельчайших подробностях от запаха трав на далеких планетах до деталей ошеломляющих гипотез.
Их герои - люди ищущие, борющиеся, любящие, страдающие и, главное, думающие. Напряженно, страстно размышляющие о времени, о себе, о человечестве. Вы не можете не полюбить иронически-грустного Горбовского и страстного Румату Эсторского. Один из них погибает в далеком будущем, другой обнажает меч в давнем прошлом, но хотя века разделяют их, они братья по разуму, по трудности судеб и сложности характеров, по человечности.

В «Далекой Радуге» вы видите маленькую планетку, где физики Земли ведут эксперименты по мгновенному перебросу вещества сквозь пространство - нуль-транспортировке, так они называют это, или еще небрежнее - нуль-Т. Вместе с ними тревожно наблюдаете, как вслед за одним из опытов на полюсах планеты вздымается невиданных ранее размеров Волна вырожденного вещества, как она ползет к экватору, к населенной зоне планеты, сжигая все живое, угрожая станциям, поселкам, детским лагерям, и окружает столицу. И вместе с оставшимися в живых вы мучительно трудно решаете, как жить перед лицом смерти, во имя чего жить.
«Трудно быть богом» начинается странной игрой двух юношей и девушки на берегу земного озера, игрой в каких-то средневековых рыцарей, слишком продуманной в деталях, чтобы быть только игрой. И вдруг перед вами оживают те самые «благородные доны», имена которых только что отзвучали на озерной отмели, и развертывается мрачная картина угрюмых древних лесов иной планеты, окруживших Арканар, - страну надменной знати и религиозных фанатиков. И в одном из благородных донов, в благороднейшем и знатном Румате Эсторском, вы с изумлением узнаете того самого Антона, который мальчиком на далекой Земле так и не решился повторить того, что сделал Вильгельм Телль. Вместе с доном Руматой вы оказались в Икающем лесу, чтобы встретиться с другими посланниками Земли, самоотверженными энтузиастами Института экспериментальной истории. Здесь, в Арканаре, рискуя жизнью среди грязи, невежества, мракобесия, они пытаются спасти разум страны, залог ее будущего - ученых, врачевателей, поэтов. Вместе с Руматой вы проходите по залам королевского дворца в опочивальню фаворитки, по узким, словно от страха искривленным улицам в логово ночной «Серой армии», следите за приближением какой-то темной, слепой, фанатичной стихии, чего-то страшного, как фашизм, и видите его в дикой, исступленной вакханалии убийств. И каждый шаг, каждый миг невмешательства - это пытка... Как Румату Эсторского, вас мучат сомнения: как жить перед лицом человеческого горя, перед лицом смерти? Как оставаться «богом», высшим существом, знающим законы исторической необходимости и потому не обнажающим меча?
И в этих разных по сюжету повестях вам открывается внутреннее глубокое единство.
С первых же страниц повестей вы ощущаете почти музыкальную мелодию: безмятежный, радостный мир, и над этим спокойствием, как тень облака на солнечной лужайке, мгновенно скользнувшее ощущение чего-то зловещего, нарастающего в тишине, грозящего взорвать мгновенное благополучие. Так входит весть о Волне в утро Далекой Радуги, и вместе с ней появляется загадочный и странный человек-робот Камилл (что может быть загадочней и зловещей бессмертия?), так звучат угрюмые, пахнущие жестокой и слепой древностью слова «Икающий лес» в игре Антона и Пашки. И в этом столкновении противоречивых мелодий, как в музыкальном контрапункте, начинают развиваться события, по спирали - от надежды к отчаянию и снова к надежде, - и каждый все более тугой ее виток приближает к трагической кульминации, к узлу, в котором сходятся все мысли, все дела и судьбы.
Движение стремительного сюжета приводит вас к общей и. по существу, единой ситуации, в которой находятся герои Стругацких. Это трагическая ситуация выбора. Ее трагизм в том, что человек максимально зависит от обстоятельств и в то же время максимально свободен, ибо диапазон его выбора наиболее широк - между жизнью и смертью. Это не внесоциальная, индивидуалистическая свобода «человека вообще». Нет, свобода героев произведений Стругацких, людей эпохи коммунизма, в высшем осознании своей ответственности перед историей, в их человечности.
Так открывается перед нами главный - и общий - замысел этих повестей, рассказывающих о глубинах человеческой души, в которой неистовствует человечность, и глубинах человеческого разума, в которых осознается ответственность. Они задуманы как книги о выборе. И тем самым из дали времен, они возвращают нам наши проблемы, нашу эпоху, наибольшая жестокость, или, точнее, жесткость, которой в том, что она уничтожила иллюзию пресловутого «третьего пути», уютную лазейку безответственности, вредную сказочку о хате, которая с краю, в которой можно отсидеться. Наше время, которое сделало жизнь непрерывным выбором, беспрестанным, осознанным, а потому еще более неизбежным - принятием ответственности за сегодня и завтра мира.
В этом - мужество «Далекой Радуги» и «Трудно быть богом». Их конфликт беспощаден и бескомпромиссен, как сама жизнь, которой он рожден. Люди погибают и не сдаются, отстаивая свою человечность. Поэтому книга эта воспринимается как страстное отрицание философии мрака, страха и отчаяния.
Оптимизм «Далекой Радуги» и «Трудно быть богом» - не юношеское «розовое с голубым». Его уроки мучительно горьки, они трагичны. Оптимизм вопреки смерти, вопреки «тупикам» истории предполагает наличие в жизни ценностей, превышающих ценность своего «я».
Мир «Радуги» и «Богов» трагичен. Ослепительные черные стены Волны и мрачные стены Арканара равно оставляют лишь один-единственный путь: дорога проходит между двумя стенами: к далекому солнцу - и к смерти.
По ней уходят в море испытатели, унося с собой ослепшего друга и гордую песню. По ней проходит Румата, чтобы упасть в конце отмеченного трупами пути.
В книгах Стругацких фантастика говорит не о формулах, а о человеке и истории и поэтому становится большой литературой.
Фантастика - двуликий Янус современной литературы, она открывает перед нами оба свои обличья: устремленное к будущему и обращенное в настоящее.
Вглядывающиеся в будущее глаза фантастики открывают в нем магистрали бесконечных и бесконечно сложных путей. Именно глаза - нельзя придумать эти вздымающиеся в безмолвии черные стены Волны, гребни которых сверкают, как солнце, или узкие, сдавленные, как крик, улицы Арканара. Их нужно увидеть.
Стругацкие не социологи, не историки, а художники. Будущее видится им не в абстрактной перспективе общих закономерностей, а в зримых, конкретных и именно потому условных очертаниях. Никто не может претендовать на видение будущего в деталях. Далекая Радуга и Арканар - ответвления, случайные зигзаги истории. Но за ними стоят и в них проявляются некие угаданные художественным воображением законы.
Этими случайностями как вехами отмечен трудный путь восхождения человечества на вершины своей истории.
С предельной ясностью это обнажено в «Радуге». Устами Ламондуа, ведущего физика планеты, провозглашается важнейший закон человеческой истории - закон необходимой непрерывности познания.
Но именно этот закон диктует непрерывное и умножающееся развитие науки. И в то же время существуют - это открывается в спорах на космодроме - неизбежные просчеты, вызванные нехваткой людей, оборудования, энергии, необходимостью оставлять неразведанные направления, невозможностью предвидеть, чем могло бы стать то, что отброшено.
Нуль-Т поглощает все мысли физиков планеты, ей подчинено все, ибо она означает гигантское увеличение возможностей человека. А ведь нуль-Т всего лишь крохотная частная проблемка для физики Земли! Удивительно ли, что Волна отодвинута, оставлена в тылу, забыта? И именно оттуда, с тыла, сзади Волна надвигается на Радугу, уничтожая ее.
Это больше, чем научная ошибка, - это объективная случайность. Существует реальное противоречие между растущими потребностями человечества в знании и ограниченной пропускной способностью его информационных каналов, то есть науки. Оно в конце концов и приводит к гибели далекую Радугу.
Это одно из тех противоречий, которые возникают, как труднейшее испытание истории, порождают трагичные тупики и предвещают неслыханный подъем после преодоления.
Глашатаи величия Разума, Стругацкие далеки от беспечной идеализации даже разумно устроенного общества. Разум идет диалектическими путями - противоречивыми, отрицающими пройденный зигзаг и потому зачастую трагическими.
В повести «Трудно быть богом» опровергается еще один миф, порожденный нашим веком, - миф об идиллически-бездумном контакте человечества с братьями по разуму во вселенной.
Да, восхождение человечества по ступеням истории - это и контакт с другими мирами. Но как сложен, как глубоко противоречив этот «миг» истории, когда пружина закона познания сжимается до предела.
Вот он, пресловутый контакт миров: насмешливый и гордый дон Румата, посланец Земли, вынужденный скрываться под чужим именем на грязных площадях Арканара, в чаще Икающего леса, дон Румата Эсторский, посвятивший жизнь тому, чтобы спасать искорки разума от леденящего мрака ночи, в которую погружается арканарская история.
Этому надо посвятить всю жизнь. Подвиг, растянутый на десятилетия, на века, - вот что такое контакт Земли с Арканаром. Это испытание, суровое, зачастую жестокое и трагическое, ибо это битва за разум, против тьмы, невежества, фанатизма, ограниченности - чужой или своей.
Физики Радуги и «боги» Арканара, все герои Стругацких ведут один и тот же бой - во имя разума.
Вера в могучие силы разума, в то, что он и только он может вывести человечество к свету и бесконечности, - вот позиции, с которых фантастика Стругацких сражается с современным капитулянтским иррационализмом и утонченно фарисейским мракобесием. Лучшие страницы их книг отданы физикам и космонавтам, спорам о жизни в космосе и загадкам природы. Сдержанная напряженность человеческой мысли, страстный интеллектуальный поиск - вот истинная полнота жизни, высшая радость бытия. Отсюда почти парадоксальное сочетание в их книгах озорства, шутливой буффонады, иронической бравады с серьезным разговором о глубоких жизненных проблемах.
Неистовая страстность веры в разум, тяжесть этой выношенной мысли сокрушают сюжетные своды повести об Арканаре, В ее стремительном потоке рождаются публицистические отмели: это сами авторы, отодвинув дона Румату, раздвинув века и эпохи, провозглашают - на все времена - анафему гонителям разума, пророчат неумолимое их поражение, утверждают мысль о победе гуманизма.
Вера в Разум... И вместе с тем узел всех проблем «Радуги» и «Богов» в противоречии «разумного» и «человечного» решений. Проблема человеческого выбора переходит в иную плоскость - это спор о путях истории.
Этот кажущийся парадоксальным поворот весь от современности, от сегодняшнего дня. Это наше противоречивое сплетение надежд и сомнений.
Сердце двуликого Януса бьется в настоящем. Ситуации фантастики принадлежат вымышленному будущему. Они отодвинуты - это заостряет спор. Уже не конфликт личного с общим, зла с добром - выше: добра с добром. Мучительнейшее столкновение истин. Эпоха высшего расцвета человечности и глубочайшего «осознания необходимости» обнажает и концентрирует сущность спора. Но он рожден настоящим.
Противоречия этих книг - отражение противоречий нашей эпохи. Величайшая победа разума над силами ядра - и бессмысленное безумие Хиросимы. Чудовищное, зверино-иррациональное зло Освенцима - и трезвый, педантичный технический расчет душегубок и крематориев. И, быть может, острее всего величественные пятилетки - и лагеря Воркуты, Колымы, Норильска.
Это пепел истории, стучащий в сердце фантастики.
История рождает исторический оптимизм, то есть веру в разум. И она же исступленно взывает к человечности.
В узком коридоре Волны, между жизнью и смертью, люди выбирают по-разному. Они одинаковы в одном: никто из них не думает о себе. Меньше всего о себе. Когда Роберт пытается спасти Таню, когда Женя Вязаницына пробирается в звездолет к своему ребенку - это продиктовано человечностью. Но человечность эта слепа. Она неразумна. И потому оборачивается своей противоположностью. Когда Ламондуа, наступая на собственное сердце, предлагает вывозить с Радуги физиков, он действует во имя разума. Это гипнотизирует - потому так подавленно молчат люди на площади Совета. Но этот выбор бесчеловечен. Пусть каждому из них остается всего лишь час жизни - даже этот час нельзя прожить с сознанием того, что в минуту испытаний утрачена некая высшая человеческая ценность.
Это не мелодрама и не схоластический спор. Если этих высших ценностей нет, то нет и смысла жизни человека. Нет человечества - нет истории. Остается лишь сиюминутный смысл существования, и он - в животном страхе перед смертью.
Единый и облегченный вздох людей, слушающих Горбовского, означает одно - они, эти ценности, существуют. Они диктуют решение. Во имя чего? Отвлеченной идеи будущего, воплощенной в детях? Нет, прежде всего это продиктовано чувством. Ощущением, что иначе жить нельзя, как нельзя иначе умереть. И лишь тогда поступки людей обретают уже отвлеченный смысл - сохранить человечность, человека в человеке.
Итак, доверие человеческому чувству. Реабилитация человечности. И в то же время доверие разуму. Разумное должно быть человечным. Человечное - разумным. Это итог раздумий современника.
Означает ли он отрицание высшей целесообразности, исторической необходимости вообще - во имя ближнего человеколюбия?
Когда Румата Эсторский обнажает меч, он перестает быть «богом». Он поступает вопреки тому, что диктует опыт истории, - только стратегия «богов» способна помочь Арканару.
Но так ли это в самом деле? Однозначен ли опыт? Нет ли дальнего смысла в названии «Институт экспериментальной истории»?
Что есть история, как не единственный, ежечасно творимый эксперимент человечества? С каждым годом, с каждым веком все более сознательно творимый эксперимент.
Куда ведет траектория исторического закона - к заранее предопределенной, равнодушной к средствам цели? Но ведь это очевидная нелепость. Будущее не существует сегодня, оно лишь создается сегодня, цель слагается из деяний настоящего.
Уступить фашизму - значит изменить траекторию пути человечества. Вот истинный смысл исторических уроков!
Выбор Руматы продиктован не абстрактными соображениями о человечности и истории. Это взрыв невероятно концентрированной боли и гнева, растущих в душе, когда перед глазами все наглеет тупость, матереет фанатизм, издевается безнаказанная и садистски-бессмысленная жестокость, в пыль и грязь втаптывается человек. Все то, что хорошо знакомо нам, видевшим лицо фашизма.
Истина конкретна. Наступает минута, когда закон, бывший справедливым, перестает им быть. Если продолжать оставаться «богом» - перестанешь быть человеком, и ты и другие. Так человечность, диктуя выбор, изменяет лицо истории. Тупики истории, ее противоречия опасны не самой Волной или фашизмом - страшнее всего испытание человечности, угроза ее потери, поражение.
Мир сложен, истина меняет обличье. Наступают минуты, когда она пахнет кровью и смертью. История позволяет нам заглянуть в глубины своего «я». Мы узнали, как трудно порой быть «богом». Порой им нужно быть. Но всегда и во всем самое трудное и важное оставаться человеком. Это, может быть, смерть. И все-таки, когда Румата Эсторский выходит в свой последний, кровавый путь, мы испытываем такое же облегчение, как люди на площади Совета, слушающие Горбовского.
Мужество и глубина этих книг рождены сложностью нашего века. В них нет иллюзий «стирания» противоречий. Нет легких путей, готовых истин, предвзятых решений. Они не унижают человека жалостью и не осуждают человеческое в нем во имя «бога». В них нет компромиссов.
Общая страстная вера роднит эти книги - вера в будущее человечества. Это не слепая вера. Она выстрадана историей человечества, прошедшего почти 14 тысяч войн и пришедшего к революции.
Таков смысл этих книг, в них во имя разума и гуманизма утверждается героический оптимизм.
***
Уже первые книги Стругацких - «Страна багровых туч», «Путь на Амальтею», «Шесть спичек» и другие раскрыли перед читателем невиданно яркий, радостный и прекрасный мир коммунизма. Полемизируя с фантастикой чисто научной или технической, Стругацкие, сами по себе блестящие рассказчики и фантасты в традиционном понимании этого слова, сосредоточили свое внимание на человеке будущего, на тех нравственных конфликтах, которые будут порождаться развитием науки, техники, новым бытом завтрашнего дня. Уже в этом сказалась их глубокая, органическая связь с современностью. Это острое чувство современности, ее проблем и противоречий, размышления о них стали источником вдохновения Стругацких, предопределили развитие их творческого пути. Романом «Возвращение» они как бы завершили создание единой картины мира будущего, в которую отдельными, органичными частями вошли темы, эпизоды, герои, картины всех предыдущих книг. Следующая их книга - «Стажеры» - знаменует переход от статичной картины к динамике будущего, к проблемам его развития и становления. Здесь впервые ставится проблема путей, ведущих к коммунизму, намечается первая из серии битв за человека, разыгрывающихся в их книгах, - битва с мещанством. Тема «человек и история» уже полностью доминирует в «Попытке к бегству», в которой, по существу, дается предисловие к «Трудно быть богом». Все более углубляясь в социальном и психологическом плане, фантастика Стругацких в произведениях, предлагаемых сейчас читателю, достигает высшего уровня - становится философской фантастикой.

@темы: «Далёкая Радуга», Критика, «Страна багровых туч», Шесть спичек, «Трудно быть богом», «Путь на Амальтею», «Стажёры», Возвращение (Полдень XXII век),

---

Цурэновское

[silent-gluk]

Отсюда: litsait.ru/stihi/tverdye-formy/sonet-curyena-ka...

Автор - Любовь Барсукова

Сонет Цурэна. Как лист увядший падает на душу
Любовь Барсукова

"Как лист увядший падает на душу",
осенняя роса, что на твоих висках,
сияет серебринкой белой в стужу ,
и грустная улыбка блуждает на губах.

Предзимье к нам крадётся кошкой,
но твои глаза мне излучают свет. Сверкают звёзды в небе за окошком
и хочется вдвоём встречать рассвет.

Нас ещё влекут мечты в осенний сад,
где на деревьях апельсиновый наряд,
он так красив еще в Убранстве своём.

И возраст осени может быть прекрасен.
Великое искусство- уметь быть молодым,
но ещё большее искусство-быть старым.

P.S. «Как лист увядший падает на душу
из стихотворного наследия Цурэна

@темы: Вторичное творчество, Сонет Цурэна, «Трудно быть богом», Ссылки

---

Статья Галиной

[silent-gluk]

Отсюда: www.nm1925.ru/Archive/Journal6_2018_8/Content/P...

ЧИТАТЕЛЬ КАК ПИСАТЕЛЬ, или Как расширяются литературные миры<

Этим летом с интервалом в неделю одно за другим произошли два культурных события, казалось бы, не связанных между собой. 21 июня 2018 года, в день летнего солнцестояния, равно удаленный от дней рождения Аркадия и Бориса Стругацких (по крайней мере такова легенда, но можете и сами проверить), состоялась ХХ церемония вручения «АБС-премии» — одной из самых весомых жанровых премий на постсоветском пространстве. В номинации «Художественная проза» премию получили Михаил Успенский (увы, не он сам, а его вдова) и Андрей Лазарчук за роман-трилогию «Весь этот джакч» (М., «Пятый Рим», 2016 — 2017), чьи события разворачиваются в мире «Обитаемого острова» Стругацких. А 27 — 29 июня в Католическом университете Львова прошла очередная международная конференция (convention) International Association for Humanities с заявленной темой «The Image of the Self» (образ себя, изображение себя, представление себя — или же самости, довольно многозначный термин).

Ну и, казалось бы, что тут общего?

На самом деле, раз уж я сопрягла тут эти два события, общее есть. Ну вот и давайте разбираться, что именно.

Вообще-то то, что самой яркой книгой года признан фанфик, симптом для нашей фантастики не слишком хороший, как ни крути. Хотя, помимо естественного вопроса: «А что, ничего более интересного за год не нашлось?» (видимо, не нашлось, номинационная комиссия и члены жюри — знающие и понимающие люди), наверное, имеет смысл задуматься собственно над самой значимостью такого акта.

Начнем с того, что сам факт присуждения премии за расширение и уточнение мира «Обитаемого острова» свидетельствует о том, что произведение, написанное в 1968 году, все еще актуально. Действительно, из советских и постсоветских авторов, кажется, только одни лишь Стругацкие удостоились такого количества фанфиков, удачных и неудачных экранизаций и проектов. Назову только ключевые.

История фанфиков по Стругацким — именно как история — началась с проекта «Время учеников» (три книги: 1996, 1998 и 2000, редактор-составитель А. Чертков, четвертая — 2009, редакторы-составители А. Чертков, Н. Романецкий и Ант. Скаландис). По крайней мере в первых двух сборниках авторы, словно в детской обиде на творцов лучшей в СССР утопии за отнятое светлое будущее, большей частью расправляются с любимым миром так и эдак. Например, в одном из лучших рассказов первого сборника — в «Змеином молоке» (Мих. Успенский)¹ наивный мальчик-солдат Гаг (именно изменение его мировоззрения под влиянием гуманных людей будущего интересует авторов) оказывается суперподготовленным шпионом Гиганды, заброшенным в мир Полдня. В рассказе Андрея Лазарчука «Все хорошо» вся утопия Полдня оказывается миражом, наведенным победившим восстанием мыслящих машин. В рассказе Вячеслава Рыбакова «Трудно стать богом» астроном Малянов из «За миллион лет до конца света…» в конце концов приходит к Богу… В самом, пожалуй, ярком тексте «Времени учеников-2» — горьком рассказе Василия Щепетнева «Позолоченная рыбка»² — подвиг покорителей Венеры в данных исторических условиях приводит к разработке в СССР нового супероружия и войне между социалистическим блоком и «капстранами» с полным истреблением последних, а сами герои-космонавты изолированы в спецсанатории.

В 2007 году запускается суперудачный проект S.T.A.L.K.E.R., созданный по одноименной компьютерной игре, которая в свою очередь «заимствовала некоторые идеи и названия из романа Стругацких „Пикник на обочине”»³.Первая ласточка проекта — роман «Зона поражения» (2007, Вас. Орехов) выходит тиражом 15, 1 тыс. экз. + допечатка в 25.2 тыс. экз. и переиздается год спустя. Всего серия насчитывает около 250 названий и выходит вплоть до нынешнего 2018 года, перекочевав из «ЭКСМО» в «АСТ», хотя тиражи резко падают (до 2 тыс. экз. в 2018 году).

Проект «Обитаемый остров» оказался не столь удачен. Открытый в «АСТ; Астрель» романом В. Свержина «Война ротмистра Тоота» (2011 год, тираж 20 тыс. экз.), он шесть лет спустя окончил свою судьбу в «Пятом Риме» трилогией «Весь этот джакч» — третья книга ее, «Стеклянный меч», после некоторых перипетий вышла скромным тиражом в 3 тыс. экз. (впрочем, кажется, с опцией «print-on-demand». Хотя именно эту трилогию (плюс еще две-три книжки) можно назвать удачей проекта (о той же «Война ротмистра Тоота» обозреватель на «Фантлабе» пишет: «…без особых изысков боевичок на одно прочтение. Даже не крепенький, а гораздо ближе к среднему»⁴). В общем и в целом, этот проект, свернутый к настоящему времени, не насчитывает и 20 книг, хотя, если вдуматься, и эта цифра не маленькая⁵.

Действие трилогии «Весь этот джакч» происходит, как мы уже говорили, на планете Саракш, в Верхнем Бештоуне — крохотном городке на границе с враждебной, отколовшейся от страны Отцов Пандеей (был еще и Нижний Бештоун, но он уничтожен атомным взрывом). Кроме соляных копий да пограничного кордона здесь ничего такого нет — и именно в силу этого (нечего терять) обитатели Верхнего Бештоуна независимы и свободомыслящи. Даже взрослые, но особенно, конечно, дети и подростки. Ход, придуманный соавторами, можно счесть оммажем «Главному Полдню» Александра Мирера — лет до четырнадцати дети Страны Отцов не подвержены действию излучения, препятствующего критическому восприятию действительности. Ход, в общем, понятный. От природы нечувствительные к излучению «выродки», потенциальные смутьяны, мучаются во время лучевых ударов от страшной головной боли, и, конечно, это избавляет читателя от вопроса, как быть в таком случае с детьми, особенно младенцами? Они что, тоже страшно мучаются — или заходятся в пароксизмах преданности режиму? У Стругацких вскользь говорится, что выродков, мол, еще недавно убивали в колыбелях, но как-то оно, если развивать эту тему, получается уж очень макаберно; вариант, предложенный соавторами, логичней и человечней (да простят меня поклонники канона). Подростки здесь, таким образом, оказываются самой адекватной, самой критично настроенной и самой инициативной частью населения; в «Соли Саракша» они пускаются в рискованные коммерческие предприятия по добыче деликатесных озерных грибов, попутно срывают диверсию Островного Архипелага и спасают земного разведчика, которым оказывается Поль Гнедых из «Полдня…», впрочем, потерявший память вследствие сложной цепи событий. Вообще из всех трех книг именно «Соль Саракша» самая живая, трогательная и симпатичная, по крайней мере с моей точки зрения. И конечно, здесь полно, как бывает у Успенского, pardon my French, постмодернистских приколов — скажем, доктора-маньяка и вивисектора зовут Морс Моор, а горбатого слугу его — господин Айго.

Не знаю точно, какой вклад Мих. Успенского во вторую и тем более в третью книгу, могу только гадать (скорее всего, минимален, судя по разительно отличающейся стилистике и подходу). Действие «Любви и свободы» (вторая книга) разворачивается пятнадцать лет спустя «Соли Саракша» аккурат во время сеанса «черного излучения», которое врубил Максим при атаке на Центр; его действие приводит к почти полному истреблению населения одного отдельно взятого городка Верхний Бештоун, а также к смуте и беззаконию (надо полагать, и по всей Стране Отцов — вот к чему привели безответственные действия террориста Мака Сима)… Подростковый шпионский детектив времен холодной войны, где отец с сыном разговаривает примерно так: «Ладно, сын, давай по простому. Есть подозрение, что пандейцы захотят в ближайшее время прощупать нас за мягкое. Возможно, на этом участке границы…»⁶ (стилизация настолько удачная, что доверчивый читатель вполне может принять ее за стиль), оборачивается подростковым же боевиком, приправленным психоделикой в духе раннего Лазарчука. Малолетние герои проявляют незаурядную выдержку, хладнокровие и боевые навыки, а симпатичные и полюбившиеся персонажи имеют обыкновение по ходу сюжета умирать в духе Джорджа нашего Мартина (как в жизни). Не обошлось и без некоторой мистики — оказывается, сердечники в башнях ПБЗ, генерирующие пресловутое излучение, не производили в Стране Отцов (вообще-то, по Стругацким, это была секретная тамошняя технология), а добывали как некие артефакты в зонах ОО — Области Отклонений (у фэнов, кстати, принято для краткости шифровать произведения Стругацких со сложностоставными названиями первыми буквами, так что ОО — еще и собственно «Обитаемый Остров» близ загадочной страны Зартак. И, конечно, не обошлось без чудом найденного наследника Императорской династии (впрочем, он еще в первой части отыскался)…

Как ни странно, но простая история про то, как веселая компания подростков, руководимая практичной Нолу-Рыбой, добывая озерные грибы, походя наткнулась на странного человека в странном комбинезоне, что привело к некоторому концептуальному перевороту, вполне самодостаточна и, честно говоря, пошла у меня лучше, нежели калейдоскопические боевые приключения Лимона, Пороха, Костыля и прочих, несмотря на фирменные лазарчуковские метки… Быть может, проблема здесь в аудитории; старые фэны уловят в первой книге дух Стругацких, с удовольствием считывая множество зашифрованных намеков, приколов и наслаждаясь фразочками; тогда как вторая слишком жестка для старых фэнов, а подростковую аудиторию по ряду причин вряд ли может увлечь (маркировка +16 не последняя из них).

В чем-то «Любовь и свобода» перекликается с нечаянным посылом
«Времени учеников» — на самом деле
все было не так, а гораздо хуже. Вот
чем обернулась ваша попытка освободить
одурманенный народ — трупами (в том
числе стариков, детей и котиков) в домах
Верхнего Бештоуна, так счастливо
уцелевшего четверть века назад в
глобальной войне… Любая революция,
любой переворот, совершенный даже с
самыми благими целями, несет с собой
хаос и беззаконие, говорит нам «Любовь
и свобода». Вроде оно и так (если забыть,
что Центр, способный генерировать
депрессивное Черное Излучение, взлелеяло
и курировало то самое государство).
Проблема, однако, в том, что Огненосные
Творцы (или Неизвестные Отцы, в зависимости
от того, какой канон вы предпочитаете)
преступники не только потому, что они
— хунта или мафия, захватившая власть,
но еще и потому, что посредством
эффективной промывки мозгов лишили
жителей целой страны свободы воли,
превратив их в марионеток. Свобода воли
— по Стругацким (и тут они совпадают с
христианскими теологами) — самое ценное
из всего, чем человек обладает. В «Любви
и свободе» гражданский восторг и
просветление проявляют себя душевным
исполнением гимна при подъеме
государственного флага и гипертрофированным
патриотизмом (дело хорошее, нет?), а
Черное Излучение — тайное оружие
Творцов-Отцов, призванное вызывать у
врага депрессию (и, возможно, приберегаемое
на случай совсем уж серьезных гражданских
волнений), конечно, впрямь чудовищно,
но виноват во всем случившемся, в безумии
и гибели невинных людей врубивший его
на полную мощность во время удавшегося
налета на Центр террорист Максим, разве
нет?

На стертом от многократного
употребления пергаменте, поверх едва
проступающего текста мы, используя
отдельные уцелевшие слова и фразы, пишем
новый текст, и он совсем другой…

Тут обратимся к статье Линор
Горалик «Как размножаются Малфои»
(«Новый мир», 2003, № 12): «В целом подходы
к канону, так или иначе используемые
авторами фэнфика, более или менее четко
распределяются по трем категориям:
детализация, заполнение пробелов и
альтернативное развитие». В принципе,
хороший фанфик (раньше, да, говорили —
фэнфик) не столько относится к одной из
этих категорий, сколько стоит на всех
трех китах. Детализация и заполнение
пробелов, однако, часто приводят к очень
странным результатам. А собственно —
к тому же альтернативному развитию.
Дело в том, что в каноне всегда имеются
скрытые противоречия. Пример не из
Стругацких — Гарри Поттер, которому
Сириус Блэк оставил специальное волшебное
зеркало для прямой связи, ну, типа
магического мобильного телефона, на
протяжении всей книги изыскивает
странные возможности связаться со
старшим другом и советчиком, но про
зеркало и не вспоминает, только после
гибели Сириуса вытаскивает его, чтобы
связаться с умершим, без всякого
результата, понятное дело… Почему вдруг
вполне адекватный, не считая магического
дара, подросток стал страдать такой
идиотической забывчивостью, совершенно
не ясно. Почему ответственная Гермиона
вовсю пользуется устройством, позволяющим
отматывать время назад, чтобы везде
успевать, попутно корректируя реальность
на одном-единственном ее участке (вместе
с друзьями спасает грифона), но никто
из волшебников не пробует, скажем,
посредством этого устройства устранить
Вольдеморта? Попытка разобраться с
этими противоречиями, равно как и попытка
прописать лакуны, при помощи которых
хитрый автор замыливает несостыковки,
может привести к тому, что фанфикер
вступает в полемику с автором канона:
не так все было.

Касательно «Обитаемого острова»
тоже кое-какие вопросы возникают —
например, техника считывания, записи и
просмотра воспоминаний (ментоскопия)
существует, устройства, генерирующие
излучение, понижающее у населения
критическое восприятие действительности,
существуют (Геббельс прекрасно справлялся
с этим при помощи газет и радио, а уж
телевидение-то вообще оказалось
безотказно эффективным инструментом),
а в остальном технологии на уровне, ну,
сороковых-пятидесятых (ядерную бомбу
уже изобрели и пустили в ход). С чего бы
такое неравномерное развитие? Чего
помимо подчинения добиваются
Огненосные Творцы (Неизвестные Отцы),
сами являющие собой тот еще клубок
противоречий и сложных альянсов? Зачем
на самом деле (вот оно и появилось,
это проклятое на самом деле по
отношению к выдуманному миру) транслируют
по ТВ бред разных психов? Ну и так далее…
Да, Стругацким идея «зомбирующего»
излучения нужна была как метафора
промывки мозгов, идея «выродков» как
метафора инакомыслия… Ну а если принять
этот мир всерьез и предположить, что
это не метафора? Ну и по мелочам… С чего
Максим Каммерер, необученный сопляк,
летел на закрытую планету, даже не
потрудившись собрать о ней какие-то
сведения? Его что, в Гугле забанили? Для
человека будущего поведение на редкость
легкомысленное (недаром в кинематографическом
варианте он еще попутно тырит дедовы
часы). С чего бы он, осведомленный о
«серьезных дядьках из Комитета
Галактической Безопасности», ни разу
не предположил, что они тут уже работают
и на планете может сидеть земной резидент?

«Стеклянный меч», чье действие
разворачивается уже после путча, как
раз задался целью прояснить ряд этих
вопросов, но, как это бывает, все еще
больше запутал, поскольку сущности
здесь умножаются с калейдоскопической
быстротой — в Стране Отцов переворот
за переворотом, путч за путчем, лагеря
и расстрелы, ну и, конечно, загадочные
зоны ОО (убери их привязку к собственно
«ОО» — то есть к «Обираемому острову»,
действие вполне могло бы разворачиваться
в сеттинге S.T.A.L.K.E.R.) со всякими чудесами
и мягкой связанностью, не менее
загадочный стеклянный меч (еще один
генератор излучения, на сей раз
ксеноморфного происхождения),
микроскопический паразит, который,
оказывается и вызывает специфическую
реакцию на излучение башен (выродки не
потому нечувствительны к излучению,
что умственно независимей других, они
просто поражены не тем паразитом, вот
вам, вот вам&hellip, подпространственные
тоннели в другие миры, из которых лезут
чудовища, Абалкин-резидент, все во всех
стреляют и Рыба все время всех оперирует…

По крайней мере все хорошо
кончилось. Ну, относительно.

Я не большой поклонник
питерского «турбореализма» (явления,
безусловно, яркого и заслуживающего
своего исследователя), и мне, как я уже
сказала, первая книга нравится больше
двух других. Однако вторая и третья
вызывают здоровое раздражение и желание
спорить (не так все было, ну вот
Странник обещал выписать с Земли
специалистов и, конечно же, не пустит
на самотек внутриполитическую обстановку,
и добрая Земля не допустит, и недаром
он растил у себя в заказнике новых
людей). Еретик всегда вызывает более
непосредственную реакцию, чем правоверный
адепт. Кстати, все три книги (поначалу,
до выхода третьей — две) удостоились
от читателей «Фантлаба» отзывов в общем
и целом доброжелательных. Один —
ismagil’а — развернутый и внятный,
сводится к тому, что да, все правильно
и вопросы подняты актуальные, и Успенский
молодец, и Лазарчук не подкачал, но зачем
играть на чужом поле? Любовь и свобода
плохо совместимы с неволей⁷.

«Зачем?» — всегда
вопрос сложный. Не секрет, что проект
«Обитаемый остров» запускался под выход
одноименного фильма, не ставшего, скажем
так, культовым (в отличие от снятого
Тарковским по тем же Стругацким
«Сталкера». Однако такие проекты обычно
склонны съеживаться к концу, в том числе
и гонорарная составляющая — и спасибо
издательству «Пятый Рим» за то, что оно
рискнуло подхватить упавшее знамя.
Иными словами, уж в чем-чем, а в меркантилизме
наших соавторов упрекнуть нельзя.
Значит, что-то еще заставило современных
классиков жанра (я не шучу) обратиться
к этой теме⁸.

Иногда сказать о
своем, отталкиваясь от чужого текста,
удобней и легче. И, что называется,
эргономичней. В конце концов, все мы
живем в культурном поле и оно стало
такой же частью нашей реальности, как
и сама реальность.

Ну и вообще. Если мы с такой
горячностью обсуждаем, дополняем и
корректируем повесть — не роман, повесть!
— написанную аккурат полвека назад, и
награждаем лучшей жанровой премией
работу «по мотивам»⁹,
это что-нибудь да значит. И говорит это
не столько о Стругацких, сколько о нас,
уточняющих, продолжающих выяснять
отношения с любимыми текстами спустя
полвека, утверждающих «не так все
было»...

Хотя, конечно, и о Стругацких.





*





Всего число произведений,
созданных на основе самых разных текстов
Стругацких — от «Шести спичек» и «Страны
Багровых туч» до «Пикника на обочине»,
согласно «Фантлабу» (и это не считая
проекта S.T.A.L.K.E.R.) едва-едва не дотягивает
до полутора сотен¹⁰.
Но какие-то их тексты показались явно
предпочтительней для интерпретаторов.
Это цикл «Мир Полдня», повести «Трудно
быть богом», «Обитаемый остров» и «Пикник
на обочине» (Стругацкие предпочитали
именовать свои небольшие романы
повестями). Тут, наверное, имеет смысл
разобраться, почему.

Для этого вновь вернемся к статье
Линор Горалик. Цитирую:

«Предлагаемые исходные миры —
в жаргоне фэнфикеров именуемые „каноном”
— великолепно растяжимы; всегда можно
создать еще одно странное дело для
Скалли и Малдера, организовать еще один
слет демонов в Саннидейл или отправить
Оби Вана в путешествие на новую, еще не
изведанную планету. Словом, пространство
для интерпретаций оказывается достаточным,
чтобы всякий заинтересованный сумел
найти в нем свою нишу <...>. Другое
удобное качество, позволяющее фэнфикерам
со вкусом разрабатывать тот или иной
канон, — обилие персонажей, как
центральных, так и второстепенных. <...>
Третьим фактором, способным превратить
тот или иной канон в площадку для фэнфика,
является наличие недоговоренностей в
сюжете, в мифологии „вселенной” или в
отношениях героев. <...> И, конечно, не
последнюю роль в создании фэнфика по
тому или иному канону играет „серийность”
поступления информации».


Излюбленные фанфикерами миры
братьев Стругацких так или иначе отвечают
всем этим требованиям.


Они серийны. Одни в полном смысле
этого слова, как сложный, разветвленный,
с обилием пересекающихся персонажей,
противоречивый и тем открытый к
продолжению, прописыванию и уточнению
мир Полдня, к которому примыкают — опять
же — противоречивым и сложным образом
«Трудно быть богом» и «Обитаемый остров».
Другие в очень своеобразном, сжатом,
свернутом виде — как повесть «Пикник
на обочине», составленная из трех, дающих
разные ракурсы и временную развертку
фрагментов. Они, можно сказать, битком
набиты персонажами, многие из которых
достаточно ярки, чтобы выделить их
приключения в самостоятельное
повествование. И, наконец, в них
полным-полно недоговоренностей, что,
пожалуй, возведено в некий художественный
принцип: в частности, известнейшая фишка
Стругацких — открытые концы —
предполагает, что найдется кто-то, кто,
чтобы узнать — а чем же все на самом
деле закончилось, просто сядет да и
напишет соответствующий фанфик.

«Обитаемый остров», что изначально
задумывался, по признанию самих братьев,
как проходной текст, подростковое
приключенческое гонево, неожиданно
попавший сразу в несколько болевых
точек и давно ставший культовым, несет
на себе все эти чаемые фанфикирами
признаки. Он сериен, поскольку боком
принадлежит к миру Полдня, а значит,
позволяет расширять ограниченное
пространство за счет привлечения
персонажей из других текстов (в «…Джакче»
это Абалкин и Поль Гнедых). Он и сам
обилен персонажами, иногда упомянутыми
мельком, возникающими и тут же пропадающими.
Так, в «Соли Саракша» мельком появляется
в качестве действующего лица мельком
же упомянутый в «Обитаемом острове»,
но все еще живой ротмистр Пудураш;
чей бюст, увенчанный букетом бессмертника,
красовался на каждом плацу, а голова,
ссохшаяся, с желтой, мертвой кожей,
находилась на борту той самой разбитой
белой субмарины, на которую попали
Максим с Гаем. Это, как и появление в
качестве действующего лица юной Рыбы,
оказавшейся весьма симпатичной, умной
и предприимчивой особой, маркирует
«Соль Саракша», как предшествующую
«Обитаемому острову». (Добавлю, что
авторы предоставили Рыбе возможность
уцелеть в бойне, устроенной Максимом в
Центре, поскольку она, благодаря
экспериментам уже упомянутого «безумного
доктора», кажется, стала почти неуязвимой.)

Но главное здесь — то самое
наличие недоговоренностей.


И дело не только в том, что мы не
знаем, как, скажем, отражал Максим атаки
белых субмарин или поднимал вместе с
Рудольфом Сикорски разрушенную экономику
Страны Отцов, и кто такой Колдун, и кто
там за Голубой Змеей высвистывал спящих
детей и ввергал в летаргический сон
Голованов, и вообще как там дальше было
с Голованами…

Стругацкие пошли по, кажется, не
имеющему аналогов, совершенно уникальному
пути (возможно, интеллектуалы сразу
вспомнят Борхеса и Набокова, но по ним,
скажем так, редко пишут фанфики). Они
создали для мира Полдня его, мира Полдня,
литературу.


И тут вернемся к другому конвенту.
А именно к конвенту International Association for
Humanities во Львове, на котором филолог
Михаил Павловец прочел доклад под
названием «Список заглавий как поэтический
текст». В качестве материала послужили
«Алфавитный указатель поэзии» Льва
Рубинштейна (1980) и «Четыре книги» Аркадия
Штыпеля (2002). Оба текста представляют
собой перечень первых строчек ненаписанных
стихов — у Рубинштейна, как видно из
заголовка, этот перечень представляет
собой алфавитный указатель несуществующего
свода текстов некоего поэта… Возможно,
собрания сочинений, но, возможно, и шире
— поскольку текст озаглавлен как
алфавитный указатель поэзии. Ну,
или того ее сегмента, что опирается на
классическую почтенную традицию и, за
исключением двух-трех ярких вспышек-высверков
(«Бешенство, что ли? Ошейник в крови…»
и скрытых внутри текста (перечня)
формальных приемов, предполагает в
качестве гипотетического автора некоего
поэта добротного, традиционного, но не
слишком выдающегося. У Штыпеля —
оглавления ненаписанных (несуществующих)
книг, тоже составленные из оборванных
первых строчек стихотворений, впрочем,
несущих явный индивидуальный отпечаток.
В обоих случаях, как следует из доклада,
мы имеем дело с некоторой предложенной
нам возможностью самостоятельно
достроить тексты, опираясь на предложенные
поэтические системы. То есть, с одной
стороны, у нас есть некий явно целостный
текст, с другой — возникающее вокруг
него облако текстов, обладающее
бесконечной способностью к расширению
при одном-единственном условии — наличии
читателя, который готов это действие
предпринять¹¹.
В таком случае, понятно, мы будем иметь
дело с бесконечным количеством
интерпретаций при отсутствии
одной-единственной бесспорной, то есть
некоторым количеством копий без
оригинала, ни одна из которых не
оказывается правомерней другой¹².
Эта коллизия как нельзя лучше объясняет
механизм появления фанфиков, недаром,
уже после секции, в продолжение обсуждения,
культуролог и поэт Илья Кукулин, любитель
и знаток фантастики, вдруг сказал: а вот
у Стругацких ведь тоже есть незавершенные
тексты, представленные первыми строчками.
Вот, скажем, в «Обитаемом острове»
уголовный романс «Я мальчик лихой, меня
знает Окраина...» или «Я жив, он мертв —
о чем нам говорить?» специально
придуманного для этого поэта Верблибена...
Да, говорю я, а еще есть Цурэн в «Трудно
быть богом», написавший знаменитый
прощальный сонет «Как лист увядший
падает на душу…», и в фэндоме даже
устраивались конкурсы на лучшую версию
этого сонета¹³.

Стругацкие, начавшие с приписываемых
Юрковскому и, видимо, авторства Бориса
Стругацкого стихов («Ты слышишь печальный
напев кабестана…», приведенных в
«Стране багровых туч» полностью, и
впоследствии ехидно заметившие в
«Понедельнике…», что стихи, цитируемые
в фантастических произведениях, бывают
только двух видов — либо известные,
либо плохие (сам Юрковский после, уже в
другой книге цикла отзовется о своих
стихах как о плохих), пришли к
блестящему, безотказно работающему
приему. Они пригласили своих читателей
к сотворчеству, оставив им простор для
воображения. Гаг в «Парне из преисподней»
поет «Марш бойцовых котов», из которого
мы знаем только две строчки: «Багровым
заревом затянут горизонт» и «Бойцовый
кот нигде не пропадет…» — существует
несколько вариантов этой песни¹⁴
с множеством просмотров на ю-тьюбе.


Для мира Полдня Стругацкие
придумали некоторое количество прозы,
ограничившись названиями или фамилиями
авторов. В одном случае это новинки,
прибывшие в колхоз «Волга-Единорог»
(что характерно, никакой не «Путь
Ильича», — Миронов, «Железная башня»,
«Чистый как снег» — всего восемьдесят
шесть названий в каталоге, присланном
для желающих «выписать книгу» (такие
каталоги на самом деле присылали
советской элите, к зависти и восхищению
остальных). В другом — «в обеспечение
личных потребностей» на бесплатном
лотке «Страны Дураков» книги существующие
лежат вперемешку с книгами никогда не
существовавшими. «Был Строгов с такими
иллюстрациями, о которых я никогда и не
слыхал. Была „Перемена мечты” с
предисловием Сарагона. Был трехтомник
Вальтера Минца с перепиской. Был почти
весь Фолкнер, „Новая политика” Вебера,
„Полюса Благолепия” Игнатовой,
„Неизданный Сянь Ши-куй”, „История
фашизма” в издании „Память человечества”.
Были свежие журналы и альманахи, были
карманные Лувр, Эрмитаж, Ватикан. Все
было. <…> Я схватил Минца, зажал два
тома под мышкой и раскрыл третий. Никогда
в жизни не видел полного Минца. Там были
даже письма из эмиграции...»¹⁵
Упоминание достоверно существующих
авторов (чуть позже это будут Щедрин и
Сервантес) как бы легитимизирует авторов
несуществующих — воображаю, с каким
удовольствием описывали Стругацкие
все это в равном случае недоступное
изобилие.

Строгов появляется и в «Стажерах».
Похоже, это ключевой писатель будущего
— Грэма Грина и Строгова любят планетологи
Горчаков и Садовский (глава «Кольцо-1.
Баллада об одноногом пришельце», мы
уже знаем, что зовут его Дмитрий (не
Михаил!), а героя его — Токмаков и что
он, великий, стоит в ряду великих
(«Настанет, конечно, время, когда он
будет потрясен, увидев князя Андрея
живого среди живых, когда он задохнется
от ужаса и жалости, поняв до конца Сомса,
когда он ощутит великую гордость,
разглядев ослепительное солнце, что
горит в невообразимо сложной душе
строговского Токмакова…»¹⁶).
Полагаю (чисто спекулятивное рассуждение,
конечно, но нам, любителям фанфиков,
можно), Строгов с его Токмаковым —
подаренная авторами советской прозе
удачная попытка нарисовать героя нового
времени, новой формации… Если убедительного
положительного героя литература
соцреализма так и не смогла предложить,
давайте его изобразим хотя бы имплицитно.
Иными словами, мы имеем здесь не только
загадочного Минца, видимо, европейского
мыслителя с трудной судьбой и письмами
из эмиграции, но и успешного советского
писателя, наконец-то сумевшего создать
то, что никак не удавалось его
предшественникам, — убедительный образ
«нового человека». И когда Жилин в финале
«Хищных вещей века» цитирует роскошный
отрывок про чернорабочих драконов, мы,
одурманенные фамилией Строгова (она и
тут встречается, абзацем выше), как бы
автоматом приписываем отрывок ему.
Однако вот ироничный авторский кунштюк
— Жилин-то цитирует не Строгова. Он
цитирует «Дорогу на океан» Леонида
Леонова. Впрочем, тут же возникает вторая
цитата — уже из несуществующего
Ичиндаглы, не менее великолепная («Каждый
раз <…>, когда солнце занимает на
небе математически точно определенное
положение, на востоке расцветает мираж
странного города с белыми башнями,
которого никто еще не видел наяву…»¹⁷.
Группа «Людены», занимающаяся исследованием
творчества Стругацких, приводит целый
список таких «псевдоквазий»¹⁸,
однако именно перемешивание вымышленных
имен авторов и названий произведений
с реальными и настоящих цитат с
вымышленными создает ощущение подлинности.

Показательно, что открытых к
со-творчеству поэтических строчек и
оборванных цитат больше именно в тех
произведениях, которые породили больше
всего фанфиков.


Хороший фанфик, кстати, втягивает
читателя в ту же игру. В «…Джакче»
(джакч, кстати, — это слэнговое «дерьмо»
на языке Страны Отцов, по версии авторов
фанфика) это, повторюсь, обилие игровых
культурных отсылок. Сны, которые снятся
героям, отсылают к другим произведениям
Стругацких (в частности, «Гадким лебедям»,
они же «Время дождя», или к «Далекой
Радуге» или эпизодам из канона —
собственно «Обитаемого Острова» (драка
Максима со Странником), упоминаются
подростковые романы «Алые от крови
паруса», «Сыновья ротмистра Нану» и
«Остров Отложенной Смерти», про
вивисектора доктора Моора и его горбатого
слугу Айго, по слухам, сшитого из
фрагментов тел мертвецов, я уже говорила.
К тому же герои «Соли Саракша» рисуют
довольно убедительные комиксы про
сумасшедшего профессора-маньяка и
участкового комиссара Пала Петру, а
герои-подростки из «Любви и свободы»
поют песню про туман и смотрят фильм
«Собиратели брызг», где действие
происходит в аналоге Зоны. Охотник,
пришедший за Полем Гнедых, возможно,
соплеменник-мститель того, что убит им
на планете Крукса (тут, впрочем, что-то
не срастается с каноном — обоими его
вариантами, ну ладно), а белая собака с
черными кругами вокруг глаз пришла из
«Посмотри в глаза чудовищ». Верблибена
тут тоже обильно цитируют — к тому же
наделяют его положенной классику
биографией: оказывается, он на границе
в ссылке служил, где написал драму «Узник
черной ямы».

Литература создает мир? Ну и кто
будет спорить? Во всяком случае, не я.

1
Премия Интерпресскона, 1997.

2
Рассказ удостоен личной премии Бориса
Стругацкого «Бронзовая улитка».

3
<fantlab.ru/work55252>.

4
<fantlab.ru/blogarticle13263>.

5
Добавлю еще не вошедшую в проект, но
вошедшую в антологию «Мир Стругацких.
Рассвет и полдень» (2017) повесть Елены
Клещенко «Я ничего не могу сделать»,
убедительно стругацкую и по стилистике,
и по посылу, и по достоверности условного
мира.

6
Лазарчук А., Успенский М. Любовь и
свобода. Из цикла «Весь этот джакч».
М., «Пятый Рим», 2016, стр. 14.

7
<fantlab.ru/work470204>.

8
И Андрей Лазарчук, и Михаил Успенский
(реже) участвовали в проектах shared worlds
помимо «…Джакча», но побуждающие
причины, полагаю, тут могут в каждом
отдельном случае быть разными…

9
«Весь этот джакч» еще и Лучшая книга
года по версии «Фантлаба» (2014), а также
лауреат премии Интерпресскона (2018) в
номинации «Крупная форма».

10
<fantlab.ru/work515279>.

11
На ту же тему см. рецензию Артема
Скворцова «Бесконечность фрагмента»
на новую книгу Олега Чухонцева в этом
номере журнала.

12
Конечно, бывают исключения и предложенный
фрагмент реконструируется до полного
и однозначного целого, как, скажем,
«казус Солоухина», который, как следует
из его заметок, восстановил по памяти,
вернее, заново написал, опираясь на
первую и последнюю строчку, восьмистишие
Ивана Тхоржевского «Легкой жизни я
просил у Бога…» — с минимальными
отклонениями от оригинала. Но здесь
двух опорных — начальной и заключительной
строк хватает, чтобы обеспечить жесткую
заданность содержания.

13
Например, здесь: <rusf.ru/abs/konkurs/k_son03.htm>
(при этом показательно, что раз за разом
авторы предлагают сразу несколько
версий сонета в развитие темы).

14
Два из них представлены здесь
<rusf.ru/abs/xumor/xumor12.htm>.

15
Стругацкий А., Стругацкий Б. Хищные вещи
века. — В кн.: Стругац- кий А., Стругацкий
Б. Жук в муравейнике. Кишинев, «Лумина»,
1983, стр. 499 — 500.

16
Стругацкий А., Стругацкий Б. Две повести.
М., «Молодая гвардия», 1968, стр. 203 — 204.

17
Стругацкий А., Стругацкий Б. Хищные вещи
века, стр. 583 — 584.

18
<rusf.ru/abs/ludeni/psevdo.htm>.

@темы: Понедельник начинается в субботу, «Пикник на обочине», «Страна багровых туч», Парень из преисподней, Вторичное творчество, Шесть спичек, Время дождя, «Дьявол среди людей», «Гадкие лебеди», «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», Время учеников, «Стажёры», Ссылки

---

Воскресенье

[silent-gluk]

Сегодня - издание чешское.



Это суперобложка.






Обложка.




Авантитул.




Контртитул и титульный лист.




Оборот титульного листа.




Страница 7, шмуцтитул первой истории.




Страница 95, шмуцтитул второй истории.




Страница 197, шмуцтитул третьей истории.




Страница 291, кусочек послесловия.




Выходные данные.


Итак, с нами:

Strugacki A. Pondeli zacina v sobotu / Strugacki A., Strugacki B.; Prel.Ja.Piskacek; Ill. Z. Netopila, O. Pošmurný. - Praha: Lidova Knihovna, 1984. - 296 s. - 41.500 vyt. - Чешск.яз. - Загл.ориг.: Понедельник начинается в субботу.

Содерж.:
Pondeli zacina v sobotu / Strugacki A., Strugacki B. S.5-290.
Pozn. prekl. / Ja.Piskacek. S.291-294.

Утверждается, что за основу взято издание 1979 года. Возможно.

НИИЧАВО - VUCAKO. Изнакурнож - Chanakuno (Chaloupka na kuri noze). Эпизод про КОТ ("Комитет Оборонной Техники" и т.д.) отсутствует. Зато есть размышления о ЧАВО (CAKO - Casove Automatizace Kruhove Ohrany, Ciselnych Asociaci Kvantovych Operaci). Вий из Хрона стал Chrom'ом. Умклайдет - umkleidet. Забавно, что Бен-Бецалель в одном месте не транскрибируется, а переводится: syn Bezalelov. Вынутый след - stopa rekonstruovana. Некоторые фамилии переведены: Gustavillo (Выбегалло; кстати, французская его речь передается транскрипцией: kel situasjon, le fam и т.д.), Fistronenko (Г.Проницательный), Snazilcov (Б.Питомник), Nezmar-Trdlickij (Неунывай-Дубино), Pupkov-Zadeka (Пупков-Задний), Mohulijan (Смогулия), Sabaot (Саваоф - Баалович, Один который), Simlovic (Чинушин), Tvrdolebskij (Твердолобов) - причем _уверена_ я в осмысленности перевода только трех последних, насчет остальных можно спорить...

А "коленками назад" стало "vsecko jedno mu je".

Послесловие переводчика объясняет некоторые имена - что такое Лукоморье и Соловец, откуда происходят Наина Киевна Горыныч (и Змей Горыныч заодно), Хома Брут, Вий,Кощей, Китеж.

@темы: Картинки,, Переводы, Понедельник начинается в субботу, Библиофильское, Библиография, Книги