Прощальный сонет Цурена
Как лист увядший, падает на душу
Тревожных дней непрожитая мгла.
Печаль сбегает жемчугом с весла,
Торжественность прощанья не нарушив.
За вами остается вечный счет.
В чью пользу он - поймем, увы, нескоро
Сплетенья взглядов, встречи, разговоры
Поставлены не нами на учет.
Заложники неначатой войны,
Вновь смотрите свои дневные сны...
До боли сжаты, побелели руки.
Куда бегу? Зачем? Ужели трушу?!
Как лист увядший, падает на душу
Волна не мною выбранной разлуки...
Прощальный сонет эмигранта
"На озеро, как лист, слетает с ветки птица"
Морис Дрюон
"Как лист увядший падает на душу"
Твоих волос надушенных виденье
И пальцы ловят змейчатые тени,
И сам я тенью стал, оставив сушу.
Прости, я клятву верности нарушу
И что взамен оставлю?- Беглый гений:
Ряды бутылок, ряд стихотворений,
И эту лютню, жалкую кликушу.
Пью за тебя. Тоска, моя менада,
Мне цедит в кружку горечь листопада.
Я мог бы с лютней смерть встречать свою,
По праву первым встав на баррикаду,
Но я бежал... И больше не пою -
Меня нашла моя дорога к аду.
Как лист увядший падает на душу,
Рискуя в схватке с ветром проиграть,
Роняет звуки нотная тетрадь
И рвется одиночество наружу
Из прочных стен уюта и тепла.
Слезами дождь сползает со стекла,
И с ним осенний лист, что прилепился,
Как наши души липнут к огоньку,
Сгорая враз, подобно мотыльку,
Который в темноте с дороги сбился,
Летя на свет судьбе наперекор,
Не рассчитав шагов до небосвода -
Любителям свободного полета
Выносит осень тяжкий приговор.
Н.А.
(желтый сонет)
Как лист увядший падает на душу
Рождаются усталые слова
О том, что я тебе уже не нужен
О том, что ты мне больше не нужна
Я забывал занятия и дружбу
И был с тобой - на что бы ты ни шла
Потом упал - никто не дал мне руку
А ты как раз спешила по делам
А помнишь, твой приход тогда в апреле
Цветы прощания в руке твоей желтели
Я смог подняться, смог начать с нуля
Вернуть друзей, вписаться в график тесный,
Забыть твой номер. Знаешь, без тебя
Жить можно - только так неинтересно.
1995 - 2004
Был 1989-й год, мы ставили спектакль «Трудно быть богом» в театре-студии «Пеликан». Начало спектакля я представлял себе отчетливо. Открывается занавес, темная сцена затянута паутиной из натянутых веревок – в паутине будут путаться, не находя выхода, персонажи. У задника возвышается огромный строительный козел, похожий на башню – на постройку настоящей башне у бедного театра средств не хватало. По центру «башни» висит дорожный знак «кирпич». В сумраке бродят тени. Звучат два голоса: женский и детский. Мать учит с ребенком местное святое писание. Когда голоса смолкают, начинается величественная Месса си-минор И. С. Баха.
Как тогда записывалась такая фонограмма в домашних условиях?
Подключались друг к другу два бобинных магнитофона «Юпитер». Каждый весил пятнадцать кг, если не больше. Подключался микрофон. Пленка имела две дорожки, запись делалась на одну. Дальше началась каторга: нужно было уговорить мою четырехлетнюю дочь записать детскую партию вместе с ее драгоценной терпеливой мамой. Так, чтобы не сбиться, уложиться в отведенное время, не добавить к записи посторонние реплики…
Короче, трудились несколько дней. Потом со второго магнитофона на вторую дорожку был записан Бах. Хотите, верьте, хотите, нет, но когда после детской финальной реплики начиналась месса, в зале царила мертвая тишина. Зал можно было брать голыми руками.
Запись сохранилась, оцифровалась, лежит по ссылке: soundcloud.com/oleg-ladyzhensky/spect-mar
R. T.
Как лист увядший падает на душу
Так осенью приходит вдруг тоска
И лица всех людей, кто был нам нужен
И память о давно минувших днях
Нет рядом тех, кто слова не нарушит,
Кто приходил на выручку всегда
Друзей веселых, смелых равнодушно
Сломала или выгнала страна
Не к нам - за нами в дом наш приходили
Чужими стали тем, кого любили
На разных языках мы говорим
Так больно понимать, что нам не светит
Но боремся, хоть вряд ли победим
За тех, кто приручен - ведь мы в ответе
2000
АНС
Как лист увядший падает на душу
Летит последний раз с календаря
Пора идти... И я наверно трушу
Как все, перед дорогой за моря
Последний раз взгляну ещё на сушу
И больше лишних слов не говоря
Приму ладонь у той, кому я нужен
С кем встречусь в середине октября
Империя потери не заметит
Две строчки будут в завтрашней газете
В последний путь идёт моя страна
Прощайте, дон Румата, не жалейте
Ведь впереди теперь одна весна
И парус корабля в закатном свете
1995-2004
12 октября 1991 умер Аркадий Стругацкий.
Ни один телеканал СССР не сообщил об этой смерти.
Газеты отреагировали коротеньким сообщением на последних полосах.
СССР прекратил своё существование через два месяца.
Краснобрыжий И. Двуликая книга // Журналист (М.). - 1969. - № 3. - С.56-57. - Рец. на кн.: Стругацкий А., Стругацкий Б. Второе нашествие марсиан; Стажеры. - М.: Мол. гвардия, 1968. - 400 с.
ПРОДАВЦЫ КНИЖНЫХ МАГАЗИНОВ, a вместе с ними и покупатели диву даются: у них в руках двуликая книга. Посмотрят с одной стороны — часы, с другой — тоже часы. Раскроют — с одной стороны черное, с другой — тоже черное. Потом выясняется: в книге — две книги. Одна концом упирается в конец другой.
«Что за чертовщина! — говорят читатели. — Отродясь такой книги не видали».
Можем засвидетельствовать: книга необычная не только по внешнему виду, но и по содержанию.
Фантастика в наше время все больше и больше завоевывает сердца читателей. На этой ниве трудится много советских писателей.
Две фантастические повести «настрогали» и братья Борис и Аркадий Стругацкие. И в обоих — космические сюжеты. Одна называется «Стажеры», другая — «Второе нашествие марсиан» с пометкой «записки здравомыслящего». Принесли в издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». Там повести издали стотысячным тиражом.
Редактировала книгу Б. Клюева, оформлял художник Г. Перкель, а предисловие написал Р. Подольный. Он, в частности, заявляет:
«...«Стажеры» можно при желании назвать современной утопией; «Второе нашествие марсиан» так и просится на полочку с табличкой «антиутопия»... Стругацкие не выдумывают, а думают. Будем это делать вместе с ними».
А дальше Р. Подольный утверждает, что каждый читатель даже соавтором братьев Стругацких может стать.
Вон куда хватил!
Прочитал я медоточивое предисловие Р. Подольного, «полюбовался» фантастико-модерным оформлением Г. Перкеля и принялся за «Второе нашествие марсиан».
И вот перлы.
«Господи, теперь еще Артемида!» — бедолажится Аполлон-алкоэкземопеченочник. - "Оказывается, она все-таки спуталась с этим Никостратом. Дочь, называется... Ну, ладно".
В безымянном государстве «антиутопия» началась. Отец, узрев под окном собственного дома родную дочь с любовником, сейчас схватит ружье или шпандырь, выбежит в исподнем на улицу... Дудки! Старик Аполлон звонит в полицию ослу Пандарею и, забыв о блуде дочери, просит того объяснить, что за пожар и грохот вокруг. Пандарей свое толкует: в участок притащили мертвецки пьяного Минотавра — золотаря, который осквернил угол особняка господина Лаомедонта... и даже драться не может.
«Я поднялся наверх и стал будить Гермиону, — рассказывает здравомыслящий Аполлон. — «Ну тут было как обычно: «Отстань, пьяница; нечего было пить на ночь; ничего я сейчас не хочу»... Тогда я стал громко и убедительно рассказывать ей об атомной войне и об извержении, несколько сгущая при этом краски, потому что иначе ничего бы у меня не получилось».
Вот такую семейку из страны без названия изображают авторы. Родная дочь блудит на глазах отца, горничная, пропуская мимо ушей сообщение об атомной войне, бросается в столовую обследовать бутылку с коньяком, недоверчиво принюхивается к Аполлону и диву дается: «Откуда же ты такой вернулся? Из какого гнусного ночного вертепа?» Аполлон в ту ночь единственный раз в жизни был трезвехоньким.
Горничная мечется по дому, видит в окно толпу, а плешивый старикашка Аполлон — хлобысь стопочку! Хлобысь вторую! И ничего не закусывает, шельмец. Его сосед Миртил на крыше блестит исподним и, оглядывая север в полевой бинокль, предупреждает: «...вы захрапите, а они вам как дадут!..»
Взрывы утихли. Перепуганное безымянное государство успокаивается. Старикашка Аполлон, хватив спиртного, все понял ясно и отчетливо: происходят большие военные учения — возможно, даже с применением атомного оружия.
Зять Аполлона Харон у Стругацких из философистов. Мыслитель. И притом ведь не дурак выпить! Рассадит вокруг стола пятерых собутыльников, поставит пять бутылок коньяку, и понес, и понес под звон стаканов судачить о высоких материях до самого утра.
Тесть и зять — два сапога пара. Только тем и разнятся, что Аполлон все время чешется, а Харон в редакторах городской газеты ходит, всякой «дрянью» читателей пичкает. А по части «забутылить» — их водой не разольешь.
Известие о нападении марсиан на землю потрясает город. Толпа обезумевших ищет следы поработителей. След одноногого Полифема принимает за след марсианина. А Полифем взобрался на скамейку с костылем и дробовиком — орет о предательстве генералов, о шпионах... Он призывает настоящих патриотов земли объединиться вокруг знамени, поскольку патриотизм... и так далее... «Этот Полифем жить не может без патриотизма. Без ноги он жить может, а вот без патриотизма у него не получается».
Старикашка Аполлон попытался просветить неразумного Полифема, что Марс — планета безжизненная и прочее... Полифем его за воротник: «Шпион марсианский, дерьмо плешивое! К стенке тебя!»
Здравомыслящий Аполлон братьев Стругацких спасает свою жизнь бегством... в трактир. Там ему приятно убедиться, что патриотические вопли Полифема противны всем. Кронид-архивариус, налакавшись до пучеглазия, объясняет: «Марсиане как марсиане. Одного зовут Калхаид, другого — Эгей, оба южане, с такими вот носами...» Аполлон ненавидит патриотизм, прощает блуд дочери, скрывает интимные связи с горничной, надувает дружков-филателистов, как клоп лезет в каждую щель за пенсией, похихикивает над таким же алкоголиком, как и сам, золотарем Минотавром. Он-де сам дрянь, но дрянь на одно пятнышко чище.
В предисловии к повести «Второе нашествие марсиан» Роман Подольный стремится внушить читателю: «Все события происходят в стране без названия. Можно только понять, что это — капиталистическое государство, выступавшее во второй мировой войне в союзе с фашистской Германией, да догадаться, что находится оно в Европе».
Своих героев братья Стругацкие пытаются укрыть территориально, наградили их двуликими древнегреческими именами, лишили их принадлежности хотя бы к какому-либо племени, не говоря уже о нации. На первых страницах повести им это кое-как удавалось, но дальше... Хвост вытянут — нос увязнет, нос вытянут — хвост прилипнет.
В повести «Второе нашествие марсиан», проиллюстрированной двуликими и трехликими портретами героев, вся нечисть выражается пословицами: «Не наводи тень на ясный день», «Лес рубят — щепки летят», кур называют «пеструшками», ходят «утицей», курят сигареты «Астру», анекдоты у них «соленые». они друг другу «обламывают рога», Минотавра называют «золотарем», распутников — «кобелями», распутниц — «кошками». Всякая человеческая нечисть в трактирах «дует первач-синюховку», вооружается «дробовиками», дебатирует на «пятачках»... Эта нечисть даже имеет свою конституцию, свободу слова...
Если в первой части повести братья Стругацкие «строгали» еще рубанком, то во второй, поплевав в ладони, стали тесать зазубренным топором. Всех патриотов «безымянной» страны, которые во всей неприглядности показали читателям свое нижнее белье, они отправляют сражаться с марсианами. Вооружившись чем попало, земляне устраивают засады. Ждем баталий. Должны же земляне «безымянного» государства как-то постоять за себя. Не тут-то было! Всех патриотов-алкоголиков, как зверей, вылавливают сами же земляне: фермеры, вооруженные горожане, интеллигенция.
А где же поработители-марсиане? Марсиан-то землянам даже и увидеть не довелось. Правда, слушок пронесся по городу, что один марсианин забегал в аптеку за лекарством. Но кто же поставил землян на колени? Марсиане через своих агентов землян скупили у фермеров всю пшеницу, посоветовали им засевать поля особо дефицитным злаком и гнать из этого злака синюховку.
Мир и благоденствие воцарились в «безымянной» стране. Хлещут земляне синюховку, едят, почавкивая, синий хлеб. Марсианские агенты на каждом углу установили донорские фургоны по приему от населения желудочного сока. Платят каждому за стакан этого сока пятерку и только руки потирают. Забежит землянин в будку, сдаст желудочный сок — и в трактир. А в трактире синюховки видимо-невидимо, и стоит она гроши! Пьют земляне. И все довольные, радостные. Старый кунак братьев Стругацких, Аполлон-алкоголик, даже гопака отплясывает. Еще бы! Его желудочный сок отнесли к первосортному. Дежурный фельдшер ему шепнул, что синюховка помогает желудочный сок довести до экстрасока. А за такой сок можно околпачивать на семьдесят — восемьдесят процентов больше!
Старого прелюбодея Парала переплевывает зять Аполлона Харон. Его восстание против марсиан не покаралось никаким законом, и он опять ходит в редакторах городской газеты. О фашизме, философии Харон больше ни гугу! Читатель теперь увидел его настоящее лицо: «У людей больше нет будущего. Человек перестал быть венцом природы. Отныне и присно и во веки веков (прямо по евангелию) человек будет рядовым явлением натуры, как дерево или лошадь, и не больше. Человечество больше не нуждается в саморазвитии, его будут развивать извне, а для этого не нужны школы, не нужны институты и лаборатории, не нужна общественная мысль, философия, литература — словом, не нужно все то, что отличало человека от скота и что называлось до сих пор цивилизацией».
Слушают земляне Харона, уминают за обе щеки синий марсианский хлеб, да еще и прихваливают. Ест его и Полифем, и Харон, и сам Аполлон, и Артемида-блудница, и Никострат, и Минотавр-золотарь. Вместе с ними питается синим хлебом и заливает эту пищу синюховкой молодой человек с марсианским именем Эак. Он даже чувствует среди землян себя как дома. А земляне до того вежливы с ним — диву даешься! А он, Эак, опрокинет чарку и вспоминает: «Намазали мы пол сметаной в гостинице, барышень раздели наголо и давай за ними гоняться... В пятнашки, короче говоря, играли».
Слушают земляне Эака и прямо-таки от стыда сгорают, что у них такое захолустье и они ничем не могут козырнуть, своим, так сказать, земным. Но грусть землян оказалась преждевременной. Шалопаи из компании господина Никострата, которому Харон при ударе носком ботинка в определенное место поломал копчик, появляются на площади и ведут на веревке рыжевато-красного петуха. Распевая «Ниобу-Ниобею», шалопаи вваливаются в трактир, заказывают себе бренди, петуху — синюховки и приглашают всех отметить великий праздник — наступление у петуха половой зрелости.
Приполз на четвереньках восвояси с веселой попойки двуликий Аполлон, кругом тишь, благодать, над городом как символ мира и безопасности пролетают сияющие волшебным светом чужие корабли. Сгреб старикашка Аполлон свои «здравомыслящие» записки и решил их отнести зятю Харону в газету, чтобы тот их там тиснул. А братья Стругацкие тут как тут: «Отдохни, дорогой кунак! Ты и так намаялся за свою жизнь немало. Мы твои записки мигом в издательство сволокем. Там сделают все посолидней: критик Подольный их прокомментирует; художник Перкель двулико проиллюстрирует, редактор Клюева многоликости не заметит — и пойдут они гулять по свету стотысячным тиражом. И тебе честь, старче, и нам кое-что на молочишко перепадет».
Так все и случилось.
— А повесть «Стажеры»? Почему о ней ни слова?
Достаточно того, что сказано об одной повести.
Изгнание
Как лист увядший падает на душу,
Так я, в протухшем сидя кабачке,
Вкушаю экзотические суши
И запиваю пламенным сакэ.
Один, с потертым номером "Плейбоя",
Где живописец, грубо их раздев,
Изобразил красу эсторских дев.
И по всему доволен я собою.
Но даже появленье местной гейши
Моих в изгнаньи не утешит нужд -
Не вызывает страсти ни малейшей,
И самый вид ее духовно чужд.
К вам, к вам летят мечты мои и грезы,
Родные арканарские березы !
Прощальный сонет Цурэна
Как лист увядший, падает на душу
Багряная закатная печаль.
Мой дивный мир разграблен и разрушен,
И сеет зло бесчувственная сталь.
Мы жгли сердца в горячем исступленьи;
Но разум спал, и тень взошла на трон.
И явью стал кровавый, долгий сон,
И от чумы не будет исцеленья.
Творенья мысли преданы костру,
И жизни, посвящённые добру,
Растрачены - бесцельно и беспечно.
Но мудрость в утешение дана
Тем, кто за счастье заплатил сполна:
Ни зло, ни мрак не правят бесконечно.
Сонет о листе
Как лист увявший, падает на душу
Моих раздумий щедрый хоровод.
Твоих сомнений больше не нарушу,
Ты выбор сделал без моих щедрот.
Как лист весенний зеленеет смело,
Так доверяешь смелости своей.
Но мудрости не ведомы пределы,
А юность не приемлет королей.
И сердца пред разлукой остановка -
Всего лишь часть увядшего листа,
Мой брат, не побеждает доброта,
И стены города сожмут тебя жестоко,
Когда пойдешь кого-то убеждать -
Мечом иль словом души не пронять.
