Еще рисунок К.Рудакова

[silent-gluk]

Отсюда: www.rusf.ru/abs/konkurs/ito12.htm



Константин Рудаков (Латвия, Елгава)

ТББ: Гибель Уно

@темы: Фотографии и картинки, Фанарт, Вторичное творчество, «Трудно быть богом», Ссылки

---

Опять рисунок А.Головешко

[silent-gluk]

Отсюда: www.rusf.ru/abs/konkurs/ito12.htm



Анастасия Головешко (Россия, Белгород)

ЖВМ: Щекн

@темы: Фотографии и картинки, «Жук в муравейнике», Фанарт, Вторичное творчество, Ссылки

---

Еще рисунок А.Головешко

[silent-gluk]

Отсюда: www.rusf.ru/abs/konkurs/ito12.htm



Анастасия Головешко (Россия, Белгород)

СБТ: Мальчик среди Зубов Венеры

@темы: Фотографии и картинки, Фанарт, «Страна багровых туч», Вторичное творчество, Ссылки

---

Рисунок А.Головешко

[silent-gluk]

Отсюда: www.rusf.ru/abs/konkurs/ito12.htm



Анастасия Головешко (Россия, Белгород)

ОО: Планета Саракш

@темы: Фотографии и картинки, Фанарт, Вторичное творчество, «Обитаемый остров»

---

Рисунок К.Рудакова

[silent-gluk]

Отсюда: www.rusf.ru/abs/konkurs/ito12.htm



Константин Рудаков (Латвия, Елгава)

ЖВМ: Странник

@темы: Фотографии и картинки, «Жук в муравейнике», Фанарт, Вторичное творчество, Ссылки

---

Рисунок У.Щукиной

[silent-gluk]

Отсюда: www.rusf.ru/abs/konkurs/ito12.htm



Ульяна Щукина (Россия, Москва)

ТББ: Спасение Араты из-под стражи

@темы: Фотографии и картинки, Фанарт, Вторичное творчество, «Трудно быть богом»

---

"Что они хотели этим сказать?" Часть 2.2.

[silent-gluk]

Отсюда: milkyway2.com/works/mamaeva1.html

Наталия Мамаева

Что они этим хотели сказать?

Хищные вещи века

О, хищные вещи века!
На душу наложено вето…
А.Вознесенский

Мир, - учил он, - мое представление!
Из английской поэзии
в переводах С. Маршака

Мы не случайно предпослали этой главе в качестве эпиграфа те строчки из стихотворения А.Вознесенского, которые вдохновили АБС. Андрей Вознесенский, творчеством которого в свое время так восхищались, остался поэтом своего времени, поэтом-шестидесятником, поэтом эпохи «оттепели» и последующих «заморозков». Повесть «Хищные вещи века» также принадлежит своей эпохе. Здесь есть осуждение капитализма, но что гораздо важнее в ней, несмотря на всю мрачность и безнадежность, есть оптимизм шестидесятых, который потом из творчества Стругацких уйдет.


На уровне сюжета мы имеем некий богатый курортный городок, благополучную капиталистическую страну, постиндустриальное общество, оно же общество всеобщего благоденствия, оно же общество равных возможностей. Но общество это, с точки зрения героя и авторов, на самом деле, является крайне неблагополучным. В нем присутствуют некоторые положительные черты, которые так расстраивали критиков советской эпохи - всеобщее благосостояние, ликвидация голода, четырехчасовой рабочий день. Но все это отнюдь не смягчают негативной характеристики Страны дураков, которую дают авторы. Напротив, на фоне всеобщего благоденствия образ жрущей, пьющей, танцующей, стреляющей толпы выглядит особенно омерзительно.
«Хищные вещи века» были посвящены борьбе с мещанством, то есть той проблеме, которая является сквозной в творчестве Стругацких, особенно, если говорить о первой половине их творчества. Если в повести «Трудно быть богом» мир мещанства был спроецирован на мир западноевропейского средневековья, что не позволяло воспринимать его как достоверный, в данном произведении внешние и глубинные слои совпадают идеально.
Если обратиться к реальной современной истории, следует признать, что странам Западной и Северной Европы удалось построить вполне благополучное общество, и Стругацкие описывают его более чем реалистично. Картина выглядела фантастической только для советского читателя, который слабо представлял себе реалии жизни развитых капиталистических стран. Разумеется, некоторые фантастические приметы всеобщего благосостояния, которых еще нет в реальности, в повести имеются. До всеобщей бесплатной еды, раздачи книг и других предметов культуры даже благополучные скандинавские страны еще не дожили. В повести вполне реальные приметы «загнивающего капитализма» (телесериалы, легализация наркотиков, всеобщая автомобилизация) соседствуют с сугубо фантастической атрибутикой (парикмахерские-автоматы, автоматы-такси, кибер-носильщики и т.д). Правда, с точки зрения современного читателя вся эта футуротехника плохо сочетается с радиоприемниками, которые используют слегачи, и пишущей машинкой, на которой работает главный герой. Но не будем требовать точности в прогнозировании сугубо технических деталей.
Итак, первый внешний сюжетный слой повести - благополучно и радостно загнивающий капитализм. На идейном уровне имеет место осуждение этого общества и осуждение это дано настолько сильно и мощно, что читатель примерно с середины книги пребывает в состоянии глубочайшего омерзения. Так что писатели своей цели достигли и «загнивнаие» осудили. Мир всеобщего изобилия, мир людей, которые разучились думать и уже разучиваются развлекаться, производит сильное и, конечно, неприятное впечатление. Более того, сейчас, спустя почти полвека, придя в этот мир (правда, куда менее сытый и благополучный), мы должны согласиться с авторами. Общество потребления действительно уничтожает духовность. В этом смысле книга может быть рассмотрена (хотя сами авторы вряд ли имели это в виду) как хвалебный гимн миру социализма. В СССР действительно была «великая эпоха» и сейчас, оказавшись в мире «хищных вещей», мы это особенно четко осознаем. В этом мире не появился слег, но другие электронные наркотики, например Интернет, вполне успешно его заменяют.
В книге есть два монолога, которые ставят жестокий диагноз миру бездуховных развлечений. Вставной монолог-рассуждение – это характерный прием творчества АБС, о чем уже неоднократно упоминалось выше. Первый монолог – это монолог доктора философии Опира, который произносит оду «Эпохе Удовлетворения Желаний». А спустя пять глав круглоголовый адепт социального мазохизма, работник своеобразной гусарской рулетки, выносит приговор этому обществу: человеку неинтересно просто жрать, пить и спать, ему хочется чего-то необычного, но придумать это необычное он не в состоянии. Отсюда и появляются все извращенные удовольствия Страны дураков, включая и электронный наркотик новейшего поколения.
Безудержным социальным оптимизмом веет от этих мрачных слов! Как мы убедились на практике, человек прекрасно может жить с набором самых простых удовольствий и не испытывать особого дискомфорта и уж тем более не стремиться к вершинам культуры. О времена, о нравы! Одна из самых мрачных повестей ранних Стругацких воспринимается сейчас как почти неприлично оптимистическая. Люди всерьез верили, что интеллигенция захочет и будет бороться против сытого мещанина, что мещанину будет скучно, что мещанин будет изобретать новые развлечения. Какие приятные иллюзии эпохи социализма в современной литературе постмодерна!
Сейчас нам кажется странным и парадоксальным, что в этой, чуть ли не самой «правоверной» и «социально правильной» повести братьев Стругацких цензура усмотрела какой-то социальный негатив. Цензура просто не поняла, какими апологетами социализма были авторы. Замечания советских критиков о том, что «не может быть богатых стран, где все есть и одновременно нищих азиатских стран», и капитализма с полным материальным благополучием сейчас кажутся просто смешными.
Удивительно, что повесть, несмотря на весь социальный пафос, практически не устарела в том, что касается бытовых деталей. Очень многое в мире со времени написания этой повести изменилось, но политический расклад остался практически тем же, как во времена Стругацких. Недаром один из последователей и учеников Стругацких Андрей Измайлов так легко переносит действие повести в постсоветскую Россию 1990-х, в новую Страну дураков, в которую попадает вечный Иван-дурак, Ваня Жилин. Только в мире Измайлова уже нет того социалистического рая, из которого приезжает Жилин. Сейчас книгу Стругацких можно читать как диагноз современному российскому обществу, только проблема в том, что мало осталось читателей.
Обозначенная проблема по-прежнему остается актуальной, как остаются актуальными и рассуждения Ивана Жилина о необходимости воспитания человеческого мировоззрения. И со скептицизмом самого Жилина и его коллег мы, наверное, тоже согласимся.
Если говорить о социально-философских аспектах книги, то следует признать, что социальная картина постиндустриального общества и социальный диагноз даны совершенно точно. Вызывают интерес и философские рассуждения доктора Опира. Разумеется, не сами рассуждения, а цитируемые имена и теории – Маркс, Фрейд, Мальтус. Что касается Маркса, то здесь все верно. Многие экономисты полагают, что капитализм сумел прийти к обществу равных возможностей именно потому, что воспользовался идеями Маркса. А вот говоря о том, что Мальтус устарел, доктор Опир не прав. И появление восточного сепаратиста в кафе этого благополучного мира прекрасно это доказывает.
Сама идея повести во многом заимствована. Идея слега взята из произведения С. Лема «Насморк». Есть здесь и прямая отсылка к еще одной вещи Лема «Рукопись, найденная в ванной». Действие этого романа Лема происходит в чудовищном мире будущего, в котором герой пытается выполнить свою миссию, согласно указаниям руководства. Но спасти мир не удается, наступает всепланетный катаклизм, результатом которого стало тотальное разложение бумаги. У Стругацких исчезает не сам носитель бумага – а духовное содержание этого носителя.
Новые технологии способствуют возникновению новых благ и новых опасностей. Мысль эта в литературе XX веке достаточно очевидная и расхожая. Но вот что касается оценок субъективного идеализма и объективного материализма, то здесь Стругацкие категорически расходятся с Лемом. Лему явно импонировала идея существования человека просто как набора электронных импульсов. При этом сознание могло существовать вполне автономно от объективного мира, да и сама идея существования этого объективного мира подвергается сомнению. Постольку, поскольку мир существует только в голове конкретного человека, то почему бы там не существовать иллюзорному миру, возникшему под влиянием психоволновой терапии. Мир этот ярок, многообразен и богат, а его иллюзорность не есть его недостаток. Звучащие в книге Стругацких доводы «contra» оформлены следующим образом:
1. Слег выуживает все желания из подсознания, из пресловутого «Оно». А подсознание – это по определению плохо. Типично советское отношение к фрейдизму. А почему собственно подсознание – это всегда плохо? И почему слег работает именно с подсознанием? Это ведь ничем не доказано, кроме ощущений самого Жилина. И еще один продолжатель Стругацких вполне убедительно доказывает, что мечтать под воздействием слега можно и о вполне осознанных и даже политических вещах, например о построении социализма во всем мире (Лукьяненко С. «Ласковые мечты полуночи»).
2. Контрдоводы самого Жилина: «Твой идеал – дерьмо, Римайер. Если во имя идеала человеку приходится делать подлости, то цена этому идеалу – дерьмо». Это тоже звучит не вполне убедительно. Да, слегач Римайер послала Жилина к рыбарям, то есть на верную смерть но, может быть, это индивидуальная подлость Римайера. Буба же Жилина туда не послал и, более того, дал ему слег, между прочим, совершенно бесплатно.
3. Доводы, апеллирующие к эмоциям: «Буба лежал в ванне по шею в зеленоватой воде, от воды поднимался пар. Я стоял и глядел на Бубу. На бывшего космонавта-испытателя Пека Зеная… Мне было противно думать, что какой-нибудь час назад я был похож на него… Пьяные гнусно храпели, распространяя запах перегара…» Зрелище, конечно, крайне неприглядное, но ведь все это только эмоции.
Тем не менее, после такого описания картина всего человечества в огромном корыте с горячей водой представляется при всей своей апокалиптичности вполне реальной. Видимо, это в свое время и испугало (просто на уровне подсознания) советскую цензуру. Созданная антиутопия оказалась столь страшной и столь яркой, что описание слега было не столь уже и важным. Слег был нужен авторам для того, чтобы двигать сюжет шпионского романа. И. Ефремов очень верно и очень проницательно заметил, что роман «настолько ярок и страшен, что не оставляет никакой надежды на что-либо хорошее для человечества». Видимо, это и позволяет сохранять ему актуальность в сегодняшнем мире.

Продолжение следует. Когда-нибудь.

@темы: «Волны гасят ветер», «Жук в муравейнике», «Далёкая Радуга», Попытка к бегству, Критика, Парень из преисподней, Комментарии к пройденному, Второе нашествие марсиан, «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Хищные вещи века», Ссылки

---

"Что они хотели этим сказать?" Часть 2.1.

[silent-gluk]

Отсюда: milkyway2.com/works/mamaeva1.html

Наталия Мамаева

Что они этим хотели сказать?

Далекая радуга

Разумеется, это было совершенно, однозначно и, безусловно, исключено – написать роман-катастрофу на сегодняшнем и на нашем материале, а так мучительно и страстно хотелось нам сделать советский вариант «На последнем берегу»: мертвые пустоши, оплавленные руины городов, рябь от ледяного ветра на пустых озерах…
Б. Стругацкий Комментарий к пройденному

Выполним пятилетку за оставшиеся три дня!
Из анекдота.

Первый вопрос, который должен возникнуть у читателя (и у критика) по прочтению произведения – о чем это произведение? Если говорить о сюжете, то «Далекая радуга» - это рассказ о том, как целая планета вместе с населением гибнет в результате техногенной катастрофы, являющейся результатом неудачного эксперимента.
На уровне высшего смысла произведения, его можно прочитать по-разному. Многие критики утверждали, что главная мысль произведения – мысль об ответственности науки перед обществом. Ведь именно в результате смелого научного эксперимента Радуга и гибнет. Но вряд ли все можно трактовать так однозначно. Тема науки, научного познания, смысла этого познания и его возможностей является одной из главных в творчестве Стругацких. Звучит она и в «Далекой Радуге», и к этому мы еще вернемся. Но в данном случае проблема ответственности ученого не является ведущей. На протяжении повести даже в самых драматических моментах никто из жителей планеты не бросает упрека физикам-нулевикам. В конце концов, как справедливо замечает Этьен Ламондуа, «Давайте смотреть на вещи реалистически. Радуга – это планета физиков. Это наша лаборатория».


Если уж говорить об ответственности, то скорее следует говорить об ответственности административной. Радуга – это действительно лаборатория физиков, и возникает вопрос - насколько уместно существование при этой лаборатории детских садов, школ и путешествующих по планете туристов. Трагедия Радуги, если уж искать ее истоки, заключается в том, что во главе планеты стоит не жесткий администратор, а прекраснодушный либерал XXII века. Сцены, которые разворачиваются в кабинете директора во второй главе книги, воспринимаются как увлекательный водевиль. И водевиль этот будет иметь трагические последствия. Матвей Вязаницын воспринимает административно-снабженческие склоки как любопытный элемент прошлого, цитату из Ильфа и Петрова, а воспринимать их надо было совсем не так. Ответ Матвея на вопрос Горбовского, что он никогда не видел Волну, поскольку у него не было свободного времени, звучит откровенно беспомощно. А, может, стоило бы и посмотреть?.. И предвидеть последствия. И во избежание трагедии предпринять определенные действия: допускать на планету только научных сотрудников и вспомогательный персонал, отслеживать ход эксперимента, держать все время наготове резервный звездолет большой вместимости… в общем-то, вполне элементарные меры безопасности. Единственная мера безопасности, которая была реально соблюдена, это строительство Столицы на экваторе.
Но это так, к слову. Разумеется, книга не об этом. В данном случае это не более чем отвлеченное рассуждение о том, что можно при желании извлечь из нее. Речь здесь конечно идет не об ответственности административной или научно-административной, а о проблеме человеческого выбора в критической ситуации. Польский исследователь творчества Стругацких В. Кайтох справедливо пишет о том, что авторы поставили классическую этическую проблему, но «не стали решать ее в энный раз… а показали, кто как склонен ее разрешать». Эта этическая проблема является классической для жанра романа-катастрофы, весьма модного в XX веке. Если это более-менее серьезное произведение (а не блокбастер, где герои восемь раз пробегают по одному и тому же коридору и восемь раз взламывают одну и ту же дверь, которая все время оказывается закрытой; интересно, кто же тот злодей, который все время закрывает эту дверь, когда корабль, самолет, отель гибнет, - наверное, помощник режиссера?), то жанр катастрофы дает богатые возможности для анализа спектра человеческого поведения в критические минуты. Как правило, авторы, работающие в этом жанре, активно пользуются всеми возможностями открывающейся перед ними палитры и представляют самые крайние варианты поведения героев от чудес героизма до подлого спасения собственной шкуры. При этом разумеется, присутствуют все промежуточные варианты – спасение собственной персоны, но без нарушения моральных норм; спасение близкого человека, попытка спасти близких, даже рискуя собственной жизнью, ответственность главного в этой ситуации, который пытается спасти всех; героизм, слезы, мужество, жалобы, истерики… Поскольку Стругацкие представляют читателю мир будущего, где люди умеют справляться со своими чувствами и преодолевать страх смерти («Они там все умеют преодолевать страх смерти…»), то эта палитра существенно обеднена. Практически все население планеты приходит к благородному и правильному решению - спасать детей. В книге имеются всего лишь два исключения.
Во-первых, это Женя Вязаницына, жена директора Радуги, для которой главным является ее ребенок, и она, нарушив все запреты и моральные нормы, пробирается к нему в корабль. Во-вторых, это главный «отрицательный» герой, Роберт Скляров, который любой ценой, в том числе ценой гибели детей, пытается спасти любимую женщину. Самый драматический выбор, конечно, разворачивается именно здесь. Это ни в коем случае не выбор эгоиста, как считает Кайтох. Человек спасает не себя, а другого, при этом Роберт отчетливо понимает, что Татьяна в любом случае его возненавидит. Это не есть классический конфликт между долгом и чувством, поскольку все жители Радуги выбирают чувство – спасают детей, а не достижения научного прогресса. Это выбор между любовью к ближнему и дальнему – Роберт выбирает, кого спасать – любимую женщину или детей, в общем-то, совершенно чужих для него. Разумеется, авторы пожалели героя и облегчили ему выбор. В аэробусе около десятка детей, во флаере в лучшем случае могут улететь трое. Поэтому Роберт просто не имеет возможности совершить правильный выбор. Всех детей все равно спасти невозможно. Другое дело, что он совершил бы свой выбор даже в том случае, если бы детей было трое. Он должен не просто быть уверенным, что флаер с Татьяной спасся от Волны, а должен впихнуть, - если понадобится и силой, - любимую в звездолет. Но, к счастью, для нервной системы читателя последняя сцена не реализуется.
В. Кайтох считает, что Роберт Скляров, герой-мещанин совершает показательно «неправильный» выбор. А почему, собственно, мещанин?.. и почему неправильный? Поступок Роберта можно определить как угодно – трусость, эгоизм, подлость, но при чем тут мещанство? И какой выбор, с точки зрения критика, здесь бы был правильным? Спасти детей, исходя из ситуации, никто их трех взрослых участников трагедии – испытатель Габа, физик-нулевик Скляров и воспитательница Татьяна Турчина - не могут. Выбрать для спасения только трех из десяти им не позволяют этические критерии. По-видимому, с точки зрения Кайтоха, правильный выбор – это остаться всем троим возле мертвого аэробуса и героически погибнуть вместе с детьми, по возможности скрасив им последние минуты жизни. Может, это действительно единственно возможный выход, но вряд ли его можно назвать правильным, впрочем, в такой ситуации правильный выбор вообще не возможен, и это есть вполне реалистическая психологическая картина.
Принципиально, на мой взгляд, то, что именно условно отрицательные герои в этой ситуации ведут себя наиболее человечно и психологически достоверно. Жители Радуги, которые перед лицом смерти активно и дружно строят подземное убежище и конвейерные цеха, переснимают научную документацию, неторопливо беседуют на разнообразные темы, бродят в полях, обсуждают произведения живописи, героически скрывая страх смерти, выглядят не слишком убедительно. И если бы не фраза «и кто-то отвернулся, и кто-то согнулся и торопливо побрел прочь, натыкаясь на встречных, а кто-то просто лег на бетон и стиснул голову руками», - читатель мог бы вообще не поверить авторам. Мир Радуги, мир будущего, мир XXII века, - это мир «рацио», и авторы все время вольно или невольно это подчеркивают. Можно спорить, видели ли авторы в этом достоинство этого мира, или его недостаток, или достоинство, превратившееся в недостаток, или имманентно присущую этому миру черту, которую как не оценивай - все равно не изменишь, но не заметить очевидного невозможно.
Мир XXII века эмоционально беден. Это чувствуется и в «Радуге», и в других произведениях. Герой повести «Трудно быть богом» может любить только на далекой планете, поскольку феминизированные девушки Земли соответствующих чувств не вызывают (Анка – это, прежде всего «свой парень»); любовь Майи Глумовой и Льва Абалкина шокирует окружающих, можно приводить и другие примеры, и об этом уже говорилось в предыдущих главах. Можно предположить, что сами люди XXII века относятся к этой своей эмоциональной скудости отрицательно, хотя и признают ее. Рассуждения физика Альпы в этом смысле вполне показательны. Он понимает, что идея согнать художников и поэтов в лагеря и заставить их работать на науку, по меньшей мере, глупа и более того «мысль эта глубоко мне неприятна, она пугает меня, но она возникла… и не только у меня». Герои без труда совершают правильный выбор – никто не дает взяток, не пытается штурмовать звездолет, не шантажирует начальство, не падает на колени перед Горбовским. Это и вызывает вполне обоснованные подозрения. Да, кидаться в люк звездолета, расталкивая локтями всех, в том числе женщин и детей, разумеется, некрасиво, негуманно и непорядочно, и даже подло, но… человечно. И единственным человеком на этой планете оказывается «отрицательный» герой, которому чужд «весь этот нечувственный мир, где презирают ясное, где радуются только непонятному, где люди забыли, что они мужчины и женщины». И поэтому я категорически не согласна с В. Кайтохом, что выбор Роберта Склярова есть «мудрость мещащина».
Выбор Склярова оправдан потому, что он человечен. Выбор героев Радуги правилен, благороден, добродетелен и удивительно морально бесплоден, вплоть до абсурда.
В самом деле, какие могут быть дела у Матвея Вязаницына в его кабинете за час до гибели планеты? Он говорит замечательную в своей нелепости фразу: «У меня масса дел, а времени мало». Какие у него могут быть дела? Приводить в порядок документы, которые через час обратятся в пепел вместе с ним?
А, может быть, и тут все гораздо глубже и тоньше. Просто не может быть вместе с людьми человек, который не смог спасти от гибели планету, хотя и обязан был это сделать; который не увидел перед вечным прощанием своего ребенка и даже не попытался это сделать; который не употребил свою власть директора, чтобы пропихнуть собственного ребенка и супругу в звездолет первыми, которому даже в голову не пришло, что это можно сделать, наплевав на все правила, просто потому, что он их любит? Может проще в такой ситуации можно укрыться за делами, которые никому не нужны?
Итак, все герои кроме нескольких человек, совершили свой правильный выбор. «Неправильный выбор» оказался бесплодным – Роберту все равно не удалось спасти Таню, большинство детей планеты спасены и даже пачку материалов с наблюдениями о Волне удалось засунуть в звездолет.
Но ведь перед героями помимо выбора - спасаться самим или спасать детей - стоял и еще один выбор – выбор между спасением научной документации и физиков-нулевиков, «носителей нового понимания пространства, единственных на всю Вселенную» и спасением детей. Кайтоху такой выбор представляется надуманным. По его мнению «проблема не могла представиться читателю горячей, аутентичной проблемой современной нам действительности» - поскольку выбор и так был очевиден, и сама постановка проблемы казалась критику надуманной.
Но ведь в мире XXII века эта проблема вовсе не надуманна. Наука является смыслом жизни, фетишем и богом этих людей. Вспомним из «Понедельника» - «И они приняли рабочую гипотезу, счастье в непрерывном познании неизвестного и смысл жизни в том же». Люди выбирают (в данном случае не выбирают) не абстрактную науку, а смысл своего существования. Рассуждения о природе и смысле научного познания, которые ведутся в очереди за ульмотронами, отнюдь не случайны. Для физиков, а большинство планеты составляют именно физики, только наука является тем богом, которому можно служить. «Избавиться от всех этих слабостей, страстей, эмоций – вот идеал, к которому надо стремиться», и судя по поведению большинства героев, они близки к этому идеалу. Выбор между детьми и научным знанием – это отнюдь не случайность и не любопытный парадокс. Наука – это святое, человек должен спасти святое. Открытым остается вопрос можно ли говорить об ограниченности авторов, которые столь откровенно и примитивно утверждали примат науки, а можно восхищаться творческим мастерством, с которым они опровергли этот собственный тезис.
В любом случае тема науки является очень значимой в «Радуге», как ми в других вещах Стругацких. Сейчас, когда наша вера в возможности научного познания и научного преобразования мира в значительной степени утрачена, рассуждения героев о судьбах науки в современном мире и о ее будущем уже не представляются столь актуальными, как это было в 60-е годы. Но тогда, в век советского Просвещения, во времена неопозитивизма эти рассуждения были более чем актуальными. Людям казалось, что наука благополучно решит практические все проблемы, связанные с жизнеобеспечением и рядовой человек реально будет озабочен проблемой – что делать в свободное время и как заниматься нелюбимой, но нужной обществу работой?

(Нам электричество глухую тьму разбудит!
Нам электричество пахать и сеять будет!
Нам электричество заменит всякий труд!
Нажал на кнопку…...Чик-чирик! Все с зависти помрут!)

В нашем обществе на современном этапе его развития эти рассуждения кажутся достаточно наивными, хотя совершенно не исключено, что лет через 30 они вновь станут актуальными.
Например, мысль, высказанная вскользь одним из героев о том, что наука будет разбиваться на все более число узких направлений, которые никак не будут связаны друг с другом, полностью подтвердилась. Сейчас иногда даже специалисты смежных областей с трудом понимают, чем занимаются коллеги. Впрочем, имеет место и прямо противоположная тенденция, когда возникает синтез самых неожиданных наук.
В этом плане интереснее, конечно, не рассуждения авторов о судьбах конкретной науки, а те мысли, которые мы бы могли обозначить, как гносеологические проблемы в творчестве братьев Стругацких. Может ли наука создать нового человека? Будет ли он еще человеком или нет (казус Чертовой Дюжины)? Должен ли кто-то заниматься интересным научным трудом, а кто-то неинтересной работой, обеспечивающей науку необходимыми приборами и материалами? Возможен ли искусственный интеллект (Массачусетская машина)? Все эти проблемы поднимаются в беседе физиков, сидящих в очереди за ульмотронами. Это глава книги, действие которой происходит, когда катастрофа еще не надвинулась, на первый взгляд кажется проходной, но дискуссия, которая разворачивается в ней – это очень грамотный философский диспут о судьбах науки в мире, о судьбах мира науки и судьбах мира. При этом диспут, который ведется на нормальном понятном читателю языке, и который интересен даже тому читателю, которого никогда не интересовали философские проблемы.
Заключая этот краткий и фрагментарный обзор философского наследия братьев Стругацких следует сделать вывод, что начиная с «Попытки к бегству» и «Далекой Радуги» Стругацкие все увереннее определяют свой творческий путь как путь писателей-философов.

Трудно быть богом

Люблю Отчизну я, но странною любовью…
М.Лермонтов

Россия, нищая Россия…
А.Блок

В этой книге у писателей Стругацких впервые появляется тема прогрессорства, которая пройдет красной нитью (во всяком случае, сюжетно), через целый ряд их произведений. Прогрессорство как явление в жизни коммунистической Земли и в творчестве братьев Стругацких сразу же вызывает массу вопросов.
Герои-прогрессоры в книге «Трудно быть богом» стремятся изменить к лучшему жизнь неизвестной планеты, большинство государств которой находятся на уровне феодализма. При этом они опираются на базисную теорию, в которой читатель без труда узнает марксизм-ленинизм с его классической «пятеркой» общественно-экономических формаций: первобытнообщинный строй, рабовладение, феодализм, капитализм, социализм.
И здесь сразу возникает ряд вопросов. Во-первых, трудно поверить, что авторы, будучи людьми интеллигентными и начитанными всерьез верили в стопроцентную правильность марксистско-ленинских построений. Во-вторых, сама практика жизни, в том числе и жизни Советского Союза, убедительно доказывала, что любая попытка резко изменить жизнь определенного социума с помощью вмешательства извне, ни к чему кроме социальных потрясений и деструкции не приводила. Наконец, даже на уровне элементарной житейской логики трудно предположить, что можно заставить историю убыстрить свой ход на несколько порядков и подменить естественную историю народа какой-то другой, пусть даже более правильной. Сам герой это прекрасно понимает и более того в разговоре Антона-Руматы с высокоученым доктором Будахом все это ещё раз доказывается с абсолютной очевидностью. После этого разговора сомнений в бессмысленности деятельности прогрессоров вообще не остается.
Сами АБС, по-видимому, очень быстро охладели к идее прогрессорства и убедились в полной её бесперспективности. Проследим эволюцию отношения авторов к прогрессорству. Следующей книгой, в которой поднимается эта тема, является «Обитаемый остров». Но Максим Каммерер находился в принципе в другой ситуации. Он не пытался улучшить судьбу того мира, в который его забросила судьба, опираясь на какие-то правильные или неправильные теоретические представления. Он просто жил в этом мире и после мучительных раздумий выбрал ту сторону, на которую он встанет и тех людей, с которыми будет бороться. Это был не выбор ученого-теоретика или профессионала, а выбор человека, и уже поэтому он был оправдан. В «Жуке в муравейнике» отношение к прогрессорству у того же Камерера уже значительно хуже. Фигуры прогрессоров в «Парне из преисподней» выглядят откровенно ходульно и нежизненно, особенно на фоне вполне реального и психологически достоверного Гага. Наконец, в повести, завершающей прогрессорский цикл, «Волны гасят ветер», историк науки Айзек Бромберг просто откровенно издевается над идеей прогрессорства.
Но ведь полная бессмысленность и бесперспективность этой идеи очевидна уже в первых строках «Трудно быть богом». Герой работает на идею, которая порочна изначально и эта порочность очевидна и герою, и авторам, и читателю. Следовательно, суть проблемы заключается не в этой идее, а совсем в другой. И, действительно, зашифрованный во втором слове смысл произведения обнаруживается без особого труда. Арканар – это конечно Россия с её бескрайними болотами, одеялом комариных туч, оврагами, лихорадками и мором. Как тут не вспомнить хрестоматийное: «Заплатова, Дыряева, Разутова, Знобишина, Горелова, Неелова - Неурожайка тож». Авторы прямо цитируют соответствующие строки Некрасова. Соответственно, в судьбах Гура Сочинителя, Киуна, алхимика Синды, доктора Будаха прослеживается печальная судьба русской интеллигенции. (В скобках следует заметить, что судьба интеллигенции в России никогда не была особенно печальной. Власть, как правило, ценила интеллигенцию, а уж как ценила и любила интеллигенция сама себя, и как она любила сокрушаться о своей печальной доле!..) Итак, повесть «Трудно быть богом» это повесть о судьбах русской интеллигенции. Для того чтобы понять это, не надо даже заглядывать в «Комментарий к пройденному» БНС. Это достаточно очевидно. Чего стоит только дело лейб-медиков-отравителей.
Господа авторы, но нельзя же так прямо, в лоб?! А как же цензура!? Да мы и так все поняли, когда речь зашла о медике, якобы злоумышлявшем против короля.
Итак, идея проста и очевидна. Имеет место власть, ставящая своей целью истребить науку и культуру, что конечно плохо. Имеет место воинствующее мещанство, с охотой обрушившееся на этих же представителей науки и культуры, поскольку в них мещанин всегда подозревает что-то непонятное, а, следовательно, опасное. Тема борьбы с мещанством является сквозной для творчества Стругацких, и об этом мы уже говорили и ещё будем говорить. Другое дело, что материал для рассмотрения данной темы выбран крайне неудачно, и этот материал сопротивляется авторам изо всех сил.
Действие повести разворачивается на фоне более чем классического средневековья. Причем средневековье, представленное на страницах произведения, является типичным в представлениях среднестатистического советского школьника, который почерпнул свои знания об этом периоде истории частично из учебника для пятого класса, частично – из романов Дюма. Единственным исключением является активно педалируемая авторами идея о грязи средневековья, о чем будет сказано чуть ниже. Это хрестоматийное средневековье никак не подходит для воплощения темы рассказа о печальных судьбах интеллигенции. Во-первых, третье сословие, то бишь проклинаемое героем мещанство, в эту эпоху в принципе не могло быть силой. Во-вторых, что бы ни говорили учебники для пятого класса, но монашество (наверное, и Святой Орден тоже) не было рассадником мракобесия и невежества, а наоборот было опорой грамотности и книжности. В-третьих, именно в силу того, что население в эту эпоху было поголовно неграмотным, к грамотеям и книжникам относились с большим пиететом и уважением. Дон Кондор совершенно прав, упрекая Румату в том, что не следует небрежно обращаться с терминологией. На самом деле это самоупрек авторов самим себе. Как это у Стругацких получается, когда они одновременно пропагандируют какую-то идею и одновременно дискредитируют ее, совершенно непостижимо, но, тем не менее, получается. Если в повести есть слабые места, то авторы сами подчеркивают их наличие устами кого-нибудь из героев. Неважно, делается это сознательно или неосознанно, но в любом случае это гениально. Сила гения проявляется в его слабостях – мысль не новая, но верная.
Итак, описанное в книге средневековье никак не подходит для выбранной авторами базовой идеи. Смесь зрелого феодализма и зарождающегося фашизма – это слишком фантастическое сочетание даже для фантастики. Авторы фактически адресуют свой упрек тупой силе мещанства. Но сюжетно этот упрек оказывается обращенным к обычному населению средневекового города, что выглядит достаточно нелепо. Смешно упрекать феодального барона в отсутствии современной гигиены, мелкого лавочника - в отсутствии интереса к высокой поэзии, а профессионального вояку – в неграмотности. Упреки Руматы выглядят откровенно надуманными, а поэтому и сам персонаж постепенно перестает вызывать симпатию. Ну чем ему так не понравились разговоры придворных во время церемонии утреннего одевания короля? Абсолютно естественная придворная беседа – обсуждают дуэли, стати лошадей, любовные похождения. Вояки даже пытаются цитировать знаменитого поэта. Грамотные люди, молодцы!
Упреки Руматы средневековью в том, что оно грязное, выглядят ещё более нелепыми. Да, в свое время для людей ХХ века явилось своеобразным откровением то, что европейское средневековье с его высокой поэзией, духовностью, религиозностью, культом Прекрасной Дамы было грязным на бытовом и физиологическом уровне. Первое время эта мысль, конечно, потрясала воображение. Хотя сейчас она является далеко не новой и совершенно очевидно, что условия жизни IX-XIV веков просто не позволяли регулярно совершать омовения. Понятно, что грязь физическая в повести ассоциируется с нечистоплотностью нравственной. Но такая метафора естественна для Гомера или Вергилия, но никак для литературы ХХ века. Все отрицательные герои грязны, вонючи, больны геморроем и уже тем самым вызывают у читателя отвращение. Но, следуя логике повествования, следует предположить, что и герои положительные – барон Пампа, доктор Будах, Гур Сочинитель живут в тех же условиях и вряд ли имеют дома душ, что совершенно справедливо и по отношению к мещаночке Кире. Если уж водопровод не провели во дворец, то вряд ли его установили в мещанских кварталах Арканара? Это претензии сугубо сюжетного ряда, но они неизбежно возникают. В средневековье грязь физиологическая совершенно не синонимична грязи нравственной. Человек может мыться раз в три года и быть великим поэтом, не в этом суть. Беда повести в том, что главным образным решением стало именно неприятие героем грязи физиологической и грязи нравственной, но тут первый и второй слои произведения пришли в явное противоречие.
Выхода из этого противоречия в рамках заданной темы и рамках заданного сюжета нет, поэтому финал повести может быть только трагическим. Если бы не эта трагедия, бессмысленность действий героев стала бы совершенно очевидной, что обесценило все повествование. Поэтому нет смысла спорить, оправдан или неоправдан морально последний кровавый путь Руматы. Он оправдан сюжетно, поскольку ещё немного и непрофессионализм и очевидная бесперспективность действий героя станет ясна даже читателю, которого интересовал только сюжет.
Герои-прогрессоры опираются на изначально неверную установку. Герои-прогрессоры явно не профессиональны. Практически все критики, последователи и подражатели Стругацких легко замечают, что Дон Рэба легко переигрывает дона Румату, а вместе с ним и всех прогрессоров. Профессионал высокой категории Дон Румата даже не замечает, что за ним следует шпион, а вот шпион очень профессионально не теряет его в лабиринте закоулков, переулков и пустырей. Такое поведение земного разведчика может быть оправдано только страшной личной трагедией героя, перед лицом которой мы забудем о его промахах. Поэтому трагический финал – это единственное, что остается и автору, и героям.
На уровне сюжета проблема была решена трагическим финалом. Спор критиков о том, является ли поступок Антона-Руматы этически оправданным или неоправданным в какой-то степени является бессмысленным, поскольку он, прежде всего, сюжетно оправдан и, более того, сюжетно единственно возможен. Когда авторы запутываются в отношениях со своим героем, его убийство или его резкий вывод из игры часто является самым лучим и единственным выигрышным ходом. Вспомним знаменитое высказывание В.Г. Белинского о хрестоматийной повести «Отцы и дети»: «Умереть, как Базаров, - все равно, что совершить великий подвиг». На самом деле, конечно, никакого подвига Базаров не совершает. Напротив, профессиональный врач, не знающий элементарных правил безопасности при вскрытии больного, умершего от холеры, не может вызвать уважение. Ни Базаров, ни Румата в действительности профессионалами не являются, чтобы там ни говорили авторы, поэтому и приходится выводить их из игры.
А вот кем они являются - так это выразителями определенной авторской идеологии, что в обоих случаях представляется более важным. Антон-Румата призван декларировать авторское осуждение мещанства и пропеть гимн интеллигенции, что он и делает в шестой главе повести. Румата искренне восхищается огоньками разума в этом царстве тьмы, предсказывая, что именно им принадлежит будущее. В этих своих рассуждениях, глядя на ночной спящий средневековый город, земной шпион и ируканский дворянин необычайно патетичен: «Но все-таки они были людьми, носителями искры разума. И постоянно то тут, то там вспыхивали и разгорались в их толще огоньки неимоверно далекого и неизбежного будущего… Они не знали, что будущее за них, что будущее без них невозможно. Они не знали, что в этом мире страшных призраков прошлого они являются единственной реальностью будущего». При этом благородный дон не задумывается, что в прекрасном мире будущего, состоящего только из светочей мудрости и знания, огонь этих светочей погаснет, ибо светильник, может светить только во тьме. Гений может быть гением только на фоне талантов, талант может быть талантом на фоне обычных людей, а обычный человек будет не глуп в сравнении с посредственностью. Общество, состоящее только из выдающихся личностей, невозможно по определению. Хотя Румата и моделирует будущую истории Арканара, но ведь даже в этой истории творческая интеллигенция является лишь «ферментом, витамином» в организме общества. Общество-то, похоже, в любом случае остается серым и косным.
Вернемся еще раз к доктрине доктора Будаха. Позволим себе достаточно большую цитату: «Мы не знаем законов совершенства, но совершенство рано или поздно достигается. Взгляните, например, как устроено наше общество. Как радует глаз эта четкая, геометрически правильная система. Внизу эти крестьяне и ремесленники, над ними дворянство, затем духовенство и, наконец, король. Как все продумано, какая устойчивость, какой гармонический порядок!» Будах излагает здесь основы системного подхода, который в нашей стране возник именно в 60-е годы прошлого века в связи с развитием кибернетики. Помнится, меня, читавшую эту книгу в начале 80-х, эта мысль весьма поразила. Разумеется, нас тогда воспитывали на идеях совершенно другого идеального общества, но ведь Будаху было возразить совершенно нечего. Румата ничего и не смог ему возразить, несмотря на всю свою эрудированность и знание теории исторических последовательностей.
В книге читателю предложены две концепции общественного устройства и две идеи исторического прогресса. Читатель сам волен выбирать, какую из них он считает более правильной.
В связи с идеей системного подхода, который авторы явно знают и который они прекрасно изложили, кажутся достаточно утопическими их идеи осуждения мещанства. Согласно идеологии коммунистического будущего мещанство - это пережиток, который должен исчезнуть и который исчезнет.
В интерпретации авторов и Антона мещанство – это, прежде всего, народ. Есть народ – тупой, серый и грязный, есть интеллигенция – высоколобая, образованная и смотрящая в будущее. Как бы нам было неприятно так формулировать проблему, но эта дихотомия выглядит в повести именно так. Интеллигент искренне ненавидит быдло: «Ведь я же их по-настоящему ненавижу и презираю… Не жалею, нет, – ненавижу и презираю… Я… Отчетливо вижу, что это мой враг… И ненавижу его не теоретически… А его самого, его личность». Народ платит интеллигенции тем же самым. «Я бы делал что? Я бы прямо спрашивал: грамотный? На кол тебя! Стишки пишешь? На кол! Таблицы знаешь? На кол, слишком много знаешь!» Во всяком случае, в России (а что такое Арканар, как не Россия), взаимоотношения интеллигенции и народа всегда выглядели именно таким образом, и это еще раз будет доказано во «Втором нашествии марсиан».

Продолжение следует.

@темы: «Волны гасят ветер», «Жук в муравейнике», «Далёкая Радуга», Попытка к бегству, Критика, Парень из преисподней, Комментарии к пройденному, Второе нашествие марсиан, «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Хищные вещи века», Ссылки

---

"Что они хотели этим сказать?" Часть 1.3.

[silent-gluk]

Отсюда: milkyway2.com/works/mamaeva0.html

Наталия Мамаева

Что они этим хотели сказать?
Вернемся к тем вставкам, которые присутствовали в «Стажерах». Это сказочка о гигантской флуктуации, рассказанная Жилиным в утешение Юрковскому, и новелла «На острове Хонсю…». Конечно, эти рассказы можно рассматривать как забавный научный анекдот, вставленный в ткань рассказа «для оживляжу». Но функции этих новелл значительно глубже. На самом деле здесь речь идет о методологии научного познания. В обоих случаях Жилин рассказывает совершенно фантастические вещи, которые легче всего объявить газетной уткой: «массовый отлов русалок на острове Мэн, солнечные пятна, расположенные в виде чертежа Пифагоровой теоремы…» Но Жилин предлагает своим слушателям взглянуть на байку как на полноценную научную проблему и предложить логически непротиворечивое методологически грамотное ее решение. Кстати, у самого Жилина это получается очень изящно и просто, а компания планетологов втягивается в интеллектуальную игру с некоторым напряжением. На самом деле предложенная игра – это прекрасное упражнение на развитие логического мышления и творческой интуиции ученого. И научные открытия, как мы знаем из истории науки, не раз совершались по принципу «А давайте представим, что…». Стругацкие с одной стороны воспевают дерзость научного поиска, с другой стороны – предостерегают от его опасностей. А что если это не новый закон, а просто гигантская флюктация? И что с этой флюктацией делать, если она не подчиняется никаким законам, но, тем не менее, существует? «Как быть, если на винт твоей моторки намотало бороду водяного? Распутывать? Беспощадно резать? Хватать водяного за бока?» Проблема эта, несмотря на юмористический характер ее постановки, вполне серьезная. Что надлежит делать ученому, если он столкнулся с принципиально новым явлением, природы которого он не понимает. Например, вполне порядочная электронная частица взяла и стала вести себя как волна, поставив тем самым под сомнение все его материалистические взгляды. А ведь эта проблема когда-то реально встала перед Бором, Гейдельбергом и иже с ними.


Писатели уже в ранних произведениях отказываются от типичных для классической русской литературы описаний природы, интерьеров и облика героя. Если в «Стране Багровых Туч» им еще отдано достаточно много места, то в дальнейшем эти описания сокращаются, а затем и вовсе исчезают, как, впрочем, и описания людей. Мы понятия не имеем, о том как выглядело учреждение КОМКОН, какие там были полы, стены, ковры, портреты на стенах. Мы не знаем был ли Максим Камеррер тощим или толстым, высоким или низким, блондином или брюнетом. В юности он, конечно, был весьма спортивным молодым человеком, что следует из описаний в «Обитаемом острове», но описаний зрелого Каммерера и, тем более, его костюма, кабинета, жилища у нас нет. Людей, «в зеленой шляпе и красном пиджаке на голое тело», в романах Стругацких в принципе не встречается.
Можно, конечно, отметить некоторый схематизм в описании характеров. Внутренняя жизнь героев нам, как правило, недоступна. Речь чаще всего идет от третьего лица и даже в редких исключениях, когда повествование ведется от первого лица, внутренний монолог героев сведен к минимуму. Герои не свободны от рефлексии, но рефлексию эту предпочитают не озвучивать. При этом утверждать, что характеры одномерны, что Горбовский добр, Бадер занудлив, Экселенц прозорлив, было бы несправедливо. Герои раскрываются не через внутреннюю саморефлексию, а через свои действия (не на уровне «а он ему как даст»), рассказы других, ситуации, в связи с которыми они упоминаются. Героя раскрывает сюжет, но это происходит не на манер боевика.
Я не буду здесь останавливаться ещё на одной особенности стиля Стругацких, которая определяется ещё в ранних произведениях. Имеется в виду язык авторов, их словотворчество, используемые ими имена, топонимы и фрагменты выдуманных языков. Существуют специальные исследования, посвященные данной тематике, в частности, работы И. Каспэ. Стругацкие как лингвисты великолепны, и этот комплимент необходимо сделать, но данная книга посвящена анализу других проблем.
Таким образом, уже в самых ранних «социалистических» произведения Стругацких определяются герои, основные литературные приемы и начинается подход к тем темам, которые впоследствии позволят определить жанр, в котором работали эти авторы уже не как фантастику, а философскую прозу.

Попытка к бегству
Возлюби дальнего своего
Первоначальное название повести.

Сами авторы считали, что «настоящие Стругацкие» начинаются именно с этой повести» («Комментарий к пройденному»). С этим можно поспорить, поскольку на мой взгляд «настоящие Стругацкие» начинаются со следующей повести «Далекая радуга», а «Попытку к бегству» все-таки следует отнести к ранним произведениям. А вот переломной она, несомненно, является, поскольку в ней содержится ряд идей, которые впоследствии АБС будут развивать в своем творчестве, а во-вторых, определяется очень важный литературный прием, который затем станет фирменным приемом АБС. С точки зрения сюжета, идей, философии повесть все-таки является проходной, поскольку она, конечно, не предлагает читателю поразмышлять над такими глобальными проблемами, как это будет в «Жуке», «Пикнике», «Далекой радуге». Но в смысле работы на будущее повесть является очень важной. Хотя ценность литературного произведения следует определять исходя из него самого, а не из того, насколько оно повлияло на дальнейший творческий процесс.
Поэтому вначале ответим на вопрос, о чем это произведение. «Попытка к бегству» – это повесть о том, возможен ли прогресс, привнесенный извне и возможны ли попытки вмешательства в историю. Если смотреть на проблему шире, эта повесть о том, возможно ли помочь человеку помимо его воли. Ответ, конечно, нет – и в первом, и во втором случае. И вся логика повести убедительно доказывает это героям. Другое дело, что герои не соглашаются с этой логикой, как не будет соглашаться с нею Максим Каммерер. И они в своем праве. Есть логика истории, а есть логика человеческого поведения в историческом процессе. И вопрос выбора здесь зависит только от человека.
Молодые герои повести Антон и Вадим в силу присущего им – как жителям коммунистической Земли и как очень молодым людям - оптимизма считают, что вмешиваться надо, и вмешательство будет гуманным, полезным и очень быстро приведем к желаемым результатам. Савел Репнин с его пессимистическим – вызванным жизнью в ХХ веке и собственной зрелостью – мировоззрением считает, что вмешательство будет бесполезным, а если и осуществится, то его результаты будут весьма проблематичными, а процесс – длительным и кровавым. Но и он не может не вмешиваться, поскольку человеку свойственно помогать ближнему (и дальнему). Первое название повести, конечно, было более удачным, и в данном случае мы имеем ту ситуацию, когда цензура не помогла отшлифовывать стиль произведения, а лишь повредила ему. Но и авторам можно адресовать упрек. Зачем же они так легко пошли на поводу у цензуры? Придумали бы что-нибудь четвертое (название повести последовательно изменялось следующим образом: «Возлюби ближнего», «Возлюби дальнего», «Попытка к бегству»).
Все критики и сами АБС отмечают, что принципиальным в повести является то, что в ней сталкиваются прошлое, настоящее и будущее. В повести сталкиваются три цивилизации – азиатская доиндустриальная, благополучная земная XXII века и цивилизация Странников, возможно давно уже мертвая, но достигшая немыслимых технологических высот, которых Земля достигнет ещё не скоро (в XXV, в XXX веке?). На самом деле, учитывая наличие Саула, в повести сталкиваются четыре цивилизации. Здесь присутствует два настоящих – настоящее, в котором происходит действие повести и настоящее, в котором живет читатель повести (1960-е годы). Любопытно, что сейчас современный читатель имеет дело уже с куда большим количеством временных срезов:
Четыре среза времени, в которых живут герои:
1. Доиндустриальная Саула – азиатская цивилизация с деспотическим типом правления.
2. Мир 1940-х годов, мир Саула.
3. Мир 1960-х годов, время написания повести.
4. Коммунистическая Земля XXII века.
Пять срезов восприятия:
1. Взгляд жителей Саулы на самих себя. Все естественно и нормально. Все путем. Живем, как живем.
2. Взгляд обитателя концентрационного лагеря: перед нами огромный концентрационный лагерь, который усугубляет мерзость феодализма, который «и без того достаточно грязен» (а собственно говоря, почему?).
3. Взгляд жителей XXII века: имеет место локальная катастрофа, надо быстро помочь – обуть, одеть, накормить. Ах, нет, не локальная. Всеобщая. Имя катастрофы – другая общественно-экономическая формация. Все равно надо обуть, одеть, накормить, научить, а неправильную формацию уничтожить.
4. Взгляд человека 1960-х годов, то есть авторов. А вот это уже интереснее. А что, собственно говоря, хотели сказать нам авторы, предлагая подобные сюжеты? Понятно, что герои с их первобытным оптимизмом заблуждаются. Понятно, что Саул смотрит на ситуацию значительно трезвее и как подлинный реалист изучает автомат Калашникова (то бишь скорчер). Но ведь герои все равно будут вмешиваться на протяжении всего дальнейшего XXII века («Трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Жук в муравейнике»). И только в ВгВ Бромберг решительно осудит «подмикитчиков», которые пытаются двигать вперед отсталые цивилизации, подталкивая их под это самое место.
5. Но ведь существует ещё и временной срез, в котором живет читатель. Читатель 1960-х жил соответственно в 1960-х. Читатель 2010-х живет в 2010-х. От Саула с его концентрационным лагерем нас отделяет 70 лет. От Антона и Вадима с их оптимизмом нас отделяет 100 лет. Дистанция почти равная. Чья точка зрения нам ближе? Когда автор читала эту повесть в 1980-х, она испытывала определенное умиление (как и Саул) от наивности героев. Точка зрения Саула представлялась самой разумной. Вадим с его рассуждениями о том, что надсмотрщик Хайра «почти такой же», как он, представлялись явно утопическими. С тех пор прошло 30 лет. От Саула меня отделяет уже 70 лет, от меня тогдашней – 30, от Стругацких – создателей повести – 50. Появляется любопытная возможность посмотреть, как меняется точки зрения и точка зрения на точку зрения. Герои не понимают специфики азиатской деспотии. Она им кажется дикой. Но в силу глобальности своего гуманизма они способны воспринимать её универсально. Все люди есть люди, все люди равны, «каждый носитель разума априорно воспринимается как существо этически равное тебе». Возможно, они более правы, чем Саул, который сразу жестко делит всех на своих и чужих. Охрана поселка, где идет смелый эксперимент по овладению техникой будущего, - это ведь вовсе не профессиональные садисты и их жертвы, как это мерещится Саулу. Люди выполняют свою работу, достаточно скучную кстати. С тем же успехом мы можем объявить, что вся армия Чингисхана состояла из профессиональных эсесовцев. Саул мыслит в рамках своего времени. Разумеется, человек, сбежавший из концлагеря, склонен всюду видеть концлагерь. А не отправился ли Саул обратно в свое прошлое умирать, потому что пришел к этой простенькой и страшной мысли, а вовсе не потому, что ему стало стыдно? Каждый из героев стоит на позициях своего времени (Саул, Антон, АБС, Н. Мамаева), и каждый предлагает свою интерпретацию (разумеется, ошибочную).
6. Если же говорить о той роли, которую сыграла повесть «Попытка к бегству» в дальнейшем творчестве Стругацких, то, разумеется, она была очень значительной. Это было первое произведение, в котором была заявлена тема прогрессорства, прошедшая сквозной нитью через все творчество Стругацких. Здесь же была впервые поднята тема трагического конфликта, которая возникает всегда (!), когда сталкиваются две цивилизации, находящиеся на разных витках развития. Трагедию переживает Земля, сталкиваясь с цивилизациями более развитыми – цивилизация мира «Малыша», цивилизация Странников; или менее развитыми – «Трудно быть богом», «Обитаемый остров». Ту же трагедию переживает и Саула при соприкосновении с цивилизацией Странников. Симптоматично, что концентрационный лагерь возникает из более чем благой идеи - овладеть новой технологией. К чему приведет это желание у героев «Далекой Радуги» - мы знаем. Овладение новым знанием всегда драматично, это ведущая мысль творчества АБС. А овладение новым знанием через ступеньку, по-видимому, не просто драматично, а трагично. Ну да, Саула можно понять. Осознав такую истину, куда угодно сбежишь. Тем более, что другого шарика не дадут.
Далее это произведение, в котором впервые был заявлен принципиальный прием необъяснения. Сами АБС пишут об этом следующим образом: «Это первое наше произведение, в котором мы ощутили всю сладость и волшебную силу ОТКАЗА ОТ ОБЪЯСНЕНИЙ» («Комментарий к пройденному»). Прием этот следует признать очень удачным. Действительно, какая разница, что именно имели в виду Странники, закладывая свой инкубатор в системе ЕН 9173? Даже если бы авторы это знали абсолютно точно (ну сообщили им об этом Странники по блату), не факт, что мы бы сумели понять идею Странников. Важна же реакция человека на непонятное, а не природа этого непонятного. Поэтому столь наивными выглядят все попытки «учеников» Стругацких объяснить, в чем именно заключалась та или иная тайна. Хотя именно в «Попытке к бегству» этот прием работает не слишком эффектно. Конечно, не так уж важно, как Саул Репнин сумел попасть в XXII век – ну попалась ему в руки машина времени, забытая Странниками в концентрационном лагере. Хочется не объяснения, но более глубокой смысловой связки – почему Саул решил улететь с Земли на любую другую планету, как он воспринял Землю (что-то же подтолкнуло его к этому решению). Разумеется, напрашиваются более глубокие параллели между Землей и Саулой. Понятно, что цензура мешала, но, в конце концов, можно было разворачивать все действие на примере Освенцима, а не на примере Беломорканала.

Продолжение следует

@темы: «Волны гасят ветер», Возвращение, «Жук в муравейнике», «Далёкая Радуга», Скатерть-самобранка, Попытка к бегству, Улитка на склоне, Критика, Извне, Понедельник начинается в субботу, «Малыш», «Пикник на обочине», «Страна багровых туч», Комментарии к пройденному, Второе нашествие марсиан, Благоустроенная планета, Злоумышленники, Самодвижущиеся дороги, «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», Полдень, XXII век, «Полдень, XXII век», «П

---

"Что они хотели этим сказать?" Часть 1.2.

[silent-gluk]

Отсюда: milkyway2.com/works/mamaeva0.html

Наталия Мамаева

Что они этим хотели сказать?

Этап первый («Путь на Амальтею», «Возвращение» Полдень XXII век», «Стажеры»)

- Вот как ты представляешь себе человечество через сто лет?
- Да так же, как и ты… Конец биологической революции,
преодоление галактического барьера, выход в нуль-мир…
- Я тебя спрашиваю, не как ты представляешь
достижения человечества срез сто лет.
Я тебя спрашиваю, как ты представляешь
само человечество через сто лет?

Вернемся снова к проблеме точки отсчета. Считается, что творчество зрелых Стругацких, Стругацких-философов начинается с таких произведений, как «Далекая радуга», «Трудно быть Богом», «Улитка на склоне». Ранние вещи периода «социалистического романтизма» вызывают меньший интерес у читателя, особенно у читателя современного. Критика склонна относить эти произведения к ранним, не слишком удачным опытам, когда авторы находились, с одной стороны, под воздействием «розовой мечты», а, с другой стороны, цензуры, которую еще не умели обходить.

Однако, эта точка зрения не вполне справедлива. Разумеется, «Страна Багровых Туч» - весьма слабое произведение, изобилующее всеми родимыми пятнами отечественной фантастики 50-60-х годов. Гораздо интереснее то, что уже в 1962 году сами авторы с большой иронией оценили этот свой ранний опыт: «Эти подвиги, похожие на упоенное самоистязание, нелепое с начала и до конца, и этот командир Сандерс, которого бы немедленно сместить… И в первую очередь прикончить бы эту истеричку – Прасковину, кажется… Ну и экипаж подобрался… Сплошные самоубийцы с инфантильным интеллектом» («Стажеры»). Именно эти книги, в которых описывается «светлое будущее Земли», пока еще без всяких «но» («Путь на Амальтею», «Стажеры», «Возвращение. Полдень, XXII век») и будут рассмотрены в данной главе. И они далеко не так просты, как это кажется вначале.
Надо сказать, что свою прогностическую функцию эти произведения явно не выполнили, впрочем, сейчас мысль о том, что фантастическая литература вообще способна выполнять прогностическую функцию вызывает серьезные сомнения. Фантастика скорее дает возможность взглянуть на проблемы нашей сегодняшней жизни под другим, иногда весьма нетрадиционным углом зрения.
В последнее время стало модно исследовать, чего не могли предвидеть писатели-фантасты и что они предсказали не так. Похоже, что фантастика скорее выполняет антипрогнозную функцию. То есть, если хочешь узнать, что будет через сто лет, почитай фантастические произведения и думай «от противного». Впрочем, справедливости ради следует сказать, что АБС и не пытались сконструировать техническую картину мира будущего. Они писали о человеческих отношениях в этом мире.
Мир безоблачного техногенного и одновременно пасторального будущего Полдня теперь представляется явной утопией (справедливости ради следует сказать, что мы еще не дожили до XXII века). Тем не менее, очевидно, что в 2017 году экспедицию «Таймыр-Ермак» в глубокое пространство в направления созвездия Лиры мы не запустим, и что чудесная картина городов, тонущих в зелени, с птерокарами на крышах небоскребов, самодвижущими дорогами, роботами, уничтожающими техногенный мусор и превращающими его в озон, витамины, ионы и солнечный свет, - кажется современному жителю мегаполиса, озверевшему от многочасовых пробок, стоянок во дворах и воздуха, в котором нет не то что кислорода, а даже, похоже, азота, является явной антинаучной фантастикой. Кто-нибудь из любителей Стругацких пытался подсчитать, сколько птерокаров войдет на крышу стандартной многоэтажки, и сколько жильцов в ней живет, учитывая, что с крыши виден город, расположенный на расстоянии нескольких километров. Несчастные птерокары должны стоять в 30 рядов (по вертикали), а уж когда они все взлетят…
Если мы будем оценивать эти произведения как способ моделирования будущего, мы сразу должны будем отказать им в какой-либо значимости, поскольку такое моделирование не выдерживает никакой критики. И ценность их, конечно, не в этом, равно как и не в технических описаниях. Впрочем, в последнем грехе авторы повинны, только если говорить о самом раннем их произведении. Впоследствии устами Александра Привалова они скажут все, то думают о такого рода фантастике: «Я нашел, как применить здесь нестирающиеся шины из полиструктурного волокна с вырожденными аминными связями и неполными кислородными группами. Но я не знаю пока, как использовать регенерирующий реактор на субтепловых нейтронах. Миша, Мишок! Как быть с реактором?» Присмотревшись к устройству, я без труда узнал велосипед». Так что, учитывая авторскую самоиронию, С. Лукьяненко мог бы и не иронизировать по поводу «осциллографов, успешного строительства коммунизма и фотонных звездолетов на маршруте Земля-Венера» («Спектр»).
Экологические проблемы в ранних произведениях Стругацких лишь слабо попискивают. Земля преображается совершенно в мичуринском духе. Коллекционный материал на новых планетах собирают безжалостно, летучие пиявки уничтожаются как тип (в смысле, тип полихордовые). Робкий голос героя, поднявшего свой голос в защиту пиявок, тонет в хоре противников.
« - А я этой облаве вот ни столечко не радуюсь, - сказал Матти. – Спокон веков у нас так: бах-трах-тарарах, перебьют всю живность, а потом начинают устраивать заповедники.
- Что это ты? – сказал Сергей. – Ведь они же мешают.
- Вот нам все мешает, - сказал Матти. – Кислорода мало – мешает, кислорода много – мешает, лесу много – мешает, руби лес… Кто мы такие, в конце концов, что нам все мешает?» («Стажеры»).
В итоге несчастных пиявок все-таки истребляют, и даже Юрковский не поднимает голоса в их защиту. Восприятие всего живого на новых планетах, как потенциальных экспонатов, здесь явно доминирует. Охотники перестают стрелять, только по нечаянности убив брата по разуму (кстати, хлороформ и сети, на которые переходит терзаемый раскаянием Поль Гнедых, убивают добычу ничуть не хуже, чем пули).
Экологическая проблематика всерьез ставится только при описании Леониды (глава «Благоустроенная планета»). Да и то, экологическое благополучие здесь понимается достаточно примитивно: на птицах летают, с живых сельскохозяйственных животных можно без ущерба для них срезать мясо, уничтожены комары. В «Меморандуме Бромберга» («Волны гасят ветер») проблемы экологии Леониды, конечно, осмыслены более серьезно. Впрочем, экологическое сознание утвердилось в нашем обществе только в 80-е годы прошлого века, а в фантастическую литературу до сих пор не проникло. Даже самые лучшие из наших фантастов почему-то легко могут предложить нам мир, в котором нет хищников, или в котором существуют только растения (а выделяемый ими кислород кто поглощать будет?).
Итак, экологическая проблема в ранних произведениях уже ставится, причем не на банальном уровне, как очень часто понимают экологическую проблематику даже сегодняшние фантасты: «Давайте беречь природу», а на куда более глубоком уровне моделирование альтернативных взаимоотношений носителей разума и природы.
Наряду с экологической проблематикой в «Возвращении» возникает и ряд других проблем, появление которых вопреки мнению В. Кайтоха, вовсе не является избитым «художественным» приемом. По его мнению, действие здесь «вращается вокруг технического устройства, изобретения или научного открытия, в то время как вводимый при случае «человеческий» мотив вносит проблематику, добавляющую новую грань темы» (построение фразы оставляем на совести автора и переводчика). Описываемое техническое устройство или изобретение в данном случае не является ни самоцелью (как это часто бывает в фантастике), ни художественным приемом. Поправим Кайтоха - не только художественным приемом. Обратим внимание, вокруг каких научных проблем и изобретений разворачивается сюжет «Возвращения»: конструирование альтернативной модели взаимоотношения человека и природы; теория взаимопроникающих пространств; рассуждения о том, что есть информация, как она хранится и накапливается; вопрос о сущности человеческого «Я» и возможности сохранения этого «Я» путем кодирования неких импульсов; анализ темы «человечество и слаборазвитая цивилизация» с прямо противоположной точки зрения – «человечество как слаборазвитая цивилизация» и его взаимодействие с более развитыми партнерами. Даже рассказ «Скатерть-самобранка», воспринимаемый большинством читателей как сугубо юмористический, содержит весьма любопытную подоплеку: унификация техники приводит к тому, что даже профессиональный инженер не в состоянии отличить стиральную машину от автоматической кухни. Есть подающий механизм, есть анализатор, есть транспортный механизм и система терморегулирования. А если бы на Амальтею по ошибке забросили вместо киберкухонь швейные машины? Проблема голода снова бы стала во весь рост. Кстати, на Радуге так и случилось. Канэко стал выращивать «медузы» (транспортные средства), а вместо этого получил киберкухни. С одной стороны, это ошибка снабжения, с другой стороны, это специфика жизни в мире, где все предельно автоматизировано и унифицировано. Унификация может привести к забавным парадоксам, но может и сыграть очень злую шутку.
Возвращаясь к научным идеям у ранних Стругацких… Это уже ни в коем случае не фантастика «ближнего прицела». Это не популяризация хорошо известных ученым, но не известных широкой публике идей. Это рассуждения о тех научных проблемах, которые имеют прямой выход либо на проблемы философские, либо на проблемы социальные. Именно эти проблемы и будут находиться в центре внимания Стругацких практически до конца их творчества, и наличие именно этих проблем и позволяет говорить о фантастике Стругацких как о фантастике философской, и этот первый шаг будет сделан уже в «Возвращении».
Итак, ценность ранних произведений Стругацких вовсе не в том, что они описывают технические достижения человечества через 100 лет (похоже, этих технических достижений не будет, а будут и есть совсем другие). Ценность описания этих достижений, во-первых, в том, что они позволяют обсудить некоторые мировоззренческие проблемы, которые важны для человечества и сейчас, и будут важны через сто лет. Это что касается прогностической и философской функции фантастики.
Что касается социальной функции фантастики, то ценность ранних произведений состоит и не в том, что они предлагают моральный кодекс строителя коммунизма, воплощенный в поступках реальных людей, а в том, что они представляют читателю диалог, полемику, столкновение разных точек зрения. И победитель в этом диалоге отнюдь не определен.
Наиболее показательна в этом отношении повесть «Стажеры». Стажеры – это те, кто осваивают определенную профессию, и, следовательно, выбирают свой жизненный путь, сравнивая, принимая и отвергая разные точки зрения. Прием взгляда на жизнь с позиций юного человека, только входящего в нее, конечно, не нов и более чем стандартен. Здесь авторы оригинальностью не отличаются. Гораздо интереснее доводы «про» и «контра», которые приводят в пользу своих точек зрения герои произведения. Формально в романе речь идет о соревновании двух систем, полюса которых представлены Бамбергой и Эйномией. Вроде бы побеждает в этом состязании социализм. Однако, обратимся к мнению «самодовольного и тупого» бармена, который является явным представителем идеологии капитализма: «Поэтому спрошу я. Мальчик вырастет и станет взрослым мужчиной. Всю жизнь он будет заниматься своей, как вы это говорите… интересной работой. Но вот, он состарится и не сможет больше работать, чем тогда он будет заниматься, этот мальчик?… В вашей сумасшедшей стране все знают, что деньги это грязь, но у меня в стране всякий знает, что грязь – это, к сожалению, не деньги. Деньги надо добывать». Сколько человек из современной интеллигенции, озабоченные проблемами добывания этих самых денег, и в юности с восторгом читавшие Стругацих, теперь подпишутся под этими словами? Полагаю, что довольно много, особенно в преддверии нищей старости, поскольку ни на интересной, ни на неинтересной работе заработать на достойную старость сейчас невозможно.
На самом деле читателю предлагается выбирать вовсе не между социализмом и капитализмом, ему представляется куда более интересный и сложный выбор: какую цель в жизни следует выбрать, каким образом к ней нужно идти? Чем при этом можно жертвовать, а чем нельзя? И это далеко не всегда выбор между духовными устремлениями и материальным благополучием. Мария Юрковская, которая вроде бы заклеймена в этой книге со своей моралью беспечной стрекозы, ведь вовсе не стремится к материальному благополучию, а стремится к любви (ну, или к бесконечным любовным романам). И, быть может, она права, считая, что «он (ее знакомый учитель) учит детей страшным вещам. Он учит их, что работать гораздо интереснее, чем развлекаться».
Вообще, что делают физики на Эйномии – работают или развлекаются? Нет, трудятся они, конечно, в тяжелых условиях, «лаборатория плохо защищена от излучений…Тесно. Плохая автоматизация, устаревшее оборудование…»..постель в лифте… Но возникает вопрос - есть ли это труд или развлечение? Давно и не нами было сказано, что наука – «есть способ удовлетворить свое любопытство за чужой счет».
И кто прав? Энтузиасты-физики «крепкие, как алмаз, умные, смелые», которые гробят свое здоровье, чтобы доказать, что гравитация распространяется быстрее света, или работяги на Бамберге, которые делают то же самое за несколько космических жемчужин (а вернее за право – пусть призрачное – стать хозяевами собственной жизни). Здесь ведь выбор заключается даже не в том, работают ли люди за деньги, или за идею. В конце концов, какую-то зарплату смерть-планетчики тоже получают. Люди фактически выбирают образ жизни – жить для себя или ради некой абстрактной идеи. Не важно, в чем эта идея заключается. И недаром «отрицательный персонаж» повести, Мария Юрковская так отстаивает свое право «пить свою холодную воду». Любая идеология, хоть коммунистическая, хоть капиталистическая, фактически подминает под себя человека, что хорошо видно из сюжета повести. Впрочем, индивидуалист, выпавший из мира общепринятых идей, всегда обречен на одиночество. Неважно, мещанин он или непризнанный гений. Это вечная проблема, отнюдь не упирающаяся в противопоставление и борьбу социализма и капитализма.
Если произведение «Второе нашествие марсиан» стало обвинением мещанства, то куда более ранние «Стажеры» являются «оправданием» мещанства. Жилин прямо произносит, хотя, конечно, очень в лоб, свой «апофеоз мещанству», посвященный «маленькому человеку» Толе.
В целом, повесть оставляет за человеком право выбора в том, что касается его самого. Похоже, человек свободен в этом выборе вплоть до своей смерти. Юрковский, который «налившись кровью», заорал «Вы что думаете, вам так и дадут сдохнуть ?.. А мы не хотим, чтобы вы умирали, и вы не умрете», фактически сам выбрал именно этот путь и свою, как он и надеялся, безвременную смерть. И вновь мы возвращаемся к тому же вопросу: имеет ли человек право сам решить вопрос, когда и как ему жить, и когда и как ему прервать эту жизнь; и является ли оправданной гибель за идею (политическую или научную?), или за возможность прожить свою жизнь так, как хочешь?
По-видимому, авторы ограничивают своих героев свободе выбора, лишь, когда они начинают покушаться на права других людей. Шершень, который в поисках за знаниями, превращает своих сотрудников в пауков в банке, явно не вызывает симпатии ни у авторов, ни у читателей. Но где проходит та грань в поисках научной истины, которую можно, а которую нельзя переступать? Можно ли ради получения знаний заставлять жить своих сотрудников в лифте? А присваивать себе результаты их труда? А гибнуть самому? А гибнуть с товарищем?
Повесть имеет открытый финал, как, впрочем, абсолютное большинство произведений Стругацких. Юра Бородин, репетируя свою будущую речь перед товарищами, понимает, что не сможет ответить на эти вопросы и готовит им ответ-притчу, в которой, конечно, никакого ответа не будет, а будут все те же вопросы, о которых мы уже говорили выше.
Кстати, о притчах. Вставные новеллы, притчи, мини-сюжеты впоследствии станут непременным атрибутом «зрелых» Стругацких. И здесь, в ранней повести «Стажеры», они уже появляются. Баллада об одноногом пришельце, рассказ о гигантской флюктации и притча о маленьком человека являются очень типичной для Стругацких. В частности, в первом случае, участникам беседы предлагается между делом решить интеллектуальную загадку, которая на первый взгляд кажется обычной газетной уткой. Можно, конечно, расценить это и так, что люди не знают, чем заняться в момент вынужденного простоя, и занимаются «ерундой». С другой стороны, здесь читателю дана модель классического научного поиска, и, может, это и есть квинтэссенция всех научных изысканий героев.
Да и герои не так просты и одномерны, как это кажется на первый взгляд. «Жилин тоже тип. Весь в слюнях, и никакого постоянства убеждений. А знаменитый вакуум-сварщик Бородин? Не он ли видел смысл своей жизни в том, чтобы положить свой живот на подходящий алтарь? И кто поколебал его – не логикой, а просто выражением лица? Растленный кабатчик с дикого Запада…Ну не тип ли этот Бородин?» Возможно, героям и не следовало так яро доказывать, что они не верблюды (то бишь, что не «типы»). Это достаточно очевидно и так. К счастью, герои никоим образом не являются поголовно борцами за светлое будущее и не демонстрируют только какую-то одну черту характера, как это еще было в «Стране Багровых Туч». Впрочем, читатель прекрасно понимает, что те Быков, Юрковский, Крутиков, Дауге, которых он встречал в «Стране Багровых Туч», очень отличаются от героев в «Альматее» и «Стажерах». Это в мемуарах Михаила Антоновича все «такие милейшие и превосходнейшие», так что их «совершенно нельзя отличить друг от друга». Видимо, «Страну Багровых Туч», как раз и написал в минуты досуга Михаил Антонович.
«Полдень XXII века», на первый взгляд, не несет в себе такого полемического заряда, однако, это только на первый взгляд. Во второй главе повести те вопросы, которые так активно обсуждаются в «Стажерах», ставятся прямо в лоб: «Первый: какая польза от звезд? Второй вопрос: если польза даже есть, можно ли принести ее своему поколению?». Формально, в повести правда остается за Кондратьевым и его товарищами – смысл жизни в поиске знаний. И даже то, что сценарий их жизни разворачивается полностью в соответствии с прогнозом скептика Панина, не заставляет их усомниться в справедливости этой идеи. И сами Стругацкие, и их читатели усомнятся в этом гораздо позже, когда в результате стремления к знаниям погибнет целая планета со всем ее населением («Далекая Радуга»). И когда правильные герои будут совершать страшный выбор кого спасать – людей или научные открытия, произведения искусства или их творцов, любимую женщину или детей? Несомненно, смерть всего населения далекой Радуги, безвременна (как и мечталось Юрковскому и Кондратьеву) и при это весьма достойна. Но могут ли они при этом «возблагодарить бога, которого нет, что он создал звезды и наполнил мою жизнь?», как это предлагал герой «Полдня».
Но, может быть, следует возблагодарить Бога за другое? Ведь человечество, по сути, давно уже трудится вхолостую. Мы создаем огромное количество продуктов и товаров и тратим еще больше энергии, чтобы убедить друг друга, что нам нужно их приобрести. Потом встает еще большая проблема: как утилизировать весь мусор, в который быстро превращаются эти товары? Может быть, смысл жизни и безвременной гибели заключается вовсе и не в научном поиске, а в том, чтобы тратить энергию, по возможности, конечно, «так, чтобы и самому было интересно, и другим полезно». Понятно, что так вряд ли получится, но все же какой-то смысл появляется и в своей жизни и в существовании человечества. Рассуждения об энтропийной функции человечества занимают в «Полдне» два абзаца, один в главе «Самодвижущиеся дороги», другой в главе «Возвращение». Проблемам энтропии и неэнтропийного развития посвящены десятки монографий, но, кажется, эти два отрывка стоят их и являются еще одни образчиком вставного рассуждения, которое не в коем случае не является проходным эпизодом.
Возвращаясь к «Полдню». Самым дискуссионным и вызывающим наибольшее отторжение у читателей, конечно, является «школьный» эпизод повести. Недаром С. Лукьяненко уделил столько внимания этой теме в своем «Звездном лабиринте». У Лукьяненко интернат, описанный у Стругацких, выглядит просто чудовищно, но даже в «Полдне» он вызывает недоумение, если не сказать больше. Сама идея интерната не вызывает отторжения. Идея воспитания детей обществом, а не родителями была одно время весьма популярна в Советском Союзе. Да и английские дети, в конце концов, уже два столетия воспитываются в интернатах, и результаты скорее положительные. Вызывает сомнения другое, – у всех детей, которые проживают в Аньюдинской школе-интернате, существуют родители. По-видимому, все они происходят из благополучных семей. Тем не менее, ни один из мальчишек ни разу (!) на протяжении всей книги не вспоминает своих родителей. Мир их общения – это мир сверстников, старших и младших товарищей, ну и, разумеется, авторитетом для них является Учитель. По-видимому, эта ситуация является типичной для мир XXII века в принципе. То, что Тойво Глумов («Волны гасят ветер») каждый день созванивается со своей мамой, вызывает у его товарищей явное удивление. Семья, как таковая, в XXII веке переживает явный кризис. Большинство героев либо принципиально одиноки (Валькенштейн), либо предпочитают ограничиваться временными связями (Каммерер), либо их личная жизнь складывается трагично (Антон-Румата, Лев Абалкин и Майя Глумова). Разумеется, это можно трактовать как простую экстраполяцию семейной жизни века XX на век XXII. Но, возможно, здесь можно видеть и нечто другое. Не проистекают ли все несчастья, происходящие с героями, из того, что им перестал быть интересен человек как таковой – не как покоритель Венеры или гордый водитель Д-звездолетов? В результате и они сами, похоже, стали неинтересны себе и ищут забвения в прогрессорстве, покорении новых планет и прочей преобразующей деятельности. Ученики Стругацких очень четко уловили ту тенденцию, равно как и улучшаемые жители неразвитых планет, то бишь, мы с вами. «Если честно сказать, и мы, и Саракш, и в особенности Арканар – всего лишь ваши игрушки. Игровые комнаты. Забава для настоящих мужчин. Возможность побегать, пострелять, поконспирировать. Дать волю инстинктам: «Земля для вас слишком скучна, вот самые беспокойные и пишутся в Прогрессоры, как записывались наши древние пресыщенные предки в Черный Легион» (Успенский М. «Змеиное молоко»).
Разумеется, автор не первая заметила, что писателям Стругацким неинтересна личная жизнь их героев, а героям в свою очередь неинтересна своя личная жизнь, а интересна только работа. Чаще всего критика адресовывала этот упрек «Понедельнику», но, разумеется, его можно адресовать практически всему раннему творчеству АБС. К «Стажерам», например, этот упрек более чем применим, о чем уже говорилось выше. Но в «Стажерах» есть маленькое предложение, на которое автор обратил внимание чуть ли не при двадцатом прочтении. Речь идет о фотографии любимой девушки. на которую «нужно смотреть украдкой и чтобы при этом глаза были полны слез…», но «на это никогда не хватает времени. Или еще чего-нибудь, более важного».
Похоже, героям Стругацких действительно не хватает «чего-то более важного», и не это ли определяет их трагическую судьбу? Здесь возможны разные трактовки:
1. В мире XXII века нет любви, потому что героям она не нужна – она мешает работать и дружить, ну и конечно созидать.
2. В мире XXII века нет любви, потому что её просто нет. Время такое – время одиночек, неприкаянных людей, время «одномерного человека», время «иметь, а не быть». Кризис гуманизма, кризис человечности. Мир тотального одиночества. Все, о чем писала философия ХХ века (западная, конечно).
3. В мире XXII века нет любви, потому что авторы просто не умеют описывать соответствующие чувства (здесь встает проблема стиля). У каждого писателя есть свое слабое звено, у братьев Стругацких это звено заключается в том, что «им это неинтересно». Любопытно, что если в текстах возникает тема физиологической любви, то она подается сугубо в ироническом ключе. «Со стоном, долженствующим обозначать внезапно прорвавшуюся страсть…» («Трудно быть богом»). «Юная марсианка закрыла глаза и потянулась ко мне полуоткрытыми устами. Я страстно и длинно обнял её…Всю» («Стажеры»). Заслуживает ли такого отношения любовь, даже как сугубо физиологический процесс?. Авторам соответствующие чувства вместе с их физиологической подоплекой неинтересны? Или они не умеют писать «об этом»? То есть, героям мира XXII века любовь и секс неинтересны и не нужны, потому что они неинтересны и не нужны самим писателям. То есть писатели экстраполируют свой собственный духовный мир на мир своих героев (омерзительное утверждение из сферы литературной эмбриологии).
1. Героям XXII века любовь и секс неинтересны и не нужны, поэтому писатели их и не описывают.
2. Героям XXII века любовь и секс неинтересны и не нужны, потому что писатели не умеют их описывать, но свое неумение превращают в своеобразный литературный прием, а литературный прием в мировоззрение человечество ХХII века.
Но вернемся от проблем любви вновь к проблемам школьного воспитания. Профессия учителя и медика в этом мире поднята на недостижимую высоту. Учитель является для детей богом и с высот своей божественности управляет ими как шахматными фигурками. Идея, высказанная в главе «Злоумышленники», должна была поразить читателя своей парадоксальностью. Учитель рискует своим здоровьем, совершает титанические усилия, чтобы не дать детям легкомысленно сбежать из интерната, вместо того, чтобы простым волевым запретом пресечь побег. Но куда больше поражает другое – весьма умелое стравливание подростков. Интересно, а сами авторы это сделали случайно или намеренно? (или у талантливых писателей эта грань в принципе не существует?) Мир «Полдня» оказывается неожиданно жестоким, несмотря на всю свою благостность. Люди не любят ни друг друга, ни самих себя. Христианской морали здесь нет места.
В ранних произведениях происходит еще одна важная вещь – появляются основные герои Стругацких, которые в дальнейшем будут переходить из книги в книгу и определять жизнь социума XXII века – Горбовский, Бадер, Валькенштейн, Сидоров, Комов, Каммерер. Удивительно, что эти, в общем-то, достаточно схематичные изначально персонажи сумели органично вписаться в позднее творчество братьев Стругацких и обрести плоть и кровь.
В ранних произведениях определяется и литературный стиль Стругацких-писателей. Многие вполне серьезные критики и даже любители Стругацких считают, что у них нет литературного стиля и литературного языка. Философская и социальная проблематика, интересная постановка проблем, острая дискуссия – все это есть, а литературы нет. То есть, в творчестве писателей присутствует философия, социология, футурология – все это ценно и познавательно, но не литературно. Есть конечно и другие критики – И. Каспэ наоборот очень тщательно анализирует именно язык Стругацких.
Позволим себе не согласиться с этими критиками и согласиться с Каспэ и иже с ней. Представления тех, кто критикует Стругацких за отсутствие стиля и своего литературного языка, кажется восходит к штампам классического литературоведения XIX века. Стругацкие – это все-таки писатели эпохи модернизма, а то, что советская литература XX века творила по законам критического реализма, - это ее (советской литературы) проблема. Жанр, выбранный Стругацкими, жанр фантастики, позволил достаточно далеко уйти от реализма. Возможно, писатели и выбрали этот жанр для того, чтобы не писать о том, что «металл льется, планы недовыполняется и на фоне всего этого и даже в связи со всем этим женатый начальник главка действительно встречается с замужним технологом».
Эпиграфом в одной из книг М. Успенского является замечательная фраза: «Не знаю, для чего существует русская литература, но только не для развлечения». Ее справедливость нельзя не признать. Можно восхищаться Толстым и Достоевским, но развлекаться чтением их произведений невозможно. Но кто сказал, что нельзя одновременно развлекаться (когда есть для этого повод) и обдумывать серьезные проблемы, читая одно и то же произведение? Даже в самых грустных вещах Стругацких есть место юмору, и это отнюдь не снижет пафос произведения, напротив без этого юмора, мы бы имели глубокий и безумно скучный философский трактат.
Наиболее характерные приемы характеристики той или иной ситуации также определяются уже в ранних произведениях. Типичным литературным приемом для творчества братьев Стругацких, начиная с самых ранних и кончая поздними произведениями, является прием полифонии( это разумеется не литературоведческий термин), когда одну и ту же ситуацию комментируют разом несколько голосов. Причем, как правило, каждый говорит буквально одно-два предложения. Достаточно рельефно этот прием выступает в марсианских главах «Стажеров» или в беспорядочном обмене репликами физиков на Эйномии. Потом этот же прием будет использоваться для характеристики феодального Арканара, для передачи драматизма в «Далекой Радуге» и т.д.
Таким же приемом, который утверждается уже в ранних произведениях, является прием документа. В «Полдне XXII века» в качестве такого документа приводится сообщение о гибели планетолета «Таймыр». Впоследствии, например, в повести «Волны гасят ветер» этот прием станет основным. Прием документа позволяет одновременно решить несколько задач. Во-первых, он создает ощущение достоверности. Во-вторых, в очень сжатом виде дается очень большой объем информации – время действия, география, особенности мышления человека определенного времени, пространство освоенного космоса, описание возникших наук, профессий, специальностей, способов работы и т.д. Если взять шапку какого-нибудь документа из произведения «Волны гасят ветер», то только по одной ей можно составить развернутое описание мира XXII века.
Еще один композиционный прием, возникающий уже в ранних произведениях, - это прием новеллы-вставки (дискуссии-вставки, рассуждения-вставки и т.д.), в которой обсуждается какая-то философская, социальная или научная отвлеченная проблема. «Отвлеченность» этой проблемы – понятие весьма относительное. Она является отвлеченной постольку, поскольку напрямую не связана с именно теми сюжетными ходами, которые реализуются в данный момент. «Отвлеченной» она является постольку, поскольку речь идет о достаточно абстрактной проблеме – какова методология науки, в чем смысл науки, где кончаются границы познания, существует ли у научного познания этика и т.д. Но при этом данная проблема является вовсе даже не отвлеченной, а вполне актуальной, поскольку в дальнейшем напрямую выходит на ту конкретную проблему, которую решает герой произведения. Байка Жилина о гигантской флюктуации получает дальнейшее развитие в сюжете. Юрковский радостно кричит Быкову: «Алексей…Ты помнишь сказочку про гигантскую флюктуацию? Кажется, нам выпал-таки шанс на миллиард!». Точно так же в «Жуке в муравейнике» рассказ о судьбе Надежды - это не просто моделирование абстрактной экологической ситуации, а страшный намек на то, какой может быть судьба Земли, если она начнет смело экспериментировать с троянскими дарами Странников. Проблема не является абстрактной и потому, что она отнюдь не абстрактна для авторов. Стругацкие все-таки пишут научную фантастику. Научность ее, конечно, заключается не в том, что социализм победит капитализм (хотя в 1960-е годы очень часто научность трактовали именно так); и не в том, что «пять обычных атомно-импульсных ракет несут параболическое зеркало из «абсолютного отражателя», а в фокус зеркала с определенной частотой впрыскиваются порции водородно-тритиевой плазмы…». Научность научной фантастики Стругацких заключается в том, что их действительно волнует философия науки: границы научного познания, моральность науки, объективность познания, структура общества, возможность футурологических прогнозов. Все эти проблемы для автора «братья Стругацкие» были отнюдь не отвлеченными.

Продолжение следует

@темы: «Волны гасят ветер», Возвращение, «Жук в муравейнике», «Далёкая Радуга», Скатерть-самобранка, Попытка к бегству, Улитка на склоне, Критика, Извне, Понедельник начинается в субботу, «Малыш», «Пикник на обочине», «Страна багровых туч», Комментарии к пройденному, Второе нашествие марсиан, Благоустроенная планета, Злоумышленники, Самодвижущиеся дороги, «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», Полдень, XXII век, «Полдень, XXII век», «П

---

"Что они хотели этим сказать?"

[silent-gluk]

Отсюда: milkyway2.com/works/mamaeva0.html

Наталия Мамаева

Что они этим хотели сказать?

Критика – это наука… Как связать, соотнести истерику
творца с потребностями общества. Ты понимаешь меня?
Выявить соотношение между тяжкими мучениями
творца и повседневной жизнью социума –
вот что есть задача критики.
- Как ни определяй критику, пользы от нее никакой,
вреда же от нее не оберешься…
Стругацкие А.и Б. Хромая судьба.

Введение

Перед написанием любой книги необходимо определить некоторые методологические принципы, которыми будет руководствоваться автор. Методологические принципы разумно разместить во Введении. Разумеется, Введение никогда принципиально не читают, за исключением следующих случаев:
1. никаких критических статей о данном авторе нет, так что есть надежда почерпнуть что-либо о нем хотя бы во Введении;
2. читать автора долго и занудливо, поэтому надо быстренько прочитать Введение и использовать полученную информацию;
3. читатель категорически не согласен с автором, и его интересует, кто это такой, и зачем он эту лабудень написал…
Так что Введение все-таки читают. Поэтому во избежание иллюзий, недомолвок и разочарований читателей обозначаем основные методологические принципы:

1. Чукча – не читатель, чукча - писатель. О творчестве А. и Б. Стругацких написано не слишком много, но все же написано. Многие из этих текстов существуют только в электронном виде. На наш взгляд, бумажная книга и электронная версия – это достаточно разные вещи. В интернете на равных существуют и очень серьезные статьи и замечания (в том числе и на форумах), и замечания типа «Повесть мне очень понравилась, несмотря на то, что мне показалась очень короткой». Поэтому на наш взгляд все-таки пока воспринимать интернет (даже официальные сайты) как серьезный источник затруднительно.
Если же обратиться к «серьезной» «бумажной» критике, то она очень немногочисленна и крайне разнородна. Свести её воедино, во-первых, затруднительно, во-вторых, это скорее задача сугубо научной монографии или учебника, а время создания учебника по Стругацким явно ещё не пришло. Эта книга представляет собой сборник эссе и не ставит своей задачей обзор критики творчества АБС или полемики с ней.
2. Помимо собственно «критики» Стругацких существуют достаточно многообразная «художественная критика». Во-первых, эта саморефлексия самих Стругацких, я не имею в виду «Комментарий к пройденному» и другие статьи, а говорю о самих текстах произведений. Во-вторых, в 1997-2002 гг. вышло три сборника «Время учеников», в которых «новое» поколение российских фантастов предлагало свое продолжение и соответственно свое видение произведений Стругацких. На мой взгляд, именно эта критика представляет наибольший интерес, тем более что общие тенденции здесь явно выражены.
Далее… в современной российской фантастике существует популярный автор, творчество которого фактически представляет собой развернутую критику, диалог, полемику, отрицание… творчества Стругацких – это С. Лукьяненко. Не всегда соглашаясь с вышеупомянутым автором в его оценках и мнении, мы будем активно на него ссылаться.
3. Автор не придерживается крайне распространенного ныне «биографического» метода и не стремится трактовать все, что написано авторами через их биографию. Разумеется, биография АБС в настоящий момент опубликована и хорошо известна, однако анализировать художественное произведение исходя из того, что Захар Купидонович говорил Сидору Аменподесповичу, и как это прокомментировала Гауссина Никифоровна», не входит в наши задачи.
4. Автор не пытается подменить литературоведение эмбриологией. Это разные науки. В настоящее время опубликован «Комментарий к пройденному» Б. Стругацкого, существует автобиографическая книга А. Скаландиса «Братья Стругацкие», где достаточно подробно проанализирована история создания большинства произведений. Известно, как они менялись, модифицировались, порой очень сильно. В принципе, логику авторской мысли проследить можно, но на наш взгляд не нужно. Читатель имеет дело с законченным произведением. Разумеется, такие исследования ценны для психологов, изучающих художественное творчество, но на наш взгляд, они только мешают восприятию целостного произведения. Важно не то, что автор хотел сказать, важно то, что он сказал.
5. Естественно, каждый автор имеет свой взгляд на собственное творчество. Ещё более естественно, что каждый читатель (в том числе и критик) имеет право на свой взгляд на творчество этого самого писателя. Совершенно естественно, что эти взгляды не совпадают и совершенно неестественно, что их несовпадение все время вызывает бурную критику и возражения. Строго говоря, писателям вообще не рекомендуется читать критические статьи о самих себе. Боюсь, что писать – тоже. Поэтому при написании книги автор сознательно не пыталась обращаться к мнению АБС о себе. Ценность любого художественного произведения заключается именно в том, что оно вызывает самые разные взгляды и отклики, в том числе достаточно неожиданные и парадоксальные. Возможно, это не всегда интересно и полезно читать авторам, но достаточно любопытно другим читателям.
5. Любое критическое произведение может строиться по разным принципам. Можно идти по хронологии, можно идти по темам, можно идти по внутренней логике самого критика. В результате появляется книга, название одной из глав которой звучит, например, следующим образом следующим образом: «И голос прозвучал…». После чего читателю остается только гадать, о чем именно идет речь в данном разделе. Разумеется, идти по темам – работа для критика более легкая и более перспективная. Но, во-первых, у читателя может быть свое видение тем, во-вторых, обозначать название главы как «Экологическая тема в творчестве Стругацких» - это, по меньшей мере, школярство, в-третьих, обозначать эту же тему как «И грянул гром…» - это значит не уважать читателя. Он не обязан понимать аналогии и движения хитрого разума критика. Поэтому книга будет построена по простейшему хронологическому принципу: глава – произведение. Сквозные темы будут обозначаться в соответствующих главах, что, конечно, вызовет неизбежные повторы, но даст возможность читателю ориентироваться в тексте.

Этап нулевой (от ранних рассказов к «Стране багровых туч»)

Я нашел, как применить здесь не стирающиеся шины
из полиструктурного волокна с вырожденными
аминными связями и неполными кислородными группами.
«Понедельник начинается в субботу»

Вопреки принципам, заявленным во Введении, без литературной эмбриологии все-таки не обойтись. Лично для меня «настоящие Стругацкие» начинаются с «Пути на Амальтею», хотя это, конечно, совершенно субъективное мнение. Для кого-то эта грань проходит по более раннему произведению - «Страна багровых туч», для кого-то – по более поздним, например, по «Радуге» и «Трудно быть Богом». Сам Борис Натанович, как известно, писал, что «настоящие Стругацкие» начинаются с произведения «Попытка к бегству». Тем не менее, если следовать хронологии, вначале были первые рассказы, большинство которых опубликовано в различных собраниях сочинений. Затем «Страна багровых туч» и, наконец, трилогия, описывающая мир Полдня, которой будет посвящена следующая глава.
Перескакивать через этап в книге, построенной по хронологическому принципу, что также декларировалось во Введении, невозможно. Но, к сожалению, сказать о первых рассказах Стругацких ничего, кроме того, что они являются крайне слабыми, нельзя. Впрочем, авторы сами уже все сказали и отнюдь не в «Комментарии к пройденному», а совсем в другой книге: «Фантастика в те поры ещё только-только начинала формирование свое, была неуклюжа, беспомощна, отягощена генетическими болезнями сороковых годов» («Хромая судьба»). Что касается ещё более ранних повестей, написанных Аркадием Стругацким, то по этому поводу сказано немного ниже там же: «Жалок и тосклив был вид стопки, воплотивший в себе дух и мысль неведомого мне Халабуева. Три тощеньких номера «Прапорщика» с аккуратными хвостиками бумажных закладок и одинокая тощенькая же книжечка Северо-Сибирского издательства, повесть под названием «Стережем небо!»».
Главное чувство, которое вызывают эти произведения – это удивление, что авторы начинающие столь банально и посредственно, так быстро выросли из детских штанишек советской фантастики 1950-ых и вообще из фантастики как развлекательного жанра. Если отбросить некоторые реалии, четко позволяющие отнести время действия к пятидесятым, можно заметить, что большинство современных фантастов, в том числе и учеников и последователей АБС, начинают с того же, но так и не преодолевают этот ранний этап, разве что количественно, переходя сразу от небольших рассказов, опубликованных в журнале «Если» к полномасштабным трилогиям в стиле фэнтези, написанным, впрочем, тем же языком и с тем же набором идей.
Первое «большое» произведение братьев (если не считать повесть «Извне»), не слишком далеко ушло от ранних рассказов. В. Кайтох, с которым автор далеко не всегда согласна, характеризует эту повесть совершенно точно: «Повесть должна была быть и высокохудожественной (то есть иметь «не схематичных» героев), и «научной, то есть популяризирующей наисовременнейшие знания, и развлекательной, держащей читателя в напряжении. Она должна была также исполнять социалистическую мечту о наиболее полном видении будущего общества». Согласимся с Кайтохом, что повесть действительно спасает только «юмор, настоящая индивидуализация языка, стремление к представлению обычных, человеческих жизненных ситуаций». И не согласимся с ним, в том что повесть спасает «приключенческая начинка», из-за которой она «до сих пор читается». Приключенческая начинка как раз является довольно слабой.
Для автора рубеж, после которого можно говорить о возникновении талантливых писателей, проходит между «Страной багровых туч» и «путем на Амальтею». При этом критерий разграничения является более чем индивидуальным. Первую повесть читать невозможно, вторую можно читать и перечитывать даже в наше время, даже зная её наизусть. Разумеется, такой критерий никоим образом нельзя назвать научным. Поэтому попытаемся разобраться - что же изменилось в следующем произведении Стругацких. Напомним, что одну повесть от другой отделяет всего один год. «Страна багровых туч» была издана в 1959 году, «Путь на Амальтею» - в 1960. Тем не менее, многое изменилось.
Во-первых, герои стали живыми. Если до этого герои были во многом ходячими схемами с некоторыми индивидуальными чертами, да и то всю индивидуальность извлекал из них Юрковский благодаря своей неорганизованности, то сейчас все герои стали действительно полнокровными личностями, а не «вдохновенными до полупрозрачности изобретателями». Герои заговорили нормальным человеческим языком, что, правда, ужасно раздражало консервативных читателей и критиков тех лет. Практически исчезли нудные описания высокочастотной вспашки и фотонных звездолетов на атомной тяге. Пафос высказываний героев был сведен к минимуму, и от него перестало разить официозом. То есть была написана нормальная качественная приключенческая повесть, не состоявшийся роман-катастрофа, в котором спасение приходит в последний момент. Герои ее не грешили ни излишней правильностью, не демонстрировали, что они являются супеменами, не произносили речей и занимались достаточно понятной читателю работой (изучали звезды и водили звездолет). Уже не столь принципиально, где именно изучаются звезды – на Амальтее или в Средней Азии, и на чем едут продукты – на грузовике или на звездолете.
Это была хорошая остросюжетная приключенческая повесть, хотя, возможно, Кайтох прав, трактуя её как повесть производственную. Во всяком случае, она была свободна от нудных описаний производственного процесса и никому не интересных внутренних проблем героев, характерных для большинства действительно производственных повестей, написанных в то же время в духе соцреализма.
Фантастический элемент был сведен к минимуму, что как ни парадоксально превратило «Путь» в хорошую фантастику, поскольку избавление от пережитков фантастики 1930-50-х сделало повесть только лучше. Но при этом в повести ещё отсутствуют столь характерные для творчества Стругацких философско-фантастические рассуждения, когда некое фантастическое допущение или сюжет ценно не само по себе, а лишь как способ обсуждения некоей философской, социальной или научной проблемы. В «Возвращении» фантастические эпизоды уже будут выполнять эту функцию. В «Пути на Амальтею» главным является не эволюция фантастического элемента, а эволюция элемента бытового

Продолжение следует.

@темы: «Волны гасят ветер», Возвращение, «Жук в муравейнике», «Далёкая Радуга», Скатерть-самобранка, Попытка к бегству, Улитка на склоне, Критика, Извне, Понедельник начинается в субботу, «Малыш», «Пикник на обочине», «Страна багровых туч», Комментарии к пройденному, Второе нашествие марсиан, Благоустроенная планета, Злоумышленники, Самодвижущиеся дороги, «Трудно быть богом», «Обитаемый остров», Полдень, XXII век, «Полдень, XXII век», «П

---

Очень, очень старая критика

[silent-gluk]

Смолян А. Отцы и дети // Смена (Л.). - 1947. - 29 дек. (№ 303 (6662)). - С.3.

Восьмиклассник Борис Стругацкий писал сочинение на тему "Моральный облик советского молодого человека". Первые страницы он посветил тем героическим представителям нашего народа, которые воплотили в себе лучшие черты советского общества. Он писал о гвардии рядовом Александре Матросове - комсомольце, отдавшем за Родину свою жизнь; о писателе Николае Островском - коммунисте, которого даже страшная болезнь не смогла вывести из строя борцов; о школьнике Павлике Морозове, мужественно выполнившем долг советского пионера.
Это были хорошие, яркие примеры, но они были известны Борису лишь из книг. А он хотел написать о людях, которых знал сам. Юноша задумался, стал перебирать в памяти тех, на кого стоило равняться, кому хотелось подражать. Потом он обмокнул в чернила перо и продолжал писать:
"Думая о моральном облике советского человека, стараясь на конкретном примере представить себе этот облик, я невольно вспоминаю отца, вспоминаю его жизнь, целиком отданную на служение Родине и партии.
Ему было лишь немногим больше, чем теперь мне, когда он стал членом подпольной большевистской организации..."
Борис писал о том, что знал по рассказам матери, потом - о том, что помнил сам. Сочинение превратилось в биографию рядового солдата революции, настоящего большевика, горячего патриота.
Гражданская война. Потом - еще пять лет, отданных строительству Советской Армии. Годы мирного труда. Партия посылает отца начальником политотдела в одну из далеких сибирских МТС. Работа над укреплением колхозов, потом - работа в Ленинграде. Война. Отец добровольцем уходит на фронт. Кратковременный отпуск отца, его рассказы о героизме товарищей по части. Гибель отца на Ленинградском фронте.
"Я хочу, - дописывает свое сочинение Борис Стругацкий, - быть таким, каким был мой отец: человеком высокой культуры и глубоких знаний, отдающим все эти знания народу; а в дни опасности - храбрым воином, мужественно защищающим любимую Родину".
Борис Стругацкий учится в 107-й школе Выборгского района. Именно здесь научился он понимать, что самое главное в жизни - это "служение Родине и партии". Именно здесь открылся перед ним прекрасный смысл жизни его отца. Школа помогла ему понять, что путеводной нитью для каждого комсомольца должно быть равнение на коммуниста.

С большой и искренней любовью говорят о своей школе, о своих педагогах Борис и его товарищи. С особой теплотой рассказывают они о классной руководительнице, преподавательнице литературы Ольге Васильевне Третьяковой.
- Вы знаете, какой у нас класс был? Даже вспомнить стыдно! А за два года Ольга Васильевна нас людьми сделала!
Слушаешь эти горячие слова или читаешь сочинение Бориса Стругацкого, - в голову приходит одна и та же мысль: совсем по-новому складываются в нашей стране отношения поколений, отношения между отцами и детьми, между педагогами и школьниками. Эта новизна - одно из отличительных свойств нашего общества.
Такая же любовь, с какой говорят о своих учителях ученики 107-й школы, слышится и в отзывах учителей о своих питомцах.
Директор школы, преподаватель истории Ефим Александрович Чудаков говорит:
- У нас с ребятами крепкая дружба, особенно со школьным комсомолом. Я как директор могу сказать, что комсомольская организация школы - мой лучший помощник в борьбе за успеваемость, за повышение дисциплины. А особенно в политико-воспитательной работе.
Каждую пятницу после уроков в кабинет к Ефиму Александровичу приходят члены школьного агитколлектива. В числе агитаторов - члены комсомольского комитета, активисты, лучшие ученики старших классов: Марк Предтеченский, Борис Аксенов, Аркадий Антонов, Владимир Дробатенко, Виктор Моисеев и другие.
- Это мои политработники! - полушутливо говорят директор, вспоминая, видимо, фронтовые годы.
И в этой шутке есть большая доля правды: вот агитаторы прослушают инструктаж и через два дня - в начале следующей недели, как следует подготовившись, пойдут проводить беседы "по подразделениям" - в классы, к которым прикреплены. Всерьез и с полным правом можно назвать это политработой, политическим обеспечением учебы!
В одну из пятниц директор провел инструктаж по газетным материалам о ленинских местах нашего города. С каким интересом слушали потом в классах беседы на эту тему! Девятиклассник Аркадий Антонов проводил беседу в 3-м классе.
- У нас на Выборгской стороне, - говорил он, - есть очень много мест, связанных с жизнью Ильича. Вот неподалеку от нас расположена улица Комсомола. Каждый из вас, ребята, множество раз проходил по этой улице, где в доме № 12 свыше пятидесяти лет назад Владимир Ильич проводил собрания "Союза борьбы за освобождение рабочего класса". Эта улица называлась тогда Симбирской. Собрания, конечно, проводились тайно...
Потом Аркадий рассказывает о том, как революционный Петроград встречал Ленина на площади Финляндского вокзала, о том, как Ленин выступал на заводах Выборгской стороны. Аркадий заканчивает беседу рассказом о том, как хорошо учился Владимир Ильич и как завещал он молодежи не жалеть себя в борьбе за знания.
- Советский патриотизм, верность великому делу Ленина - Сталина, - говорит Аркадий, - проявляются в наших успехах. На фронте лучшими патриотами были те, кто первым поднимался в атаку; на заводах - те, кто выполняет пятилетку в четыре года; а в школе - те, кто учится так, как завещал нам Ильич!
Выйдя из класса, Аркадий замечает, что закончил беседу теми же словами, которые слышал от Ефима Александровича. Во всех классах проводились в этот день такие беседы, и всюду "школьные политработники" говорили ребятам о замечательном примере ленинской жизни, о незабываемом ленинском завете. Вот она - неразрывная цепь, идущая от старой гвардии ленинцев через поколения директора школы и комсомольца Аркадия Антонова к поколению юных ленинцев.
Какое бы начинание ни намечал директор, он всегда привлекает комсомольцев, уверенный, что их помощь обеспечит успех дела. Поколения отцов и детей - коммунистов и комсомольцев - об'единены здесь, как и во всей нашей великой стране, общей борьбой за дело Ленина - Сталина, за счастливое будущее человечества.
Когда-то один из многочисленных журналистов, откликнувшихся на появление тургеневского романа, писал:
"Отцы и дети! Вечная проблема, существующая с тех уходящих в седую древность времен, когда человечество впервые стало осознавать сущность отношений между поколениями. Но вечно живой остается эта проблема, и никому никогда не удастся разрешить ее, пока продолжается род человеческий, пока дети сменяют отцов, чтобы в свою очередь уступить затем место собственным детям... Да и есть ли нужда решать эту проблему? Не лучше ли понять неизбежность извечной борьбы между идеями поколений, ибо без этой борьбы было бы невозможным развитие человечества".
Владимир Чурсин, ученик 10-го класса 107-й школы Выборгского района, наверно, не читал забытого рецензента шестидесятых годов. Но некоторые места из сочинения десятиклассника звучат прямой полемикой с теорией "неразрешимости" проблемы отцов и детей.
"Мне кажется, - пишет он, - что в будущем исчезнет деление на "мораль молодого человека" и "мораль зрелого поколения". Люди будут молоды духом всю жизнь, до глубокой старости. Ведь уже и сейчас молодежь ставит себе в пример поколение людей, совершивших Великую Октябрьскую революцию и до седых волос сохранивших революционную идейность, юношескую бодрость, энергию и страстность в борьбе".
Борис Стругацкий, поставивший себе в пример отца, и Владимир Чурсин, пишущий о новом характере взаимоотношений между поколениями, правы, глубоко правы. Это решение "проблемы отцов и детей" - проблемы, казавшейся раньше неразрешимой, - подсказано им жизнью их школы и всей советской действительностью.
Что же касается вопроса о развитии человечества - на этот счет мы спокойны: нам выпало счастье равняться по революционному, новаторскому поколению, по отцам, которые учат своих детей никогда не останавливаться на достигнутом. Не антагонизм между поколениями, а дружба между ними, равнение комсомола на партию, общая борьба - вот одна из могучих сил, движущих наше общество вперед. И никогда еще развитие человечества не шло такими исполинскими шагами, какими идет оно ныне!


А.СМОЛЯН

@темы: Критика, Б.Стругацкий, История

---

Ну что, еще порция публицистики?..

[silent-gluk]

Стругацкие А., Б. [Предисловие к главам из повести "Возвращение"] // Урал (Свердловск). -- 1961. -- # 6. -- С. 13.

Б.Н.
[Предисловие к главам из повести "Возвращение"]

Хмурый, пропитанный радиоактивными туманами рассвет. Гигантские города в развалинах. Зловещие пятна остекленевшего шлака -- неизгладимые следы атомных ударов. Заброшенные поля. Ржавые остовы танков и бронемашин на растрескавшемся бетоне шоссе. Одичавшие люди -- несчастные потомки наших современников, ожесточенно воюют между собой за уцелевшие пастбища. Они дерутся ножами и самодельными копьями. Забыта письменность, забыто искусство обрабатывать металлы, нет больше истории, само понятие гуманизма кануло в вечность. И над этими последними людьми на земле нависла страшная угроза: в подвалах мертвых городов кишат, готовые выйти на поверхность орды чудовищных полулюдей-полукрыс, порожденных смертоносной атомной радиацией...
Так представляют себе будущее нашей планеты западные писатели-фантасты. Таким рисует мир будущего известная американская писательница Эндрю Нортон в своем романе "Рассвет, 2250 год".
Нам видится в будущем совсем иное. Не хмурый рассвет перед последней отчаянной битвой за само существование рода человеческого, а горячий сияющий полдень над цветущей планетой, где человек человеку друг, где каждый ищет и находит радость в громадном творческом труде на благо каждого, где жизнь человека является величайшей ценностью, где счастье -- обычно, а горе -- светло...

@темы: Публицистика, Критика, Возвращение (Полдень, XXII век), Полдень, XXII век, Книги

---

И еще старая публицистика

[silent-gluk]

Стругацкий А. ПЬЕСА-ПАМФЛЕТ ДЗЮНДЗИ КИНОСИТА "УСПЕНИЕ ЛЯГУШКИ" // Дружба народов. -- 1958. -- # 10. -- C. 269-270.

Недавно издательство "Искусство" выпустило в свет сатирическую пьесу "Успение лягушки", принадлежащую перу крупнейшего современного драматурга и режиссера Японии Дзюндзи Киносита.
Дзюндзи Киносита посвятил свое творчество борьбе за прогресс культуры родной страны. Он выступал против упадочнических тенденций, идущих в Японию из империалистической Америки. Литературная деятельность Дзюндзи Киносита развернулась по-настоящему только с 1945 года, то есть после капитуляции Японии, когда рухнул ее полицейско-фашистский режим, подавлявший все попытки передовых людей Японии донести до народа слово правды. Дзюндзи Киносита широко известен как талантливый драматург, режиссер, последователь Станиславского. Система Станиславского, по мнению Киносита, призвана вдохнуть в японскую театральную жизнь новые силы и заполнить разрыв между классической японской драматургией и современной драматургией.

Пьесы Дзюндзи Киносита весьма актуальны и пользуются в Японии большой популярностью. Наиболее известны его пьесы в двух жанрах: сатирические пьесы-памфлеты и пьесы-сказки, сюжеты для которых автор берет из старинных японских народных сказаний. Одна из пьес-сказок -- "Журавлиные перья" -- переведена на многие языки и тепло принята читателями разных народов, в том числе и Советского Союза. Форма сказок -- не случайна для драматурга. Киносита придает большое значение фольклору, видит в нем выражение мечты и энергии народа, его поэтическое мироощущение. Киносита принадлежат слова о том, что "народная культура -- это тот животворящий источник, который пробьется сквозь толщу искусственно насаждаемого упаднического искусства и поможет японской культуре подняться на высшую ступень".
Сатирические пьесы Киносита остры и актуальны по содержанию. Одна из наиболее известных среди них -- "Успение лягушки".
Действие пьесы происходит на дне пруда, в государстве зеленых лягушек, недавно потерпевших поражение в войне против древесных и красных лягушек. Нетрудно понять, что под государством зеленых лягушек автор вывел современную Японию. Зрителю ясно, что перед ним разворачивается драматический конфликт, порожденный реальной действительностью послевоенной Японии -- напряженная борьба между силами реакции и прогресса. И забыв об условной, фантастической оболочке пьесы, он следит с напряженным вниманием за перипетиями этой борьбы.
В основу сюжетной линии "Успения лягушки" положены события 1949-1951 годов (пьеса написана в 1951 году), когда японская реакционная печать развернула бешеную клеветническую кампанию против Коммунистической партии Японии и против СССР. Поводом для этой кампании послужил вопрос о репатриации японских военнопленных, находившихся тогда в Советском Союзе. Клеветники кричали об ужасных условиях, в которых, якобы, живут военнопленные, о насилиях и жестокостях, которые будто бы совершались советской администрацией в лагерях. Желтые газеты публиковали "потрясающие" разоблачения "очевидцев". Одновременно лидеры реакционной либерально-демократической партии вопили о коммунистическом "заговоре" в самой Японии. И именно в это время Дзюндзи Киносита поднял свой голос в защиту правды. "Успение лягушки" разоблачает чудовищную ложь о положении японских военнопленных в Советском Союзе, показывает, кто и какими средствами фабрикует эту ложь, и как простые честные люди становятся жертвами этой лжи.
Персонажи пьесы -- представители самых разных слоев общественности "государства зеленых лягушек" -- даны точно, с мягким юмором или злой иронией, в зависимости от отношения к ним автора. Напыщенные и велеречивые господа Гаа и Гуу -- типичные правые парламентарии, насквозь лживые, не брезгующие ничем для достижения своих темных целей; отставные военные Дзуу, Муу и Уу, члены "Ударного отряда обороны" -- фашиствующие молодчики, мечтающие о возрождении милитаризма и о реванше; Сюрэ -- бывший военнопленный, чрезвычайно характерная фигура молодого буржуазного интеллигента, отчаявшегося в поисках правильного жизненного пути, осознавшего лицемерие и антинародную сущность строя, в котором он живет, однако не способного к активной борьбе против этого строя; Гурэ -- мелкий служащий страховой компании, честный простой человек; Кэро -- умная чистая девушка, возлюбленная Сюрэ, -- вот центральные персонажи "Успения лягушки". Их судьбы и взаимоотношения и составляют содержание этой глубоко реалистической пьесы о жизни японского народа, который, как и все другие народы мира, борется за справедливость, мир и счастье.
В "Успении лягушки" четко звучит протест против разжигания военной истерии и против ремилитаризации Японии, призыв к миру во всем мире.
Говоря об обязанностях работников искусства по отношению к своему народу, Дзюндзи Киносита сказал: "Деятель современного японского театра, драматург должен стремиться к развитию лучших народных традиций. Но одновременно ему необходимо понять, что искусство должно быть связано не только с прошлым японского народа, но и с его настоящим. Драматург должен быть вместе с народом, но впереди него. Его искусство должно отражать современную жизнь, объяснять ее народу помогать улучшать ее".
Драматург, режиссер и активный общественный деятель Дзюндзи Киносита показал своей пьесой, что творчество его строится именно на этих основах.

@темы: Публицистика, А.Стругацкий, Критика

---

И немного старой публицистики

[silent-gluk]

А.Стругацкий. ПОСЛЕСЛОВИЕ: [О Такидзе Кобаяси] // Кобаяси Такидзи. Избранное. -- М.: Гослитиздат, 1957. -- С. 457-461.
То же // Кобаяси Такидзи. Краболов. -- Владивосток: Приморское кн. изд-во, 1960. -- С. 72-75.

Такидзи Кобаяси родился в 1903 году в бедной крестьянской семье на севере Японии. Ценой больших усилий ему удалось получить образование и поступить на службу в Сельскохозяйственный банк, финансировавший разоренных крестьян -- переселенцев на Хоккайдо из Внутренней Японии. В начале двадцатых годов скромный банковский служащий Кобаяси обратился к литературной деятельности. Успех пришел не сразу. Первые произведения, композиционно рыхлые и художественно незрелые, не привлекли внимания общественности. Но Кобаяси обладал неоценимыми качествами истинного писателя: острой наблюдательностью и умением анализировать виденное. Эти качества в сочетании с превосходным знанием жизни мелких хоккайдских арендаторов, среди которых он вырос и зловещей роли Сельскохозяйственного банка в из разорении и закабалении вскоре помогли начинающему автору создать произведения, которые, при всей их литературной незрелости, вызвали сенсацию. Никто до Кобаяси не писал о жизни японского крестьянина с такой обличающей резкостью. Результаты этих первых удач сказались очень быстро: в 1925 году правление Сельскохозяйственного банка выгнало Кобаяси со службы.

В начале 1928 года Кобаяси закончил повесть "Снегозащитная роща". В ней он рассказал о том, как доведенные до отчаяния арендаторы, преодолевая страх перед помещиком и полицией, поднимаются на борьбу за право работать на своей земле, за право пользоваться плодами своих трудов. Следующая повесть Кобаяси "Пятнадцатое марта", вышедшая в свет в конце того же года, посвящена так называемому "инциденту 15 марта" -- массовым арестам и избиениям коммунистов и членов революционных профсоюзов в крупнейших городах Японии. Правда, не обладая достаточной политической зрелостью, автор не сумел, да, вероятно, и не ставил перед собой задачи вскрыть значение этого события полностью и ограничился зарисовками характеров отдельных революционеров; тем не менее повесть привлекла широкое внимание.
В 1928 году Кобаяси был избран секретарем Союза японских пролетарских писателей. В этот же период он вступил в ряды Коммунистической партии Японии. Начался самый важный и ответственный период в его жизни: он стал признанным вождем пролетарских писателей и активным работником партии.
В 1929 году он опубликовал повесть "Краболов", где описывает чудовищную эксплуатацию рабочих на плавучей крабоконсервной фабрике. Повесть эта интересна и тем, что в ней автор выразил свое отношение к Советскому Союзу. Наперекор японской официальной прессе повесть утверждала светлые идеи подлинного революционного интернационализма, дружбы между советскими и японскими народами. Первое издание "Краболова" было конфисковано, но буржуазные издатели знали, что повесть будет иметь громадный успех. Стремление к выгоде взяло на этот раз верх над классовыми интересами, им удалось добиться разрешения печатать повесть; и тираж "Краболова" за полгода достиг невиданной тогда для Японии цифры: двадцать тысяч экземпляров. После этого повесть издавалась почти ежегодно, хотя и со значительными цензурными купюрами.
Если в "Краболове" Кобаяси описал процесс пробуждения классового самосознания у забитых сезонных рабочих, процесс перерастания примитивного стихийного протеста в организованную борьбу, то повести "Фабричная ячейка" (1930) и "Организатор" (1931) явились яркими картинами повседневной практической деятельности японских революционеров. В этих произведениях писатель рассказал о том, чему он сам был свидетелем, в чем сам активно участвовал. "Фабричная ячейка" и "Организатор" -- это конкретные эпизоды борьбы японского пролетариата в 1929-1930 годах. Это повести о героизме солдат революции, повести, призывающие к борьбе и показывающие, как нужно бороться.
В 1932 году была опубликована повесть "Деревня Нумадзири". В ней Кобаяси вновь обращается к крестьянской тематике. Показывая, как обманутые арендаторы поднимаются против угнетателей, он вскрывает всю сложность и противоречивость отношений в современной японской деревне. Кобаяси не пытается выдать желаемое за действительное, он не скрывает того, что единодушие крестьян в их выступлениях против своих врагов далеко не всегда является проявлением подлинной классовой сознательности. Интересно, что в этой повести Кобаяси выводит образ фашиста-демагога, пытающегося играть на антикапиталистических настроениях крестьян. Этот образ мог создать в то время только тонкий наблюдатель и знаток политической обстановки.
С началом захватнической войны в Маньчжурии новая волна реакции и террора захлестнула Японию. Коммунист и прогрессивный писатель Такидзи Кобаяси вынужден был уйти в подполье. За его поимку была назначена крупная награда. Скрываясь от преследований, полуголодный, лишенный крова, он работал по поручению партии на одном из военных заводов, организуя там выступления против войны. Но и в этой невероятно тяжелой обстановке Кобаяси не переставал писать. Именно тогда было создано одно из наиболее значительных его произведений -- автобиографическая повесть "Жизнь для партии".
"Жизнь для партии" -- правдивый документ об участиях японского сопротивления, о героях, отдавших все силы для того, чтобы остановить наступление фашизма в своей стране, японских патриотах, предвидевших гибельные последствия войны, развязываемой агрессорами, и старавшихся предотвратить ее. Рассказывая о себе, Кобаяси в то же время говорит о сотнях таких же рядовых работниках партии, действовавших по всей Японии. Им приходилось бороться в труднейших условиях. Против них выступало японское гестапо с их громадным шпионским аппаратом; против них была направлена раскольническая деятельность правых социалистов оппортунистов, проникших в ряды партии; им мешала слабость японского рабочего движения, оторванного от мирового рабочего движения; их голоса заглушала оголтелая пропаганда шовинизма и милитаризма.
От коммунистов требовалось огромное мужество и беззаветная преданность и стойкость. Герои повести "Жизнь для партии" обладали и преданностью и стойкостью. Эти качества придавала им нерушимая преданность идеям ленинизма. Недаром право называться большевиком являлась для них наивысшей наградой. И, несмотря на трагические обстоятельства, в которых развертывается действие повести, она проникнута жизнеутверждающим духом, верой в будущее.
Картина неисчислимых трудностей подпольной работы, показанная в повести "Жизнь для партии", правдива даже в мельчайших деталях. Кобаяси не преувеличивает опасность, когда пишет о преследованиях и избиениях: его личная судьба подтверждает это. "Жизнь для партии", последнее крупное произведение Кобаяси, осталось незаконченным. Проведя год в подполье, писатель в феврале 1933 года был схвачен, доставлен в полицейский участок и зверски замучен там через час после ареста. Его изуродованный труп полиция выдала родным, а после похорон охранка бросила в тюрьмы многих прогрессивных деятелей японской культуры, выследив их, когда они пришли отдать последний долг писателю-борцу.
Через год, в январе 1934 года, было официально объявлено о "самороспуске" Союза японских пролетарских писателей. Реакция пошла в наступление по всему фронту.
Литературная деятельность Кобаяси продолжалась всего несколько лет. Но и за этот короткий срок он получил признание на родине и за ее пределами. По действенности, по непоколебимому оптимизму и обилию фактического материала его произведения являются документами огромного познавательного и литературного значения, превосходными иллюстрациями к истории революционной борьбы в Японии. Созданные им образы профессиональных революционеров-коммунистов Ватари, Кудо ("Пятнадцатое марта"), Ковада ("Фабричная ячейка"), Исикава ("Организатор"), Сасаки, Ито, Суяма ("Жизнь для партии") -- самоотверженных борцов, отказавшихся от личной жизни для великого дела своей партии, до сих пор служат вдохновляющим примером для прогрессивно настроенной молодежи Японии.
Прогрессивная японская литература тридцатых годов стремилась подчеркнуть свой боевой публицистический характер, начисто отвергая психологизм старой буржуазной литературы. Эта тенденция в большей или меньшей степени была характерна для творческой манеры всех прогрессивных писателей того времени. Характерна она и для Кобаяси. В его произведениях бросается в глаза известная сухость изложения и некоторая прямолинейность в описании мыслей и чувств героев. Автор стремится избежать всего, что могло бы отвлечь читателя от главной идеи произведения. Но эти особенности стиля не заслоняют и зачастую даже подчеркивают объективные достоинства творчества Кобаяси. Заслуга Кобаяси состоит в том, что он вывел на страницы литературных произведений не только покорных и страдающих, но и борцов. Его произведения не только обличают, но и учат, зовут на борьбу. Кобаяси показал человека труда поднявшимся во весь рост, готовым к смертельной схватке с эксплуататорами. Он нарисовал широкие картины растущего самосознания японского рабочего класса и крестьянства, их героической борьбы за свои права, показал лучших сынов и дочерей народа -- коммунистов, единственных до конца последовательных и верных защитников трудящихся масс. Борьба против старого мира, кропотливая, будничная, но озаренная светом прекрасного будущего, -- вот главное в произведениях Кобаяси.
Произведения Кобаяси несомненно принадлежат к числу лучших образцов японской прогрессивной литературы. И в памяти народов навсегда сохранится образ верного друга трудящихся, несгибаемого революционера Такидзи Кобаяси -- писателя, борца, коммуниста.

@темы: Публицистика, А.Стругацкий, Критика

---

Еще порция старой критики

[silent-gluk]

Горин Г. Путешествие на Венеру // Знание-сила (М.). - 1959. - № 12. - Рец. на кн.: Стругацкий А., Стругацкий Б. Страна багровых туч. - М.: Детгиз, 1959. - 296 с.

Книга называется "Страна багровых туч". На обложке цвета закатного неба два круглоголовых существа тащутся через болото.
Страна багровых туч - это Венера.
Венере везет в фантастике. За последние годы о ней написаны "Звезда Утренняя" К. Волкова, "Сестра Земли" Г. Мартынова. Венеру посещают внуки наших внуков в повести Софроновых. Если добавить сюда роман польского писателя С. Лема "Астронавты", новую повесть А. Казанцева "Планета бурь", Л. Оношко "На оранжевой планете" да еще переизданные книги В. Владко "Аргонавты Вселенной" и "Прыжок в ничто" А. Беляева, список получается внушительным. Трудно пришлось молодым авторам А. и Б. Стругацким, решившим написать еще одну повесть о Венере.
Девять произведений о Венере, ни одного о Луне, ни одного о Марсе.
Впрочем, такое предпочтение понятно. Каждый школьник знает, что на Луне только пыль и горы, что на Марсе пустыни и голубоватая плесень. Но никто не ведает, что скрыто под облаками Венеры. Тут полный простор для выдумок. Могут быть и города, и леса, и моря. Фантастика предпочитает страны малоизвестные, почти неведомые. Советская техника сейчас занята Луной, а фантастика - послезавтрашней целью - Венерой. В свое время, когда советские ракеты достигнут Венеры, романы, наверное, будут писаться о Сатурне и Уране.
Что же нового можно сказать в девятом произведении о Венере?
У Беляева на Венеру бегут испуганные надвигающейся революцией миллионеры.
С. Лем находит там руины цивилизации, уничтоженной войной.
Г. Мартынов обнаруживает черепахо-людей... и, кроме того, космический корабль, некогда прибывший с Фаэтона - развалившейся замарсианской планеты.
Для Софроновых Венера - испытательный полигон. Там испытывается искусственное солнце.
Стругацкие сумели найти свою тему. Их тема - люди в космосе, обыкновенные советские люди.
Начальник экспедиции - Ермаков, упорный и педантичный, принципиальный и злой... злой на Венеру, где погибли его жена и друзья.
Геолог Юрковский - поэт, романтик, немного рисующийся, старожил космоса, гордящийся своей принадлежностью к племени покорителей Вселенной.
Молодой пилот Спицын, беззаветно влюбленный в свою специальность и в девушку Веру.
Быков - мастер своего дела, но в космосе новичок; трудолюбивый и скромный семьянин -штурман; геолог - спорщик и энтузиаст науки. Шесть сложных людей, шесть характеров. И один из героев думает о них так:
Вся шестерка в целом - отличная сборная... А слабости и недостатки?.. Что же, достоинства этих шестерых чудесно дополняют друг друга.
Дорога на Венеру во всяком случае в фантастике проторена. Когда идешь по проторенной дорожке, самая большая опасность - шаблон. Так хочется описать митинг перед отлетом, удаляющуюся Землю, чудеса невесомости, встречу с метеоритом. Стругацкие обходят эти приедающиеся детали. Почти у всех авторов растут на Венере растения-кровопийцы. У Стругацких тоже есть морские чудища. Но они вызывают веселый спор - едят ли друг друга звери с разных планет. И тут же вспоминается межпланетный анекдот о глупой земной собаке, которая отъела лапы у драгоценной ящерицы, с трудом доставленной со спутника Юпитера.
Страшно и трудно людям в чуждой стране багровых туч. Люди работают и устают, но шутят. Люди болеют... в том числе заурядным фурункулезом. Люди гибнут... в том числе по-глупому: ушел человек и не вернулся, искали и не нашли. И все же люди выполняют задание, работают, ищут, идут, ползут, тащутся... и доходят, потому что воля советского человека сильнее багровых туч.
На книжных полках уже немало книг о людях, осматривающих чудеса космоса, книг приключенческих и экскурсионных. Теперь к ним прибавилась книга о людях, работающих в космосе, работающих буднично и героически.
Фантастика многообразна. Это жанр переходный - он граничит с художественной прозой и с научно-популярной литературой. Поэтому в фантастике много книг популярного направления, где герои действуют, думают, но не живут. Стругацким удалось изобразить живущих людей. Может быть, термин не слишком удачен, но смысл его таков: живых, реальных людей изобразили писатели. Им, этим людям, веришь. И в их поступки веришь, и в их слабости, и чувства симпатии вызывают эти простые люди, выполняющие важное задание.
Будет ли продолжение у этой удачной повести?

@темы: Критика, «Страна багровых туч»

---

И о прекрасном

[silent-gluk]

Знаете ли вы, что вышел очередной, девятый том "Неизвестных Стругацких"?

Бондаренко С., Курильский В. Стругацкие: Материалы к исследованию. Письма, рабочие дневники. 1978-1984 гг. - Волгоград: ПринТерра-Дизайн, 2012. - 636 с.



Желающие купить - да проследуют на Алиб, к продавцу ivanov ( www.alib.ru/bs.php4?bs=ivanov ).

А теперь о грустном. Тираж - 100 (сто) экз. Соответственно, и цена (тут минута молчания), и количество осчастливленных (тут две минуты молчания).

Да, чуть не забыла: вот страница издания на Фантлабе: fantlab.ru/edition94304

@темы: Библиофильское, благоустройства, Библиография, Неизвестные Стругацкие, Книги, Ссылки

---

Еще рисунок И.Шаганова

[silent-gluk]

Отсюда: www.rusf.ru/abs/konkurs/ito12.htm



Игорь Шаганов (Германия, Дармштадт)

ПНО: Летучая галоша

@темы: Фотографии и картинки, Фанарт, «Пикник на обочине», Вторичное творчество, Ссылки

---

Оффлайн-интервью БНС

[silent-gluk]

Отсюда: www.rusf.ru/abs/int0169.htm#17

Уважаемый Борис Натанович. Я читал, что Вы считаете главной целью Воспитания развитие способности человека к творческому труду, а мир Полудня состоит из людей, считающих такой труд своей главной целью и главным наслаждением. Почему Вы считаете, что способность и возможность творческого труда приведёт к гуманизации общества, к избавлению от пороков и проблем общества нынешнего? Не сказалось ли здесь влияние советской пропаганды насчёт труда («труд из обезьяны сделал человека»?
Григорий Андриенко <[email protected]>
Иваново, Россия - 10/17/12 16:03:50 MSK
       Ваши сомнения совершенно законны. Но один из фундаментальных «столпов» Высокой теории воспитания – обнаружение и развитие у ребенка его Главного таланта, чего-то такого, что он от природы умеет очень хорошо, лучше многих и многих. Нам казалось, что Человек с Талантом меньше подвергается действию комплекса неполноценности и его производных – зависти, жадности, скупости. Человек с Талантом талантлив во всем (старое наблюдение), – может быть, он будет и талантлив нравственно? Все это, конечно, гипотезы, но, на мой взляд, они выглядят вполне приемлемыми. Что же касается «советской пропаганды насчет труда», то все это, разумеется, могло быть, но сильно подозреваю, что рассуждения наши по поводу «успешного творческого труда как источника наивысшего наслаждения», основаны прежде всего на личном опыте, а также на опыте наших знакомых и друзей. И когда Александр Сергеевич, только что закончив «Годунова», бегает по комнате, приговаривая: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!», то для меня эта сцена – лучшее подтверждение нашей гипотезы.



Здравствуйте, уважаемый Борис Натанович!
       Присоединяюсь ко всем пожеланиями и просто приятным словам сказанными до меня. И простое Вам, человеческое – спасибо! Спасибо Вам и Вашему брату.
       Касательно моего вопроса.
       Как у каждой частицы есть своя анти-частица, так, мне видится, что и у АБС есть свой «анти-писатель». Не менее популярный, но тем не менее, подходящий к вопросу написания книг совершенно с противоположной стороны.
       Если АБС берет абсолютно реальный мир и добавляет в него фантастический элемент, добиваясь тем самым огромного реализма, – то «анти-писатель» берет совершенно невероятный мир и добавляет в него капельку реализма, делая его, на удивление, невероятно схожим с миром реальным.
       Собственно вопрос, знакомы ли Вы с творчеством сэра Терри Пратчетта (хоть основная часть книг написана в жанре фэнтези), в особенности с его фантастическими романами – «Страта» и «Темная сторона солнца». Если ответ положительный, то как Вы относитесь к его произведениям? Заранее спасибо за ответ.
       P.S. Просто невероятно, спасибо всем, благодаря кому, у меня есть возможность задать вопрос одному из своим любимых писателей о другом, не менее любимом писателе.
Дмитрий <[email protected]>
Харьков, Украина - 10/17/12 16:04:03 MSK
       Я почти не читаю зарубежную фантастику. О Пратчетте слышал, конечно, но ничего сказать не могу, – не помню.

Здравствуйте, Борис Натанович!
       Вопрос о «Парне из преисподней». Эпизод с обелиском: как бы отреагировали люди мира Полдня, увидев надругательство над могилой? Кажется, что Человек Разумный должен осознавать, что кусок камня не имеет никакого отношения к настоящему уважению предков, а преклонение перед такого рода вещами – первобытный инстинкт, который необходимо искоренять.
       В связи с этим еще один вопрос: как Вы относитесь к действию группы Война, в частности к акции «Исповедь у Вечного Огня»?
Алексей <[email protected]>
Москва, Россия - 10/17/12 16:04:09 MSK
       Мне кажется, уважение к предкам может принимать самые различные формы, – совершенно независимо от менталитета Человека Разумного. Первобытные инстинкты здесь, по-моему, вообще ни при чем. А за действиями группы Война я не слежу и ничего о них толком не знаю. На мой вкус, слишком много эпатажа, хотя затея с меловой картинкой на Литейном – смешная. Неприличный, но остроумный анекдот.

Уважаемый Борис Аркадьевич!
       Спасибо за Ваше творчество, читаю Вас запоем с детства. При перечитывании возник такой вопрос: принц-герцог знал, что Горный Орёл подвергнется ракетной атаке и намеренно посадил на него Мака или нет? Возможно, в тексте есть намеки на это? Спасибо.
Мош-1 <[email protected]>
USA - 10/17/12 16:04:37 MSK
       То есть, не хотел ли принц-герцог Мака загубить? Конечно, нет. С чего бы это вдруг?

Борис Натанович, прошу прощения, ошибся.
Мош1
Россия - 10/17/12 16:05:05 MSK
       Бог простит, я полагаю.

Здравствуйте, Борис Натанович!
       Недавно прочитал в одном из Ваших интервью, опубликованном в 2011 году, что единственное, что Вы как фантаст смогли предсказать в части общественно-политического устройства мира будущего, так это появление описанного в Вашей книге «ХВВ» 40 лет назад т.н. Мира потребления. Однако в 70-х годах Мир потребления уже не только существовал, но и успешно развивался, а сам Мир потребления и его идеология были сфундаментированы ещё в начале 50-х (если не в начале века), когда усовершенствование и появление новых средств производства (включая бытовые), а также переход на новые виды энергии и относительная стабильность развития без внешних катаклизмов западного мира способствовали дальнейшему успешному шествию по планете этого Мира. Да и 50-е годы можно считать началом его зачатия тоже с натяжкой, поскольку Мир потребления, на мой взгляд, является непосредственным атрибутом капитализма как такового, с его идеологией получения прибыли, производства, рекламы, сбыта, находящиеся в непосредственной связи между собой (меньше продашь – меньше прибыль, в связи с чем необходимо порождать спрос и стимулировать потребление через рекламу товара). Поэтому, на мой взгляд, Вы не столько предсказали появление Мира потребления в будущем, сколько диагностировали его наличие как такого. В связи с этим хотелось бы узнать, изменилось ли Ваше отношение к Миру потребления, которое было в 70-х и сейчас или оно осталось прежним?
Александр <[email protected]>
Москва, Россия - 10/17/12 16:05:13 MSK
       Осталось прежним. Этот мир убог, консервативно гомеостатичен, нравственно бесперспективен, он готов снова и снова повторять себя, – но! Но он сохраняет свободу, и прежде всего – свободу творческой деятельности. А значит, по крайней мере, научно-техническому прогрессу остаются шансы на развитие, а там, глядишь, и потребность в Человеке Воспитанном возникнет в конце концов, а это уже надежда на прогресс нравственный... В любом случае, из всех реально возможных миров, которые я могу себе представить, Мир Потребления наиболее человечен. Он – с человеческим лицом, если угодно, – в отличие от любого тоталитарного, авторитарного или агрессивно-клерикального мира.

Борис Натанович!
       В последнее время довольно активно обсуждается тема ювенальной юстиции. И большое количество людей боятся её, считая, что она разрушит семьи и сделает несчастными детей. А мне кажется, что ЮЮ способна стать тем инструментом, который поможет практической реализации ВТВ. По сути, это едва ли не единственный практический способ помешать родителям передать следующему поколению свои психологические уродства, дремучие системы ценностей, попросту искалечить их души насилием и жестокостью. Что Вы думаете по этому поводу? Я оставляю в стороне вопрос о том, «а судьи кто?», потому что понятно, что в стране басманного правосудия и ювенальная юстиция будет басманной. Но в цивилизованных странах это может возыметь эффект, как Вы считаете?
Андрей <[email protected]>
Москва, Россия - 10/17/12 16:05:29 MSK
       Вполне возможно. Но я в этом ничего не смыслю, извините.

Дорогой Борис Натанович!
       Неужели Вы и впрямь считаете, что акция Pussy Riot содержит признаки правонарушения и подлежит наказанию? Вы говорили о 15-дневных принудительных работах в женском монастыре. Неужели не видите, чтояэти девочки скорее персонажи Вашей с АН антиутопии «Трудно быть богом», не принявшие окружающей серости? В России торжествует серость и к власти приходят чёрные, превращая Россию в область святого ордена. Неужели не видите откровенно политический характер акции? Неужели не считаете, что не только единственным правильным решением был бы оправдательный вердикт, но и сам факт привлечения их к уголовному суду противозаконен и аморален? Или это была всё таки фигура речи, своего рода компромисс?
Игорь Слуцкий
Россия - 10/17/12 16:05:35 MSK
       Нет, я действительно вижу это как поганое хулиганство. Я неверующий, но так вести себя в храме приличный человек, по-моему, не может. Не люблю музыку, но из зала филармонии с наслаждением вышвырнул бы хама и скота, демонстративно занимающегося громким испусканием газов. И мне отвратителен поганец, изрыгающий мат на детской площадке, – даже если он поет антиправительственные частушки. Есть нормы поведения, которые нарушать непристойно, – и непристойность должна наказываться (хотя, конечно, не тюрьмой). Другое дело, что клерикально-авторитарная кампания, которую господа начальники развернули вокруг хулиганок, не менее, а более омерзительна, чем само хулиганство. И форма этой кампании (вполне средневековая), и содержание ее, и конечная цель = усилить раскол общества, натравить одних граждан на других, – все это предельно погано и достойно занять видное место в галерее процессов, состряпанных в свое время большевиками. «Возвращение в совок» это называется. Крутое возвращение в крутой совок.

Дорогой Борис Натанович!
       Извините за не совсем скромный вопрос. Как Вы относитесь к Вашей безоговорочной всероссийской, да, пожалуй, и всемирнойяславе? Как относитесь к тому, что являетесь властителем дум у значительного числа людей? К тому, что Вы и Ваш брат оказали влияние на формирование целой этической системы и в этом отношении сродни Булату Окуджаве? Как относитесь к тому, что Вы и Ваш братяпо влиянию на умы в ряду крупнейших деятелей культуры и мыслителей ХХ века стоите рядом с такими фигурами, как Михаил Булгаков, Андрей Тарковский, Булат Окуджава, Федерико Феллини, Иосиф Бродский... можно ещё назвать несколько имён такого же ранга. Иными словами, как Вы относитесь к тому, что своими работами обеспечили себе безоговорочное бессмертие и совсем иного рода, чем персонажи Ваших «Пяти капель эликсира»?
Игорь Слуцкий
Россия - 10/17/12 16:05:50 MSK
       Главное мое ощущение по этому поводу: неловкость и неудобство. Слишком много красивых слов, чтобы можно было принимать их всерьез. Впрочем, если все это и на самом деле имеет место, то затрагивает лишь очень узкий круг лиц, – несколько десятков тысяч человек. И ладно. И хорошо. Напрямую я сталкиваюсь с этими явлениями-проявлениями так редко, что можно их и вообще не принимать во внимание. Хотя, конечно, спасибо на добром слове.

На кого учился Гаг, «Парень из преисподней»?
       С одной стороны, в повести неоднократно подчеркивается, что он – курсант.
       С другой, – на рядового солдата, пусть и элитных частей, его учат слишком уж долго, да и послужной список у него не маленький. А для будущего офицера у него слишком уж узкий кругозор.
Фалеев Дмитрий <[email protected]>
Россия - 10/17/12 16:06:05 MSK
       Его учат на Бойцового Кота. Деталей не знаю, но это и в самом деле элита армии, убийца-профессионал, и кругозор у него не узкий, а в точности такой, какой положено ему иметь. Он же еще мальчишка, лет 17-18, не больше, училища не кончил.

Уважаемый Борис Натанович!
       Как Вы относитесь к таким людям, как Семен Мирлин?
       С одной стороны, он очень честный и принципиальный, но с другой, – явный провокатор, чуть не подведший своих друзей под статью.
Dima <[email protected]>
Rehovot, Israel - 10/17/12 16:06:13 MSK
       Он не провокатор. Он трепло. Я знаком с ним тысячу лет и даже иногда переписываюсь. Это человек безукоризненной чистоты и честности, великий эрудит (задумчиво: «Я вообще-то историю неплохо знаю, но вот в шестом-седьмом веке у меня явные пробелы...», но в молодости был очень не сдержан на язык. «Мирлин, – говорили ему, – ну ты хоть смотри иногда, с кем разговариваешь!..», а он отвечал: «Э-э, бросьте, захотят посадить, так посадят. За неправильный переход улицы». Посадили его за статью, которую он давал читать направо и налево и которая очень не понравилась обкомовскому начальству.

@темы: Парень из преисподней, Б.Стругацкий, Пять ложек эликсира, «Трудно быть богом», Что сказали Стругацкие, «Хищные вещи века», Ссылки, Интервью

---

И еще раз про восприятие

[silent-gluk]

Что, в сущности, я имела в виду, когда спрашивала вчера, кто как видел "подтекст" в "Обитаемом острове"?..

Так исторически сложилось, что я в последнее время прочитала некоторое количество трибьютов, развивавших тему Саракша. И я задумалась: это они политизированнее оригинала или я просто лучше воспринимаю современные аллюзии (а не те, которые были актуальны еще до моего рождения)?

@темы: Фанфикшн, Прообразы, Вторичное творчество, «Обитаемый остров», История