разрешение на размещение получено
31.01.2009 в 23:50
Пишет klyment-Alex: Die Leere, или До Мирового Света (пишется) - обоновлен 31.01В предыдущую тему не лезет.
Название: Die Leere, или До Мирового Света (рабочее)
Автор: Klyment-Alex
Фэндом: "Обитаемый остров", роман. Пользовался вариантом в редакции Бориса Стругацкого 1992 г.
Пейринг: никто и ни с кем, кроме второстепенных. Однако смарм Мак/Гай.
Рейтинг: PG за насилие и общее уныние. Секса нет, как в Союзе.
Дисклэймер: герои принадлежат Стругацким и народу. Саракш принадлежит Вселенной. Я просто пишу фики.
Коротко о: АU. Гай жив, Центр взорван, Сикорски круглоглаз – надо жить дальше. Верь, что все будет хорошо, если еще можешь верить кому-либо и во что-либо.
Альтернатива только в том, что товарищ Гаал не погиб. Остальное - канон.
К читателю: Граждане! Критикуйте, поправляйте, буду рад. Особенно по части немецкого (я-то английский учил).
Статус: пишется
Части 0-2
Часть 3. Твердь словно услышала, сомкнуласьТвердь словно услышала, сомкнулась и через четверть часа отжала последние капли. Гай вздохнул, поскреб затылок, положил недочитанную сводку. Остановился на статистике самоубийств, которых в последнее время развелось какое-то сумасшедшее количество. Обидно. Зачем прощаться с жизнью сейчас? Мак говорит, все худшее уже позади.
Но вот у кого-то нет ни Мака, ни института, полного загорелых и белозубых, ни кого-нибудь, даже отдаленно похожего на них. И тогда только вешаться впору.
Одна действительно оказалась – загорелая. Их было трое, две девушки и парень с облупленным носом. Загорелая, светлая с мальчишеской стрижкой и облупленный с детским обиженным ртом. Гай оглядел их с ног до головы, потом с головы до ног, хмыкнул и представился. Все трое повскакивали из-за столов, заявили, что они очень, очень рады, что наконец-то их услышали, что прямо-таки не терпится окунуться в живую языковую среду, много ли услышишь в четырех стенах? Гай с сомнением подтвердил: немного.
Говорили все трое без акцента, и, если не прислушиваться, сошли бы за местных. Выговор только ненормально старательный, и предложения строят слишком правильно, как с учебником беседуешь. Ну да неудивительно, по книгам же учили.
Местообитание структуральных лингвистов, большой кабинет на третьем, рядом со статистиками, был запружен книгами даже больше, чем библиотека Мака (Гай не думал, что это возможно). И припорошен сверху бобинами с магнитными лентами. И газетами по стенам обвешан так густо, что не видно обоев.
Он предупредил их, что в городе небезопасно, преступность, воздушные тревоги, полиция хватает кого попало. Лингвисты то ли смелые попались, то ли придурковатые (что скорее всего), заявили, мол, им все нипочем.
Гай хмыкнул вторично. Нипочем все было его ребятам. Его.
В бытность свою капралом он откровенно наслаждался (и отдавал себе в этом отчет) порядком, который царил в его секции. Какие парни! Были, да… Где-то они сейчас, ладные молодцы-гвардейцы, над которыми Мак торчал темной, покрытой олифой жердиной? На побережье, поди, топят субмарины – сейчас в основном туда отправляют, на хонтийской границе стало поспокойнее.
Не гвардейцы, но тоже очень неплохо. Вскочили, побросали кости (за уши оттаскаю, если играют на деньги!), вытянулись в шеренгу по росту. Лингвисты смотрели из-за Гаева плеча с детским восхищением.
Странник благоволил Гаю, по крайней мере, в этом вопросе. Непонятно, почему (трепло Мак наболтал, очевидно), но расположение его чувствовалось, и у бывшего капрала появился небольшой штат подчиненных. Пятеро. Кто из полиции, кто из других ведомств, один даже из Департамента общественного здоровья, и ни одного гвардейца. Дисциплину, тем не менее, внедрить получилось довольно быстро, господа помощники господина инспектора знали свое место и понимали, что такое приказ. Глаза не таращат… и ладно, тут не принято.
Строго говоря, строиться было не принято тоже, но Гай решил по-своему. Мак пожимал плечами и говорил, мол, «nicht verstehen», а Странник однажды высказался в том смысле, что институт – организация в большей степени гражданская, и не надо перебарщивать. Но он только делал вид, что недоволен, Гай видел угоду в зеленущих блюдцах, и притворился, что внял и принял к сведению.
Господин инспектор со своими ребятами выполняли поручения разные, не всегда кристально чистые и редко – абсолютно безопасные. Иногда приходилось драться, иногда – отстреливаться. Но чаще – ругаться и требовать, чему Гай выучился в совершенстве, равно как и удостоверением махать, и давить полномочиями.
– Лека, застегнись.
Лека, бывший школьный инструктор по гражданской обороне, застегнулся.
Красавцы, думал Гай, любуясь. Ну до чего же… Эх, форму бы еще нормальную, а то эти серые френчи убивают всю молодцеватость и делают из нас Фанков.
…Как он там, интересно?
– Есть, что доложить? – осведомился Гай светским тоном, с оглядкой на лингвистов.
– Никак нет! – выкрикнул Еди Фран, самый высокий, посему первый в шеренге. – Все спокойно, господин инспектор!
И он, и остальные, впрочем, смотрели не на начальника, а на лингвистов. Которые, в свою очередь, вылупились на господ помощников.
– Это… армия, – выдохнула светловолосая вполголоса. – Вооруженные силы, либо военизированное подразделение… Feldheer*.
– Besatzungsarmee**, – сказал парень.
– Эрих! – возмутились девушки хором. – Ну что ты говоришь такое… Гай, вы извините его, он не подумал. Он у нас дурак.
Гай кивнул значительно, хотя и не понял, что такого сказал облупленный. Обидное, должно быть… Молокосос. Не старше меня на вид. Не видел он армии, вот что, Мак говорил, у них там ни полиции, ни войск. Как живут?
– Итак, – кашлянул господин инспектор, – на текущий момент у нас одна задача: обеспечить безопасность группы ученых, – жест в сторону сияющих языковедов, – в условиях известной обстановки Столицы. Двое. – Он сделал вид, что раздумывает, но сам уже знал. – Генти, Фран, вы с нами.
Они шагнули вперед, щелкнули каблуками. Гай подавил улыбку.
– Остальные, занимайтесь согласно текущему распорядку. Или… сходите-ка на пост охраны, спросите, не нужно ли чего, а то у них переполох.
Сказал и тут же сообразил, что не стоило бы при посторонних. Впрочем, кто его знает, в курсе ли они, что творится.
А вот выпустят ли нас в город – другой вопрос. Пока шли через холл, Гай корил себя, что не выяснил этого заранее. Бестолково как, массаракш, ведь периметр-то может быть все еще закрыт, не бежать же за Ноолом, в самом деле… Что-то я рассеянный сегодня. Потрогал зуб, в который раз удивился, что не чувствует пломбы, как будто родная эмаль. Имени ее не спросил… Надо ли? Надо, наверное, ведь было не больно.
Вопреки опасениям, все благополучно разрешилось. Давешний гвардеец заглянул в автомобиль, начал говорить Франу за рулем, что не положено, но Гай высунулся из окна чуть не по пояс и, видимо, так напугал стража ворот перспективой очередной склоки, что тот сказал: «Езжайте» и добавил со вздохом: «Чего уж теперь…».
А может, он знает, что мне – можно. В это хотелось верить, но Гай понимал, что не того полета он птица. Скорее всего, просто несколько снизили уровень безопасности, успокоились. Может, поймали ту сволочь с бомбой.
Он сидел впереди, лингвисты с господином помощником Генти умостились вчетвером на заднем сидении (причем последнему досталась на колени загорелая), пристегнулись и прилипли к окнам. Что они там высматривают, было для Гая загадкой. Он исподтишка разглядывал их в зеркало заднего вида и отмечал, как они похожи на Мака. Не сегодняшнего, не нынешнего, а давнего – Мака, который ничего не знал, не понимал, везде предполагал хорошее и весь был какой-то дурак. И все ему было интересно, даже мокрые одинаковые деревья по обочинам, похожие на те, что мастерят из спичек школьники на макетах.
Город встал, как обычно, тяжел и чаден, надвинулся, сожрал. Транспорта стало меньше. Или мне кажется? Или это Фран так ловко ведет, что мы пролетаем улицы, словно они пусты. На вопросы лингвистов об архитектуре и истории мест развернуто отвечать не получалось, да и не хотелось, и вскоре Гай вообще спихнул эту обязанность на Генти, все равно ничего не делает, только белеет-краснеет, придерживая загорелую за талию. Да, талия… Гкхм.
– Если вас не затруднит, нам бы хотелось туда, где побольше людей, – сказала светловолосая, прильнув к стеклу лицом и ладонями. Имен их Гай запомнить не успел.
– Изолятор, – сказал Фран мрачно. – Там сейчас не протолкнуться.
Гай посмотрел на него неодобрительно.
– Нет-нет, в изолятор не надо, что вы, – пробормотал облупленный Эй… Эр… Э-рих. – Незачем тревожить больных людей.
– Больных, ну да, – буркнул Фран зло, вывернув руль. – Не больнее нас.
Гай вздохнул и объяснил, что изолятор – это не место содержания заразных, а такое учреждение при полиции либо Гвардии, куда свозят задержанных («Незаконно», – вставил Фран). Потом объяснил, за что задержанных и что такое «правонарушение». Долго не мог втолковать, зачем и почему некоторые нарушают правила. Господа помощники смотрели на него, как на блаженного, лингвисты сосредоточенно хмурились и даже что-то записывали.
– Вы обязательно расскажете нам поподробнее, – сказала загорелая, причем сказала одному только Генти. Тот сглотнул, суетливо закивал. Руки оторву, подумал Гай. Шашни он тут заводить будет!.. Она тоже хороша, кто же ерзает, сидя на коленях у гвар… тьфу, помощника инспектора. Хорошо хоть одеты они пристойно, без никаких блестящих шорт и прозрачных рубашек без ворота и пуговиц. А то вон физики некоторые повадились…
Фран тем временем сообразил, где плотно от люда, вырулил с улицы Трубачей на Большую Стеклянную, притормозил под знаком «Парковка только ДСП». Что тут у нас? Районный отдел печати и пропаганды. Ничего, переживут, подумал Гай, Странник с их департаментом вроде бы в прекрасных отношениях. Тем более, других машин не видно – уже разбежались по домам, свистуны.
Выбрались, размяли ноги. Пока лингвисты перетряхивали карманы и шуршали блокнотами, Гай взял Франа за локоть и спросил тихо, что не так с изолятором.
– Да ничего, – пробубнил господин помощник, глядя на сапоги. Помолчал. – Арту забрали.
– За что?
– Да кто их!..
– Тихо.
– Кто их разберет, – послушно понизил голос Еду Фран. – Говорят, за мошенничество, да какое там… Массаракш! За Весельную, за что еще…
Гай почесал подбородок. Скверно как… Арту Фран, брат Еду, мальчишка шкодный и вполне мог загреметь и за плутовство, и за что угодно, и отделался бы, скорее всего, штрафом и несколькими сутками ареста. Тех же, кого вязали во время демонстрации на Весельной площади, просто так не отпускали. Скверно.
– Зачем ему понадобилось на площадь?
Фран поднял и опустил плечо.
– Не знаю я. Поорать захотелось, дураку. А я отпустил.
– Ладно, все образуется, – сказал Гай, хотя слабо верил. – Освободят. В конце концов, там и важные люди были, и вообще…
– Вот именно – вообще.
А что ты удивляешься, подумал Гай досадливо. Рассчитывал, что Отцы не заметят или пропустят мимо ушей? Как же! Поорать захотелось, ну да. Все понятно, начали догадываться, что всю жизнь ходили в дураках, и потребовали ответа. Не от Отцов, конечно, а от шишек помельче, мол, что такое творится в стране, почему выродки вдруг потеряли страх и кто, в конце-то концов, взорвал телецентр?! Но там недалеко и до недовольства собственно власть имущими, каковые имущие это поняли и решили пресечь на корню, пока не поздно.
А уже поздно, подумал Гай. Что вы можете без башен? Перестрелять? О да, это легко, нас не так много осталось после войн, эпидемий и лучевого голодания. А тут еще голод идет… Вот только кем верховодить будете, Неизвестные?
Он натянул перчатки, похлопал Франа по плечу. Тот слабо улыбнулся. Все образуется. Жаль, я не коричневый гигант из Зартака и не могу сказать это так, чтобы ты поверил.
Разбились на пары, не ходить же толпой. Гай проинструктировал всех, что ровно через два часа собираемся на этом самом месте, никаких опозданий. Обращался он в основном к подчиненным, какая надежда на ученых, тем более на горцев. Сверили часы. У языковедов они оказались только у Эриха. Ну вот, я же говорил…
Разошлись. Коллегиальным решением Гаю досталась светловолосая.
Он думал сначала, что она будет останавливать прохожих и задавать вопросы, как журналисты, собирающие материал для колонки «Голос района». Гай вспомнил, Раду один раз спросили, что она думает о сокращении площадей городских озеленений. Она ответила, конечно, что поддерживает (да и все поддерживали, вопрос только – горячо, глубоко или всецело), и потом гордилась так, словно у нее взяли целое настоящее интервью.
Светловолосая – имя у нее какое-то незапоминаемое совершенно – никаких подобных попыток не предпринимала, походила сначала до угла с Кувшинной и обратно, приноравливаясь к ритму людского потока, потом принялась по одной ей известным признакам вычленять из толчеи кого-нибудь, пристраиваться рядом, перекидываться парой слов, прощаться и искать нового.
Гаю это было странно. Это вот так и работают лингвисты? Вот уж профессия…
Сначала он плотно ходил за ее спиной, дышал в затылок, чтобы не дай бог, Странник четвертует, но потом она попросила немножко поотстать и наблюдать по возможности с некоторого расстояния. «Гай, вы только не обижайтесь, но вас почему-то боятся. Улыбнитесь, Гай. Почему здесь все такие напряженные?». Жизнь такая, сказал он, но она, конечно, не поняла.
Кобуры они моей боятся, подумал он, и формы. Отошел на несколько шагов, но из виду ее не упускал. Маленькая девушка, что здесь делает… Один раз он удержал ее за руку, когда она нацелилась на типа с явно уголовной рожей. Ладошка была теплая и гладкая, словно у барышни, которой никогда не случалось выкручивать простыни над тазом. А и не случалось, подумал он, они там у себя как-то обходятся.
В общем и целом, сути ее работы Гай не понял. Ну, по паре фраз с каждого, и записать потом в блокнотик. Они договорились, никаких их заумных приборов, ничего горского за пределы Департамента не выносить, так что обходилась она толстой записной книжкой и карандашом.
Она улыбалась, и на нее оборачивались, оглядывали. Хорошенькая девушка, хорошенькая, без вас вижу, думал Гай. Только посмейте. Он, естественно, предупредил, что соглашаться ни на что нельзя: ни поесть, ни прогуляться, ни тем более в гости, но вдруг что, вдруг настырный попадется…
Пока не попадалось.
Следить за обстановкой и смотреть на триста шестьдесят градусов он привык, и ему быстро стало скучно. На часы поглядывал каждые десять минут, засовывал руки то в карманы, то за пояс, огрызался в ответ на «Что встал?! Пройти дай, олух», тычки игнорировал. Кому-то ничего не говорит серый френч, подумал он печально. Вот будь я в черном комбезе, в берете, да с автоматом…
На Весельной убили нескольких гвардейцев из оцепления. Когда было приказано рассовать самых активных демонстрантов по машинам, и Гвардия двинулась, раздались выстрелы. Кто-то шел протестовать с оружием, сохраненным, видимо, еще с той войны. Кто-то вот так защитился.
Никогда не разносил похоронок, подумал Гай, пронесло. Пришлось же какому-нибудь капралу…
Народ все не редел. Фран угадал место, здесь тебе и Центральный Театр недалеко, и магазины витринами мерцают, и ресторации различные… А вот есть я и не хочу. Странно, весь день на одной воде… Да, и патрули все где? Он оглянулся. Не может же быть, чтобы просто так сняли в центре города.
Светловолосая притулилась у стены ювелирного, рядом с водосточной трубой, и оживленно говорила с прилично одетой старой дамой. Таких ухоженных старух Гай видел еще в своем детстве и думал, что это – довоенные пережитки и скоро они все повыведутся. Не повывелись, однако, вон, даже шляпка с вуалью. Так одеваются только матери (или очень старые жены) видных чинуш или спекулянтов. Второй западный стоит, а у нее – вуаль.
Светловолосая поманила его. Он хмыкнул, подошел. Понадобился, ага. И больше меня никто не боится.
– Гай, скажите, пожалуйста, у вас есть… м-м-м… Сontanti?.. Bargeld?***
– Geld? – переспросил он, косясь на старуху. – Деньги, что ли?
– Да, да! Пожалуйста.
– Зачем? – насторожился он, и она, захлебываясь и поминутно трогая старуху за рукав богатого пальто, стремительно рассказала.
Ну конечно, пожилая интеллигентная женщина, бывшая певица, бедствует… Гай не слишком поверил, подозрительно все-таки, да и не похоже, чтобы старуха побиралась… Но несколько купюр вытащил – очень уж влажный взгляд был у лингвиста.
– Спасибо, спасибо, и вам спасибо, юноша. Премного, премного обязана!
Светловолосая отвечала, не сто́ит, и грустно сияла глазами. Ясно, я бы тоже не преминул наплести ей с три короба, видно же, дурочка.
Распрощались настолько сердечно, что сделалось приторно.
– Гай, это ужасно! – сказала лингвист трагичным голосом. – Как так получилось, что знаменитая артистка испытывает нужду?
– Может, и не знаменитая, – ответил Гай, – а может, и не артистка никакая.
– Как? – изумилась она. – Почему? Она сама сказала…
– Наврала, – отрезал господин инспектор. – Простой побирушке скорее откажут, а к ней, приличной, проникнутся, войдут в положение…
– Как это – наврала? Зачем?
– Ну я же объясняю, – вздохнул Гай и снова принялся растолковывать, как и что здесь бывает. Она кивала, но не верила. Ну и не надо, поживешь – перестанешь удивляться.
– А что же правительство?
Гай хотел сказать – что, но сдержался. Тем более, было уже почти пора, и они не спеша двинулись к точке сбора.
– День-ги, – сказал он.
– День-ги, – повторила она. – Спасибо, я запомнила. Я читала, и нам рассказывали, у нас тоже такое было, только очень давно. Странно все… А если нет денег, что же… Как же… На одежду, допустим, нет. Или на еду? Как тогда?
– Как-нибудь, – ответил Гай. Сесть в тюрьму, где кормят и одевают, с теми же целями прикинуться сумасшедшим, или побираться, пока не загремишь в ту же тюрьму за попрошайничество. Кстати, да, правильно старуха нарядилась, случись патруль, подозревать ее бы не стали.
Он представил, как она в пустой (мебель распродана) квартире, оставшейся еще с тех времен, стоит перед потемнелым зеркалом и примеряет шляпку, в которой когда-то ее фотографировали для светской хроники. Перебирает платья, с которыми не в силах расстаться, потому что они затканы воспоминаниями, и идет на улицу вылавливать в толпе сердобольных девиц, которым можно шепотом рассказать про жизненные обстоятельства. Они сами дадут на хлеб.
Он дернул головой и твердо решил навестить дядю Каана в самое ближайшее время.
Генти с загорелой были уже у машины, а вот Франа и Эриха пришлось ждать. Раздолбаи оба, подумал Гай недовольно.
Девушки щебетали между собой, а Генти наклонился к Гаеву уху и сказал смущенно:
– Господин инспектор… я… это… можно мне с ней… ну…
Гай недобро уставился на него. Ну, ну, давай, сказал «а», говори и «б».
– Прогуляться, – выдохнул Генти наконец, окончательно засмущавшись.
– Куда еще? – спросил Гай раздраженно. Четвертует меня Странник, ох четвертует!
– Ну, она просила в какое-нибудь место отдыха, и я подумал, тут же парк недалеко… вот.
Он покраснел. Гай ни разу не видел, чтобы Генти краснел, даже от злости. Смутить же его возможным не представлялось – временами он травил такие похабные анекдоты, что уши вяли даже у охраны, которая наполовину – служивые.
– Она… славная такая.
– Не позволю никаких! – отрезал Гай. – Шуры-муры будешь с соседками разводить. Сказано же тебе было, ученых – нельзя.
– Я помню, – проговорил Генти уныло.
– Ты вообще соображаешь?..
– Соображаю, – протянул он еще тоскливее.
– Вот и все, – сказал Гай непреклонно.
Оказалось, однако, никакое не «все». Загорелая взяла его за локоть, отвела за машину и стала объяснять, что у господина помощника инспектора Генти очень интересные… как это… Frikativlaut****… не знаю термина… так вот, полезно было бы собрать материал для исследования и…
Гай чуть не взвыл. Пригрозил, что отчитываться перед начальником отдела и Странником будут сами, а он умывает руки.
Сами, сами, конечно, я напишу отчет и объяснительную, мне показывали, как это делается!
Глаза у нее были темные, как у Мака, большие, ресницы длинные, а носик чуть вздернутый. Бардак, подумал Гай. В государстве разруха, а у них на уме черте что! Массаракш.
Массаракш и массаракш! И чтобы не больше часа! Найдешь телефон-автомат, отзвонишься. Оружие проверь, глаз не спускай, машина… да, машина здесь, а мы на автобусе.
Эрих и светловолосая от перспективы увидеть общественный транспорт только что на месте не запрыгали.
Четвертует, линчует и на органы разберет. Отдаст своим живодерам, не пожалеет. Я тоже хорош, иду на поводу у подчиненного, кому весна в уши вдруг затрубила…
Генти краснел и светился. Загорелая спокойно улыбалась. Гай поймал себя на мысли, что хочет улыбнуться в ответ. Нахмурился, хлопнул по кобуре и еще раз наказал быть осторожными.
Часть 4. И опять ему было стыдноИ опять ему было стыдно за неустроенность и какую-то бестолковость окружающей действительности. За давку и рявкающий голос объявлявшего остановки шофера. За хныкавших школьников с тяжеленными ранцами и за замученных родителей их.
За женщин, которых назвать красивыми не поворачивается язык. Потому что не осталось у нас женщин, только ломовые лошади. И мужчин нет – солдаты либо работяги с рожей кирпичом и в засаленной спецовке.
Гай отвернулся к окну. Светловолосая не смогла дотянуться до поручня и висела на нем, уцепившись за пояс с кобурой. Эриха втиснули между сидениями, он выпростал длинную руку над головами, уперся над окном и болтался при торможении, насколько позволяла давка. Слушал, прикрыв глаза. И светлая слушала, и им обоим, кажется, было интересно.
Гаю было стыдно за то, о чем говорят его сограждане. Какое, однако, кошмарное впечатление может сложиться на основе этих разговоров. Нельзя, нельзя показывать горцам, пусть лучше книжки свои почитывают.
Консервы можно достать уже только у перекупщиков. Светлая спросила, кто это такие. Гай объяснил, стараясь, чтобы его не услышали. Впрочем, дела никому не было.
Они вывалились, как брикет нарезанной макулатуры из пресса, помогли влезть в автобус замотанной женщине с бидонами, продышались. Остановка (знак и остатки навеса) была устроена у поворота на дорогу к Департаменту, идти предстояло километра три – три с половиной.
– Отлично! Нежаркая погода, великолепно для прогулки, – обрадовался Эрих. Фамилия у него начиналась на «Шварц», кончалась на «лер», а посередине было напихано с десяток, как показалось Гаю, слогов.
Пошли вдоль обочины. Хороший асфальт, ухоженный, и это неудивительно, ведь к Страннику в гости изволят ездить в том числе вышние. Те, от кого тут все зависит.
– О-ле-ся.
– О… ле… са…
Она засмеялась.
– Мягче, Гай. «Ся». Давайте, попробуйте.
– С-с… ся-а-а…
– Вот! Молодчина! Эрих, смотри-ка, у Гая, кажется, есть способности. А теперь все вместе.
– Оле… Олеса… ся. Оле-ся.
– Прилетайте к нам, – сказал Эрих. – Познакомитесь с хорошими людьми, увидите, как мы живем. Вам понравится!
– Не сомневаюсь.
– Делом интересны займетесь.
– Лингвистикой? – уточнил Гай с иронией, но они не почувствовали.
– Да, именно! Это же так увлекательно, самое увлекательное дело на свете!
Они принялись наперебой рассказывать про захватывающее познание сущности языка, а Гай думал, что вот точно так же и физики про физику, и химики про химию выражаются. Горские, да. У них чем занимаешься, то и самое увлекательное. Не помню, чтобы я в таких выражениях думал про Гвардию. Надо, необходимо – значит, надо и необходимо. Да и неспособен больше ни на что, наверное…
Шагали бодро, эти двое периодически забывались и начинали отмахивать, как спортсмены. Гай едва поспевал за ними.
– …вообще я не понимаю, как можно оценивать труд в деньгах. Извращенная какая-то система. Гай?
– А?
– Вам так не кажется?
Он подумал. Сказал откровенно:
– Нет. Я наоборот, не представляю, как можно без денег.
На него посмотрели. Да, да, мне до вас далеко, я дикий и оболваненный, все это мне уже и говорили, и выжгли вашими чистыми взглядами на шкуре.
– Ну… как… – замялся Эрих. Гай злорадно подумал, что ему еще не приходилось объяснять. – Занимаешься любимым делом, живешь…
– А если любимое дело – петь, или там… плясать? Цветочки собирать?
– Флорист – это же здорово, – сказала Олеся. – И вокалист, конечно, и вообще люди искусства. У вас разве не так?
– Нам как-то не до этого.
Они очень удивились. Как так может быть – не до искусства? Гай, вы лукавите.
– Ну вот, допустим, я хочу заниматься чем-то бесполезным, – настаивал он. – Люблю я, нравится мне – бесполезным. Тогда что?
– Разве можно любить бесполезное дело?
Он махнул рукой. Ну вас к чертовой матери, в самом деле. Лингвисты. Структуральные.
Они выпросили у него купюру посмотреть, вертели в руках, рвали друг у друга. Дети и дети, усмехнулся он.
И как дети, задают неудобные вопросы.
– А если… понятно, хочешь что-то купить для себя, нужно заработать. А если надо для работы: инструменты или материалы, а купить не на что?
– Все необходимое предоставляет работодатель, – сказал Гай.
Они согласились, что это разумно. То есть поймите нас правильно, нам особенного ничего не требуется, кроме своей головы и информации, а некоторым… Вот как у вас с ульмотронами?
Гай осторожно сказал, что никак. Это очень плохо, покачал головой Эрих, волновым физикам без ульмотронов не жизнь.
– А если я вообще ничего делать не хочу? Вот лежу себе и ничем не занимаюсь, загораю.
Они засмеялись так, словно он пошутил.
– Ну что вы, вам же это быстро надоест!
Неправда, подумал Гай. Лежал бы и не двигался, на ярком сумасшедшем песке, таком мелком, что бляху ремня можно надраить без царапин. Грелся бы под желтым светом, и никуда бы мне не хотелось вовек.
Он понял, зачем они нужны. Не в сугубо утилитарном, а в общечеловеческом смысле. Душой отдыхаешь возле них, хоть и голова не с того боку затесана. Он вздохнул.
Гвардеец на воротах смотрел на них с непередаваемым выражением. Гай прикусил язык, не то обязательно сказал бы, что машину у них отняли преступные элементы, кои копят армию в пригороде и скоро пойдут на штурм.
И Эрих, и Олеся жали ему руки и горячо просили заходить. Оказывается, они получили достаточно свежих сведений для дальнейших типологических исследований, и поняли направление, и с точки зрения как морфологии, так и фонетики…
Он пятился от них, пятился, пока не споткнулся о ступеньку. Они говорили, обращаясь уже больше друг к другу. «Может нести свободное смыслоразличительное ударение!..» Чур меня. Он взбежал по ступеням, врезался в стеклянную дверь, свернул к лестнице, порысил к себе. На Мака тоже иногда находит, начинает рассыпаться про что-то неудобопонятное, причем из любой области – он знает все. Гвардия, подполье и одиночное геройство поотбили, казалось, у него эту привычку, но институт – среда для ума питательная, он и расцвел.
Экономику же еще читать… И сводку, будь она неладна. Самоубийства, преступность, наркотики, опять же, завезли откуда-то с востока (а что на востоке? никто не знает, выжгли все в войну и забыли).
Позавчера Гай решился посмотреть телевизор – чуть экран не разбил кулаками, Мак вовремя прижал локти к бокам. «Беспримерными усилиями Неизвестных Отцов положение в Столице стабилизировано. Народ горячо благодарит своих вождей и обязуется в кратчайшие сроки… восстановить… вклад каждого в копилку…в едином порыве…». Злые слезы вскипели у него на глазах, он утирался рукавом, а Мак выключил телевизор, постоял рядом, потом положил руку на плечо и принялся разминать, пока не расслабились мускулы, потом шею, потом поцеловал в шрам и сказал вечное свое «Все будет хорошо».
Гай ненавидел эту фразу. Она весит ровно столько же, сколько речь диктора по бумажке.
Чувствуя, что становится совсем тоскливо, он скатал распечатку в трубочку, ударил о край стола, и представилось ему, что бьет он не по лакированному дереву, не по столешнице с календарем под стеклом, а по морде, отъевшейся лоснящейся роже того, кто придумал башни и Центр. Так тебя, так, мразь! И решивших, что управлять болваничиками легко и приятно – так! По морде, с-суки, гады, ненавижу!..
Он выдохнул сквозь зубы, облизнулся, потер переносицу. Поскреб затылок.
Оказывается, устал. Ничего, вроде, не делал, а выдохся. Он посмотрел на часы, выпил воды из пыльного графина на подоконнике, постучал ногтем по оконному стеклу. Все сделал, что Странник просил. Так и в приказ о премировании можно влезть, если постараться.
Он сходил к своим, допросил с пристрастием Генти и Франа, выяснил, что добрались назад без происшествий и доставили загорелую («Джу-дит ее зовут») в целости и сохранности, а вообще чокнутые они какие-то, эти ученые, если хотите знать наше мнение, господин инспектор. Сидят, за пределы территории ни шагу, вот и не знают ничего, а уж господин начальник их так пестует, жизни нюхнуть не дает, ну да может оно и правильно, а с другой стороны… Гай словоблудие пресек. Дело сделали, приказ выполнили – хватит с нас. Кости убрали! Еще игорный дом мне тут устройте!..
Дорогу выбрал дальнюю, окольную, через архив и ментоскопическую лабораторию. Прогулялся ветвистыми коридорами, оттягивая момент. Задержался у новой карикатуры на Странника над диваном в курилке. Он растягивал удовольствие, смаковал предвкушение. Вечером он часто ходил длинно.
Мак стоял у какого-то стенда, жевал карандаш и гладил белую крысу. Гай подкрался, дернул его за хлястик.
– А?
Был он отрешен и был он странно рассеян, словно думал не о чем надо, а о чем думается. Что бывало с ним редко.
– Мак, а Мак, а поехали к Раде, – сказал Гай, посмотрел просяще. – Ну пожалуйста, поехали, я соскучился, сил нет.
Мак выпятил губы.
– Как ты сказал? К Раде… сейчас?
– Вечер уже, – напомнил господин инспектор. Не совсем конец рабочего дня, но очень и очень близко.
– М-м-м…
Гай с содроганием отобрал у него крысу, засунул ее в пустую клетку, с клацаньем захлопнул дверцу, погрозил пальцем. Грызун недовольно блестел гранатовыми бусинками, негодуя на бесцеремонного разлучника. Да, ты тоже любишь Мака, подумал Гай злорадно, но достанется он мне. Постольку поскольку сейчас он мне нужен. А ты потерпи, ничего с тобой не сделается. Он придет завтра, и лаборант вытащит тебя за хвост, а Мак вколет тебе в живот что-нибудь едкое, и ты умрешь медленно (или быстро, буде повезет), а потом тебя положат на разделочную доску и заглянут во внутренний мир посредством скальпеля. Так что не расслабляйся, белая пакость с бархатистой шкуркой.
– Мак, ну давай, что ты, в самом деле…
– Да я и не против, – пробормотал тот, потер подбородок, возвел глаза к потолку, потом махнул рукой, укусил карандаш, вытащил из распахнутого сейфа журнал и принялся что-то мелко строчить. Гай присмотрелся. В несгораемом шкафу, помимо всего прочего, блестела бутылка дистиллята и пара платиновых тиглей. Рюмки и рюмки, даром что дороже, чем моя жизнь…
Он пощелкал по прутьям клетки. Крыса поглядела уничижающее.
В облаке смеха забежали трое одношевронных, сунулись к Маку, он замахал на них, сказал, что все – завтра, все равно осадок, хоть ты застрелись. Они покачали головами вразнобой, наскоро травонули анекдот про прачку и танковый экипаж, заржали и вымелись. То ли тоже химики, то ли биологи какие, подумал Гай. Вряд ли из Маковой лаборатории. Не горцы, наши явно – в Зартаке, он успел усвоить, нет пошлых шуток.
– Только Странника надо предупредить.
Мак рывком поднял голову от журнала, оглянулся через плечо.
– Ты считаешь? Ну да, с другой стороны… Сейчас, Гай, подожди. Массаракш, не говори под руку! Какой был дневной расход?!
Занятой стал, подумал Гай ласково. И тебе это отчетливо нравится, по душе возиться с колбами и крысами. Неужели интереснее, чем партизанить и башни валить? По тебе не скажешь.
А вот мне муторно. Лингвисты…
– Мак, почему я занимаюсь лингвистами?
– М-м-м… Потому что Странник попросил, я полагаю.
– Нет, я про вообще… То есть, зачем они нужны? Сейчас, здесь. Именно здесь и сейчас. Они же ни накормить не могут, ни лечить, небось, не умеют, ни оружия не держали никогда. Зачем?
Мак вздохнул, захлопнул журнал.
– Гай, я тебе уже говорил: науки – двигатель цивилизации. Не только технические, но и гуманитарные. – Растянул губы, сказал со смешком: – У дяди спроси, он тебе объяснит.
Гай представил. По мнению дяди Каана солдаты, рабочие и вообще бо́льшая народу существует только затем, чтобы ученым было сыто, тепло и светло. А электростанции гудят, чтобы под яркой лампой было сподручно разглядывать древние кости.
– Мак, я серьезно. Что, все эти… как их… смысловые ударения и Frikativlaut обязательны прямо сейчас? Чушь какая-то.
Мак словно бы обиделся и сказал, что вовсе не чушь, а полезное дело. Думаешь, легко подготовить человека, способного без подозрений внедриться в верхние круги? Нужно, чтобы он был словно с Саракша, тут родился и жил, и с молоком матери впитал ваш язык.
– Но ты же выучил быстро. И так, что не отличишь.
Мак возразил, что, пока он знал только «хорошо», «Гай» и «не надо», на него смотрели, как на дикаря либо сумасшедшего. А могли бы загрести как хонтийского шпиона. Так вот, чтобы обходилось без эксцессов, язык надо изучить, разобрать, понять структуру и суть, создать эффективную методику преподавания… Гай, это же очевидно!
Ничего не очевидно, подумал господин инспектор. По мне – так сначала с голодом и холерой решить, а уж потом все остальное. И, к слову, зачем столько горцев в верхушке?
– Затем, что сами вы страну из трясины не вытащите.
Гай хотел возразить, но друг Мак в халате с двумя шевронами был прав, как обычно.
И оба не захотели вести. Гай подумал было, что можно снова дернуть Франа, но потом решил, не стоит. Сговорились взять свободного человека из гаража, сидят на окладе, пусть отрабатывают.
– Холодно.
– Да? Я не заметил.
Конечно, не заметил, подумал Гай досадливо. Тебе-то не до подобных глупостей. Поежился, поправил ремень безопасности.
Водитель оказался лихой. И хорошо, путь неблизкий. Хрящеватые уши разделяет работу и личную жизнь по-всякому, расстоянием в частности.
Интересно, кстати, есть ли у него она. Личная…
– Слушай, Мак, что, так и неизвестно, кто взорвал?
– Ну почему же – неизвестно, – сказал Мак, приспустив стекло. – То есть я-то не знаю наверняка, но догадаться можно. Сейчас начнется грызня за власть, уже началась, видишь? И Странника считают одним из главных претендентов. – Вдохнул влажный асфальтовый воздух. – Его очень боятся. Все.
– Неудивительно, – буркнул Гай. – Только разве он стремился… ну, вверх? Ему же и так неплохо.
– Во-первых, на лице этого у него не написано, – сказал Мак наставительно. – Во-вторых, есть такое мнение, что Центр взорвал он.
– То есть как?
Мак выставил локоть в окно.
Ну да, логично. Как это так подпольщик вычислил Центр, разнес его в щепы, а потом упорхнул под крылышко начальнику Департамента специальных исследований? Ясно, по чьему приказу и с чьего соизволения он стянул из института термическую бомбу. Логично. Подорвать могущество Отцов и взобраться самому.
– Мак, а ты уверен, что он – не?..
Он сначала не понял, потом глаза его расширились, полыхнули, он приподнял верхнюю губу, изготовился выругаться грязно и зло, сдержался, отвернулся. Потом закрыл глаза ладонью, засмеялся беззвучно, сверкая сахарными зубами.
– Гай, ну ты даешь!.. О-о, ты, главное, ему самому об этом не говори, ему смеяться больно после сегодняшнего.
– Да ладно, ладно, я же просто так… мало ли.
Мак прошелся рукой по волосам, покачал головой.
Тут Гай сообразил, что они, между прочим, не одни, и есть темы, на которые лучше говорить наедине. В закрытой квартире, с задернутыми шторами. Накрывшись одеялом.
Мак, однако, не одернул, странно, он же с понятием…
Гай хлопнул по спинке переднего сидения и спросил:
– Wie geht's?*
Водитель осклабился в зеркало заднего вида.
– Es geht mir gut! Danke.**
Гай откинулся на спинку. Мак протянул руку, потрепал по колену.
– А ты, брат, чего ожидал?
– Примерно этого, – признался Гай, скрестил руки на груди. – Такое чувство, что вас уже больше, чем нас.
– Кого это – «нас»? – уточнил Мак неожиданно сердито. – Что значит – «вы», «мы»… Одно дело делаем, между прочим.
Ладно, ладно, ты не кипятись, подумал Гай. Прекрасно же все понимаешь. Мы – заливаем глаза пятидесятиградусной и чахнем от тоски без излучения. Вас – не убить взрывом.
Он решил не начинать сейчас, – сто раз было говорено – а сменил тему и стал ненавязчиво рассказывать о том, как соскучился по Раде, что судьба у него, поди, такая – видаться с сестренкой от случая к случаю, а жалко, она замечательная, порядочная девушка, хозяйственная, смелая. Сильная. Она все вытерпит, если придется терпеть, и не будет жаловаться. Надежная, знаешь, ей же можно все рассказать… не сейчас, конечно, но потом, она поймет. Она умная, правильная вообще, во всех смыслах. И хозяйственная, да, я говорил…
– Ты прекратишь меня сватать?! – выговорил Мак с сердцем. – Гай, надоело!..
– Да что «надоело»?! Я тебя люблю и хочу тебе счастья, – обиделся господин инспектор, отвернулся к своему окну. – И ей тоже. Вам обоим.
Вместе и одновременно, добавил он про себя. Могу я хоть на что-то хорошее надеяться в этой жизни?!
– Только тебя в шурины мне не хватало!
Сказал он это, кажется, с улыбкой. Гай подавил желание повернуться, выдвинул челюсть.
– Упертый ты, Мак, совершенно не по делу. Она же к тебе расположена.
– Точно, расположена. Параллельно.
– Да ну тебя.
– Меня – ну, – покорно согласился недо-жених. – И тебя аналогично. Каждый раз заводишь одно и то же.
– Все, все, уже прекратил. Но только ты потом локти не кусай и не стони, как я был прав.
Мак заверил, что не будет.
Дядя Каан по сию пору считает, что Рада живет с ним. Люди Странника что-то ему наврали, а Гай опасался разубеждать. Старик сетовал, что это не дело, до свадьбы под одной крышей с молодым человеком, Гай соглашался и прикидывал, как бы так сказать Маку, чтобы он не съел живьем. Ведь дядюшка рано или поздно примется выспрашивать, почему до сих пор не расписаны…
С ним рядом никто не посмел бы ее обидеть. Он бы смог ее защитить от целого мира, что ему мир, он видел его наизнанку. С ним надежно. Он сильнее меня, он должен быть рядом как главный в ее жизни мужчина.
Мне-то, правда, голову проломили по его милости… Он обхватил себя за плечи. Но без него я не видел бы другой жизни, он показал мне, что такое – жить. За это даже умереть не страшно и не стыдно. Не суждено мне было остаться там, на юге, но если бы остался – так тоже неплохо.
Живым, безусловно, приятнее.
Он привалился щекой к стеклу, вздрогнул от холода. Быстрый дождь чиркал и уносился назад. Ну и погодка, ничего не хочется. Может, Рада немного разгонит эту марь.
Он понял, что к сестре ему нужно единственно для того, чтобы увериться – есть еще что-то хорошее. Дурно мне, думал он. Дурно мне дурно мне дурно мне… Не понять, из-за чего, и от этого еще гаже.
– Гай, может, печку включить? Ты дрожишь.
– А? А, нет, не надо. Нормально.
Мак взял его за плечо, привалил к себе, обнял теплой рукой. И бок у него был теплый. Гай закрыл глаза.
– Многим тоскливо, когда льет.
– Да.
Видно по мне, это точно. Совсем раскис, гвардеец. И ордена мои не сверкают, да и нет у меня орденов, откуда, я же почти выродок, связался с подпольем, с террористами, со Странником. Против Отцов. С ног на голову все перевернулось, наизнанку сделалось… только вот обожать я уже никого не могу. И верить никому не получается так, как верил вождям.
– Мак… Слушай, вот ты говорил, мы не внутри пузыря, а на поверхности шара, да? И бегаем вокруг Мирово… в смысле, просто света. Der Stern***, я помню. Но ведь когда-то этого света не было, да? И когда-нибудь, наверное, не станет. И что тогда будет?
Мак прижал его плотнее и принялся рассказывать.
Продолжение следует
СловарьЧасть 3.
*Действующая армия (нем.)
**Оккупационная армия (нем.)
*** Наличные деньги? (итал.) Наличные? (нем.)
****Фрикатив, фрикативный (щелевой, проточный) звук (нем.)
Часть 4.
*Как дела? (нем.)
**Хорошо! Спасибо. (нем.)
***Звезда (нем.)
URL записиНазвание: Die Leere, или До Мирового Света (рабочее)
Автор: Klyment-Alex
Фэндом: "Обитаемый остров", роман. Пользовался вариантом в редакции Бориса Стругацкого 1992 г.
Пейринг: никто и ни с кем, кроме второстепенных. Однако смарм Мак/Гай.
Рейтинг: PG за насилие и общее уныние. Секса нет, как в Союзе.
Дисклэймер: герои принадлежат Стругацким и народу. Саракш принадлежит Вселенной. Я просто пишу фики.
Коротко о: АU. Гай жив, Центр взорван, Сикорски круглоглаз – надо жить дальше. Верь, что все будет хорошо, если еще можешь верить кому-либо и во что-либо.
Альтернатива только в том, что товарищ Гаал не погиб. Остальное - канон.
К читателю: Граждане! Критикуйте, поправляйте, буду рад. Особенно по части немецкого (я-то английский учил).
Статус: пишется
Части 0-2
Часть 3. Твердь словно услышала, сомкнуласьТвердь словно услышала, сомкнулась и через четверть часа отжала последние капли. Гай вздохнул, поскреб затылок, положил недочитанную сводку. Остановился на статистике самоубийств, которых в последнее время развелось какое-то сумасшедшее количество. Обидно. Зачем прощаться с жизнью сейчас? Мак говорит, все худшее уже позади.
Но вот у кого-то нет ни Мака, ни института, полного загорелых и белозубых, ни кого-нибудь, даже отдаленно похожего на них. И тогда только вешаться впору.
Одна действительно оказалась – загорелая. Их было трое, две девушки и парень с облупленным носом. Загорелая, светлая с мальчишеской стрижкой и облупленный с детским обиженным ртом. Гай оглядел их с ног до головы, потом с головы до ног, хмыкнул и представился. Все трое повскакивали из-за столов, заявили, что они очень, очень рады, что наконец-то их услышали, что прямо-таки не терпится окунуться в живую языковую среду, много ли услышишь в четырех стенах? Гай с сомнением подтвердил: немного.
Говорили все трое без акцента, и, если не прислушиваться, сошли бы за местных. Выговор только ненормально старательный, и предложения строят слишком правильно, как с учебником беседуешь. Ну да неудивительно, по книгам же учили.
Местообитание структуральных лингвистов, большой кабинет на третьем, рядом со статистиками, был запружен книгами даже больше, чем библиотека Мака (Гай не думал, что это возможно). И припорошен сверху бобинами с магнитными лентами. И газетами по стенам обвешан так густо, что не видно обоев.
Он предупредил их, что в городе небезопасно, преступность, воздушные тревоги, полиция хватает кого попало. Лингвисты то ли смелые попались, то ли придурковатые (что скорее всего), заявили, мол, им все нипочем.
Гай хмыкнул вторично. Нипочем все было его ребятам. Его.
В бытность свою капралом он откровенно наслаждался (и отдавал себе в этом отчет) порядком, который царил в его секции. Какие парни! Были, да… Где-то они сейчас, ладные молодцы-гвардейцы, над которыми Мак торчал темной, покрытой олифой жердиной? На побережье, поди, топят субмарины – сейчас в основном туда отправляют, на хонтийской границе стало поспокойнее.
Не гвардейцы, но тоже очень неплохо. Вскочили, побросали кости (за уши оттаскаю, если играют на деньги!), вытянулись в шеренгу по росту. Лингвисты смотрели из-за Гаева плеча с детским восхищением.
Странник благоволил Гаю, по крайней мере, в этом вопросе. Непонятно, почему (трепло Мак наболтал, очевидно), но расположение его чувствовалось, и у бывшего капрала появился небольшой штат подчиненных. Пятеро. Кто из полиции, кто из других ведомств, один даже из Департамента общественного здоровья, и ни одного гвардейца. Дисциплину, тем не менее, внедрить получилось довольно быстро, господа помощники господина инспектора знали свое место и понимали, что такое приказ. Глаза не таращат… и ладно, тут не принято.
Строго говоря, строиться было не принято тоже, но Гай решил по-своему. Мак пожимал плечами и говорил, мол, «nicht verstehen», а Странник однажды высказался в том смысле, что институт – организация в большей степени гражданская, и не надо перебарщивать. Но он только делал вид, что недоволен, Гай видел угоду в зеленущих блюдцах, и притворился, что внял и принял к сведению.
Господин инспектор со своими ребятами выполняли поручения разные, не всегда кристально чистые и редко – абсолютно безопасные. Иногда приходилось драться, иногда – отстреливаться. Но чаще – ругаться и требовать, чему Гай выучился в совершенстве, равно как и удостоверением махать, и давить полномочиями.
– Лека, застегнись.
Лека, бывший школьный инструктор по гражданской обороне, застегнулся.
Красавцы, думал Гай, любуясь. Ну до чего же… Эх, форму бы еще нормальную, а то эти серые френчи убивают всю молодцеватость и делают из нас Фанков.
…Как он там, интересно?
– Есть, что доложить? – осведомился Гай светским тоном, с оглядкой на лингвистов.
– Никак нет! – выкрикнул Еди Фран, самый высокий, посему первый в шеренге. – Все спокойно, господин инспектор!
И он, и остальные, впрочем, смотрели не на начальника, а на лингвистов. Которые, в свою очередь, вылупились на господ помощников.
– Это… армия, – выдохнула светловолосая вполголоса. – Вооруженные силы, либо военизированное подразделение… Feldheer*.
– Besatzungsarmee**, – сказал парень.
– Эрих! – возмутились девушки хором. – Ну что ты говоришь такое… Гай, вы извините его, он не подумал. Он у нас дурак.
Гай кивнул значительно, хотя и не понял, что такого сказал облупленный. Обидное, должно быть… Молокосос. Не старше меня на вид. Не видел он армии, вот что, Мак говорил, у них там ни полиции, ни войск. Как живут?
– Итак, – кашлянул господин инспектор, – на текущий момент у нас одна задача: обеспечить безопасность группы ученых, – жест в сторону сияющих языковедов, – в условиях известной обстановки Столицы. Двое. – Он сделал вид, что раздумывает, но сам уже знал. – Генти, Фран, вы с нами.
Они шагнули вперед, щелкнули каблуками. Гай подавил улыбку.
– Остальные, занимайтесь согласно текущему распорядку. Или… сходите-ка на пост охраны, спросите, не нужно ли чего, а то у них переполох.
Сказал и тут же сообразил, что не стоило бы при посторонних. Впрочем, кто его знает, в курсе ли они, что творится.
А вот выпустят ли нас в город – другой вопрос. Пока шли через холл, Гай корил себя, что не выяснил этого заранее. Бестолково как, массаракш, ведь периметр-то может быть все еще закрыт, не бежать же за Ноолом, в самом деле… Что-то я рассеянный сегодня. Потрогал зуб, в который раз удивился, что не чувствует пломбы, как будто родная эмаль. Имени ее не спросил… Надо ли? Надо, наверное, ведь было не больно.
Вопреки опасениям, все благополучно разрешилось. Давешний гвардеец заглянул в автомобиль, начал говорить Франу за рулем, что не положено, но Гай высунулся из окна чуть не по пояс и, видимо, так напугал стража ворот перспективой очередной склоки, что тот сказал: «Езжайте» и добавил со вздохом: «Чего уж теперь…».
А может, он знает, что мне – можно. В это хотелось верить, но Гай понимал, что не того полета он птица. Скорее всего, просто несколько снизили уровень безопасности, успокоились. Может, поймали ту сволочь с бомбой.
Он сидел впереди, лингвисты с господином помощником Генти умостились вчетвером на заднем сидении (причем последнему досталась на колени загорелая), пристегнулись и прилипли к окнам. Что они там высматривают, было для Гая загадкой. Он исподтишка разглядывал их в зеркало заднего вида и отмечал, как они похожи на Мака. Не сегодняшнего, не нынешнего, а давнего – Мака, который ничего не знал, не понимал, везде предполагал хорошее и весь был какой-то дурак. И все ему было интересно, даже мокрые одинаковые деревья по обочинам, похожие на те, что мастерят из спичек школьники на макетах.
Город встал, как обычно, тяжел и чаден, надвинулся, сожрал. Транспорта стало меньше. Или мне кажется? Или это Фран так ловко ведет, что мы пролетаем улицы, словно они пусты. На вопросы лингвистов об архитектуре и истории мест развернуто отвечать не получалось, да и не хотелось, и вскоре Гай вообще спихнул эту обязанность на Генти, все равно ничего не делает, только белеет-краснеет, придерживая загорелую за талию. Да, талия… Гкхм.
– Если вас не затруднит, нам бы хотелось туда, где побольше людей, – сказала светловолосая, прильнув к стеклу лицом и ладонями. Имен их Гай запомнить не успел.
– Изолятор, – сказал Фран мрачно. – Там сейчас не протолкнуться.
Гай посмотрел на него неодобрительно.
– Нет-нет, в изолятор не надо, что вы, – пробормотал облупленный Эй… Эр… Э-рих. – Незачем тревожить больных людей.
– Больных, ну да, – буркнул Фран зло, вывернув руль. – Не больнее нас.
Гай вздохнул и объяснил, что изолятор – это не место содержания заразных, а такое учреждение при полиции либо Гвардии, куда свозят задержанных («Незаконно», – вставил Фран). Потом объяснил, за что задержанных и что такое «правонарушение». Долго не мог втолковать, зачем и почему некоторые нарушают правила. Господа помощники смотрели на него, как на блаженного, лингвисты сосредоточенно хмурились и даже что-то записывали.
– Вы обязательно расскажете нам поподробнее, – сказала загорелая, причем сказала одному только Генти. Тот сглотнул, суетливо закивал. Руки оторву, подумал Гай. Шашни он тут заводить будет!.. Она тоже хороша, кто же ерзает, сидя на коленях у гвар… тьфу, помощника инспектора. Хорошо хоть одеты они пристойно, без никаких блестящих шорт и прозрачных рубашек без ворота и пуговиц. А то вон физики некоторые повадились…
Фран тем временем сообразил, где плотно от люда, вырулил с улицы Трубачей на Большую Стеклянную, притормозил под знаком «Парковка только ДСП». Что тут у нас? Районный отдел печати и пропаганды. Ничего, переживут, подумал Гай, Странник с их департаментом вроде бы в прекрасных отношениях. Тем более, других машин не видно – уже разбежались по домам, свистуны.
Выбрались, размяли ноги. Пока лингвисты перетряхивали карманы и шуршали блокнотами, Гай взял Франа за локоть и спросил тихо, что не так с изолятором.
– Да ничего, – пробубнил господин помощник, глядя на сапоги. Помолчал. – Арту забрали.
– За что?
– Да кто их!..
– Тихо.
– Кто их разберет, – послушно понизил голос Еду Фран. – Говорят, за мошенничество, да какое там… Массаракш! За Весельную, за что еще…
Гай почесал подбородок. Скверно как… Арту Фран, брат Еду, мальчишка шкодный и вполне мог загреметь и за плутовство, и за что угодно, и отделался бы, скорее всего, штрафом и несколькими сутками ареста. Тех же, кого вязали во время демонстрации на Весельной площади, просто так не отпускали. Скверно.
– Зачем ему понадобилось на площадь?
Фран поднял и опустил плечо.
– Не знаю я. Поорать захотелось, дураку. А я отпустил.
– Ладно, все образуется, – сказал Гай, хотя слабо верил. – Освободят. В конце концов, там и важные люди были, и вообще…
– Вот именно – вообще.
А что ты удивляешься, подумал Гай досадливо. Рассчитывал, что Отцы не заметят или пропустят мимо ушей? Как же! Поорать захотелось, ну да. Все понятно, начали догадываться, что всю жизнь ходили в дураках, и потребовали ответа. Не от Отцов, конечно, а от шишек помельче, мол, что такое творится в стране, почему выродки вдруг потеряли страх и кто, в конце-то концов, взорвал телецентр?! Но там недалеко и до недовольства собственно власть имущими, каковые имущие это поняли и решили пресечь на корню, пока не поздно.
А уже поздно, подумал Гай. Что вы можете без башен? Перестрелять? О да, это легко, нас не так много осталось после войн, эпидемий и лучевого голодания. А тут еще голод идет… Вот только кем верховодить будете, Неизвестные?
Он натянул перчатки, похлопал Франа по плечу. Тот слабо улыбнулся. Все образуется. Жаль, я не коричневый гигант из Зартака и не могу сказать это так, чтобы ты поверил.
Разбились на пары, не ходить же толпой. Гай проинструктировал всех, что ровно через два часа собираемся на этом самом месте, никаких опозданий. Обращался он в основном к подчиненным, какая надежда на ученых, тем более на горцев. Сверили часы. У языковедов они оказались только у Эриха. Ну вот, я же говорил…
Разошлись. Коллегиальным решением Гаю досталась светловолосая.
Он думал сначала, что она будет останавливать прохожих и задавать вопросы, как журналисты, собирающие материал для колонки «Голос района». Гай вспомнил, Раду один раз спросили, что она думает о сокращении площадей городских озеленений. Она ответила, конечно, что поддерживает (да и все поддерживали, вопрос только – горячо, глубоко или всецело), и потом гордилась так, словно у нее взяли целое настоящее интервью.
Светловолосая – имя у нее какое-то незапоминаемое совершенно – никаких подобных попыток не предпринимала, походила сначала до угла с Кувшинной и обратно, приноравливаясь к ритму людского потока, потом принялась по одной ей известным признакам вычленять из толчеи кого-нибудь, пристраиваться рядом, перекидываться парой слов, прощаться и искать нового.
Гаю это было странно. Это вот так и работают лингвисты? Вот уж профессия…
Сначала он плотно ходил за ее спиной, дышал в затылок, чтобы не дай бог, Странник четвертует, но потом она попросила немножко поотстать и наблюдать по возможности с некоторого расстояния. «Гай, вы только не обижайтесь, но вас почему-то боятся. Улыбнитесь, Гай. Почему здесь все такие напряженные?». Жизнь такая, сказал он, но она, конечно, не поняла.
Кобуры они моей боятся, подумал он, и формы. Отошел на несколько шагов, но из виду ее не упускал. Маленькая девушка, что здесь делает… Один раз он удержал ее за руку, когда она нацелилась на типа с явно уголовной рожей. Ладошка была теплая и гладкая, словно у барышни, которой никогда не случалось выкручивать простыни над тазом. А и не случалось, подумал он, они там у себя как-то обходятся.
В общем и целом, сути ее работы Гай не понял. Ну, по паре фраз с каждого, и записать потом в блокнотик. Они договорились, никаких их заумных приборов, ничего горского за пределы Департамента не выносить, так что обходилась она толстой записной книжкой и карандашом.
Она улыбалась, и на нее оборачивались, оглядывали. Хорошенькая девушка, хорошенькая, без вас вижу, думал Гай. Только посмейте. Он, естественно, предупредил, что соглашаться ни на что нельзя: ни поесть, ни прогуляться, ни тем более в гости, но вдруг что, вдруг настырный попадется…
Пока не попадалось.
Следить за обстановкой и смотреть на триста шестьдесят градусов он привык, и ему быстро стало скучно. На часы поглядывал каждые десять минут, засовывал руки то в карманы, то за пояс, огрызался в ответ на «Что встал?! Пройти дай, олух», тычки игнорировал. Кому-то ничего не говорит серый френч, подумал он печально. Вот будь я в черном комбезе, в берете, да с автоматом…
На Весельной убили нескольких гвардейцев из оцепления. Когда было приказано рассовать самых активных демонстрантов по машинам, и Гвардия двинулась, раздались выстрелы. Кто-то шел протестовать с оружием, сохраненным, видимо, еще с той войны. Кто-то вот так защитился.
Никогда не разносил похоронок, подумал Гай, пронесло. Пришлось же какому-нибудь капралу…
Народ все не редел. Фран угадал место, здесь тебе и Центральный Театр недалеко, и магазины витринами мерцают, и ресторации различные… А вот есть я и не хочу. Странно, весь день на одной воде… Да, и патрули все где? Он оглянулся. Не может же быть, чтобы просто так сняли в центре города.
Светловолосая притулилась у стены ювелирного, рядом с водосточной трубой, и оживленно говорила с прилично одетой старой дамой. Таких ухоженных старух Гай видел еще в своем детстве и думал, что это – довоенные пережитки и скоро они все повыведутся. Не повывелись, однако, вон, даже шляпка с вуалью. Так одеваются только матери (или очень старые жены) видных чинуш или спекулянтов. Второй западный стоит, а у нее – вуаль.
Светловолосая поманила его. Он хмыкнул, подошел. Понадобился, ага. И больше меня никто не боится.
– Гай, скажите, пожалуйста, у вас есть… м-м-м… Сontanti?.. Bargeld?***
– Geld? – переспросил он, косясь на старуху. – Деньги, что ли?
– Да, да! Пожалуйста.
– Зачем? – насторожился он, и она, захлебываясь и поминутно трогая старуху за рукав богатого пальто, стремительно рассказала.
Ну конечно, пожилая интеллигентная женщина, бывшая певица, бедствует… Гай не слишком поверил, подозрительно все-таки, да и не похоже, чтобы старуха побиралась… Но несколько купюр вытащил – очень уж влажный взгляд был у лингвиста.
– Спасибо, спасибо, и вам спасибо, юноша. Премного, премного обязана!
Светловолосая отвечала, не сто́ит, и грустно сияла глазами. Ясно, я бы тоже не преминул наплести ей с три короба, видно же, дурочка.
Распрощались настолько сердечно, что сделалось приторно.
– Гай, это ужасно! – сказала лингвист трагичным голосом. – Как так получилось, что знаменитая артистка испытывает нужду?
– Может, и не знаменитая, – ответил Гай, – а может, и не артистка никакая.
– Как? – изумилась она. – Почему? Она сама сказала…
– Наврала, – отрезал господин инспектор. – Простой побирушке скорее откажут, а к ней, приличной, проникнутся, войдут в положение…
– Как это – наврала? Зачем?
– Ну я же объясняю, – вздохнул Гай и снова принялся растолковывать, как и что здесь бывает. Она кивала, но не верила. Ну и не надо, поживешь – перестанешь удивляться.
– А что же правительство?
Гай хотел сказать – что, но сдержался. Тем более, было уже почти пора, и они не спеша двинулись к точке сбора.
– День-ги, – сказал он.
– День-ги, – повторила она. – Спасибо, я запомнила. Я читала, и нам рассказывали, у нас тоже такое было, только очень давно. Странно все… А если нет денег, что же… Как же… На одежду, допустим, нет. Или на еду? Как тогда?
– Как-нибудь, – ответил Гай. Сесть в тюрьму, где кормят и одевают, с теми же целями прикинуться сумасшедшим, или побираться, пока не загремишь в ту же тюрьму за попрошайничество. Кстати, да, правильно старуха нарядилась, случись патруль, подозревать ее бы не стали.
Он представил, как она в пустой (мебель распродана) квартире, оставшейся еще с тех времен, стоит перед потемнелым зеркалом и примеряет шляпку, в которой когда-то ее фотографировали для светской хроники. Перебирает платья, с которыми не в силах расстаться, потому что они затканы воспоминаниями, и идет на улицу вылавливать в толпе сердобольных девиц, которым можно шепотом рассказать про жизненные обстоятельства. Они сами дадут на хлеб.
Он дернул головой и твердо решил навестить дядю Каана в самое ближайшее время.
Генти с загорелой были уже у машины, а вот Франа и Эриха пришлось ждать. Раздолбаи оба, подумал Гай недовольно.
Девушки щебетали между собой, а Генти наклонился к Гаеву уху и сказал смущенно:
– Господин инспектор… я… это… можно мне с ней… ну…
Гай недобро уставился на него. Ну, ну, давай, сказал «а», говори и «б».
– Прогуляться, – выдохнул Генти наконец, окончательно засмущавшись.
– Куда еще? – спросил Гай раздраженно. Четвертует меня Странник, ох четвертует!
– Ну, она просила в какое-нибудь место отдыха, и я подумал, тут же парк недалеко… вот.
Он покраснел. Гай ни разу не видел, чтобы Генти краснел, даже от злости. Смутить же его возможным не представлялось – временами он травил такие похабные анекдоты, что уши вяли даже у охраны, которая наполовину – служивые.
– Она… славная такая.
– Не позволю никаких! – отрезал Гай. – Шуры-муры будешь с соседками разводить. Сказано же тебе было, ученых – нельзя.
– Я помню, – проговорил Генти уныло.
– Ты вообще соображаешь?..
– Соображаю, – протянул он еще тоскливее.
– Вот и все, – сказал Гай непреклонно.
Оказалось, однако, никакое не «все». Загорелая взяла его за локоть, отвела за машину и стала объяснять, что у господина помощника инспектора Генти очень интересные… как это… Frikativlaut****… не знаю термина… так вот, полезно было бы собрать материал для исследования и…
Гай чуть не взвыл. Пригрозил, что отчитываться перед начальником отдела и Странником будут сами, а он умывает руки.
Сами, сами, конечно, я напишу отчет и объяснительную, мне показывали, как это делается!
Глаза у нее были темные, как у Мака, большие, ресницы длинные, а носик чуть вздернутый. Бардак, подумал Гай. В государстве разруха, а у них на уме черте что! Массаракш.
Массаракш и массаракш! И чтобы не больше часа! Найдешь телефон-автомат, отзвонишься. Оружие проверь, глаз не спускай, машина… да, машина здесь, а мы на автобусе.
Эрих и светловолосая от перспективы увидеть общественный транспорт только что на месте не запрыгали.
Четвертует, линчует и на органы разберет. Отдаст своим живодерам, не пожалеет. Я тоже хорош, иду на поводу у подчиненного, кому весна в уши вдруг затрубила…
Генти краснел и светился. Загорелая спокойно улыбалась. Гай поймал себя на мысли, что хочет улыбнуться в ответ. Нахмурился, хлопнул по кобуре и еще раз наказал быть осторожными.
Часть 4. И опять ему было стыдноИ опять ему было стыдно за неустроенность и какую-то бестолковость окружающей действительности. За давку и рявкающий голос объявлявшего остановки шофера. За хныкавших школьников с тяжеленными ранцами и за замученных родителей их.
За женщин, которых назвать красивыми не поворачивается язык. Потому что не осталось у нас женщин, только ломовые лошади. И мужчин нет – солдаты либо работяги с рожей кирпичом и в засаленной спецовке.
Гай отвернулся к окну. Светловолосая не смогла дотянуться до поручня и висела на нем, уцепившись за пояс с кобурой. Эриха втиснули между сидениями, он выпростал длинную руку над головами, уперся над окном и болтался при торможении, насколько позволяла давка. Слушал, прикрыв глаза. И светлая слушала, и им обоим, кажется, было интересно.
Гаю было стыдно за то, о чем говорят его сограждане. Какое, однако, кошмарное впечатление может сложиться на основе этих разговоров. Нельзя, нельзя показывать горцам, пусть лучше книжки свои почитывают.
Консервы можно достать уже только у перекупщиков. Светлая спросила, кто это такие. Гай объяснил, стараясь, чтобы его не услышали. Впрочем, дела никому не было.
Они вывалились, как брикет нарезанной макулатуры из пресса, помогли влезть в автобус замотанной женщине с бидонами, продышались. Остановка (знак и остатки навеса) была устроена у поворота на дорогу к Департаменту, идти предстояло километра три – три с половиной.
– Отлично! Нежаркая погода, великолепно для прогулки, – обрадовался Эрих. Фамилия у него начиналась на «Шварц», кончалась на «лер», а посередине было напихано с десяток, как показалось Гаю, слогов.
Пошли вдоль обочины. Хороший асфальт, ухоженный, и это неудивительно, ведь к Страннику в гости изволят ездить в том числе вышние. Те, от кого тут все зависит.
– О-ле-ся.
– О… ле… са…
Она засмеялась.
– Мягче, Гай. «Ся». Давайте, попробуйте.
– С-с… ся-а-а…
– Вот! Молодчина! Эрих, смотри-ка, у Гая, кажется, есть способности. А теперь все вместе.
– Оле… Олеса… ся. Оле-ся.
– Прилетайте к нам, – сказал Эрих. – Познакомитесь с хорошими людьми, увидите, как мы живем. Вам понравится!
– Не сомневаюсь.
– Делом интересны займетесь.
– Лингвистикой? – уточнил Гай с иронией, но они не почувствовали.
– Да, именно! Это же так увлекательно, самое увлекательное дело на свете!
Они принялись наперебой рассказывать про захватывающее познание сущности языка, а Гай думал, что вот точно так же и физики про физику, и химики про химию выражаются. Горские, да. У них чем занимаешься, то и самое увлекательное. Не помню, чтобы я в таких выражениях думал про Гвардию. Надо, необходимо – значит, надо и необходимо. Да и неспособен больше ни на что, наверное…
Шагали бодро, эти двое периодически забывались и начинали отмахивать, как спортсмены. Гай едва поспевал за ними.
– …вообще я не понимаю, как можно оценивать труд в деньгах. Извращенная какая-то система. Гай?
– А?
– Вам так не кажется?
Он подумал. Сказал откровенно:
– Нет. Я наоборот, не представляю, как можно без денег.
На него посмотрели. Да, да, мне до вас далеко, я дикий и оболваненный, все это мне уже и говорили, и выжгли вашими чистыми взглядами на шкуре.
– Ну… как… – замялся Эрих. Гай злорадно подумал, что ему еще не приходилось объяснять. – Занимаешься любимым делом, живешь…
– А если любимое дело – петь, или там… плясать? Цветочки собирать?
– Флорист – это же здорово, – сказала Олеся. – И вокалист, конечно, и вообще люди искусства. У вас разве не так?
– Нам как-то не до этого.
Они очень удивились. Как так может быть – не до искусства? Гай, вы лукавите.
– Ну вот, допустим, я хочу заниматься чем-то бесполезным, – настаивал он. – Люблю я, нравится мне – бесполезным. Тогда что?
– Разве можно любить бесполезное дело?
Он махнул рукой. Ну вас к чертовой матери, в самом деле. Лингвисты. Структуральные.
Они выпросили у него купюру посмотреть, вертели в руках, рвали друг у друга. Дети и дети, усмехнулся он.
И как дети, задают неудобные вопросы.
– А если… понятно, хочешь что-то купить для себя, нужно заработать. А если надо для работы: инструменты или материалы, а купить не на что?
– Все необходимое предоставляет работодатель, – сказал Гай.
Они согласились, что это разумно. То есть поймите нас правильно, нам особенного ничего не требуется, кроме своей головы и информации, а некоторым… Вот как у вас с ульмотронами?
Гай осторожно сказал, что никак. Это очень плохо, покачал головой Эрих, волновым физикам без ульмотронов не жизнь.
– А если я вообще ничего делать не хочу? Вот лежу себе и ничем не занимаюсь, загораю.
Они засмеялись так, словно он пошутил.
– Ну что вы, вам же это быстро надоест!
Неправда, подумал Гай. Лежал бы и не двигался, на ярком сумасшедшем песке, таком мелком, что бляху ремня можно надраить без царапин. Грелся бы под желтым светом, и никуда бы мне не хотелось вовек.
Он понял, зачем они нужны. Не в сугубо утилитарном, а в общечеловеческом смысле. Душой отдыхаешь возле них, хоть и голова не с того боку затесана. Он вздохнул.
Гвардеец на воротах смотрел на них с непередаваемым выражением. Гай прикусил язык, не то обязательно сказал бы, что машину у них отняли преступные элементы, кои копят армию в пригороде и скоро пойдут на штурм.
И Эрих, и Олеся жали ему руки и горячо просили заходить. Оказывается, они получили достаточно свежих сведений для дальнейших типологических исследований, и поняли направление, и с точки зрения как морфологии, так и фонетики…
Он пятился от них, пятился, пока не споткнулся о ступеньку. Они говорили, обращаясь уже больше друг к другу. «Может нести свободное смыслоразличительное ударение!..» Чур меня. Он взбежал по ступеням, врезался в стеклянную дверь, свернул к лестнице, порысил к себе. На Мака тоже иногда находит, начинает рассыпаться про что-то неудобопонятное, причем из любой области – он знает все. Гвардия, подполье и одиночное геройство поотбили, казалось, у него эту привычку, но институт – среда для ума питательная, он и расцвел.
Экономику же еще читать… И сводку, будь она неладна. Самоубийства, преступность, наркотики, опять же, завезли откуда-то с востока (а что на востоке? никто не знает, выжгли все в войну и забыли).
Позавчера Гай решился посмотреть телевизор – чуть экран не разбил кулаками, Мак вовремя прижал локти к бокам. «Беспримерными усилиями Неизвестных Отцов положение в Столице стабилизировано. Народ горячо благодарит своих вождей и обязуется в кратчайшие сроки… восстановить… вклад каждого в копилку…в едином порыве…». Злые слезы вскипели у него на глазах, он утирался рукавом, а Мак выключил телевизор, постоял рядом, потом положил руку на плечо и принялся разминать, пока не расслабились мускулы, потом шею, потом поцеловал в шрам и сказал вечное свое «Все будет хорошо».
Гай ненавидел эту фразу. Она весит ровно столько же, сколько речь диктора по бумажке.
Чувствуя, что становится совсем тоскливо, он скатал распечатку в трубочку, ударил о край стола, и представилось ему, что бьет он не по лакированному дереву, не по столешнице с календарем под стеклом, а по морде, отъевшейся лоснящейся роже того, кто придумал башни и Центр. Так тебя, так, мразь! И решивших, что управлять болваничиками легко и приятно – так! По морде, с-суки, гады, ненавижу!..
Он выдохнул сквозь зубы, облизнулся, потер переносицу. Поскреб затылок.
Оказывается, устал. Ничего, вроде, не делал, а выдохся. Он посмотрел на часы, выпил воды из пыльного графина на подоконнике, постучал ногтем по оконному стеклу. Все сделал, что Странник просил. Так и в приказ о премировании можно влезть, если постараться.
Он сходил к своим, допросил с пристрастием Генти и Франа, выяснил, что добрались назад без происшествий и доставили загорелую («Джу-дит ее зовут») в целости и сохранности, а вообще чокнутые они какие-то, эти ученые, если хотите знать наше мнение, господин инспектор. Сидят, за пределы территории ни шагу, вот и не знают ничего, а уж господин начальник их так пестует, жизни нюхнуть не дает, ну да может оно и правильно, а с другой стороны… Гай словоблудие пресек. Дело сделали, приказ выполнили – хватит с нас. Кости убрали! Еще игорный дом мне тут устройте!..
Дорогу выбрал дальнюю, окольную, через архив и ментоскопическую лабораторию. Прогулялся ветвистыми коридорами, оттягивая момент. Задержался у новой карикатуры на Странника над диваном в курилке. Он растягивал удовольствие, смаковал предвкушение. Вечером он часто ходил длинно.
Мак стоял у какого-то стенда, жевал карандаш и гладил белую крысу. Гай подкрался, дернул его за хлястик.
– А?
Был он отрешен и был он странно рассеян, словно думал не о чем надо, а о чем думается. Что бывало с ним редко.
– Мак, а Мак, а поехали к Раде, – сказал Гай, посмотрел просяще. – Ну пожалуйста, поехали, я соскучился, сил нет.
Мак выпятил губы.
– Как ты сказал? К Раде… сейчас?
– Вечер уже, – напомнил господин инспектор. Не совсем конец рабочего дня, но очень и очень близко.
– М-м-м…
Гай с содроганием отобрал у него крысу, засунул ее в пустую клетку, с клацаньем захлопнул дверцу, погрозил пальцем. Грызун недовольно блестел гранатовыми бусинками, негодуя на бесцеремонного разлучника. Да, ты тоже любишь Мака, подумал Гай злорадно, но достанется он мне. Постольку поскольку сейчас он мне нужен. А ты потерпи, ничего с тобой не сделается. Он придет завтра, и лаборант вытащит тебя за хвост, а Мак вколет тебе в живот что-нибудь едкое, и ты умрешь медленно (или быстро, буде повезет), а потом тебя положат на разделочную доску и заглянут во внутренний мир посредством скальпеля. Так что не расслабляйся, белая пакость с бархатистой шкуркой.
– Мак, ну давай, что ты, в самом деле…
– Да я и не против, – пробормотал тот, потер подбородок, возвел глаза к потолку, потом махнул рукой, укусил карандаш, вытащил из распахнутого сейфа журнал и принялся что-то мелко строчить. Гай присмотрелся. В несгораемом шкафу, помимо всего прочего, блестела бутылка дистиллята и пара платиновых тиглей. Рюмки и рюмки, даром что дороже, чем моя жизнь…
Он пощелкал по прутьям клетки. Крыса поглядела уничижающее.
В облаке смеха забежали трое одношевронных, сунулись к Маку, он замахал на них, сказал, что все – завтра, все равно осадок, хоть ты застрелись. Они покачали головами вразнобой, наскоро травонули анекдот про прачку и танковый экипаж, заржали и вымелись. То ли тоже химики, то ли биологи какие, подумал Гай. Вряд ли из Маковой лаборатории. Не горцы, наши явно – в Зартаке, он успел усвоить, нет пошлых шуток.
– Только Странника надо предупредить.
Мак рывком поднял голову от журнала, оглянулся через плечо.
– Ты считаешь? Ну да, с другой стороны… Сейчас, Гай, подожди. Массаракш, не говори под руку! Какой был дневной расход?!
Занятой стал, подумал Гай ласково. И тебе это отчетливо нравится, по душе возиться с колбами и крысами. Неужели интереснее, чем партизанить и башни валить? По тебе не скажешь.
А вот мне муторно. Лингвисты…
– Мак, почему я занимаюсь лингвистами?
– М-м-м… Потому что Странник попросил, я полагаю.
– Нет, я про вообще… То есть, зачем они нужны? Сейчас, здесь. Именно здесь и сейчас. Они же ни накормить не могут, ни лечить, небось, не умеют, ни оружия не держали никогда. Зачем?
Мак вздохнул, захлопнул журнал.
– Гай, я тебе уже говорил: науки – двигатель цивилизации. Не только технические, но и гуманитарные. – Растянул губы, сказал со смешком: – У дяди спроси, он тебе объяснит.
Гай представил. По мнению дяди Каана солдаты, рабочие и вообще бо́льшая народу существует только затем, чтобы ученым было сыто, тепло и светло. А электростанции гудят, чтобы под яркой лампой было сподручно разглядывать древние кости.
– Мак, я серьезно. Что, все эти… как их… смысловые ударения и Frikativlaut обязательны прямо сейчас? Чушь какая-то.
Мак словно бы обиделся и сказал, что вовсе не чушь, а полезное дело. Думаешь, легко подготовить человека, способного без подозрений внедриться в верхние круги? Нужно, чтобы он был словно с Саракша, тут родился и жил, и с молоком матери впитал ваш язык.
– Но ты же выучил быстро. И так, что не отличишь.
Мак возразил, что, пока он знал только «хорошо», «Гай» и «не надо», на него смотрели, как на дикаря либо сумасшедшего. А могли бы загрести как хонтийского шпиона. Так вот, чтобы обходилось без эксцессов, язык надо изучить, разобрать, понять структуру и суть, создать эффективную методику преподавания… Гай, это же очевидно!
Ничего не очевидно, подумал господин инспектор. По мне – так сначала с голодом и холерой решить, а уж потом все остальное. И, к слову, зачем столько горцев в верхушке?
– Затем, что сами вы страну из трясины не вытащите.
Гай хотел возразить, но друг Мак в халате с двумя шевронами был прав, как обычно.
И оба не захотели вести. Гай подумал было, что можно снова дернуть Франа, но потом решил, не стоит. Сговорились взять свободного человека из гаража, сидят на окладе, пусть отрабатывают.
– Холодно.
– Да? Я не заметил.
Конечно, не заметил, подумал Гай досадливо. Тебе-то не до подобных глупостей. Поежился, поправил ремень безопасности.
Водитель оказался лихой. И хорошо, путь неблизкий. Хрящеватые уши разделяет работу и личную жизнь по-всякому, расстоянием в частности.
Интересно, кстати, есть ли у него она. Личная…
– Слушай, Мак, что, так и неизвестно, кто взорвал?
– Ну почему же – неизвестно, – сказал Мак, приспустив стекло. – То есть я-то не знаю наверняка, но догадаться можно. Сейчас начнется грызня за власть, уже началась, видишь? И Странника считают одним из главных претендентов. – Вдохнул влажный асфальтовый воздух. – Его очень боятся. Все.
– Неудивительно, – буркнул Гай. – Только разве он стремился… ну, вверх? Ему же и так неплохо.
– Во-первых, на лице этого у него не написано, – сказал Мак наставительно. – Во-вторых, есть такое мнение, что Центр взорвал он.
– То есть как?
Мак выставил локоть в окно.
Ну да, логично. Как это так подпольщик вычислил Центр, разнес его в щепы, а потом упорхнул под крылышко начальнику Департамента специальных исследований? Ясно, по чьему приказу и с чьего соизволения он стянул из института термическую бомбу. Логично. Подорвать могущество Отцов и взобраться самому.
– Мак, а ты уверен, что он – не?..
Он сначала не понял, потом глаза его расширились, полыхнули, он приподнял верхнюю губу, изготовился выругаться грязно и зло, сдержался, отвернулся. Потом закрыл глаза ладонью, засмеялся беззвучно, сверкая сахарными зубами.
– Гай, ну ты даешь!.. О-о, ты, главное, ему самому об этом не говори, ему смеяться больно после сегодняшнего.
– Да ладно, ладно, я же просто так… мало ли.
Мак прошелся рукой по волосам, покачал головой.
Тут Гай сообразил, что они, между прочим, не одни, и есть темы, на которые лучше говорить наедине. В закрытой квартире, с задернутыми шторами. Накрывшись одеялом.
Мак, однако, не одернул, странно, он же с понятием…
Гай хлопнул по спинке переднего сидения и спросил:
– Wie geht's?*
Водитель осклабился в зеркало заднего вида.
– Es geht mir gut! Danke.**
Гай откинулся на спинку. Мак протянул руку, потрепал по колену.
– А ты, брат, чего ожидал?
– Примерно этого, – признался Гай, скрестил руки на груди. – Такое чувство, что вас уже больше, чем нас.
– Кого это – «нас»? – уточнил Мак неожиданно сердито. – Что значит – «вы», «мы»… Одно дело делаем, между прочим.
Ладно, ладно, ты не кипятись, подумал Гай. Прекрасно же все понимаешь. Мы – заливаем глаза пятидесятиградусной и чахнем от тоски без излучения. Вас – не убить взрывом.
Он решил не начинать сейчас, – сто раз было говорено – а сменил тему и стал ненавязчиво рассказывать о том, как соскучился по Раде, что судьба у него, поди, такая – видаться с сестренкой от случая к случаю, а жалко, она замечательная, порядочная девушка, хозяйственная, смелая. Сильная. Она все вытерпит, если придется терпеть, и не будет жаловаться. Надежная, знаешь, ей же можно все рассказать… не сейчас, конечно, но потом, она поймет. Она умная, правильная вообще, во всех смыслах. И хозяйственная, да, я говорил…
– Ты прекратишь меня сватать?! – выговорил Мак с сердцем. – Гай, надоело!..
– Да что «надоело»?! Я тебя люблю и хочу тебе счастья, – обиделся господин инспектор, отвернулся к своему окну. – И ей тоже. Вам обоим.
Вместе и одновременно, добавил он про себя. Могу я хоть на что-то хорошее надеяться в этой жизни?!
– Только тебя в шурины мне не хватало!
Сказал он это, кажется, с улыбкой. Гай подавил желание повернуться, выдвинул челюсть.
– Упертый ты, Мак, совершенно не по делу. Она же к тебе расположена.
– Точно, расположена. Параллельно.
– Да ну тебя.
– Меня – ну, – покорно согласился недо-жених. – И тебя аналогично. Каждый раз заводишь одно и то же.
– Все, все, уже прекратил. Но только ты потом локти не кусай и не стони, как я был прав.
Мак заверил, что не будет.
Дядя Каан по сию пору считает, что Рада живет с ним. Люди Странника что-то ему наврали, а Гай опасался разубеждать. Старик сетовал, что это не дело, до свадьбы под одной крышей с молодым человеком, Гай соглашался и прикидывал, как бы так сказать Маку, чтобы он не съел живьем. Ведь дядюшка рано или поздно примется выспрашивать, почему до сих пор не расписаны…
С ним рядом никто не посмел бы ее обидеть. Он бы смог ее защитить от целого мира, что ему мир, он видел его наизнанку. С ним надежно. Он сильнее меня, он должен быть рядом как главный в ее жизни мужчина.
Мне-то, правда, голову проломили по его милости… Он обхватил себя за плечи. Но без него я не видел бы другой жизни, он показал мне, что такое – жить. За это даже умереть не страшно и не стыдно. Не суждено мне было остаться там, на юге, но если бы остался – так тоже неплохо.
Живым, безусловно, приятнее.
Он привалился щекой к стеклу, вздрогнул от холода. Быстрый дождь чиркал и уносился назад. Ну и погодка, ничего не хочется. Может, Рада немного разгонит эту марь.
Он понял, что к сестре ему нужно единственно для того, чтобы увериться – есть еще что-то хорошее. Дурно мне, думал он. Дурно мне дурно мне дурно мне… Не понять, из-за чего, и от этого еще гаже.
– Гай, может, печку включить? Ты дрожишь.
– А? А, нет, не надо. Нормально.
Мак взял его за плечо, привалил к себе, обнял теплой рукой. И бок у него был теплый. Гай закрыл глаза.
– Многим тоскливо, когда льет.
– Да.
Видно по мне, это точно. Совсем раскис, гвардеец. И ордена мои не сверкают, да и нет у меня орденов, откуда, я же почти выродок, связался с подпольем, с террористами, со Странником. Против Отцов. С ног на голову все перевернулось, наизнанку сделалось… только вот обожать я уже никого не могу. И верить никому не получается так, как верил вождям.
– Мак… Слушай, вот ты говорил, мы не внутри пузыря, а на поверхности шара, да? И бегаем вокруг Мирово… в смысле, просто света. Der Stern***, я помню. Но ведь когда-то этого света не было, да? И когда-нибудь, наверное, не станет. И что тогда будет?
Мак прижал его плотнее и принялся рассказывать.
Продолжение следует
СловарьЧасть 3.
*Действующая армия (нем.)
**Оккупационная армия (нем.)
*** Наличные деньги? (итал.) Наличные? (нем.)
****Фрикатив, фрикативный (щелевой, проточный) звук (нем.)
Часть 4.
*Как дела? (нем.)
**Хорошо! Спасибо. (нем.)
***Звезда (нем.)
@темы: Фанфикшн, «Обитаемый остров», Что сказал @автор
что интересно: формально все встретившиеся мне отзывы легко делятся на две группы: кому не понравился умник (его играл бондарчук; и, пожалуйста, ни слова мне о вепре, которого изображал куценко - я должен всё увидеть сам и беспристрастно) — тем понравился каммерер, и наоборот.
но ротмистру чаче сценарии точно читать не надо!!!