А петербуржцы здесь есть?..

[silent-gluk]

Можете сходить посмотреть.

Граффити-портрет братьев Стругацких появился в городе
По случаю того, что произведения культовых фантастов выложили в интернет для бесплатного чтения, граффитисты нарисовали портрет писателей на проспекте Стачек.

Художники студии On the River сегодня нарисовали в городе большой портрет главных петербургских фантастов Аркадия и Бориса Стругацких, сопроводив граффити цитатой из романа «Пикник на обочине» и иллюстрациями к произведениям писателей.






















«Куратор пространства „Дом культуры“ — только сегодня познакомились с ним — предложил нам разрисовать куб прямо на улице. Мы согласились и решили сразу взяться за работу. Решили нарисовать братьев Стругацких и иллюстрацию к их книгам фантастическим. Рисунок приурочен к тому, что в Сеть выложили все книги писателей. Они стали общественным достоянием. Поэтому мы вдвоём, как и они (Аркадий и Борис) писали вдвоём, нарисовали такие граффити. Они теперь тоже принадлежат всем, ведь искусство должно быть достоянием общественности», — рассказал нам художник по имени Максим.

Увидеть портрет писателей можно на проспекте Стачек, 72. Вокруг есть ещё похожие кубы c яркими рисунками на разную тематику. Как отметил Максим, в мае у пространства «Дом культуры» собираются организовать фестиваль уличного искусства, в котором примут участие разные художники из Петербурга.

Напомним, книги братьев Стругацких буквально на днях выложили для бесплатного чтения на официальном сайте писателей. Такое решение приняли потомки фантастов, потому что устали бороться с пиратством.
Фото: Антон Ваганов

Отсюда: www.fiesta.city/spb/news/graffiti-portret-brati...

@темы: Картинки, «Пикник на обочине», Вторичное творчество, Сказку сделать былью, Ссылки

---

Тьмускорпионская новость. Длинная.

[silent-gluk]

Традиционно - от polakow.

И вот только Илья улегся и смежил вежды, как послышался бодрый конский топот и чей-то надменный и дерзкий голос произнес:

– Кто ты такой и откуда?

Илья открыл один глаз. Перед ним высился всадник, закутанный в темный плащ, полы которого оттопыривали сразу два меча. На лбу всадника блестел золотой обруч. Конь его храпел и ронял в пыль клочья пены.


– Да пошел ты, – пробормотал богатырь в нарушение всех традиций и перевернулся на другой бок.

Озадаченный всадник спешился и, звеня шпорами, двинулся к Илье.

– Имя! – каркнул он. – Имя… сестра!

– Не сестра я тебе, гнида арканарская, – проворчал богатырь, потом понял, что сон ушел окончательно, и назвался: – Илья.

– Илья… – произнес незнакомец. – Я знавал одного Илью. Первый богатырь при дворе Киевского князя. Ты его родственник?

– Увы, да, – сказал Илья. – Правда, дальний родственник, но им все равно… до двенадцатого потомка.

– И чего же ты тут лежишь, Илья?

– Отдыхаю перед дальней дорогой.

– И куда же ты едешь?

– Куда-нибудь… Подальше. Многие едут в Ирукан. Попробую и я в Ирукан.

– Так-так, – произнес всадник. – И ты вообразил, что благородный дон проведет тебя через заставу?

Илья промолчал.

– Или, может быть, ты думаешь, что благородный дон не знает, кто такой богатырь Илья из села Карачарово?

Илья молчал. Всадник запрокинул голову и прокричал, подражая глашатаю на Королевской площади:

– Обвиняется и повинен в ужасных, непрощаемых преступлениях против бога, короны и спокойствия!

Илья молчал.

– А если благородный дон безумно обожает дона Рэбу? Если он всем сердцем предан серому слову и серому делу? Или ты считаешь, что это невозможно?

– Ща в лоб дам, – басом сказал Илья. – Утомил.

– Видишь ли, я думал, что ты шпион. Я всегда убиваю шпионов, – улыбаясь, произнес всадник.

– Шпион… – повторил Илья. – Да, конечно. В наше время так легко и сытно быть шпионом. Ладноть, хватит дурака валять. Здорово, блааародный дон Румата.

– Здорово, Илья! – Румата улыбнулся, спрыгнул с коня, присел рядом. – Чего ты тут? Дело пытаешь или от дела плутаешь?

– Кащей Марьюшку похитил. Уволок, падлюка, в свое гнусное царство три крестик девять. Знаешь туда дорогу?

Румата задумался.

– Это трудный и опасный путь, – сказал он.

– Богатыри не ищут легких путей, – возразил Илья.

Румата снова задумался.

– Ну, – сказал он, – тогда получается, что у нас есть только одна дорога – и она заведомо никуда не ведет. Нам не добраться до царства Кащея. Элронд мудр, мы все это знаем, и единственную дорогу, ведущую к победе, никто не назовет дорогой безрассудства… но вместе с тем она неодолима, и нас неминуемо ждет поражение.

– Поражение неминуемо ждет лишь того, кто отчаялся заранее, – возразил Илья… – Признать неизбежность опасного пути, когда все другие дороги отрезаны, – это и есть истинная мудрость. Поход в царство три крестик девять кажется безрассудным? Так пусть безрассудство послужит нам маскировкой, пеленой, застилающей глаза Кащею. Ему не откажешь в лиходейской мудрости, он умеет предугадывать поступки противников, но его сжигает жажда всевластья, и лишь по себе он судит о других. Ему наверняка не придет в голову, что можно пренебречь властью над миром, и наше решение уничтожить Кольцо… тьфу ты, спасти Марьюшку, собьет его с толку.

– Я тоже думаю, – проговорил Румата, – что поначалу он не поймет, в чем дело. Дорога к Кащею очень опасна, но это единственный путь к победе. У себя дома он всемогущ, так что тому, кто отправится в тридевятое царство, ни сила, ни мудрость не дадут преимуществ – тайна, вот что здесь самое важное, и, быть может, эту великую миссию слабый выполнит даже успешней, чем сильный, ибо сильный не привык таиться от опасностей, а борьба с Кащеем приведет его к гибели. Слабые не раз преображали мир, мужественно и честно выполняя свой долг, когда у сильных не хватало сил.

– У сильных не хватало сил… – передразнил Румату Илья. – Масло масляное. А говорят, профессор филологии писал! Ладно, я один пойду, ты только дорогу укажи.

– Когда сквозь муть осенних слез оскалится мороз,

Когда ясна ночная студь, В глуши опасен путь,

– сказал Румата и добавил: – Но неразведанный путь гораздо опасней.

– Все, все, хватит! Просто рукой покажи! – взмолился Илья.

– Ехай вон туда, – махнул латной рукавицей Румата и вскочил на коня. – До границ Черной страны осталось совсем недалеко.

И он ускакал, оставив Илью в одиночестве.

Богатырь сплюнул в дорожную пыль и проворчал, глядя вслед хромающей лошади Руматы:

– Интересно, что у него с ногой?

9

Направление, указанное арканарцем, оказалось верным – через два дня Илья добрался до скальных теснин, словно бы сошедших с картины Бориса Валеджи.

Волков С. Три крестик девять. // Богатыри не мы: Новеллы. – М.: Э, 2017. - С.377-380.

@темы: Тьмускорпионь

---

Опять цурэновский сонет

[silent-gluk]

Утащен отсюда: www.reshetoria.ru/user/Volcha/index.php?id=3899...

Автор - Volcha

неудобный (страсти по цурену)

как лист увядший падает на душу
летит баул подбитым голубком
на палубу дубовую ничком
паду и я чужбиной оглоушен

трясиной ненадёжной стала суша
друзья в неё попадали гуртом
бараны на охотно-вещевом
и старый друг отфренден и не нужен

поверхностные серферы сетей
на поле дураков копают клады
имея язву шефа и оклады

но каждый царь герой и лицедей
елейный скорпион в ряду святош
по матери по правде резанёшь

и добрый френд под рёбра сунет нож

@темы: Вторичное творчество, Сонет Цурэна, «Трудно быть богом», Ссылки

---

А вот еще интересно...

[silent-gluk]

Как вы полагаете, легенда о племени Птицеловов ("Обитаемый остров") - это чистый фольклор, или "основанный на реальных событиях" (т.е. земляне были недостаточно осторожны)?..

@темы: «Обитаемый остров», Вопросы

---

Ну наконец-то!..

[silent-gluk]

Оригинал взят у ЖЖ-юзера bvi в Тексты АБС

Решением Марии Аркадьевны и Андрея Борисовича Стругацких тексты АБС возвращены в свободный доступ на официальном сайте братьев Стругацких:

http://www.rusf.ru/abs/

Как принято теперь говорить, респект и уважуха.

Да, если кто не знает - выложены "официальные и восстановленные" версии "сталкеровского" собрания сочинений.

@темы: Собрание сочинений, Перепост, Ссылки

---

Тьмускорпионь

[silent-gluk]

Сегодня - от calme_rut

Что же касается проблемы бессмертия дурака как такового, то давным-давно, лет десять назад, мудрейший и талантливейший наш Борис Натанович Стругацкий в частном разговоре заметил: “Не бойтесь дураков — бойтесь умных негодяев”. Вся наша история последнего десятилетия, увы, тому подтверждение.

Елагина Е. Бессмертие дурака: [Рец. на кн.: Дериева Р. Придурков всюду хватает. - М.: Текст, 2002. - (Открытая книга). - 1000 экз.] // Нева (СПб.). - 2003. - № 12.

( magazines.russ.ru/neva/2003/12/el10.html )

@темы: Б.Стругацкий, Тьмускорпионь, Ссылки

---

В это воскресенье...

[silent-gluk]

...с нами английское издание. С новым переводом!..



Это, сами понимаете, обложка.





Авантитул.




Контртитул.




Титульный лист.




Оборот титульного листа.




Страница V, кусочек предисловия.




Страница 1, пример оформления.




Страница 15, тоже пример оформления.




Страница 233, кусочек послесловия - из "Комментариев к пройденному".


Итак, это:

Strugatsky A. Hard To Be a God / Strugatsky A., Strugatsky B.; Transl. by O.Bormashenko; Introd. by K.MacLeod; Ill. by Eamon O'Donoghue. - [London]: Gollanz, 2015. - X, 246 p. - (SF Masterworks). - ISBN 978-1-473-20829-2. - Англ. яз. - Загл. ориг.: Трудно быть богом.

Содерж.: Introduction / K.MacLeod. P.V-VIII.
Hard To Be a God / Strugatsky A., Strugatsky B. P.IX-X, 1-231.
Afterword / Strugatsky B. P.233-246.

Что можно сказать о переводе...

Во-первых, он, наконец, сделан с русского, а не с немецкого текста - уже неплохо, правда?..

Нашла свежевыученное (мной) выражение "School of fish"
("Grizzled seadog Tarkypark!
Pal, you'd better stay awake.
Careful, schools of deep-fried sharks
Rush towards you through the lake")
и порадовалась.

Вариации имен (Anka/Anechka, Anton/Toshka) сохраняются, но даны без комментариев. Дева Катя - традиционно (где-то мне это уже встречалось...) - стала old maid (старой девой?). Мертвожорки, Висельники и Ограбиловки стали Deadtown, Gallowland, Robberdale - что логично. Грамотей - literate. Птица Сиу - Sioux (гм, забавно, а ведь правда... Никогда не ассоциировала ее с индейцами). А вот Кукиша (который Ирма) не перевели, а затранскрибировали. При том, что остальные прозвища переведены. Дона пишется как dona (через н-с-тильдой). Интересно, почему?.. Из любопытных вариантов: Budach, Tafnat, Waga, Zuren и Zupic (хотя Pitz, Totz), Hauk, Land Beyond the Strait (Запроливье).

Разговор про "барон - товарищ" стал таким:
- Baron Pampa is a very good friend.
- How can a baron be a good friend?
- I mean that he's a very good man.

Знаменитый диалог Рэбы и Ваги здесь выглядит так:
- The chonted will shlake and they'll unbiggedly shump the margays with a hollow blackery. That's twenty long heapers already. It'd be marky to knork the motleners. But the heapers are bedegging redderly. This is how we'll heaten the rasten. That's our struntle.
- That's tooky jelly.
- This is our struntle, Denooting with us isn't rastenly for your gnawpers. It's revided?
- It's revided.
- And drink the circle.

А спрута заменили на дракона.

@темы: Картинки, Переводы, Библиофильское, «Трудно быть богом», Библиография, Книги

---

И старая критика

[silent-gluk]

Громова А. Двойной лик грядущего: Заметки о современной утопии // НФ: Альм. науч. фантастики. - М., 1964. - С.270-309.

Статья печатается в порядке обсуждения,
Современная утопия - термин, конечно, весьма условный и даже вряд ли правомерный. За неимением иного уговоримся пока называть так весьма разнородные по содержанию и форме произведения, в которых наши современники пытаются сконструировать облик близкого или отдаленного будущего. Эти предвидения будущего в наши дни отошли так далеко от утопий прошлого, что, в сущности, трудно даже говорить о какой-то преемственности жанра. Слишком многое изменилось в картине мира, в объеме и характере познаний, в психике людей за четыре с половиной века, отделяющих нас от "Утопии" Томаса Мора; да, впрочем, и от великих утопистов XIX века - Сен-Симона, Фурье - Оуэна нас отделяет практически почти такое же, безмерно громадное расстояние.

Утопия в наши дни решительно отошла от философов к поэтам, стала романом, драмой, рассказом, поэмой - чем угодно, но не социально-философским трактатом, каким она была раньше. Возможно, философы нашей эпохи хуже владеют стилем, чем мудрецы прошлых времен; но вернее, это объясняется тем общим процессом все более четкой специализации, который все заметней отграничивает круг деятельности философов и социологов от искусства.
Зато художественная литература нашего времени просто немыслима без картин будущего, без предвидений, без постоянного, тревожного или радостного, пристального взгляда в завтрашний день, чей рассвет уже брезжит над настоящим. Утопия - будем все-таки, как уговорились, называть произведения такого рода утопией - в наши дни необычайно расцвела и в количественном и в качественном отношении.
Существуют очень веские причины, обусловившие этот расцвет утопий всякого рода. Никогда еще человечество не проявляло такого острого интереса к будущему, как в наши дни. И это понятно: темпы социального и технического прогресса невероятно возросли, горизонты расширились, яснее проступили впереди и сверкающие вершины, и гибельные пропасти.
Никогда еще не приходилось людям практически и экстренно решать проблему - быть или не быть человечеству? А сейчас этот вопрос прочно стоит на повестке дня и его не обойдешь. Вопрос самый насущный, самый острый, самый животрепещущий. Для многих он заслоняет все иные - и это вполне понятно: пока этот вопрос не будет решен, все остальное повисает в воздухе.
И все же за этим вопросом встает другой, гораздо более сложный: каким быть человечеству? И этот вопрос тоже не снимешь с повестки дня - сегодняшнего, нашего с вами дня, который во многом предопределен вчерашним и, в свою очередь, предопределяет собой завтрашний. Каким должно быть и каким может быть человечество в будущем? А значит, каково оно сейчас, в наши дни, что в нем принадлежит прошлому, что - будущему? Что надо беречь и развивать, от чего надо избавляться с презрительной усмешкой или с беспощадной ненавистью? Как понимать сейчас древнее изречение: "Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо"? Что именно следует считать человеческим, и кого считать человеком? Освенцим и Хиросима - тоже ведь дела рук человеческих, и ответственность за эти страшные дела несут очень многие и очень разные по складу ума и характеру деятельности люди. И угрозу термоядерной катастрофы создали сами люди, и только они сами могут отвратить эту угрозу своими разумными, активными, согласованными действиями.
"Эту угрозу породила наука, - сказал Альберт Эйнштейн об опасности термоядерной войны, - но подлинный ключ к решению стоящей перед нами проблемы - в умах и сердцах людей. Нет такой машины, с помощью которой мы могли бы воздействовать на чужие сердца. Для этого нужно, чтобы наши собственные сердца стали иными и чтобы мы смело высказывали свои взгляды. Лишь с ясным умом и чистым сердцем мы сможем набраться мужества, чтобы преодолеть тот страх, который тяготеет над человечеством".
Разум, воля, совесть как факторы, воздействующие на поведение человека и человечества, приобретают сейчас новое, необычайно важное значение.
Не случаен поэтому тот обостренный интерес к вопросам социалистической морали, к проблеме личной ответственности за общее дело, не случайны те споры о любви и дружбе, о благородстве, чести, чувстве долга, которые постоянно ведутся в нашей стране. Для общества, стоящего на пороге коммунизма и вместе с тем ясно видящего опасность, нависшую над миром, это - одна из важнейших проблем.
В другой тональности, большей частью с оттенком трагизма, безысходности, но не менее остро звучит эта проблема в литературе и искусстве капиталистических стран. В разных аспектах, на различном материале постоянно ставят эту проблему художники, напряженно думающие о судьбах человека и человечества. Вспомним хотя бы такие несходные по материалу и авторской манере вещи, как романы "Тихий американец" Грема Грина и "Над пропастью во ржи" Дж. Д. Селинджера, или фильмы "Хиросима, моя любовь" Алена Ренэ, "Вест-Сайдская история" Роберта Уайза, "Нюренбергский процесс" Стенли Крамера.
Можно, пожалуй, подумать, что разговор слишком далеко отошел от темы, обозначенной в подзаголовке статьи - ведь вышепоименованные романы и фильмы говорят только о настоящем. Да, конечно. Но, думая о будущем, неизбежно выводишь его из своих представлений и суждений о настоящем. И в наше время все более заметно сближаются, все чаще перекрещиваются пути реалистической прозы и фантастической утопии. Ибо что такое истинно современная "большая" литература без глубокой философичности, без умения видеть жизнь в ее сложных причинных связях, в противоречиях, в непрестанном движении; без умения осмысливать и сопоставлять события громадного масштаба, видеть перспективу развития мира? Границы мира, в котором мы живем, стремительно раздвигаются, открывая и неизмеримые просторы космоса, и тайны микромира; темпы движения все убыстряются. Те, кто не ощущает, не постигает этого, теряют право и возможность судить о жизни и вести за собой читателя. Отсюда - настойчивые поиски новых форм в литературе и искусстве, новых форм, призванных передавать новый, сложный и изменчивый облик действительности. Да, многие из путей этих поисков ошибочны, они ведут в тупик, к распаду картины мира на световые пятна, на разрозненные контуры, к распаду психики на поток ощущений, равнозначных, стремительно сменяющихся, неуловимых. Но основной стимул всех поисков, и удачных и неудачных, понятен: новое содержание требует новой формы.
Утопия как предвидение будущего, исходящее из анализа настоящего, как проекция настоящего на будущее, дающая возможность лучше и вернее увидеть тенденции развития мира, - современная утопия во всем своем разнообразии и является одним из вариантов новой формы, помогающей выразить представления художника о современной нам действительности. И, кстати, заметим, поэтому утопия в наши дни вовсе не является исключительным достоянием научной фантастики (хотя, разумеется, фантасты задают тон в создании утопии). Картины будущего, как и вообще элементы фантастики, часто встречаются у самых различных писателей, творчество которых даже с большой натяжкой нельзя зачислить по ведомству научной фантастики - например, у Ф. Дюренматта или Э. Ионеско.

[...]
IV
Для Рея Бредбери, как уже говорилось, образ термоядерной войны - прежде всего символ социального катаклизма. Однако, разумеется, эта художественная оболочка символа вовсе не случайна; она значительна и сама по себе, без второго смысла.
И для подавляющего большинства американских писателей изображение последствий термоядерной войны является кардинальной темой; эта тема имеет самодовлеющую ценность, и очень часто такое произведение выглядит как более или менее достоверная хроника Еще Не Сбывшегося, но Неизбежного. Сейчас, увы, легко себе представить последствия термоядерной войны на основании точных и подробных научных данных. Для того чтоб создать пейзаж мертвого Сан-Франциско, где все здания целы, а людей убила невидимая и неслышимая ядерная радиация, режиссеру-постановщику фильма "На берегу" Стенли Крамеру не понадобилось проводить сложные научные изыскания и напрягать фантазию, заглядывая в таинственные дали Будущего: для нашего современника это - реальная угроза сегодняшнего дня (кстати, Стенли Крамер и датировал действие своего фильма 1964-м годом!). Но американские фантасты в подавляющем своем большинстве рисуют картины разрушений, смертей и тяжелых страданий, причиненных термоядерной войной, не для того, чтоб, подобно Стенли Крамеру, призвать людей бороться против войны. Обычно война выглядит здесь как неизбежное зло, причины которого неясны - да и какой смысл докапываться до этих причин, когда катастрофа уже произошла и мир гибнет? Война тут большей частью предпосылка, совершившийся факт. А вот что будет с Землей после катастрофы - об этом американские фантасты думают с интересом, можно сказать, научным.
Все ли погибнут? Может, не все? Тогда что будет с уцелевшими? Какие мутации возникнут среди людей под действием ядерного излучения? Ну и еще - что будут делать всякого рода "думающие машины", оказавшись вне постоянного контроля со стороны человека?
Так, например, в "Городе роботов" У. Миллера возникает жуткий образ целиком автоматизированного города, который и после войны продолжает держать свои механизмы в полной боевой готовности и не впускает людей: он запрограммирован на войну. Эти проблемы составляют основу сотен и тысяч произведений американских фантастов.
Период наиболее острого интереса к изображению термоядерной катастрофы приходится на пятидесятые годы. Многое тут было еще, так сказать, в диковинку, тема волновала все человечество, а для американцев, которые сначала потеряли свою монополию на атомную бомбу, а потом убедились, что русские обогнали их в запуске спутников, она представлялась особенно важной. Сейчас читатели уже попривыкли к изображению разрушений и смертей, да и фантазия писателей начала, возможно, иссякать.
Довольно часто встречаются и такие картины будущего, в которых изображается бесконечное продолжение "холодной войны", высящей над человечеством как неотвязный кошмар, убивающей всю радость жизни.
Таков, например, талантливый, проникнутый горьким юмором рассказ Джека Финнея "Занятные соседи". В маленьком американском городке селится молодая пара; очень приятные люди, хотя и с некоторыми странностями - не знают иногда самых простых вещей, забывают, например, что дверь нужно открывать, сама она не распахнется перед тобой... Выясняется впоследствии, что это беглецы из будущего. В XXI веке, рассказывают они, жизнь стала совсем невыносимой. То есть, конечно, технический прогресс сделал быт чрезвычайно удобным и уютным, но что толку в уюте и в технических новинках, когда над головой все время висит угроза неотвратимой гибели? И вот, когда пустили в массовое производство машину времени, люди стали спасаться бегством в прошлые века. Выбирали себе век и страну по сердцу и переселялись семьями, компаниями или в одиночку. Земля начала пустеть. Постепенно остались лишь те, кто хотел войны, но ведь их было не очень-то много! Так что, когда человечество подойдет к XXI веку, возможно, оно застанет пустую Землю, без людей...
Итак, бегство - единственный выход. Джек Финней предлагает это в форме невеселой шутки. В другом его рассказе - "Исчезнувшие" мотив бегства повторяется уже без оттенка шутки. Но мотив бегства, почти руссоистского бегства на лоно природы от испорченной цивилизации положен и в основу трагической "аудиопьесы" известного швейцарского писателя Фридриха Дюренматта "Операция Вега". Произведение это, ярко талантливое и своеобразное, рисует все ту же картину "холодной воины", затяжной, безысходной и, в сущности, неизбежной, по мнению автора, ибо таков закон жизни на Земле. "Земля слишком прекрасна. Слишком богата. Предоставляет слишком большие возможности. Ведет к неравенству. Бедность там - позор, и этим Земля себя позорит".
Будущее в изображении Фридриха Дюренматта выглядит так. После второй мировой войны прошло 310 лет. Третьей мировой войны за это время так и не было ("Это был период локальных конфликтов"). Но теперь новая мировая война стала неизбежной - так, по крайней мере, считают американцы. "Дипломатия уже исчерпала все свои средства, "холодную войну" уже нельзя продолжать, мир невозможен; надобность войны сильнее, чем страх перед ней", - говорит американский дипломат Вуд.
Но начать войну тоже нельзя. Мир окончательно разделился на два лагеря, более или менее равные по силам: "Соединенные Штаты Америки и Европы", с одной стороны, и Советский Союз с конфедерацией стран Азии, Африки и Австралии - с другой. Пространство над Землей постоянно контролируется спутниками обоих лагерей. На Луне позиции прогрессивного лагеря гораздо сильнее. Марсиане объявили нейтралитет, у них мощная цивилизация, их не втянешь силой в войну.
Венера на протяжении последних двух веков стала международной каторгой. Туда оба лагеря ссылают опасных преступников. Бежать с Венеры невозможно; жить там, по понятиям землян, тоже почти невозможно, но ведь туда и посылают на смерть, навсегда.
Однако Венера - единственная база, на которую могут теперь рассчитывать американские империалисты, чтоб подготовить там, под густым облачным покровом, нападение втайне от противника. И "Операция Вега", порученная Буду и группе дипломатов (с приданным им шпионом правительства Маннергеймом), в том и состоит, чтоб договориться с обитателями Венеры на этот счет. Нужно будет построить на Венере космодром и космические корабли, подготовить водородные и кобальтовые бомбы; понадобятся также и солдаты для массированного нападения на "Россию и Азию". Словом, по подсчетам военных специалистов, понадобится около двухсот тысяч человек. Предполагают, что на Венере находится сейчас около двух миллионов... Если им пообещать, что они смогут вернуться на Землю, они на все пойдут, считает Вуд.
Однако "Операция Вега" проваливается. Население Венеры живет действительно в страшных условиях, ежеминутно рискуя жизнью, тяжело трудясь ради ежедневного пропитания. Но вернуться на Землю никто из них не хочет - именно тут они впервые почувствовали себя людьми. "К нашей пище, к нашим орудиям может прилипнуть, только пот, а не несправедливость, как на Земле", - говорит бывший дипломат Бонстеттен, который, будучи американским эмиссаром на Венере, добровольно остался тут навсегда. Богатство на Венере попросту ни к чему - в любую минуту все может погибнуть, не стоит заводить никакого имущества, кроме орудий труда и минимума одежды (в жарком климате Венеры и одежда не очень-то нужна), а о роскоши и говорить смешно - тут нельзя добиться даже относительного уюта и безопасности.
Да, невесело выглядит это "лоно природы"; удушливый, гремящий ад Венеры бесконечно далек от мирных идиллий руссоистского толка. Но для героев "Операции Вега" лучше оставаться в этом аду и быть людьми, чем возвращаться в обманчивый рай Земли и участвовать в подготовке к губительной войне, позорящей человеческое достоинство. "Мы должны были бы убивать, если б вернулись, потому что помогать и убивать у вас означает одно и то же", - говорит Бонстеттен Буду, своему давнему знакомому и другу.
Финал "Операции Вега" весьма характерен: Вуд велит сбрасывать на Венеру водородные бомбы. Он уверял Бонстеттена, что не пойдет на такое, он говорил, что это - бессмысленная жестокость. И мудрец Бонстеттен отвечал ему: "Ты подумаешь, что сюда могут прибыть русские и заключить с нами соглашение. Правда, ты будешь знать, что это невозможно и что мы сказали бы русским то же самое, что сказали вам, но к твоему знанию прилипнет крупинка страха... И из-за этой крупинки страха, из-за легкой неуверенности в твоем сердце - ты прикажешь сбросить бомбы". Предсказание Бонстеттена сбылось. И Вуд говорит: "Итак, бомбы сброшены. Другие вскоре полетят на Землю. Хорошо, что у меня есть атомное бомбоубежище..."
Конечно, при той исходной позиции Ф. Дюренматта, о которой говорилось выше, легко предположить, что состояние войны, холодной ли, атомной ли, является неизбежным и естественным и что так будет, пока существует человечество. "Операция Вега", в сущности, даже и не утопия - это анализ ныне существующего положения вещей, сделанный в условно-утопической форме. Но то же или почти то же можно сказать и о многих картинах будущего в современной западной литературе.
Конечно, какая-то граница, может быть, не всегда четко различимая, тут существует. Где-то вблизи от этой границы, но, пожалуй, по ту сторону, находится, например, пьеса французского драматурга Эжена Ионеско "Стулья". Тут перед нами тоже будущее, и, по-видимому, довольно отдаленное. Об этом можно судить хотя бы по тому, что на памяти героев, достигших почти столетнего возраста, на месте Парижа всегда были развалины - а может, и развалин уже не было к этому времени; осталась лишь песенка: "Париж - всегда Париж"; песенка эта кажется им забавной. Можно догадываться о том, что над миром за это время прошла разрушительная война и что человечество, хоть не погибло целиком, но очень поредело и отброшено далеко назад в своем развитии, - примерно к средним векам, как в уэллсовском "Облике грядущего". Словом, внешние черты утопии туг налицо. Но идея пьесы, ее исходная позиция не имеет ничего общего с утопией: она внеисторична, вневременна. Для Ионеско вовсе не важно, совершились ли в мире какие-либо преобразования, каковы причины и следствия этих преобразований. Условно-фантастическая форма лишь помогает ему яснее выразить мысль об извечном одиночестве человека, о невозможности контакта, невозможности подлинного взаимопонимания между людьми.
Напрасно дух о свод железный
Стучится крыльями, скользя.
Он вечно здесь, над той же бездной:
Упасть в соседнюю - нельзя!
И путник посредине луга
Кругом бросает тщетный взор:
Мы вечно, вечно в центре круга
И вечно замкнут кругозор!
Идея эта, разумеется, была далеко не нова и на заре XX века, когда было написано процитированное выше "Одиночество" Валерия Брюсова. Но Ионеско выражает ее в применении к нашему времени, средствами, позаимствованными у современной утопии (лишнее доказательство того, какой емкой и гибкой является сейчас эта форма!) Герой пьесы Ионеско, Старик, перед смертью верит, что передаст людям плоды своих размышлений - итог долгой жизни; он ждет этого часа, готовится к нему. сзывает всех. Но до людей доходит в конечном счете лишь одно слово, вернее, запинающийся отзвук слова: "Прощайте!" Круг одиночества не размыкается даже после смерти: человек был и остается одиноким, жизнь его проходит бесследно и бесплодно.
Пьеса Ионеско - пример "утопии навыворот", основанной на идее, что сущность человека остается неизменной и внешние перемены особой роли не играют, а значит, нет разницы между прошлым, настоящим и будущим. Но ведь когда капиталистическая система, в "мирном" или в военном варианте, проецируется на будущее и объявляется неизменной - это тоже достаточно далеко от подлинной науки, от понимания диалектики, от знания законов развития обществ. Картина будущего. достоверная хотя бы в главных чертах, может быть создана лишь на базе подлинно научного мировоззрения, методом материалистической диалектики.
V
В статье Станислава Лема "Камо грядеши, мир?" (1960) говорится: "Из множества усилий возник янусов лик современного пророчества. Орлом тут является технологическое великолепие, автоматическая роскошь цивилизации будущего, решкой - невидимый огонь радиации, тотальная гибель... Однако наверняка ли нас не ждет ничего, кроме автоматического рая либо водородного ада?"
Действительно, если будущее так просто и несложно по пути, то перед писателем-утопистом встает дилемма: либо стать певцом-апологетом "автоматического рая", либо зловещим вороном - вестником беды, "Кассандрой атомного века". Разумеется, угроза войны вполне реальна, и литература должна постоянно призывать людей к бдительности, к борьбе против этой угрозы, но ведь нельзя же ограничиваться задачами сегодняшнего дня, пусть и самыми важными. Если уверовать в то, что война неотвратима, тогда действительно ни о чем будто и писать не стоит. Но живой о живом думает, и надежды у человечества не отнимешь. Люди живут, трудятся, борются - за что? Во имя чего? Ведь борьба против войны - не самоцель. Это - лишь необходимое условие для продвижения вперед, в грядущее. А каким оно будет, это грядущее?
Этот вопрос гораздо глубже, разностороннее, смелее решается писателями, стоящими на марксистских позициях, и это, разумеется, вполне естественно. Дело ни в коем случае не следует сводить к этакому примитивному противопоставлению: мол, у американских фантастов картины будущего сплошь мрачные, а у нас - светлые, потому что мы оптимисты. Бездумное бодрячество, стремление закрывать глаза на реальные сложности жизни - это позиция, в высшей степени далекая от подлинно коммунистической. Наоборот, именно марксистское мировоззрение помогает яснее видеть противоречия действительности, понимать их причины и следствия, знать, где и в чем таится опасность и как с ней бороться. Конечно, если нет таланта, ума, художнической зоркости и смелости, то самая правильная позиция ничуть не поможет. Но понятно также, как обостряются и усиливаются творческие способности, если художник предугадывает будущее, руководствуясь методом материалистической диалектики.
Творчество Станислава Лема - яркий тому пример. Представления Лема о будущем постепенно расширялись и обогащались. Характерно, что начал он свой путь в научной фантастике именно с предостережения против термоядерной гибели. Цивилизация Венеры, сожженная, расплавленная в огне чудовищных взрывов, - финальный образ первого научно-фантастического романа Лема "Астронавты". Это напоминание человечеству: "Люди, будьте бдительны!" Однако в те, уже кажущиеся далекими пятидесятые годы, взгляды Лема на будущее были проще и поверхностней, чем впоследствии. Вслед за "Астронавтами" логически следуют картины светлого мира в "Магеллановом облаке".
В задачу этой статьи не входит всесторонний анализ творчества того или иного писателя. И о Станиславе Леме здесь говорится преимущественно с одной точки зрения: какую картину будущего он рисует в своих произведениях, какое место он занимает среди современных утопистов.
XXXII век, каким мы видим его в "Магеллановом облаке", это, конечно, "царство свободы". Тут давно нет ни угрозы войны, ни угнетения и насилия; эти явления ушли очень далеко в прошлое, и о них существует лишь умозрительное представление, как у наших современников о жизни в пещерах и об охоте на мамонта. Люди свободны, счастливы, жизнь их ярка и интересна, ни о каком подавлении индивидуальности, о растворении личности в нивелирующем коллективе и речи нет. Впрочем, картины жизни на Земле зарисованы Лемом только во вступлении - ведь действие романа в основном происходит на гигантском звездолете "Гея", движущемся за пределы солнечной системы, к Проксиме Центавра. И земной мир выглядит в "Магеллановом облаке" несколько статичным и плоским - словно поверхность Земли, когда наблюдаешь ее с высоты 10 - 12 километров. В задачу Лема тут входило утвердить возможность светлого, свободного, счастливого мира, основанного на коммунистических началах, - в противовес тем мрачным пророчествам, которые он встречал в американской фантастике. Кроме того, его герои, прощаясь с Землей очень надолго, быть может, и навсегда, невольно должны были воспринимать Землю в идеализированном виде, очищенной от всяких трагедий и противоречий; трагическая героика - это удел покидающих Землю, а Земля - символ счастья, от которого отказываешься ради высших целей. Это тоже, должно быть, придавало несколько "голубоватый", однотонный колорит земным сценам.
От этой однотонности и излишней гладкости не осталось и следа в позднейших романах Лема, как и в его публицистических размышлениях о будущем ("Камо грядеши, мир?" и другие статьи и интервью). Лем постоянно напоминает читателю и слушателю, что мир грядущего будет очень отличаться от настоящего - и не только высокоорганизованным бытом, всякими чудесами техники, но и характером конфликтов, которые будут возникать в этом мире, уровнем их разрешения; иными будут представления о счастье и горе, эстетические и моральные критерии, потому что иными будут и уклад жизни, и психика человека.
Лем иногда умышленно пугает беседующих с ним корреспондентов, логически развивая некоторые тенденции, обозначившиеся уже в настоящем. Он говорит, например, о том, что люди научатся полностью контролировать наследственность и будущие родители смогут свободно выбирать заранее не только пол, но и внешность, и способности будущего ребенка - и это пугает его собеседницу-корреспондентку. С точки зрения рядового нашего современника, это и вправду кажется неестественным, даже кощунственным. Но ведь это, как отвечает Лем, куда правильней и нравственней, чем неуправляемая наследственность, когда появляются на свет уроды, калеки, кретины.
Но и тогда, когда Лем говорит вполне серьезным тоном, не стараясь никого шокировать, он выдвигает те же положения. До каких границ, например, может дойти "искусственная" перестройка человеческого организма, уже начавшаяся в наше время? Переливание крови, все более искусное и широко применяющееся протезирование - это наше сегодня. Завтра будут искусственные сердца, искусственные почки, аорты, кости и тому подобное - до этого остался один шаг. Потом научатся заменять, скажем, пищеварительный тракт, глубоко вторгнутся в химизм наших тел, добьются долголетия... Но что будет тогда с мозгом? Его сил не хватит на очень долговечный организм, наделенный повышенной жизнеспособностью. Придется переделывать мозг; вероятно, человеческие зародыши вообще будут выращиваться вне материнской утробы, в питательной среде с заранее заданными свойствами (например, способностью переносить ускорение, космическое излучение и т. д.). Что же останется от "естественного" человека? Но то, что кажется страшным с нашей точки зрения, представится вполне естественным и нормальным для людей будущего, - так считает Лем.
Впрочем, один из героев повести Геннадия Гора "Кумби", живущий в довольно отдаленном будущем, расстается с любимой женщиной лишь потому, что она, эндокринолог по специальности, пользуется различными стимуляторами. воздействующими на психику: герой перестает понимать, где же она - настоящая, что в ее чувстве искренне и что вызвано стимуляторами. Но если герой Гора и человек будущего, то психика у него явно архаична по строю. Надо полагать, люди будущего просто не станут задумываться над такими вопросами (если, конечно, применение биогенных стимуляторов войдет в повседневную практику), как мы не задумываемся, например, над тем, остался ли "настоящим", "прежним" человек, которому сделали переливание крови или подсадку тканей.
С другой стороны, это естественное и неудержимое развитие науки и техники, которое будет оказывать все большее и большее влияние на жизнь человека, может привести к самым неожиданным и грозным последствиям, если его не контролировать, не продумывать тщательно и всесторонне значение того или иного шага на этом сложном пути. И об этих реальных опасностях нельзя не думать, рисуя себе картину будущего.
Отсюда, из этих глубоких раздумий Лема о путях социального и технического прогресса, возник великолепный и по замыслу, и по художественному выполнению роман о будущем "Возвращение со звезд". Лем предостерегает человечество против необдуманных шагов, против соблазна сытости, спокойствия, мещанского благополучия.
Действие романа происходит всего через полтора века после нашего времени, но в жизни человечества совершились громадные перемены, имеющие принципиальное значение. Искусственным образом лишив человека способности убивать, уничтожили в зародыше самую возможность всякой войны, даже простой уличной драки: человек попросту не выносит мысли об убийстве и неспособен поднять руку на другого. Безопасной стала и всякого рода техника - она надежно страхует человека от травмы, от катастрофы. Вообще жизнь устроена очень уютно и удобно: быт превосходно организован, трудиться приятно и легко, развлечений масса, еда, одежда и жилье даются всем бесплатно, люди совсем не болеют и живут очень долго. И все же человечество зашло в тупик, и признаки физического и нравственного вырождения обозначились уже достаточно ясно. Те, кто желал человечеству добра, не до конца осознали результаты своих действий и причинили страшный, может быть, непоправимый вред. Человек механически избавлен от всякой опасности; он не победил, не преодолел эту опасность,
не закалился и не воспитался в борьбе, не стал лучше; нет, ему просто сделали прививку. Но прививкой не создашь тех черт психики, которые должны естественно воспитаться в борьбе за царство Свободы.
Искусственное и одностороннее вмешательство в психику человека привело к непредвиденным (но логически понятным) последствиям: люди потеряли вместе со страхом и мужество, вместе со способностью убивать утратили и способность защищать других, рисковать своей жизнью во имя идеалов, во имя любви или дружбы. Исчезло стремление к подвигам, исчез героизм, погас священный огонь человеческого духа, затормозился прогресс; жизнь стала тепленькой, мещански-уютной и мещански-равнодушной, в ней нет места героическим порывам и сильным страстям...
Этот мир, мастерски нарисованный Лемом, куда мягче, уютней, привлекательней, чем тот, что рисуют американские фантасты - Рей Бредбери, Роберт Шекли и другие, о которых шла речь выше. Никакой жестокости, никакой принудительной нивелировки тут нет и в помине. Все так весело, спокойно, ласково. Принудительное лечение? Наркотики? Зачем? Ведь всем живется так хорошо, все довольны. И все-таки - мы отчетливо видим это - перед нами мир, отравленный незримым ядом, медленно и безболезненно умирающий.
Это - не мрачное пророчество пессимиста. Это - честное, взволнованное предупреждение писателя, глубоко верящего в человечество. Это - дорожный знак: "Осторожно! Здесь - крутой поворот!" Мужество состоит не в том, чтобы закрывать глаза на опасность, а в том, чтобы видеть ее и бороться против нее.
Создавать розовые, паточные мещанские идиллии под видом картин будущего - это не значит проявлять подлинный оптимизм; это значит не понимать ни будущего, ни настоящего.
Вот, кстати, пример неудачной утопии, написанной с самыми лучшими намерениями: роман чешского писателя Яна Вайсса "В стране наших внуков".
Автор открыто показывает методику своей работы: черты будущего нужно искать в настоящем; меньше техники, больше психологии; люди будущего - не ангелы, у них тоже есть недостатки. В общих чертах все это правильно, хоть и не очень-то глубоко, но конкретизуются эти идеи в романе уж совсем беспомощно и наивно. Будущее в изображении Яна Вайсса выглядит уютной мещанской идиллией, в которую вкраплены с нравоучительной целью образы людей, имеющих те или иные недостатки; они от этих недостатков очень быстро избавляются при энергичной помощи коллектива.
Вот, например, поэт Франя - он не хотел трудиться, хотел только писать стихи. Его друг Станислав объясняет ему, что, мол, "писать стихи - это развлечение", а работать надо; "стихи - это мечты, грезы об облаках", а без работы - как же? Вот он, Станислав, кроме стихов, еще и обувь делает. Особую, индивидуальную. Полных четыре часа работает, представь себе! Но Франя не хочет шить индивидуальные ботинки, а стихи у него тем временем получаются все хуже. И наконец за него берется Кирилл - специалист по лечению характеров. Он излечивает Франю от лени, да так радикально, что его теперь, как говорится, за уши не оттащишь от работы: он вовсю драит тряпкой потускневшие от времени золотые статуи. "Разве тряпка не может быть орудием производства, если взять ее всеми пятью пальцами и с ее помощью вернуть вещи первоначальный, незапятнанный вид?" - рассуждает автор.
Тут все поразительно: и представление о поэзии, как о развлечении, и эти гигантские золотые статуи, торчащие повсюду, и тряпка как орудие производства в будущем светлом мире (уж действительно - минимум техники!), и метод перевоспитания при помощи все той же неистребимой тряпки, и стиль повествования ("Город дворцов, башен и куполов в нежной дымке реки, похожий на головокружительную мечту", "Костел... темнел здесь, как неповрежденный гигантский кристалл, очищенный от наносов готических веков", и тому подобное). Но так же примерно выглядят и другие новеллы, составляющие эту утопию. В одной из них речь идет о юноше, который влюбился в девушку и из-за этого отказался лететь в космос (его перевоспитали и он полетел); в другой рассказывается о том, как у одного американца проснулись в душе пережитки прошлого, и он возненавидел негра за то, что негр отбил у него девушку (он сам устыдился и перевоспитался, а к тому же оказалось, что негр не отбивал, у него есть своя девушка); в третьей - какой-то неизвестный нахал ночью поцеловал девушку, когда та мирно спала на палубе воздушного корабля и грезила о своем любимом (нахал устыдился и исчез, из скромности так и оставшись неизвестным, а Аничка восприняла этот поцелуй, "продолжавшийся лишь одно мгновение" как подлинную катастрофу: "Аничка вспомнила Павла и с ужасом поняла, что все кончено"; она даже пыталась покончить самоубийством, бросившись с палубы корабля; ее конечно, спасли). А еще в одной новелле автор живописует Аллею колясок - "аллею статуй и скульптурных групп, изображающих эпизоды из жизни ползунков". Среди сюжетов тут и "обряд кормления", и "сидение на круглом троне горшочка". В общем, очень увлекательная аллея - под стать гуляющим по ней матерям, "готовым вот-вот вознестись от гордости"...
Вся эта идиллическая утопия с мещанской подкладкой не вызывает ни малейшего желания попасть в такое будущее - бог с ним, с этим паточным уютом и со статуями ползунков, сидящих на горшках. В своем роде это не менее пессимистично, чем самые мрачные пророчества об ужасах "водородного ада или автоматического рая", ибо тут на будущее накладывается гипертрофированная и абсолютизированная проекция бытия сегодняшнего мещанства.
VI
Для создания широкой панорамы будущего светлого мира, основанного на коммунистических началах, больше всего сделали советские писатели - это можно заявить без всяких преувеличений.
Конечно, "Астронавты" и "Магелланово облако" Станислава Лема написаны раньше, чем "Туманность Андромеды" И. Ефремова - первая ласточка новой советской фантастики. Но мир будущего в этих первых романах Лема показан в известной мере косвенно (ибо действие в обоих романах происходит преимущественно вне Земли), Лем тут еще не подымает многих проблем социологии, психологии, этики, которые впоследствии становятся для него важнейшими. А в более поздних романах Лем решает эти проблемы, так сказать, "от противного", показывая либо путь, заведший человечество в тупик ("Возвращение со звезд"), либо наглухо изолированный очаг ненависти и военной истерии, живущий своей призрачной, зловещей жизнью среди уже свободного мира ("Дневник, найденный в ванне"), либо ставит вопросы этики будущего на трагически обостренном конфликте, не касаясь проблем социального устройства ("Соларис"). Так что при всем громадном значении этих романов Лема для развития современной утопии (да и вообще современной литературы!) вклад советских фантастов в этот жанр трудно переоценить.
"Туманность Андромеды" потому и вызвала такой пламенный интерес у читателей не только в нашей стране, но и за рубежом, что тут впервые и очень смело, с большим размахом, с подлинной глубиной мысли была сделана попытка нарисовать мир далекого будущего - нарисовать, так сказать, в упор, прямо нацелив объектив своего телескопа на этот грядущий мир и стараясь разглядеть его важнейшие черты. Разумеется, такая попытка могла увенчаться успехом лишь у художника, стоящего на позициях материалистической диалектики, на позициях коммунизма.
В "Туманности Андромеды" есть великолепно сделанные картины, смелые зарисовки, но образы героев получились схематичными, бледными, речь их, несмотря на включенные в нее фантастические термины, отдает архаикой и сентиментальной насыщенностью. Но смелость мысли, полет фантазии, философская глубина делают "Туманность Андромеды" произведением весьма значительным, ярким, оригинальным. Об этом романе много спорили и вообще много писали. Поэтому здесь нет смысла давать подробный анализ этой блестящей утопии (в противном случае это было бы просто необходимо). Следует лишь отметить некоторые важнейшие ее черты.
Мир, созданный воображением И. Ефремова, подлинно велик и прекрасен, - даже неудачные разговоры героев на "личные" темы не могут погасить этого впечатления грандиозности и гармоничности, которое возникает при чтении "Туманности Андромеды". Пускай не все детали этой гигантской панорамы будущего прочерчены достаточно ясно и убедительно - целое существует!
Хотя в изображении этого мира вполне естественно преобладают светлые тона, в нем отсутствует слащавая идилличность. Это - мир смелых мыслей, сильных чувств, мир, где есть место подвигам; точнее говоря, - это мир, органически включающий в себя подвиги, героизм, творческие дерзания, а значит, и высокие трагедия. Многое из того, что приводит к трагедиям и смертям в нашу эпоху, эти "стаи сердце раздиравших мелочей" там, в царстве свободы, потеряли свою власть над человеком. Но остается трагедия ученого, который решился на отчаянный эксперимент, на прорыв сквозь пространство и время и заплатил за это жизнью своих товарищей; остается глубокая душевная драма человека, ради спасения которого любящая женщина пошла на смертельный риск, и трагедия героев, навсегда расстающихся с горячо любимой Землей, - настоящие высокие трагедии, а не мещанские слезливые драмы и не приторные идиллии.
Естественно, что такой мир обеспечивает подлинное, гармоническое развитие индивидуальности, расцвет мысли и таланта, усиление творческой энергии. И потому веришь даже этим приблизительным наброскам образов героев, соглашаешься с замыслом автора: да, люди этого мира должны быть сильны и прекрасны, да, примерно так они должны действовать в таких обстоятельствах. На основании того, что дает автор, можно многое домыслить и переосмыслить в словах и делах героев, несмотря на незавершенность их образов. Да и вообще - кому под силу детально, пластично воссоздать психику и взаимоотношения людей, которые появятся в мире лишь через многие века? Это - задача, практически невыполнимая в художественном плане, и вполне естественно, что И. Ефремов в этих сценах добивается гораздо большего как публицист, чем как художник.
Однако едва ли не самое сильное обаяние мира "Туманности Андромеды" заключается в том, что мир этот широко открыт в будущее, весь устремлен в будущее. Его мощная гармония вся проникнута движением, соткана из непрерывного движения. Почти все утопии прошлого рисовали осуществление идеала, достижение цели и счастливую успокоенность. "Туманность Андромеды" прославляет не завершение, а стремление, не точку, поставленную со вздохом облегчения, а линию, которая светлым пунктиром уходит все дальше, прорезая тьму грядущего. Эпиграфом к этой книге могли бы служить строки Валерия Брюсова:
Разве есть предел мечтателям?
Разве цель нам суждена?
Назовем того предателем,
Кто нам скажет - здесь она!

"Туманность Андромеды" знаменует собой начало развития современной советской утопии. Вслед за ней появились другие книги, авторы которых пытаются представить себе облик будущего, основанного на коммунистических началах.
Наиболее плодотворно и активно работают в этом направлении Аркадий и Борис Стругацкие. Их романы и повести "Возвращение", "Попытка к бегству", трилогия "Страна багровых туч", "Путь на Амальтею" и "Стажеры", "Далекая Радуга", а также некоторые рассказы ("Белый конус Алаида", "Почти такие же", "Частные предположения" и др.) в целом очень широко и детально обрисовывают мир будущего, каким он видится этим авторам.
Мир этот, разумеется, не противоречит в принципе миру "Туманности Андромеды" - ведь идейная основа туг одинакова; но конкретный его облик совершенно иной и обрисован иными приемами.
Прежде всего мир Стругацких кажется более близким к нашей эпохе, чем мир Ефремова. Так оно, собственно, и обозначено авторами: в "Туманности Андромеды" действие происходит примерно через 2000 лет после наших дней, а "Возвращение" Стругацких имеет подзаголовок: "Полдень. 22-й век". Впрочем, следует сразу оговориться: в мире Стругацких есть свое движение времени. Действие трилогии происходит в конце XX - начале XXI века; ее главные герои - Быков, Крутиков, Юрковский, Дауге появляются в "Стране багровых туч" молодыми, а в "Стажерах" мы видим их уже ветеранами космоса, стареющими людьми. Основное время действия в "Возвращении" - XXII век, но оттуда переброшены мостики в прошлое, ко временам трилогии, и в будущее - к той эпохе, о которой идет речь в "Попытке к бегству". (Это уж не говоря о том, что "Попытка к бегству" захватывает в свою орбиту и эпоху второй мировой войны, и эпоху феодализма). Рассказы тоже относятся к разным эпохам, подключаются, как штрихи, к той или иной картине будущего. Поэтому в мире Стругацких очень отчетливо ощущается бег времени, движение во времени, которое И. Ефремов лишь намечает как тенденцию.
Но дело не только в этом различии, хоть и оно весьма характерно. Мир Стругацких вообще отличается пластичностью, предметностью, он гораздо более ощутим, реален, обжит, чем величественная панорама "Туманности Андромеды". Это впечатление идет прежде всего от образов героев - они обрисованы вполне реалистично, без всякой внешней приподнятости, торжественности. Говорят герои Стругацких тоже простым, ничуть не возвышенным языком, частенько чертыхаются, еще чаще смеются и острят - у них прекрасно развито чувство юмора.
Сила воображения у Стругацких развита не меньше, чем у Ефремова, но применяют они эту силу несколько в иных целях - чтоб добиться максимальной иллюзии реальности того мира, который пока существует лишь в их воображении, чтоб заставить читателей дышать воздухом этого далекого мира, видеть его небо, его здания, его обитателей, ходить по его дорогам и слушать его голоса.
Конечно, выигрывая в точности и пластичности, Стругацкие по сравнению с Ефремовым проигрывают в смелости обобщений, в широте перспективы; однако их подход к теме имеет настолько явные преимущества, что с таким проигрышем есть смысл примириться. В самом деле, исходя из того, что и в XXI, и в XXII, и в последующих веках люди изменятся не так уж сильно, будут "почти такие же", Стругацкие сразу получают возможность применять для создания образов своих героев богатейший арсенал реалистической поэтики, в том числе и поэтики Хемингуэя, которая им явно импонирует. Придирчивые критики могут сколько угодно попрекать Стругацких за "приземленность" их героев: это не приземленность, а заземление, которое придает жизненную достоверность и правдивость их образам.
Что же происходит в мире Стругацких?
В конце XX - начале XXI века в этом мире, где межпланетные полеты уже вошли в привычку и начинается эра межгалактических экспедиций, все еще существует капитализм. Нет, это не то состояние "холодной войны", в любую минуту грозящее атомным взрывом, которое нарисовал Ф. Дюренматт. Это сосуществование, постоянная борьба во всех формах - от добродушной по тону, хоть и серьезной по существу перепалки (разговор Ивана Жилина с барменом Джойсом) до стычки с применением оружия (Юрковский и Жилин на Бамберге). Но это - сосуществование уже давно не на равных правах. Капитализм одряхлел и шаг за шагом отступает по всему фронту. "Да, да, коммунизм как экономическая система взял верх, это ясно, - говорит инженер американской компании Ливингтон. - Где они сейчас, прославленные империи Морганов, Рокфеллеров, Круппов, всяких там Мицуи и Мицубиси? Все лопнули и уже забыты. Остались жалкие огрызки вроде нашей "Спейс Перл", солидные предприятия по производству шикарных матрасов узкого потребления... да и те вынуждены прикрываться лозунгами всеобщего благоденствия".
Картина будущего выглядит тут, пожалуй, чересчур идиллично. Однако авторы устами того же героя напоминают о реальной опасности, против которой придется долго бороться и после того, как коммунизм победит во всем мире. "Мещанство. Косность маленького человека. Мещан не победить силой, потому что для этого их пришлось бы физически уничтожить. И их не победить идеей, потому что мещанство органически не приемлет никаких идей... Я не знаю, куда вы намерены девать два миллиарда мещан капиталистического мира. У нас их перевоспитывать не собираются. Да, капитализм - труп. Но это опасный труп".
Рассуждения Ливингтона во многом правильны. Но они ошибочны в исходной позиции: он считает, что "средний" человек - мещанин от природы, в каких бы условиях он ни жил, что мелкособственническое свинство и равнодушие - имманентные свойства человека и тут уж ничего не поделаешь.
В XXIII веке не остается даже следов ни капиталистического строя, ни мещанства. О последних капиталистах-продуцентах "шикарных матрасов" помнят только их современники-звездолетчики, благодаря парадоксу времени очутившиеся в XXII веке. В романе "Возвращение" мы видим счастливое, сильное, красивое человечество. Очень счастливое, но опять-таки ничуть не напоминающее ни карамельный рай, которым восхищается Ян Вайсс, ни тот внешне безмятежный и веселый, но неизлечимо больной мир, против которого страстно предостерегает Станислав Лем. Это мир, родственный ефремовскому, - устремленный в будущее, полный смелых замыслов и смелых дел, мир очень разнообразный, очень жизнерадостный и веселый, мир, многое познавший, но страстно стремящийся к новым высотам знания, - словом, мир, жить в котором очень хорошо и интересно. И показан этот мир в "Возвращении" тоже широко, по принципу панорамы, медленно проходящей перед глазами пришельцев из прошлого (классический прием утопии!). Штурман Кондратьев и врач Славин, единственные уцелевшие члены экипажа "Таймыра", вовсе не чувствуют себя несчастными, попав в это будущее, процесс акклиматизации у них проходит легко и довольно быстро: ведь они попали не в чужой и враждебный мир, как Эл Брегг в "Возвращении со звезд" Лема, - нет, они оказались среди своих.
О более далеких веках Стругацким, пожалуй, не удается рассказать с такой же яркостью и убедительностью. Тут сказывается известная ограниченность избранной ими манеры (впрочем, опять-таки, выбор тут невелик - либо чистая публицистика, либо максимальное сближение с нашим уровнем реакций и восприятии). Мы допускаем, что люди начала XXI века будут очень похожи на нас. Талант авторов заставляет нас верить и тому, что эти люди, попав на столетие вперед своей эпохи, освоятся там легко и безболезненно, что опять-таки их психика не будет существенно отличаться от психики "правнуков". Но разница между людьми XXI и XXII веков все же ощущается в романе достаточно ясно, и доверие читателя не нарушается. Но когда оказывается, что и в последующие века человечество ничуть не меняется (а если и меняется, то не всегда разберешь, к лучшему ли, ибо наш современник Саул выглядит в общем-то умней, благородней и смелей тех обитателей далекого века, с которыми он сталкивается в "Попытке к бегству", хотя Вадим и Антон, бесспорно, милейшие ребята), то это уже заставляет задуматься: полно, так ли это будет? Ведь человеку XVIII века пришлось бы очень нелегко в нашем XX (а уж тем более - жителю, скажем, XV века!). А темпы развития все ускоряются, и даже за ближайшие пятьдесят лет человечество изменится весьма существенно, ибо изменятся условия его существования. Что же будет через двести лет и еще позже? Нет, философская правота здесь на стороне Лема - человечество будет непрерывно меняться и будущее нельзя строить по мерке настоящего, оно будет совсем иным.
Но, с другой стороны, что же делать художнику, желающему изобразить будущее и людей будущего, желающему приподнять хоть уголок завесы над светлым миром коммунизма? Следует ли ему отказываться от этого намерения, если он даже и знает заранее, что не все ему удастся в равной мере? Нет, это было бы глубоко неправильно. Миру - всему миру, а не только Советскому Союзу - нужны картины светлого будущего, в которое приходится грудью прокладывать дорогу. И значение таких книг, как "Туманность Андромеды" И. Ефремова или "Возвращение" А. и Б. Стругацких, далеко выходит за рамки искусства. Это - умная, страстная, искренняя проповедь идеалов коммунизма, рассказ о том, к чему приведет осуществление этих идеалов, какая великолепная, яркая, глубоко интересная жизнь откроется перед человечеством, когда оно уничтожит войны и эксплуатацию. Книги эти активно участвуют в битве идей, идущей сейчас во всем мире.


Да, путь в грядущее, и в первую очередь тот начальный этап его, который виден из нашего сегодня, очень сложен, труден, чреват грозными опасностями. Поэтому вполне понятно, что облик будущего в современной утопии так двойствен, сложен, противоречив. Ибо правы не только те, кто воспевает грядущее торжество правды и добра, но и те. кто предостерегает против вполне реальных опасностей, кто отвергает ложные пути, уводящие от цели.
По-человечески вполне понятно и поведение тех, кем владеют страх и растерянность, тех, кому кажется, что сегодняшние опасности и противоречия неодолимы, что они наглухо закрывают путь в счастливое будущее. Им можно от души посочувствовать, потому что страх и отчаяние - это мучительная пытка. Но они могут вызвать и искреннее раздражение, как всякий, кто в бою за правое дело кричит бойцам: "Бросайте оружие, ничего у вас не выйдет!" И такое раздражение, смешанное с жалостью, довольно часто испытывают бойцы прогрессивного лагеря, читая современные утопии, созданные в капиталистических странах. "Нам нужны люди, которые могли бы ободрить нас, помогли бы нам увидеть картину мира в целом, дали бы нам верные ориентиры, - сказал американский писатель Роберт Юнг, автор книг "Ярче тысячи солнц" и "Лучи из пепла", выступая на Международной конференции писателей в Эдинбурге. - Я вижу на этой конференции слишком страстное увлечение мрачным, ведущим к гибели, к концу; между тем множество людей хочет жить, увидеть будущее, а для них романисты ничего не создают".
Человечество пробьется через все препятствия к свободе и счастью. И, хоть борьба предстоит трудная, опасная, долгая, но зато человечество воспитается в этой борьбе, станет сильней, умней, справедливей. Счастливое будущее, о котором мы мечтаем, не возникнет искусственным путем, - ни прививки миролюбия, ни усыпляющие газы не помогут создать подлинно свободный и справедливый мир. И не избранное меньшинство, - пусть самое прекрасное и благородное! - а все человечество будет завоевывать себе свободу и строить новую жизнь.
Никто не даст нам избавленья -
Ни бог, ни царь и ни герой!
Добьемся мы освобожденья
Своею собственной рукой!
Эти слова "Интернационала" не потеряли и не потеряют своего значения, пока не завершится победой последний, решительный бой человечества за настоящую жизнь, достойную разумных существ, за мир, свободу и справедливость на всей нашей прекрасной планете.

@темы: «Далёкая Радуга», Попытка к бегству, «Страна багровых туч», Частные предположения, Белый конус Алаида, Почти такие же, Возвращение (Полдень XXII век), «Путь на Амальтею», «Стажёры»

---

Ну что ж, еще старая публицистика

[silent-gluk]

Стругацкий А., Стругацкий Б. О современном Жюле Верне – Артуре Кларке и творце роботехники Айзеке Азимове // Кларк А. Лунная пыль; Азимов А. Я, робот; Стальные пещеры. - М.: Дет. литература, 1969. - С. 5-10. - (Б-ка приключений в 20 т.; Т. 16).

Знатоки современной западной фантастики неоднократно отмечали в ней две характерные особенности. Во-первых, ее наиболее значительные произведения представляют собой литературу острой социальной критики; во-вторых, этот вид литературы является на Западе пока единственным, в котором так или иначе говорится о будущем человечества.

Необходимо сразу же оговориться: речь идет не о литературных поделках, где безграмотные и сумасшедшие профессора-одиночки создают ужасные средства разрушения; где агенты галактических империй, могучие ребята со стальными мускулами и микроскопическими мозгами ударом в челюсть управляются со всякого рода злоумышленниками; где непрерывно гремят атомные пистолеты, рвутся бомбы и спасаются из лап чудовищ неправдоподобные красотки. Это все макулатура, глупая и лживая пропаганда пошлости. Подобная существует и в бытовом романе, и в детективном жанре, а не только в фантастике.
Мы же здесь будем говорить о настоящей фантастике, о литературе в полном смысле этого слова, о произведениях писателей с мировым именем, людей талантливых, честных, прогрессивно мыслящих. Да, на страницах их произведений тоже стартуют космические ракеты, лязгают сочленениями сложнейшие кибернетические машины, их герои переживают удивительные приключения в пространстве и времени. Но фантастическое, необыкновенное представляет у них не самоцель, а мощное средство, прием, позволяющий выделит ьв чистом виде главную и подчас чрезвычайно важную мысль; поставить перед читателем проблему, над которой тот никогда прежде не задумывался. Этот прием чем-то напоминает увеличительное стекло для рассмотрения намечающихся в человеческом обществе сдвигов, течений мысли, направлений, могущих иметь для человечества первостепенное значение. Настоящая фантастика - это не калейдоскоп причудливых призраков, порожденных разболтанной фантазией, а зеркало действительности. Правда, у фантастики свои законы отражения мира, она подчеркивает что-то одно и приглушает другое, чтобы несущественное не мешало видеть главное, она искусно облекает в образы самые абстрактные моральные, философские и политические идеи, и умение пользоваться этими законами как раз отличает большого писателя-фантаста Брэдбери, Лема, Ефремова от большого писателя-реалиста. Заметим в скобках, что законами художественного отражения, присущими фантастике, пользовались еще такие гиганты мировой литературы, как Свифт, Гоголь, Франс.
Из такого понимания смысла фантастического приема в зарубежной фантастике вытекают и неизбежно следуют уже упомянутые две ее особенности: социальная критика и забота о судьбах человечества. Большинство современных крупных авторов-фантастов - передовые люди своего века. Научно-фантастическая литература, как правило, несет на себе отпечаток прогрессивности, непримиримости ко всему реакционному, тупому, жестокому, античеловечному. И можно смело сказать, что в лучших своих книгах зарубежная фантастика борется за изменение действительности, неустанно атакуя западный образ жизни: милитаризм, политиканство, пошлость, оголтелый индивидуализм, причем наряду с произведениями, предупреждающими о той или иной угрозе человечеству со стороны непомерно разрастающихся пороков буржуазного общества, она может давать подчас и образцы по-настоящему оптимистического видения мира.
В этом томе читатель познакомится с двумя крупными представителями современной западной научно-фантастической литературы: это американец Айзек Азимов и англичанин Артур Кларк.

* * *
Мы начнем с Артура Чарлза Кларка, потому что этот писатель-ученый ближе и понятней нам, чем все остальные писатели-фантасты нашего времени. Вероятно, он близок и понятен каждому школьнику нашей планеты, как Жюль Верн. Сравнение с основоположником научной фантастики здесь не случайно: подобно своему знаменитому французскому предшественнику (и в отличие от большинства современных фантастов) Кларка выделяет необычайная скрупулезность и щепетильность в отношении научного материала. Он как бы продолжает в фантастике популяризаторскую традицию Жюля Верна, Обручева, Григория Адамова. Он почти не позволяет себе отрываться от современных представлений науки и техники. Но наряду с популяризаторским пафосом Кларка роднит с Жюлем Верном также социальный оптимизм. Он верит в добрую волю народов, он убежден в том, что интернационализм и борьба за светлое будущее победят, заставят уйти поджигателей войны с арены истории, и широкая дорога в космос откроется уже перед объединенным человечеством. Сходны с жюльверновскими и герои произведений Кларка, такие же цельные и романтически приподнятые, хотя приходится признать, что английскому писателю не удалось создать "вечные" образы, подобные капитану Немо, Паганелю, Сайрусу Смиту и другим.
Артур Кларк родился в 1917 году в Майнхеде, на южном берегу Бристольского залива. Окончив Лондонский королевский колледж по отделению математики и физики, он увлекся теорией радиосвязи. Когда началась вторая мировая война, он был призван в армию, получил звание лейтенанта Британских ВВС и принял участие в разработке первых систем радарного обнаружения. Именно тогда он написал ряд статей, в которых изложил основы теории использования будущих искусственных спутников Земли в качестве релейных станций для радио- и телевизионных передач. Вероятно, его увлечение космонавтикой началось с этого. До запуска первого искусственного спутника (Кларк - увы! - не допускал тогда мысли, что это будет советский спутник) оставалось еще целых десять лет, и Кларк, как и некоторые другие ученые с хорошо развитым воображением, начал писать научно-фантастические рассказы о космическом будущем человечества. В 1950 году он был избран на пост председателя Британского астронавтического общества и члена Совета Британской астрономической ассоциации. К этому времени он был уже сложившимся писателем-фантастом, его произведения переводились на многие языки мира. Следует заметить, что ареной будущего наступления человечества на природу Кларк считал не только Мировое Пространство, но и Мировой Океан. В блестяще написанной повести "Большая глубина" он описал гигантское подводное хозяйство будущих тружеников моря, пастухов на подводных лодках, обслуживающих стада китов и кашалотов, подводных земледельцев, выращивающих хлореллу и питательные водросли на миллионах гектаров океанских просторов, удивительные фабрики-бойни, производящие тысячи тонн продуктов из китового мяса и жира. Глубины космоса и глубины океана - Кларк всеми силами пропагандирует их и как мечтатель, и как ученый, и как популяризатор. И всюду он так или иначе подчеркивает, что завоевать эти две стихии под силу лишь объединившимся народам, человечеству, забывшему о войнах. Кларк написал более десяти научно-художественных и научно-популярных произведений о море и космосе. Сейчас он живет на Цейлоне и является президентом Цейлонского астрономического общества и членом Цейлонского подводного клуба. В 1961 году ему была присуждена Международная премия Калинги за популяризацию науки.
Повесть "Лунная пыль" является одним из последних научно-фантастических произведений Артура Кларка, и она во многих отношениях характерна для всего его творчества. Написанная в спокойных, сдержанных, слегка юмористических тонах, она продолжает упоминавшуюся выше тематическую традицию, важную и своевременную в наше время огромного скачкообразного развития науки и техники. Автор ставит перед своими героями (и тут опять приходит на память Жюль Верн с его "Таинственным островом") и читателями множество интереснейших инженерно-технических задач, ограничивая решение их разнообразными, весьма реальными условиями. Это придает повести совершенно особенный интерес, делает ее чем-то вроде научно-технического детектива. Как обнаружить луноход, погребенный под слоем железистой пыли толщиной в полтора дестяка метров? Как построить кессон для спасения пассажиров? Как установить с ними акустическую связь? Искушенный в науках юный читатель может недоверчиво спросить нас: причем здесь лунная пыль, разве наша станция на Луне не показала, что никакой пыли на Луне нет и не может быть? Прежде всего, отсутствие на Луне пыли остается пока лишь гипотезой, правда, наиболее вероятной. Во-вторых, если даже это и так? Что же, тогда повесть Кларка устарела? А разве устарел роман "Из пушки на Луна" из-за того только, что в нем содержится какое-то число научных просчетов и технических ошибок? Разве менее привлекательными стали для нас Мишель Ардан, Барбикен, Мастон? В том-то и дело, что ценность литературного произведения определяется не его научными идеями, а яркостью характеров, в нем изображенных. Вот и ценность для нас повести Кларка определяется тем, что автору удалось создать запоминающиеся образы мужественных людей, очень разных, живых и деятельных, с присущими каждому совершенно особенными достоинствами и недостатками. Это командир лунохода, простой и целеустремленный Пат Харрис; прирожденный воспитатель, отставной космонавт коммодор Ханстен; умница австралиец Мекензи; вечно занятый и задерганный, но быстрый и находчивый инженер Лоуренс; забавный, взбалмошный астроном Том Лоусон и другие славные люди, каких мы начинаем уважать сразу же после знакомства и прощаем им многое за то хорошее, что у них есть и чем они щедро делятся с нами. Все они являются детьми нового века, века космического человечества.
Между прочим, Кларк не дает подробной политической картины этого нового века. Но из повести явствует, что на нашей планете в середине двадцать первого столетия живет и работает Объединенное Человечество, стоящее на старте к огромному социальному прогрессу. Можно без труда догадаться, что в мире Кларка никогда больше не будет войн и что в федерациях государств этого мира царит социальный строй, более или менее близкий к социализму. В повести "Лунная пыль" Кларк впервые отдает должное огромному вкладу советской космонавтики в дело завоевания человечеством космического прсотранства. Правда, как и в прошлых его книгах, героями являются главным образом англичане, однако это обстоятельство относится только к сравнительно небольшому кругу лиц, участвующих в описываемых событиях. Более того, Кларк считает, что первыми на Луне высадятся советские люди. Так, он пишет: "Пат не был очень сведущ в земной истории; подобно большинству селенитов (колонистов на Луне) он считал, что до 8 Ноября 1967 года, когда русские столь эффектно отпраздновали пятидесятилетие своей революции, вообще не было великих событий". В тех случаях, когда в повести появляется русский, Кларку (в отличие от многих своих коллег) удается не только не спутать фамилию с отчеством, но и правильно ее написать.
Впрочем, Кларк не пытается идеализировать свое человечество недалекого будущего. Встречаются в его мире и мошенники, тайно торгующие фальшивыми обломками первых автоматических лунников; и проворовавшиеся бухгалтеры - правда, сумасшедшие; и телевизионные корреспонденты, в погоне за сенсацией растерявшие человеческие чувства. Но они не способны омрачить нарисованную Кларком картину общечеловеческой солидарности, готовности героев пожертвовать чем угодно для общего блага, юношеской увлеченности огромной всемирной работой.
О повести Кларка можно было бы сказать еще много хорошего. В ней так или иначе затрагиваются целые области интересных проблем. Мы находим в ней и гневную филиппику против колониализма, и насмешку над модными скороспелыми писателями, и критику гипотезы о "летающих тарелках", и уверенность в непреходящей ценности классической музыки... Но пусть читатель прочтет и судит сам.

* * *
Если английский фантаст пользуется приемом фантастики так сказать в элементарном виде - необыкновенное, фантастическое у него представляет собой прямолинейные выводы из господствующих ныне движений в науке, технике и общественном развитии, - то с американским писателем Айзеком Азимовым дело обстоит гораздо сложнее.
Начнем с того, что Азимов придает большое значение внешней сюжетной занимательности и подчас использует для своих сюжетов весьма маловероятные парадоксальные гипотезы. В отличие от Кларка, Азимов не стремится создать у читателя впечатление достоверности. Для него, как и для большинства добротных западных фантастов, много важнее заставить читателя сравнивать фантастические, гиперболизированные построения с живой, но привычной, примелькавшейся действительностью. Грубо говоря, Азимов пользуется теми же приемами, что знаменитые творцы басен - Эзоп, Лафонтен, Крылов.
Айзек Азимов родился в тысяча девятьсот двадцатом году. Его отец открыл в Нью-Йорке торговлю сладостями. Когда Айзек подрос, ему пришлось помогать отцу в лавке. Возвращаясь из школы, он становился за прилавок. Как-то, когда ему было девять лет, в его руки случайно попал номер "Удивительных рассказов" - первого в Америке журнала научной фантастики. С тех пор он стал запоем читать фантастическую литературу. Впрочем, с не меньшим увлечением он читал и детективы. После школы он поступил на химический факультет. Учился он горячо и упорно, однако фантастика по-прежнему увлекала его. В тридцать девятом году он написал и опубликовал свою первую повесть "Брошенные на Весте". Любители фантастики сразу заметили появление нового писателя, и, когда в сорок первом году вышел в свет его рассказ "Приход ночи", Азимов был уже признанным автором.
В том же году он получил звание магистра химии, а пять лет спустя его пригласили читать лекции в Колумбийском университете. Вскоре он переехал в Бостон и стал преподавателем Гарвардского университета. Азимов читал лекции, вел исследования по биохимии и писал фантастические прооизведения. Блестящее воображение и широкая научная эрудиция быстро выдвинули его в первую пятерку американских фантастов. В то же время он получил признание как крупный ученый в области биохимии. Но ему не хватало времени. Его увлекала научная работа, и вместе с тем он чувствовал, что не писать он не может. В конце концов стремление говорить с миллионным читателем взяло верх: в пятьдесят восьмом году он оставил университет и всецело посвятил себя литературной деятельности. Тогда же, к великому удивлению и разочарованию своих почитателей, он оставил фантастику, полностью переключившись на научно-популярную литературу. И его научно-популярные работы не уступали по блеску его научно-фантастическим произведениям. Читатель может убедиться в этом, взяв в руки его книгу "Вид с высоты", переведенную и изданную недавно в издательстве "Мир".
Как это ни странно, Айзек Азимов - закоренелый домосед. Он ненавидит переезды. Во время войны по заданию правительства ему пришлось совершить перелет из Сан-Франциско на Гавайские острова. Воспоминание об этом до сих пор приводит его в содрогание. После этого он и близко не подходил к самолету. И не потому ли Сьюзен Келвин и другие его герои терпеть не могут и даже боятся космических перелетов? Когда его спросили, приходилось ли ему присутствовать при запуске космических ракет, он отрицательно покачала головой. Он заявил, что однажды вечером видел в небе искусственный спутник и этого с него вполне достаточно. "Обстоятельно поразмыслив, - писал он, - я решил сидеть дома. Я путешествую по различным небесным телам, не отходя от письменного стола... Пишущая машинка расплывается в тумане перед моими глазами и превращается в пульт космического корабля... И мое сердце, в котором нет ни на грош любви к приключениям, тревожно сжимается при этом".
За двадцать лет работы в жанре фантастики Айзек Азимов написал несколько десятков романов, повестей, рассказов. Говорят, что увлечения детства не проходят даром для человека в зрелом возрасте. Детская любовь к приключенческой фантастике и детективам оставила отчетливый след в его творчестве. Такие произведения, как "Установление", "Нагое солнце", "Течения в космосе" и предлагаемая здесь читателю повесть "Стальные пещеры", являются детективами на фантастической основе, но это не бездумное, развлекательное "чтиво". Правда, они не несут никакой специальной философской или популяризаторской нагрузки, как, например, его грандиозная и мрачная утопия "Конец Вечности" или прекрасная полуфантастическая книга "На Земле хватает места", но они в соответствии с идейными и нравственными идеалами автора утверждают протест против косных олигархических тираний, приветствуют революционные изменения в обществе, ратуют за непрерывность социального и научного прогресса.
В "Стальных пещерах" дан образ гигантского, задыхающегося в стальной броне капиталистического города-спрута, и мы легко распознаем в этом образе логическое завершение самых реакционных современных идей фашиствующего империализма, проповедники которого озабочены только одним: остановить историю, остановить духовное развитие своих народов, остановить прогресс во всех его проявлениях. Вожди "Стальных пещер" не в состоянии увидеть надвигающуюся катастрофу - вырождение, голод, гибель своих нищих духом подданных. Кто может спасти население подземных городов, запуганное и морально угнетенное, стиснутое в страшной тесноте, забывшее или ненавидящее солнечный свет и зеленые просторы? Идеологии "Стальных пещер" Азимов противопоставляет "космонитов", землян, которые поколения назад создали на других планетах прогрессивные революционные общества и теперь вернулись на Землю, чтобы заставить ее снова воспрянуть для прогресса, для дерзких устремлений в бесконечность, для борьбы за жизнь против прозябания. Образ современного Нью-Йорка во многом совпадает с образом Нью-Йорка в "Стальных пещерах", и это заставляет читателя вдуматься в смысл того, что происходит у него на глазах, - вдуматься и сделать выводы.
Мировую известность доставила Айзеку Азимову серия фантастических рассказов, объединенных под общим названием "Я, робот". Они представляют собой нечто вроде псевдоистории вымышленной науки роботехники, проиллюстрированной последовательными эпизодами, в которых действуют одни и те же герои. Читатель опять может спросить нас: почему у Азимова все роботы, независимо от их назначения, сделаны по образу и подобию человеческому? Разве не ясно, что роботам следует придавать такую форму, которая наиболее выгодна в инженерном отношении для той функции, которую они предназначены выполнять? Скажем, электронно-счетной машине лучше всего иметь, как и теперь, форму ряда ящиков, а "мозг" робота-землекопа мог бы успешно разместиться в устройстве, похожем на экскаватор. Но все дело в том, что в своих роботах автор создал образы именно людей, самых настоящих людей с разными характерами, мнениями, мыслями. От настоящих людей азимовских роботов отличает только запрограммированные при их создании "три закона" роботехники. И, надо сказать, отличает очень выгодно. Роботы способны заблуждаться, совершать ошибки, переживать и сочувствовать, но в ходе их совершенствования "первый закон" постепенно из правила чисто технической необходимости превращается в необычайно важный социальный фактор, и в последнем рассказе о Сьюзен Келвин мы уже видим робота-мэра, который стоит на голову выше интригана и мерзавца, с которым он соперничает. И Азимов словно спрашивает читателя, каким бы было общество, если бы каждому человеку было внушено при рождении: "Человек не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы другому человеку был причинен вред". Впрочем, даже Азимов вряд ли понимал, когда писал "Я, робот", что он высказывает фундаментальное кредо воспитания человека в коммунистическом обществе будущего.
Этот маленький очерк о двух выдающихся представителях западной фантастики уместно закончить высказыванием Азимова о роли научно-фантастической литературы. В своем послании к японским читателям Азимов как-то сказал:
"История достигла точки, когда человечеству больше не разрешается враждовать. Люди на Земле должны дружить. Я всегда старался подчеркнуть это в своих произведениях. Проблемы, которые мы поднимаем в фантастике, становятся насущными проблемами всего человечества... Не устаю надеяться, что в великом деле покорения Луны сотрудничество (между американскими и русскими учеными) будет продолжаться. А если даже оно не будет иметь места при завоевании Луны, то хоть ко времени исследования Марса человечество наберется здравого смысла, достаточного, чтобы осознать, что это дело всего человечества.
Писатели-фантасты предсказывают этот день; они и пишут для того, чтобы этот день наступил скорее. Писатель-фантаст, читатель фантастики, сама фантастика служат человечеству".

@темы: Публицистика

---

Любопытная трактовка!..

[silent-gluk]

Оригинал взят у ЖЖ-юзера vasilisk_ в Когда не о чем писать...

Недавно пересматривал фильм "Чародеи" и вот что я о нём думаю.

Начать с того, что это фанфик. Или просто мечтания некоего персонажа, занявшего в сюжете место классической Мэри Сью. Нетрудно заметить, что таковой в фильме является маленькая девочка, сестра главного героя. Весь фильм она мало того, что оказывается в центре событий, в некоторых из них даже играет ключевую роль. Ей постоянно помогают разнообразные рояли в кустах. Например, перед самым Новым Годом, мать отпускает её в гости "насовсем"(!). Из последнего слова можно было бы вырастить немало интерпретаций, но в данном случае, ИМХО, оно просто затычка, заплатка для сюжетной дырки, дабы зритель не задавался законным вопросом как вообще взрослый человек (её брат), пусть даже влюблённый и сильно занятый, мог даже не уведомить родителей девочки о её местоположении в течении нескольких суток. Далее, на вокзале девочка просто исчезает, чтобы снова появиться уже в Китежграде. Причём выспавшейся и сытой, судя по дальнейшему. В общем-то и этому тоже можно найти объяснение (добрый проводник почему-то не высадил и не сдал в милицию неизвестно откуда взявшееся дитё детсадовского возраста, а уложил спать у себя в купе и накормил), но и так понятно, что в данном фильме этой конкретной девочке можно всё.

Далее, сам мир фильма очень необычен. Это не мир взрослых людей, пусть даже и магов. Это реальность, какой она видится именно маленькой девочке - главные в нём женщины (Кира Шемаханская, Алёна Игоревна). Настоящие Мужчины действуют исключительно из любви к ним либо в их интересах. Все прочие мужчины либо откровенно для мебели (как показанный клиническим идиотом администратор Камнеедов), либо комические персонажи, вроде "Гостя с юга". Причём всеми "взрослыми", то бишь административными делами занимаются только эти комики либо негодяй Сатанеев. Впрочем, последний лишь попутно и в той мере, в которой это не мешает его негодяйским планам. Зло концентрировано в одном отдельно взятом заме директора, причём мотив у Зла тот же, что у положительных персонажей - любовь. Ну и ревность, разумеется. Как видим, перед нами типичный мир любовного фанфика или дамского романа. Всё происходящее явно приснилось маленькой девочке, переживающей за своего влюблённого, но бестолкового и непутёвого (с её точки зрения) старшего брата, который без её помощи и подсказок совершенно не в состоянии справиться с проблемами, возникающими из-за ревнующих стерв (директор Шемаханская) и ревнующих же старых козлов (её зам Сатанеев).

Заметим, что про эту девочку можно сказать, что у неё правильная христианская моральная платформа. Зло в её мире не имеет собственной силы и даже собственного существования, являясь по сути искажённым добром. Про Сатанеева нельзя сказать, что он желает Зла ради Зла. Нет, он всего лишь эгоист, а не законченный гад и желает того же, что и главный герой - любви первой красавицы в его учреждении. При этом злодей не обладает никакими волшебными силами (в отличие от некоторых положительных и нейтральных персонажей) и вынужден действовать исключительно посредством клеветы и денег (оплачивая процедуры по собственному омоложению). Однако при этом положительные персонажи, кроме главного героя, поддаются злу и вынуждены действовать в общем-то в его логике, не имея возможности отменить свои же действия, совершённые под влиянием клеветнических измышлений злодея. То есть добру, чтобы сломать замыслы зла, приходится играть по тем самым правилам (социальным), которым само Зло владеет виртуозно и победа добру достаётся приложением сверхусилий (и главный герой, и Киврин прилагают все силы для победы, которая изначально весьма неочевидна).

Несмотря на название, магический в фильме разве что антураж. Причём его без проблем можно было бы заменить на вполне житейский, но в таком случае история превращается в весьма банальную советскую комедию "про быт", которые девочке, в отличие от сказок, неинтересны. То есть девочка вполне правильная и советская, готовится к жизни в советской же действительности с весьма специфическими (на сегодняшний взгляд) реалиями, и единственное чего ей хочется - немного волшебного колорита и побольше любви с интригами, ревностью и хэппи-эндом.

Кстати, таких фильмов с типичными Мэри Сью в главной роли в позднем СССР было снято немало. Одна только великолепная "Гостья из будущего" чего стоит. Даже мальчики в этой роли отметились, хотя мальчики обычно мечтают вырасти и быть крутыми, то бишь для них больше подходят боевики типа "Не бойся, я с тобой" или "Пиратов XX века". Но даже и про них было снято вполне мартистюшное "Выше радуги". Обратите внимание - тоже музыкальный фильм, с заведомо ирреальным сюжетом. То есть позднесоветский кинематограф как мог (и как умел) обслуживал душевные потребности советского населения в той его части, которую сейчас обслуживают фанфикеры.

@темы: Чародеи, Фильмы, Экранизации, Перепост, Ссылки

---

Что-то в этом подходе есть...

[silent-gluk]

Оригинал взят у ЖЖ-юзера nepoma в (бес темы)

Ну вот, подсунули все-таки Дасинде "Понедельник начинается в субботу". Сидит/стоит/лежит читает. Русичка тоже кивнула, когда эта бестолочь достала на уроке книжку (а там еще помимо "Понедельника" ТББ, "Пикник на обочине"), чего, мол, читаешь, а-а-а, ну читай. На уроке.

@темы: Понедельник начинается в субботу, «Пикник на обочине», Сказку сделать былью, «Трудно быть богом»

---

Опять цурэновский сонет

[silent-gluk]

Отсюда: www.reshetoria.ru/govorit_reshetoriya/anonsy/ne...

Автор - Alya

Тень откровения

Как лист увядший падает на душу –
К немому небу припадает взгляд.
Бог, верно, спит, устав молитвы слушать.
К чему слова, когда мосты горят…

Оставив тень свою в краю любимом,
Запечатленном в памяти крестом,
Я ухожу, дыша кровавым дымом.
О, Родина, мне не понять тебя умом!

В кромешном мраке и при ясном свете
Ты - храм безбожный на людской крови.
Когда ты видишь недруга в поэте,
Кто пестует сады твоей любви?

О чем молчу – услышав, скроет ветер.
Тому, что прокричу, сужден полет.
И боль моя грядущему столетью
На душу откровеньем упадет.

@темы: Вторичное творчество, Сонет Цурэна, «Трудно быть богом», Ссылки

---

Кстати говоря, весна!..

[silent-gluk]

И вот мне интересно, почему все и всегда (ну, почти) обсуждают, прав ли Сикорски, но так редко обсуждают, прав ли Глебски (или Симонэ, к примеру)?..

@темы: «Жук в муравейнике», «Отель "У погибшего альпиниста"»

---

Ой, чуть не забыла...

[silent-gluk]

...что сегодня воскресенье.

Сегодня с нами издание хоть и российское, но в другой серии.



Это суперобложка.






Это обложка.




Титульный лист.




Оборот титульного листа.




Страницы 3-4, предисловие.




Страница 5, шмуцтитул "Понедельник начинается в субботу".




Страницы 8-9 - пример оформления.




Страница 251, шмуцтитул "Трудно быть богом".




Страница 451, шмуцтитул "Пикник на обочине".




Страница 452.




Выходные данные.




Реклама.


Итак, это:

Стругацкий А. Понедельник начинается в субботу; Трудно быть богом, Пикник на обочине / Стругацкий А., Стругацкий Б.; Серийное оформление и дизайн обложки Ю.Межовой; Предисл. А.Б.Стругацкого. - М.: Изд-во АСТ, 2016. - 640 с. - (Звезды советской фантастики). - ISBN 978-5-17-098659-0. - Подп. в печ. 18.07.2016. - Зак. 5428. - 3.000 экз.

Содерж.:

Аркадий и Борис Стругацкие / А.Б.Стругацкий. С.3-4
Понедельник начинается в субботу. С.5-250.
Трудно быть богом. С.251-450.
Пикник на обочине. С.451-635.

Что можно еще сказать об издании? Тексты стандартные восстановленные. Приятно выделяется - на общем фоне российских изданий Стругацких - суперобложка (придраться, конечно, можно, но уже не хочется). Да и остальное оформление.

@темы: Картинки, Понедельник начинается в субботу, «Пикник на обочине», Библиофильское, «Трудно быть богом», Библиография, Книги

---

Много есть странных теорий...

[silent-gluk]

Вот недавно я узнала еще одну. Что Мир Полудня обязан своим появлением выполнению желания Шухарта.

"Реалистический: прилетят инопланетяне и все сделают".

@темы: Параллели, «Пикник на обочине», Полдень, XXII век, «Полдень, XXII век»

---

И старая критика

[silent-gluk]

Днепров А. На перекрестках фантастики: Заметки писателя-фантаста // Молодой коммунист (М.). - 1964. - № 12. - С.113-118.

Говорят, стоит придумать новый термин, и можно приниматься за создание новой науки. Шутка, конечно. Но если есть в ней доля правды, то она относится и к литературным жанрам. Сначала появляется литературное произведение, не похожее на прежние. Затем придумывается наименование жанра. И вот новое направление в литературе.

Слова «научная фантастика» кажутся противоречивыми. В самом деле, наука требует строгости, определенности. Фантастика предполагает свободный полет воображения, не связанный никакими рамками.
Но это противоречие чисто внешнее, потому что развитие науки не было бы возможным без фантазии, о которой В. И. Ленин писал, что это «качество величайшей ценности».
Терминология появилась во времена Жюля Верна и вовсе не была предназначена для определения литературного жанра. О произведениях писателя издатели и книготорговцы кричали: «Научно! Фантастично!»
Это были рекламные возгласы. Затем они перекочевали в литературоведческие сочинения, и теперь уже ничего не поделаешь. Есть литературный жанр - «научная фантастика», жанр, в котором фантастический элемент переплетается с наукой, причем эти переплетения подчас имеют самый причудливый характер.
Появление научно-фантастических произведений, мне кажется, обусловлено бурным развитием науки, все укрепляющейся верой в могущество человеческого разума, вооруженного знаниями. «Наука все может, даже невероятное!» А отсюда и неудержимый порыв писательской фантазии, которая «дорисовывает» за науку не только то, что стоит на повестке дня, но и то, о чем ученые всерьез и не думают.

Тема «наука и жизнь» особенно остро звучит в наше время. К науке и научным знаниям приобщены миллионы людей, и сейчас трудно найти человека, который будет отрицать их важную роль в развитии общества. Почти ежедневно наука поражает людей блистательными открытиями и находками.
Радио, телевидение, пресса все время доводят до сведения людей о новых открытиях и достижениях, и вряд ли существует хоть один печатный орган, который периодически не распространял бы научно-техническую информацию. Реальные успехи в овладении атомной и термоядерной энергией, в освоении космического пространства, в счетно-решающей технике, в лазерах, в синтетической химии и молекулярной биологии обсуждаются буквально всеми. Можно без преувеличения сказать, что мы живем в океане научно-технической информации и на наших глазах прогресс науки набирает небывалые в истории темпы.
Диапазон читателей научной фантастики растет год от году. Он вполне соответствует широким интересам советских людей к достижениям науки и техники.
Как-то в «Литературной газете» сообщалось, что в США большинство авторов научно-фантастических произведений - люди, имеющие непосредственное отношение к науке, а их читатели преимущественно научные сотрудники, студенты и учащиеся колледжей.
У нас круг читателей несравненно шире. И все-таки большую их прослойку составляют люди, приобщенные к науке. Об этом свидетельствует хотя бы такой факт. В Москве, Ленинграде, в Харькове, в Баку, в других городах часто организуются вечера научной фантастики, и большинство их посетителей - студенты.
Недавно мне пришлось проводить такой вечер в Центральной государственной научно-технической библиотеке в Москве. К сожалению, на вечере присутствовали всего два писателя-фантаста - Север Гонсовский и я, но тем не менее аудитория примерно из 200 человек не покидала зал в течение трех часов. И дело не только во времени. Было задано множество интересных вопросов и высказано много ценных и поучительных мыслей.
На этом вечере - а его участниками были научные работники и студенты вузов - отчетливо вырисовывались две группы читателей, которых писатель-фантаст всегда должен иметь в виду. В шутку я бы одних назвал «научниками» и вторых «литературщиками». Первые требуют от научно-фантастического произведения научной добросовестности - подлинности научных сведений, качественности научных идей. Одним словом, по их мнению, писатель-фантаст должен знать ту науку, о которой он пишет, и даже предсказывать ее будущее.
- По одному произведению в нашем институте несколько дней шли горячие споры, в результате которых родились практически полезные мысли, - сказал один из присутствующих на встрече научных работников.
«Литературщики», как правило, ссылаются на Герберта Уэллса. Для Уэллса наука лишь фон, на котором можно наиболее выпукло развить волнующие каждого человека социальные проблемы. Для поклонников этого вида фантастики самое главное - образ, характер, сюжет, то есть атрибуты любого другого литературного произведения, атрибуты в некотором смысле извечные и универсальные.
Кстати, на этом же собрании читатель из города Перми представил статистику, из которой следует, что в их городе научной фантастикой интересуется более 60 процентов студентов и более 80 процентов учащихся средних школ. Результаты опроса показали, что большинство читателей интересуются проблемой «развития науки в будущем».
Честно говоря, и мои симпатии на стороне «научников», хотя я очень люблю Уэллса и Брэдбери. Я люблю не только ту фантастику, в которой главным героем является человек (или группа людей), но и ту, где доминирует научная идея (гипотеза).
И, бесспорно, эта фантастика имеет право на существование. За каким видом научно-фантастической литературы будущее - покажет время. Но и сейчас уже можно, вероятно, предвидеть пути дальнейшего развития этой литературы. Мне кажется: есть закономерность в том, что у нас фактически исчезла «инженерная» фантастика, А ведь она была довольно распространена. Помните? Кто-то задумал чудесную машину. Эта машина (прибор, устройство, агрегат) может творить интересные и полезные или, наоборот, страшные для людей вещи. Все повествование строится на том, как машина создается, какие трудности преодолеваются, и далее рассказывается, что получается, когда машина создана. В Советском Союзе мастером «инженерной» фантастики был А. Беляев, его произведения до сих пор пользуются успехом.
Современная наука вышла за пределы конструирования машины. Более того, в солидных научных учреждениях поговаривают, что создание различных машин в скором времени будет передано самим же машинам. Этот факт говорит сам за себя. Требуется очень большое воображение, чтобы создать сегодня «инженерно-фантастические» произведения. Вторжение различных роботов в фантастику всем уже надоело, в нового читатель не находит. И надо обладать талантом и познаниями Айзека Азимова, чтобы в настоящее время написать что-нибудь подобное его рассказам, объединенным в недавно вышедшей у нас книге «Я, робот».
Я не знаю ни одной значительной научной идеи, которая бы не нашла отражения в фантастических произведениях. Теория относительности, теория тяготения, квантовая механика (особенно квантовые генераторы), все аспекты химии и биохимии, биология и биофизика - все новое, что хоть намеком было высказано в этих науках, нашло отражение в произведениях советских и зарубежных писателей. Может быть, именно этим объясняется неудовлетворенность «научников», которые требуют от писателя-фантаста новых или развития старых научных идей.
С другой стороны развитие современной науки, по существу, дает неисчерпаемый источник для фантастики «литературной», где не важно, нова или стара научная идея, где главное - какое влияние она оказывает на общество, на мировоззрение и чувства одного человека.

Не следует думать, что современная научно-фантастическая литература - это легкое чтиво, так сказать, разновидность «троллейбусной» литературы. Многие произведения советских и зарубежных писателей-фантастов предполагают умного и вдумчивого читателя. Внешне, казалось бы, простенькие научно-фантастические рассказы в действительности часто бывают многоплановы. За фантастическим сюжетом скрывается глубокая научная, философская или социальная мысль, и рассказ не будет понят до конца, если эта мысль не дойдет до читателя.
Но, безусловно, в каком бы «ключе» ни было написано научно-фантастическое произведение, это произведение литературное, а значит - оно воспитывает, несет в себе идейный заряд.

Общество решает задачу исторической важности - воспитание нового человека. Роль литературы в этом процессе нельзя переоценить. И именно с этой точки зрения следует подходить к произведениям научной фантастики. Никаких скидок на жанр. Критический анализ конкретных произведений должен быть направлен именно на раскрытие главного - как писатель-фантаст выполняет задачу воспитания нового человека.
Между тем критики - и профессионалы и любители - иной раз подходят к оценке научно-фантастической вещи с заниженными требованиями, как к литературе второго сорта. Или, не замечая главного, весь пыл направляют на мелочи. Однажды мне пришлось долго разговаривать с библиотекарем, который буквально «разносил» произведения Аркадия и Бориса Стругацких за то, что герои в разговоре допускают «грубые словечки и выражения». Других, серьезных претензий к Стругацким не было. Странный, однобокий взгляд на творчество этих интересных писателей.
Кто они? Аркадий - востоковед, филолог. Его брат - научный работник, астроном. Возможно, их стоит упрекнуть за то, что герои нет-нет да и ляпнут не то слово. Это, может быть, и непростительно, потому что их герои - герои будущего. Однако главное совсем не в этом! У героев Стругацких есть чему поучиться. Мужество, беззаветная преданность делу, крепкая дружба и нелюбовь к пустому слову - вот что их отличает.
Из всего того, что написано этими писателями, мне лично больше всего по душе сборник рассказов «Путь на Амальтею», «Стажеры» и «Далекая Радуга». Это все «космические» произведения. Но в них космос уже стал обжитым. Это не место невероятных приключений, это место приложения знаний и труда на благо человечества земли. Космос необъятен, и там хватит работы на всех. И это работа для несгибаемых. Вот одна из основных идей произведений Стругацких. В космос отправляются опытные ученые, закаленные звездолетчики и молодежь, полная романтических мечтаний. И эту романтику корректирует суровая вселенная. Герои Стругацких четко представляют, что если обновленная земля требует от людей дружбы, взаимного уважения и взаимопомощи, то тем более эти качества необходимы в суровой внеземной обстановке.
«Далекая Радуга» - драматическое произведение. Перед исследователями будущего может стать такой вопрос: «Что важнее, человек или результаты его труда?» Жизнь на далекой «Радуге» обречена, и собравшиеся там ученые решают проблему: как поступить, тем более что времени нет. И решение, конечно, одно: жизнь человека важнее любых результатов научного или художественного творчества, сколько бы труда на него ни было потрачено. В детях - будущее человечества. Пусть на «Радуге» погибнут физики и их научные труды. Спасая детей, ученые неизбежно продолжат свою работу.

Несколько слов хотелось бы сказать об Александре Полещуке. Когда-то мне пришлось писать рецензию на его книжку «Ошибка Алексея Алексеева». Рецензия была отрицательной, но книга все же увидела свет. В ней рассказывается, как в лаборатории ученые создали миниатюрную Галактику с миллиардами сверхкрохотных звезд и как эта Галактика начала расти, развиваться и жить самостоятельней жизнью.
Любопытно, что в Москве, в Доме детской книги, есть письмо одного школьника, который «критикует» Полещука за то, за что критиковал и я в рецензии:
«Какими должны быть человечки, которые живут на звездах величиной с электрон да еще благодарят землян по радио за то, что они их создали?» - пишет школьник.
Как говорится, «научная концепция» повести А. Полещука «не лезет ни в какие ворота».
Только позднее мне стало ясно, что рассматривать эту повесть так, значит увидеть в ней далеко не самое главное. После я часто встречался с подобными рецензиями и на свои произведения и на произведения своих товарищей. Какой-то ученый, или научный работник, или пытливый школьник заявляет: а здесь не сходится с данными учебника физики. А здесь машина работать не будет. А в этом месте писатель допустил ошибку.
Само собой разумеется, что писатели должны уважать читателя. Но и читатель должен смотреть на вещи глубже. Ведь всем известно, что «кейворит» и человек-невидимка Уэллса - научный нонсенс. Придуманы они писателем не ради них самих, а для решения совсем другой литературной задачи.
Полещука можно упрекнуть лишь в том, что он не сумел достичь высокого мастерства и потому недостаточно выпукло показал решение главной задачи: человек и наука всесильны, они все могут!
Недавно вышедшая из печати новая повесть А. Полещука «Падает вверх» интересна в другом отношении. Время от времени в научно-популярной литературе (да и не только в научно-популярной) появляются сообщения о работах над «антигравитацией». С антигравитацией за последнее время по вине некомпетентных авторов статей и изобретателей-самоучек возникло много путаницы, В связи с теоретическим представлением об антивеществе некоторые «теоретики» даже решили, что можно создать вещество, которое будет не притягиваться, а отталкиваться Землей. Нечто вроде уэллсовского «кейворита». Идея так захватила умы, что авиационное министерство США в 1957 году передало ее на рассмотрение ученым, и проблемой этой занимались ученики Эйнштейна, братья Бергманы.
«Падает вверх» Полещука - это развитие этих же идей. Автор пристально изучал динамику медленного полета (главным образом птиц) и нарисовал фантастическую картину: а что, если здесь имеет место «антигравитация»? Я не верю, что данную проблему в научном плане можно обсуждать всерьез. Но как тема для научной фантастики она имеет право на существование. Повесть А. Полещука призывает молодых читателей внимательно наблюдать мир, не переставать удивляться его тайнам, упорно стремиться раскрыть их.

М. Емцев и Е. Парнов пришли в научную фантастику из научно-исследовательского института. Когда я читаю произведения этих авторов, у меня создается впечатление, что каждый новый их рассказ или повесть - заявка на научную гипотезу.
«Уравнение с бледного Нептуна», например, заявка на гипотезу о возможности отыскания методов мгновенно преодолевать космические расстояния, воспользовавшись «замкнутостью» мира, сопряженностью микро- и макровселенной.
Умение рассуждать вслух, умение мыслить так, что это для читателя интересно, - вот что отличает рассказы Емцева и Парнова.
Всякое научное исследование, особенно объектов, которые не видны и которые нельзя «пощупать», в конечном счете сводится к цепи логических умозаключений, из которых однозначно следует свойство объекта. Практическая работа научила писателей пользоваться этим методом в литературе, и поэтому порой произведения Емцева и Парнова напоминают нечто вроде научного детектива.
Кстати, этот жанр научной фантастики таит в себе большие возможности, и я не знаю в Советском Союзе других авторов, которые бы пользовались им так умело.

И на встречах с читателями - любителями и знатоками научно-фантастической литературы и в письмах-откликах на книги мне приходилось сталкиваться с таким вопросом: что научно и что ненаучно в фантастике и насколько правомерно загромождение повестей и рассказов псевдонаукой? Смысл псевдонауки таков: научные проблемы будущего не станут походить на современные. Значит, нужно что-то придумать. И - придумывают.
Этим отличаются, например, Стругацкие, как, впрочем, и многие другие писатели-фантасты. Они увлекаются слишком «фантастическими» научными проблемами. Отсюда непонятная, иногда раздражающая читателя псевдонаучная терминология: «нуль-физика», «П-волна» и т. д.
М. Емцев и Е. Парнов в «Уравнении с бледного Нептуна» свободно оперируют никому не известными «гравиконцентраторами» и «пси-связью». Примеров можно привести много. Думается, что современная наука дает достаточно богатый материал для фантаста, чтобы не выдумывать того, что непонятно даже самим авторам.

Конечно, идеальной научной фантастикой была бы та, в которой были бы сплавлены оба начала - научная достоверность и высокие литературные качества. Создать такое произведение нелегко. Их не так уж много, произведений, в которых сделана попытка синтеза. Это «Лезвие бритвы» И. Ефремова, «Возвращение со звезд» Лема, «Лунное приключение» Артура Кларка.
То, что нарисовано у С. Лема в романе «Возвращение со звезд», не вызывает никаких научных возражений. Здесь есть и парадокс времени Эйнштейна - звездолетчики возвращаются на Землю через 13 лет, в то время как их соотечественники прожили на Земле более 100 лет, и идеально налаженный «кибернетический сервис» (ничего невозможного в этом нет), и, наконец, искусственное освобождение человека от агрессивных инстинктов путем «бетризации».
Якобы биохимики и биофизики будущего обнаружили в нервной системе человека ту область, которая досталась ему в результате эволюции, по наследству от животных. Поголовная «бетризация», то есть искусственная прививка, уничтожающая «врожденную» способность человека убивать другого человека, превращает всю планету в «рай» миролюбия и добропорядочности.
Вероятно, польский писатель придумал «бетризацию» под влиянием ведущихся нейрофизиологических опытов по отысканию в мозге животных различных «центров» - центра удовольствия, центра голода, центра сытости и пр. Нет никаких оснований считать, что в мозге нет центра злобы, центра ярости, центра мести. Если они будут найдены, их можно будет уничтожить.
Другой вопрос - нужно ли? Ведь никто не знает, к чему может привести уничтожение этих на первый взгляд негативных центров. У С. Лема вместе с ними, то есть из-за «бетризации», человек теряет очень много такого, что делало его человечным и привлекательным.
Очень часто терапевтические, химико-терапевтические и хирургические операции существенно изменяют человеческое «я». Ведь недаром знаменитый русский хирург Боткин говорил: «Любая хирургическая операция - это нейрохирургическая операция». Нервная система вместе с ее высшими разделами составляет нечто единое целое, то, что мы привыкли называть «душой» или индивидуальным «я». Вот почему Лем против «бетризации». И его «Возвращение со звезд» - убедительное предубеждение и гневный протест против мещанского благополучия, устроенной до тошнотворных мелочей жизни. Жизни, из которой исключены опасности, неожиданности, стремление человека к непознанному, к героическому подвигу.
Споры о «научной» и «антинаучной» фантастике продолжаются. Законно спросить: в какой степени научно-фантастическое произведение может достоверно предвидеть будущее?
Один физик высказал такую мысль: чтобы написать научно-фантастическое произведение, нужно взять «Журнал экспериментальной и теоретической физики», прочитать любую научную статью и представить себе, что произойдет, когда проблема, над которой работает ученый или коллектив ученых, будет решена.
Это, конечно, метод, и многие писатели-фантасты буквально «хватаются» за идеи из научных статей и монографий. Существует в науке метод предсказания будущего, так называемый метод экстраполяции. Если в результате измерений ученый получил десять точек, и они все ложатся на плавную кривую, то легко поставить одиннадцатую, двенадцатую и так далее. Это будет предсказанием результатов будущих измерений. К сожалению (а может быть, к счастью), «точки», которые изображают пестрый, переменчивый человеческий мир, не всегда ложатся на плавную (в математике «гладкую») кривую. Они пляшут во все стороны, и для неискушенного наблюдателя, не знающего законов развития общества, все в мире кажется хаотическим и беспричинным. Некоторые писатели-фантасты, если и берутся за изображение ближайшего будущего, то без всяких претензий на то, что они рисуют реальную картину.
Очень трудно предвидеть то, что будет через 10-15 лет. Экономическая и социальная программа построения коммунизма в нашей стране указывает главные направления развития общества, и эти направления развития приведут к успешному завершению строительства. Но нельзя предсказать судьбу конкретных Иванова, Петрова и Сидорова. Социальные науки оперируют понятиями «классы», «группы населения», «народы». Писатели-фантасты имеют дело с небольшим числом героев. Они могут и должны правильно отражать науку и общество будущего, но они вправе определять сами судьбу своих героев. Важно, чтобы это не противоречило основному - идейному замыслу произведения.
Что касается науки, то и здесь все дело в «пляшущих» точках. Начиная с работ Резерфорда (конец XIX - начало XX века) ядерная физика развивалась очень «плавно», в полном соответствии со своими «внутренними» законами. И вдруг в 1938 году советские физики обнаружили самопроизвольное деление ядер тяжелых металлов. Через год наш соотечественник физик Я. Зельдович опубликовал статью «О проблеме цепного распада основного изотопа урана». С этого момента началось бурное развитие ядерной физики, ядерной энергетики и ядерной военной стратегии. Именно это направление имело наиболее важное значение для человечества.
...Для физики такое выпадение «точки» из плавной кривой - дело второстепенное. Как выразился один американский физик: по существу, деление не имеет иного значения, кроме социального.
Предсказание будущего по методу экстраполяции более «научно». Однако писатель-фантаст вправе выдумывать события, которые не ложатся в закономерное развитие науки. Тогда могут получиться произведения вроде «Человека-невидимки», основа которого никогда не будет научной.

Впрочем, изображение будущего (близкого или далекого) - не обязательная задача фантаста. Современные наука и техника поставили перед человечеством так много проблем, что для их изображения в художественной форме нужна целая армия писателей. Нужно из поля зрения не упустить «только» одного: очень часто совершенно «пустяковое» открытие или изобретение со временем приобретает общечеловеческое значение. Так было с делением ядра. Так, по-видимому, будет с квантовыми генераторами. Так будет с пока что скромными работами в области молекулярной биологии. А за всем этим жизнь человека, человеческого общества, история.
Здесь, как нигде, нужен внимательный глаз и острый ум писателя-фантаста. А может быть, и не только фантаста. И. А. Ефремов, например, считает, что в будущем вся литература будет либо научно-фантастической, либо литературой о науке и человечестве. К этому выводу подталкивает бурный расцвет науки. С этим можно соглашаться, можно не соглашаться. Но горе тем литераторам, которые не замечают этого процесса. У них получаются слабые, худосочные произведения, в которых не сплавлено самое главное - научный прогресс и человечество.
Я не призываю всех писателей «переключаться» на фантастику. Но нельзя не отметить тот факт, что в нее вливаются силы из «обычной», реалистической литературы. Вот пример: В. Тендряков написал «Дорогу в век». Немало пишет в этом жанре ленинградский прозаик Геннадий Гор. Их творчество - яркая иллюстрация того, как сложно писателю-нефантасту работать в новом для него жанре. Литературное мастерство здесь обязательно, но его далеко не достаточно. Знание современной науки, ее «острых углов» для писателя-фантаста совершенно необходимо.
Советская фантастика за последние годы очень повзрослела. Я говорю это в том смысле, что рассчитана она главным образом на взрослого человека, обладающего известным объемом знаний и жизненным опытом. У нас ощущается пробел в героической захватывающей научной фантастике для подростков. Об этом уже писалось. Но писатели-фантасты пока что к созданию подростковой фантастики не приступили. Я знаю лишь одного автора, ленинградца Г. Мартынова, который написал несколько книг для ребят: «Каллисто», «Каллистяне», «Гость из бездны» и др.

И еще одно, последнее замечание.
На «перекрестках» фантастики мы встречаем не только И. Ефремова, А. и Б. Стругацких, А. Полещука, С. Гонсовского, И. Варшавского и других добросовестных литераторов. На этих же «перекрестках» путается очень много таких «писателей», которые не заслуживают того, чтобы их имена назывались. Появление "псевдофантастов» - это угроза жанру, которую должны прежде всего заметить критики и издатели. Спрос на научную фантастику велик, читатель буквально расхватывает книги с титром «научно-фантастический». И этим кое-кто пользуется.
Было бы хорошо, если бы этот жанр литературы был сосредоточен в одном издательстве с квалифицированным редакционным советом, который был бы надежным фильтром, пропускающим к нашему читателю, особенно молодому, только то, что нужно читать и над чем стоит думать.

@темы: «Далёкая Радуга», Критика, «Путь на Амальтею», «Стажёры»

---

И еще цурэновский сонет

[silent-gluk]

Отсюда: www.reshetoria.ru/user/kruglov/index.php?id=389...

Автор - kruglov

О серости

Как лист увядший падает на душу, так серость бытия
вонзает гниль во все вокруг, бесчинствуя и разлагая дух
рабов страстей, рабов корыстолюбия. Что им земля моя?
Свобод не ведая, тут каждый сер с рождения, и слеп, и глух.

Что благо королю, то – правда, остальное ложь. Здесь сытно как,
легко, почетно как – шпионом быть! Ты ж продолжай лизать сапог
господ, ведь для чего тебе, простолюдин, язык? Не просто так,
он – враг, им нечего болтать. Лижи усерднее, не надорви пупок.

О лебеде, взывающем к звезде тоскливо, больше не спою.
И запахов, смердящих ржавчиною, не вдохну – мой путь на юг.
Бегу не от себя – в себя… с судьбой крутясь в греховном колесе.

Я – книгочтей, поэт, и пусть вонюч, похож на пьяную свинью,
Но знаю – перемены скоро, уж поверьте моему чутью.
Я не прощаюсь и листом увядшим падаю, молясь за всех…

@темы: Вторичное творчество, Сонет Цурэна, «Трудно быть богом», Ссылки

---

Вот чего уж точно не ожидала...

[silent-gluk]

...так это того, что по запросу "Пикник на обочине" в книжном магазине мне предложат книгу о шахматах.

Но вот - факт: Свешников Е. Сицилианская защита: Пикник на обочине. - М.: Изд-во Андрей Ельков, 2015.

"Книга посвящена закрытому варианту сицилианской защиты и другим отклонениям белых от "магистральных путей"."

Но при чем же тут "Пикник на обочине"?..

@темы: «Пикник на обочине», Сказку сделать былью

---

Хороший подарок!..

[silent-gluk]

Объявили регистрацию на Интерпресскон-2017.

Уже 28 раз, с 6 по 9 мая, в пансионате "Театральный", что в пос. Молодежное Курортного района Петербурга (всегда меня интересовало, как это поселки и целые города умудряются оказаться частью района города...) соберутся любители фантастики. Программа традиционно появится ближе к делу, но море точно будет (причем обещают, что близко), да и, наверное, народ для общения - тоже.

Регистрация - здесь: interpresscon.ru/

Про цены там тоже сказано. По-моему, вполне терпимо.

P.S. Кстати, напоминаю про краудфаундинговый проект Интерпресскона - planeta.ru/campaigns/interpresscon . Давайте поможем ИПК пройти еще лучше!..

@темы: Интерпресскон, Коны, Ссылки

---

Еще о переиздании повестей братьев Стругацких

[silent-gluk]

Оригинал взят у ЖЖ-юзера polakow в Еще о переиздании повестей братьев Стругацких

Первая статья на эту тему здесь polakow.livejournal.com/336446.html и polakow.livejournal.com/337851.html.


И снова мое ворчание на тему, хорошо или плохо переиздавались повести братьев Стругацких. И опять по поводу нового, только что вышедшего 14-го тома полного собрания сочинений братьев Стругацких. Ибо лучшие (честное слово, лучшие, это не издевка, а признание их заслуг) знатоки творчества Авторов пишут, что повесть «Обитаемый остров» «в центральных издательствах /…/ публиковать не хотели» и далее о наличии цензурных и полуцензурных претензий конкретно к этой повести. И мне снова приходится садиться за клавиатуру и объяснять, как переиздавались повести братьев Стругацких, на сей раз конкретно в центральных и нецентральных издательствах.
Итак, как уже известно, в шестидесятые годы были переизданы восемь ранних повестей авторов, из них четыре: «Стажеры», «Далекая Радуга», «Трудно быть богом» и «Понедельник начинается в субботу» - в издательстве «Молодая гвардия», две: «Страна Багровых туч» и «Полдень, 22-й век» - в «Детской литературе», и еще две: «Извне» и «Путь на Амальтею» - в Лениздате. Единственная переизданная в 1970-1978 годах повесть Стругацких («Полдень, 22-й век») также печаталась в «Детской литературе».
То есть: вплоть до конца 70-х годов повести Авторов переиздавались исключительно в центральных издательствах, но лишь в трех из них.
С конца 70-х годов разрешается переиздавать повести Авторов в региональных издательствах, но вплоть до перестройки выходит лишь два таких издания (в Баку и Кишиневе) на пять центральных (в четырех из них повести Автором переиздавались). В первые же годы перестройки (до 1989 года, первого года бума Стругацких) у них выходят всего две книги в центральных издательствах и три книги плюс один коллективный сборник в издательствах региональных (в Минске, Риге, Душанбе и том же Кишиневе).
Иными словами, в 1979-1988 годах выходит примерно одинаковое число книг Стругацких в центральных и региональных издательствах и, как я уже писал, одиннадцать повестей переиздано в центре и восемь – на периферии, однако в число центральных переизданий входят три ранние повести Авторов («Извне», «Путь на Амальтею» и «Стажеры»), то есть число повторных публикаций зрелого периода творчества Стругацких одинаково.
Рассмотрим теперь, какие именно произведения Авторов переиздавались в каких центральных издательствах.
Повторяю за десять лет там вышло шесть книг с переизданиями: из них три – в «Детской литературе», и по одной – в «Молодой гвардии», «Советском писателе» и «Лениздате». (То есть повести Стругацких переиздавались лишь в четырех центральных издательствах, остальные Авторов гордо игнорировали.)
Причем из семи переизданных повестей в издательствах «Детская литература» и «Молодая гвардия» три относятся к раннему, полуученическому периоду творчества Авторов, а еще три («Отель «У погибшего альпиниста», «Малыш» и «Парень из преисподней») – так сказать, наименее «беспроблемные», особенно с точки зрения замечаний от редактуры и критики. И только «Понедельник начинается в субботу» лишен указанных недостатков.
(Здесь опять таки надо оговориться. Мне нравятся и «Отель», и «Малыш», и «Парень». Они действительно интересны и хорошо написаны. Вот только возникает ощущение, что не за свои достоинства они избраны для переиздания.)
У нас остаются лишь две книги «Советского писателя» и «Лениздата» и четыре хорошие переизданные повести авторов: «Далекая Радуга», «Трудно быть богом», «Пикник на обочине» и «За миллиард лет до конца света», истории (особенно «Пикник на обочине»), на мой взгляд, не менее проблемны с «проходимостью», чем «Обитаемый остров».
Так что «Обитаемому острову» и иным повестям зрелых Стругацких («Попытка к бегству», «Хищные вещи века», «Второе нашествие марсиан», «Жук в муравейнике»), кажется, просто не повезло, что они не попали в состав двух указанных книг, вышедших в центральных издательствах «Советский писатель» и «Лениздат».

@темы: «Жук в муравейнике», «Далёкая Радуга», «За миллиард лет до конца света», Попытка к бегству, Извне, Понедельник начинается в субботу, «Малыш», «Пикник на обочине», «Страна багровых туч», Парень из преисподней, Второе нашествие марсиан, «Отель "У погибшего альпиниста"», «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Полдень, XXII век», «Путь на Амальтею», «Стажёры», Полдень XXII век (Возвращение), «Хищные вещи века», Библиография, Книги, Перепост