Д.Быков о "Пикнике на обочине"

[silent-gluk]

Дмитрий Быков
«Пикник на обочине»: вся правда об СССР

В «Редакции Елены Шубиной» вышла вторая совместная книга лектория «Прямая речь» и Дмитрия Быкова — «Советская литература: мифы и соблазны». В ее основу легли стенограммы лекций писателя. «Сноб» публикует главу, посвященную братьям Стругацким и их фантастической повести «Пикник на обочине»



«Пикник на обочине» — вещь загадочная в трех отношениях.

Во-первых, с нее начинаются так называемые страшные Стругацкие. У Стругацких периодизация довольно отчетливая: есть Стругацкие «счастливые», примерно до «Далекой радуги», которая являет собой первое столкновение человечества с непреодолимыми последствиями его деятельности. Есть Стругацкие «тревожные» — «Хищные вещи века». «Трудно быть богом», даже еще «Улитка на склоне». И вот примерно с марта по декабрь 1971 года братья Стругацкие стали «страшными». Они написали книгу «Пикник на обочине», с которой начался цикл самых пугающих, поразительно богатых и безнадежных их сочинений, которые включают и «За миллиард лет до конца света», и «Жука в муравейнике», и «Хромую судьбу» в том ее варианте, который увидел свет в 1987 году, и «Волны гасят ветер» с их чудовищным прогнозом относительно общей судьбы человечества. Ну а уж после этого наступил период С. Витицкого. Борис Натанович даже по сравнению с «мрачными» Стругацкими поражает какой-то уже совершенно черной безнадежностью.

Но это только первое в «Пикнике», что до сих пор цепляет с такой силой. Второе — это, конечно, загадочная издательская судьба этого произведения. Дело в том, что советская власть, как многие недалекие существа, обладала очень низким рацио — во всяком случае, в гуманитарной части — и феноменальным чутьем. Она могла понять, что нечто — предмет опасный, но в чем заключается опасность этого предмета и как он функционирует, знала не больше, чем Ричард Нунан о «смерть-лампе». В результате советская власть пропустила публикацию «Пикника на обочине» в 1972 году в четырех номерах маленького ленинградского журнала «Аврора» (который благодаря этому стал на несколько лет самым известным журналом в СССР, примерно таким же известным, как журнал «Москва» после публикации в 1966–1967-м «Мастера и Маргариты» или журнал «Байкал» после публикации в 1968 году «институтской» части «Улитки на склоне»), зато потом Стругацких перестали печатать вовсе.

И дело было не в «Гадких лебедях», вышедших в ФРГ в издательстве «Посев» в 1972 году, — это проскочило практически без последствий, Аркадию Натановичу пришлось только написать покаянное письмо в довольно резких, но при этом довольно невинных выражениях. А вот «Пикника» почему-то им не простили. В течение восьми лет братья пытались издать эту вещь в составе любой своей книги. Но и книг не выходило, и «Пикник» оставался непереизданным. Более того, когда ближе к 1976 году стало известно, что Андрей Тарковский собирается экранизировать именно эту вещь, у картины на путях возникли все возможные препятствия. И снималась она с максимальным трудом, и именно на ней произошла роковая ссора Тарковского с оператором Георгием Рербергом. Спас, вытащил картину оператор Александр Княжинский. Когда же в 1980 году в урезанном примерно на четверть варианте «Пикник» все-таки вышел в составе сборника «Неназначенные встречи», Аркадий и Борис Стругацкие сами уже не могли ответить на вопрос, что в этой вещи было такого антисоветского.

Наконец, третья проблема, пожалуй, наиболее серьезная, связанная с «Пикником». Это первый текст Стругацких, а может быть, если считать «Улитку», то второй, когда между частями текста нет явно прочерченных связей. Не совсем понятно, почему эти четыре повествования, объединенных только местом действия и фигурой Рэдрика Шухарта, абсолютно разных по тональности и по смыслу, сведены в единый текст. Все становится более или менее понятно, только если попытаться взглянуть на «Пикник» с одной определенной точки зрения, которая открылась мне совершенно неожиданно.

Всё потому, что братья Стругацкие стали с высоты, никому в то время не доступной, осмысливать советский проект, писать его историю. «Пикник» — это хроника того, чем был советский проект начиная с 1917-го и по 1960-е примерно годы. Это хроника его перерождения, это история того, как страну посетил Бог и что из этого получилось.

Эта мысль становится достаточно очевидной, если мы прочтем вот такой хотя бы фрагмент:


Он (Алоиз Макно, агент Бюро эмиграции. — Д.Б.) посмеялся, лизнул своего бурбона и задумчиво так говорит:

— Никак я вас, хармонтцев, не могу понять. Жизнь в городе тяжелая. Власть принадлежит военным организациям. Снабжение неважное. Под боком — Зона, живете как на вулкане. В любой момент может либо эпидемия разразиться, либо что-нибудь похуже... <...> Вы поймите, наше бюро — организация благотворительная, корысти мы не извлекаем. Просто хочется, чтобы люди ушли с этого дьявольского места и включились бы в настоящую жизнь. Ведь мы обеспечиваем подъемные, трудоустройство на новом месте... молодым — таким, как вы — обеспечиваем возможность учиться... Нет, не понимаю!

— А что, — говорю я, — никто не хочет уезжать?

— Да нет, не то чтобы никто... Некоторые соглашаются, особенно люди с семьями. Но вот молодежь, старики... Ну что вам в этом городе? Это же дыра, провинция...

И тут я ему выдал.

— Господин Алоиз Макно! — говорю. — Все правильно. Городишко наш — дыра. Всегда дырой был и сейчас дыра. Только сейчас, — говорю, — это дыра в будущее. Через эту дыру мы такое в ваш паршивый мир накачаем, что все переменится. Жизнь будет другая, правильная, у каждого будет все что надо. Вот вам и дыра. Через эту дыру знания идут. А когда знание будет, мы богатыми всех сделаем, и к звездам полетим, и куда хошь доберемся. Вот такая у нас здесь дыра...

На этом месте я оборвал... и стало мне неловко. Я вообще не люблю чужие слова повторять, даже если эти слова мне, скажем, нравятся.

Стругацкие здесь оттянулись по полной программе. В Советском Союзе тоже есть Зона, вокруг которой создан стокилометровый вакуум. «В России вот о сталкерах и не слыхивали. Там вокруг Зоны действительно пустота, сто километров, никого лишнего... <...> Проще надо поступать, господа, проще! Никаких сложностей тут, ей-богу, не нужно. Нечего тебе делать в Зоне — до свиданья, на сто первый километр...» — одобрительно говорит сотрудник спецслужб Нунан.

Зона, то есть Божье посещение, — это совершенно прямая метафора советской истории, истории о том, как нечто непонятное посетило провинциальный город, который «дырой был, дырой и остался», и в этом городе начало происходить что-то страшное, но прекрасное, что-то божественно непостижимое.

Обратите внимание на три вещи, которые происходят в Зоне. Во-первых, в Зоне появляются те научные, фантастические, небывалые достижения, которые позволяют заглянуть через несколько голов вперед. И в самом деле, советская наука, советская литература, советское ракетостроение шагнули так далеко вперед, что город Хармонт полетел в космос, хотя ничто на это не указывало. Но человечество нельзя изменить. В разговоре Нунана с лауреатом Нобелевской премии физиком Валентином Пильманом последний говорит:

Для человечества в целом Посещение прошло, в общем, бесследно. Для человечества все проходит бесследно. <...> Человечество в целом — слишком стационарная система, ее ничем не проймешь. <...> Для меня Посещение — это прежде всего уникальное событие, чреватое возможностью перепрыгнуть сразу через несколько ступенек в процессе познания. Что-то вроде путешествия в будущее технологии.

И это первый аспект в постижении советской жизни: да, прыгнули через несколько ступенек.

Второй чрезвычайно интересный аспект — культ мертвых, идея воскрешения мертвых. Из всех последователей Николая Федорова Советский Союз был единственным, кто наиболее упорно был сосредоточен на его философии общего дела. Культ смерти, причем смерти, как правило, героической, культ мертвых, героически приблизивших наше светлое будущее, культ прошлого, которое непрерывно оживает в непрерывных инсталляциях, так называемых ролевых играх, «Зарницах», играх в войну, фильмах, преданиях, встречах с ветеранами, — и все это наиболее наглядно сделано у Стругацких в образе отца Рэдрика Шухарта.

Очень интересен этот перепад — а всего-то прошло четыре года — между образом власти в «Обитаемом острове», где существуют Огненосные Творцы, они же Отцы, и «Пикником», где все определяют мертвые, где появляются совсем другие отцы. Помните, Рэдрик увидел марширующего непонятно куда человека? А это маршировал кто-то из покойников, воскресших с хармонтского кладбища, попавшего в диапазон Зоны. И воскресший Рэдриков папаша — вероятно, самая страшная, самая циничная у Стругацких метафора всей советской идеологии и всей советской культуры. Шухарт-старший ничего не понимает, ничего не говорит, но автоматизм действий у него сохранился. Рэдрик не отдает отца для исследований, не сдает на аннигиляцию — примерно так, как действует и Крис с Хари в «Солярисе». Ему этот фантом необычайно дорог. Он никак не может понять, что отец регенерирует при любых обстоятельствах, что у него другая кровь, другая плоть, что он вообще урод, созданный Зоной, монстр, мутант. Рэдрик этого понимать не хочет. Он любит отца, как любит Мартышку, всегда сажает за стол, и когда дедушка опрокидывает свою единственную рюмку, — вот тут, в этой загробной среде, в страшном доме Шухарта воцаряется абсолютный восторг.

— Ну, ребята, — сказал Рэдрик восхищенным голосом, — теперь у нас пойдет гулянка на славу!

И третий аспект, который особенно странен и который нам всем сейчас часто приходится вспоминать. Помните, Нунана при виде дочери Шухарта «вдруг ударила жуткая мысль: это вторжение. Не пикник на обочине, не призыв к контакту — вторжение. Они не могут изменить нас, но они проникают в тела наших детей и изменяют их по своему образу и подобию». Мартышка — будущее Хармонта, Мартышка, которая для Шухарта составляет единственную радость и смысл его искореженного существования, эта Мартышка, подрастая, становится другой. Как сказал про нее Джеймс Каттерфилд по прозвищу Мясник, светило хирургии, «она уже не человек». Так и новое поколение советских людей, которое должно было жить при коммунизме, которое всегда что-то должно было, почти всегда оказывалось нечеловеческим, нелюдским, непонятным прошлому.

Советский строй действительно привел к появлению мутантов. Это были иногда мутанты со знаком плюс, это были дети типа Лёни Карася в «Исчезновении» Юрия Трифонова, дети из его же «Дома на набережной», которые оперы наизусть цитируют, для укрепления нервов ходят по ребру крыши, а зимой — босиком для закалки. Мутанты со знаком плюс — умные комиссарские дети, принципиальные, талантливые. Но в массе своей появились и совершенно другие мутанты. Появилось предельно циничное поколение — потому что росло без религии, без чести и совести, без какого-либо понимания верха и низа. И я хорошо понимаю старых рабочих или старых революционеров, которые с возмущением смотрели на поколение 1960-х, которые боялись собственных детей, которые в ужасе смотрели на последующие все более и более циничные советские поколения, — а к самому последнему циничному поколению принадлежал я. Большинство моих сверстников при рассказах о пионерах-героях начинали просто откровенно хохотать или перерабатывать эти рассказы с таким цинизмом, что «садистские частушки»:

Мальчик нейтронную бомбу нашел,
с нею он к школе своей подошел.
Долго смеялся потом педсовет:
школа стоит, а учащихся нет, —

казались еще относительно невинными произведениями. Да, Зона — окно в будущее, но в ней родились мартышки, которые, дай им волю, не случись перестройки, угробили бы страну и мир значительно быстрее. Помните страшный эпизод, где к Шухарту-папаше неслышно подошла Мартышка, «постояла, положив на стол мохнатые лапки, и вдруг совершенно детским движением прислонилась к покойнику и положила голову ему на плечо». Оба они безусловно понимают друг друга на уровне какой-то невербализуемой, неописуемой связи. Ведь у Мартышки остался только один способ коммуникации — она, если помните, по ночам просыпается и начинает издавать скрип, «длинный, тоскливый скрип», тот скрип, что Рэдрик слышит и в Зоне. Утверждают, что это просели вагонетки с породой. Но мы-то знаем, что это немногие мутанты, там оставшиеся.

Еще одно, что роднит Хармонт с советским опытом: из города запрещено уезжать. Раньше какую-никакую эмиграцию разрешали, но потом выяснилась удивительная вещь. Выясняется, что человек, приехавший из Хармонта в любой другой город, превращает этот город в ад. Примерно так оно было и с эмиграцией из СССР: куда бы ни приехал русский эмигрант, он, ровно как у Стругацких, организует пространство так, что количество несчастных случаев неизменно возрастает.

1970-е и 1980-е годы прошли под знаком большого пессимизма относительно контакта с инопланетными цивилизациями. В 1982 году Воннегут написал «Завтрак для чемпионов», в 1985-м Станислав Лем — «Фиаско», апофеоз этого пессимизма. А «Пикник» написан в 1972 году!

Существовала устойчивая легенда об истории создания «Пикника». Якобы Стругацкие съехались писать, предположительно, будущий «За миллиард лет до конца света», гуляли по окрестностям Комарова, увидели остатки пикника, и Аркадий Натанович сказал: «А как бы это выглядело с точки зрения муравья?»

Это один из немногих примеров, когда Стругацкие сознательно дезинформировали свою аудиторию. Все основные их сюжеты были проработаны еще в сборнике «Шесть спичек», опубликованном в 1960 году. «Пикник на обочине» являет собой всего лишь расширенный вариант очень раннего, еще довольно слабого, без внятного вывода и без внятной концепции рассказа «Забытый эксперимент» (написан в 1959-м), где впервые зазвучали нехарактерные для молодых Стругацких тревожные и опасные нотки.

Это рассказ о некоем секретном проекте, который должен был связать определенным образом пространство и время, для чего создан некий мезонный генератор, переводивший время в физическую материю. В лаборатории случился гигантский взрыв, на двести километров уничтоживший всё. Но через сорок восемь лет оказалось, что в эпицентре взрыва продолжает функционировать «двигатель времени», выбрасывая синие столбы этой материи, рождая голубой туман, а вокруг буйствует страшно, чудовищно искаженная природа, в аномальной зоне завелась печальная, безвыходная, навеки изуродованная нечисть. Мы в этом рассказе увидим только одно такое существо:

У животного было тело лося, но не было его горделивой осанки: ноги искривлены, голова гнулась к земле под чудовищной грудой роговых наростов. У лося вообще очень тяжелые рога, но у этого на голове росло целое дерево, и шея не выдерживала многопудовой тяжести. <...> У лося не было глаз. Вместо глаз белела скользкая плесень.

Образ советского интеллектуала с его огромной головой, такой огромной, что ее невозможно держать прямо, пришел, конечно, прямо оттуда. Оттуда же и главная метафора «Пикника на обочине»: мы живем в будущем и за это будущее расплачиваемся.

А вот теперь присмотримся к основным агрегатам, которые в этом будущем существуют. «Пикник» напичкан страшными идеями. Плотность ужасного в «Пикнике» колоссальна. Во-первых, Советский Союз для всего мира — это неисчерпаемый источник энергии. Из Зоны добыты «этаки», которые сами способны размножаться и на которых ездят машины, — аккумуляторы, которые практически не разряжаются. И советская идея — это грандиозный источник энергии. Очень хорошо, кстати, про коммунистическую идею сказал Януш Корчак: «Я уважаю эту идею, но это как чистая дождевая вода. Когда она проливается на землю, то загрязняется», — потому что людей постоянно ставили в искусственные условия, и в этих искусственных условиях они стучали друг на друга с потрясающей энергией, уничтожали друг друга с потрясающей энергией, они выиграли самую страшную войну. Советский Союз был чудовищно энергичной страной, что есть, того не отнимешь.

Еще одна вещь, сама по себе забавная: советский исследователь Кирилл Панов ищет в Зоне полную «пустышку». Вот эти «пустышки», эти гидромагнитные ловушки — точная метафора души советского человека, у которого внутри абсолютно пусто, и тем не менее какая-то странная сила держит его в собранном состоянии.

Кроме того, существует «ведьмин студень» — всепроникающая субстанция, которая разъедает всё. «“Ведьмина студня” вон полные подвалы, бери ведро да зачерпывай. Похороны за свой счет», — говорит Шухарт. Со Стервятником Барбриджем происходит как раз это: он вляпался в «студень», кости стали как резиновые, единственное спасение — срочная ампутация. А вот это, мне кажется, уже метафора самая прямая. Ведь вечно твердили, что у советского человека нет скелета: что ему скажут, то он и сделает, он не способен сопротивляться. К тому же у обоих братьев Стругацких был и опыт вызовов в известную контору, и они прекрасно понимали, что бывает с человеком на допросе и как нелегко против этого «студня» устоять. «Ведьмин студень» — одни из самых убедительных образов того, что делается с советским человеком в процессе его жизни.

А вот теперь несколько слов о главном.

Проблема интерпретации «Пикника» главным образом упирается в эпиграф из Роберта Пенна Уоррена: «Ты должен сделать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать» — и из истории с Золотым шаром, которая являет собою квинтэссенцию, финал текста. Это и есть то главное советское, что заключено в произведении Стругацких. Золотой шар, исполняющий желания, как говорит Нунан, есть мистический объект, легенда. Но Барбридж, которого Рэдрик спас после «студня», указал ему таинственное место на окраине Зоны, где лежит этот шар — «скорее медный, красноватый, совершенно гладкий, и он мутно отсвечивал на солнце». Вот только перед ним «мясорубка»: если хочешь пройти к шару, ты должен пустить кого-то впереди себя. «Мясорубка» его выжмет, выкрутит, а ты спокойно пройдешь и пожелаешь для себя всего, чего хочешь.

И вот в этом заключается главный смысл «Пикника на обочине». Зона манит в будущее. Но Зона и великая обманка, которая порождает мутантов, которая приносит в мир страшные, опасные объекты. Гуталин — антисталкер такой, такой диссидент — все, что в Зоне найдено, уносит обратно. Этот человек пытается развернуть историю. Но развернуть историю, как мы помним еще из «Попытки к бегству», — это совершенно безнадежное занятие. Однако большинство свято верит, что Зона — это место, где найдешь счастье, что только в Зоне и может по-настоящему раскрыться человек. И смею вас уверить, большая часть советского окружения была убеждена, что только в Советском Союзе — пусть там и страшно — будущее, там люди строят то, чего еще никогда не было. И многие говорили (я это помню еще по 1970-м годам, когда англичане приезжали к нам в школу), что искренне нам завидуют, потому что мы лицом к лицу с этим сквозняком из будущего.

Но Золотой шар либо не исполняет желаний, либо исполняет не те желания, потому что сокровенные наши желания редко сводятся к тому, чтобы «счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный». Зона — это великое обещание, но из зла нельзя сделать ничего, кроме зла. И когда Рэдрик отправляет в «мясорубку» Артура, этим он разрушает собственную мечту. Никакого исполнения желаний не случится, все уйдут обиженными. Никаких других вариантов у этого будущего нет.

А теперь несколько слов о том, как и почему осуществился «Пикник на обочине» в нашей собственной реальности. Сами братья Стругацкие считали — вернее, это говорил Борис Натанович, потому что Аркадий Натанович до этого уже не дожил, — что более или менее сбылась консьюмеристская утопия, о чем они предупреждали еще в 1964 году в «Хищных вещах века». И в «Гадких лебедях» 1967 года писатель Виктор Банев говорит на встрече с детьми: «История человечества знает не так уж много эпох, когда люди могли выпивать и закусывать квантум сатис».

Это не самая плохая утопия, но дословно сбылась только одна. Сбылась утопия Зоны, и это был Чернобыль. Никогда я не был так близко, так плотно внутри литературного текста, как в Чернобыле, в Зоне, описанной Стругацкими.

Сейчас ничего этого уже нет — природа быстро разрушает дела рук человеческих, но самое страшное, что там было, — это остатки города Припяти. Почти в каждой квартире стояли пианино, чудовищно покореженные дождями и ветром, клавиши стояли дыбом. Ужасно было видеть детский сад, потому что в этом детском саду висели уцелевшие стенгазеты, стояли детские кроватки, валялись игрушки... Ужасной была детская площадка парка культуры, которая должна была открыться 1 мая, — катастрофа случилась в апреле, и никогда не использованные карусели скрипели и крутились. Ужасен был образ огромной страны, которая так любила, так берегла своих детей, так сентиментально к ним относилась, и вот сама себя взорвала, и от нее ничего не осталось.

Вот так я попал в «Пикник на обочине». И я понял с абсолютной четкостью, что советский проект с его будущим — это и есть Зона, из которой весь мир таскает хабар. Да и мы до сих пор питаемся запасами хабара, накопленного в советское время. Все мы сегодня сталкеры советской Зоны, отыскивающие в ней то, что не имеет смысла. Путь к Золотому шару лежит только через «мясорубку», ведет к необратимой деградации. И потому самое утешительное — это слова Пильмана:

Человечество в целом — слишком стационарная система, ее ничем не проймешь.

Отсюда: snob.ru/entry/186217 . За инфoрмацию спасибо ЖЖ-юзеру sigma-tiger ( sigma_tiger.livejournal.com/profile )

@темы: «Волны гасят ветер», «Жук в муравейнике», «Далёкая Радуга», «За миллиард лет до конца света», Улитка на склоне, Критика, «Пикник на обочине», Забытый эксперимент, «Гадкие лебеди», «Трудно быть богом», «Хромая судьба», «Хищные вещи века», Ссылки