Цурэновский сонет

[silent-gluk]

Автор - Марк Полыковский ( gazeta-licey.ru/author/markpolykovskij )

Отсюда: gazeta-licey.ru/culture/literature/94513-mark-p...

Венок сонетов.

5.

Как лист увядший, падает на душу
Не музыка ещё, уже не шум4,
Напоминая дудочку пастушью
И отвлекая от вселенских дум,

Заполонила всё пространство, – в уши
Немолчный наглый комариный зум
Вторгается и там живёт… Но глуше
Он стал: видать, мы шли не наобум.

И вот видавший виды драндулет,
Он ждёт нас. Грязь стряхнувши со штиблет,
Мы покидаем девственную пущу.

Преград не знает верный вездеход
И, неуклонно двигаясь вперёд,
Из грязи выбирается на сушу.

4) Заключительная строка стихотворения Иосифа Бродского (1940 – 1996) «Почти элегия» (1968).

@темы: Вторичное творчество, Сонет Цурэна, «Трудно быть богом», Ссылки

---

Вчера...

[silent-gluk]

...умер ЖЖ-юзер sigma-tiger ( sigma-tiger.livejournal.com/ ). Смотритель и модератор братского ЖЖ-сообщества ( ru-strygackie.livejournal.com/ ). В память о нем - его последняя работа, у которой даже нет названия. Файл назывался "Вепрь". Так пусть и будет "Вепрь".

Тик Феску с тоской посмотрел на чудовищного вида бланк, лежащий на его рабочем столе. Анкета делегата I конференции Революционного движения народного единения… массаракш. Это ж надо умудриться такую портянку составить! А на учебники и тетрадки — бумаги не хватает. Бюрократы, тридцать три раза массаракш. Начальнику орготдела — не забыть выговор объявить. Помнится, Рудольф-Странник как-то процитировал одного известного (известного, разумеется, им) революционера: мол, революцию делают романтики — а потом приходят технократы и бюрократы, которые контрреволюционны по самой сути своей. Феску усмехнулся: уж кем-кем, а романтиком он точно не был! Совсем никогда.



В детстве был он обычным сорванцом, не хуже и не лучше сверстников. Играл с ними во все известные тогда игры; радовался, выигрывая, огорчался, когда проигрывал. И в этих ребяческих забавах впервые проявилась одна престранная особенность его организма — непереносимость боли. В то время как другие ребятишки только морщились, потирая ушибленные места, Тика буквально корёжило и скручивало, а уж что посерьёзнее если — так и до обмороков доходило. Ребятня прозвала Тика «кисельной барышней» (именно кисельной!), но до травли дело не дошло: подначки Тик оставлял без внимания.

И ещё: Тик от рождения был левшой. Что, впрочем, не мешало ему при необходимости задействовать и правую руку.

Школу Тик Феску закончил хоть и не первым учеником, но со вполне приличными оценками. И главное — с некоторыми умениями применять выученное в жизни. Пожалуй, именно тогда и начал он мастерить всяко-разно… Нет, баловалась таким мастерением вся ребятня, но вот довести начатое до каких-либо приемлемых результатов — получалось далеко не у каждого. У Тика — получалось всегда. С упорством (достойным, по мнению окружающих, лучшего применения) он искал (и находил!) загвоздку. Устранял — и смастерённое начинало работать так, как и задумывалось. А уж починить поломанную игрушку какую или, скажем, запаять прохудившуюся кастрюлю — про то и говорить нечего. Можно было бы и мастерскую открыть («Чиним всё!»), но этот вариант был оставлен на крайний случай: такого подающего надежды юношу, как Тик Феску, следовало пристроить на достойное его знаниям и умениям место. Армия, полиция, спецслужбы — естественно, отпадали, а вот по гражданской части, особенно по технической — почему нет? Способный парень; так что на-ка тебе, юноша, госстипендию и добро пожаловать в Высшее техническое училище. Вступительные экзамены абитуриент Феску выдержал блестяще. И был определён на факультет металлообработки. Не то, чтобы его особо привлекали все эти технологии (плавка, отливка, ковка, прокат, прессование, волочение… ну, и так далее по списку), но у обладателя госстипендии желания и не спрашивают. Учился студент Феску, впрочем, старательно, ни на что постороннее особо не отвлекаясь. Прослыл среди однокашников учёным сухарём; по девкам да по пьянкам не бегал… раз-другой затащили-было его на заседания одного из популярных тогда в студенческой среде нелегальных р-р-революционных кружков, но он сразу же был разочарован царящей там прекраснодушной болтологией с полнейшей оторванностью от реальности — и все последующие приглашения вежливо, но твёрдо отклонял. Вот, собственно, и вся крамола; да и какая там крамола! Так, пустое. Диплома с отличием, впрочем, выпускник Феску не получил — именно по этой вот причине. Империя бдила!

Тик Феску вписал в графу «образование» анкеты — «высшее», в графу «квалификация» — «инженер-технолог», в графу «специальность» — «металлообработка». Далее шла графа «род занятий». Тик Феску на некоторое время призадумался. Потом усмехнулся — и решительно вписал: «литературная деятельность».

Дело же обстояло следующим образом. Новоиспечённый инженер Феску поступил на определённый ему Империей местом службы завод — разумеется, имперский. Оружейный. «Куём победы!» — гласила сверкающая надпись над проходной. Ага.

Вроде бы, престижные рабочие места, вполне приличные зарплаты… заводская больница, заводская же столовая, служебное жильё. На деле — жуликоватые управленцы во главе с самым главным управляющим и послушные им во всём экономисты-трудовики. Нормы выработки зашкаливали: они были не просто невыполнимы рабочими физически — они зачастую превышали и технические возможности оборудования. О чём технолог Феску сухо и без эмоций регулярно докладывал на планёрках и совещаниях. Разумеется, безрезультатно. Впрочем, как безрезультатно; результаты были, и вполне ожидаемые: надоедливого технолога не продвигали по службе, а в один прекрасный день просто не продлили ему в очередной раз контракт. Взысканий по службе Феску не огрёб: дело своё он знал, обязанности исполнял образцово. Поэтому при увольнении ему предложили на выбор сразу несколько заводов — как имперских, так и частных. Увольняли переводом, на схожую должность, с чуть большим окладом. И…

На новом месте службы всё повторилось в точности! Жулики-управленцы, задранные до Мирового Света нормы, назойливая муха — образцовый инженер-технолог Феску со своими докладами на каждой планёрке… увольнение переводом. И так несколько раз, пока… Пока Феску не решился попробовать изложить свои инженерные соображения по поводу задранных норм и прочих заводских безобразий в художественной форме. В школьные-то годы Феску показал склонность не только к естественным и точным наукам, но и к родной словесности: сочинения у него выходили просто замечательные! Но Империи литераторы не требовались, Империи требовались инженеры.

Проба удалась. Удачными вышли и ещё несколько коротеньких новелл на ту же тему: в меру злыми, в меру весёлыми и ехидными. Теперь всё это следовало куда-нибудь пристроить. И не просто так, а за денежку! Тик Феску был не из тех, кто работает «в стол» и задаром. Он проанализировал имперскую прессу, разузнал уровень гонораров… присвистнул. Оказывается, в Империи печатное слово ценилось едва ли не на уровне военно-промышленного заказа! Как в госпрессе, так и у частников. Соответственно и журналистско-литераторское сообщество было… тот ещё серпентарий (в своих разысканиях Феску так или иначе, а не миновал знакомств в этой среде). Феску мысленно возблагодарил судьбу и родную Империю за то, что они сделали из него инженера, а не писателя.

Для публикации своих новелл Феску отобрал несколько изданий-кандидатов. Все они были, что называется, из разряда бульварной прессы. Ну, в самом же деле! Не тащить же ему, никому не известному автору, свои опусы в главный имперский официоз «Правительственные известия» или в умеренно-оппозиционный «Вестник изящной словесности». Бульварные же листки… они хоть и считаются за самый низший сорт прессы, всё же имеют и свои преимущества. Раскупаются они, что называется, влёт. Рассчитаны на невзыскательного читателя. Более-менее постоянного авторского состава не имеют. Зато имеют приличный доход от рекламы. И, соответственно, гонорары: не совсем уж неприлично низкие, как во всяких-разных нелегальных изданиях-листовочках подпольных комитетов и движений… вполне нормальных размеров гонорары. Цензоры эти издания просматривают спустя рукава: ну, какая там может оказаться крамола?! То, что его новеллы — откровенная крамола или при желании может быть признана таковой, Тик Феску вполне осознавал.

Взялся печатать новеллы листок под названием «Наше — вам», неоднократно закрывавшийся властями и неизменно возобновляемый после неофициальных, но щедрых даров соответствующим чиновникам. Главный редактор (он же — и владелец) прочёл принесённое, глянул куда-то в потолок, помолчал… буркнул:

— Ещё есть?

— Надо — будут, — решительно ответил Феску.

— Надо, не надо… сколько Вы за это хотите? — редактор щёлкал костяшками счётов, не глядя на стоящего перед ним автора.

— Пятьсот, — ответил Феску. — Пятьсот — и никак не меньше.

— Двести, — с грозным видом произнёс редактор.

— Я же сказал, — Феску сгрёб принесённые рукописи со стола.

— Никак. Не. Меньше, - с расстановкой произнёс он, направляясь к двери. И сухо прибавил:

— Мне прекрасно известно, сколько Ваш листок обычно платит авторам. Даже новичкам вроде меня.

— Грабитель, - тяжело вздохнул редактор. Вытащил из кармана брюк пачку денег, отслюнил пять бумажек:

— Вот Ваши «никак не меньше», забирайте. И право на первую публикацию всего последующего!

— Идёт, — откликнулся Феску. Рукописи вернулись на стол, денежки перекочевали в карман инженерской тужурки.

— И, это… Вы, часом, не из «Друзей рабочих» будете? — перегнувшись через стол, пробубнил в лицо Тику редактор.

— А что, похож? — усмехнулся в ответ Тик. — Знаем мы их, этих «Друзей»… На пожертвования работяг — себе такие особняки отгрохали… нелегалы, называется! Тьфу.

— Может, маскируются? — предположил редактор. И тут же рассмеялся своим словам. Тик вежливо улыбнулся редакторской шутке. С тем и расстались.

Номера «Наше — вам» с новеллами Феску (под псевдонимом «В. Д.») раскупались влёт и ходили по рукам. Главный редактор даже подумывал об увеличении тиражей. На гонорары Тик втихую выменивал у барыг золотые монеты Империи (по грабительскому курсу подпольной золотовалютной биржи) и прятал тяжёлые жёлтенькие кругляши по разным укромным местам, только одному ему известным. Инженерскую свою лямку он, однако, исправно продолжал тянуть — и даже сделался своего рода знаменитостью в инженерской среде. Пока однажды некий бдительный цензор (видно, из молодых) не разглядел, наконец, в новеллах, печатаемых «Наше — вам», жуткую крамолу. Да ещё и в высокохудожественной форме изложенную! Был большой внутренний скандал. «Наше — вам», однако, решили на этот раз не закрывать. А дело по открывшейся крамоле — передали кому следует.

Те сработали не очень быстро, но жёстко. Лучше даже сказать — жестоко. Без особого шуму-гаму, не торопясь вычислили автора скандальных новелл, пришли брать. И первым делом — без лишних слов прострелили крамольнику руку. Левую. Были несколько удивлены реакцией задерживаемого на ранение: глубокий обморок. Наскоро перевязали рану, тщательно обыскали холостяцкую квартирку… ни-че-го компрометирующего не сыскали. Даже черновиков крамольных новелл! Всё-таки Тик Феску правила конспирации знал — и тщательно соблюдал.

Очнулся Тик уже в тюремном лазарете. Раненая рука невыносимо болела; хотелось орать и выть. Во всю глотку, от всей души. Спасительный обморок миновал — и не приходил; тут ты хоть заорись-завойся — толку не будет. Всё же Тик позволил себе негромко, но злобно взвыть. Это возымело некоторое действие: в камеру влетел охранник и ударил Тика резиновой дубинкой по раненой руке. Сильнейшая боль, обморок.

Потом пошли допросы. Дознатчики пытались выявить связи арестованного с революционным подпольем… безуспешно. Поскольку таких связей не существовало физически. Но на дознатчиков давили сверху — и они продолжали допросы, уже с пытками. Естественно, безрезультатно. И даже более чем: допрашиваемый просто-напросто терял сознание от боли. О чём дознаватели исправно докладывали начальству. Начальство в ответ требовало прекратить миндальничать с арестованным… вот тут Тику левую руку и оттяпали. В три приёма. Не миндальничая. И с тем же результатом. На этот раз начальство таки убедилось в бесперспективности дела. И подследственного Тика Феску попросту вышвырнули вон.

Вернувшись в разорённое жилище, Тик опустошил один из тайников. Денежки ушли на залечивание культи и на изготовление протеза. Увы, не функционального. Как объяснил Тику протезист, слишком глубоко оказались выжжены нервы, подключать функциональный протез было просто не к чему.

С работы Феску был, естественно, уволен с волчьим билетом; договор с «Наше — вам» оказался расторгнут. Из опубликованных новелл Тик подготовил было сборник «Записки инженера» — ни одно издательство Империи не взялось его выпустить. Сборник вышел небольшим тиражом за границей, в непризнанном государстве, именующем себя Побережьем. Тираж разошёлся влёт, было сделано несколько допечаток, дав Тику средства, чтобы съездить на то же Побережье в свадебное путешествие: супругой опального инженера стала ассистентка протезиста по имени Мёра. Чем привлёк её калека-крамольник, не имевший никаких жизненных перспектив кроме тюремной камеры или даже виселицы, она и сама понять не могла. Но так или иначе, а стала Мёра тётушкой Феску. И не прогадала: вернувшись в Империю, Тик открыл мастерскую. «Чиним всё» — ну, или почти всё: среди заказчиков Феску получил прозвище «инженер-золотая рука». За работу он брал недёшево, зато и делал всё на совесть. Заказов хватало, чтобы перебраться в пригород и не экономить на провизии и одежде, а также на оборудовании и инструменте для кое-каких исследований: в Империи как раз начались экспериментальные передачи с использованием вновь открытого влияния некоторых видов модулированного особым образом электромагнитного излучения на человеческие чувства и эмоции… у большинства. Но не у всех; супруги Феску оказались из меньшинства: у них эти сеансы вызывали лишь головную боль. Тику во время этих передач было особенно плохо: от невыносимой головной боли спасал обморок — но не дело же валяться в обмороке по полчаса в день. Тем более, если у тебя на столе в этот момент, скажем, плавится иридий для починки некоего приборчика… Надо было что-то со всем этим делать, но что?

Для начала Феску решил установить параметры этого боле-излучения: частоту, вид модуляции, форму модулированного сигнала, уровень мощности… Несколько мучительных часов сидения у экрана осциллографа — и вот оно! Ничего сверхъестественного, всё в рамках нормальной физики; дальнейшее для инженера Феску никаких особых затруднений не представляло. Собрать из радиохлама генератор сигнала той же формы, но в противофазе — задачка для студентов-второкурсников. И всё! Никакой больше вам головной боли. Тик ещё и автомат включения к своей «штуковине» приделал. Таким вот образом супруги Феску были избавлены от головных болей во время сеансов излучения раз и навсегда. Ну, разве что вне дома накроет если, но тут уж ничего не поделаешь, надо перетерпеть. Делиться конструкцией «штуковины» с кем бы то ни было Тик Феску пока не собирался, равно как и изготавливать её портативный вариант. Запатентовать такое всё равно не получится, скорее второй руки лишишься! Такая перспектива Тика совсем не устраивала.

Равным же образом не устраивали Тика Феску и попытки вербовки, как со стороны имперских спецслужб, так и со стороны р-р-революционного подполья. От спецслужбистов Тик отбивался относительно просто: с самым зверским видом тыкал им в наглые рожи протез. С господами подпольщиками всё было сложнее…

С некоторых пор постоянный клиент появился. Причем приходил он либо к самому открытию лавки, либо поздно вечером, перед самым закрытием. Был он, как говорится, без особых примет. Приносил разную мелочевку, но однажды принес три самоцвета - попросил их оправить. Два из них - аметист и изумруд, третий самоцвет он предложил в уплату. Когда Тик спросил, не краденые ли камни, он сказал "нет". Я, говорит, их честно откопал в отвалах шахты - все, что добыто в этих отвалах, считается собственностью добытчика. Пожаловался, что дочь пошла по рукам, а жена запила по этому поводу. Аметист пойдет жене, чтобы меньше пила, а изумруд дочери. Третий кристалл, который он предложил в уплату, был по виду просто кварц, хотя на самом деле оказался совсем не кварцем - тверже алмаза. Заказ был выполнен в срок и сдан заказчику. После этого, на другой день, подвалили пятеро клиентов. Четверо кавалеров и одна дама. Они принесли в починку разные вещи. У дамы, которая пришла первой, оказалась старая магнитола, которая не включалась. Магнитола была очень старая, тех времен, когда запись велась еще на проволоке. Неисправность была в том, что сгорел селеновый столб выпрямителя. Пришлось собирать что-то более современное, но в конце концов починить удалось. Дама была очень довольна, честно расплатилась. У ее кавалера в починке нуждались карманные старые часы с боем. Не работал как раз бой. Эта простейшая задача была решена очень быстро. У третьего в починке нуждался утюг - там перетерся провод. Тоже простейшая починка. У четвертого в починке нуждался чайник - у него сгорел, к сожалению, нагревательный элемент. Пришлось его менять - по счастью, запасной нагревательный элемент у Феску нашелся. Пятый достал кобуру в виде приклада и вытащил оттуда пистолет. На Земле подобные пистолеты назывались маузерами. Оказалось, что у "маузера" был поврежден боек. Феску аккуратно наварил его специальным сплавом и вернул хозяину. Пока он ремонтировал все это дело, за столом шли разговоры. Феску невольно слышал эти разговоры. Оказалось, что у него в мастерской собрался штаб так называемой Революционной армии народа и они обсуждали свои проблемы. Потом они ушли, но оставили записку, что в следующий раз они соберутся в кафе под названием "Сытный ужин" и что мастер Тик Феску приглашается на этот ужин. И в назначенный день и срок Тик Феску, уходя, впервые попрощался с женой. Так он и пришел в революцию. А дальше - это уже совсем другая история.

Целью было - написать фанфик про юность Вепря в стиле "Пламенных революционеров". Цель не совсем достигнута, но, по-моему, все равно интересно.

@темы: Фэндом, Вторичное творчество, Ссылки, Фанфики

---

Любопытно

[silent-gluk]

Бостонское издательство Academic Studies Press и Санкт-Петербургское издательство БиблиоРоссика совместно выпустили перевод на русский язык работы американской исследовательницы Ивонны Хауэлл "Апокалиптический реализм. Научная фантастика Аркадия и Бориса Стругацких".

18 мая, в 19:00 по московскому времени, Издатели проводят зум-презентацию этой книги.

Вход свободный. Регистрация по ссылке:
zoom.us/webinar/register/WN_uWkyIr2JQnCiRjW12Dw...

Участники конференции: Кевин Риз, автор монографии "Небесные картины ада: Фантастическая космология Стругацких", и Владимир Борисов, редактор сайта братьев Стругацких на "Русской фантастике".

Информация отсюда: bvi.livejournal.com/637372.html

@темы: Литературоведение, Хауэлл, Ссылки

---

Любопытно

[silent-gluk]

Отсюда: www.artstation.com/artwork/lx4wEe

Художник Sami Azaiez

International Institue
The International Institute for Extraterrestrial Cultures - A scientific organisation that legally studies artifacts from the Zone.

Международный Институт

Международный Институт Внеземных Культур - научная организация, которая законно изучает артефакты из Зоны.

@темы: Картинки, «Пикник на обочине», Вторичное творчество, Ссылки

---

Цурэновский сонет

[silent-gluk]

Автор - Марк Полыковский ( gazeta-licey.ru/author/markpolykovskij )

Отсюда: gazeta-licey.ru/culture/literature/94513-mark-p...

Венок сонетов.

4.

Как лист увядший, падает на душу
Поездка в выходные по грибы.
Садимся, словно баловни судьбы,
В наш «Запорожец» – тряскую каруцу,

Он всю дорогу нас трясёт как грушу,
Машина наша – транспорт голытьбы,
Колдобины и рытвины утюжу,
На колымаге, ставшей на дыбы.

В лесу под каждой ёлкой по грибу,
Жена гребёт в корзину, я гребу,
В багажник загружаем всё, кряхтя.

Прощай, до новых встреч, осенний лес!
Спешит домой усталый Геркулес,
Наш «Запорожец», жутко тарахтя.

@темы: Вторичное творчество, Сонет Цурэна, «Трудно быть богом», Ссылки

---

Любопытно

[silent-gluk]

Коллаж.

Художник Sami Azaiez

"Zone Resistant Suits
Zone Resistant Suits - designed and manufactured by the International Institute. Without a precise knowledge of the dangers that exist in the zone the Institute produced heavy suits to protect the wearer from a variety of risk factors."

"Спецкостюмы"

Спецкостюмы разработаны и изготовлены Международным институтом внеземных культур. Не зная точно, какие опасности существуют в Зоне, Институт разработал костюмы, чтобы защитить носителя от различных факторов риска".

Отсюда: www.artstation.com/artwork/NxmWBq

@темы: Картинки, «Пикник на обочине», Вторичное творчество, Ссылки

---

Цурэновский сонет

[silent-gluk]

Автор - Марк Полыковский ( gazeta-licey.ru/author/markpolykovskij )

Отсюда: gazeta-licey.ru/culture/literature/94513-mark-p...

Венок сонетов.

3.

Как лист увядший, падает на душу
Осенняя нахмуренность небес,
Ни лучик не прорвётся через тучу,
Не выйдешь ни с супругою, ни без,

И даже пса не выманишь наружу,
Он хоть дворняжка, всё же не балбес
И твёрдо знает про погоду сучью –
Не зря прошёл ускоренный ликбез.

О, милый край осенних непогод,
Я здесь давно, всё знаю наперёд,
Чтоб не озябнуть, приготовим пуншу

И скоротаем этот вечерок, –
Я напишу об этом пару строк.
Порывы ветра предвещают стужу…

@темы: Вторичное творчество, Сонет Цурэна, «Трудно быть богом», Ссылки

---

Любопытно

[silent-gluk]

Художник Sami Azaiez

"Zone Resistant Suits
Zone Resistant Suits - designed and manufactured by the International Institute. Without a precise knowledge of the dangers that exist in the zone the Institute produced heavy suits to protect the wearer from a variety of risk factors."

"Спецкостюмы"

Спецкостюмы разработаны и изготовлены Международным институтом внеземных культур. Не зная точно, какие опасности существуют в Зоне, Институт разработал костюмы, чтобы защитить носителя от различных факторов риска".

Отсюда: www.artstation.com/artwork/NxmWBq

@темы: Картинки, «Пикник на обочине», Вторичное творчество, Ссылки

---

Цурэновский сонет

[silent-gluk]

Автор - Марк Полыковский ( gazeta-licey.ru/author/markpolykovskij )

Отсюда: gazeta-licey.ru/culture/literature/94513-mark-p...

Венок сонетов.

2.

Как лист увядший, падает на душу
Почти забытый мерный плеск весла,
Нам с тестем ли не знать повадку щучью
Таиться в камышах, где нет числа

Подлещикам, плотвичкам, – этой чушью
Она питается. Преподнесла
Природа хищным щукам прорву, тучу
Всего, чтоб та, насытясь, доросла

До той поры, когда, попав к нам в сети,
Докажет, как прекрасно на рассвете
Рыбачить, что не зря часы прождя,

С добычей возвращаемся на дачу,
А за окном – пожалте, как на сдачу,
Привычно монотонный шум дождя.

@темы: Вторичное творчество, Сонет Цурэна, «Трудно быть богом», Ссылки

---

Любопытно

[silent-gluk]

Коллаж.



Отсюда: www.artstation.com/artwork/J9RNnZ

Художник Sami Azaiez

Zone Artifact
Zone Artifact - The International Institute named the artifact "Empty". A "Full Empty" is an even rarer object, identifiable by the blue, alien connection in between the two disks. The scientist Kiril A. Panov is an expert in alien artifacts and is fascinated by the empties.

"Артефакт из Зоны

Артефакт из Зоны - Международный институт назвал этот артефакт "пустышкой". "Полная "пустышка"" - еще более редкий предмет, характеризующийся синим чуждым соединением между двумя дисками. Ученый Кирилл А.Панов - специалист по инопланетным артефактам - заинтересован "пустышками"."

@темы: Картинки, «Пикник на обочине», Вторичное творчество, Ссылки

---

Цурэновский сонет

[silent-gluk]

Автор - Марк Полыковский ( gazeta-licey.ru/author/markpolykovskij )

Отсюда: gazeta-licey.ru/culture/literature/94513-mark-p...

Венок сонетов.

1.

Как лист увядший, падает на душу1
Осенний бледно-розовый закат,
Сосед горланит так, что вянут уши,
Один куплет пятнадцать раз подряд, –

Как расцветали яблони и груши2,
Потом, как тёмные курганы спят3, –
Сосед уже неделю бьёт баклуши,
Поскольку он районный депутат,

Партиец и внештатник КГБ,
И чемпион чего-то по стрельбе,
И морда набок, и мозги петушьи.

Когда он буен, – сущий сатана,
Но лишь уснёт, мгновенно тишина,
Как лист увядший, падает на душу.

1.Строка из прощального сонета, написанного поэтом Цурэном по прозвищу Правдивый, эпизодическим героем повести братьев Аркадия (1925 – 1991) и Бориса (1933 – 2012) Стругацких «Трудно быть богом» (1963), при отъезде из Арканара в воображаемом Мире Полудня. В повести приводится лишь одна его строка: «Как лист увядший падает на душу».

2. Строка из песни «Катюша» (1938) на стихи Михаила Исаковского (1900 – 1973) и музыку Матвея Блантера (1903 – 1990).

3) Аллюзия на песню «Спят курганы тёмные» (1939) на стихи Бориса Ласкина (1914 – 1983) и музыку Никиты Богословского (1913 – 2014).

@темы: Вторичное творчество, Сонет Цурэна, «Трудно быть богом», Ссылки

---

Любопытно

[silent-gluk]

Мировая война Бориса Стругацкого

Текст ~ Дмитрий Быков

#5 (20) май 2010 / 12:53 / 17.05.10

Отсюда: snob.ru/magazine/entry/18595/

Окончание.

• • •

Казалось бы, все понятно: мировоззрение абсолютно цельное, логичное и ясное. Можно соглашаться, можно спорить, можно даже негодовать – Борису Стругацкому, думаю, от этого ни холодно ни жарко.

Между тем проза Стругацких далеко не сводится к триаде «гуманизм, атеизм, либерализм». Больше того, она зачастую ей противоречит. Любимый герой Стругацких, что неоднократно признавали они сами, – не либеральный мыслитель Изя Кацман из «Града обреченного», а перевоспитанный тоталитарий Андрей Воронин, которого для неведомого Эксперимента забрали в Град непосредственно из середины тридцатых. Кацмана они любят, но несколько брезгливо. Он им не шибко приятен. А Ворониным они любуются. Получается что-то вроде знаменитого эпизода с Львом Толстым – мемуар об этом сохранил нам Сулержицкий1. Идут по Арбату Толстой с Сулером, навстречу двое красавцев-кавалергардов двухметрового роста и аполлонического сложения. Толстой, вглядываясь издали: «Ну что это такое, Левушка! Чистые животные, ничего человеческого, никаких духовных интересов...». Проходят они мимо, бряцая шпорами и саблями, и Толстой говорит: «Левушка! Какая прелесть, какое счастье – молодость, здоровье, сила! Все отдал бы, чтобы быть сейчас, как они...».

Все герои АБС – сильные люди с экстремальным опытом. И главный конфликт прозы самих Стругацких сводится, на мой взгляд, к противостоянию такого персонажа – назовем его Перевоспитанным Героем – и хорошего человека, сформированного теорией воспитания.

Такие герои – Перевоспитанный и Воспитанный, или, иными словами, Брутальный и Новый – встречаются у Стругацких лоб в лоб, в решительном противостоянии. Скажем, в раннем рассказе «Глубокий поиск», где океанолог Кондратьев, медный и стальной «памятник героическому прошлому», противостоит слабому, но по-человечески куда более понятному Белову. В «Гадких лебедях» этот конфликт решается уже куда сложнее: там человек войны – героический, грязный, добрый Банев – сталкивается со стерильным и беспощадным будущим, очень, кстати, интеллигентным и либеральным.

Наконец, в «Улитке на склоне» умные и женственные жрицы партеногенеза противостоят одинокому, заросшему и беспомощному Кандиду со скальпелем: грязная современность против чистого будущего, прошедшего не только химическую, но и биологическую, буквальную стерилизацию.

Хотят Стругацкие такого будущего? Нет. Их кредо в финале «Гадких лебедей» выражает Банев: «Не забыть бы мне вернуться».

• • •

Думаю, такая амбивалентность диктовалась отчасти тем, что работали они вдвоем и что при всей духовной близости, интеллектуальном равенстве и кровном родстве отношения в этом тандеме были не безоблачны. Аркадий Натанович был не только на восемь лет старше – он был, так сказать, брутальнее, круче, алкоголизированнее. Правда, Борис Натанович, которого старший соавтор в письмах иронически называл «Бледнопухлый брат мой», как раз значительно спортивнее и здоровее в смысле образа жизни – но думаю, что внутренний конфликт имел место, да Стругацкие и не скрывали этого никогда. Я бы определил это как конфликт ветерана с шестидесятником, хемингуэевца с пацифистом – шестидесятники тянулись к миру отцов и старших братьев, но одновременно отрицали его. (Отсюда, скажем, одиночество Окуджавы среди писателей военного поколения: многие фронтовики его терпеть не могли – именно за то, что среди шестидесятников он был своим.)

Военный опыт выковал великолепную генерацию, в каком-то смысле создал поколение сверхлюдей – это было и остается бесспорным. Вопрос в цене этого опыта, его издержках и альтернативах ему. Поисками этих альтернатив Стругацкие озабочены с самого начала. Но как-то выходит, что все другие пути хуже.

Как-то получается, что теория воспитания дает сбои, что в идиллическом Мире Полудня поселяется Комкон-2 – тайная полиция, не брезгующая сначала слежкой, а потом и убийством. Получается, что человека по-прежнему формирует боевой опыт, пусть даже это война на том же Саракше или на Гиганде. Воевавший, прошедший боевую обкатку в тяжелейших внеземных условиях прогрессор Лев Абалкин («Жук в муравейнике») лучше, чище, нравственнее тех, кто на Земле просчитывает его судьбу. И Максим Каммерер никогда не может до конца слиться с новой ролью комконовца – именно потому, что ему мешает диверсантский опыт времен «Обитаемого острова». Кто воевал – тот не крыса, нет у него шанса скрыситься. А у Воспитанных Людей, стерильных, правильных, этот шанс есть.

Об этом и «Хищные вещи века» – о том, что у светлого гражданина Мира Полудня нет внятного противоядия от кошмаров консюмеризма, потребления, праздности. Ему нечего предложить дивному новому миру. Этот мир сможет переубедить только война, до которой он и доживет в конце концов. Иначе получится «Второе нашествие марсиан» – страшная повесть о том, как люди разучились воевать, как сдались победителю на милость, продали человеческую неповторимую сущность (тогда не употребляли пошлого слова «суверенитет») за дешевый синий марсианский хлеб. Кстати, об этом же были «Жиды города Питера» – горькая констатация того факта, что навык сопротивления утрачен, что потребуется невероятной силы встряска для возвращения простейших базовых понятий. А иначе – необратимая деградация, описывать которую Борису Стругацкому выпало уже в одиночку. Проклятая Свинья Жизни, пожирающая талантливых и слабых людей в романе «Бессильные мира сего».

Самое страшное противоречие художественной Вселенной Стругацких заключается в том, что хороших людей по-прежнему формирует только война; что именно война является основным занятием этих хороших людей; что больше их взять неоткуда. А сама война при этом – дело срамное и смрадное, и первое побуждение всякого нормального человека – сбежать от нее. И про это «Попытка к бегству». Но сбежать некуда, потому что война будет везде. И тогда Саул Репнин хватает бластер и расстреливает Ход Вещей – которому, конечно, ничего не делается, но нельзя же просто стоять и смотреть, если ты человек.

• • •

У человечества нет другой возможности создать или сплотить общество, кроме как пережить пограничный опыт – одному для этого хватает школьной травли, другому нужна война или блокадное детство, третьему необходима миссия на другой планете.

Если же должен в мире Стругацких найтись герой, который хорош и без войны, то это новая ступень эволюции. И в последней книге трилогии, «Волны гасят ветер», эта новая ступень эволюции появляется. Она называется «людены». Проблема в том, что они в колоссальном меньшинстве и что среди людей им места нет. Едва эволюционировав, они обречены улетать.

Люден может избежать конфликта или просто не заметить его. Люден занят другими противостояниями – менее лобовыми и линейными. Людена не интересует самоутверждение – у него все есть с самого начала. Он совершенен. Он не жилец.

А живой человек в мире Стругацких обречен отправляться на войну. Он может до известного предела сообразовывать свои действия с Базовой Теорией и даже помнить о высокой миссии землянина, но кончается это так, как в повести про Румату Эсторского: «В общем... видно было, где он шел», – говорит друг-землянин. Видно – потому что след он за собой оставлял широкий и кровавый.

В гениальном – думаю, лучшем – фильме Германа, который озвучит же он когда-нибудь (фильм Алексея Германа «Трудно быть богом», съемки которого начались в 1999 году, сейчас идет процесс озвучания), Румата похож на святого не тогда, когда честно пытается прогрессорствовать, а тогда, когда мечом прорубает себе дорогу среди сплошного зла, среди его кишок и прочих зловонных внутренностей. Идет и бормочет под нос: «Спроси, где сердце у спрута и есть ли у спрута сердце». Это ощущение липкого зловония охватывает зрителя, доводит до тошноты, душит физически – и тут только война, никакого компромисса, никакого воспитания. Тут детский опыт столкновения с войной, который есть и у Германа, и у Стругацких. Это в крови.

И вот здесь – еще одна важная мысль Стругацких: ненавидеть и презирать войну может себе позволить тот, кто ее прошел. У других этого права нет. Вот почему во время встречи Виктора Банева с детьми, в этом нервном центре «Гадких лебедей», Банев прав, а умные дети глупы и неправы. Другой пример – из умной и недооцененной повести «Парень из преисподней». Там действует бойцовый кот Гаг, элитный гвардеец, которого идеальный землянин Корней Яшмаа пытался переделать в землянина и приспособить к миру. Как-то у него не очень это получилось. В «Парне из преисподней» буквально воплощен девиз Банева: «Не забыть бы мне вернуться». Гаг возвращается в свой ад. И повторяет: «Вот я и дома».

Собственно, так и Стругацкие: всякий раз, прикасаясь к теме войны, они возвращаются в свой ад. Им с детства ясно, что войны развязываются подонками; что война – это кровь и грязь, предательство генералов и гекатомбы рядовых. Но почему-то их любимые герои лепятся только из этого материала, который, впрочем, иногда – не слишком равноценно – заменяется космическими опасностями. Ведь природа, если вдуматься, еще бесчеловечнее и беспринципнее любого генерала (жаль, что этого не понимает Кэмерон. А вдруг понимает?).

«Ты должен сделать добро из зла, потому что больше его не из чего сделать» – эпиграф из Роберта Пенна Уоррена к «Пикнику на обочине», самой страшной книге Стругацких. Страшной не только потому, что там разгуливают ожившие мертвецы, тлеет ведьмин студень и скрипят мутанты. А потому, что она про это самое – про добро из зла и про то, что больше не из чего.

Это не так, неправильно, в это нельзя верить. Но пока этого никто не опроверг.

• • •

Есть, однако, некий компромисс. Философ и писатель Александр Секацкий – тоже петербуржец – ввел термин «воин блеска». От воина света или воина мрака воин блеска принципиально отличается тем, что сражается не за добро и зло, которые часто взаимозаменяемы, а за личное совершенство; сражается с собой и за себя, для достижения той самой высшей эволюционной ступени, которая у Стругацких называется «люденами», а еще раньше – «мутантами». Это тоже война, но подвиги тут заключаются не в убийстве, а в непрерывном и мучительном перерастании себя.

Воина света не интересует тьма или свет – его интересует блеск.

Обреченная война – вот тема Стругацких; битва, где против нас – все и ничего нельзя сделать. Вечеровский из повести «За миллиард лет до конца света» – вот самый убедительный воин блеска. Он ведет войну, но воюет не за генералиссимуса и не за Родину даже, а за природу человека, за человека как такового.

«Бог – в человеке, или его нет нигде», – сказал мне БНС в интервью 1992 года. Так военная мифология – прежде всего мифология Великой Отечественной войны – трансформируется у Стругацких в той же экзистенциальной плоскости, в которой, скажем, мифология чумы у Камю. Или, скажем, мифология партизанской войны у Василя Быкова.

Так государственная война за страну, власть, строй преобразуется в личную войну за человека.

Стругацкие так претворили опыт Второй мировой – в фантастике. Осталось дождаться того, кто сможет столь же убедительно сделать это в книге про реальную Великую Отечественную.

Возможно ли это? Пока не получилось, но в рамках прежних парадигм так не напишешь. Надо абстрагироваться от фашизма и коммунизма, от любых идеологий – и написать войну так, как писали всю жизнь Стругацкие. Но где взять сегодня такого писателя? Вся надежда на люденов.

Иногда мне кажется, что Борис Стругацкий как раз и превратился в такого людена, почему ему и нет места среди людей. Выиграл свою личную войну и самоустранился, и сейчас где-то очень далеко – хотя на самом деле в Петербурге – пишет новый роман.

Мне возразят, что ученики к нему по-прежнему приходят в гости. А я скажу: вы же не знаете, что он делает до и после того, как они уходят. Может, он временно превращается в человека, а потом опять развоплощается в людена, и тогда кто его опишет? Нет таких терминов. Очень немногим удавалось превратить бесчеловечную войну в сверхчеловечную, сделать из дикого государства, в котором живешь, оптимальную декорацию для личного самосовершенствования и роста. Кто это сделал – тому уже скучно рассказывать, как это бывает. Кому надо, и так пойдет следом – в частности, читая Стругацких.

Не знаю, что еще про него сказать. А, вспомнил! Он живет на улице Победы.

1 - Леопольд Сулержицкий, театральный деятель, режиссер, друг Л. Н. Толстого.

@темы: «Волны гасят ветер», «Жук в муравейнике», «За миллиард лет до конца света», Попытка к бегству, Улитка на склоне, Критика, «Пикник на обочине», Парень из преисподней, Б.Стругацкий, Второе нашествие марсиан, Бессильные мира сего, "Жиды города Питера...", «Гадкие лебеди», «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Хищные вещи века», , Глубокий поиск, Ссылки

---

Любопытно

[silent-gluk]

Мировая война Бориса Стругацкого

Текст ~ Дмитрий Быков

#5 (20) май 2010 / 12:53 / 17.05.10

Отсюда: snob.ru/magazine/entry/18595/

В книгах Стругацких всегда идет война. В прошлом или настоящем, в земной или иной цивилизации, именно она определяет судьбы и характеры героев. Почти двадцать лет, прошедшие после смерти Аркадия Стругацкого, младший из братьев, Борис, продолжает эту линию уже в своей, все более и более сложной прозе. При этом сам Борис Стругацкий менее всего склонен романтизировать войну. Возможно, поэтому так редко и скупо говорит от собственного имени о мифах, ветеранах, зэках, смершевцах и о своей ненависти к войне.

Главные советские и постсоветские военные писатели – Стругацкие. Почти никогда не изображая войну напрямую, они ВСЕГДА занимались беспрерывным ее осмыслением и изживанием ее опыта. Бесконечные войны в прозе Стругацких – на Сауле, на Саракше, на Земле – больше всего похожи на игры в войну книжных послевоенных детей на ленинградском пустыре 1946 года, среди осколков, воронок и сгоревших бревен.

Этой военной прозой сформировано уже несколько поколений, навсегда запомнивших, включивших в свой лексикон: «Налей мне вина, Хайра, труполюб, и согрей постель, я сегодня весел!», «“Варенья, и быстро”, – неприятным голосом сказал Хайра», «Великий и могучий Утес с ногой на небе и на земле».

Это входило в кровь немедленно – но не только потому, что было хорошо, а потому, что Стругацкие транслировали атмосферу тревоги, в которой мы жили. Советский Союз был довольно напряженным местом, в нем все время чего-то боялись, война витала в воздухе. Потом из теплицы выпустили воздух – а может, впустили, не знаю, но атмосфера утратилась. А тогда этой атмосфере соответствовали немногие – в первую очередь Стругацкие, у которых непрерывно воевали, или вспоминали войну, или ждали ее. Но мало кто при этом так ненавидит войну, как Стругацкие, мало кто наговорил столько резкостей о советском милитаризированном сознании, о подчинении всего советского (а в последние годы – и российского) социума мобилизационным доктринам и о привычке развязывать войны, чтобы тем вернее все на них списать.

Отрицательные герои Стругацких – часто генералы или представители спецслужб, опять-таки военизированных. А между тем все их положительные герои родом из войны и могут лишь мечтать о тех прекрасных временах, когда формирование Человека Воспитанного (важный для Стругацких термин, созданный по аналогии со, скажем, человеком разумным или человеком играющим; технический прогресс как таковой, без участия человека воспитанного не имеет смысла и не принесет человечеству счастья) будет возможно без подобных экстремальных инициаций.

Противоречие это, конечно, осознается скорее читателем, чем автором. Борис Стругацкий, который ныне героически представительствует за себя и брата, внутренне абсолютно последователен, когда развенчивает военную мифологию. А его поклонники, выросшие на их с братом классической прозе, кричат о своем разочаровании и признаются в блогах – не без публичной экзальтации, естественно, – что АБС для них более не существуют.

Я их не одобряю, этих поклонников, конечно. Но понять генезис этих ощущений могу.

• • •

Хотя вообще-то с Борисом Натановичем Стругацким мало что понятно. Он персонаж загадочный.

Говорю «персонаж», потому что не совсем понимаю, о чем говорю – о человеке ли или о той предсказанной им вместе с братом следующей ступени эволюции.

Борису Стругацкому только что исполнилось семьдесят семь лет. На людях не появляется принципиально, даже на церемонию присуждения литературной премии АБС – ее всегда вручают 21 июня, этот день равноудален от дней рождения А. и Б. Стругацких – присылает поздравление, и только. Семинар фантастов, которым он руководит с середины семидесятых и который считается инкубатором гениев, продолжает функционировать, но собирается у него дома, и посторонние туда не допускаются. Все интервью – исключительно в режиме онлайн.

Я из тех немногих счастливцев, кто видел Стругацкого живьем и удостаивался даже крепкого сухого спортивного рукопожатия, а также разговора. Плотность и скорость этого разговора, а также причудливость мысли укрепили меня в убеждении, что тут мы имеем дело с чем-то до конца не познанным (помните – «профессионал, да еще из лучших, наверное, – мне приходилось прилагать изрядные усилия, чтобы удерживать его в своем темпе восприятия», – как говорит Максим Каммерер о Льве Абалкине в повести «Жук в муравейнике»?).

Однажды он мне сказал (не подчеркиваю своей близости к нему, разговор был общий):

– Мы выросли в убеждении, что человек ест, чтобы работать. А что если это не так?

– Вы серьезно?

– Абсолютно. Это вполне может быть наоборот.

Далее он развил мысль о том, что самоценность работы вполне может быть пережитком, а прекрасное безделье по-своему выглядит даже более творческим состоянием; и о том, что работа отвлекает человека от подлинных проблем, как производственный роман уводил от жизни, а не приводил к ней. Никто из героев русской классики не работает, и не сказать, чтобы от этого мы любили ее меньше. Более того, в Библии труд сделан проклятием человека, а не смыслом его жизни. В другой раз он озадачил меня еще больше, сказав, что терпимость проявляется не в отношении к хорошему, а в отношении к неприятному. Надо уметь терпеть неприятное, не отказывая ему в праве на существование. И эта простая на первый взгляд мысль заставила меня пересмотреть большинство моих тогдашних иерархий. Речь, как сейчас помню, шла о «Флоре», хиппиобразном движении из романа «Отягощенные злом». Я удивлялся: почему оселком для испытания окружающих избрана именно «Флора», слабая, вонючая, вредоносная? Он объяснил.

И про жизнь свою, и про творческий метод, и про эволюцию мировоззрения БНС высказывается фрагментарно и неохотно, как всякий интроверт. Мы очень мало знаем, а хорошо бы разобраться: что же сформировало его, и какую роль сыграла в этом война?

• • •

То есть мы знаем, что из блокадного города его увезли только в 1943 году, что он остался там с матерью, а Аркадий с отцом, находившимся на последней стадии истощения и вскоре умершим, уехали раньше – зимой сорок второго. Знаем, что ненависть к войне и разговорам о ее святости сидела в обоих братьях прочно. Самым сильным своим киновпечатлением они долго считали фильм Стэнли Крамера «На берегу» – антиутопию 1959 года по роману Невила Шюта про то, как ядерная война съела мир и смертоносное радиоактивное облако приближается к Австралии; там теперь гнездятся остатки человечества и предаются кто оргиям, кто романтической любви, кто диким автогонкам со смертельным исходом.

С закрытого показа этого фильма братья вышли, проклиная всех генералов. Но тут и кроется первое противоречие: из этого впечатления вырос не антивоенный роман, а гениальная «Далекая Радуга», финал которой – обреченная планета с тысячами не успевших спастись – поражает не ужасом, а счастьем. Вот пляж, вот море, вот четверо плывут к горизонту, неся на спинах пятого, который играет на банджо и поет: «Ты, не склоняя головы, смотрела в прорезь синевы и продолжала путь». Вот композитор играет на рояле, а рядом табличка: «Далекая Радуга. Соч. последнее, неоконч.». Вот Горбовский лежит на берегу – впервые можно спокойно лежать, некуда бежать. Сейчас придет Волна и всех накроет. То есть из ужаса, из предсмертия, из глобальной катастрофы (война это или нечто техногенное – какая теперь разница) сделалось счастье.

Выходило, во-первых, что без войны нет доступа к тем высшим эмоциям, к числу которых, безусловно, принадлежит счастье безнадежности, братство обреченных, высшее понимание человечности (на Радуге остались ведь только те, кто добровольно пожертвовал эвакуацией – ради детей, ради научных данных…). А во-вторых, что только люди, сформированные пограничным опытом, способны вести себя прилично, а в мирном обществе этого опыта взять негде. Поэтому, скажем, рационально мыслящие и прекрасно воспитанные персонажи пасовали у Стругацких всегда, в том числе на Радуге, а те, в ком угадывались ветераны земных или космических битв, жертвовали собой красиво и весело, как любимый их сквозной персонаж Горбовский.

Относительно Аркадия Натановича кое-что понятно: после училища военных переводчиков он служил на Дальнем Востоке двенадцать лет, армейская тема входила непременной составляющей во все его сольные сочинения и почти во все главные общие книги. Относительно Бориса Натановича все опять тайна.

Объективно и полно говорить про Стругацкого может тот, кто умнее его, а я таких людей пока не видел. Есть впечатления внешние: Стругацкий весьма высок ростом (хоть и ниже почти двухметрового брата), широкоплеч, круглоголов, обладает тонким ртом, сложенным в едкую ироническую улыбку, и носит сильные толстые очки. Он дружит с узким кругом людей, причем весьма неожиданных – это не коллеги-писатели и не коллеги-ученые. Интересы его разнообразны, а память абсолютна. По первому образованию он звездный астроном и неплохо разбирается в астрофизике до сих пор, хотя строго научной фантастики Стругацкие никогда не писали.

Кроме того, он один из самых известных и осведомленных филателистов Ленинграда, ныне Петербурга. О всякого рода отпечатках, зубцах и водяных знаках он знает не меньше, чем о звездах, и говорит на эту тему охотнее, чем о литературе, но мало кто способен поддержать такой разговор. Помимо всего этого, он прекрасно осведомлен о компьютерных симуляторах боевых действий и в какую-нибудь танковую войнушку способен рубиться ночь напролет, несмотря на большой жизненный опыт и вообще взрослость.

Но все эти вещи, сугубо внешние, ничего в Стругацком не приоткроют.

Отношение же его к ближнему кругу, прежде всего к ученикам, являет собою загадку или, по крайней мере, противоречие: внешне это отношение очень корректное, но прохладное. Внутри, под этой корректностью тлеет жар, как под золой, потому что Стругацкий очень любит талант во всех его проявлениях и с горячей заинтересованностью следит за всеми, кого заприметил. Но любовь имеет характер требовательный и стимулирующий, внешне никак не проявляющийся: Стругацкий умеет требовать с тех, кого любит, и сроду ни с кем не сюсюкал. Все это с редкой откровенностью и даже самоедством описано в «Бессильных мира сего» – вероятно, самом откровенном его романе. Там много страшных сцен, даже больше, пожалуй, чем в «Пикнике», и есть довольно рискованная идея: без прямого насилия над человеческой личностью – насилия иногда самого буквального, с применением пыточного арсенала – Человека Воспитанного не получишь. Потому что, если человек не движется вперед, он не стоит на месте, а откатывается назад. Его тащит вниз Проклятая Свинья Жизни.

Так что с учениками Стругацкий, подобно своему Агре, не только жёсток, но при необходимости и жесток. Иначе бы из Бориса Штерна, Вячеслава Рыбакова, Андрея Измайлова и двух десятков других ничего особенного не вышло. А из них вышло превосходное поколение, у которого уже мы, рожденные в конце шестидесятых – начале семидесятых, научились понимать, что к чему. Откуда в пацифисте не то чтобы преклонение перед насилием, а столь страстная вера в то, что без него не обойдется? А очень просто: он сознает инерционность человеческой природы. И если эту природу не подхлестывать – Проклятая Свинья тут как тут. Чтобы один из героев «Бессильных» – реально бессильных, утративших дар, зажиревших – начал наконец действовать по максимуму, разворачивая историю человечества силой ума, его приходится не только напугать до смерти, но и… да, пытать, дробить пальцы. Наставник об этом знает. Наставник это инициировал. И это сработало. А что еще делать, когда «совершенно нет времени»? – этой фразой заканчивается роман.

Мне кажется, Стругацкого сформировал эпизод, описанный в «Поиске предназначения» – великом автобиографическом (по крайней мере, в первых главах) романе. Там мальчика во время блокады преследует людоед. Сильно подозреваю, что все это так и было. Людоеда потом случайно убил осколок, и мальчик смог спрятаться в родном подъезде. И еще одна деталь, которая на Стругацкого повлияла, – он упомянул ее однажды в онлайновом интервью: самой вкусной вещью в своей жизни он назвал ледяной каменный мятный пряник, полученный на новый, 1942 год.

Так война с ее кошмаром объяснила Борису Стругацкому, что может быть всё. Те вещи, которых он насмотрелся в блокадном Ленинграде, сильно раздвигают границы воображения.

Так война доказала ему, что любое выживание есть чудо, а стало быть, свидетельство о призвании. И одна из главных тем Стругацких – может ли человек это свое призвание отменить? Стругацкий полагает, что отменить его нельзя и потому надо по мере сил ему следовать. Пока следуешь – будешь храним, потому что нужен. Это истинно военный императив, в мирном обществе такого не сформулируешь.

И еще одно. Война научила его тому абсолютному минимализму в смысле потребностей, той фантастической, стальной выносливости, которая делает воином и его самого. Это позволяет ему не отвлекаться на болезни и возраст и ежедневно, хоть небольшими порциями, писать – делать то главное, что он умеет лучше всего. Никто и никогда не знает, что он пишет. Все это не мешает, а, напротив, способствует его славе и почти всеобщему пиетету. Покачнула этот пиетет и расколола поклонников именно война.

• • •

Буча началась, когда Борис Стругацкий, отвечая на вопросы «Новой газеты», написал:

«Память о Великой Отечественной стала святыней. Не существует более ни понятия “правда о войне”, ни понятия об “искажении исторической истины”. Есть понятие “оскорбления святыни”. И такое же отношение стремятся создать ко всей истории советского периода. Это уже не история, это, по сути, религия. Библия Войны написана, и апокриф о предателе-генерале Власове в нее внесен. Все. Не вырубишь топором. Но с точки зрения “атеиста” нет здесь и не может быть ни простоты, ни однозначности. И генерал Власов – сложное явление истории, не проще Иосифа Флавия или Александра Невского; и ветераны – совершенно особая социальная группа, члены которой, как правило, различны между собой в гораздо большей степени, чем сходны».

Эта точка зрения породила шквал полемики (не говоря уже про обвинения в адрес самого БНС, опять попавшего в нерв). Грех сказать, я и сам поймал себя на некотором, не скажу непонимании, но внутреннем протесте. Усугубилось это чувство просмотром «Аватара», за рецензию на который мне уже досталось с либеральной стороны. Я там усомнился в добродетельности героя, с такой легкостью перебегающего на чужую сторону от своей, пусть даже во всем неправой. Я впервые задумался о том, каким будет демифологизированное сознание – сознание, которое научится обходиться без мифов. Да, память о войне стала святыней. Да, это мешает выяснить правду. Но что делать обществу, у которого других святынь нет? И может ли оно быть обществом, если у него нет святынь?

Со всем этим я осмелился обратиться к самому Борису Стругацкому. Интервью, как всегда, велось путем взаимной переписки. Ответы он предпочитает формулировать письменно, с научной строгостью, характерной для физиков вообще и астрономов в частности.

– Может, миф не так уж страшен? Он лежит как-никак в основе каждой нации...

– На мой взгляд, ничего дурного в мифах нет. Это, по сути, общенародное творчество – тщательно отредактированная тысячами независимых редакторов, отшлифованная тысячами сугубо эмоциональных и личных прикосновений, беллетризованная история, так сказать, история рукотворная, тщательно сбалансированная по части сочетания реальных фактов и народной фантазии. В мифе есть выдумка, но нет вранья, что и делает его таким привлекательным и даже значительным. Хуже, когда редактируют, шлифуют и беллетризуют историю хорошо оплачиваемые специалисты по идеологической обработке, занимающиеся этим делом по заданию начальства и в соответствии с указаниями, спущенными «сверху». Тогда получается «миф с заранее заданными параметрами», не бескорыстный полет фантазии, а враньё. Собственно, и не миф уже, а фальсификация истории. «Освобождение братских народов…», «подвиг двадцати восьми героев-панфиловцев», «велика Россия, а отступать некуда…», «Жуков – гениальный полководец», «Сталин – еще более гениальный полководец», «освобождение Европы»… И все, что противоречит этому мифу (архивные документы, свидетельства очевидцев, обыкновенная логика), объявляется очернительством, дегтемазанием и как раз фальсификацией. Это растление истории, эта демагогия, рассчитанная на невежество и абсолютное обнищание духом, преподносится как истина в последней инстанции. Это уже не создание Мифа, это его огосударствление, «идолизация», превращение в орудие пропаганды.

Великую Отечественную я всегда помню потому, что она была частью моей жизни, притом значительной. Воспринимать ее как святыню я не умею. Я вообще не религиозен.

– Но именно тревога по случаю возможной новой мировой войны породила великие фильмы и романы – фильм Крамера «На берегу» и вдохновленную им вашу «Далекую Радугу».

– «Перчику ему в жизнь! Перчику!..» Это у Чехова, кажется. Нет, я решительно против спецсредств, возбуждающих творческие процессы. Жизнь, ей-богу, и так исполнена всевозможных «стимуляторов»: несчастная любовь, мучения комплекса неполноценности, одиночество, предательства друзей, смерть близких, внезапные успехи, внезапные поражения… Неужели для успешного творчества нужны еще и военные угрозы, войны, власть жлобов, цензура, религиозные страсти? По-моему, никаких разумных аргументов в пользу такого рода неестественностей не существует. Говорят, есть люди, которые скучают без войны, без ха-арошей драки, без скандалов вообще. Господь с ними. Пусть идут в ОМОН. Или в наемники.

(Все это, разумеется, голос Стругацкого-человека. Стругацкие-писатели в жизни то и дело нарывались на неприятности, иногда вполне сознательно – просто потому, что не могли остановиться. Может быть, субъективно им все это было куда как противно, но именно из этих противностей – из творческого их преодоления – получились в конце концов «Сказка о тройке», и «За миллиард лет до конца света», и «Хромая судьба». Они бы, конечно, придумали не хуже, обошлись бы без личного опыта – но, боюсь, без личного опыта не было бы той ненависти, того едкого, кисло-горько-соленого тона, того порохового дыма. Не в цензуре было дело, она им только мешала, отравив самые плодотворные годы, – но общая советская атмосфера не могла не отразиться в их сочинениях, и страшная напряженность этой жизни обеспечила динамику их текстов. Конечно, «стимуляторы» вроде любви, смерти и творческих мук вполне достаточны… и все-таки советский мир с его силовыми линиями был весьма мощным полем, рождавшим удивительные тексты; не знаю, чем это можно заменить.)

– Есть ли в российской истории события более значимые и более притягательные для вас, нежели Великая Отечественная война?

– Сколько угодно. Рождение Пушкина, например. Или освобождение крестьян.

– Вы наверняка знали многих ветеранов – и многих лагерных сидельцев. Что у них общего? Действительно ли ветераны – люди особой породы?

– Я знавал сравнительно немногих ветеранов, но все они, без исключения, были вояки – отнюдь не «герои штабов и продскладов», а те самые, «что поползали»: сержант-минометчик, сержант-артиллерист (оба – из рядовых), капитан пехоты, генерал-майор (начинавший в финскую взводным и кончивший в Тюрингии командиром дивизии)… Очень разные люди, очень разные судьбы, всё очень разное у них, но все как один не любят рассказывать собственно о военных действиях (всё больше о бабах, о выпивке, о трофеях, о столкновениях с начальством), терпеть не могут СМЕРШ, а на прямые вопросы о войне отвечают уклончиво, норовят свернуть на что-нибудь забавное. И зэки бывшие (с ними я встречался меньше) очень в этом на них похожи: ни слова внятного о лагерях и масса забавных баек про лагерное начальство. А уж о крутой ненависти к «органам» и говорить нечего: слова доброго не найдут. Вояки, пусть изредка, но все-таки отметят какого-нибудь смершевца, что «подлец был большой, но не трус», а зэки – нет, у них ненависть чистая, беспримесная, непрощающая.

– Как вы оцениваете вклад Сталина в Победу? Сегодня многие повторяют, что без него война не была бы выиграна.

– Сталин и начальство много сделали для того, чтобы эта война вообще началась и чтобы началась сокрушительными поражениями. В 1933-м Сталин приказал немецким коммунистам выступать не против нацистов, а против ненавистных социал-демократов. Этот приказ, вне всякого сомнения, способствовал победе Гитлера на выборах и воцарению в Германии нацизма. Сталин совершенно не разобрался в политической ситуации середины тридцатых, не понял, кто главный враг, а кто возможный союзник, стратегия, которую он избрал, поставила СССР и всю Европу на грань катастрофы. В 1939-м он благословил (договором Молотова-Риббентропа) Гитлера на начало масштабной войны в Европе. В конце тридцатых Сталин уничтожил ВЕСЬ старший командный состав РККА, обусловив этим военный кошмар 1941 года. Сталин бездарно прохлопал начало войны: он намеревался начать ее сам и, по сути, ничего не предпринял для подготовки к немецкому превентивному удару. Сталин сделал все, чтобы кровопускание, учиненное советскому народу, было максимальным. Средства, к которым он прибегнул (защищая свою жизнь и свою власть прежде всего), были безгранично жестоки и бесчеловечны – он это умел, и он это предпочитал. Народ оказался между двумя жерновами. Впереди – чужаки, оккупанты, фашисты, за спиной – НКВД, СМЕРШ, заградотряды. Создание такой ситуации – заслуга Сталина. Только так он умел расплачиваться за собственные ошибки. «Бабы новых нарожают» – эти слова ему приписывают; вполне возможно, он так говорил. И наверняка он так думал. Завалить трупами дорогу к победе – только так он умел и предпочитал. Война была выиграна, конечно, не вопреки Сталину. Сталин свою роль сыграл – роль тирана, роль безжалостного руководителя, и правы те люди, которые считают, что без главнокомандования Сталина войну, может быть, пришлось бы проиграть. Да только они не желают помнить, что без главнокомандования Сталина войны и вовсе могло не быть или это было бы совсем другое столкновение – между тоталитарным монстром и союзом демократических государств.

– Самойлов признавался: «Я б хотел быть маркитантом при огромном свежем войске» – при том что сам был боевым офицером. Вы себя как-то видите на войне?

– Не спрашивайте. С моими очками, с моим прирожденным пацифизмом, с моим отвращением к любому подчинению… Душераздирающее зрелище.

Продолжение следует.

@темы: Публицистика, «Жук в муравейнике», «Далёкая Радуга», «За миллиард лет до конца света», Сказка о Тройке, «Пикник на обочине», Б.Стругацкий, Бессильные мира сего, «Хромая судьба», Отягощенные злом или Сорок лет спустя, Интервью

---

Вчера...

[silent-gluk]

6 мая 1901 года, то есть ровно 120 лет назад, в городке Середина-Буда нынешней Сумской области Украины родилась Александра Ивановна Стругацкая, в девичестве - Литвинчёва.
Мама Братьев Стругацких.



Отсюда: vk.com/wall-10272_13849

@темы: Даты, Фотографии, Семья, Ссылки

---

Любопытно

[silent-gluk]

Отсюда: www.artstation.com/artwork/J9RNnZ

Художник Sami Azaiez

Zone Artifact
Zone Artifact - The International Institute named the artifact "Empty". A "Full Empty" is an even rarer object, identifiable by the blue, alien connection in between the two disks. The scientist Kiril A. Panov is an expert in alien artifacts and is fascinated by the empties.

"Артефакт из Зоны

Артефакт из Зоны - Международный институт назвал этот артефакт "пустышкой". "Полная "пустышка"" - еще более редкий предмет, характеризующийся синим чуждым соединением между двумя дисками. Ученый Кирилл А.Панов - специалист по инопланетным артефактам - заинтересован "пустышками"."

@темы: Картинки, «Пикник на обочине», Вторичное творчество, Ссылки

---

Цурэновский сонет

[silent-gluk]

Автор - Марк Полыковский ( gazeta-licey.ru/author/markpolykovskij )

Отсюда: gazeta-licey.ru/culture/literature/94513-mark-p...

10.

Как, лист увядший, падает на душу?
Ты видишь, над поверхностью пруда
Он кру́жит, отраженья не наруша
Подлунных сосен, дальняя звезда

Мне что-то шепчет, намекая, сдюжу
В краю, куда не ходят поезда,
И если в том краю вдруг занедужу,
Мир предков не покину никогда.

Хотя не здесь я рос, не здесь был молод,
Я полюбил тебя, мой белый город,
Когда мы врозь, спешу к тебе, Ашдод,

Но помню о шуршанье листопада,
Грусть об аллеях городского сада
Во мне живёт, пока ещё живёт…

08.08.2020

@темы: Вторичное творчество, Сонет Цурэна, «Трудно быть богом», Ссылки

---

Любопытно

[silent-gluk]

Вход в зону
Организация Объединенных Наций построила стену вокруг Зоны и защитила город «Хармонт» от опасностей, которые в ней таятся.

Отсюда: vk.com/wall-160755622_871 , www.artstation.com/artwork/5XVydz

@темы: Картинки, «Пикник на обочине», Вторичное творчество, Ссылки

---

Цурэновский сонет

[silent-gluk]

Автор - Марк Полыковский ( gazeta-licey.ru/author/markpolykovskij )

Отсюда: gazeta-licey.ru/culture/literature/94513-mark-p...

9.

Как лист увядший, падает на душу
Вид людной площади в базарный день:
Мясник с подручным тащат бычью тушу,
Ямщик с цигаркою в картузе набекрень

Ждёт рынок обходящего чинушу,
К несчастью, глаз перекосил ячмень,
Не то бы навестил вдову Марфушу, –
И к чёрту вечную её мигрень.

На площади базарной жизнь течёт,
Кто б ни был ты, она представит счёт,
В котором дебет с кредитом сойдутся,

И как ты ни пришпоривай коней,
Поймёшь, что нет таких базарных дней,
Чтоб каждый не был полон безрассудства.

08.08.2020

@темы: Вторичное творчество, Сонет Цурэна, «Трудно быть богом», Ссылки

---

Любопытно

[silent-gluk]

Пригороды
Инопланетное судно принесло на Землю инвазивные виды, которые бесконтрольно распространяются в пригородах и зоне.

("Галоша" какая-то странная...)

Отсюда: www.artstation.com/artwork/PoKQ2o и vk.com/wall-160755622_873

@темы: Картинки, «Пикник на обочине», Вторичное творчество, Ссылки

---

Цурэновский сонет

[silent-gluk]

Автор - Марк Полыковский ( gazeta-licey.ru/author/markpolykovskij )

Отсюда: gazeta-licey.ru/culture/literature/94513-mark-p...

8.

Как лист увядший, падает на душу
Куда-то вдаль летящих облаков
Унылый шлейф. Так караван верблюжий
Размеренно скользит в стране песков

И исчезает за пределом суши…
Мираж воздушных замков, пустяков,
Реальных или призрачных оков –
Всё это, мне не нужное, разрушу,

Оно мне в новой жизни ни к чему.
А впрочем, разделяя свет и тьму,
Добьюсь ли я на склоне дней успеха?

Пусть ветер жизни гонит облака,
Я не спешу в иную даль пока, –
Зане не ведаю, где веха, где прореха…

06.08.2020

@темы: Вторичное творчество, Сонет Цурэна, «Трудно быть богом», Ссылки