АНС
Как лист увядший падает на душу
Летит последний раз с календаря
Пора идти... И я наверно трушу
Как все, перед дорогой за моря
Последний раз взгляну ещё на сушу
И больше лишних слов не говоря
Приму ладонь у той, кому я нужен
С кем встречусь в середине октября
Империя потери не заметит
Две строчки будут в завтрашней газете
В последний путь идёт моя страна
Прощайте, дон Румата, не жалейте
Ведь впереди теперь одна весна
И парус корабля в закатном свете
1995-2004
12 октября 1991 умер Аркадий Стругацкий.
Ни один телеканал СССР не сообщил об этой смерти.
Газеты отреагировали коротеньким сообщением на последних полосах.
СССР прекратил своё существование через два месяца.
Краснобрыжий И. Двуликая книга // Журналист (М.). - 1969. - № 3. - С.56-57. - Рец. на кн.: Стругацкий А., Стругацкий Б. Второе нашествие марсиан; Стажеры. - М.: Мол. гвардия, 1968. - 400 с.
ПРОДАВЦЫ КНИЖНЫХ МАГАЗИНОВ, a вместе с ними и покупатели диву даются: у них в руках двуликая книга. Посмотрят с одной стороны — часы, с другой — тоже часы. Раскроют — с одной стороны черное, с другой — тоже черное. Потом выясняется: в книге — две книги. Одна концом упирается в конец другой.
«Что за чертовщина! — говорят читатели. — Отродясь такой книги не видали».
Можем засвидетельствовать: книга необычная не только по внешнему виду, но и по содержанию.
Фантастика в наше время все больше и больше завоевывает сердца читателей. На этой ниве трудится много советских писателей.
Две фантастические повести «настрогали» и братья Борис и Аркадий Стругацкие. И в обоих — космические сюжеты. Одна называется «Стажеры», другая — «Второе нашествие марсиан» с пометкой «записки здравомыслящего». Принесли в издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». Там повести издали стотысячным тиражом.
Редактировала книгу Б. Клюева, оформлял художник Г. Перкель, а предисловие написал Р. Подольный. Он, в частности, заявляет:
«...«Стажеры» можно при желании назвать современной утопией; «Второе нашествие марсиан» так и просится на полочку с табличкой «антиутопия»... Стругацкие не выдумывают, а думают. Будем это делать вместе с ними».
А дальше Р. Подольный утверждает, что каждый читатель даже соавтором братьев Стругацких может стать.
Вон куда хватил!
Прочитал я медоточивое предисловие Р. Подольного, «полюбовался» фантастико-модерным оформлением Г. Перкеля и принялся за «Второе нашествие марсиан».
И вот перлы.
«Господи, теперь еще Артемида!» — бедолажится Аполлон-алкоэкземопеченочник. - "Оказывается, она все-таки спуталась с этим Никостратом. Дочь, называется... Ну, ладно".
В безымянном государстве «антиутопия» началась. Отец, узрев под окном собственного дома родную дочь с любовником, сейчас схватит ружье или шпандырь, выбежит в исподнем на улицу... Дудки! Старик Аполлон звонит в полицию ослу Пандарею и, забыв о блуде дочери, просит того объяснить, что за пожар и грохот вокруг. Пандарей свое толкует: в участок притащили мертвецки пьяного Минотавра — золотаря, который осквернил угол особняка господина Лаомедонта... и даже драться не может.
«Я поднялся наверх и стал будить Гермиону, — рассказывает здравомыслящий Аполлон. — «Ну тут было как обычно: «Отстань, пьяница; нечего было пить на ночь; ничего я сейчас не хочу»... Тогда я стал громко и убедительно рассказывать ей об атомной войне и об извержении, несколько сгущая при этом краски, потому что иначе ничего бы у меня не получилось».
Вот такую семейку из страны без названия изображают авторы. Родная дочь блудит на глазах отца, горничная, пропуская мимо ушей сообщение об атомной войне, бросается в столовую обследовать бутылку с коньяком, недоверчиво принюхивается к Аполлону и диву дается: «Откуда же ты такой вернулся? Из какого гнусного ночного вертепа?» Аполлон в ту ночь единственный раз в жизни был трезвехоньким.
Горничная мечется по дому, видит в окно толпу, а плешивый старикашка Аполлон — хлобысь стопочку! Хлобысь вторую! И ничего не закусывает, шельмец. Его сосед Миртил на крыше блестит исподним и, оглядывая север в полевой бинокль, предупреждает: «...вы захрапите, а они вам как дадут!..»
Взрывы утихли. Перепуганное безымянное государство успокаивается. Старикашка Аполлон, хватив спиртного, все понял ясно и отчетливо: происходят большие военные учения — возможно, даже с применением атомного оружия.
Зять Аполлона Харон у Стругацких из философистов. Мыслитель. И притом ведь не дурак выпить! Рассадит вокруг стола пятерых собутыльников, поставит пять бутылок коньяку, и понес, и понес под звон стаканов судачить о высоких материях до самого утра.
Тесть и зять — два сапога пара. Только тем и разнятся, что Аполлон все время чешется, а Харон в редакторах городской газеты ходит, всякой «дрянью» читателей пичкает. А по части «забутылить» — их водой не разольешь.
Известие о нападении марсиан на землю потрясает город. Толпа обезумевших ищет следы поработителей. След одноногого Полифема принимает за след марсианина. А Полифем взобрался на скамейку с костылем и дробовиком — орет о предательстве генералов, о шпионах... Он призывает настоящих патриотов земли объединиться вокруг знамени, поскольку патриотизм... и так далее... «Этот Полифем жить не может без патриотизма. Без ноги он жить может, а вот без патриотизма у него не получается».
Старикашка Аполлон попытался просветить неразумного Полифема, что Марс — планета безжизненная и прочее... Полифем его за воротник: «Шпион марсианский, дерьмо плешивое! К стенке тебя!»
Здравомыслящий Аполлон братьев Стругацких спасает свою жизнь бегством... в трактир. Там ему приятно убедиться, что патриотические вопли Полифема противны всем. Кронид-архивариус, налакавшись до пучеглазия, объясняет: «Марсиане как марсиане. Одного зовут Калхаид, другого — Эгей, оба южане, с такими вот носами...» Аполлон ненавидит патриотизм, прощает блуд дочери, скрывает интимные связи с горничной, надувает дружков-филателистов, как клоп лезет в каждую щель за пенсией, похихикивает над таким же алкоголиком, как и сам, золотарем Минотавром. Он-де сам дрянь, но дрянь на одно пятнышко чище.
В предисловии к повести «Второе нашествие марсиан» Роман Подольный стремится внушить читателю: «Все события происходят в стране без названия. Можно только понять, что это — капиталистическое государство, выступавшее во второй мировой войне в союзе с фашистской Германией, да догадаться, что находится оно в Европе».
Своих героев братья Стругацкие пытаются укрыть территориально, наградили их двуликими древнегреческими именами, лишили их принадлежности хотя бы к какому-либо племени, не говоря уже о нации. На первых страницах повести им это кое-как удавалось, но дальше... Хвост вытянут — нос увязнет, нос вытянут — хвост прилипнет.
В повести «Второе нашествие марсиан», проиллюстрированной двуликими и трехликими портретами героев, вся нечисть выражается пословицами: «Не наводи тень на ясный день», «Лес рубят — щепки летят», кур называют «пеструшками», ходят «утицей», курят сигареты «Астру», анекдоты у них «соленые». они друг другу «обламывают рога», Минотавра называют «золотарем», распутников — «кобелями», распутниц — «кошками». Всякая человеческая нечисть в трактирах «дует первач-синюховку», вооружается «дробовиками», дебатирует на «пятачках»... Эта нечисть даже имеет свою конституцию, свободу слова...
Если в первой части повести братья Стругацкие «строгали» еще рубанком, то во второй, поплевав в ладони, стали тесать зазубренным топором. Всех патриотов «безымянной» страны, которые во всей неприглядности показали читателям свое нижнее белье, они отправляют сражаться с марсианами. Вооружившись чем попало, земляне устраивают засады. Ждем баталий. Должны же земляне «безымянного» государства как-то постоять за себя. Не тут-то было! Всех патриотов-алкоголиков, как зверей, вылавливают сами же земляне: фермеры, вооруженные горожане, интеллигенция.
А где же поработители-марсиане? Марсиан-то землянам даже и увидеть не довелось. Правда, слушок пронесся по городу, что один марсианин забегал в аптеку за лекарством. Но кто же поставил землян на колени? Марсиане через своих агентов землян скупили у фермеров всю пшеницу, посоветовали им засевать поля особо дефицитным злаком и гнать из этого злака синюховку.
Мир и благоденствие воцарились в «безымянной» стране. Хлещут земляне синюховку, едят, почавкивая, синий хлеб. Марсианские агенты на каждом углу установили донорские фургоны по приему от населения желудочного сока. Платят каждому за стакан этого сока пятерку и только руки потирают. Забежит землянин в будку, сдаст желудочный сок — и в трактир. А в трактире синюховки видимо-невидимо, и стоит она гроши! Пьют земляне. И все довольные, радостные. Старый кунак братьев Стругацких, Аполлон-алкоголик, даже гопака отплясывает. Еще бы! Его желудочный сок отнесли к первосортному. Дежурный фельдшер ему шепнул, что синюховка помогает желудочный сок довести до экстрасока. А за такой сок можно околпачивать на семьдесят — восемьдесят процентов больше!
Старого прелюбодея Парала переплевывает зять Аполлона Харон. Его восстание против марсиан не покаралось никаким законом, и он опять ходит в редакторах городской газеты. О фашизме, философии Харон больше ни гугу! Читатель теперь увидел его настоящее лицо: «У людей больше нет будущего. Человек перестал быть венцом природы. Отныне и присно и во веки веков (прямо по евангелию) человек будет рядовым явлением натуры, как дерево или лошадь, и не больше. Человечество больше не нуждается в саморазвитии, его будут развивать извне, а для этого не нужны школы, не нужны институты и лаборатории, не нужна общественная мысль, философия, литература — словом, не нужно все то, что отличало человека от скота и что называлось до сих пор цивилизацией».
Слушают земляне Харона, уминают за обе щеки синий марсианский хлеб, да еще и прихваливают. Ест его и Полифем, и Харон, и сам Аполлон, и Артемида-блудница, и Никострат, и Минотавр-золотарь. Вместе с ними питается синим хлебом и заливает эту пищу синюховкой молодой человек с марсианским именем Эак. Он даже чувствует среди землян себя как дома. А земляне до того вежливы с ним — диву даешься! А он, Эак, опрокинет чарку и вспоминает: «Намазали мы пол сметаной в гостинице, барышень раздели наголо и давай за ними гоняться... В пятнашки, короче говоря, играли».
Слушают земляне Эака и прямо-таки от стыда сгорают, что у них такое захолустье и они ничем не могут козырнуть, своим, так сказать, земным. Но грусть землян оказалась преждевременной. Шалопаи из компании господина Никострата, которому Харон при ударе носком ботинка в определенное место поломал копчик, появляются на площади и ведут на веревке рыжевато-красного петуха. Распевая «Ниобу-Ниобею», шалопаи вваливаются в трактир, заказывают себе бренди, петуху — синюховки и приглашают всех отметить великий праздник — наступление у петуха половой зрелости.
Приполз на четвереньках восвояси с веселой попойки двуликий Аполлон, кругом тишь, благодать, над городом как символ мира и безопасности пролетают сияющие волшебным светом чужие корабли. Сгреб старикашка Аполлон свои «здравомыслящие» записки и решил их отнести зятю Харону в газету, чтобы тот их там тиснул. А братья Стругацкие тут как тут: «Отдохни, дорогой кунак! Ты и так намаялся за свою жизнь немало. Мы твои записки мигом в издательство сволокем. Там сделают все посолидней: критик Подольный их прокомментирует; художник Перкель двулико проиллюстрирует, редактор Клюева многоликости не заметит — и пойдут они гулять по свету стотысячным тиражом. И тебе честь, старче, и нам кое-что на молочишко перепадет».
Так все и случилось.
— А повесть «Стажеры»? Почему о ней ни слова?
Достаточно того, что сказано об одной повести.
Изгнание
Как лист увядший падает на душу,
Так я, в протухшем сидя кабачке,
Вкушаю экзотические суши
И запиваю пламенным сакэ.
Один, с потертым номером "Плейбоя",
Где живописец, грубо их раздев,
Изобразил красу эсторских дев.
И по всему доволен я собою.
Но даже появленье местной гейши
Моих в изгнаньи не утешит нужд -
Не вызывает страсти ни малейшей,
И самый вид ее духовно чужд.
К вам, к вам летят мечты мои и грезы,
Родные арканарские березы !
Прощальный сонет Цурэна
Как лист увядший, падает на душу
Багряная закатная печаль.
Мой дивный мир разграблен и разрушен,
И сеет зло бесчувственная сталь.
Мы жгли сердца в горячем исступленьи;
Но разум спал, и тень взошла на трон.
И явью стал кровавый, долгий сон,
И от чумы не будет исцеленья.
Творенья мысли преданы костру,
И жизни, посвящённые добру,
Растрачены - бесцельно и беспечно.
Но мудрость в утешение дана
Тем, кто за счастье заплатил сполна:
Ни зло, ни мрак не правят бесконечно.
Сонет о листе
Как лист увявший, падает на душу
Моих раздумий щедрый хоровод.
Твоих сомнений больше не нарушу,
Ты выбор сделал без моих щедрот.
Как лист весенний зеленеет смело,
Так доверяешь смелости своей.
Но мудрости не ведомы пределы,
А юность не приемлет королей.
И сердца пред разлукой остановка -
Всего лишь часть увядшего листа,
Мой брат, не побеждает доброта,
И стены города сожмут тебя жестоко,
Когда пойдешь кого-то убеждать -
Мечом иль словом души не пронять.
Законы смерти
Вновь лист увядший падает на душу
И оставляет отпечаток-боль...
Законов смерти, нет, я не нарушу,
Законам смерти и подвластна моль.
Как лист увядший упаду однажды
И стану лепестком в большом ковре-
Бескрайнем, безграничном... В лике каждом
Искать я буду всех знакомых мне.
Как лист увядший... уходила в Осень
И та, которая была как мать.
Кадильный дым и горький запах сосен
Повенчаны со смертью вновь. Опять,
Как лист увядший падает на душу,
Кружится смерть в объятьях верной стужи.
Путем Саула
Текст: Андрей Васянин
Российская газета - Неделя № 137(8191)
В США приступили к монтажу фильма по повести братьев Стругацких "Попытка к бегству". Об этом на своей странице в "Фейсбуке" сообщил американский режиссер и продюсер короткометражного кино Алекс Топаллер.
Топаллер - сын советского, израильского и американского журналиста, теле- и радиоведущего Виктора Топаллера, а экранизация выросла из любви к творчеству Стругацких, рассказывает Алексей Топаллер. "Несколько лет назад у меня с отцом появилась мечта снять короткий фильм по мотивам нашей любимой повести. Папа даже написал самый первый черновик сценария, и его видел Андрей, сын Бориса Стругацкого".
Повесть "Попытка к бегству" была написана в 1962 году и входит в цикл Стругацких Мир Полудня и рассказывает о планете Саул. Двое молодых людей, звездолетчик Антон и структуральный лингвист Вадим, летят в отпуск на планету Пандора. Но меняют курс из-за случайного и странного попутчика Саула, высаживаются на неисследованной планете и обнаруживают там цивилизацию, находящуюся на феодальном уровне развития. Фильм снимался в Польше, и к нему были привлечены серьезные творческие силы. Сценарий дорабатывала сценарист короткометражного кино Кристина Лазариди. На странице в "Фейсбуке" опубликовано фото концепт-арта котлована, "нарисованного" компьютерным графиком Жаном Уршелем, работавшим на "Звездных войнах", "Призраке в доспехах", проектах студии Marvel. Монтирует картину Пшемыслав Хрусцелевский, чей последний фильм "Тело Христово" был номинирован на Оскар. На главную роль Саула планировался Алексей Серебряков, но утвержден был в итоге известный польский актер Анджей Хыра.
Выход "Попытки к бегству" (английское название - Escape Attempt) намечен на 2021 год, а далее продюсеры надеются на "продолжение в виде мини-сериала на американском ТВ".
- Очень хочется, чтобы кино понравилось и в России, и на Западе, - говорит Алекс Топаллер. - Фильм выйдет на английском, что дает возможность познакомить молодую западную аудиторию с творчеством Стругацких. Надеюсь, русская фантастическая классика будет работать на объединение России, Польши и США.
"Попытка к бегству" - не единственная вещь Стругацких, привлекающая внимание западных кинопроизводителей. Американский продюсер Эрик Бармак, в прошлом один из руководителей компании Netflix, занимающейся созданием фильмов и сериалов, в недавнем интервью посоветовал нашим кинопроизводителям обратить внимание на повесть "Пикник на обочине".
ЦУРЭНУ
Как лист увядший, падает на душу
Ночей беззвучных давящая тьма,
И песня сердца слышится всё глуше -
Его обняла суеты тюрьма.
Ещё порой желанье горло душит,
Волнуется порыва бахрома,
Так лодочник в стремленьи к дальней суше
Гребёт, силён, под пение псалма.
Ах, время мчится, искры догорают,
А звёзды светятся так далеко..
Стремиться бы наверх, к воротам рая..
Но заперты они. Лишь глубоко
Внутри, как будто лира золотая,
Струна звенит так грустно и легко...
Прощальный сонет Цурэна.
1.
Как лист увядший падает на душу,
Осенним ветром поднятый с земли,
Так шкиперам, покорны и послушны,
К чужим краям уходят корабли.
Что Родина? Она не просто слово.
Кусок земли, где дым святых костров.
И те костры - опора и основа.
Они горят. Но книги вместо дров.
Все понимаю, а помочь не в силах.
Гоним, как тот, уже увядший, лист.
Вдвоем с тоской, что сердце мне сдавила.
Оборван. Грязен. Но душою чист...
Я был всегда перед собою честен.
И коли Бог в душе - заплачем вместе!
Личное дело Натана Стругацкого
В 2019 году в архиве РНБ (бывшая Публичка) историк Анатолий Разумов обнаружил личное дело Натана Стругацкого, начатое в 1937-м и законченное в 1941-м.Эти четыре года Натан Залманович, отец великих фантастов Аркадия и Бориса Стругацких, проработал в Публичке, ставшей его последним местом работы.
Прощальный сонет Цурэна 2.
Как лист увядший падает на душу,
Воздушен, легок, даже невесом.
Всего один. Но он готов обрушить
В моей душе хранимый отчий дом.
Как мне прожить без Родины и Веры?
Последний свет уже убила ночь.
И правят бал зловещие химеры.
А я не в силах никому помочь.
Всё. Ухожу. И Бог тому свидетель,
Я сделал то что смог. Но я не смог!
Ворота замка, сорванные с петель...
И символ веры, брошенный в песок...
Я проклинаю этот день и час,
Когда судьба решила все за нас.
Бывают дни: цветёт в них всё, как в мае,
И каждый миг благословен мечтой.
Стремя молитвы к высям горним рая,
Полны мы неземною красотой.
Нам кажется: ничто ей не перечит,
И дышит жизнь сверканьем серебра.
Легко по ней тогда шагать предтечей
Вселенской благодати и добра.
Наивно сердце и открыто миру,
Где рядом ходят радость и печаль -
Напастью тень обнимет нашу лиру,
Накидывая горестей вуаль,
По капле, методично планы душит,
Как лист увядший, падает на душу...
– Которого из них вы имеете в виду?
– Не понимаю. Того, естественно, который попал в капкан.
– Их было четверо. Один попал в капкан, другого вы тащили на спине, третьего я увез в машине, а из-за четвертого вы затеяли давеча безобразную драку в ресторане.
(...)
– Ну-ну, не напрягайтесь так. Я пошутил. Он был один. И нога его зажила в ту же ночь.
Не намек ли здесь на то, что мокрецы больше не личности (в старом смысле этого слова), но аспекты некоего единого эусоциального сверхразума?
. Эти граммы, без всякого сомнения, спасли нам с мамой жизнь, потому что февраль 1942-го был самым страшным, самым смертоносным месяцем блокады. Они уехали и исчезли, как нам казалось тогда — навсегда. В ответ на отчаянные письма и запросы, которые мама слала в Мелекесс, в апреле 42-го пришла одна-единственная телеграмма, беспощадная, как война: «НАТАН СТРУГАЦКИЙ МЕЛЕКЕСС НЕ ПРИБЫЛ». Это означало смерть. (Я помню маму у окна с этой телеграммой в руке — сухие глаза её, страшные и словно слепые.) Но 1 августа 42-го в квартиру напротив, где до войны жил школьный дружок АН (Аркадия Стругацкого. — Б. В.), пришло вдруг письмо из райцентра Ташла, Чкаловской области. Само это письмо не сохранилось, но сохранился список с него, который мама сделала в тот же день».