А вот интересный вопрос...

[silent-gluk]

Оригинал взят у ЖЖ-юзера slobin в Интерпретации

Стругацкие, "Хищные вещи века". Как вы думаете, кто такие интели? Варианты ответа:

1) Интеллигенция. Тусуется преимущественно в университетах. Среди них случилось в том числе и сколько-то интеллигенции технической, которая умеет варить слезогонку. А все следующие варианты ответа -- идиотское умствование или бред параноика.

2) Бывшие сотрудники спецслужб (Intelligence), не нашедшие своего места после демилитаризации. Среди них случилось в том числе и сколько-то профессиональных диверсантов, обученных варить слезогонку. А предыдущий вариант -- типичная реакция идиота-совка, который увидел знакомое ключевое слово.

3) Второй вариант верен и, более того, обыгран в самой книге. Умница Мария вычислил именно организацию профессиональных диверсантов, не востребованных новым порядком, а идиот-совок Жилин увидел знакомое ключевое слово и не смог выйти за пределы шаблона.

4) Другой вариант в комментариях.

... Минус Моргал ...

Вопрос: Интели - это...

1. Интеллигенция		6	(66.67%)
2. Спецслужбы (бывшие)		1	(11.11%)
3. Спецслужбы (бывшие), и возможность другого варианта обыграна в самой книге		2	(22.22%)
4. Другое		0	(0%)
Всего:		9 Всего проголосовало: 9

@темы: «Хищные вещи века», Вопросы

---

Говорят, что...

[silent-gluk]

...на Фейсбуке В.Рыбаков выложил фотографии с Семинара Б.Стругацкого.

На Фейсбуке меня нет, поэтому цитирую Фантлаб и suhan_ilich'а: fantlab.ru/forum/forum13page1/topic9732page4#ms...

Святослав Логинов, Борис Стругацкий




Феликс Суркис, Ольга Ларионова




Слева во втором ряду Михаил Веллер

@темы: Семинар, Фотографии, Б.Стругацкий, Ссылки

---

Печальное

[silent-gluk]

Оригинал взят у twincat в Печальное.

Вчера умерла исполнительница роли доны Оканы в фильме Фляйшмана, Кристина Кауфманн, 72 года...

@темы: Фильмы, Вторичное творчество, «Трудно быть богом», Экранизации, In memoriam

---

А вот интересная статья...

[silent-gluk]

Отсюда: realnoevremya.ru/articles/60338-rossiyskiy-fant...

Шамиль Идиатуллин: «Стругацких взахлеб читали пятиклассники и академики...»

«И пусть никто не уйдет обиженный»: журналист ИД «Коммерсантъ» и писатель о долгой битве за свободный доступ к библиотеке АБС

На прошлой неделе неожиданно громкой новостью стало решение наследников Аркадия и Бориса Стругацких вернуть в свободный доступ тексты всех произведений братьев. Известие распространяли и комментировали СМИ, соцсети и мессенджеры. И правильно делали, считает журналист «Коммерсанта», писатель и давний поклонник Стругацких Шамиль Идиатуллин. Свои мысли он изложил в авторской колонке, написанной специально для «Реального времени».

От онлайн-общения с Борисом Натановичем до запрета текстов АБС
Интернет пришел в мою жизнь двадцать лет назад, и его первым символом лично для меня стал сайт «Русская фантастика». Изначально сеть, конечно, была рабочим инструментом, доступ к которому обеспечивал всего один компьютер в редакции «Известий Татарстана», — самый мощный, верстальный. И инструмент этот был редким, хрупким, дорогим и не слишком функциональным. Мы напряженно сравнивали разницу выдач Rambler и Aport, изучали структуру стартовых страниц Yahoo и AltaVista, заводили почту на mail.ru и mailru.com, мониторили сайты WSJ и FT в поисках новостей, хоть как-то связанных с Татарстаном или с Россией, и азартно отслеживали появление внятных отечественных сайтов — любых: новостных, аналитических, официозных, корпоративных. Это было счастье ежедневных открытий: любой человек, приспособивший модем в качестве «сим-сима», попадал в ослепительную и непрерывно пополнявшуюся сокровищницу.
Мы почти не отвлекались на «Анекдоты.ру», рассылки «Куличек» и прочие «Тенета». Но от регулярных заходов на «Русскую фантастику» я, как упоротый любитель фантастики, удержаться не мог.
На rusf.ru были новости и интервью, в том числе онлайновые, для всех желающих. На rusf.ru были анонсы новых книг. На rusf.ru, в конце концов, были полные собрания произведений Стругацких, Крапивина, Булычева и Лукина. Практически все тексты я к тому времени собрал в бумажном виде, но возможность в любой момент открыть файл, пролистать, проверить цитату дорогого стоила.
Потом острота ощущений прошла. Рунет развивался, сайтов с текстами становилось все больше, отечественная фантастика интересовала меня все меньше, а с большинством еще интересовавших меня фигур удалось познакомиться лично (или хотя бы заочно). Но на rusf.ru я продолжал заходить, пусть с чуть меньшей регулярностью, и в нулевые годы, и в десятые. Из-за Стругацких — АБС, как их называют поклонники.
Моя любовь к ним не прошла, а уважение выросло. К тому же именно на сайте «Русская фантастика» Борис Стругацкий (Аркадий умер в 1991-м, до интернет-эры) отвечал на вопросы читателей — на любые, и мои в том числе, терпеливо, аккуратно, подробно и очень интересно, почти до самой смерти в ноябре 2012 года. И именно на rusf.ru «Людены», разбросанные по всей планете исследователи творчества АБС, выкладывали канонические тексты книг, очищенные от цензурного произвола, ошибок и опечаток, а также множество крайне интересных материалов о жизни и творчестве Стругацких.
Три года назад на сайте появилось письмо наследников, запретившее свободное распространение текстов АБС. И я убрал rusf.ru из закладок.
Тем радостнее было возвращение — текстов и закладки.

Прослойка между детской литературой и научными очерками
Братья Стругацкие — удивительный феномен массовой, жанровой, русской, советской и мировой литературы. В «оттепельную» пору вспыхнуло немало звезд, но немногим удавалось сразу оказаться ярчайшими, потом 30 лет, всю творческую жизнь добавлять мощи, света и тепла каждой книгой — и оставаться главным авторитетом и эталоном до сих пор, через 30 опять же лет после выхода последней книги АБС.
Стругацкие начали писать в переломную эпоху. Тогда научную фантастику, которая два десятка лет была прослойкой между детской литературой про подводных шпионов и научными очерками про автоматические комбайны, накрыло тенью Ивана Ефремова, колоссальной и не очень похожей на человеческую. В «Туманности Андромеды», да и в прочих книгах великого ученого был неизвестный беллетристике размах, что исторический, что философский, — и был спокойный холод идей, выморозивший из книг людей. Это было круто, грандиозно и на века. Вот какой должна быть настоящая фантастика космической эры, поняли читатели и писатели страны первого спутника и первого космонавта. Поняли, смирились и приготовились зябко внимать.
А пришлось жарко радоваться. Потому что одна за другой появились первые повести Стругацких — вполне грандиозные, страшно крутые, очень человеческие и вообще захватывающие. Их взахлеб читали пятиклассники и академики, причем не только ядерщики, но и лингвисты, умеющие ценить работу со словом, характером и сюжетом. Книги молодого дуэта почти мгновенно дали советской фантастике и — шире — не совсем соцреалистической литературе прочный идейный костяк, стальные жанровые мышцы и бесспорный творческий ориентир, позволившие перепрыгнуть из одного общественно-литературного строя в другой, из «Техники — молодежи» — в серьезную литературу.
Пятидесятые годы в мировой масскультуре прошли под знаком научной фантастики, которая четверть века выращивалась журнально-издательским тепличным хозяйством Хьюго Гернсбека, сотнями авторов и миллионами читателей. Шестидесятые годы в советской массовой литературе прошли под знаком научной фантастики (формально, а на самом деле хорошо написанной беллетристики про то, что теплый яркий Полдень непременно настанет, если каждый будет помнить, что главное в жизни — найти настоящую любовь, настоящего друга и настоящую работу и всегда быть с ними, и драться за них, и не щадить ради них себя), которая за пять лет была создана несколькими повестями Стругацких и развита их поклонниками-единомышленниками, писателями и издателями — и с восторгом принята миллионами читателей. Читателя раз и навсегда купили близость прекрасного далека, чарующая интрига, ясный язык авторов, их веселое и умное хулиганство, их отчаянная злободневность при устремленности к лучшему и беспощадному показу худшего: сформулированный Аркадием Стругацким принцип «Суку надо п…», естественно, в книгах не цитировался, но считывался мгновенно.
Считывался, естественно, не только почитателями. Для системы АБС были чужими, причем почти для любой системы: для традиционной фантастики слишком литературными и умными, для парадной культуры слишком фантастическими и неформальными, Натановичами к тому же, ну и так далее.
В общем, неудивительно, что советская фантастическая радость была недолгой: в 1973 году власть разогнала редакции единомышленников, а Стругацких запретила печатать. Вместо них печатались в основном косноязычные повествования про привычный лунный трактор, политические памфлеты и графоманские поэмы в прозе. АБС же 10 лет жили преимущественно гонорарами от заграничных изданий, в самые тяжкие моменты продавая самое дорогое, вроде собиравшейся всю жизнь коллекции марок Бориса.
Стругацкие пережили трудный период. А их книги пережили не один трудный период — и не просто пережили, а стали мостиком в самые неожиданные стороны настоящего и будущего. Именно книга Стругацких дала основу и всемирно известному фильму Тарковского, и самой успешной российской кроссплатформенной литературно-игровой империи. Причем империя успела несколько раз пожрать себя и выдавить сотни вторичных, третичных текстов, забываемых в день прочтения, — а оригинальная повесть «Пикник на обочине» производит все то же оглушающее впечатление на новых читателей и сводит с ума уже третье поколение экранизаторов.

Как братьям-фантастам не повезло с поклонниками
Один из героев Стругацких сказал о Ницше: «Это был большой поэт. Однако ему весьма не повезло с поклонниками». Похожий тезис нередко относят к ученикам и наследникам Стругацких. Недоброжелатели говорят, что именно ученики разменяли гуманистическое наследие и немалые таланты на пятаки, выручаемые за участие в дрянных сериях и ничтожных новеллизациях, скатились в мелкотемье и мелкодумье, вытоптали литературное поле, запустив на него толпы графоманов, превратились в держиморд микрорайонного масштаба, подозревающих измену не только за каждым углом, но и в прежних идеалах. Многие ученики такую репутацию подтверждают книгами, речами и рассуждениями о том, что книги АБС по сути тоталитарны, Борис — либераст, мало чего стоивший без брата, а Аркадий — тесть врага народа Егора Гайдара и вообще всю жизнь в вышиванке проходил.
Возможно, поэтому у подобных учеников и поклонников читателей почти не осталось. А у Стругацких — и давние, и новые. Конечно, не в количествах, отличавших советские времена, но по тем читательским армиям давно объявлена интернет-демобилизация.
Для нас же важны два обстоятельства.
С одной стороны, книги АБС, как и любые другие книги на русском, в новом тысячелетии издаются падающими от раза к разу тиражами. С другой стороны — они продолжают издаваться, постоянно: трудно вспомнить другого автора, у которого за пару десятков лет вышло бы четыре полных собрания сочинения подряд (разными изданиями и в разных оформлениях), а довеском еще и десятитомник страшно интересных черновиков и писем (правда, заброшенный издателем на полпути, так что четыре последних тома «Люденам» пришлось выпускать микротиражом по подписке и коллекционной цене), — это не говоря о сотнях отдельных изданий.
Лично для меня существенным было «с другой стороны». А для наследников три года назад, видимо, существенным оказалось первое обстоятельство. В мае 2014 года дочь Аркадия и сын Бориса сообщили, что свободное распространение текстов мешает зарабатывать на их продажах. Наследники упомянули, что Борис Стругацкий «не считал нужным ограничивать доступ в интернете к книгам», — но подчеркнули: «никаких специальных распоряжений на этот счет он не оставил». И запретили свободный доступ к книгам АБС.
Насколько мне известно, «Людены» категорически возражали против этого. А не добившись успеха, выложили на сайте весь десятитомник «Неизвестных Стругацких» (черновики и письма авторов) — и, коли так ставился вопрос, «специальное распоряжение» Бориса Стругацкого, разрешавшее «Люденам» использовать собранные материалы по собственному усмотрению.
Естественно, я немедленно скачал весь десятитомник, хотя давно купил его бумажную версию, включая микротиражные тома за конские деньги. А потом три года жил без возможности в любой удобный момент заглянуть в легально выложенные «канонические» тексты АБС. В нелегальные заглядывал, понятно. И в бумажные заглядывал. И все ждал выхода теперь уже самого полного 33-томника Стругацких (который, надеюсь, стартует в этом году). А дождался решения наследников, торжественно обнародованного «Люденами».
Я не знаю, что изменилось за три этих года для наследников. Могу лишь предположить, что изъятие файлов с rusf.ru не принесло барышей, не ускорило переизданий или продвижения иных проектов, связанных с творчеством АБС, и, наверное, никак не сказалось на продажах книг через «ЛитРес» либо традиционные книжные магазины.
Мой опыт подсказывает простую вещь: скорее всего, ни один юзер, решивший скачать хорошую бесплатную книжку и обнаруживший, что бесплатной книжки на привычном месте больше нет, не пойдет скачивать ее за деньги. В лучшем случае он скачает ее в другом месте. В случае похуже он скачает книжку похуже, зато доступную — на этом вырос феномен «Самлиба», «Прозы.ру» и массы менее известных кладбищ непрофессиональных текстов. А в самом распространенном случае названный юзер махнет рукой на книжки и пойдет играть или трындеть в соцсетях дальше.
Так обычно и происходит.
Еще мой опыт подсказывает, что иногда юзер, которому понравилась скачанная бесплатно хорошая книжка, покупает ее в бумаге. Или в цифре. Или не покупает ничего, но прочитывает еще несколько хороших книжек. А для нас, читателей хороших книжек, всякий новобранец важен.
Не факт, что сейчас мы получим толпу таких новобранцев. И не факт, что потенциальные призывники армии читателей не продолжат сбегать на альтернативную службу к играм и трындежу. Но, по крайней мере, наследники не будут в этом виноваты.
Большому поэту не везет с поклонниками и наследниками не потому, что они плохие, глупые или злые. Просто они принимают неправильное решение, которое отказываются исправлять, и так раз за разом.
А оказывается, можно исправить. И подать пример остальным.
Шамиль Идиатуллин
Источник : realnoevremya.ru/articles/60338-rossiyskiy-fant...

@темы: История, Ссылки

---

Еще раз цурэновский сонет

[silent-gluk]

Утащено отсюда: www.reshetoria.ru/user/kruglov/index.php?id=389...

Автор - Kruglov

Прощальное наставление

Листом увядшим падаю на душу.
Пусть память помнит и хранит мой след.
А будет плохо, душу нужно слушать –
В нее с листом я заложил секрет.

У нашей веры гной на ранах правды,
У тех, кто в рясах, в лжи испачкан рот.
И все министры – воры, казнокрады.
Мы – лишь рабы. Запуганный народ,

Не прогибайтесь под монаршим взглядом,
Чтоб стать скотом для легкого битья.
Богам служите, только тем, что рядом
В людском обличии средь воронья.

Прощайте! Мне же будет не хватать сердец,
Что оставляю, зная – у терпенья есть конец.

@темы: Вторичное творчество, Сонет Цурэна, «Трудно быть богом», Ссылки

---

Сегодня же воскресенье!..

[silent-gluk]

И по этому поводу - очередное издание.



Это обложка.






Авантитул.




Титульный лист.




Оборот титульного листа.




Страница 5, шмуцтитул "Пути на Амальтею".




Страница 91, шмуцтитул "Далекой Радуги".




Выходные данные


Итак, это:

Стругацкий А. Путь на Амальтею: [повесть]; Далекая Радуга: [роман] / Стругацкий А., Стругацкий Б.; Серийное оформление и компьютерный дизайн В.Воронина; [Иллюстрация на обложке М.Уэлана]. - М.: Изд-во АСТ, 2016. - 224 с. - (Книги братьев Стругацких). - ISBN 978-5-17-094324-1. - Доп. тираж 2.000 экз. - Подп. в печ.25.05.2016. - Зак. № 1609810.

Содерж.:
Путь на Амальтею. С.5-90.
Далекая Радуга. С.91-223.

Ну что - текст стандартный восстановленный, обложка - традиционно озадачивающая (и хорошо, что не из серии "Миры братьев Стругацких").

@темы: Картинки, «Далёкая Радуга», Библиофильское, «Путь на Амальтею», Библиография, Книги

---

А петербуржцы здесь есть?..

[silent-gluk]

Можете сходить посмотреть.

Граффити-портрет братьев Стругацких появился в городе
По случаю того, что произведения культовых фантастов выложили в интернет для бесплатного чтения, граффитисты нарисовали портрет писателей на проспекте Стачек.

Художники студии On the River сегодня нарисовали в городе большой портрет главных петербургских фантастов Аркадия и Бориса Стругацких, сопроводив граффити цитатой из романа «Пикник на обочине» и иллюстрациями к произведениям писателей.






















«Куратор пространства „Дом культуры“ — только сегодня познакомились с ним — предложил нам разрисовать куб прямо на улице. Мы согласились и решили сразу взяться за работу. Решили нарисовать братьев Стругацких и иллюстрацию к их книгам фантастическим. Рисунок приурочен к тому, что в Сеть выложили все книги писателей. Они стали общественным достоянием. Поэтому мы вдвоём, как и они (Аркадий и Борис) писали вдвоём, нарисовали такие граффити. Они теперь тоже принадлежат всем, ведь искусство должно быть достоянием общественности», — рассказал нам художник по имени Максим.

Увидеть портрет писателей можно на проспекте Стачек, 72. Вокруг есть ещё похожие кубы c яркими рисунками на разную тематику. Как отметил Максим, в мае у пространства «Дом культуры» собираются организовать фестиваль уличного искусства, в котором примут участие разные художники из Петербурга.

Напомним, книги братьев Стругацких буквально на днях выложили для бесплатного чтения на официальном сайте писателей. Такое решение приняли потомки фантастов, потому что устали бороться с пиратством.
Фото: Антон Ваганов

Отсюда: www.fiesta.city/spb/news/graffiti-portret-brati...

@темы: Картинки, «Пикник на обочине», Вторичное творчество, Сказку сделать былью, Ссылки

---

Тьмускорпионская новость. Длинная.

[silent-gluk]

Традиционно - от polakow.

И вот только Илья улегся и смежил вежды, как послышался бодрый конский топот и чей-то надменный и дерзкий голос произнес:

– Кто ты такой и откуда?

Илья открыл один глаз. Перед ним высился всадник, закутанный в темный плащ, полы которого оттопыривали сразу два меча. На лбу всадника блестел золотой обруч. Конь его храпел и ронял в пыль клочья пены.


– Да пошел ты, – пробормотал богатырь в нарушение всех традиций и перевернулся на другой бок.

Озадаченный всадник спешился и, звеня шпорами, двинулся к Илье.

– Имя! – каркнул он. – Имя… сестра!

– Не сестра я тебе, гнида арканарская, – проворчал богатырь, потом понял, что сон ушел окончательно, и назвался: – Илья.

– Илья… – произнес незнакомец. – Я знавал одного Илью. Первый богатырь при дворе Киевского князя. Ты его родственник?

– Увы, да, – сказал Илья. – Правда, дальний родственник, но им все равно… до двенадцатого потомка.

– И чего же ты тут лежишь, Илья?

– Отдыхаю перед дальней дорогой.

– И куда же ты едешь?

– Куда-нибудь… Подальше. Многие едут в Ирукан. Попробую и я в Ирукан.

– Так-так, – произнес всадник. – И ты вообразил, что благородный дон проведет тебя через заставу?

Илья промолчал.

– Или, может быть, ты думаешь, что благородный дон не знает, кто такой богатырь Илья из села Карачарово?

Илья молчал. Всадник запрокинул голову и прокричал, подражая глашатаю на Королевской площади:

– Обвиняется и повинен в ужасных, непрощаемых преступлениях против бога, короны и спокойствия!

Илья молчал.

– А если благородный дон безумно обожает дона Рэбу? Если он всем сердцем предан серому слову и серому делу? Или ты считаешь, что это невозможно?

– Ща в лоб дам, – басом сказал Илья. – Утомил.

– Видишь ли, я думал, что ты шпион. Я всегда убиваю шпионов, – улыбаясь, произнес всадник.

– Шпион… – повторил Илья. – Да, конечно. В наше время так легко и сытно быть шпионом. Ладноть, хватит дурака валять. Здорово, блааародный дон Румата.

– Здорово, Илья! – Румата улыбнулся, спрыгнул с коня, присел рядом. – Чего ты тут? Дело пытаешь или от дела плутаешь?

– Кащей Марьюшку похитил. Уволок, падлюка, в свое гнусное царство три крестик девять. Знаешь туда дорогу?

Румата задумался.

– Это трудный и опасный путь, – сказал он.

– Богатыри не ищут легких путей, – возразил Илья.

Румата снова задумался.

– Ну, – сказал он, – тогда получается, что у нас есть только одна дорога – и она заведомо никуда не ведет. Нам не добраться до царства Кащея. Элронд мудр, мы все это знаем, и единственную дорогу, ведущую к победе, никто не назовет дорогой безрассудства… но вместе с тем она неодолима, и нас неминуемо ждет поражение.

– Поражение неминуемо ждет лишь того, кто отчаялся заранее, – возразил Илья… – Признать неизбежность опасного пути, когда все другие дороги отрезаны, – это и есть истинная мудрость. Поход в царство три крестик девять кажется безрассудным? Так пусть безрассудство послужит нам маскировкой, пеленой, застилающей глаза Кащею. Ему не откажешь в лиходейской мудрости, он умеет предугадывать поступки противников, но его сжигает жажда всевластья, и лишь по себе он судит о других. Ему наверняка не придет в голову, что можно пренебречь властью над миром, и наше решение уничтожить Кольцо… тьфу ты, спасти Марьюшку, собьет его с толку.

– Я тоже думаю, – проговорил Румата, – что поначалу он не поймет, в чем дело. Дорога к Кащею очень опасна, но это единственный путь к победе. У себя дома он всемогущ, так что тому, кто отправится в тридевятое царство, ни сила, ни мудрость не дадут преимуществ – тайна, вот что здесь самое важное, и, быть может, эту великую миссию слабый выполнит даже успешней, чем сильный, ибо сильный не привык таиться от опасностей, а борьба с Кащеем приведет его к гибели. Слабые не раз преображали мир, мужественно и честно выполняя свой долг, когда у сильных не хватало сил.

– У сильных не хватало сил… – передразнил Румату Илья. – Масло масляное. А говорят, профессор филологии писал! Ладно, я один пойду, ты только дорогу укажи.

– Когда сквозь муть осенних слез оскалится мороз,

Когда ясна ночная студь, В глуши опасен путь,

– сказал Румата и добавил: – Но неразведанный путь гораздо опасней.

– Все, все, хватит! Просто рукой покажи! – взмолился Илья.

– Ехай вон туда, – махнул латной рукавицей Румата и вскочил на коня. – До границ Черной страны осталось совсем недалеко.

И он ускакал, оставив Илью в одиночестве.

Богатырь сплюнул в дорожную пыль и проворчал, глядя вслед хромающей лошади Руматы:

– Интересно, что у него с ногой?

9

Направление, указанное арканарцем, оказалось верным – через два дня Илья добрался до скальных теснин, словно бы сошедших с картины Бориса Валеджи.

Волков С. Три крестик девять. // Богатыри не мы: Новеллы. – М.: Э, 2017. - С.377-380.

@темы: Тьмускорпионь

---

Опять цурэновский сонет

[silent-gluk]

Утащен отсюда: www.reshetoria.ru/user/Volcha/index.php?id=3899...

Автор - Volcha

неудобный (страсти по цурену)

как лист увядший падает на душу
летит баул подбитым голубком
на палубу дубовую ничком
паду и я чужбиной оглоушен

трясиной ненадёжной стала суша
друзья в неё попадали гуртом
бараны на охотно-вещевом
и старый друг отфренден и не нужен

поверхностные серферы сетей
на поле дураков копают клады
имея язву шефа и оклады

но каждый царь герой и лицедей
елейный скорпион в ряду святош
по матери по правде резанёшь

и добрый френд под рёбра сунет нож

@темы: Вторичное творчество, Сонет Цурэна, «Трудно быть богом», Ссылки

---

А вот еще интересно...

[silent-gluk]

Как вы полагаете, легенда о племени Птицеловов ("Обитаемый остров") - это чистый фольклор, или "основанный на реальных событиях" (т.е. земляне были недостаточно осторожны)?..

@темы: «Обитаемый остров», Вопросы

---

Ну наконец-то!..

[silent-gluk]

Оригинал взят у ЖЖ-юзера bvi в Тексты АБС

Решением Марии Аркадьевны и Андрея Борисовича Стругацких тексты АБС возвращены в свободный доступ на официальном сайте братьев Стругацких:

http://www.rusf.ru/abs/

Как принято теперь говорить, респект и уважуха.

Да, если кто не знает - выложены "официальные и восстановленные" версии "сталкеровского" собрания сочинений.

@темы: Собрание сочинений, Перепост, Ссылки

---

Тьмускорпионь

[silent-gluk]

Сегодня - от calme_rut

Что же касается проблемы бессмертия дурака как такового, то давным-давно, лет десять назад, мудрейший и талантливейший наш Борис Натанович Стругацкий в частном разговоре заметил: “Не бойтесь дураков — бойтесь умных негодяев”. Вся наша история последнего десятилетия, увы, тому подтверждение.

Елагина Е. Бессмертие дурака: [Рец. на кн.: Дериева Р. Придурков всюду хватает. - М.: Текст, 2002. - (Открытая книга). - 1000 экз.] // Нева (СПб.). - 2003. - № 12.

( magazines.russ.ru/neva/2003/12/el10.html )

@темы: Б.Стругацкий, Тьмускорпионь, Ссылки

---

В это воскресенье...

[silent-gluk]

...с нами английское издание. С новым переводом!..



Это, сами понимаете, обложка.





Авантитул.




Контртитул.




Титульный лист.




Оборот титульного листа.




Страница V, кусочек предисловия.




Страница 1, пример оформления.




Страница 15, тоже пример оформления.




Страница 233, кусочек послесловия - из "Комментариев к пройденному".


Итак, это:

Strugatsky A. Hard To Be a God / Strugatsky A., Strugatsky B.; Transl. by O.Bormashenko; Introd. by K.MacLeod; Ill. by Eamon O'Donoghue. - [London]: Gollanz, 2015. - X, 246 p. - (SF Masterworks). - ISBN 978-1-473-20829-2. - Англ. яз. - Загл. ориг.: Трудно быть богом.

Содерж.: Introduction / K.MacLeod. P.V-VIII.
Hard To Be a God / Strugatsky A., Strugatsky B. P.IX-X, 1-231.
Afterword / Strugatsky B. P.233-246.

Что можно сказать о переводе...

Во-первых, он, наконец, сделан с русского, а не с немецкого текста - уже неплохо, правда?..

Нашла свежевыученное (мной) выражение "School of fish"
("Grizzled seadog Tarkypark!
Pal, you'd better stay awake.
Careful, schools of deep-fried sharks
Rush towards you through the lake")
и порадовалась.

Вариации имен (Anka/Anechka, Anton/Toshka) сохраняются, но даны без комментариев. Дева Катя - традиционно (где-то мне это уже встречалось...) - стала old maid (старой девой?). Мертвожорки, Висельники и Ограбиловки стали Deadtown, Gallowland, Robberdale - что логично. Грамотей - literate. Птица Сиу - Sioux (гм, забавно, а ведь правда... Никогда не ассоциировала ее с индейцами). А вот Кукиша (который Ирма) не перевели, а затранскрибировали. При том, что остальные прозвища переведены. Дона пишется как dona (через н-с-тильдой). Интересно, почему?.. Из любопытных вариантов: Budach, Tafnat, Waga, Zuren и Zupic (хотя Pitz, Totz), Hauk, Land Beyond the Strait (Запроливье).

Разговор про "барон - товарищ" стал таким:
- Baron Pampa is a very good friend.
- How can a baron be a good friend?
- I mean that he's a very good man.

Знаменитый диалог Рэбы и Ваги здесь выглядит так:
- The chonted will shlake and they'll unbiggedly shump the margays with a hollow blackery. That's twenty long heapers already. It'd be marky to knork the motleners. But the heapers are bedegging redderly. This is how we'll heaten the rasten. That's our struntle.
- That's tooky jelly.
- This is our struntle, Denooting with us isn't rastenly for your gnawpers. It's revided?
- It's revided.
- And drink the circle.

А спрута заменили на дракона.

@темы: Картинки, Переводы, Библиофильское, «Трудно быть богом», Библиография, Книги

---

И старая критика

[silent-gluk]

Громова А. Двойной лик грядущего: Заметки о современной утопии // НФ: Альм. науч. фантастики. - М., 1964. - С.270-309.

Статья печатается в порядке обсуждения,
Современная утопия - термин, конечно, весьма условный и даже вряд ли правомерный. За неимением иного уговоримся пока называть так весьма разнородные по содержанию и форме произведения, в которых наши современники пытаются сконструировать облик близкого или отдаленного будущего. Эти предвидения будущего в наши дни отошли так далеко от утопий прошлого, что, в сущности, трудно даже говорить о какой-то преемственности жанра. Слишком многое изменилось в картине мира, в объеме и характере познаний, в психике людей за четыре с половиной века, отделяющих нас от "Утопии" Томаса Мора; да, впрочем, и от великих утопистов XIX века - Сен-Симона, Фурье - Оуэна нас отделяет практически почти такое же, безмерно громадное расстояние.

Утопия в наши дни решительно отошла от философов к поэтам, стала романом, драмой, рассказом, поэмой - чем угодно, но не социально-философским трактатом, каким она была раньше. Возможно, философы нашей эпохи хуже владеют стилем, чем мудрецы прошлых времен; но вернее, это объясняется тем общим процессом все более четкой специализации, который все заметней отграничивает круг деятельности философов и социологов от искусства.
Зато художественная литература нашего времени просто немыслима без картин будущего, без предвидений, без постоянного, тревожного или радостного, пристального взгляда в завтрашний день, чей рассвет уже брезжит над настоящим. Утопия - будем все-таки, как уговорились, называть произведения такого рода утопией - в наши дни необычайно расцвела и в количественном и в качественном отношении.
Существуют очень веские причины, обусловившие этот расцвет утопий всякого рода. Никогда еще человечество не проявляло такого острого интереса к будущему, как в наши дни. И это понятно: темпы социального и технического прогресса невероятно возросли, горизонты расширились, яснее проступили впереди и сверкающие вершины, и гибельные пропасти.
Никогда еще не приходилось людям практически и экстренно решать проблему - быть или не быть человечеству? А сейчас этот вопрос прочно стоит на повестке дня и его не обойдешь. Вопрос самый насущный, самый острый, самый животрепещущий. Для многих он заслоняет все иные - и это вполне понятно: пока этот вопрос не будет решен, все остальное повисает в воздухе.
И все же за этим вопросом встает другой, гораздо более сложный: каким быть человечеству? И этот вопрос тоже не снимешь с повестки дня - сегодняшнего, нашего с вами дня, который во многом предопределен вчерашним и, в свою очередь, предопределяет собой завтрашний. Каким должно быть и каким может быть человечество в будущем? А значит, каково оно сейчас, в наши дни, что в нем принадлежит прошлому, что - будущему? Что надо беречь и развивать, от чего надо избавляться с презрительной усмешкой или с беспощадной ненавистью? Как понимать сейчас древнее изречение: "Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо"? Что именно следует считать человеческим, и кого считать человеком? Освенцим и Хиросима - тоже ведь дела рук человеческих, и ответственность за эти страшные дела несут очень многие и очень разные по складу ума и характеру деятельности люди. И угрозу термоядерной катастрофы создали сами люди, и только они сами могут отвратить эту угрозу своими разумными, активными, согласованными действиями.
"Эту угрозу породила наука, - сказал Альберт Эйнштейн об опасности термоядерной войны, - но подлинный ключ к решению стоящей перед нами проблемы - в умах и сердцах людей. Нет такой машины, с помощью которой мы могли бы воздействовать на чужие сердца. Для этого нужно, чтобы наши собственные сердца стали иными и чтобы мы смело высказывали свои взгляды. Лишь с ясным умом и чистым сердцем мы сможем набраться мужества, чтобы преодолеть тот страх, который тяготеет над человечеством".
Разум, воля, совесть как факторы, воздействующие на поведение человека и человечества, приобретают сейчас новое, необычайно важное значение.
Не случаен поэтому тот обостренный интерес к вопросам социалистической морали, к проблеме личной ответственности за общее дело, не случайны те споры о любви и дружбе, о благородстве, чести, чувстве долга, которые постоянно ведутся в нашей стране. Для общества, стоящего на пороге коммунизма и вместе с тем ясно видящего опасность, нависшую над миром, это - одна из важнейших проблем.
В другой тональности, большей частью с оттенком трагизма, безысходности, но не менее остро звучит эта проблема в литературе и искусстве капиталистических стран. В разных аспектах, на различном материале постоянно ставят эту проблему художники, напряженно думающие о судьбах человека и человечества. Вспомним хотя бы такие несходные по материалу и авторской манере вещи, как романы "Тихий американец" Грема Грина и "Над пропастью во ржи" Дж. Д. Селинджера, или фильмы "Хиросима, моя любовь" Алена Ренэ, "Вест-Сайдская история" Роберта Уайза, "Нюренбергский процесс" Стенли Крамера.
Можно, пожалуй, подумать, что разговор слишком далеко отошел от темы, обозначенной в подзаголовке статьи - ведь вышепоименованные романы и фильмы говорят только о настоящем. Да, конечно. Но, думая о будущем, неизбежно выводишь его из своих представлений и суждений о настоящем. И в наше время все более заметно сближаются, все чаще перекрещиваются пути реалистической прозы и фантастической утопии. Ибо что такое истинно современная "большая" литература без глубокой философичности, без умения видеть жизнь в ее сложных причинных связях, в противоречиях, в непрестанном движении; без умения осмысливать и сопоставлять события громадного масштаба, видеть перспективу развития мира? Границы мира, в котором мы живем, стремительно раздвигаются, открывая и неизмеримые просторы космоса, и тайны микромира; темпы движения все убыстряются. Те, кто не ощущает, не постигает этого, теряют право и возможность судить о жизни и вести за собой читателя. Отсюда - настойчивые поиски новых форм в литературе и искусстве, новых форм, призванных передавать новый, сложный и изменчивый облик действительности. Да, многие из путей этих поисков ошибочны, они ведут в тупик, к распаду картины мира на световые пятна, на разрозненные контуры, к распаду психики на поток ощущений, равнозначных, стремительно сменяющихся, неуловимых. Но основной стимул всех поисков, и удачных и неудачных, понятен: новое содержание требует новой формы.
Утопия как предвидение будущего, исходящее из анализа настоящего, как проекция настоящего на будущее, дающая возможность лучше и вернее увидеть тенденции развития мира, - современная утопия во всем своем разнообразии и является одним из вариантов новой формы, помогающей выразить представления художника о современной нам действительности. И, кстати, заметим, поэтому утопия в наши дни вовсе не является исключительным достоянием научной фантастики (хотя, разумеется, фантасты задают тон в создании утопии). Картины будущего, как и вообще элементы фантастики, часто встречаются у самых различных писателей, творчество которых даже с большой натяжкой нельзя зачислить по ведомству научной фантастики - например, у Ф. Дюренматта или Э. Ионеско.

[...]
IV
Для Рея Бредбери, как уже говорилось, образ термоядерной войны - прежде всего символ социального катаклизма. Однако, разумеется, эта художественная оболочка символа вовсе не случайна; она значительна и сама по себе, без второго смысла.
И для подавляющего большинства американских писателей изображение последствий термоядерной войны является кардинальной темой; эта тема имеет самодовлеющую ценность, и очень часто такое произведение выглядит как более или менее достоверная хроника Еще Не Сбывшегося, но Неизбежного. Сейчас, увы, легко себе представить последствия термоядерной войны на основании точных и подробных научных данных. Для того чтоб создать пейзаж мертвого Сан-Франциско, где все здания целы, а людей убила невидимая и неслышимая ядерная радиация, режиссеру-постановщику фильма "На берегу" Стенли Крамеру не понадобилось проводить сложные научные изыскания и напрягать фантазию, заглядывая в таинственные дали Будущего: для нашего современника это - реальная угроза сегодняшнего дня (кстати, Стенли Крамер и датировал действие своего фильма 1964-м годом!). Но американские фантасты в подавляющем своем большинстве рисуют картины разрушений, смертей и тяжелых страданий, причиненных термоядерной войной, не для того, чтоб, подобно Стенли Крамеру, призвать людей бороться против войны. Обычно война выглядит здесь как неизбежное зло, причины которого неясны - да и какой смысл докапываться до этих причин, когда катастрофа уже произошла и мир гибнет? Война тут большей частью предпосылка, совершившийся факт. А вот что будет с Землей после катастрофы - об этом американские фантасты думают с интересом, можно сказать, научным.
Все ли погибнут? Может, не все? Тогда что будет с уцелевшими? Какие мутации возникнут среди людей под действием ядерного излучения? Ну и еще - что будут делать всякого рода "думающие машины", оказавшись вне постоянного контроля со стороны человека?
Так, например, в "Городе роботов" У. Миллера возникает жуткий образ целиком автоматизированного города, который и после войны продолжает держать свои механизмы в полной боевой готовности и не впускает людей: он запрограммирован на войну. Эти проблемы составляют основу сотен и тысяч произведений американских фантастов.
Период наиболее острого интереса к изображению термоядерной катастрофы приходится на пятидесятые годы. Многое тут было еще, так сказать, в диковинку, тема волновала все человечество, а для американцев, которые сначала потеряли свою монополию на атомную бомбу, а потом убедились, что русские обогнали их в запуске спутников, она представлялась особенно важной. Сейчас читатели уже попривыкли к изображению разрушений и смертей, да и фантазия писателей начала, возможно, иссякать.
Довольно часто встречаются и такие картины будущего, в которых изображается бесконечное продолжение "холодной войны", высящей над человечеством как неотвязный кошмар, убивающей всю радость жизни.
Таков, например, талантливый, проникнутый горьким юмором рассказ Джека Финнея "Занятные соседи". В маленьком американском городке селится молодая пара; очень приятные люди, хотя и с некоторыми странностями - не знают иногда самых простых вещей, забывают, например, что дверь нужно открывать, сама она не распахнется перед тобой... Выясняется впоследствии, что это беглецы из будущего. В XXI веке, рассказывают они, жизнь стала совсем невыносимой. То есть, конечно, технический прогресс сделал быт чрезвычайно удобным и уютным, но что толку в уюте и в технических новинках, когда над головой все время висит угроза неотвратимой гибели? И вот, когда пустили в массовое производство машину времени, люди стали спасаться бегством в прошлые века. Выбирали себе век и страну по сердцу и переселялись семьями, компаниями или в одиночку. Земля начала пустеть. Постепенно остались лишь те, кто хотел войны, но ведь их было не очень-то много! Так что, когда человечество подойдет к XXI веку, возможно, оно застанет пустую Землю, без людей...
Итак, бегство - единственный выход. Джек Финней предлагает это в форме невеселой шутки. В другом его рассказе - "Исчезнувшие" мотив бегства повторяется уже без оттенка шутки. Но мотив бегства, почти руссоистского бегства на лоно природы от испорченной цивилизации положен и в основу трагической "аудиопьесы" известного швейцарского писателя Фридриха Дюренматта "Операция Вега". Произведение это, ярко талантливое и своеобразное, рисует все ту же картину "холодной воины", затяжной, безысходной и, в сущности, неизбежной, по мнению автора, ибо таков закон жизни на Земле. "Земля слишком прекрасна. Слишком богата. Предоставляет слишком большие возможности. Ведет к неравенству. Бедность там - позор, и этим Земля себя позорит".
Будущее в изображении Фридриха Дюренматта выглядит так. После второй мировой войны прошло 310 лет. Третьей мировой войны за это время так и не было ("Это был период локальных конфликтов"). Но теперь новая мировая война стала неизбежной - так, по крайней мере, считают американцы. "Дипломатия уже исчерпала все свои средства, "холодную войну" уже нельзя продолжать, мир невозможен; надобность войны сильнее, чем страх перед ней", - говорит американский дипломат Вуд.
Но начать войну тоже нельзя. Мир окончательно разделился на два лагеря, более или менее равные по силам: "Соединенные Штаты Америки и Европы", с одной стороны, и Советский Союз с конфедерацией стран Азии, Африки и Австралии - с другой. Пространство над Землей постоянно контролируется спутниками обоих лагерей. На Луне позиции прогрессивного лагеря гораздо сильнее. Марсиане объявили нейтралитет, у них мощная цивилизация, их не втянешь силой в войну.
Венера на протяжении последних двух веков стала международной каторгой. Туда оба лагеря ссылают опасных преступников. Бежать с Венеры невозможно; жить там, по понятиям землян, тоже почти невозможно, но ведь туда и посылают на смерть, навсегда.
Однако Венера - единственная база, на которую могут теперь рассчитывать американские империалисты, чтоб подготовить там, под густым облачным покровом, нападение втайне от противника. И "Операция Вега", порученная Буду и группе дипломатов (с приданным им шпионом правительства Маннергеймом), в том и состоит, чтоб договориться с обитателями Венеры на этот счет. Нужно будет построить на Венере космодром и космические корабли, подготовить водородные и кобальтовые бомбы; понадобятся также и солдаты для массированного нападения на "Россию и Азию". Словом, по подсчетам военных специалистов, понадобится около двухсот тысяч человек. Предполагают, что на Венере находится сейчас около двух миллионов... Если им пообещать, что они смогут вернуться на Землю, они на все пойдут, считает Вуд.
Однако "Операция Вега" проваливается. Население Венеры живет действительно в страшных условиях, ежеминутно рискуя жизнью, тяжело трудясь ради ежедневного пропитания. Но вернуться на Землю никто из них не хочет - именно тут они впервые почувствовали себя людьми. "К нашей пище, к нашим орудиям может прилипнуть, только пот, а не несправедливость, как на Земле", - говорит бывший дипломат Бонстеттен, который, будучи американским эмиссаром на Венере, добровольно остался тут навсегда. Богатство на Венере попросту ни к чему - в любую минуту все может погибнуть, не стоит заводить никакого имущества, кроме орудий труда и минимума одежды (в жарком климате Венеры и одежда не очень-то нужна), а о роскоши и говорить смешно - тут нельзя добиться даже относительного уюта и безопасности.
Да, невесело выглядит это "лоно природы"; удушливый, гремящий ад Венеры бесконечно далек от мирных идиллий руссоистского толка. Но для героев "Операции Вега" лучше оставаться в этом аду и быть людьми, чем возвращаться в обманчивый рай Земли и участвовать в подготовке к губительной войне, позорящей человеческое достоинство. "Мы должны были бы убивать, если б вернулись, потому что помогать и убивать у вас означает одно и то же", - говорит Бонстеттен Буду, своему давнему знакомому и другу.
Финал "Операции Вега" весьма характерен: Вуд велит сбрасывать на Венеру водородные бомбы. Он уверял Бонстеттена, что не пойдет на такое, он говорил, что это - бессмысленная жестокость. И мудрец Бонстеттен отвечал ему: "Ты подумаешь, что сюда могут прибыть русские и заключить с нами соглашение. Правда, ты будешь знать, что это невозможно и что мы сказали бы русским то же самое, что сказали вам, но к твоему знанию прилипнет крупинка страха... И из-за этой крупинки страха, из-за легкой неуверенности в твоем сердце - ты прикажешь сбросить бомбы". Предсказание Бонстеттена сбылось. И Вуд говорит: "Итак, бомбы сброшены. Другие вскоре полетят на Землю. Хорошо, что у меня есть атомное бомбоубежище..."
Конечно, при той исходной позиции Ф. Дюренматта, о которой говорилось выше, легко предположить, что состояние войны, холодной ли, атомной ли, является неизбежным и естественным и что так будет, пока существует человечество. "Операция Вега", в сущности, даже и не утопия - это анализ ныне существующего положения вещей, сделанный в условно-утопической форме. Но то же или почти то же можно сказать и о многих картинах будущего в современной западной литературе.
Конечно, какая-то граница, может быть, не всегда четко различимая, тут существует. Где-то вблизи от этой границы, но, пожалуй, по ту сторону, находится, например, пьеса французского драматурга Эжена Ионеско "Стулья". Тут перед нами тоже будущее, и, по-видимому, довольно отдаленное. Об этом можно судить хотя бы по тому, что на памяти героев, достигших почти столетнего возраста, на месте Парижа всегда были развалины - а может, и развалин уже не было к этому времени; осталась лишь песенка: "Париж - всегда Париж"; песенка эта кажется им забавной. Можно догадываться о том, что над миром за это время прошла разрушительная война и что человечество, хоть не погибло целиком, но очень поредело и отброшено далеко назад в своем развитии, - примерно к средним векам, как в уэллсовском "Облике грядущего". Словом, внешние черты утопии туг налицо. Но идея пьесы, ее исходная позиция не имеет ничего общего с утопией: она внеисторична, вневременна. Для Ионеско вовсе не важно, совершились ли в мире какие-либо преобразования, каковы причины и следствия этих преобразований. Условно-фантастическая форма лишь помогает ему яснее выразить мысль об извечном одиночестве человека, о невозможности контакта, невозможности подлинного взаимопонимания между людьми.
Напрасно дух о свод железный
Стучится крыльями, скользя.
Он вечно здесь, над той же бездной:
Упасть в соседнюю - нельзя!
И путник посредине луга
Кругом бросает тщетный взор:
Мы вечно, вечно в центре круга
И вечно замкнут кругозор!
Идея эта, разумеется, была далеко не нова и на заре XX века, когда было написано процитированное выше "Одиночество" Валерия Брюсова. Но Ионеско выражает ее в применении к нашему времени, средствами, позаимствованными у современной утопии (лишнее доказательство того, какой емкой и гибкой является сейчас эта форма!) Герой пьесы Ионеско, Старик, перед смертью верит, что передаст людям плоды своих размышлений - итог долгой жизни; он ждет этого часа, готовится к нему. сзывает всех. Но до людей доходит в конечном счете лишь одно слово, вернее, запинающийся отзвук слова: "Прощайте!" Круг одиночества не размыкается даже после смерти: человек был и остается одиноким, жизнь его проходит бесследно и бесплодно.
Пьеса Ионеско - пример "утопии навыворот", основанной на идее, что сущность человека остается неизменной и внешние перемены особой роли не играют, а значит, нет разницы между прошлым, настоящим и будущим. Но ведь когда капиталистическая система, в "мирном" или в военном варианте, проецируется на будущее и объявляется неизменной - это тоже достаточно далеко от подлинной науки, от понимания диалектики, от знания законов развития обществ. Картина будущего. достоверная хотя бы в главных чертах, может быть создана лишь на базе подлинно научного мировоззрения, методом материалистической диалектики.
V
В статье Станислава Лема "Камо грядеши, мир?" (1960) говорится: "Из множества усилий возник янусов лик современного пророчества. Орлом тут является технологическое великолепие, автоматическая роскошь цивилизации будущего, решкой - невидимый огонь радиации, тотальная гибель... Однако наверняка ли нас не ждет ничего, кроме автоматического рая либо водородного ада?"
Действительно, если будущее так просто и несложно по пути, то перед писателем-утопистом встает дилемма: либо стать певцом-апологетом "автоматического рая", либо зловещим вороном - вестником беды, "Кассандрой атомного века". Разумеется, угроза войны вполне реальна, и литература должна постоянно призывать людей к бдительности, к борьбе против этой угрозы, но ведь нельзя же ограничиваться задачами сегодняшнего дня, пусть и самыми важными. Если уверовать в то, что война неотвратима, тогда действительно ни о чем будто и писать не стоит. Но живой о живом думает, и надежды у человечества не отнимешь. Люди живут, трудятся, борются - за что? Во имя чего? Ведь борьба против войны - не самоцель. Это - лишь необходимое условие для продвижения вперед, в грядущее. А каким оно будет, это грядущее?
Этот вопрос гораздо глубже, разностороннее, смелее решается писателями, стоящими на марксистских позициях, и это, разумеется, вполне естественно. Дело ни в коем случае не следует сводить к этакому примитивному противопоставлению: мол, у американских фантастов картины будущего сплошь мрачные, а у нас - светлые, потому что мы оптимисты. Бездумное бодрячество, стремление закрывать глаза на реальные сложности жизни - это позиция, в высшей степени далекая от подлинно коммунистической. Наоборот, именно марксистское мировоззрение помогает яснее видеть противоречия действительности, понимать их причины и следствия, знать, где и в чем таится опасность и как с ней бороться. Конечно, если нет таланта, ума, художнической зоркости и смелости, то самая правильная позиция ничуть не поможет. Но понятно также, как обостряются и усиливаются творческие способности, если художник предугадывает будущее, руководствуясь методом материалистической диалектики.
Творчество Станислава Лема - яркий тому пример. Представления Лема о будущем постепенно расширялись и обогащались. Характерно, что начал он свой путь в научной фантастике именно с предостережения против термоядерной гибели. Цивилизация Венеры, сожженная, расплавленная в огне чудовищных взрывов, - финальный образ первого научно-фантастического романа Лема "Астронавты". Это напоминание человечеству: "Люди, будьте бдительны!" Однако в те, уже кажущиеся далекими пятидесятые годы, взгляды Лема на будущее были проще и поверхностней, чем впоследствии. Вслед за "Астронавтами" логически следуют картины светлого мира в "Магеллановом облаке".
В задачу этой статьи не входит всесторонний анализ творчества того или иного писателя. И о Станиславе Леме здесь говорится преимущественно с одной точки зрения: какую картину будущего он рисует в своих произведениях, какое место он занимает среди современных утопистов.
XXXII век, каким мы видим его в "Магеллановом облаке", это, конечно, "царство свободы". Тут давно нет ни угрозы войны, ни угнетения и насилия; эти явления ушли очень далеко в прошлое, и о них существует лишь умозрительное представление, как у наших современников о жизни в пещерах и об охоте на мамонта. Люди свободны, счастливы, жизнь их ярка и интересна, ни о каком подавлении индивидуальности, о растворении личности в нивелирующем коллективе и речи нет. Впрочем, картины жизни на Земле зарисованы Лемом только во вступлении - ведь действие романа в основном происходит на гигантском звездолете "Гея", движущемся за пределы солнечной системы, к Проксиме Центавра. И земной мир выглядит в "Магеллановом облаке" несколько статичным и плоским - словно поверхность Земли, когда наблюдаешь ее с высоты 10 - 12 километров. В задачу Лема тут входило утвердить возможность светлого, свободного, счастливого мира, основанного на коммунистических началах, - в противовес тем мрачным пророчествам, которые он встречал в американской фантастике. Кроме того, его герои, прощаясь с Землей очень надолго, быть может, и навсегда, невольно должны были воспринимать Землю в идеализированном виде, очищенной от всяких трагедий и противоречий; трагическая героика - это удел покидающих Землю, а Земля - символ счастья, от которого отказываешься ради высших целей. Это тоже, должно быть, придавало несколько "голубоватый", однотонный колорит земным сценам.
От этой однотонности и излишней гладкости не осталось и следа в позднейших романах Лема, как и в его публицистических размышлениях о будущем ("Камо грядеши, мир?" и другие статьи и интервью). Лем постоянно напоминает читателю и слушателю, что мир грядущего будет очень отличаться от настоящего - и не только высокоорганизованным бытом, всякими чудесами техники, но и характером конфликтов, которые будут возникать в этом мире, уровнем их разрешения; иными будут представления о счастье и горе, эстетические и моральные критерии, потому что иными будут и уклад жизни, и психика человека.
Лем иногда умышленно пугает беседующих с ним корреспондентов, логически развивая некоторые тенденции, обозначившиеся уже в настоящем. Он говорит, например, о том, что люди научатся полностью контролировать наследственность и будущие родители смогут свободно выбирать заранее не только пол, но и внешность, и способности будущего ребенка - и это пугает его собеседницу-корреспондентку. С точки зрения рядового нашего современника, это и вправду кажется неестественным, даже кощунственным. Но ведь это, как отвечает Лем, куда правильней и нравственней, чем неуправляемая наследственность, когда появляются на свет уроды, калеки, кретины.
Но и тогда, когда Лем говорит вполне серьезным тоном, не стараясь никого шокировать, он выдвигает те же положения. До каких границ, например, может дойти "искусственная" перестройка человеческого организма, уже начавшаяся в наше время? Переливание крови, все более искусное и широко применяющееся протезирование - это наше сегодня. Завтра будут искусственные сердца, искусственные почки, аорты, кости и тому подобное - до этого остался один шаг. Потом научатся заменять, скажем, пищеварительный тракт, глубоко вторгнутся в химизм наших тел, добьются долголетия... Но что будет тогда с мозгом? Его сил не хватит на очень долговечный организм, наделенный повышенной жизнеспособностью. Придется переделывать мозг; вероятно, человеческие зародыши вообще будут выращиваться вне материнской утробы, в питательной среде с заранее заданными свойствами (например, способностью переносить ускорение, космическое излучение и т. д.). Что же останется от "естественного" человека? Но то, что кажется страшным с нашей точки зрения, представится вполне естественным и нормальным для людей будущего, - так считает Лем.
Впрочем, один из героев повести Геннадия Гора "Кумби", живущий в довольно отдаленном будущем, расстается с любимой женщиной лишь потому, что она, эндокринолог по специальности, пользуется различными стимуляторами. воздействующими на психику: герой перестает понимать, где же она - настоящая, что в ее чувстве искренне и что вызвано стимуляторами. Но если герой Гора и человек будущего, то психика у него явно архаична по строю. Надо полагать, люди будущего просто не станут задумываться над такими вопросами (если, конечно, применение биогенных стимуляторов войдет в повседневную практику), как мы не задумываемся, например, над тем, остался ли "настоящим", "прежним" человек, которому сделали переливание крови или подсадку тканей.
С другой стороны, это естественное и неудержимое развитие науки и техники, которое будет оказывать все большее и большее влияние на жизнь человека, может привести к самым неожиданным и грозным последствиям, если его не контролировать, не продумывать тщательно и всесторонне значение того или иного шага на этом сложном пути. И об этих реальных опасностях нельзя не думать, рисуя себе картину будущего.
Отсюда, из этих глубоких раздумий Лема о путях социального и технического прогресса, возник великолепный и по замыслу, и по художественному выполнению роман о будущем "Возвращение со звезд". Лем предостерегает человечество против необдуманных шагов, против соблазна сытости, спокойствия, мещанского благополучия.
Действие романа происходит всего через полтора века после нашего времени, но в жизни человечества совершились громадные перемены, имеющие принципиальное значение. Искусственным образом лишив человека способности убивать, уничтожили в зародыше самую возможность всякой войны, даже простой уличной драки: человек попросту не выносит мысли об убийстве и неспособен поднять руку на другого. Безопасной стала и всякого рода техника - она надежно страхует человека от травмы, от катастрофы. Вообще жизнь устроена очень уютно и удобно: быт превосходно организован, трудиться приятно и легко, развлечений масса, еда, одежда и жилье даются всем бесплатно, люди совсем не болеют и живут очень долго. И все же человечество зашло в тупик, и признаки физического и нравственного вырождения обозначились уже достаточно ясно. Те, кто желал человечеству добра, не до конца осознали результаты своих действий и причинили страшный, может быть, непоправимый вред. Человек механически избавлен от всякой опасности; он не победил, не преодолел эту опасность,
не закалился и не воспитался в борьбе, не стал лучше; нет, ему просто сделали прививку. Но прививкой не создашь тех черт психики, которые должны естественно воспитаться в борьбе за царство Свободы.
Искусственное и одностороннее вмешательство в психику человека привело к непредвиденным (но логически понятным) последствиям: люди потеряли вместе со страхом и мужество, вместе со способностью убивать утратили и способность защищать других, рисковать своей жизнью во имя идеалов, во имя любви или дружбы. Исчезло стремление к подвигам, исчез героизм, погас священный огонь человеческого духа, затормозился прогресс; жизнь стала тепленькой, мещански-уютной и мещански-равнодушной, в ней нет места героическим порывам и сильным страстям...
Этот мир, мастерски нарисованный Лемом, куда мягче, уютней, привлекательней, чем тот, что рисуют американские фантасты - Рей Бредбери, Роберт Шекли и другие, о которых шла речь выше. Никакой жестокости, никакой принудительной нивелировки тут нет и в помине. Все так весело, спокойно, ласково. Принудительное лечение? Наркотики? Зачем? Ведь всем живется так хорошо, все довольны. И все-таки - мы отчетливо видим это - перед нами мир, отравленный незримым ядом, медленно и безболезненно умирающий.
Это - не мрачное пророчество пессимиста. Это - честное, взволнованное предупреждение писателя, глубоко верящего в человечество. Это - дорожный знак: "Осторожно! Здесь - крутой поворот!" Мужество состоит не в том, чтобы закрывать глаза на опасность, а в том, чтобы видеть ее и бороться против нее.
Создавать розовые, паточные мещанские идиллии под видом картин будущего - это не значит проявлять подлинный оптимизм; это значит не понимать ни будущего, ни настоящего.
Вот, кстати, пример неудачной утопии, написанной с самыми лучшими намерениями: роман чешского писателя Яна Вайсса "В стране наших внуков".
Автор открыто показывает методику своей работы: черты будущего нужно искать в настоящем; меньше техники, больше психологии; люди будущего - не ангелы, у них тоже есть недостатки. В общих чертах все это правильно, хоть и не очень-то глубоко, но конкретизуются эти идеи в романе уж совсем беспомощно и наивно. Будущее в изображении Яна Вайсса выглядит уютной мещанской идиллией, в которую вкраплены с нравоучительной целью образы людей, имеющих те или иные недостатки; они от этих недостатков очень быстро избавляются при энергичной помощи коллектива.
Вот, например, поэт Франя - он не хотел трудиться, хотел только писать стихи. Его друг Станислав объясняет ему, что, мол, "писать стихи - это развлечение", а работать надо; "стихи - это мечты, грезы об облаках", а без работы - как же? Вот он, Станислав, кроме стихов, еще и обувь делает. Особую, индивидуальную. Полных четыре часа работает, представь себе! Но Франя не хочет шить индивидуальные ботинки, а стихи у него тем временем получаются все хуже. И наконец за него берется Кирилл - специалист по лечению характеров. Он излечивает Франю от лени, да так радикально, что его теперь, как говорится, за уши не оттащишь от работы: он вовсю драит тряпкой потускневшие от времени золотые статуи. "Разве тряпка не может быть орудием производства, если взять ее всеми пятью пальцами и с ее помощью вернуть вещи первоначальный, незапятнанный вид?" - рассуждает автор.
Тут все поразительно: и представление о поэзии, как о развлечении, и эти гигантские золотые статуи, торчащие повсюду, и тряпка как орудие производства в будущем светлом мире (уж действительно - минимум техники!), и метод перевоспитания при помощи все той же неистребимой тряпки, и стиль повествования ("Город дворцов, башен и куполов в нежной дымке реки, похожий на головокружительную мечту", "Костел... темнел здесь, как неповрежденный гигантский кристалл, очищенный от наносов готических веков", и тому подобное). Но так же примерно выглядят и другие новеллы, составляющие эту утопию. В одной из них речь идет о юноше, который влюбился в девушку и из-за этого отказался лететь в космос (его перевоспитали и он полетел); в другой рассказывается о том, как у одного американца проснулись в душе пережитки прошлого, и он возненавидел негра за то, что негр отбил у него девушку (он сам устыдился и перевоспитался, а к тому же оказалось, что негр не отбивал, у него есть своя девушка); в третьей - какой-то неизвестный нахал ночью поцеловал девушку, когда та мирно спала на палубе воздушного корабля и грезила о своем любимом (нахал устыдился и исчез, из скромности так и оставшись неизвестным, а Аничка восприняла этот поцелуй, "продолжавшийся лишь одно мгновение" как подлинную катастрофу: "Аничка вспомнила Павла и с ужасом поняла, что все кончено"; она даже пыталась покончить самоубийством, бросившись с палубы корабля; ее конечно, спасли). А еще в одной новелле автор живописует Аллею колясок - "аллею статуй и скульптурных групп, изображающих эпизоды из жизни ползунков". Среди сюжетов тут и "обряд кормления", и "сидение на круглом троне горшочка". В общем, очень увлекательная аллея - под стать гуляющим по ней матерям, "готовым вот-вот вознестись от гордости"...
Вся эта идиллическая утопия с мещанской подкладкой не вызывает ни малейшего желания попасть в такое будущее - бог с ним, с этим паточным уютом и со статуями ползунков, сидящих на горшках. В своем роде это не менее пессимистично, чем самые мрачные пророчества об ужасах "водородного ада или автоматического рая", ибо тут на будущее накладывается гипертрофированная и абсолютизированная проекция бытия сегодняшнего мещанства.
VI
Для создания широкой панорамы будущего светлого мира, основанного на коммунистических началах, больше всего сделали советские писатели - это можно заявить без всяких преувеличений.
Конечно, "Астронавты" и "Магелланово облако" Станислава Лема написаны раньше, чем "Туманность Андромеды" И. Ефремова - первая ласточка новой советской фантастики. Но мир будущего в этих первых романах Лема показан в известной мере косвенно (ибо действие в обоих романах происходит преимущественно вне Земли), Лем тут еще не подымает многих проблем социологии, психологии, этики, которые впоследствии становятся для него важнейшими. А в более поздних романах Лем решает эти проблемы, так сказать, "от противного", показывая либо путь, заведший человечество в тупик ("Возвращение со звезд"), либо наглухо изолированный очаг ненависти и военной истерии, живущий своей призрачной, зловещей жизнью среди уже свободного мира ("Дневник, найденный в ванне"), либо ставит вопросы этики будущего на трагически обостренном конфликте, не касаясь проблем социального устройства ("Соларис"). Так что при всем громадном значении этих романов Лема для развития современной утопии (да и вообще современной литературы!) вклад советских фантастов в этот жанр трудно переоценить.
"Туманность Андромеды" потому и вызвала такой пламенный интерес у читателей не только в нашей стране, но и за рубежом, что тут впервые и очень смело, с большим размахом, с подлинной глубиной мысли была сделана попытка нарисовать мир далекого будущего - нарисовать, так сказать, в упор, прямо нацелив объектив своего телескопа на этот грядущий мир и стараясь разглядеть его важнейшие черты. Разумеется, такая попытка могла увенчаться успехом лишь у художника, стоящего на позициях материалистической диалектики, на позициях коммунизма.
В "Туманности Андромеды" есть великолепно сделанные картины, смелые зарисовки, но образы героев получились схематичными, бледными, речь их, несмотря на включенные в нее фантастические термины, отдает архаикой и сентиментальной насыщенностью. Но смелость мысли, полет фантазии, философская глубина делают "Туманность Андромеды" произведением весьма значительным, ярким, оригинальным. Об этом романе много спорили и вообще много писали. Поэтому здесь нет смысла давать подробный анализ этой блестящей утопии (в противном случае это было бы просто необходимо). Следует лишь отметить некоторые важнейшие ее черты.
Мир, созданный воображением И. Ефремова, подлинно велик и прекрасен, - даже неудачные разговоры героев на "личные" темы не могут погасить этого впечатления грандиозности и гармоничности, которое возникает при чтении "Туманности Андромеды". Пускай не все детали этой гигантской панорамы будущего прочерчены достаточно ясно и убедительно - целое существует!
Хотя в изображении этого мира вполне естественно преобладают светлые тона, в нем отсутствует слащавая идилличность. Это - мир смелых мыслей, сильных чувств, мир, где есть место подвигам; точнее говоря, - это мир, органически включающий в себя подвиги, героизм, творческие дерзания, а значит, и высокие трагедия. Многое из того, что приводит к трагедиям и смертям в нашу эпоху, эти "стаи сердце раздиравших мелочей" там, в царстве свободы, потеряли свою власть над человеком. Но остается трагедия ученого, который решился на отчаянный эксперимент, на прорыв сквозь пространство и время и заплатил за это жизнью своих товарищей; остается глубокая душевная драма человека, ради спасения которого любящая женщина пошла на смертельный риск, и трагедия героев, навсегда расстающихся с горячо любимой Землей, - настоящие высокие трагедии, а не мещанские слезливые драмы и не приторные идиллии.
Естественно, что такой мир обеспечивает подлинное, гармоническое развитие индивидуальности, расцвет мысли и таланта, усиление творческой энергии. И потому веришь даже этим приблизительным наброскам образов героев, соглашаешься с замыслом автора: да, люди этого мира должны быть сильны и прекрасны, да, примерно так они должны действовать в таких обстоятельствах. На основании того, что дает автор, можно многое домыслить и переосмыслить в словах и делах героев, несмотря на незавершенность их образов. Да и вообще - кому под силу детально, пластично воссоздать психику и взаимоотношения людей, которые появятся в мире лишь через многие века? Это - задача, практически невыполнимая в художественном плане, и вполне естественно, что И. Ефремов в этих сценах добивается гораздо большего как публицист, чем как художник.
Однако едва ли не самое сильное обаяние мира "Туманности Андромеды" заключается в том, что мир этот широко открыт в будущее, весь устремлен в будущее. Его мощная гармония вся проникнута движением, соткана из непрерывного движения. Почти все утопии прошлого рисовали осуществление идеала, достижение цели и счастливую успокоенность. "Туманность Андромеды" прославляет не завершение, а стремление, не точку, поставленную со вздохом облегчения, а линию, которая светлым пунктиром уходит все дальше, прорезая тьму грядущего. Эпиграфом к этой книге могли бы служить строки Валерия Брюсова:
Разве есть предел мечтателям?
Разве цель нам суждена?
Назовем того предателем,
Кто нам скажет - здесь она!

"Туманность Андромеды" знаменует собой начало развития современной советской утопии. Вслед за ней появились другие книги, авторы которых пытаются представить себе облик будущего, основанного на коммунистических началах.
Наиболее плодотворно и активно работают в этом направлении Аркадий и Борис Стругацкие. Их романы и повести "Возвращение", "Попытка к бегству", трилогия "Страна багровых туч", "Путь на Амальтею" и "Стажеры", "Далекая Радуга", а также некоторые рассказы ("Белый конус Алаида", "Почти такие же", "Частные предположения" и др.) в целом очень широко и детально обрисовывают мир будущего, каким он видится этим авторам.
Мир этот, разумеется, не противоречит в принципе миру "Туманности Андромеды" - ведь идейная основа туг одинакова; но конкретный его облик совершенно иной и обрисован иными приемами.
Прежде всего мир Стругацких кажется более близким к нашей эпохе, чем мир Ефремова. Так оно, собственно, и обозначено авторами: в "Туманности Андромеды" действие происходит примерно через 2000 лет после наших дней, а "Возвращение" Стругацких имеет подзаголовок: "Полдень. 22-й век". Впрочем, следует сразу оговориться: в мире Стругацких есть свое движение времени. Действие трилогии происходит в конце XX - начале XXI века; ее главные герои - Быков, Крутиков, Юрковский, Дауге появляются в "Стране багровых туч" молодыми, а в "Стажерах" мы видим их уже ветеранами космоса, стареющими людьми. Основное время действия в "Возвращении" - XXII век, но оттуда переброшены мостики в прошлое, ко временам трилогии, и в будущее - к той эпохе, о которой идет речь в "Попытке к бегству". (Это уж не говоря о том, что "Попытка к бегству" захватывает в свою орбиту и эпоху второй мировой войны, и эпоху феодализма). Рассказы тоже относятся к разным эпохам, подключаются, как штрихи, к той или иной картине будущего. Поэтому в мире Стругацких очень отчетливо ощущается бег времени, движение во времени, которое И. Ефремов лишь намечает как тенденцию.
Но дело не только в этом различии, хоть и оно весьма характерно. Мир Стругацких вообще отличается пластичностью, предметностью, он гораздо более ощутим, реален, обжит, чем величественная панорама "Туманности Андромеды". Это впечатление идет прежде всего от образов героев - они обрисованы вполне реалистично, без всякой внешней приподнятости, торжественности. Говорят герои Стругацких тоже простым, ничуть не возвышенным языком, частенько чертыхаются, еще чаще смеются и острят - у них прекрасно развито чувство юмора.
Сила воображения у Стругацких развита не меньше, чем у Ефремова, но применяют они эту силу несколько в иных целях - чтоб добиться максимальной иллюзии реальности того мира, который пока существует лишь в их воображении, чтоб заставить читателей дышать воздухом этого далекого мира, видеть его небо, его здания, его обитателей, ходить по его дорогам и слушать его голоса.
Конечно, выигрывая в точности и пластичности, Стругацкие по сравнению с Ефремовым проигрывают в смелости обобщений, в широте перспективы; однако их подход к теме имеет настолько явные преимущества, что с таким проигрышем есть смысл примириться. В самом деле, исходя из того, что и в XXI, и в XXII, и в последующих веках люди изменятся не так уж сильно, будут "почти такие же", Стругацкие сразу получают возможность применять для создания образов своих героев богатейший арсенал реалистической поэтики, в том числе и поэтики Хемингуэя, которая им явно импонирует. Придирчивые критики могут сколько угодно попрекать Стругацких за "приземленность" их героев: это не приземленность, а заземление, которое придает жизненную достоверность и правдивость их образам.
Что же происходит в мире Стругацких?
В конце XX - начале XXI века в этом мире, где межпланетные полеты уже вошли в привычку и начинается эра межгалактических экспедиций, все еще существует капитализм. Нет, это не то состояние "холодной войны", в любую минуту грозящее атомным взрывом, которое нарисовал Ф. Дюренматт. Это сосуществование, постоянная борьба во всех формах - от добродушной по тону, хоть и серьезной по существу перепалки (разговор Ивана Жилина с барменом Джойсом) до стычки с применением оружия (Юрковский и Жилин на Бамберге). Но это - сосуществование уже давно не на равных правах. Капитализм одряхлел и шаг за шагом отступает по всему фронту. "Да, да, коммунизм как экономическая система взял верх, это ясно, - говорит инженер американской компании Ливингтон. - Где они сейчас, прославленные империи Морганов, Рокфеллеров, Круппов, всяких там Мицуи и Мицубиси? Все лопнули и уже забыты. Остались жалкие огрызки вроде нашей "Спейс Перл", солидные предприятия по производству шикарных матрасов узкого потребления... да и те вынуждены прикрываться лозунгами всеобщего благоденствия".
Картина будущего выглядит тут, пожалуй, чересчур идиллично. Однако авторы устами того же героя напоминают о реальной опасности, против которой придется долго бороться и после того, как коммунизм победит во всем мире. "Мещанство. Косность маленького человека. Мещан не победить силой, потому что для этого их пришлось бы физически уничтожить. И их не победить идеей, потому что мещанство органически не приемлет никаких идей... Я не знаю, куда вы намерены девать два миллиарда мещан капиталистического мира. У нас их перевоспитывать не собираются. Да, капитализм - труп. Но это опасный труп".
Рассуждения Ливингтона во многом правильны. Но они ошибочны в исходной позиции: он считает, что "средний" человек - мещанин от природы, в каких бы условиях он ни жил, что мелкособственническое свинство и равнодушие - имманентные свойства человека и тут уж ничего не поделаешь.
В XXIII веке не остается даже следов ни капиталистического строя, ни мещанства. О последних капиталистах-продуцентах "шикарных матрасов" помнят только их современники-звездолетчики, благодаря парадоксу времени очутившиеся в XXII веке. В романе "Возвращение" мы видим счастливое, сильное, красивое человечество. Очень счастливое, но опять-таки ничуть не напоминающее ни карамельный рай, которым восхищается Ян Вайсс, ни тот внешне безмятежный и веселый, но неизлечимо больной мир, против которого страстно предостерегает Станислав Лем. Это мир, родственный ефремовскому, - устремленный в будущее, полный смелых замыслов и смелых дел, мир очень разнообразный, очень жизнерадостный и веселый, мир, многое познавший, но страстно стремящийся к новым высотам знания, - словом, мир, жить в котором очень хорошо и интересно. И показан этот мир в "Возвращении" тоже широко, по принципу панорамы, медленно проходящей перед глазами пришельцев из прошлого (классический прием утопии!). Штурман Кондратьев и врач Славин, единственные уцелевшие члены экипажа "Таймыра", вовсе не чувствуют себя несчастными, попав в это будущее, процесс акклиматизации у них проходит легко и довольно быстро: ведь они попали не в чужой и враждебный мир, как Эл Брегг в "Возвращении со звезд" Лема, - нет, они оказались среди своих.
О более далеких веках Стругацким, пожалуй, не удается рассказать с такой же яркостью и убедительностью. Тут сказывается известная ограниченность избранной ими манеры (впрочем, опять-таки, выбор тут невелик - либо чистая публицистика, либо максимальное сближение с нашим уровнем реакций и восприятии). Мы допускаем, что люди начала XXI века будут очень похожи на нас. Талант авторов заставляет нас верить и тому, что эти люди, попав на столетие вперед своей эпохи, освоятся там легко и безболезненно, что опять-таки их психика не будет существенно отличаться от психики "правнуков". Но разница между людьми XXI и XXII веков все же ощущается в романе достаточно ясно, и доверие читателя не нарушается. Но когда оказывается, что и в последующие века человечество ничуть не меняется (а если и меняется, то не всегда разберешь, к лучшему ли, ибо наш современник Саул выглядит в общем-то умней, благородней и смелей тех обитателей далекого века, с которыми он сталкивается в "Попытке к бегству", хотя Вадим и Антон, бесспорно, милейшие ребята), то это уже заставляет задуматься: полно, так ли это будет? Ведь человеку XVIII века пришлось бы очень нелегко в нашем XX (а уж тем более - жителю, скажем, XV века!). А темпы развития все ускоряются, и даже за ближайшие пятьдесят лет человечество изменится весьма существенно, ибо изменятся условия его существования. Что же будет через двести лет и еще позже? Нет, философская правота здесь на стороне Лема - человечество будет непрерывно меняться и будущее нельзя строить по мерке настоящего, оно будет совсем иным.
Но, с другой стороны, что же делать художнику, желающему изобразить будущее и людей будущего, желающему приподнять хоть уголок завесы над светлым миром коммунизма? Следует ли ему отказываться от этого намерения, если он даже и знает заранее, что не все ему удастся в равной мере? Нет, это было бы глубоко неправильно. Миру - всему миру, а не только Советскому Союзу - нужны картины светлого будущего, в которое приходится грудью прокладывать дорогу. И значение таких книг, как "Туманность Андромеды" И. Ефремова или "Возвращение" А. и Б. Стругацких, далеко выходит за рамки искусства. Это - умная, страстная, искренняя проповедь идеалов коммунизма, рассказ о том, к чему приведет осуществление этих идеалов, какая великолепная, яркая, глубоко интересная жизнь откроется перед человечеством, когда оно уничтожит войны и эксплуатацию. Книги эти активно участвуют в битве идей, идущей сейчас во всем мире.


Да, путь в грядущее, и в первую очередь тот начальный этап его, который виден из нашего сегодня, очень сложен, труден, чреват грозными опасностями. Поэтому вполне понятно, что облик будущего в современной утопии так двойствен, сложен, противоречив. Ибо правы не только те, кто воспевает грядущее торжество правды и добра, но и те. кто предостерегает против вполне реальных опасностей, кто отвергает ложные пути, уводящие от цели.
По-человечески вполне понятно и поведение тех, кем владеют страх и растерянность, тех, кому кажется, что сегодняшние опасности и противоречия неодолимы, что они наглухо закрывают путь в счастливое будущее. Им можно от души посочувствовать, потому что страх и отчаяние - это мучительная пытка. Но они могут вызвать и искреннее раздражение, как всякий, кто в бою за правое дело кричит бойцам: "Бросайте оружие, ничего у вас не выйдет!" И такое раздражение, смешанное с жалостью, довольно часто испытывают бойцы прогрессивного лагеря, читая современные утопии, созданные в капиталистических странах. "Нам нужны люди, которые могли бы ободрить нас, помогли бы нам увидеть картину мира в целом, дали бы нам верные ориентиры, - сказал американский писатель Роберт Юнг, автор книг "Ярче тысячи солнц" и "Лучи из пепла", выступая на Международной конференции писателей в Эдинбурге. - Я вижу на этой конференции слишком страстное увлечение мрачным, ведущим к гибели, к концу; между тем множество людей хочет жить, увидеть будущее, а для них романисты ничего не создают".
Человечество пробьется через все препятствия к свободе и счастью. И, хоть борьба предстоит трудная, опасная, долгая, но зато человечество воспитается в этой борьбе, станет сильней, умней, справедливей. Счастливое будущее, о котором мы мечтаем, не возникнет искусственным путем, - ни прививки миролюбия, ни усыпляющие газы не помогут создать подлинно свободный и справедливый мир. И не избранное меньшинство, - пусть самое прекрасное и благородное! - а все человечество будет завоевывать себе свободу и строить новую жизнь.
Никто не даст нам избавленья -
Ни бог, ни царь и ни герой!
Добьемся мы освобожденья
Своею собственной рукой!
Эти слова "Интернационала" не потеряли и не потеряют своего значения, пока не завершится победой последний, решительный бой человечества за настоящую жизнь, достойную разумных существ, за мир, свободу и справедливость на всей нашей прекрасной планете.

@темы: «Далёкая Радуга», Попытка к бегству, «Страна багровых туч», Частные предположения, Белый конус Алаида, Почти такие же, Возвращение (Полдень XXII век), «Путь на Амальтею», «Стажёры»

---

Ну что ж, еще старая публицистика

[silent-gluk]

Стругацкий А., Стругацкий Б. О современном Жюле Верне – Артуре Кларке и творце роботехники Айзеке Азимове // Кларк А. Лунная пыль; Азимов А. Я, робот; Стальные пещеры. - М.: Дет. литература, 1969. - С. 5-10. - (Б-ка приключений в 20 т.; Т. 16).

Знатоки современной западной фантастики неоднократно отмечали в ней две характерные особенности. Во-первых, ее наиболее значительные произведения представляют собой литературу острой социальной критики; во-вторых, этот вид литературы является на Западе пока единственным, в котором так или иначе говорится о будущем человечества.

Необходимо сразу же оговориться: речь идет не о литературных поделках, где безграмотные и сумасшедшие профессора-одиночки создают ужасные средства разрушения; где агенты галактических империй, могучие ребята со стальными мускулами и микроскопическими мозгами ударом в челюсть управляются со всякого рода злоумышленниками; где непрерывно гремят атомные пистолеты, рвутся бомбы и спасаются из лап чудовищ неправдоподобные красотки. Это все макулатура, глупая и лживая пропаганда пошлости. Подобная существует и в бытовом романе, и в детективном жанре, а не только в фантастике.
Мы же здесь будем говорить о настоящей фантастике, о литературе в полном смысле этого слова, о произведениях писателей с мировым именем, людей талантливых, честных, прогрессивно мыслящих. Да, на страницах их произведений тоже стартуют космические ракеты, лязгают сочленениями сложнейшие кибернетические машины, их герои переживают удивительные приключения в пространстве и времени. Но фантастическое, необыкновенное представляет у них не самоцель, а мощное средство, прием, позволяющий выделит ьв чистом виде главную и подчас чрезвычайно важную мысль; поставить перед читателем проблему, над которой тот никогда прежде не задумывался. Этот прием чем-то напоминает увеличительное стекло для рассмотрения намечающихся в человеческом обществе сдвигов, течений мысли, направлений, могущих иметь для человечества первостепенное значение. Настоящая фантастика - это не калейдоскоп причудливых призраков, порожденных разболтанной фантазией, а зеркало действительности. Правда, у фантастики свои законы отражения мира, она подчеркивает что-то одно и приглушает другое, чтобы несущественное не мешало видеть главное, она искусно облекает в образы самые абстрактные моральные, философские и политические идеи, и умение пользоваться этими законами как раз отличает большого писателя-фантаста Брэдбери, Лема, Ефремова от большого писателя-реалиста. Заметим в скобках, что законами художественного отражения, присущими фантастике, пользовались еще такие гиганты мировой литературы, как Свифт, Гоголь, Франс.
Из такого понимания смысла фантастического приема в зарубежной фантастике вытекают и неизбежно следуют уже упомянутые две ее особенности: социальная критика и забота о судьбах человечества. Большинство современных крупных авторов-фантастов - передовые люди своего века. Научно-фантастическая литература, как правило, несет на себе отпечаток прогрессивности, непримиримости ко всему реакционному, тупому, жестокому, античеловечному. И можно смело сказать, что в лучших своих книгах зарубежная фантастика борется за изменение действительности, неустанно атакуя западный образ жизни: милитаризм, политиканство, пошлость, оголтелый индивидуализм, причем наряду с произведениями, предупреждающими о той или иной угрозе человечеству со стороны непомерно разрастающихся пороков буржуазного общества, она может давать подчас и образцы по-настоящему оптимистического видения мира.
В этом томе читатель познакомится с двумя крупными представителями современной западной научно-фантастической литературы: это американец Айзек Азимов и англичанин Артур Кларк.

* * *
Мы начнем с Артура Чарлза Кларка, потому что этот писатель-ученый ближе и понятней нам, чем все остальные писатели-фантасты нашего времени. Вероятно, он близок и понятен каждому школьнику нашей планеты, как Жюль Верн. Сравнение с основоположником научной фантастики здесь не случайно: подобно своему знаменитому французскому предшественнику (и в отличие от большинства современных фантастов) Кларка выделяет необычайная скрупулезность и щепетильность в отношении научного материала. Он как бы продолжает в фантастике популяризаторскую традицию Жюля Верна, Обручева, Григория Адамова. Он почти не позволяет себе отрываться от современных представлений науки и техники. Но наряду с популяризаторским пафосом Кларка роднит с Жюлем Верном также социальный оптимизм. Он верит в добрую волю народов, он убежден в том, что интернационализм и борьба за светлое будущее победят, заставят уйти поджигателей войны с арены истории, и широкая дорога в космос откроется уже перед объединенным человечеством. Сходны с жюльверновскими и герои произведений Кларка, такие же цельные и романтически приподнятые, хотя приходится признать, что английскому писателю не удалось создать "вечные" образы, подобные капитану Немо, Паганелю, Сайрусу Смиту и другим.
Артур Кларк родился в 1917 году в Майнхеде, на южном берегу Бристольского залива. Окончив Лондонский королевский колледж по отделению математики и физики, он увлекся теорией радиосвязи. Когда началась вторая мировая война, он был призван в армию, получил звание лейтенанта Британских ВВС и принял участие в разработке первых систем радарного обнаружения. Именно тогда он написал ряд статей, в которых изложил основы теории использования будущих искусственных спутников Земли в качестве релейных станций для радио- и телевизионных передач. Вероятно, его увлечение космонавтикой началось с этого. До запуска первого искусственного спутника (Кларк - увы! - не допускал тогда мысли, что это будет советский спутник) оставалось еще целых десять лет, и Кларк, как и некоторые другие ученые с хорошо развитым воображением, начал писать научно-фантастические рассказы о космическом будущем человечества. В 1950 году он был избран на пост председателя Британского астронавтического общества и члена Совета Британской астрономической ассоциации. К этому времени он был уже сложившимся писателем-фантастом, его произведения переводились на многие языки мира. Следует заметить, что ареной будущего наступления человечества на природу Кларк считал не только Мировое Пространство, но и Мировой Океан. В блестяще написанной повести "Большая глубина" он описал гигантское подводное хозяйство будущих тружеников моря, пастухов на подводных лодках, обслуживающих стада китов и кашалотов, подводных земледельцев, выращивающих хлореллу и питательные водросли на миллионах гектаров океанских просторов, удивительные фабрики-бойни, производящие тысячи тонн продуктов из китового мяса и жира. Глубины космоса и глубины океана - Кларк всеми силами пропагандирует их и как мечтатель, и как ученый, и как популяризатор. И всюду он так или иначе подчеркивает, что завоевать эти две стихии под силу лишь объединившимся народам, человечеству, забывшему о войнах. Кларк написал более десяти научно-художественных и научно-популярных произведений о море и космосе. Сейчас он живет на Цейлоне и является президентом Цейлонского астрономического общества и членом Цейлонского подводного клуба. В 1961 году ему была присуждена Международная премия Калинги за популяризацию науки.
Повесть "Лунная пыль" является одним из последних научно-фантастических произведений Артура Кларка, и она во многих отношениях характерна для всего его творчества. Написанная в спокойных, сдержанных, слегка юмористических тонах, она продолжает упоминавшуюся выше тематическую традицию, важную и своевременную в наше время огромного скачкообразного развития науки и техники. Автор ставит перед своими героями (и тут опять приходит на память Жюль Верн с его "Таинственным островом") и читателями множество интереснейших инженерно-технических задач, ограничивая решение их разнообразными, весьма реальными условиями. Это придает повести совершенно особенный интерес, делает ее чем-то вроде научно-технического детектива. Как обнаружить луноход, погребенный под слоем железистой пыли толщиной в полтора дестяка метров? Как построить кессон для спасения пассажиров? Как установить с ними акустическую связь? Искушенный в науках юный читатель может недоверчиво спросить нас: причем здесь лунная пыль, разве наша станция на Луне не показала, что никакой пыли на Луне нет и не может быть? Прежде всего, отсутствие на Луне пыли остается пока лишь гипотезой, правда, наиболее вероятной. Во-вторых, если даже это и так? Что же, тогда повесть Кларка устарела? А разве устарел роман "Из пушки на Луна" из-за того только, что в нем содержится какое-то число научных просчетов и технических ошибок? Разве менее привлекательными стали для нас Мишель Ардан, Барбикен, Мастон? В том-то и дело, что ценность литературного произведения определяется не его научными идеями, а яркостью характеров, в нем изображенных. Вот и ценность для нас повести Кларка определяется тем, что автору удалось создать запоминающиеся образы мужественных людей, очень разных, живых и деятельных, с присущими каждому совершенно особенными достоинствами и недостатками. Это командир лунохода, простой и целеустремленный Пат Харрис; прирожденный воспитатель, отставной космонавт коммодор Ханстен; умница австралиец Мекензи; вечно занятый и задерганный, но быстрый и находчивый инженер Лоуренс; забавный, взбалмошный астроном Том Лоусон и другие славные люди, каких мы начинаем уважать сразу же после знакомства и прощаем им многое за то хорошее, что у них есть и чем они щедро делятся с нами. Все они являются детьми нового века, века космического человечества.
Между прочим, Кларк не дает подробной политической картины этого нового века. Но из повести явствует, что на нашей планете в середине двадцать первого столетия живет и работает Объединенное Человечество, стоящее на старте к огромному социальному прогрессу. Можно без труда догадаться, что в мире Кларка никогда больше не будет войн и что в федерациях государств этого мира царит социальный строй, более или менее близкий к социализму. В повести "Лунная пыль" Кларк впервые отдает должное огромному вкладу советской космонавтики в дело завоевания человечеством космического прсотранства. Правда, как и в прошлых его книгах, героями являются главным образом англичане, однако это обстоятельство относится только к сравнительно небольшому кругу лиц, участвующих в описываемых событиях. Более того, Кларк считает, что первыми на Луне высадятся советские люди. Так, он пишет: "Пат не был очень сведущ в земной истории; подобно большинству селенитов (колонистов на Луне) он считал, что до 8 Ноября 1967 года, когда русские столь эффектно отпраздновали пятидесятилетие своей революции, вообще не было великих событий". В тех случаях, когда в повести появляется русский, Кларку (в отличие от многих своих коллег) удается не только не спутать фамилию с отчеством, но и правильно ее написать.
Впрочем, Кларк не пытается идеализировать свое человечество недалекого будущего. Встречаются в его мире и мошенники, тайно торгующие фальшивыми обломками первых автоматических лунников; и проворовавшиеся бухгалтеры - правда, сумасшедшие; и телевизионные корреспонденты, в погоне за сенсацией растерявшие человеческие чувства. Но они не способны омрачить нарисованную Кларком картину общечеловеческой солидарности, готовности героев пожертвовать чем угодно для общего блага, юношеской увлеченности огромной всемирной работой.
О повести Кларка можно было бы сказать еще много хорошего. В ней так или иначе затрагиваются целые области интересных проблем. Мы находим в ней и гневную филиппику против колониализма, и насмешку над модными скороспелыми писателями, и критику гипотезы о "летающих тарелках", и уверенность в непреходящей ценности классической музыки... Но пусть читатель прочтет и судит сам.

* * *
Если английский фантаст пользуется приемом фантастики так сказать в элементарном виде - необыкновенное, фантастическое у него представляет собой прямолинейные выводы из господствующих ныне движений в науке, технике и общественном развитии, - то с американским писателем Айзеком Азимовым дело обстоит гораздо сложнее.
Начнем с того, что Азимов придает большое значение внешней сюжетной занимательности и подчас использует для своих сюжетов весьма маловероятные парадоксальные гипотезы. В отличие от Кларка, Азимов не стремится создать у читателя впечатление достоверности. Для него, как и для большинства добротных западных фантастов, много важнее заставить читателя сравнивать фантастические, гиперболизированные построения с живой, но привычной, примелькавшейся действительностью. Грубо говоря, Азимов пользуется теми же приемами, что знаменитые творцы басен - Эзоп, Лафонтен, Крылов.
Айзек Азимов родился в тысяча девятьсот двадцатом году. Его отец открыл в Нью-Йорке торговлю сладостями. Когда Айзек подрос, ему пришлось помогать отцу в лавке. Возвращаясь из школы, он становился за прилавок. Как-то, когда ему было девять лет, в его руки случайно попал номер "Удивительных рассказов" - первого в Америке журнала научной фантастики. С тех пор он стал запоем читать фантастическую литературу. Впрочем, с не меньшим увлечением он читал и детективы. После школы он поступил на химический факультет. Учился он горячо и упорно, однако фантастика по-прежнему увлекала его. В тридцать девятом году он написал и опубликовал свою первую повесть "Брошенные на Весте". Любители фантастики сразу заметили появление нового писателя, и, когда в сорок первом году вышел в свет его рассказ "Приход ночи", Азимов был уже признанным автором.
В том же году он получил звание магистра химии, а пять лет спустя его пригласили читать лекции в Колумбийском университете. Вскоре он переехал в Бостон и стал преподавателем Гарвардского университета. Азимов читал лекции, вел исследования по биохимии и писал фантастические прооизведения. Блестящее воображение и широкая научная эрудиция быстро выдвинули его в первую пятерку американских фантастов. В то же время он получил признание как крупный ученый в области биохимии. Но ему не хватало времени. Его увлекала научная работа, и вместе с тем он чувствовал, что не писать он не может. В конце концов стремление говорить с миллионным читателем взяло верх: в пятьдесят восьмом году он оставил университет и всецело посвятил себя литературной деятельности. Тогда же, к великому удивлению и разочарованию своих почитателей, он оставил фантастику, полностью переключившись на научно-популярную литературу. И его научно-популярные работы не уступали по блеску его научно-фантастическим произведениям. Читатель может убедиться в этом, взяв в руки его книгу "Вид с высоты", переведенную и изданную недавно в издательстве "Мир".
Как это ни странно, Айзек Азимов - закоренелый домосед. Он ненавидит переезды. Во время войны по заданию правительства ему пришлось совершить перелет из Сан-Франциско на Гавайские острова. Воспоминание об этом до сих пор приводит его в содрогание. После этого он и близко не подходил к самолету. И не потому ли Сьюзен Келвин и другие его герои терпеть не могут и даже боятся космических перелетов? Когда его спросили, приходилось ли ему присутствовать при запуске космических ракет, он отрицательно покачала головой. Он заявил, что однажды вечером видел в небе искусственный спутник и этого с него вполне достаточно. "Обстоятельно поразмыслив, - писал он, - я решил сидеть дома. Я путешествую по различным небесным телам, не отходя от письменного стола... Пишущая машинка расплывается в тумане перед моими глазами и превращается в пульт космического корабля... И мое сердце, в котором нет ни на грош любви к приключениям, тревожно сжимается при этом".
За двадцать лет работы в жанре фантастики Айзек Азимов написал несколько десятков романов, повестей, рассказов. Говорят, что увлечения детства не проходят даром для человека в зрелом возрасте. Детская любовь к приключенческой фантастике и детективам оставила отчетливый след в его творчестве. Такие произведения, как "Установление", "Нагое солнце", "Течения в космосе" и предлагаемая здесь читателю повесть "Стальные пещеры", являются детективами на фантастической основе, но это не бездумное, развлекательное "чтиво". Правда, они не несут никакой специальной философской или популяризаторской нагрузки, как, например, его грандиозная и мрачная утопия "Конец Вечности" или прекрасная полуфантастическая книга "На Земле хватает места", но они в соответствии с идейными и нравственными идеалами автора утверждают протест против косных олигархических тираний, приветствуют революционные изменения в обществе, ратуют за непрерывность социального и научного прогресса.
В "Стальных пещерах" дан образ гигантского, задыхающегося в стальной броне капиталистического города-спрута, и мы легко распознаем в этом образе логическое завершение самых реакционных современных идей фашиствующего империализма, проповедники которого озабочены только одним: остановить историю, остановить духовное развитие своих народов, остановить прогресс во всех его проявлениях. Вожди "Стальных пещер" не в состоянии увидеть надвигающуюся катастрофу - вырождение, голод, гибель своих нищих духом подданных. Кто может спасти население подземных городов, запуганное и морально угнетенное, стиснутое в страшной тесноте, забывшее или ненавидящее солнечный свет и зеленые просторы? Идеологии "Стальных пещер" Азимов противопоставляет "космонитов", землян, которые поколения назад создали на других планетах прогрессивные революционные общества и теперь вернулись на Землю, чтобы заставить ее снова воспрянуть для прогресса, для дерзких устремлений в бесконечность, для борьбы за жизнь против прозябания. Образ современного Нью-Йорка во многом совпадает с образом Нью-Йорка в "Стальных пещерах", и это заставляет читателя вдуматься в смысл того, что происходит у него на глазах, - вдуматься и сделать выводы.
Мировую известность доставила Айзеку Азимову серия фантастических рассказов, объединенных под общим названием "Я, робот". Они представляют собой нечто вроде псевдоистории вымышленной науки роботехники, проиллюстрированной последовательными эпизодами, в которых действуют одни и те же герои. Читатель опять может спросить нас: почему у Азимова все роботы, независимо от их назначения, сделаны по образу и подобию человеческому? Разве не ясно, что роботам следует придавать такую форму, которая наиболее выгодна в инженерном отношении для той функции, которую они предназначены выполнять? Скажем, электронно-счетной машине лучше всего иметь, как и теперь, форму ряда ящиков, а "мозг" робота-землекопа мог бы успешно разместиться в устройстве, похожем на экскаватор. Но все дело в том, что в своих роботах автор создал образы именно людей, самых настоящих людей с разными характерами, мнениями, мыслями. От настоящих людей азимовских роботов отличает только запрограммированные при их создании "три закона" роботехники. И, надо сказать, отличает очень выгодно. Роботы способны заблуждаться, совершать ошибки, переживать и сочувствовать, но в ходе их совершенствования "первый закон" постепенно из правила чисто технической необходимости превращается в необычайно важный социальный фактор, и в последнем рассказе о Сьюзен Келвин мы уже видим робота-мэра, который стоит на голову выше интригана и мерзавца, с которым он соперничает. И Азимов словно спрашивает читателя, каким бы было общество, если бы каждому человеку было внушено при рождении: "Человек не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы другому человеку был причинен вред". Впрочем, даже Азимов вряд ли понимал, когда писал "Я, робот", что он высказывает фундаментальное кредо воспитания человека в коммунистическом обществе будущего.
Этот маленький очерк о двух выдающихся представителях западной фантастики уместно закончить высказыванием Азимова о роли научно-фантастической литературы. В своем послании к японским читателям Азимов как-то сказал:
"История достигла точки, когда человечеству больше не разрешается враждовать. Люди на Земле должны дружить. Я всегда старался подчеркнуть это в своих произведениях. Проблемы, которые мы поднимаем в фантастике, становятся насущными проблемами всего человечества... Не устаю надеяться, что в великом деле покорения Луны сотрудничество (между американскими и русскими учеными) будет продолжаться. А если даже оно не будет иметь места при завоевании Луны, то хоть ко времени исследования Марса человечество наберется здравого смысла, достаточного, чтобы осознать, что это дело всего человечества.
Писатели-фантасты предсказывают этот день; они и пишут для того, чтобы этот день наступил скорее. Писатель-фантаст, читатель фантастики, сама фантастика служат человечеству".

@темы: Публицистика

---

Любопытная трактовка!..

[silent-gluk]

Оригинал взят у ЖЖ-юзера vasilisk_ в Когда не о чем писать...

Недавно пересматривал фильм "Чародеи" и вот что я о нём думаю.

Начать с того, что это фанфик. Или просто мечтания некоего персонажа, занявшего в сюжете место классической Мэри Сью. Нетрудно заметить, что таковой в фильме является маленькая девочка, сестра главного героя. Весь фильм она мало того, что оказывается в центре событий, в некоторых из них даже играет ключевую роль. Ей постоянно помогают разнообразные рояли в кустах. Например, перед самым Новым Годом, мать отпускает её в гости "насовсем"(!). Из последнего слова можно было бы вырастить немало интерпретаций, но в данном случае, ИМХО, оно просто затычка, заплатка для сюжетной дырки, дабы зритель не задавался законным вопросом как вообще взрослый человек (её брат), пусть даже влюблённый и сильно занятый, мог даже не уведомить родителей девочки о её местоположении в течении нескольких суток. Далее, на вокзале девочка просто исчезает, чтобы снова появиться уже в Китежграде. Причём выспавшейся и сытой, судя по дальнейшему. В общем-то и этому тоже можно найти объяснение (добрый проводник почему-то не высадил и не сдал в милицию неизвестно откуда взявшееся дитё детсадовского возраста, а уложил спать у себя в купе и накормил), но и так понятно, что в данном фильме этой конкретной девочке можно всё.

Далее, сам мир фильма очень необычен. Это не мир взрослых людей, пусть даже и магов. Это реальность, какой она видится именно маленькой девочке - главные в нём женщины (Кира Шемаханская, Алёна Игоревна). Настоящие Мужчины действуют исключительно из любви к ним либо в их интересах. Все прочие мужчины либо откровенно для мебели (как показанный клиническим идиотом администратор Камнеедов), либо комические персонажи, вроде "Гостя с юга". Причём всеми "взрослыми", то бишь административными делами занимаются только эти комики либо негодяй Сатанеев. Впрочем, последний лишь попутно и в той мере, в которой это не мешает его негодяйским планам. Зло концентрировано в одном отдельно взятом заме директора, причём мотив у Зла тот же, что у положительных персонажей - любовь. Ну и ревность, разумеется. Как видим, перед нами типичный мир любовного фанфика или дамского романа. Всё происходящее явно приснилось маленькой девочке, переживающей за своего влюблённого, но бестолкового и непутёвого (с её точки зрения) старшего брата, который без её помощи и подсказок совершенно не в состоянии справиться с проблемами, возникающими из-за ревнующих стерв (директор Шемаханская) и ревнующих же старых козлов (её зам Сатанеев).

Заметим, что про эту девочку можно сказать, что у неё правильная христианская моральная платформа. Зло в её мире не имеет собственной силы и даже собственного существования, являясь по сути искажённым добром. Про Сатанеева нельзя сказать, что он желает Зла ради Зла. Нет, он всего лишь эгоист, а не законченный гад и желает того же, что и главный герой - любви первой красавицы в его учреждении. При этом злодей не обладает никакими волшебными силами (в отличие от некоторых положительных и нейтральных персонажей) и вынужден действовать исключительно посредством клеветы и денег (оплачивая процедуры по собственному омоложению). Однако при этом положительные персонажи, кроме главного героя, поддаются злу и вынуждены действовать в общем-то в его логике, не имея возможности отменить свои же действия, совершённые под влиянием клеветнических измышлений злодея. То есть добру, чтобы сломать замыслы зла, приходится играть по тем самым правилам (социальным), которым само Зло владеет виртуозно и победа добру достаётся приложением сверхусилий (и главный герой, и Киврин прилагают все силы для победы, которая изначально весьма неочевидна).

Несмотря на название, магический в фильме разве что антураж. Причём его без проблем можно было бы заменить на вполне житейский, но в таком случае история превращается в весьма банальную советскую комедию "про быт", которые девочке, в отличие от сказок, неинтересны. То есть девочка вполне правильная и советская, готовится к жизни в советской же действительности с весьма специфическими (на сегодняшний взгляд) реалиями, и единственное чего ей хочется - немного волшебного колорита и побольше любви с интригами, ревностью и хэппи-эндом.

Кстати, таких фильмов с типичными Мэри Сью в главной роли в позднем СССР было снято немало. Одна только великолепная "Гостья из будущего" чего стоит. Даже мальчики в этой роли отметились, хотя мальчики обычно мечтают вырасти и быть крутыми, то бишь для них больше подходят боевики типа "Не бойся, я с тобой" или "Пиратов XX века". Но даже и про них было снято вполне мартистюшное "Выше радуги". Обратите внимание - тоже музыкальный фильм, с заведомо ирреальным сюжетом. То есть позднесоветский кинематограф как мог (и как умел) обслуживал душевные потребности советского населения в той его части, которую сейчас обслуживают фанфикеры.

@темы: Чародеи, Фильмы, Экранизации, Перепост, Ссылки

---

Что-то в этом подходе есть...

[silent-gluk]

Оригинал взят у ЖЖ-юзера nepoma в (бес темы)

Ну вот, подсунули все-таки Дасинде "Понедельник начинается в субботу". Сидит/стоит/лежит читает. Русичка тоже кивнула, когда эта бестолочь достала на уроке книжку (а там еще помимо "Понедельника" ТББ, "Пикник на обочине"), чего, мол, читаешь, а-а-а, ну читай. На уроке.

@темы: Понедельник начинается в субботу, «Пикник на обочине», Сказку сделать былью, «Трудно быть богом»

---

Опять цурэновский сонет

[silent-gluk]

Отсюда: www.reshetoria.ru/govorit_reshetoriya/anonsy/ne...

Автор - Alya

Тень откровения

Как лист увядший падает на душу –
К немому небу припадает взгляд.
Бог, верно, спит, устав молитвы слушать.
К чему слова, когда мосты горят…

Оставив тень свою в краю любимом,
Запечатленном в памяти крестом,
Я ухожу, дыша кровавым дымом.
О, Родина, мне не понять тебя умом!

В кромешном мраке и при ясном свете
Ты - храм безбожный на людской крови.
Когда ты видишь недруга в поэте,
Кто пестует сады твоей любви?

О чем молчу – услышав, скроет ветер.
Тому, что прокричу, сужден полет.
И боль моя грядущему столетью
На душу откровеньем упадет.

@темы: Вторичное творчество, Сонет Цурэна, «Трудно быть богом», Ссылки

---

Кстати говоря, весна!..

[silent-gluk]

И вот мне интересно, почему все и всегда (ну, почти) обсуждают, прав ли Сикорски, но так редко обсуждают, прав ли Глебски (или Симонэ, к примеру)?..

@темы: «Жук в муравейнике», «Отель "У погибшего альпиниста"»

---

Ой, чуть не забыла...

[silent-gluk]

...что сегодня воскресенье.

Сегодня с нами издание хоть и российское, но в другой серии.



Это суперобложка.






Это обложка.




Титульный лист.




Оборот титульного листа.




Страницы 3-4, предисловие.




Страница 5, шмуцтитул "Понедельник начинается в субботу".




Страницы 8-9 - пример оформления.




Страница 251, шмуцтитул "Трудно быть богом".




Страница 451, шмуцтитул "Пикник на обочине".




Страница 452.




Выходные данные.




Реклама.


Итак, это:

Стругацкий А. Понедельник начинается в субботу; Трудно быть богом, Пикник на обочине / Стругацкий А., Стругацкий Б.; Серийное оформление и дизайн обложки Ю.Межовой; Предисл. А.Б.Стругацкого. - М.: Изд-во АСТ, 2016. - 640 с. - (Звезды советской фантастики). - ISBN 978-5-17-098659-0. - Подп. в печ. 18.07.2016. - Зак. 5428. - 3.000 экз.

Содерж.:

Аркадий и Борис Стругацкие / А.Б.Стругацкий. С.3-4
Понедельник начинается в субботу. С.5-250.
Трудно быть богом. С.251-450.
Пикник на обочине. С.451-635.

Что можно еще сказать об издании? Тексты стандартные восстановленные. Приятно выделяется - на общем фоне российских изданий Стругацких - суперобложка (придраться, конечно, можно, но уже не хочется). Да и остальное оформление.

@темы: Картинки, Понедельник начинается в субботу, «Пикник на обочине», Библиофильское, «Трудно быть богом», Библиография, Книги