[MasterGreez]

Безумно рада найти в пространстве дайри клуб любителей этих , по-настоящему гениальных писателей. Удивительно, на сколько они разные были люди. Аркадий специалист-востоковед, знаток японского языка и традиций, а - Борис астрофизик. Один жил в москве, а другой в питере. Но как удавалось им писать столь просто и гениально?

@темы: Стругацкие

---

Доброго времени суток... просто хотелось бы поздороваться

[Xapy.]

Была рада найти сообщество... Выдержали стиль... мне нравится...

И конечно же скажу, что рада что Стругацких читают, воспринимают, переваривают, осмысливают... Очень рада тому что нашла вас...

PS Эпиграф великолепен... впрочем как и Гробовский...

---

вах! у нас тут нынче день рождения!

[серебристый лис]

поздравляю клуб любителей Стругацких вообще и супругов Мозес в частности и объявляю юбилейное заседание открытым!

@темы: Виу-вирулли!, интересы

---

одно "с" - это так задумано

[серебристый лис]

@темы: тирьямпампация, фильм, находки, «Обитаемый остров»

---

Кино

[sinaiagusenica1]

По телевизору идет (по 5-му каналу) передача о Виторгане. Вспомнились "Чародеи". И тут-же возник вопрос - а сколько всего было экпанизаций Стругов, и как народ к ним относится. Я, пожалуй, смогу вспомнить (ну, кроме помянутых "Чародеев") - "Сталкера", совместную (не вспомню сейчас - с кем) экранизацию "Трудно быть богом", жуткую, ИМХО, попытку Сокурова - "Дни затмения" и ... все.

---

Стихи И.Минакова

[silent-gluk]

Игорь Минаков

Люди Полдня
Почти такие же как мы,
Они живут в ином столетье,
Им покоряются миры,
Но чужды страх и раболепье.
Их не прельщает лоск вещей,
И пошлой роскоши обманы,
Они спокойней и добрей,
И ценят жёсткие диваны.
Им хватит мужества всплакнуть,
Заслушавшись концертной фугой,
Но может быть совсем чуть-чуть
Вибрируют пред центрифугой.
Их не пугает коммунизм,
Они работают, как черти.
И если дружат, то всю жизнь,
А если любят, то до смерти.
Под банджо Маршака стихи,
Поют - поэзии открыты
Семейств китовых Пастухи,
Десантники и Следопыты.
Великий КРИ седьмой ноги
Загадывает им загадки,
И коли есть у них враги,
Так то летучие пиявки.
Ни бюрократов, ни рвачей
Совсем не стало на Планете,
Под оком бдительным врачей
Рождаются на Марсе дети.
Пускай в пустыне мёрзлой ночь,
Врачи готовы долг исполнить,
А значит, сына или дочь
На завтра примет светлый Полдень.

* * *
Усидеть невозможно за партой,
Столько вдруг увлекательных дел,
И ракеты уходят со старта,
И выходят за Дальний Предел.
Это даже не мука, а - кара
Математику в классе зубрить.
Эх, достать бы чертёж птерокара
И устройство его изучить!
Утверждают, что долг пионера
Быть примером в познаньи наук,
Между тем, на планете Венера
Не хватает находчивых рук.
Мы, поверьте, не глупые дети,
Не полезем тайком в космолёт,
Всё про всё мы узнали на свете,
Нас проверьте на деле, пилот!
Отличаем зенит от надира -
Вы возьмите нас в рейс, командир!
Мы с собой не захватим Шекспира,
Ну скажите, к чему нам Шекспир?
От ботаники тихо балдеем,
А в Антарктике плавятся льды!
Мы растём, но пока повзрослеем
На Венере уж будут сады.
И ни подвигов нам, ни открытий
Не оставит безжалостный век,
Быть всегда в самой гуще событий
Должен каждый сейчас человек!
Снова в школу? Но это уж слишком!
У доски пропадать не у дел…
Командир, ведь вы были мальчишкой!
Вам хотелось за Дальний Предел?

* * *
Андрею Черткову
Терзай гитару или лютню,
Плачь, злополучная звезда…
Мы - опоздавшие к Полудню,
Теперь, пожалуй, навсегда.
На неназначенные встречи
Мы не явились, спору нет,
Не возлегли на наши плечи
Дары и ужасы планет.
Мы все крутились понемногу,
Мелькали спицы в колесе,
Нашли единую дорогу -
Анизотропное шоссе.
Отодвигается всё дальше
Полудня праздничный мираж,
Всё крепче бастионы фальши,
Всё безнадёжней абордаж.
А может, возвратиться к детству,
Усильем воли время сжать,
И совершить попытку к бегству,
Покуда есть куда бежать?
И пусть бы нас не привечали,
Не выпрямляли бы пути,
Но разрешили в Мирза-Чарле
В стажёры к Быкову пойти!
Но поздно, дождь косой струится,
До окончания врёмен,
Мы спим, а город - суетится,
Не ведая, что обречён.
И видим, будто бы воочью,
Как там, за толщею веков,
Мальчишки станут плакать ночью
О времени учеников.

@темы: Стругацкие, Фанфикшн, Что сказал @автор

---

:: ну, что? ) кто смотрел «ОО» номер дваа?

[серебристый лис]

сбж. )

@темы: фильм, «Обитаемый остров»

---

:: «ОО»: правтаруюсерию

[серебристый лис]

www.diary.ru/~Comcon/p67136977.htm
вепря слили. смысл слили. идею слили. нюансы слили.
я обещал, что не прощу? так вот я не прощу.
...отчего же. последствия будут. правильные. )

@темы: тирьямпампация, «Обитаемый остров», Что сказал @автор, Ссылки

---

не смог удержаться )

[гинолис]

-- Вы -- Люцифер, -- проговорил старик с благоговейным
ужасом. -- Гордый дух! Неужели вы не смирились?
Андрей аккуратно перевернул платок холодной стороной и
подозрительно посмотрел на старичка.
-- Люцифер?.. Так. А кто вы, собственно, такой?
-- Я -- тля, -- кратко ответствовал старик.
-- Гм... -- спорить было трудно.
-- Я -- никто, -- уточнил старик. -- Я был никто там, и
здесь я тоже никто. -- Он помолчал. -- Вы вселили в меня
надежду, -- объявил он вдруг. -- Да, да, да! Вы не
представляете себе, как странно, как странно... как радостно
было слушать вас! Действительно, раз свобода воли нам
оставлена, то почему должно быть обязательно смирение,
терпеливые муки?.. Нет, эту встречу я считаю самым значительным
эпизодом во все время моего пребывания здесь...
Андрей с неприязненной внимательностью оглядывал его.
Издевается, старый хрен... Нет, не похоже... Сторож синагоги?..
Синагога!
-- Прошу прощенья, -- вкрадчиво осведомился он. -- Вы
давно здесь сидите? Я имею в виду -- на этой скамеечке?
-- Нет, не очень. Сначала я сидел на табуретке вон в той
подворотне, там есть табуретка... А когда дом удалился, я
перешел на скамеечку.
-- Ага, -- сказал Андрей. -- Значит, вы видели дом?
-- Конечно! -- с достоинством ответил старик. -- Его
трудно не видеть. Я сидел, слушал музыку и плакал.
-- Плакал... -- повторил Андрей, мучительно пытаясь
сообразить, что к чему. -- Скажите, вы еврей?
Старик вздрогнул.
-- Господи, нет! Что за вопрос? Я католик, верный и --
увы! -- недостойный сын римско-католической церкви...
Разумеется, я ничего не имею против иудаизма, но... А почему вы
об этом спросили?
-- Так, -- сказал Андрей уклончиво. -- К синагоге, значит,
вы не имеете никакого отношения?
-- Пожалуй, нет, -- сказал старик. -- Если не считать
того, что я часто сижу в этом скверике, и иногда сюда приходит
сторож... -- Он стесненно захихикал. -- Мы с ним ведем
религиозные диспуты...
-- А Красное Здание? -- спросил Андрей, закрывая глаза от
боли в черепе.
-- Дом? Ну, когда приходит дом, мы, естественно, здесь
сидеть не можем. Тогда нам приходится подождать, пока он уйдет.
-- Значит, вы видите его не в первый раз?
-- Разумеется, нет. Редкую ночь он не приходит... Правда,
сегодня он был здесь дольше, чем обычно...
-- Погодите, -- сказал Андрей. -- А вы знаете, что это за
дом?
-- Его трудно не узнать, -- тихо сказал старик. -- Раньше,
в той жизни, я не раз видел его изображения и описания. Он
подробно описан в откровениях святого Антония. Правда, этот
текст не канонизирован, но сейчас... Нам, католикам... Словом,
я читал это. "И еще являлся мне дом, живой и движущийся, и
совершал непристойные движения, а внутри через окна я видел в
нем людей, которые ходили по комнатам его, спали и принимали
пищу..." Я не ручаюсь за точность цитирования, но это очень
близко к тексту... И, разумеется, Иероним Босх... Я бы назвал
его святым Иеронимом Босхом, я многим обязан ему, он подготовил
меня к этому... -- Он широко повел рукой вокруг себя. -- Его
замечательные картины... Господь, несомненно, допустил его
сюда. Как и Данте... Между прочим, существует рукопись, которую
приписывают Данте, в ней тоже упоминается этот дом. Как это
там... -- Старик закрыл глаза и поднял растопыренную пятерню ко
лбу. -- Э-э-э... "И спутник мой, простерши руку, сухую и
костлявую..." М-м-м... Нет... "Кровавых тел нагих сплетенье в
покоях сумрачных..." М-м-м...
-- Погодите, -- сказал Андрей, облизывая сухие губы. --
Что вы мне несете? При чем здесь святой Антоний и Данте? Вы к
чему, собственно, клоните?
Старик удивился.
-- Я ни к чему не клоню, -- сказал он. -- Вы ведь спросили
меня про дом, и я... Я, конечно, должен благодарить Бога за то,
что он в предвечной мудрости и бесконечной доброте своей еще в
прежнем существовании моем просветил меня и дал мне
подготовиться. Я очень и очень многое узнаю здесь, и у меня
сжимается сердце, когда я думаю о других, кто прибыл сюда и не
понимает, не в силах понять, где они оказались. Мучительное
непонимание сущего и, вдобавок, мучительные воспоминания о
грехах своих. Возможно, это тоже великая мудрость Творца:
вечное сознание грехов своих без осознания возмездия за них...
Вот, например, вы, молодой человек, -- за что он низвергнул вас
в эту пучину?
-- Не понимаю, о чем вы говорите, -- пробормотал Андрей.
"Религиозных фанатиков нам здесь еще только и не хватало", --
подумал он.
-- Да вы не стесняйтесь, -- сказал старик ободряюще. --
Здесь скрывать это не имеет смысла, ибо суд уже состоялся... Я,
например, грешен перед народом своим -- я был предателем,
доносчиком, я видел, как мучили и убивали людей, которых я
выдавал слугам сатаны. Меня повесили в тысяча девятьсот сорок
четвертом. -- Старик помолчал. -- А вы когда умерли?
-- Я не умирал... -- произнес Андрей, холодея.
Старик покивал с улыбкой.
-- Да, многие так думают, -- сказал он. -- Но это
неправда. История знает случаи, когда людей брали живыми на
небо, но никто никогда не слыхал, чтобы их -- в наказание! --
живыми ссылали в преисподнюю.
Андрей слушал, обалдело воззрившись на него.

@темы: «Град обреченный», Цитаты

---

:: объява.

[серебристый лис]

С 3 по 5 апреля 2009 года в Киеве, на базе Четвертой Весенней Киевской международной книжной ярмарки, состоится Ассамблея фантастики «Портал-2009».Организаторы: Выставочная компания «МЭДВИН», журнал «Реальность фантастики».

Мероприятия пройдут в здании Национального университета
физического воспитания и спорта, по адресу: Киев, ул. Физкультуры, 1
(М. «Республиканский стадион»).

На «Портал» приглашены и в его работе примут участие такие

писатели, как Марина и Сергей Дяченко (президенты ассамблеи «Портал»),
Дмитрий Быков, Генри Лайон Олди, Андрей Валентинов, Владимир Аренев,
Яна Дубинянская.

Иногородним участникам мы предлагаем для проживания (в качестве базовых) две гостиницы:

1. Гостиница «Спорт». г.Киев, ул. Б.Васильковская, 55.
   Стоимость двухместного номера за сутки 510 грн. Стоимость одноместного
   номера за сутки, 510 грн.
   
2. Гостиница «Ника». г.Киев, ул. Довженко, 16. Стоимость
   двухместного номера за сутки 370 грн. Стоимость одноместного номера за
   сутки 285 грн.
   

Желающие прийти на Булгаковский бал платят взнос в размере 150 грн.

Участники ассамблеи «Портал» самостоятельно оплачивают свое

проживание в гостиницах. При желании вы можете выбрать любую другую
гостиницу г.Киева или иной способ проживания. Названные гостиницы
исключительно базовые.

Председатель оргкомитета ассамблеи «Портал-2009» Ираклий Вахтангишвили

---

Официальные источники распространения информации от имени оргкомитета «Портала»:

— сайт ассамблеи «Портал» (interportal.info),

— сообщество «Портал» в Живом журнале (community.livejournal.com/klf_portal),

— сайт выставочного предприятия «МЭДВИН» (medvin.kiev.ua),

— журнал «Реальность фантастики»,

— сайт издательства «Теза» (teza.in.ua).

---

Президент ассамблеи фантастики «Портал-2009» — Марина и Сергей Дяченко.

взято с http://sf-kievkon.org.ua/

по следам Terra Nova

@темы: Виу-вирулли!, Портал, Ссылки

---

...луркмор я посещал нечасто...

[гинолис]

луркмор о стругацких
настоятельно прошу, прежде чем возмущаться, ознакомиться со спецификой места. )

@темы: что сказал Луркмор ), Стругацкие, Ссылки

---

26 сентября 2006-го года. но Алексей Герман дал это интервью ещё раньше.

[серебристый лис]

«Потом я стал снимать «Трудно быть богом». В том числе я снимал про то, что после Серых всегда приходят Черные. Про то, что эта последовательность неотменима. Про то, что неучастие — утопия, слиться с серыми получается лишь на время. Мне казалось, что эти мои мысли про человеческую историю, про человеческую природу волнуют не только меня. Посмотрим. Мне проще, молодым хуже. Как я тебе уже многократно сообщал, я старый человек, у меня больное сердце, что даёт мне некоторое право плевать на реальность и жить в той, другой жизни, которая мне снится. И пускай этот кусок жизни, как я его себе представляю — останется. Хотя думать о будущем и работать для будущего тоже, вероятно, глупо.

То, что рукописи не горят — это мечта Булгакова, которая выдаётся за действительность. Все печки топятся рукописями — рукописи горят ещё как — ого-го.»
seance.ru/blog/rukopisi-goriat-eshe-kak/#commen...

@темы: Что сказал Герман, «История Арканарской резни», «Что сказал табачник с Табачной улицы», Ссылки, Цитаты

---

:: не могу не поделиться хорошо сказанным:

[серебристый лис]

01.02.2009 в 14:38

Пишет  Мамаша Шико:

Обитаемый остров
Хотелось бы, чтобы полдень человечества выглядел не так. Вдруг внуки доживут. Нормальные хорошие дети. И тут им - бац! - полдень человечества!

@темы: фильм, «Обитаемый остров», Что сказал @автор

---

ОО, опыт фанфика, что могло бы быть, если бы Гай не погиб - продолжение

[клуб любителей Стругацких]

разрешение на размещение получено

31.01.2009 в 23:50

Пишет  klyment-Alex:

Die Leere, или До Мирового Света (пишется) - обоновлен 31.01В предыдущую тему не лезет.
Название: Die Leere, или До Мирового Света (рабочее)
Автор: Klyment-Alex
Фэндом: "Обитаемый остров", роман. Пользовался вариантом в редакции Бориса Стругацкого 1992 г.
Пейринг: никто и ни с кем, кроме второстепенных. Однако смарм Мак/Гай.
Рейтинг: PG за насилие и общее уныние. Секса нет, как в Союзе.
Дисклэймер: герои принадлежат Стругацким и народу. Саракш принадлежит Вселенной. Я просто пишу фики.
Коротко о: АU. Гай жив, Центр взорван, Сикорски круглоглаз – надо жить дальше. Верь, что все будет хорошо, если еще можешь верить кому-либо и во что-либо.
Альтернатива только в том, что товарищ Гаал не погиб. Остальное - канон.
К читателю: Граждане! Критикуйте, поправляйте, буду рад. Особенно по части немецкого (я-то английский учил).
Статус: пишется

Части 0-2

Часть 3. Твердь словно услышала, сомкнулась

Твердь словно услышала, сомкнулась и через четверть часа отжала последние капли. Гай вздохнул, поскреб затылок, положил недочитанную сводку. Остановился на статистике самоубийств, которых в последнее время развелось какое-то сумасшедшее количество. Обидно. Зачем прощаться с жизнью сейчас? Мак говорит, все худшее уже позади.
Но вот у кого-то нет ни Мака, ни института, полного загорелых и белозубых, ни кого-нибудь, даже отдаленно похожего на них. И тогда только вешаться впору.
Одна действительно оказалась – загорелая. Их было трое, две девушки и парень с облупленным носом. Загорелая, светлая с мальчишеской стрижкой и облупленный с детским обиженным ртом. Гай оглядел их с ног до головы, потом с головы до ног, хмыкнул и представился. Все трое повскакивали из-за столов, заявили, что они очень, очень рады, что наконец-то их услышали, что прямо-таки не терпится окунуться в живую языковую среду, много ли услышишь в четырех стенах? Гай с сомнением подтвердил: немного.
Говорили все трое без акцента, и, если не прислушиваться, сошли бы за местных. Выговор только ненормально старательный, и предложения строят слишком правильно, как с учебником беседуешь. Ну да неудивительно, по книгам же учили.
Местообитание структуральных лингвистов, большой кабинет на третьем, рядом со статистиками, был запружен книгами даже больше, чем библиотека Мака (Гай не думал, что это возможно). И припорошен сверху бобинами с магнитными лентами. И газетами по стенам обвешан так густо, что не видно обоев.
Он предупредил их, что в городе небезопасно, преступность, воздушные тревоги, полиция хватает кого попало. Лингвисты то ли смелые попались, то ли придурковатые (что скорее всего), заявили, мол, им все нипочем.
Гай хмыкнул вторично. Нипочем все было его ребятам. Его.
В бытность свою капралом он откровенно наслаждался (и отдавал себе в этом отчет) порядком, который царил в его секции. Какие парни! Были, да… Где-то они сейчас, ладные молодцы-гвардейцы, над которыми Мак торчал темной, покрытой олифой жердиной? На побережье, поди, топят субмарины – сейчас в основном туда отправляют, на хонтийской границе стало поспокойнее.
Не гвардейцы, но тоже очень неплохо. Вскочили, побросали кости (за уши оттаскаю, если играют на деньги!), вытянулись в шеренгу по росту. Лингвисты смотрели из-за Гаева плеча с детским восхищением.
Странник благоволил Гаю, по крайней мере, в этом вопросе. Непонятно, почему (трепло Мак наболтал, очевидно), но расположение его чувствовалось, и у бывшего капрала появился небольшой штат подчиненных. Пятеро. Кто из полиции, кто из других ведомств, один даже из Департамента общественного здоровья, и ни одного гвардейца. Дисциплину, тем не менее, внедрить получилось довольно быстро, господа помощники господина инспектора знали свое место и понимали, что такое приказ. Глаза не таращат… и ладно, тут не принято.
Строго говоря, строиться было не принято тоже, но Гай решил по-своему. Мак пожимал плечами и говорил, мол, «nicht verstehen», а Странник однажды высказался в том смысле, что институт – организация в большей степени гражданская, и не надо перебарщивать. Но он только делал вид, что недоволен, Гай видел угоду в зеленущих блюдцах, и притворился, что внял и принял к сведению.
Господин инспектор со своими ребятами выполняли поручения разные, не всегда кристально чистые и редко – абсолютно безопасные. Иногда приходилось драться, иногда – отстреливаться. Но чаще – ругаться и требовать, чему Гай выучился в совершенстве, равно как и удостоверением махать, и давить полномочиями.
– Лека, застегнись.
Лека, бывший школьный инструктор по гражданской обороне, застегнулся.
Красавцы, думал Гай, любуясь. Ну до чего же… Эх, форму бы еще нормальную, а то эти серые френчи убивают всю молодцеватость и делают из нас Фанков.
…Как он там, интересно?
– Есть, что доложить? – осведомился Гай светским тоном, с оглядкой на лингвистов.
– Никак нет! – выкрикнул Еди Фран, самый высокий, посему первый в шеренге. – Все спокойно, господин инспектор!
И он, и остальные, впрочем, смотрели не на начальника, а на лингвистов. Которые, в свою очередь, вылупились на господ помощников.
– Это… армия, – выдохнула светловолосая вполголоса. – Вооруженные силы, либо военизированное подразделение… Feldheer*.
– Besatzungsarmee**, – сказал парень.
– Эрих! – возмутились девушки хором. – Ну что ты говоришь такое… Гай, вы извините его, он не подумал. Он у нас дурак.
Гай кивнул значительно, хотя и не понял, что такого сказал облупленный. Обидное, должно быть… Молокосос. Не старше меня на вид. Не видел он армии, вот что, Мак говорил, у них там ни полиции, ни войск. Как живут?
– Итак, – кашлянул господин инспектор, – на текущий момент у нас одна задача: обеспечить безопасность группы ученых, – жест в сторону сияющих языковедов, – в условиях известной обстановки Столицы. Двое. – Он сделал вид, что раздумывает, но сам уже знал. – Генти, Фран, вы с нами.
Они шагнули вперед, щелкнули каблуками. Гай подавил улыбку.
– Остальные, занимайтесь согласно текущему распорядку. Или… сходите-ка на пост охраны, спросите, не нужно ли чего, а то у них переполох.
Сказал и тут же сообразил, что не стоило бы при посторонних. Впрочем, кто его знает, в курсе ли они, что творится.
А вот выпустят ли нас в город – другой вопрос. Пока шли через холл, Гай корил себя, что не выяснил этого заранее. Бестолково как, массаракш, ведь периметр-то может быть все еще закрыт, не бежать же за Ноолом, в самом деле… Что-то я рассеянный сегодня. Потрогал зуб, в который раз удивился, что не чувствует пломбы, как будто родная эмаль. Имени ее не спросил… Надо ли? Надо, наверное, ведь было не больно.
Вопреки опасениям, все благополучно разрешилось. Давешний гвардеец заглянул в автомобиль, начал говорить Франу за рулем, что не положено, но Гай высунулся из окна чуть не по пояс и, видимо, так напугал стража ворот перспективой очередной склоки, что тот сказал: «Езжайте» и добавил со вздохом: «Чего уж теперь…».
А может, он знает, что мне – можно. В это хотелось верить, но Гай понимал, что не того полета он птица. Скорее всего, просто несколько снизили уровень безопасности, успокоились. Может, поймали ту сволочь с бомбой.
Он сидел впереди, лингвисты с господином помощником Генти умостились вчетвером на заднем сидении (причем последнему досталась на колени загорелая), пристегнулись и прилипли к окнам. Что они там высматривают, было для Гая загадкой. Он исподтишка разглядывал их в зеркало заднего вида и отмечал, как они похожи на Мака. Не сегодняшнего, не нынешнего, а давнего – Мака, который ничего не знал, не понимал, везде предполагал хорошее и весь был какой-то дурак. И все ему было интересно, даже мокрые одинаковые деревья по обочинам, похожие на те, что мастерят из спичек школьники на макетах.
Город встал, как обычно, тяжел и чаден, надвинулся, сожрал. Транспорта стало меньше. Или мне кажется? Или это Фран так ловко ведет, что мы пролетаем улицы, словно они пусты. На вопросы лингвистов об архитектуре и истории мест развернуто отвечать не получалось, да и не хотелось, и вскоре Гай вообще спихнул эту обязанность на Генти, все равно ничего не делает, только белеет-краснеет, придерживая загорелую за талию. Да, талия… Гкхм.
– Если вас не затруднит, нам бы хотелось туда, где побольше людей, – сказала светловолосая, прильнув к стеклу лицом и ладонями. Имен их Гай запомнить не успел.
– Изолятор, – сказал Фран мрачно. – Там сейчас не протолкнуться.
Гай посмотрел на него неодобрительно.
– Нет-нет, в изолятор не надо, что вы, – пробормотал облупленный Эй… Эр… Э-рих. – Незачем тревожить больных людей.
– Больных, ну да, – буркнул Фран зло, вывернув руль. – Не больнее нас.
Гай вздохнул и объяснил, что изолятор – это не место содержания заразных, а такое учреждение при полиции либо Гвардии, куда свозят задержанных («Незаконно», – вставил Фран). Потом объяснил, за что задержанных и что такое «правонарушение». Долго не мог втолковать, зачем и почему некоторые нарушают правила. Господа помощники смотрели на него, как на блаженного, лингвисты сосредоточенно хмурились и даже что-то записывали.
– Вы обязательно расскажете нам поподробнее, – сказала загорелая, причем сказала одному только Генти. Тот сглотнул, суетливо закивал. Руки оторву, подумал Гай. Шашни он тут заводить будет!.. Она тоже хороша, кто же ерзает, сидя на коленях у гвар… тьфу, помощника инспектора. Хорошо хоть одеты они пристойно, без никаких блестящих шорт и прозрачных рубашек без ворота и пуговиц. А то вон физики некоторые повадились…
Фран тем временем сообразил, где плотно от люда, вырулил с улицы Трубачей на Большую Стеклянную, притормозил под знаком «Парковка только ДСП». Что тут у нас? Районный отдел печати и пропаганды. Ничего, переживут, подумал Гай, Странник с их департаментом вроде бы в прекрасных отношениях. Тем более, других машин не видно – уже разбежались по домам, свистуны.
Выбрались, размяли ноги. Пока лингвисты перетряхивали карманы и шуршали блокнотами, Гай взял Франа за локоть и спросил тихо, что не так с изолятором.
– Да ничего, – пробубнил господин помощник, глядя на сапоги. Помолчал. – Арту забрали.
– За что?
– Да кто их!..
– Тихо.
– Кто их разберет, – послушно понизил голос Еду Фран. – Говорят, за мошенничество, да какое там… Массаракш! За Весельную, за что еще…
Гай почесал подбородок. Скверно как… Арту Фран, брат Еду, мальчишка шкодный и вполне мог загреметь и за плутовство, и за что угодно, и отделался бы, скорее всего, штрафом и несколькими сутками ареста. Тех же, кого вязали во время демонстрации на Весельной площади, просто так не отпускали. Скверно.
– Зачем ему понадобилось на площадь?
Фран поднял и опустил плечо.
– Не знаю я. Поорать захотелось, дураку. А я отпустил.
– Ладно, все образуется, – сказал Гай, хотя слабо верил. – Освободят. В конце концов, там и важные люди были, и вообще…
– Вот именно – вообще.
А что ты удивляешься, подумал Гай досадливо. Рассчитывал, что Отцы не заметят или пропустят мимо ушей? Как же! Поорать захотелось, ну да. Все понятно, начали догадываться, что всю жизнь ходили в дураках, и потребовали ответа. Не от Отцов, конечно, а от шишек помельче, мол, что такое творится в стране, почему выродки вдруг потеряли страх и кто, в конце-то концов, взорвал телецентр?! Но там недалеко и до недовольства собственно власть имущими, каковые имущие это поняли и решили пресечь на корню, пока не поздно.
А уже поздно, подумал Гай. Что вы можете без башен? Перестрелять? О да, это легко, нас не так много осталось после войн, эпидемий и лучевого голодания. А тут еще голод идет… Вот только кем верховодить будете, Неизвестные?
Он натянул перчатки, похлопал Франа по плечу. Тот слабо улыбнулся. Все образуется. Жаль, я не коричневый гигант из Зартака и не могу сказать это так, чтобы ты поверил.
Разбились на пары, не ходить же толпой. Гай проинструктировал всех, что ровно через два часа собираемся на этом самом месте, никаких опозданий. Обращался он в основном к подчиненным, какая надежда на ученых, тем более на горцев. Сверили часы. У языковедов они оказались только у Эриха. Ну вот, я же говорил…
Разошлись. Коллегиальным решением Гаю досталась светловолосая.
Он думал сначала, что она будет останавливать прохожих и задавать вопросы, как журналисты, собирающие материал для колонки «Голос района». Гай вспомнил, Раду один раз спросили, что она думает о сокращении площадей городских озеленений. Она ответила, конечно, что поддерживает (да и все поддерживали, вопрос только – горячо, глубоко или всецело), и потом гордилась так, словно у нее взяли целое настоящее интервью.
Светловолосая – имя у нее какое-то незапоминаемое совершенно – никаких подобных попыток не предпринимала, походила сначала до угла с Кувшинной и обратно, приноравливаясь к ритму людского потока, потом принялась по одной ей известным признакам вычленять из толчеи кого-нибудь, пристраиваться рядом, перекидываться парой слов, прощаться и искать нового.
Гаю это было странно. Это вот так и работают лингвисты? Вот уж профессия…
Сначала он плотно ходил за ее спиной, дышал в затылок, чтобы не дай бог, Странник четвертует, но потом она попросила немножко поотстать и наблюдать по возможности с некоторого расстояния. «Гай, вы только не обижайтесь, но вас почему-то боятся. Улыбнитесь, Гай. Почему здесь все такие напряженные?». Жизнь такая, сказал он, но она, конечно, не поняла.
Кобуры они моей боятся, подумал он, и формы. Отошел на несколько шагов, но из виду ее не упускал. Маленькая девушка, что здесь делает… Один раз он удержал ее за руку, когда она нацелилась на типа с явно уголовной рожей. Ладошка была теплая и гладкая, словно у барышни, которой никогда не случалось выкручивать простыни над тазом. А и не случалось, подумал он, они там у себя как-то обходятся.
В общем и целом, сути ее работы Гай не понял. Ну, по паре фраз с каждого, и записать потом в блокнотик. Они договорились, никаких их заумных приборов, ничего горского за пределы Департамента не выносить, так что обходилась она толстой записной книжкой и карандашом.
Она улыбалась, и на нее оборачивались, оглядывали. Хорошенькая девушка, хорошенькая, без вас вижу, думал Гай. Только посмейте. Он, естественно, предупредил, что соглашаться ни на что нельзя: ни поесть, ни прогуляться, ни тем более в гости, но вдруг что, вдруг настырный попадется…
Пока не попадалось.
Следить за обстановкой и смотреть на триста шестьдесят градусов он привык, и ему быстро стало скучно. На часы поглядывал каждые десять минут, засовывал руки то в карманы, то за пояс, огрызался в ответ на «Что встал?! Пройти дай, олух», тычки игнорировал. Кому-то ничего не говорит серый френч, подумал он печально. Вот будь я в черном комбезе, в берете, да с автоматом…
На Весельной убили нескольких гвардейцев из оцепления. Когда было приказано рассовать самых активных демонстрантов по машинам, и Гвардия двинулась, раздались выстрелы. Кто-то шел протестовать с оружием, сохраненным, видимо, еще с той войны. Кто-то вот так защитился.
Никогда не разносил похоронок, подумал Гай, пронесло. Пришлось же какому-нибудь капралу…
Народ все не редел. Фран угадал место, здесь тебе и Центральный Театр недалеко, и магазины витринами мерцают, и ресторации различные… А вот есть я и не хочу. Странно, весь день на одной воде… Да, и патрули все где? Он оглянулся. Не может же быть, чтобы просто так сняли в центре города.
Светловолосая притулилась у стены ювелирного, рядом с водосточной трубой, и оживленно говорила с прилично одетой старой дамой. Таких ухоженных старух Гай видел еще в своем детстве и думал, что это – довоенные пережитки и скоро они все повыведутся. Не повывелись, однако, вон, даже шляпка с вуалью. Так одеваются только матери (или очень старые жены) видных чинуш или спекулянтов. Второй западный стоит, а у нее – вуаль.
Светловолосая поманила его. Он хмыкнул, подошел. Понадобился, ага. И больше меня никто не боится.
– Гай, скажите, пожалуйста, у вас есть… м-м-м… Сontanti?.. Bargeld?***
– Geld? – переспросил он, косясь на старуху. – Деньги, что ли?
– Да, да! Пожалуйста.
– Зачем? – насторожился он, и она, захлебываясь и поминутно трогая старуху за рукав богатого пальто, стремительно рассказала.
Ну конечно, пожилая интеллигентная женщина, бывшая певица, бедствует… Гай не слишком поверил, подозрительно все-таки, да и не похоже, чтобы старуха побиралась… Но несколько купюр вытащил – очень уж влажный взгляд был у лингвиста.
– Спасибо, спасибо, и вам спасибо, юноша. Премного, премного обязана!
Светловолосая отвечала, не сто́ит, и грустно сияла глазами. Ясно, я бы тоже не преминул наплести ей с три короба, видно же, дурочка.
Распрощались настолько сердечно, что сделалось приторно.
– Гай, это ужасно! – сказала лингвист трагичным голосом. – Как так получилось, что знаменитая артистка испытывает нужду?
– Может, и не знаменитая, – ответил Гай, – а может, и не артистка никакая.
– Как? – изумилась она. – Почему? Она сама сказала…
– Наврала, – отрезал господин инспектор. – Простой побирушке скорее откажут, а к ней, приличной, проникнутся, войдут в положение…
– Как это – наврала? Зачем?
– Ну я же объясняю, – вздохнул Гай и снова принялся растолковывать, как и что здесь бывает. Она кивала, но не верила. Ну и не надо, поживешь – перестанешь удивляться.
– А что же правительство?
Гай хотел сказать – что, но сдержался. Тем более, было уже почти пора, и они не спеша двинулись к точке сбора.
– День-ги, – сказал он.
– День-ги, – повторила она. – Спасибо, я запомнила. Я читала, и нам рассказывали, у нас тоже такое было, только очень давно. Странно все… А если нет денег, что же… Как же… На одежду, допустим, нет. Или на еду? Как тогда?
– Как-нибудь, – ответил Гай. Сесть в тюрьму, где кормят и одевают, с теми же целями прикинуться сумасшедшим, или побираться, пока не загремишь в ту же тюрьму за попрошайничество. Кстати, да, правильно старуха нарядилась, случись патруль, подозревать ее бы не стали.
Он представил, как она в пустой (мебель распродана) квартире, оставшейся еще с тех времен, стоит перед потемнелым зеркалом и примеряет шляпку, в которой когда-то ее фотографировали для светской хроники. Перебирает платья, с которыми не в силах расстаться, потому что они затканы воспоминаниями, и идет на улицу вылавливать в толпе сердобольных девиц, которым можно шепотом рассказать про жизненные обстоятельства. Они сами дадут на хлеб.
Он дернул головой и твердо решил навестить дядю Каана в самое ближайшее время.
Генти с загорелой были уже у машины, а вот Франа и Эриха пришлось ждать. Раздолбаи оба, подумал Гай недовольно.
Девушки щебетали между собой, а Генти наклонился к Гаеву уху и сказал смущенно:
– Господин инспектор… я… это… можно мне с ней… ну…
Гай недобро уставился на него. Ну, ну, давай, сказал «а», говори и «б».
– Прогуляться, – выдохнул Генти наконец, окончательно засмущавшись.
– Куда еще? – спросил Гай раздраженно. Четвертует меня Странник, ох четвертует!
– Ну, она просила в какое-нибудь место отдыха, и я подумал, тут же парк недалеко… вот.
Он покраснел. Гай ни разу не видел, чтобы Генти краснел, даже от злости. Смутить же его возможным не представлялось – временами он травил такие похабные анекдоты, что уши вяли даже у охраны, которая наполовину – служивые.
– Она… славная такая.
– Не позволю никаких! – отрезал Гай. – Шуры-муры будешь с соседками разводить. Сказано же тебе было, ученых – нельзя.
– Я помню, – проговорил Генти уныло.
– Ты вообще соображаешь?..
– Соображаю, – протянул он еще тоскливее.
– Вот и все, – сказал Гай непреклонно.
Оказалось, однако, никакое не «все». Загорелая взяла его за локоть, отвела за машину и стала объяснять, что у господина помощника инспектора Генти очень интересные… как это… Frikativlaut****… не знаю термина… так вот, полезно было бы собрать материал для исследования и…
Гай чуть не взвыл. Пригрозил, что отчитываться перед начальником отдела и Странником будут сами, а он умывает руки.
Сами, сами, конечно, я напишу отчет и объяснительную, мне показывали, как это делается!
Глаза у нее были темные, как у Мака, большие, ресницы длинные, а носик чуть вздернутый. Бардак, подумал Гай. В государстве разруха, а у них на уме черте что! Массаракш.
Массаракш и массаракш! И чтобы не больше часа! Найдешь телефон-автомат, отзвонишься. Оружие проверь, глаз не спускай, машина… да, машина здесь, а мы на автобусе.
Эрих и светловолосая от перспективы увидеть общественный транспорт только что на месте не запрыгали.
Четвертует, линчует и на органы разберет. Отдаст своим живодерам, не пожалеет. Я тоже хорош, иду на поводу у подчиненного, кому весна в уши вдруг затрубила…
Генти краснел и светился. Загорелая спокойно улыбалась. Гай поймал себя на мысли, что хочет улыбнуться в ответ. Нахмурился, хлопнул по кобуре и еще раз наказал быть осторожными.

Часть 4. И опять ему было стыдно

И опять ему было стыдно за неустроенность и какую-то бестолковость окружающей действительности. За давку и рявкающий голос объявлявшего остановки шофера. За хныкавших школьников с тяжеленными ранцами и за замученных родителей их.
За женщин, которых назвать красивыми не поворачивается язык. Потому что не осталось у нас женщин, только ломовые лошади. И мужчин нет – солдаты либо работяги с рожей кирпичом и в засаленной спецовке.
Гай отвернулся к окну. Светловолосая не смогла дотянуться до поручня и висела на нем, уцепившись за пояс с кобурой. Эриха втиснули между сидениями, он выпростал длинную руку над головами, уперся над окном и болтался при торможении, насколько позволяла давка. Слушал, прикрыв глаза. И светлая слушала, и им обоим, кажется, было интересно.
Гаю было стыдно за то, о чем говорят его сограждане. Какое, однако, кошмарное впечатление может сложиться на основе этих разговоров. Нельзя, нельзя показывать горцам, пусть лучше книжки свои почитывают.
Консервы можно достать уже только у перекупщиков. Светлая спросила, кто это такие. Гай объяснил, стараясь, чтобы его не услышали. Впрочем, дела никому не было.
Они вывалились, как брикет нарезанной макулатуры из пресса, помогли влезть в автобус замотанной женщине с бидонами, продышались. Остановка (знак и остатки навеса) была устроена у поворота на дорогу к Департаменту, идти предстояло километра три – три с половиной.
– Отлично! Нежаркая погода, великолепно для прогулки, – обрадовался Эрих. Фамилия у него начиналась на «Шварц», кончалась на «лер», а посередине было напихано с десяток, как показалось Гаю, слогов.
Пошли вдоль обочины. Хороший асфальт, ухоженный, и это неудивительно, ведь к Страннику в гости изволят ездить в том числе вышние. Те, от кого тут все зависит.
– О-ле-ся.
– О… ле… са…
Она засмеялась.
– Мягче, Гай. «Ся». Давайте, попробуйте.
– С-с… ся-а-а…
– Вот! Молодчина! Эрих, смотри-ка, у Гая, кажется, есть способности. А теперь все вместе.
– Оле… Олеса… ся. Оле-ся.
– Прилетайте к нам, – сказал Эрих. – Познакомитесь с хорошими людьми, увидите, как мы живем. Вам понравится!
– Не сомневаюсь.
– Делом интересны займетесь.
– Лингвистикой? – уточнил Гай с иронией, но они не почувствовали.
– Да, именно! Это же так увлекательно, самое увлекательное дело на свете!
Они принялись наперебой рассказывать про захватывающее познание сущности языка, а Гай думал, что вот точно так же и физики про физику, и химики про химию выражаются. Горские, да. У них чем занимаешься, то и самое увлекательное. Не помню, чтобы я в таких выражениях думал про Гвардию. Надо, необходимо – значит, надо и необходимо. Да и неспособен больше ни на что, наверное…
Шагали бодро, эти двое периодически забывались и начинали отмахивать, как спортсмены. Гай едва поспевал за ними.
– …вообще я не понимаю, как можно оценивать труд в деньгах. Извращенная какая-то система. Гай?
– А?
– Вам так не кажется?
Он подумал. Сказал откровенно:
– Нет. Я наоборот, не представляю, как можно без денег.
На него посмотрели. Да, да, мне до вас далеко, я дикий и оболваненный, все это мне уже и говорили, и выжгли вашими чистыми взглядами на шкуре.
– Ну… как… – замялся Эрих. Гай злорадно подумал, что ему еще не приходилось объяснять. – Занимаешься любимым делом, живешь…
– А если любимое дело – петь, или там… плясать? Цветочки собирать?
– Флорист – это же здорово, – сказала Олеся. – И вокалист, конечно, и вообще люди искусства. У вас разве не так?
– Нам как-то не до этого.
Они очень удивились. Как так может быть – не до искусства? Гай, вы лукавите.
– Ну вот, допустим, я хочу заниматься чем-то бесполезным, – настаивал он. – Люблю я, нравится мне – бесполезным. Тогда что?
– Разве можно любить бесполезное дело?
Он махнул рукой. Ну вас к чертовой матери, в самом деле. Лингвисты. Структуральные.
Они выпросили у него купюру посмотреть, вертели в руках, рвали друг у друга. Дети и дети, усмехнулся он.
И как дети, задают неудобные вопросы.
– А если… понятно, хочешь что-то купить для себя, нужно заработать. А если надо для работы: инструменты или материалы, а купить не на что?
– Все необходимое предоставляет работодатель, – сказал Гай.
Они согласились, что это разумно. То есть поймите нас правильно, нам особенного ничего не требуется, кроме своей головы и информации, а некоторым… Вот как у вас с ульмотронами?
Гай осторожно сказал, что никак. Это очень плохо, покачал головой Эрих, волновым физикам без ульмотронов не жизнь.
– А если я вообще ничего делать не хочу? Вот лежу себе и ничем не занимаюсь, загораю.
Они засмеялись так, словно он пошутил.
– Ну что вы, вам же это быстро надоест!
Неправда, подумал Гай. Лежал бы и не двигался, на ярком сумасшедшем песке, таком мелком, что бляху ремня можно надраить без царапин. Грелся бы под желтым светом, и никуда бы мне не хотелось вовек.
Он понял, зачем они нужны. Не в сугубо утилитарном, а в общечеловеческом смысле. Душой отдыхаешь возле них, хоть и голова не с того боку затесана. Он вздохнул.
Гвардеец на воротах смотрел на них с непередаваемым выражением. Гай прикусил язык, не то обязательно сказал бы, что машину у них отняли преступные элементы, кои копят армию в пригороде и скоро пойдут на штурм.
И Эрих, и Олеся жали ему руки и горячо просили заходить. Оказывается, они получили достаточно свежих сведений для дальнейших типологических исследований, и поняли направление, и с точки зрения как морфологии, так и фонетики…
Он пятился от них, пятился, пока не споткнулся о ступеньку. Они говорили, обращаясь уже больше друг к другу. «Может нести свободное смыслоразличительное ударение!..» Чур меня. Он взбежал по ступеням, врезался в стеклянную дверь, свернул к лестнице, порысил к себе. На Мака тоже иногда находит, начинает рассыпаться про что-то неудобопонятное, причем из любой области – он знает все. Гвардия, подполье и одиночное геройство поотбили, казалось, у него эту привычку, но институт – среда для ума питательная, он и расцвел.
Экономику же еще читать… И сводку, будь она неладна. Самоубийства, преступность, наркотики, опять же, завезли откуда-то с востока (а что на востоке? никто не знает, выжгли все в войну и забыли).
Позавчера Гай решился посмотреть телевизор – чуть экран не разбил кулаками, Мак вовремя прижал локти к бокам. «Беспримерными усилиями Неизвестных Отцов положение в Столице стабилизировано. Народ горячо благодарит своих вождей и обязуется в кратчайшие сроки… восстановить… вклад каждого в копилку…в едином порыве…». Злые слезы вскипели у него на глазах, он утирался рукавом, а Мак выключил телевизор, постоял рядом, потом положил руку на плечо и принялся разминать, пока не расслабились мускулы, потом шею, потом поцеловал в шрам и сказал вечное свое «Все будет хорошо».
Гай ненавидел эту фразу. Она весит ровно столько же, сколько речь диктора по бумажке.
Чувствуя, что становится совсем тоскливо, он скатал распечатку в трубочку, ударил о край стола, и представилось ему, что бьет он не по лакированному дереву, не по столешнице с календарем под стеклом, а по морде, отъевшейся лоснящейся роже того, кто придумал башни и Центр. Так тебя, так, мразь! И решивших, что управлять болваничиками легко и приятно – так! По морде, с-суки, гады, ненавижу!..
Он выдохнул сквозь зубы, облизнулся, потер переносицу. Поскреб затылок.
Оказывается, устал. Ничего, вроде, не делал, а выдохся. Он посмотрел на часы, выпил воды из пыльного графина на подоконнике, постучал ногтем по оконному стеклу. Все сделал, что Странник просил. Так и в приказ о премировании можно влезть, если постараться.
Он сходил к своим, допросил с пристрастием Генти и Франа, выяснил, что добрались назад без происшествий и доставили загорелую («Джу-дит ее зовут») в целости и сохранности, а вообще чокнутые они какие-то, эти ученые, если хотите знать наше мнение, господин инспектор. Сидят, за пределы территории ни шагу, вот и не знают ничего, а уж господин начальник их так пестует, жизни нюхнуть не дает, ну да может оно и правильно, а с другой стороны… Гай словоблудие пресек. Дело сделали, приказ выполнили – хватит с нас. Кости убрали! Еще игорный дом мне тут устройте!..
Дорогу выбрал дальнюю, окольную, через архив и ментоскопическую лабораторию. Прогулялся ветвистыми коридорами, оттягивая момент. Задержался у новой карикатуры на Странника над диваном в курилке. Он растягивал удовольствие, смаковал предвкушение. Вечером он часто ходил длинно.
Мак стоял у какого-то стенда, жевал карандаш и гладил белую крысу. Гай подкрался, дернул его за хлястик.
– А?
Был он отрешен и был он странно рассеян, словно думал не о чем надо, а о чем думается. Что бывало с ним редко.
– Мак, а Мак, а поехали к Раде, – сказал Гай, посмотрел просяще. – Ну пожалуйста, поехали, я соскучился, сил нет.
Мак выпятил губы.
– Как ты сказал? К Раде… сейчас?
– Вечер уже, – напомнил господин инспектор. Не совсем конец рабочего дня, но очень и очень близко.
– М-м-м…
Гай с содроганием отобрал у него крысу, засунул ее в пустую клетку, с клацаньем захлопнул дверцу, погрозил пальцем. Грызун недовольно блестел гранатовыми бусинками, негодуя на бесцеремонного разлучника. Да, ты тоже любишь Мака, подумал Гай злорадно, но достанется он мне. Постольку поскольку сейчас он мне нужен. А ты потерпи, ничего с тобой не сделается. Он придет завтра, и лаборант вытащит тебя за хвост, а Мак вколет тебе в живот что-нибудь едкое, и ты умрешь медленно (или быстро, буде повезет), а потом тебя положат на разделочную доску и заглянут во внутренний мир посредством скальпеля. Так что не расслабляйся, белая пакость с бархатистой шкуркой.
– Мак, ну давай, что ты, в самом деле…
– Да я и не против, – пробормотал тот, потер подбородок, возвел глаза к потолку, потом махнул рукой, укусил карандаш, вытащил из распахнутого сейфа журнал и принялся что-то мелко строчить. Гай присмотрелся. В несгораемом шкафу, помимо всего прочего, блестела бутылка дистиллята и пара платиновых тиглей. Рюмки и рюмки, даром что дороже, чем моя жизнь…
Он пощелкал по прутьям клетки. Крыса поглядела уничижающее.
В облаке смеха забежали трое одношевронных, сунулись к Маку, он замахал на них, сказал, что все – завтра, все равно осадок, хоть ты застрелись. Они покачали головами вразнобой, наскоро травонули анекдот про прачку и танковый экипаж, заржали и вымелись. То ли тоже химики, то ли биологи какие, подумал Гай. Вряд ли из Маковой лаборатории. Не горцы, наши явно – в Зартаке, он успел усвоить, нет пошлых шуток.
– Только Странника надо предупредить.
Мак рывком поднял голову от журнала, оглянулся через плечо.
– Ты считаешь? Ну да, с другой стороны… Сейчас, Гай, подожди. Массаракш, не говори под руку! Какой был дневной расход?!
Занятой стал, подумал Гай ласково. И тебе это отчетливо нравится, по душе возиться с колбами и крысами. Неужели интереснее, чем партизанить и башни валить? По тебе не скажешь.
А вот мне муторно. Лингвисты…
– Мак, почему я занимаюсь лингвистами?
– М-м-м… Потому что Странник попросил, я полагаю.
– Нет, я про вообще… То есть, зачем они нужны? Сейчас, здесь. Именно здесь и сейчас. Они же ни накормить не могут, ни лечить, небось, не умеют, ни оружия не держали никогда. Зачем?
Мак вздохнул, захлопнул журнал.
– Гай, я тебе уже говорил: науки – двигатель цивилизации. Не только технические, но и гуманитарные. – Растянул губы, сказал со смешком: – У дяди спроси, он тебе объяснит.
Гай представил. По мнению дяди Каана солдаты, рабочие и вообще бо́льшая народу существует только затем, чтобы ученым было сыто, тепло и светло. А электростанции гудят, чтобы под яркой лампой было сподручно разглядывать древние кости.
– Мак, я серьезно. Что, все эти… как их… смысловые ударения и Frikativlaut обязательны прямо сейчас? Чушь какая-то.
Мак словно бы обиделся и сказал, что вовсе не чушь, а полезное дело. Думаешь, легко подготовить человека, способного без подозрений внедриться в верхние круги? Нужно, чтобы он был словно с Саракша, тут родился и жил, и с молоком матери впитал ваш язык.
– Но ты же выучил быстро. И так, что не отличишь.
Мак возразил, что, пока он знал только «хорошо», «Гай» и «не надо», на него смотрели, как на дикаря либо сумасшедшего. А могли бы загрести как хонтийского шпиона. Так вот, чтобы обходилось без эксцессов, язык надо изучить, разобрать, понять структуру и суть, создать эффективную методику преподавания… Гай, это же очевидно!
Ничего не очевидно, подумал господин инспектор. По мне – так сначала с голодом и холерой решить, а уж потом все остальное. И, к слову, зачем столько горцев в верхушке?
– Затем, что сами вы страну из трясины не вытащите.
Гай хотел возразить, но друг Мак в халате с двумя шевронами был прав, как обычно.
И оба не захотели вести. Гай подумал было, что можно снова дернуть Франа, но потом решил, не стоит. Сговорились взять свободного человека из гаража, сидят на окладе, пусть отрабатывают.
– Холодно.
– Да? Я не заметил.
Конечно, не заметил, подумал Гай досадливо. Тебе-то не до подобных глупостей. Поежился, поправил ремень безопасности.
Водитель оказался лихой. И хорошо, путь неблизкий. Хрящеватые уши разделяет работу и личную жизнь по-всякому, расстоянием в частности.
Интересно, кстати, есть ли у него она. Личная…
– Слушай, Мак, что, так и неизвестно, кто взорвал?
– Ну почему же – неизвестно, – сказал Мак, приспустив стекло. – То есть я-то не знаю наверняка, но догадаться можно. Сейчас начнется грызня за власть, уже началась, видишь? И Странника считают одним из главных претендентов. – Вдохнул влажный асфальтовый воздух. – Его очень боятся. Все.
– Неудивительно, – буркнул Гай. – Только разве он стремился… ну, вверх? Ему же и так неплохо.
– Во-первых, на лице этого у него не написано, – сказал Мак наставительно. – Во-вторых, есть такое мнение, что Центр взорвал он.
– То есть как?
Мак выставил локоть в окно.
Ну да, логично. Как это так подпольщик вычислил Центр, разнес его в щепы, а потом упорхнул под крылышко начальнику Департамента специальных исследований? Ясно, по чьему приказу и с чьего соизволения он стянул из института термическую бомбу. Логично. Подорвать могущество Отцов и взобраться самому.
– Мак, а ты уверен, что он – не?..
Он сначала не понял, потом глаза его расширились, полыхнули, он приподнял верхнюю губу, изготовился выругаться грязно и зло, сдержался, отвернулся. Потом закрыл глаза ладонью, засмеялся беззвучно, сверкая сахарными зубами.
– Гай, ну ты даешь!.. О-о, ты, главное, ему самому об этом не говори, ему смеяться больно после сегодняшнего.
– Да ладно, ладно, я же просто так… мало ли.
Мак прошелся рукой по волосам, покачал головой.
Тут Гай сообразил, что они, между прочим, не одни, и есть темы, на которые лучше говорить наедине. В закрытой квартире, с задернутыми шторами. Накрывшись одеялом.
Мак, однако, не одернул, странно, он же с понятием…
Гай хлопнул по спинке переднего сидения и спросил:
– Wie geht's?*
Водитель осклабился в зеркало заднего вида.
– Es geht mir gut! Danke.**
Гай откинулся на спинку. Мак протянул руку, потрепал по колену.
– А ты, брат, чего ожидал?
– Примерно этого, – признался Гай, скрестил руки на груди. – Такое чувство, что вас уже больше, чем нас.
– Кого это – «нас»? – уточнил Мак неожиданно сердито. – Что значит – «вы», «мы»… Одно дело делаем, между прочим.
Ладно, ладно, ты не кипятись, подумал Гай. Прекрасно же все понимаешь. Мы – заливаем глаза пятидесятиградусной и чахнем от тоски без излучения. Вас – не убить взрывом.
Он решил не начинать сейчас, – сто раз было говорено – а сменил тему и стал ненавязчиво рассказывать о том, как соскучился по Раде, что судьба у него, поди, такая – видаться с сестренкой от случая к случаю, а жалко, она замечательная, порядочная девушка, хозяйственная, смелая. Сильная. Она все вытерпит, если придется терпеть, и не будет жаловаться. Надежная, знаешь, ей же можно все рассказать… не сейчас, конечно, но потом, она поймет. Она умная, правильная вообще, во всех смыслах. И хозяйственная, да, я говорил…
– Ты прекратишь меня сватать?! – выговорил Мак с сердцем. – Гай, надоело!..
– Да что «надоело»?! Я тебя люблю и хочу тебе счастья, – обиделся господин инспектор, отвернулся к своему окну. – И ей тоже. Вам обоим.
Вместе и одновременно, добавил он про себя. Могу я хоть на что-то хорошее надеяться в этой жизни?!
– Только тебя в шурины мне не хватало!
Сказал он это, кажется, с улыбкой. Гай подавил желание повернуться, выдвинул челюсть.
– Упертый ты, Мак, совершенно не по делу. Она же к тебе расположена.
– Точно, расположена. Параллельно.
– Да ну тебя.
– Меня – ну, – покорно согласился недо-жених. – И тебя аналогично. Каждый раз заводишь одно и то же.
– Все, все, уже прекратил. Но только ты потом локти не кусай и не стони, как я был прав.
Мак заверил, что не будет.
Дядя Каан по сию пору считает, что Рада живет с ним. Люди Странника что-то ему наврали, а Гай опасался разубеждать. Старик сетовал, что это не дело, до свадьбы под одной крышей с молодым человеком, Гай соглашался и прикидывал, как бы так сказать Маку, чтобы он не съел живьем. Ведь дядюшка рано или поздно примется выспрашивать, почему до сих пор не расписаны…
С ним рядом никто не посмел бы ее обидеть. Он бы смог ее защитить от целого мира, что ему мир, он видел его наизнанку. С ним надежно. Он сильнее меня, он должен быть рядом как главный в ее жизни мужчина.
Мне-то, правда, голову проломили по его милости… Он обхватил себя за плечи. Но без него я не видел бы другой жизни, он показал мне, что такое – жить. За это даже умереть не страшно и не стыдно. Не суждено мне было остаться там, на юге, но если бы остался – так тоже неплохо.
Живым, безусловно, приятнее.
Он привалился щекой к стеклу, вздрогнул от холода. Быстрый дождь чиркал и уносился назад. Ну и погодка, ничего не хочется. Может, Рада немного разгонит эту марь.
Он понял, что к сестре ему нужно единственно для того, чтобы увериться – есть еще что-то хорошее. Дурно мне, думал он. Дурно мне дурно мне дурно мне… Не понять, из-за чего, и от этого еще гаже.
– Гай, может, печку включить? Ты дрожишь.
– А? А, нет, не надо. Нормально.
Мак взял его за плечо, привалил к себе, обнял теплой рукой. И бок у него был теплый. Гай закрыл глаза.
– Многим тоскливо, когда льет.
– Да.
Видно по мне, это точно. Совсем раскис, гвардеец. И ордена мои не сверкают, да и нет у меня орденов, откуда, я же почти выродок, связался с подпольем, с террористами, со Странником. Против Отцов. С ног на голову все перевернулось, наизнанку сделалось… только вот обожать я уже никого не могу. И верить никому не получается так, как верил вождям.
– Мак… Слушай, вот ты говорил, мы не внутри пузыря, а на поверхности шара, да? И бегаем вокруг Мирово… в смысле, просто света. Der Stern***, я помню. Но ведь когда-то этого света не было, да? И когда-нибудь, наверное, не станет. И что тогда будет?
Мак прижал его плотнее и принялся рассказывать.

Продолжение следует

Словарь

Часть 3.
*Действующая армия (нем.)
**Оккупационная армия (нем.)
*** Наличные деньги? (итал.) Наличные? (нем.)
****Фрикатив, фрикативный (щелевой, проточный) звук (нем.)
Часть 4.
*Как дела? (нем.)
**Хорошо! Спасибо. (нем.)
***Звезда (нем.)

@темы: Фанфикшн, «Обитаемый остров», Что сказал @автор

---

ОО, опыт фанфика, что могло бы быть, если бы Гай не погиб

[клуб любителей Стругацких]

разрешение автора на размещение получено

20.01.2009 в 20:56

Пишет  klyment-Alex:

Die Leere, или До Мирового Света (пишется) - обоновлен 20.01
Название: Die Leere, или До Мирового Света (рабочее)
Автор: Klyment-Alex
Фэндом: "Обитаемый остров", роман. Пользовался вариантом в редакции Бориса Стругацкого 1992г.
Пейринг: Мак/Гай
Рейтинг: PG за насилие и общее уныние. Секса нет, как в Союзе.
Дисклэймер: герои принадлежат Стругацким и народу. Саракш принадлежит Вселенной. Я просто пишу фики.
Коротко о: АU. Гай жив, Центр взорван, Сикорски круглоглаз – надо жить дальше. Верь, что все будет хорошо, если еще можешь верить кому-либо и во что-либо.
Альтернатива только в том, что гражданин Гаал не погиб.Остальное - канон.
К читателю: Граждане! Критикуйте, поправляйте, буду рад. Особенно по части немецкого (я-то английский учил).
Статус: пишется

Часть 0. Гаю не нравился этот человек.

Гаю не нравился этот человек. Не то чтобы был активно антипатичен, но приязни не вызывал никакой. А ведь под его началом собралось много славных людей, больше, чем Гаю доводилось видеть сразу, в одном месте. И это было странно, потому что Странник ему не нравился.
Особенно эти вот глаза его зеленущие.
Гай опустил поднос на стол, принялся сервировать, глядя только на чашки и на свои руки. Вернулся на кухню за забытой сахарницей, поставил со стуком перед Маком и, опять ни на кого не глядя, пожелал приятного аппетита.
Странник хлебал суп и внимания на него, кажется, не обратил.
То есть не хлебал, конечно, ел бесшумно и ловко, с каким-то нехорошим изяществом нечистой силы. Он слушал Мака, который что-то быстро говорил по-ихнему, взмахивая изредка ложкой, совершенно забыв про еду. Гай постоял-постоял над ними, уперев глаза в пол, послушал, развернулся на каблуках и ушел в кухню.
Он даже дома ходил в сапогах. Он не мог, как Мак, шлепать босиком при посторонних, тем более при начальнике. Развязности не хватало. Это Маку можно стащить в прихожей и швырнуть в угол ботинки, потом оглянуться на гостя, улыбнуться, подобрать, поставить как подобает. И улыбнуться снова, широко и искренне, как улыбался раньше.
Странник зачастил к ним, и это тоже было Гаю необычно и даже несколько пугало, потому что спадала тогда с этого неуютного и жутковатого человека демоническая шелуха, оставались только оттопыренные уши и то, как он ел: жадно, явно был голоден, хотя старался этого не показывать. «Только у вас нормально и отобедаешь, все бегом, все бегом», – сказал он как-то, и Мак осклабился, оглянулся на Гая и подмигнул.
Он подобрал с табурета оставленный кухаркой фартук, повесил на крючок рядом с посудным шкафом. Прислуга, да, длиннолицая Ита с жидкими волосами, приходит утром, готовит и уходит, но все же… Никогда бы не подумал, что у меня может быть прислуга. Это откуда-то из других времен, из Империи еще, когда были высшие и низшие, господа и рабы, когда…
Он сжал челюсти, забывшись, боль прострелила, отдала в глаз и ухо, он охнул. Ну что ты будешь делать?! С утра ноет, массаракш. Он приложил ладонь к щеке, достал из шкафа нормальную простую кружку, без всяких этих завитушек и художеств (которые очень любит Странник, да и Мак в последнее время), потрогал чайник, налил теплого кипятку, принялся цедить маленькими глотками.
Из столовой доносились голоса, теперь два. Вступили в беседу, не иначе. А вот кто-то из них берет, позванивая серебряными щипцами, кусок сахару, роняет в чашку. Гай сел на табурет, не отнимая руки от щеки.
Теперь и кухня есть, и столовая, и кабинет, забитый книгами, заваленный, погребенный, словно всю столичную библиотеку туда затолкали. И спальня, и гостиная, и душистое мыло в ванной. Нам говорили, что это все было раньше у кучки богачей, теперь нет ни у кого, а скоро будет у всех и каждого. И я верил… не тому, наверное, что будет, а тому, что все живут примерно одинаково, да и как можно – по другому? В этой стране?
Ну да, а Неизвестные Отцы спят на солдатских койках.
Он снова стиснул зубы, снова вздрогнул от боли, тихонько взвыл.
Нужно было идти читать, обещал Маку осилить главу до ночи, но идти никуда не хотелось, читать тем более, и он сидел, смотрел, как в кружке плавает желтый свет лампы.
…не нравится, думал он, хотя должен бы. Я ведь видел, как он работает, и знаю, для кого. Когда мне приходится работать так, у меня тоже не остается времени поесть. Мак ему верит, я верю Маку, и это главное.
…что-то я не замечаю, чтобы от его пыхтения вокруг становилось заметно лучше, подумал он и тут же прогнал эту мысль, несправедливую и неблагодарную.
В конце концов, я обязан ему.
Он вспомнил, как охранник, большой, больше даже Мака, отпер дверь, и как застыла, вскинувшись из кресла, Рада, и отмерла, бросилась к нему на шею, а он подхватил и закружил, и целовал в щеки, в лоб и в глаза, и она тоже целовала, а потом он отстранил ее и увидел, какая она сделалась красивая в этом очень женском платье из мягкой материи, и в туфельках, каких у нее никогда не было. Как потом она обнималась с Маком, а Странник стоял сзади и что-то говорил охраннику на незнакомом языке. И Гай знал, что сейчас придется извиняться, ведь кинулся чуть не с кулаками, когда узнал, что Рада у него. Орал что-то… тьфу ты, противно вспоминать. Извинялся, запинаясь, и благодарил, а он слушал, глядел, не мигая, своими круглыми глазищами, потом кивнул. И все.
Рада осталась в особняке "Хрустальный лебедь", сообща решили, что там ей безопаснее. Гаю можно было навещать ее когда угодно (предварительно предупредив), и за это он тоже был благодарен. И обязан.
Ну ладно, ладно. Мне просто не нравится, что Мак опять его притащил.
Руд Олф. Нет, не так, как-то… Он отпил остывшей воды, поболтал в кружке остатки.
Мак Сим. Максим Камре… Каме… Кам-ме-ре…р. Кам-ме-рер, вот. Их много таких, с длинными именами и чистыми глазами, сразу подающих руку и глядящих тебе только в лицо. Чистых. В блестящих серебристых шортах.
Гай Гаал усмехнулся, потому что как раз шорты он у Мака свистнул. Удобные, массаракш!
«Ausgezeichnet!», – раздалось из-за двери. Он уже знал, это означает «Отлично!» или «Превосходно!». Трудный язык, это только Мак может выучить грамматику за месяц. Да что они все по-ненашему болтают?!
Ладно, не киснуть, сказал он себе. Накатывало периодически, тоскливо делалось, хоть вешайся, хоть под танк с гранатой кидайся от безнадеги. Утешало только одно: остальным еще тяжелее. С тех пор, как Центр лежит в руинах, народ, кто не сошел с ума от лучевого голодания, ходит уныл. Это бывает, депрессия, не так же просто все, не избавишься за день, целую жизнь ходили, почитай, в этом поле… Он вздохнул. Мне повезло, все, что выдумывает Департамент специальных исследований, для начала проверяют на сотрудниках, так что я один из первых, кому перепали те таблетки. Других вон крючит невозможно, Рада плачет целый день, сердце рвется смотреть… Он обхватил себя за плечи, съежился на табурете. Не поеду сегодня, решил усилием воли. Поздно уже, она спит, наверное. Да и что я там буду… как столб стоять, только мучить себя, да и ее заодно. Хорошо Маку! Излучение его не берет, пули не берут, все ему прекрасно, все ему в жилу… и этим, с фамилиями, из Зартака их сказочного…
Мак вошел, толкнув дверь плечом, держа поднос одной рукой, обмахиваясь зажатой в другой папкой.
– Гай, ну что ты тут? – Поставил поднос около раковины, аккуратно, ни ложечкой не тренькнул. – Пойдем, невежливо.
– Не хочу, – сказал Гай. – Что я-то вам?
Мак посмотрел внимательно, но уговаривать не стал. Гаю было обидно, что он сидит там и разговаривает с этим неприятным Странником на непонятном языке, смеется, и что вообще Странник со своими хрящеватыми ушами занимает площадь, внимание и время. И что надо носить сапоги и быть если не при параде, то в определенной форме точно. Даже сидя на кухне.
– Гай, что?
– Зубы, – соврал он.
Мак поднял брови, выпятил губу, подумал, сказал: «А-а, ну да, ну сейчас, подожди, потерпи немного» и, погрузив нос в раскрытую папку, вышел. Гай помедлил и последовал за ним.
Странник сидел, откинувшись на стуле, лысина благодушно блестела. Гаю периодически приходилось отчитываться перед ним, он научился различать, когда глава Департамента доволен. Глаза не такие круглые делались.
Гай стоял «вольно», заложив руки за спину. Мак сидел, закинув одну руку за спинку, покачивал на колене босой ногой.
– Значит, так, молодые люди, – сказал Странник, похлопав ладонью по скатерти. – Завтра прибывает новая партия синтезаторов, Гай, проследите.
Хотелось гаркнуть: «Так точно!» и посмотреть на реакцию, но он сдержался. Сказал: «Хорошо», пошевелил пальцами за спиной.
– И да, лингвисты давно просятся в город. Гай, это тоже к вам, возьмите людей, не очень много, поводите их среди народа. Не увлекайтесь только, и энтузиазм их дурной гасите сразу.
– Хорошо.
Нянчиться опять, подумал с тоскою. Они же как дети, и все это для них – игра. До той поры, пока не увидят на улице драку насмерть из-за найденной на мостовой изорванной купюры (на которую можно целых два раза пообедать. А то и три). А может, и потом тоже игра, только уже не веселая, а страшная.
Он пытался их ненавидеть сначала, чистеньких и сытых, с рождения и до гроба – чистеньких и сытых, и у него выходило, но потом злость истощилась, и осталось одно лишь раздражение, глухое, как притихшая зубная боль сквозь сон.
– С каких пор вы занимаетесь лингвистами? – спросил Мак весело.
– С тех самых, как они почему-то решили, что здесь нечто вроде заповедника вымерших словоформ. Максим, вы тоже… – Он напряг ладонь, растопырил пальцы. – Форсируйте тему «Leuchtkäfer», и за бюджет отчитайтесь.
– Дайте мне еще лаборантов, – попросил Мак привычно, как продолжение старого разговора.
– Не дам, – ответил Странник так же заученно.
– Троих как минимум!
– Не дам, у меня нет свободных людей.
– Четверых, – сказал Мак проникновенно. – И препаратора.
– Вы меня разорите. Одного.
– Пятерых, препаратора и еще один автомобиль.
– Двоих. Разговор окончен, – сказал Странник и встал. – Вы едите больше ресурсов, чем кто бы то ни было.
Гай ручался, Мак ухмыляется и ему ни капельки не стыдно.
Господин глава Департамента специальных исследований немногословно поблагодарил за обед, так же коротко попрощался и вышел, сутулый и нелепый в своей нелепой мешковатой куртке до колен. Мак следом, проводил его по лестнице, до внешних дверей.
– Видишь, с ним нужно разговаривать вечером, лучше после еды. Тогда с ним даже можно торговаться, – сказал он наставительно, когда вернулся. Гай вяло кивнул, привалился к косяку, стянул сапоги. Расстегнул куртку, рубашку, почесал шею. Мак взял его за локоть, отвел в гостиную, под яркую люстру, заставил открыть рот и воззрился туда, чуть присев, чтобы не загораживать свет головой.
– Да-а, брат, что же ты? Знаешь прекрасно, нельзя тянуть. Кто с этим тянет?
Гай промычал в том смысле, что ему-то вольно говорить, у него-то ничего никогда не болит. Вон какая пасть, белоснежная.
Мак разрешил ему закрыть рот, прошелся по щеке пальцами, потом тыльной стороной ладони, словно примериваясь, наконец взял его голову обеими руками, крепко взял, жестко, за щекой дернуло, у Гая слезы из глаз брызнули, но он терпел, а Мак закрыл глаза и дышал через приоткрытый рот, и сделался вдруг совсем не отсюда, даже больше, чем в самом начале, когда его, голого коричневого гиганта, привел в ротную канцелярию Зеф.
Боль сопротивлялась, цеплялась за десну, но сильный Мак тянул ее, выдирал, казалось, вместе с нервом, Гай терпел, жмурился, из-под века текло. Кончилось все резко, как опустили рубильник, только дергалось что-то в челюстной кости, щекотно и уже неопасно.
Мак вытер мокрую дорожку большим пальцем. Гай открыл глаза и увидел, что он улыбается.
– Завтра сходи к зубному, прямо с утра.
– Да зачем теперь-то… уже все прошло, так что не на…
– За руку отведу, – пригрозил Мак. С него станется, подумал Гай с недовольством. Наседка выискалась, тоже мне… За ребрами, впрочем, потеплело, как от добрых воспоминаний.
Мак отошел из-под люстры, с азартным «х-ха!» встал на руки, вытянулся в струну, поболтал ступнями в воздухе. Вот же жердина. Он может потолок без стремянки белить, что проделал однажды еще в старой столичной квартире. Дядюшке Каану очень понравилось, помнится…
Гай толкнул его под колено, он начал падать, прямой, потом сложился, пружинисто приземлился на корточки и прыгнул прямо из положения сидя, повалил. В последний момент подставил руку, и Гай приложился затылком не об пол, а об его ладонь.
Биться головой Гаю Гаалу было категорически противопоказано, так говорил врач (он вообще много говорил, все больше по-чужому, понятно было только «Ай-яй-яй»), а Мак подтверждал. Он лежал на Гае, держал ему голову, пальцы его опять исследовали шрам на затылке, заметный что на глаз, что на ощупь, потому что волосы на нем не росли.
Раскроили черепушку, подумал Гай. Ну да чего еще ждать от хонтийских белых касок, массаракш?! Война, мамаша, а не прогулка по бульвару. Первый раз очнулся точно так, с Маком сверху, а вокруг полыхало и грохотало, и хотелось плакать от благодарности и восторга, от великой чести, ведь это он, Он, загорелый бог, великолепный Мак закрывал его своим священным телом от буйства неправедной бойни. И бесконечно горько было оттого, что правильно – наоборот, нужно было встать и самому заслонить его, и умереть за него, и не было бы смерти слаще. Он приподнял голову сказать и тут же уронил, впал в забытье и дальше помнил только отрывками.
И слава тебе господи, не было ничего хорошего потом, до самой Столицы. Гай прикусил губу. Вспоминать было неприятно, стыдно. Валялся, как бревно, скулил, как щенок – размазня! Лучевое похмелье, конечно, но все же… Красный шелушащийся Фанк стонал и клянчил, что и Гай, и Зеф с Вепрем их задерживают, и от них надо избавиться, Мак наорал на него, он заткнулся и подвывал потом только на отвлеченные темы. Трудно добирались, долго. Был я ему обузой, подумал Гай, точно был, но Мак, разумеется, ничего подобного не сказал, не мог сказать, только гладил по руке, где не было бинтов, мыл… выносил. Меня несло и рвало от антибиотиков (недолго, правда, пока что-то оставалось в кишках), он выносил, не морщась, блестящий Мак, который взялся вывернуть мир.
Помер бы, подумал Гай. Стараниями армейских коновалов – наверняка. Благодаря Фанку нас привечали и в лагерях, и в регулярных частях. Он ныл, говорил, мы теряем время, а потом слег сам, и Маку пришлось разорваться, Зеф и Вепрь – невелика помощь. Я все боялся, нас возьмут как дезертиров, но обошлось. Чудом, да.
Чудо звали Мак Сим, и Гай в конце концов перестал удивляться тому, что он вытворяет.
– Между прочим, он говорит, ты меня дисциплинируешь, – сказал Мак, щелкнув его по носу. Увернуться не получилось, затылок он все еще держал.
Он – это, стало быть, хрящеватые уши…
Гай обхватил ногами мускулистый корпус, правую руку выбросил вперед и наискосок, словно хотел ударить локтем сбоку в шею, схватил за плечо, завалил направо, перевернул и оказался сверху, сидя на бедрах. Захватил тактическое преимущество. Мак никак не желал отпускать его голову, ерошил короткий ежик – Гай стригся по-армейски.
– Тебя невозможно дисциплинировать, ты разлагаешь любой порядок, – проворчал бывший капрал, бывший штрафник.
– Именно поэтому ты мне и нужен.
Гай усмехнулся. Мак взял его за бока, приподнял над собой, как делают взрослые, когда дети просят поиграть в самолет. Держал на вытянутых руках без малейшей натуги, экий бык… Гай уперся ладонью ему в грудь, опасался, уронит сейчас, врежемся лицом в лицо, лбы поразбиваем.
Мак поднялся, все еще держа его, подбросил и поймал под мышки. Конечно, я ему не тяжелее вещмешка…
– Ел сегодня?
Гай вспомнил, действительно, с утра маковой росинки во рту не было, не хотелось, и зуб ныл, какое там…
– Ита расстроится, – сказал Мак. – Она думает, тебе не нравится, невкусно.
Глупости какие. Зажрался просто, отказываюсь, привередничаю, а раньше за дополнительный паек по плацу кого угодно раскатал бы.
– Есть. Еда. Вкусно, – сказал Гай раздельно.
Мак растянул рот до ушей и воскликнул радостно: «Ich verstehe dich nicht!* Ja ne ponimayu!». А потом добавил, тряся головой: «Не понимаю». Ударил себя в грудь.
– Максим!
– Мак. Сим, – поправил Гай. Коснулся кончика носа. – Гай Гаал.
– Гай хороший, – сказал Мак серьезно. – Гай – достойный мужчина.
Достойный мужчина рассмеялся.
– Веселый – хорошо, – одобрил Мак. – Грустный – плохо, грустный – не надо.
– Не надо, – согласился Гай.
Стояли посреди гостиной, просто глядя друг на друга. Руки Мака, опять на ребрах, прогревали насквозь, как электроды на процедурах.
– Ich liebe dich**.
Гай покачал головой.
– Ich liebe dich, – повторил Мак медленно, нахмурился. – Гай, ну сколько можно! Учи язык, я такие книги тебе принес, в самом деле…
– И все на вашем горском, – напомнил Гай. – Это, как там… Ich habe eine Schwester. Sie heißt Rada***… Э-э-э… Bitte schnallen Sie sich an!****
Мак вскинул брови.
– А это откуда?
– Твои же, из лаборатории, и научили.
– Н-нда? А больше ты от них ничего не нахватал?
Дырку в зубе, подумал Гай. Новенькие, только прибывшие из Зартака, глядели вокруг, ужасались и принимали потом каждого местного за голодного заморыша, даже если он таковым не выглядел. Подкармливать карамельками считалось у них хорошим тоном, даже скорее чем-то вроде обязанности.
Да нет, какой там Зартак.. Мак говорил, «Zemlya», или вот… «Erde», если я правильно запомнил. Шар, бегающий вокруг искры, которая для него вроде Мирового Света. Глупость несусветная, но я начинаю верить. Ни в чем другом он меня не обманывал. Пока что…
Гаю захотелось дать себе по зубам. Что за мысли идиотские, совсем ошизел. Это же Мак! Он не может, не способен обмануть, это я – могу, и кто угодно, а он нет, он другой, я все как-то не привыкну.
Но люди меняются, и тот, кто страшно переживал из-за стычки с бандой Крысолова, без колебаний разнес в щепы Центр, полный людей. Сволоты, хуже выродков, но и Крысолововы прихвостни были – хуже…
Гай опустил глаза.
– Ну, ну, что еще? Болит что-нибудь?
Гай не ответил. Мак поднял его за подбородок, исшарил лицо темными глазами.
– Неделю ходишь как в воду опущенный, – сказал он сердито. Отпустил, Гай чуть повернул голову и стал смотреть поверх его плеча.
– Плохо без излучения, – сказал со вздохом. – То есть хорошо, но… Не знаю. Раньше вон все знал, да и не надо было – знать, только верить, а теперь вот… Какого черта это все? Отцы до сих пор наверху, война до сих пор идет, холера еще на западе… бандиты, гнусь какая-то на улицы высыпала, не было же раньше… Значит, зря? И Центр взрывали, и вообще… Ты понимаешь?
– Понимаю.
Неправда, подумал Гай.
– Все будет хорошо. Слышишь? Все. Будет. Хорошо. Веришь мне?
Нет.
– Да.
Мак обнял его, прижал, и они стояли так еще минуту, или не одну, он не понимал и не считал, а потом Мак взвалил его на плечо и понес, сгрузил на кровать и наказал спать, а поутру быть свежим и бодрым. Гай пообещал.
Но так просто они не улеглись. Мак вдруг спохватился, пошел кому-то звонить, а Гай читал сводки с границы, потом – обещанный учебник экономики с карандашными Маковыми пометками на полях и между строк. На его кровати лежал, тут лампа удобней устроена. Глаза слипались, но он читал, голова клонилась на грудь, он вскинулся два раза, а потом решил, что закроет глаза на минуту, ничего страшного.
Он не спал, когда Мак отбирал у него книгу, но немного схитрил и не подал виду.

Часть 1. На этот раз проснуться довелось не от сирен воздушной тревоги

На этот раз проснуться довелось не от сирен воздушной тревоги и не от звонка из института посреди ночи. Гай просто открыл глаза и больше угадал, чем увидел картину на стене перед собой, в ногах. Пейзаж, Маку очень нравится, говорит, люблю, когда день начинается с него. Песчаный обрыв и хвойные деревья, редкие, так что бор прозрачен и зво́нок. Просвечен насквозь плотными золотыми, словно парадная кокарда, лучами, и песок тоже истошно-желтый, ненормальный какой-то, яркий. И красноватые стволы с редкой зеленью ближе к верхушкам. Больше на картине ничего не было, даже неба, только свет, жаркий даже на вид.
Это мог быть Саракш, давнишний, который помнили теперь только старики, но наверняка не он, а Маковы родные места. Гай не спрашивал.
Что ты тут делаешь, в нашем очень красивом, захватывающе красивом мире? Которого теперь нет, который мы разменяли на железо? Вспоминаем-то уже с трудом, что есть песок без мин и вода без белых субмарин и радиации. Массаракш! Проспали, разграбили и изгадили до последней степени!.. Прав ты, Мак, ненавижу, когда ты прав в таком…
Тяжелая рука лежала поперек груди, как гладкое бревно.
Он перевел взгляд на потолок, ровный и белый днем, а теперь густо-фиолетовый, с перекрестьем рамы на светлом квадрате фонарного света снизу, с улицы.
Вздохнул.
Ну, и чего мне не хватает? Вот он, Мак, надежный, как Сфера Мира, дышит рядом глубоко и почти неслышно. Мощно, как мехи ходят. Рука вот только… словно деревом придавило. Осторожно поднял за предплечье, положил на одеяло вдоль тела. Мак не проснулся.
Вот Мак, который спрашивает, верю ли я ему. И я позорным совершенно образом вру. Он почесал нос. Не надо мне про «все будет хорошо», ты говорил точно так же, когда шел взрывать Центр. Теперь-то уж начнется другая жизнь! Народ поймет… поднимется… построят… Где?!
Меня не взял, подумал Гай эхом старой обиды. Вепря с Зефом взял, а меня нет, приказал ждать, поцеловал в щеку и лоб, снова приказал, заставил повторить. По правде, я тогда мало на что был способен, меня штормило и бросало на стены, голова иногда раскалывалась так, что я начинал понимать озверение выродков, а пальцы на правой руке слушались плохо до того, что трудно было держать приклад. Потом я попал в руки врачам Странника, но это потом, а тогда я просил – молил – не оставлять, он смотрел то ли сочувственно, то ли брезгливо… Стыдно! Но мне было все равно, он ведь мог и не вернуться.
Излучение, ну да… Я был бесполезен. Но этого он не сказал, по крайней мере, вслух. Наказал ждать. И я ждал в старой квартире с дядюшкой Кааном, мне виделась Рада, я рвался то за ней, то за Маком, за ними обоими, держался, а потом с потолка рухнула на сердце такая тяжесть, что я сел и заплакал. Он объяснил, депрессионное поле, но это тоже – потом. Я рыдал хором с дядей Кааном, хлюпал. И так же, хлюпая, нацепил на себя что-то, по стенке вышел из квартиры, на улицу, брел к Центру, туда, где Мак, где грохнуло гулко и жутко.
Я не дошел, неловко сказать. Заплутал, заблудился в тумане перед глазами, а потом и лучевое похмелье, и остальное… Страшно не было, я думал – будет, как на белой субмарине, когда он ушел так же и так же не возвращался… а нет, я просто знал, что это – все, и теперь мне его искать и хоронить.
Ну ладно, дело прошлое, сказал он себе и расслабил хватку на одеяле.
И казалось, если уж пережили это, дальше будет много легче. Ровнее, как свернуть с ухабистого проселка на асфальт. Да, может быть, свернули, выехали на гладкое, только впереди не видно ничего, по сторонам одно и то же, серое, и разметка дорожная истерта.
Он сглотнул, потер запястьем бровь, откинул одеяло, встал осторожно. Кровать с хитрым матрасом на независимых пружинах стояла монолитом, Мак, должно быть, и не почувствовал движения. Гай снял со стула халат, то ли свой, то ли его, обернулся на спящего. Умеет работать, умеет спать, умеет выбирать мебель. Управлять самолетом и ловить рыбу голыми руками. Чего бы ему не быть веселу и радостну, такому-то…
Он, тихо ступая с ковра на паркет, с паркета – на ковер, прошел в кухню, поднял легкий чайник, в котором плеснуло на дне, выругался шепотом. Что прикажете, из-под крана? Говорят, здесь можно прямо из труб лакать, что Мак и ребята из института не раз проделывали, а Гай опасался. Кто его знает… Почитай про холерный вибрион и отравления хлором, не только пить-есть – жить расхочется.
Он взял кувшин отстоянной воды, наполнил чайник, сломав две спички, зажег конфорку. Сел на табурет. Подумал, встал, выключил свет, сел обратно.
Я не спорю, подумал он, мне-то жить стало вовсе дивно, как и не мечталось. Ни тебе ржавого радиоактивного железа везде, ни автомата под локтем, ни тупых орущих командиров, у которых мыслей – только о креветках к пиву и медальке очередной. Он скривился. Ротмистр Тоот, ротмистр Чачу (целый бригадир теперь, как же!), как я вас любил, как уважал, как смотрел снизу вверх и мечтал стать когда-нибудь таким же… гвардеец-молодец. Такой же болван, как и вы, только я-то болван радостно-восторженный, а вы – умудренное опытом, много пережившее мудрое дубье, все вроде бы повидавшее, и на нас, горячих, снисходи-и-ительно так смотревшее. Мол, глупые еще, не знают, как служить. Главное ведь – чисто ли медальки звенят, а?!
Он нахохлился, засунул руки под мышки. Сделалось зябко. Он поглядел на окно, оказалось закрыто.
Нет, не так, это я уже придумываю. О каких наградах можно думать под излучением? Служили, служили праведно и до последней капли крови, чужой, своей, своих солдат. И я бы, наверное, так же… получи офицерские петлицы, так же бросал бы взводы в огонь, не жалея (а чего нас жалеть? Ради дела Отцов – хоть в ад). И ошибись я в расчетах или тактике, никто не смел бы поправить. И я не поправил бы командира, даже если на смерть шел бы по его персту. Как можно?! Царь и бог, почти как Отцы.
Ой, дурра-а-ак…
Он обхватил голову руками, с силой вцепился в армейскую щетину волос, оскалился.
Ненавижу вас, как же я вас ненавижу, Отцы, командиры, все! Это же надо, идиотов делать из целого народа, гордого, красивого, умного народа – беспросветное дурачье, которое еще и не понимает, что оно – дурачье, куклы. Массаракш! Они ведь до сих пор не понимают!..
И как противен себе я-прежинй, полностью, целиком отвратителен. Как вспомню, как орал, надсаживаясь, марш, тошно становится нестерпимо, нагибайся и блюй. Понимаю Мака, насколько ему было противно это видеть, даже когда не понимал, что происходит. Это ведь кошмарно, должно быть, выглядит, когда не в курсе.
Р-развалили страну.
Он пощупал шрам дежурным движением, провел ладонью по лицу.
Вот сижу я здесь, подумал он, искривив рот, такой умный, прозревший такой, а ведь мог бы до сих пор маршировать, или гонять воспитуемых, или еще что подобное, и знать бы не знал, что все теперь по-другому. А расскажи мне – не поверил, точно, плюнул бы в лицо, прикладом в живот врезал и на допрос поволок как распространителя клеветы. Отцы ведь здравствуют, радио-телевизор заливаются, и все по-прежнему. А Центр взорвали проклятые выродки.
Кстати, как они теперь выродков-то определяют? Без излучения… Трудно гвардейцам-молодцам, подумал он с неожиданным злорадством. Ну, пусть побегают, пусть помечутся! Псы, холуи, черные береты, белые перчатки.
Чайник вскипел, Гай плеснул в давешнюю кружку, вдохнул пар, отпил, обжегшись. Зуб отозвался, он поморщился, сказал шепотом «массаракш», обхватил фарфор ладонями, устроил руки на голых коленях.
И занимаюсь я какой-то чушью, подумал он. На машинке выучился печатать – отлично! Можно подумать, кому-то легче стало от этого. Экономику читаю – для чего? Я и без того догадываюсь, что скоро станет совсем туго, и ни Странник, ни Мак что-то особенно не шевелятся.
Все будет хорошо.
Какое, к дьяволу, если я не вижу, чтобы хоть что-то менялось?! Все в песок ушло, в асфальт и бетон, кровь наша, пот и потуги. Отцы призовут – толпы придут и сложат головы и ух ног, кровью и благоговейными слюнями омоют площадь перед Дворцом.
Кто, кто прозрел?! Подполье обнаглело, преступники обнаглели, шваль, мразь и мерзость повылазила на свет, массаракш и массаракш, и голод, и болезни, и белые субмарины!.. А все продолжают верить газетам.
А я начинаю сомневаться в светлых горцах, что, конечно, гадко с моей стороны, но поделать ничего не могу, цели у них явно не те, что звучат вслух. Хотели бы помочь – Неизвестные Отцы болтались бы на фонарях.
У Гая заныли впившиеся в кружку пальцы.
Нет, нет, не пойдет так. Как угодно, но только не так. Надо верить, потому что Мак – из них, а Мак – это… это… Он затруднился подобрать слово. Мак – это о-го-го!
Усмехнулся, отпил, тепло приятно стекло по пищеводу.
Вот и ладушки. Допью, и спать. А то развел тут, понимаешь… Делай то, что скажут умные люди, у тебя это всегда хорошо выходило – исполнять приказы.
Он сообразил, что забыл посмотреть время, только когда снял и уронил на стул халат. И теперь непонятно, сколько осталось спать. А-а, плевать, сколько бы ни было, все мое. Он посмотрел на Мака, раскинувшегося во всю ширь матраса, почесал шею, лег к себе, в другой конец комнаты, на холодные простыни. Ворочался, щупал пистолет под подушкой, пялился в потолок, снова вертелся, потом все же заснул – не заметил, очухался только когда Мак разбудил бегать.
И ни одной тревоги за ночь, даже странно.
Гай сказал, что никуда он не пойдет. Мак ответил, что это полезно, особенно с утра. Гай возразил, ничего полезного, если не дают поспать. Мак схватил его за щиколотку, стащил с кровати, оставил, распростертого, на полу посреди спальни и заявил, нависнув, что на сборы ровно минута.
Погоды стояли отвратнейшие, и Гаю стало совсем муторно. Небо затянуло серым, как кровельным железом, накрапывало что-то невразумительное, мелкое. Он бежал, еле переставляя ноги, широкая спина маячила впереди, то уходя в отрыв, то притормаживая, прыгая на месте. Они обежали дом, поздоровались с референтом Головастика, что выкатился во двор выгулять толстомордую псину, обогнули второй корпус, где у парадной копошились синие спецовки с бухтами кабеля. Мак помахал им, они проводили взглядами из-под кепок.
Дышать не забывать. Стучали подошвы, на волосах и бровях повисли капли, то ли дождинки, то ли конденсат. Ладно, все будет хорошо. По крайней мере, все уже неплохо.
– До бассейна? – спросил Мак задорно. Он дышал ровно, будто только что сидел на лавочке, гонял чаи.
– А давай, – ответил разошедшийся к тому моменту Гай.
– Наперегонки?!
– Глотай пыль из-под моих сапог!
Припустили по влажной асфальтовой дорожке, среди зелени и ровных газонов, мимо гаражей, мимо дворника, волочившего необъятный рыхлый мешок. К плоскому зданию с окнами под самой крышей. Неслись, стреляя глазами вбок, друг на друга, Гай видел стремительную упругую тень и высверки белых зубов.
Врезались в стену ладонями, вместо двух шлепков вышел один.
Ох уж этот Мак, мог бы пешком обогнать, если бы хотел. Значит, не хотел. Гай привалился к кирпичу, отер влажный лоб, прошелся по волосам. Отдувался.
– Легче тебе?
Мак, заложив руки за голову, вращал корпусом, глаза закрыты, но Гай подозревал, он видит. Упер руки в поясницу, прогнулся назад, потянулся. Не ответил. Не знал, что отвечать.
– Спорт творит чудеса, – сказал Мак.
Дырки бы еще в зубах залечивал, подумал Гай. Придется ведь идти, невозможно, да и Мак мне жизни не даст. Он посмотрел в ту сторону, где за деревьями веско стоял кремовый ведомственный госпиталь. Отдельный, особый, только для служащих Департамента – Странник никому не доверял своих людей.
И чего я на него взъелся? Приличный человек, достойный… Достойный мужчина.
Гай усмехнулся и побрел домой, за Маком, который что-то говорил на ходу про спорт и образ жизни и делал руками жесты, будто рубил колбасу. Новый день вступал в свои права, и никуда от этого было не деться.
А очень хотелось, особенно в тот момент, когда милая улыбчивая доктор начала раскладывать всякие свои блестящие железки, крючки, лезвия и прочее, более всего напомнившее Гаю набор для сладу с упертыми выродками в допросной камере. Он часто сглатывал, врач смотрела умиленно, улыбалась сквозь маску и говорила, не надо бояться. Не надо, повторил Гай, вспомнил, что не показал удостоверение, а откуда она узнала, что он из Департамента, пришел и сел, она стала раскладывать, звенеть, побрякивать и настраивать лампу, болезненно-яркую, как… как на допросе, да.
Он сглотнул.
– Молодой человек, разожмите, пожалуйста, челюсти, – попросила доктор ласково. – Что же вы, первый раз?
Он помотал головой. В том-то и дело, что не первый. Зуболечебный опыт Гая сводился в основном к обязательным посекционным походам к господину штаб-врачу, который работал сноровисто, грязно и быстро. И очень болезненно, конечно – еще не хватало, анестезию тратить на солдатню…
Гай зажмурился.
– Сплюньте, пожалуйста.
Гай опасливо открыл один глаз, сплюнул, почувствовал во рту металлический привкус. Крови не было, он решил, это от инструментов. Зажмурился снова. Доктор, видимо, еще не приступала.
– Откройте пошире, пожалуйста.
Он разинул рот, как мог, и подумал, сейчас начнется. Сжал подлокотники кресла. Зажужжал с пощелкиваниями какой-то аппарат, стал ярче свет. Он не слышал, но чувствовал, как обивка под его пальцами скрипит.
Дядюшка Каан не ходит по врачам, хотя люди его возраста часто развлекаются подобным образом. Он говорит, лечиться вредно, да и не тот уже, здоровья не хватает на нашу медицину. «Лечись-ка ты, Гай, пока молодой!» Ну и шуточки, честное слово!
– Сплюньте.
Теперь на языке завелся тяжелый царапающий вкус, как от пыли из-под танковых гусениц.
– Да, немного неприятно, но вы потерпите.
Значит, сейчас, сейчас, вот уже… Он с сопением втянул в себя воздух, приготовился.
– Максимка отзывался о вас, как о чрезвычайно храбром юноше.
Массаракш! Гай дернулся, врач взяла его твердой рукой за подбородок. Массаракш и массаракш, чего ему не молчится?! Вот привычка, в самом деле!.. Когда успел только? И что он обо мне наплел, говорец-речевик-оратор?!
Ему стало стыдно, потому что Мак, скорее всего, ничего плохого в виду не имел, а нес какую-нибудь обычную свою благодушную нелепицу. Или просил… Гай почувствовал, что краснеют уши. С него станется – попросить! «Будьте осторожны, Гай Гаал до одури боится зубодеров». О-о, это было бы хуже всего, потому что… правда это, я сейчас подлокотники повыдираю.
Никогда не был трусом. Никогда не прятался за чужими спинами, не лизал сапог и не скулил, потому что страшно умирать. А-атставить нервы! Позорище какое, надо же.
Есть такая пытка – пилить зубы, никто, говорят, не выдерживал долго. Вон, Вепрю руку, а тут зубы, напильником… Да что ж я так некстати вспоминаю-то?!
– Послушайте, молодой человек. Я уверена, я не делаю вам больно, так что вы совершенно напрасно нервничаете. Но если делаю – вы скажите, ладно?
Он кивнул осторожно, приоткрыл глаза. От разлапистого прибора со множеством лампочек тянулась и уходила за щеку коленчатая трубка. Пахло свежо и резко. Доктор поправила перчатку. Она с самого начала показалась Гаю удивительно ладной, не красивой, может быть, но располагающей. Это, понятное дело, ничего не значило, вон хонтийские шпионы все как один внушают симпатию, а тот же Головастик, неплохой человек и администратор, внешностью и манерами убивает всякую приязнь. Мало ли, кто как выглядит… Но Гай разрешил ей просто понравиться. Захотелось ему, чтобы просто… На маму похожа… н-нет, что это я, совсем не похожа, придумываю…
Если бы мама не была в его воспоминаниях такой замученной, то, наверное, улыбчивые морщинки у век у нее были бы точно такие.
Он глубоко дышал через нос и все ждал, когда будет больно.
– Что я вам хочу сказать, – проговорила доктор, задумчиво глядя на Гая. – Вода у вас дурная, и пища тоже, я даже не знаю, чем ее заменить… Вы вот что, вы спросите Максимку, он вам объяснит, какие препараты попить для зубов. Плохая эмаль, врать не буду, здесь здоровая ротовая полость – редкость. Нехорошая обстановка для жизни, ничего не попишешь. Вы, молодой человек, главное, не запускайте, не ждите, пока начнет болеть. В следующий раз мы с вами увидимся по поводу верхней шестерочки, и чем скорее, тем лучше. – Она перещелкнула несколько тумблеров на приборе, вынула у него изо рта трубку, увенчанную какой-то раскорякой из прозрачного упругого материала, похожего на желатин. Опустила на глаза линзы, взяла его за голову теплыми резиновыми руками, заглянула. Продолжила: – Три часа постарайтесь ничего не кушать, и еще сутки – ничего твердого. Сухари там, орехи… поменьше грызите, хорошо? Вы молодец, учитывая живодерские методы работы моих коллег. Держались. Напугали вас раньше, да? Что за мир…
Лукавит, подумал Гай, и никакой я не молодец, но все равно спасибо. Потом понял – «держались». То есть это – все? Быть не может!
– Уже? – спросил он, стараясь не закрывать рот совсем.
– Да. Не больно ведь было?
Он покачал головой, напряжение треснуло и стало стремительно таять, так что он даже разжал намертво скрюченные пальцы в сапогах.
Прикоснулся к щеке. Доктор улыбалась.
– Вы – оттуда? – он ткнул пальцем в потолок, где за перекрытиями, четырьмя этажами, крышей и дымкой сиял Мировой Свет. Так делал Мак и эти его… горцы, а правильнее-то было бы указывать под ноги, в землю, где за скорлупой Сферы Мира летали в черноте искры и сферы, как наша. Где живут лучше и хуже, но не живут глупее.
– Да, оттуда, – улыбнулась она, сняв маску.
– Хорошо говорите.
– А? А-а, да, спасибо. Я не первый год здесь.
Где же вы были, когда Раде драли зуб, а она потом плакала полдня от боли, а я, младший, не знал, что поделать, и мне было, наверное, страшнее даже, чем ей?
– У вас есть дети? Там?
Зачем спросил, он и сам не понял. Не надо было, нехорошо, не мое дело, да и… нехорошо. Но она не обиделась, принялась рассказывать, что есть, двое, что растут способными, Учителя ими очень довольны, и выйдут из них хорошие люди, и вот недавно…
Она осеклась, посмотрела на Гая, встала, выпустила его из кресла, отошла и сказала, что, наверное, задерживает его. Он застегивал френч и думал, как же надо любить свою работу, чтобы оставить хорошую жизнь, сытую и безопасную, семью, и торчать здесь, среди разрухи и злобы, помогать, чем можешь и как можешь.
Он думал, что она отважная женщина, и что делает очень многое, и что посильным вкладом каждого мы обязательно добьемся… Он даже что-то такое сказал, но прозвучало это фразой из агитки, он замолчал, поправил воротник. Кашлянул.
– Боитесь зубных? – спросила она.
Ну Мак, ну трепло! Гай вздернул подбородок.
– Нет такой боли, которую гвардеец и солдат не мог бы вытерпеть.
Она посмотрела недоуменно, потом чуть нахмурилась. Стянула перчатки, отвернулась к раковине. Он стоял в дверях, пока она ополаскивала руки.
– Знаете, молодой человек, перед отбытием сюда меня спрашивали, зачем это мне, ведь и трудно, и надолго, и лишения… Я отшучивалась, понятно же – зачем, очевидно. И никому не говорила, что на самом деле было просто интересно. Не верила, что где-то есть мир, где нужно терпеть. Не час, не день, а всю жизнь, не одно так другое.
– Убедились? – спросил Гай глухо.
– Да, – ответила врач, не глядя на него. – Верхняя шестерка, запомните и приходите, как решитесь.
Он поблагодарил и вышел, аккуратно притворив дверь.
И опять меня тычут носом в мой мир, мой Саракш, и я не могу даже огрызнуться, по делу же… Терпеть… Да, именно, переждать, перенести, перемучиться, потому что дальше будет лучше, должно быть, обязано. Днями, месяцами. С рождения и до смерти, не всем везет увидеть то самое «лучше».
Он шел в институт под моросью, по зеркальному асфальту, срезал по гравийным дорожкам через газоны, опасливо трогал зуб языком. Думал.
Мне, наверное, посчастливилось. Я не мечтал, подобно Зефу, Вепрю и прочим, чтобы не стало Центра, до Мака я не знал, что он есть, но, родись выродком… Его передернуло. Нечего, нечего, неизвестно еще, кто счастливее, зрячие они или слепые мы. Родись я выродком, мучайся я каждый день, живи в страхе – ноги бы Маку лизал за то, что взорвал эту погань. И больше мне для счастья ничего и не надо было бы, вон как Вепрю тому же. Отъел морду, смотреть приятно.
Я теперь не болванчик, у меня появилась привычка думать (уже вижу – дурная), я навострился находить отличия нынешнего мира от того, который видел я. И их, массаракш, больше, чем блох на воспитуемом! Я вижу: насчет этого врали, и насчет того, а про во-он то вообще молчали, и удивительно мне, как раньше не замечал, ведь не выкололи глаза и уши не отрезали. Только башни…
Спасибо, Мак. Не должно существовать этой мерзостной придумки.
Только верить теперь – чему? «Реши сам, теперь вы все будете решать сами».
Не умею я!
Он сунул руки в карманы, взбежал, глядя под ноги, по ступеням парадного входа, толкнул стеклянную дверь, отмерил гулкими шагами гладкий пол вестибюля, где было отчего-то светло, словно не набрякло небо непроницаемой серой паклей. Махнул пропуском, свернул к лифтам, где его мягко остановили и сказали, что ввиду ремонта господину инспектору придется воспользоваться лестницей. «Где объявление, почему не предупредили? Бар-р-рдак!», – проворчал Гай, с удовольствием, впрочем, представляя, как мямлит перед начальством по этому поводу Головастик. Мямлить он умеет лучше, чем кто-либо еще. Лучше всех в стране. Феерическое зрелище, должно быть.
Третий этаж был почему-то закрыт, дверь опечатана. Гай разобрал на пломбе нервическую Головастикову подпись, пожал плечами, стал подниматься дальше – ему нужно было на пятый. Канализацию прорвало, не иначе, говнище хлещет в коридор, сотрудники эвакуированы, ремонтники бросаются на амбразуру… Что за день такой, то лифты, то еще что-то. Третий – это экономисты, социологи, статистики и прочие разные мирные бумажные крысы, не физики и не химики, сроду они ничего не взрывали и колбы с ядами не били…
Разберутся, подумал Гай. Без меня-то точно, мое дело маленькое – прийти, сесть и делать, как говорят умные люди.
Прийти он успел, а сесть – нет, телефон надрывался, он слышал через дверь, пока возился с ключами. Схватил наушник, прижал к влажному уху. Оказалось, у ворот уже стоят грузовики с синтезаторами, надо идти, опять под дождь, массаракш… Он схватил со стола документы, выскочил в коридор, к лифту, потом вспомнил, развернулся, загрохотал каблуками по ступенькам.
На площадке второго этажа собралась гомонящая толпа. Рановато для перекура, бездельники вы эдакие! Его схватили за рукав, он вывернулся («Потом, потом!»), наступил кому-то на ногу, безадресно извинился, продрался сквозь белые халаты и жесткие локти и, прыгая через ступеньки, помчался дальше.

Часть 2. Какого, собственно, дьявола у ворот, а не у служебного входа, он узнал потом.

Какого, собственно, дьявола у ворот, а не у служебного входа, он узнал потом. Не от того, от кого должен бы, а от гвардейца в парадке, который оглядел его и спросил подозрительно, где господин инспектор изволили быть сегодня с восьми по сей момент. Какое ваше дело, удивился Гай, по делам ходил. Лизнул зуб.
Водители торчали у привратной караульной будки, и затруднения принимающей стороны им были, кажется, что совой об сосну, что сосной об сову. Интересовались только, когда будут разгружать, но нетерпения покуда не проявляли. Курили и было им, кажется, под козырьком будки сухо и вполне неплохо.
Гвардеец возразил, что при сложившихся обстоятельствах дело как раз таки его, обстоятельства, понимать надо, а груз мы не пропустим, потому что внутренняя безопасность превыше… Гай оборвал его, гаркнул: «Как стоишь?! Смир-рна!» и приказал доложить, почему грузовики не сопроводили до места назначения, то есть до погрузочно-разгрузочной площадки на задах института. Гвардеец, выкатив глаза, проорал, что не положено. На вопрос – почему выкатил глаза еще больше и утвердил молодцевато и даже как-то радостно: «Не могу знать!». Обозленный Гай сквозь зубы спросил, читал ли он инструкции. Оказывается, читал, о чем не замедлил сообщить и добавить, что господин инспектор совершенно напрасно изволят кричать. Гай пообещал свернуть инструкцию трубочкой и засунуть сосунку туда, где Мировой Свет не виден. Гвардеец побледнел и наладился было отвечать, но Гай уже скрылся в караулке. Подхватил наушник, провел пальцем прибитому кнопками к стенке списку телефонов, нашел, набрал, с силой ударяя по клавишам, отчего прыгал шаткий стол. Что еще за самоуправство?! Грузы они мне задерживают, щ-щенки, положено им, видите ли… Сейчас, сейчас, где он ходит, этот вертопрах…
Начальнику охраны было не дозвониться, его зам трубку брать не спешил, а когда все же взял, еще долго орал кому-то постороннему, не потрудившись прикрыть динамик. Рявкнул: «Да! Я слушаю, говорите же!». Гай сказал, что у главных ворот имеет место бардак, с какой-то радости не пропускают груз, на который есть и документы, и договоренности, причину не называют, и вообще, какого черта?! Гвардеец подвякнул со спины: «И не пропущу», Гай зыркнул на него, отгородился плечом. Зам начальника охраны молчал. Гай настойчиво поинтересовался, чье это распоряжение – не пропускать, за каким номером, и что там сказано про синтезаторы. Зам то ли туго соображал, то ли не до Гая ему было, молчал несколько секунд, потом простонал: «Массаракш, ну причем здесь синтезаторы…» и объяснил измученным голосом, что не впускают никого и не выпускают, периметр закрыт, и шли бы вы, молодой человек, по своим делам, раз ничего не знаете. Гай отметил, что спрашивает он именно потому, что не знает, и к любому общему распоряжению положена подробная инструкция для каждого подразделения, и что его обязанность как заместителя начальника охра… собеседник повесил трубку. Гай шумно вдохнул, закрыл глаза, сосчитал до пяти, выдохнул, положил гудящий наушник на рычаг, развернулся на каблуках, вышел из караулки строевым шагом.
Водители курили. Гвардеец теребил ремень автомата и опасливо косился на господина инспектора.
– Груз досмотрен?
– Так точно, – сказал гвардеец и добавил опасливо: – Не пущу, не положено.
Гаю захотелось его ударить. Он кусал губу и пытался соображать быстро. Быстро, однако, не получалось, и мысли оригинальней, чем связаться с Маком, в голову не приходило.
Стоп, стоп, пора бросать эту привычку, кидаться к нему чуть что. Сам разберусь, не маленький. Однако, что мне делать? От этого олуха добиться ничего невозможно, водители вряд ли знают, их дело маленькое…
Он прислушался. За воротами было тихо, никто не возмущался и не колотил домкратом по бронированной створке, только двигатели бухтели и кто-то кому-то кричал принести солидол.
Он собрался было снова идти звонить, но увидел, как, отмахивая сложенным зонтом, идет по средней линии главной трассы один из Головастиковых вышних холуев и люди в халатах за ним, и Гай с удивлением и облегчением заметил за ними и над ними темную голову.
Холуй, безвредный исполнительный холуек Ноол (как его по имени? Не помню, и никто в Департаменте не помнит) приблизился, запыхавшись, глянул на Гая одобрительно, словно знал, что он должен здесь быть, покивал, продышался и достал, сильно скособочившись, из внутреннего кармана пачку листов. Подозвал гвардейца. Эскорт его рассыпался по территории, облепил ворота, караулку и водителей.
– Привет, – сказал Мак.
– Привет, – ответил Гай.
– Я тебе звонил, – сказал Мак, – тебя нет на месте. Думал, не пришел еще. Ну, как?
– Не пропускает. – Гай скрестил руки на груди и добавил с чувством: – Остолоп.
– Зубы – как?
Гай потер челюсть, посмотрел на него снизу вверх, улыбнулся, не разжимая губ. Твоими стараниями, трепло мое любимое. Хорошо, что ты здесь. Мне всегда лучше, когда ты недалеко, чтобы я мог тебя видеть и в случае чего… хотя бы просто видеть.
Он знал это своей слабостью и давно уже списывал на остаточный звон в мозгах. Раньше вон и гимны сочинять рвался в честь своего коричневого бога, и врагов его рвать зубами, и еще много чего, столь же пафосного и дурацкого. Страшное дело, что творит излучение с людьми, страшное, даже если оголтелое обожание твое направлено на того, кого полюбил бы и так. Не оставляет выбора, и потом начинаешь сомневаться – сам ли. Отцов – не сам, навязали. Мака…
Господин Ноол тем временем утащил гвардейца в караулку, оттуда неслись твердые «Не положено!» и настойчивый бубнеж. Потом, кажется, грохнули на пол телефон. Ничего удивительного, стол колченогий, задеть и опрокинуть не составляет труда.
Дождик опять зарядил, Гай хмуро глянул на небо, нахохлился. Мак стоял, уперев руки в бока, большой и грозный, и непогодица была ему явно нипочем.
– Нашли время, в самом деле, – сказал он недовольно. – У меня там осадок выпадет, помешивай ты, не помешивай… Снова начинать, массаракш.
Ему еще вчера должны были доставить реагенты, застряли на въезде в город, – какие-то самозваные патрули, народное движение за порядок, баррикады… – обещались сегодня с утра и наверняка привезли, а вон что творится.
– А что? – спросил Гай. – Творится?
– Ты не знаешь? Правда не знаешь? – удивился Мак. – Громко же было… а, ну да, ты же… На Странника было покушение.
– Ч-чего-о?!
Это было жутко и невозможно, здесь, где господина начальника все любят больше отца родного, боготворят и рисуют карикатуры…
– Шахту разнесло напротив третьего этажа, загорелось, но потушили быстро, – продолжал Мак спокойно, засунув руки в карманы лабораторного халата. – Неужели не слышал? Неприятное происшествие, видишь, и периметр закрыли. Массаракш! Надеюсь, они догадаются не нагревать.
Он заговорил о своем, а Гай пытался собрать мысли в кучу. Покушение… пытались его убрать, пытались, и до истории с Волдырем, и после, и пытаться, конечно, будут, но не здесь же! Здесь все свои, эту организацию он по кирпичику собирал, все уши прожужжали, какой он замечательный, светило, благодетель, милостивец наш.
– И что Странник? – спросил Гай, чувствуя, как противно холодеет внутри.
– А что Странник? – моргнул Мак, прервав монолог о щелочах. – Странник, Странник… Стра-а-анник… Что Странник, он же цельнотитановый у нас, – он хохотнул. – Уши в трубочку свернулись да лысина облупилась.
Гай выдохнул.
Ладно, теперь понятно, что за дикие меры и почему упертость гвардейца хорошо отдавала чисто армейской, военной тупостью. Впрочем, вряд ли он знал, сказали – не пускать, он и не пускает.
– И что теперь будет?
– М-м? – Мак посмотрел на него и словно впервые увидел. Сказал раздумчиво: – Не имею представления. Наверное, Ноол все-таки разберется. Понимаешь, тут такое дело, распоряжение пока не отменили, мы тут, строго говоря, против распорядка. Но ведь не дело, работа стоит! Ребята нервничают.
Гай с ужасом представил, как плечистые и в большинстве своем горские ребята из лабораторной вотчины Мака начинают сумасшествовать, бросаться на ворота, и в конце концов высаживают их, бегут, грохоча по поверженным створкам, набрасываются на машины, раздирают тенты и с урчанием растаскивают колбы по своим норам.
Вопрос, тем не менее, вроде бы разрешился. Гвардеец, отбиваясь от зонтика Ноола, которым тот, горячась, размахивал, подошел к воротам, поправил автомат, оглянулся на людей в халатах с шевронами, пожал плечами и рванул с лязгом толстенный засов. Открыть ворота ему помогали все вместе, кроме господина холуя, который решил подождать на обочине. Вот и спасибо тебе, подумал Гай, вот и случилась от тебя польза.
Подъездная трасса была запружена машинами, но меньше, чем можно было представить. Послышались возгласы, водители высовывались из кабин, махали и грозили, «Что за безобразие?!», «Наконец-то, сколько можно копаться!», «У меня молоко свернулось…». Гай пробежал вперед, мимо представительных легковушек, автобуса и молоковоза, к грузовикам, где его встретили вымокшие конвоиры. С формальностями разобрались споро, оставалось ждать очереди проехать, а она опять задерживалась. Гай оглянулся. У караульной будки непреклонный гвардеец и господин Ноол хором что-то доказывали шоферу из штата, судя по куртке, какой-то большой шишки.
Дождь усилился, словно озлился, что на него не обращают внимания. Конвоир посоветовал Гаю не торчать, а залезть в кузов.
– Как добрались?
Конвоир сел на ящик, вытянул ноги и разразился. Во-первых, в Столице творится что-то невообразимое: какие-то завалы, сборища, якобы вспомогательные полицейские отряды, больше похожие на уличные банды, подростки-бродяжки, грызущиеся за найденный черный гвардейский берет… Второй западный стоит.
– То есть как? – ахнул Гай.
Конвоир пожал плечами. Стоит, говорят, нет сырья, работать не на чем.
Массаракш! Он даже в войну не останавливался, на полмощности, на четверть, но работал, и полгорода получало свои невкусные клейкие концентраты, жрать которые было невозможно, но приходилось, чтобы жить. Голод… Господи боже, голод. Гаю стало очень страшно. Он потер сзади мокрую то ли дождем, то ли по́том шею, скользнул рукой по затылку, по шраму.
Грузовик дернулся, содрогнулся до рессор и двинулся осторожно, крадучись. Гай соскочил на асфальт, отпрянул в сторону от тронувшегося следом второго, бегом нагнал кабину, вскочил на подножку. Водитель сказал: «Ага. Ну, показывать будешь» и переложил сигарету из одного угла рта в другой.
Разгружать он помогал и конвоиров заставил, взмок, снял френч, закатал рукава рубашки и слушал, как тело жалуется. Это тебе не на машинке тюкать! Водители, конвоиры и техперсонал института считали совершенно так же. Мат под зорким взглядом господина инспектора они сдерживали, и костерили господ ученых удивительно корректно. Напридумывали приборов, зачем им столько, блаженным, и вообще, что это за штука – осциллограф? Крепче держи, массаракш! Из чугуна, что ли, зар-раза…
Гай словами Мака и его рыжего лаборанта объяснил, что такое осциллограф, слегка запутался в назначении и совершенно увяз во внутреннем устройстве. Работникам физического труда, впрочем, было и того довольно, они согласились, что вещь нужная и важная, наверное, для науки, только на черта ж столько много?
Теперь, когда начали останавливаться пищевые производства, их понадобится еще больше, синтезаторов, которые по документам проходят, как осциллографы, выглядят, как осциллографы и весят наверняка точно столько же. Что это за ящики на самом деле, знали с десяток Зартакских сотрудников департамента. И Гай.
Он не стал геройствовать, оставил второй кузов профессионалам и пошел в бухгалтерию, где ему сначала сказали подождать, потом спросили, чего он хочет, затем снова велели ждать, с чем он не согласился и заметил как бы между прочим, что дело это поручил ему лично господин начальник. Как, он? Сам? Да, именно. Бухгалтера оживились, отодрали кассира от толстенной брошюрованной кипы, тот отсчитал Гаю пачку новеньких купюр из сейфа, сунул стопку ведомостей под роспись, удивился, с чего самому господину начальнику заниматься расчетом с водителями. Гай многозначительно хмыкнул. Исповедимы ли пути Странника?
Синтезаторы уволокли проверять. Если что-то не так, отправят обратно, чинить здесь нет ни оборудования, ни специалистов. Грузовики отогнали пока к гаражам, Гай предложил водителям с конвоирами пойти поесть, проводил в столовую. Оглядел лотки с гарнирами, попросил кружку теплой воды, спешно выцедил и поплелся помогать тестировать, благо знал уже, как включать и задавать несложные программы – перевод инструкции на саракшский пробовали на нем.
Я ведь буду, пожалуй, один из немногих местных, кто знает, что здесь происходит. На самом деле происходит. Что институт, Департамент – это отправная точка, откуда пришельцы из другой Мировой Сферы протягивают руки, чтобы вывернуть мир. Всемогущие (почти) и добрые (не всегда) пришельцы, которые знают, как лучше.
Его поставили к рубильнику, включать и выключать по команде.
Вот на это я гожусь – по команде ручку вверх, по команде – вниз. Ать-два, левой-правой. И в институте мне, конечно, не место, а место в полиции или… или в Гвардии, понял Гай с трепетом. А что, собственно? «Свер-ркая! Боевыми! Ор-р-рденами!..». Он щелкнул каблуками, на него обернулись. Ничего, ничего, это я так.
Да, Гвардия… Что-то там не то, если такой беспорядок в городе происходит. И был бы я там в самый раз, а не здесь, где мало понимаю и, положа руку на сердце, почти ничего не умею. Это все Мак. Он так и сказал Страннику: «Либо так, либо никак. Либо с ним, либо…». А я стоял рядом, оторопелый, и хватало меня только на то, чтобы не терять выправки. Странник прядал могучими ушами и был очень недоволен, пока слушал живописуемые Маком приключения, и с таким же не выражением язвенника оглядел меня, ворчливо сказал, что ему нужны надежные люди. Мак с гордостью ответил, что человека надежнее он не видел и не представляет, и врезал мне между лопаток так, что я подавился дыханием.
Рада была без малого в восторге, инспектор Департамента специальных исследований – это не гвардеец и не солдат, это солидно. Это звучит и это выглядит. Какой ты молодец, братишка.
Он поймал себя на том, что улыбается. Карьера, действительно. Из куклы в того, кто разгребает за кукловодами.
Все синтезаторы оказались в рабочем состоянии, хотя у одного и поцарапан корпус. Гай прогремел сапогами по гулкой лестнице, выбрался по кишке служебного коридора во внутренний двор, припустил к гаражам. Ливануло по-настоящему, он бежал, прижимая ведомости и деньги к животу, влетел под ремонтный навес в облаке брызг. Потряс головой, отер лицо, оглянулся, нашел водителей с конвоирами, сухих, сытых и подобревших. Купюры отсчитывал под шутки и шорох мятых сигаретных пачек.
– А что, господин инспектор, закурить не желаете?
– Не курю. Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… Идриц, распишитесь. Та-а-ак…
– Правильно, дело доброе. Жена довольна, небось.
– Пять, шесть…Не женат. Так, на чем я… пять, шесть, семь…
– А вот это не дело, господин инспектор. Мужчине нужен тыл.
Для начала мужчине необходим фронт, подумал Гай, а я сам не знаю, против кого воюю, да и за кого. Девять, десять, о, рваная, откуда здесь, одиннадцать… Если вообще воюю. Я взял бы винтовку и пошел штурмом на Дворец Отцов, и рвал бы их, рвал, одного за другим, без оружия, с ножом, или даже голыми руками передушил за то, что сотворили со страной и со мной… но сказали – нельзя. Тринадцать, четырнадцать… Кто сказал? Мак и хрящеватые уши. Аргументы я уже запамятовал.
Мнения общественности тем временем разделились. Одни считали, что брак есть убийца чувств, что детей заводить, конечно, надо, и жениться для этого естественным образом необходимо, но торопиться не стоит. Женатый конвоир советовал Гаю не бросаться в омут с головой и дождаться девушки, которая, может, и не красивая, и не умная, но добрая и все время молчит. Холостой водитель возражал, мол, как не торопиться, если время назад не идет, мы краше не становимся, а девушек всех хороших разберут, верно же, господин инспектор?
Второй водитель добавлял умудрено: если жениться, то на вдове, и щедро приводил неоспоримые доказательства. Сборище встрепенулось, вдов по стране оставалось приличное количество, на каждого выходило по две с половиной. Гаю моментально обрисовали его личное счастливое будущее в окружении любви и женской ласки, загыкали, затушили окурки и, рассовав гонорары по карманам, ушли в дождь к машинам. Взревели двигателями, вырулили на подъездную дорогу, укатили в пелену.
Гай прислонился к гофрированной жести ремонтного гаража.
Сейчас, постою немножко и пойду. Сейчас. Он вдохнул бензин и табак, влагу и металл, подумал, что надо зайти в старую квартиру к дядюшке Каану, нехорошо, совсем забросил старика, и Мака прихватить, он его любит, хоть и обзывает глупцом. Мак вообще единственный, с кем интересно поговорить про вымерших животных.
И к Раде, конечно.
Он вспомнил, что сегодня на нем еще висят лингвисты, вздохнул, взял высокий старт и побежал, перепрыгивая через лужи. Несмотря на старания, в кабинет свой он дошел мокр, оставив на паркете следы и цепочку капель.
Окончательно впасть в меланхолию ему не давала только мысль, что с зубом разобрался, и все оказалось далеко не так страшно, как он нафантазировал.
Прорвемся, сказал он столу, заперев дверь на ключ, сняв и встряхнув френч. Прорвемся, повторил он, потянувшись. Еще бы верить тому, что я говорю…
Сводки читать истерически не хотелось. В сводках про хорошее не пишут, незачем переводить бумагу. Но «надо» у Гая с детства стояло много выше «хочу», и он сходил в Отдел оперативной информации, взял экземпляр, подвигал лопатками, чувствуя, как влажная рубашка мерзостно липнет к спине.
Простужусь – будете знать.
Он вернулся в кабинет, глянул на плотную хмарь за окном, включил лампу и сел читать. Мак ведь обязательно спросит вечером, что я об этом думаю.
Он поежился. Сохнущая рубашка навевала мысли о Зефе и его рассказах про «укрутку». Это когда буйного за какую-нибудь выходку туго заматывают мокрой, скрученной жгутом простыней или парусиной, от ног до подмышек. Высыхая, материя сжимается… Гай вздрогнул.
…А думаю я следующее: на взгляд обывателя ничего не произошло. Какие-то сволочи взорвали телецентр, ну да что возьмешь с выродков, злобные скоты. Подбирается голод, и это вина тех же выродков, подрывающих нашу экономику за грязные хонтийские деньги. Жить трудно (а когда было легко?), время военное. А на фронтах все отлично, доблестная победоносная армия одерживает победу за победой, и скоро мы сомнем врагов, повергнем на колени, затопчем кованым сапогом!.. В этом месте обыватель должен бурно радоваться, вскакивать и петь. И наверняка вскакивает и поет, и гадает, где былое ликование, почему так трудно даются слова и отчего не воспаряет больше к потолку душа, полная свирепой ненасытной любви к Отцам.
То есть, может, и воспаряет по привычке.
Но ведь видят, не могут не видеть, что творится вокруг. И вопросами задаваться станут неизбежно, как я стал… Ну да, меня подтолкнул Мак, а другие… не слепые же, увидят сами. Да и выродки помогут, с радостью и песней разнесут по кирпичику оставшуюся уверенность, что Отцы выведут к свету.
Массаракш! Почему их не поставили к стенке?!
Гай с силой потер лоб, уставился за окно. Струи поредели, хляби небесные срастались, кажется, обратно. Прекратится совсем, пойду выгуливать этих… языкознатцев.

Продолжение следует

Словарь

*Я не понимаю Вас! (нем.)
**Я люблю тебя.(нем.)
*** У меня есть сестра. Ее зовут Рада.(нем.)
****Пожалуйста, пристегните ремни безопасности! (нем.)

Продолжение здесь.

@темы: Фанфикшн, «Обитаемый остров», Что сказал @автор

---

найдено в чужих мирах: "Волны гасят ветер" - из невошедшего.

[серебристый лис]

место находки: www.diary.ru/~m-island/p61311661.htm
пишет L_e_D:
В черновиках Стругацких есть весьма интересный фрагмент, не вошедший в окончательную версию. - О том, как Тойво на самом деле относится - к Каммереру, к прогрессорам и прогрессорству.

Автор: А и Б. Стругацкие
Фандом: А. и Б. Стругацкие "Волны гасят ветер"

читать, конечно же, читать! )

- Все-таки ты решил с ним поссориться, - сказала Ася.
- С кем? - Тойво поглядел на нее удивленно.
- Не надо, не притворяйся. Я этого давно жду. Я никогда не могла понять, что ты против него имеешь, но я всегда это чувствовала... И я никогда не понимала, как ты можешь работать с человеком, которого не любишь... Подожди, дай уж я договорю, раз уж мы начали говорить об этом! Я не знаю, чего ты с ним не поделил, это не мое дело, хотя я никогда не понимала, как можно не поделить что угодно с таким человеком, как Максим Каммерер. Я тебя много раз спрашивала, и каждый раз ты более или менее ловко уклонялся от ответа. И пускай. Это не мое дело. Но если ты наконец решился идти на разрыв, то очень хорошо. Нельзя работать с человеком, который тебе антипатичен. Это дурно, это дурной поступок. Так что можешь себя не мучить.
- Вот тебе и на-а-а! - протянул Тойво, растерянно улыбаясь. - А я-то льстил себя надеждой, что умею владеть собой! Неужели это так заметно?
- Что ты не любишь своего шефа? Еще бы! Он к тебе всей душой, а ты ему - фр-р-р-р! Я и видела-то вас вместе всего раз десять, но этого было вполне достаточно... Я знаю, откуда это у тебя. Это Майя Тойвовна тебя настроила!
- Ну уж прямо!.. - произнес Тойво неуклюже.
- Да у нее губы белеют, когда она о нем говорит, я сама видела, своими глазами!
- Да, - сказал Тойво. - Это верно, мама его не любит. И ты знаешь, представления не имею - почему. Насколько мне известно, они и не встречались-то с ним ни разу. Единственное, что у них общего, это то, что когда-то несколько лет они работали здесь, в Свердловске. Мама тогда была сотрудником Музея Внеземных Культур - знаешь, на Площади Звезды... Потом она заболела, уехала отсюда, и теперь ее в Свердловск калачом не заманишь. Я ее раз спросил: в чем дело? И она ответила мне примерно так: "С этим человеком у меня связаны самые неприятные воспоминания, хотя лично мне он ничего плохого не сделал. Он выполнял свой долг, как он это понимал". Странно, правда?
- А он? - спросила Ася.
- Что - он?
- Он никогда с тобой не говорил о Майе Тойвовне?
- Нет, конечно. Но ты правильно говоришь: относился он ко мне всегда очень хорошо. Может быть, даже незаслуженно хорошо.
- То есть он чувствует свою вину перед мамой и старается ее загладить, ты так думаешь?
- Не знаю... не уверен. Тора не похож на человека, который чувствует себя перед кем-либо виноватым. Он, знаешь ли, из тех кто не ошибается. Потому и жив.
Ася сказала с горечью:
- Ты бы послушал себя со стороны! С какой болезненной неприязнью ты о нем говоришь...
- Да, наверное, - сказал Тойво. - Тут все дело в том, что он - настоящий Прогрессор.
- Какой он Прогрессор? - вскричала Ася. - Что ты говоришь?
- Он - настоящий Прогрессор, высокого класса, профессионал! Мы все не любим Прогрессоров, но ВЫ представления ведь не имеете, что такое Прогрессор! Для вас это без пяти минут убийца, костолом, живущий среди зверей и поэтому сам почти зверь. Это все верно, в пиковые моменты он таков, деваться некуда. Но вам и в голову не приходит, что самое страшное в Прогрессоре совсем не это. Настоящий профессиональный Прогрессор – это прежде всего мастер лжи! Ложь - это непременное условие его существования, если он не лжет, не лицемерит каждую минуту, каждым словом, каждым жестом, он погиб.
- Но это же там, только там!
- Верно. Но ты сама подумай - вариться в кровавой каше несколько лет, а то и десятки лет, и вернуться на Землю таким же, каким ушел! Они же ведь не роботы! Каждый ловкий финт, каждая удачная интрига, каждый изящный выверт - они же тебя радуют, ты же ими гордишься, и навсегда остается в душе маленькая сладостная царапинка, которую ты будешь лелеять и здесь до самой смерти...
- А как же рекондиция?
- Всякая деформация остаточна, - сказал Тойво жестко. - Проходила в школе? Так это про них.
Ася, закусив губу, смотрела на него.
- И Сандро тоже?
- Тоже. Спроси его, он, наверное, с удовольствием расскажет тебе о кое-каких своих шалостях. Уверяю тебя, несмотря на изысканнейшую форму изложения, ты будешь несколько шокирована, а он, повторяю, будет рассказывать с удовольствием... Ты вот это постарайся понять: с удовольствием!
- Нет, - решительно сказала Ася. - Не верю.
- И слава богу, - сказал Тойво.
- Но ты же его любишь, я знаю!
- Люблю, - согласился Тойво.
- Сандро любишь, а Максима не любишь? Не понимаю.
Они надолго замолчали. Стемнело. Тойво смотрел, как внизу сквозь густую листву садов, сквозь сизоватые сумерки засветились разноцветные огоньки. И искрами огней обсыпались черные столбы тысячеэтажников.
- Ну, хорошо, - сказала наконец Ася. - Но Максим-то здесь при чем? Он же никогда не был Прогрессором... Во всяком случае, в нынешнем смысле этого слова...
- Понимаешь, - сказал Тойво, - это все очень неточные слова - люблю, не люблю... Не обращай внимания, я просто погорячился. По всем человеческим меркам, Тора - человек замечательный. Более того, это живая легенда. В обоих КОМКОНах спроси любого мальчишку. "Легендарный Мак Сим! Непревзойденный Белый Ферзь! Организатор операции "Тигр", после которой сам Президент стал звать его Тора..." Меня еще на свете не было, а он на Саракше подрывал лучевые башни и дрался с фашистами... Я был еще школьником, а он проник в Островную Империю, в их столицу, первый из землян... да и последний, кажется... Так что он, конечно же, Прогрессор в самом современном смысле этого слова. Но, несмотря на это, он даже у меня не может не вызывать восхищения. Я же все вижу. Он дьявольски умен, он добр, он обаятелен, и очень понятно, почему ты влюбилась в него по уши... И в то же время!
Тойво спрыгнул с подоконника и прошелся по комнате.
- В то же время я никогда не знаю, говорит он мне правду или лжет. Если у него есть выбор - сказать правду или солгать, он солжет. Он текучий как мираж. Он разговаривает со мной тэт-а-тэт - это один человек. Он разговаривает со мной и с Сандро вместе - это другой человек. Он рассказывает тебе анекдоты - это третий человек... Какой он на самом деле? Не знаю. И никто не знает. Сам-то он знает ли, какой он на самом деле? Он дает мне задание, а я никогда не могу быть уверен, что от меня требуется сделать то, что мне приказано сделать. Сплошь и рядом оказывается, что на самом-то деле требовалось сделать нечто совсем другое, но так, что бы я это другое сделал, сам об этом не подозревая... Ч-черт, я толком даже не могу это сформулировать... Ты понимаешь, что я хочу сказать?
- Понимаю, - сказала Ася. - Одного я не понимаю: как же ты мог так долго его терпеть?
Тойво остановился перед нею, уперев кулаки в бока.
- Да с чего ты, собственно, взяла, что я собираюсь с ним расставаться? Отношение у меня к нему сложное, неоднозначное, - ну и что же? Мы не в школе, мы не в гастрономической лаборатории, мы не можем позволить себе строить отношения по принципу "обожаю-ненавижу"! Мы в особом положении! Мне идти некуда. А если я все-таки уйду, на мое место шефу брать некого. Тут не очень-то раскапризничаешься... Ты вот что пойми, Аська! Он же уникален, мой шеф! Он единственный, кто чувствует угрозу... нет, даже не чувствует, - допускает ее! Ты, Аська, гастроном, ты не представляешь даже, в каком благодушном мире ты живешь, ты воображаешь, что так все и должно быть и пребудет вовеки... Ведь кругом же цветут благодушные улыбки, со всех сторон совершаются благорасположенные похлопывания по плечу, и рокочут благостные баритоны: "Ну, что вы, молодой человек... Ну, что у вас за воображение... Ну, стоит ли так драматизировать..." И только один мой шеф понимает положение, да еще горсточка таких же, как я, в сущности молокососов... Конечно, мне с ним трудно. Но работать, между прочим, вообще трудно, это вы тоже порядком подзабыли, товарищи гастрономы-астрономы-биоконструкторы!.. А что он до мозга костей Прогрессор со всеми онерами - ложь, лицемерие, притворство и что там еще, - так вот он мне сказал когда-то, я на всю жизнь запомнил: "Прогрессора одолеть может только Прогрессор". Умри, Максим, лучше не скажешь...
Тойво замолчал, включил верхний свет и повалился на диван в углу.
- Вот как обстоят дела, жена моя. А вовсе не так, как ты себе вообразила.
Ася робко сказала:
- Но ведь это ужасно, если это на самом деле так...
Тойво закрыл глаза и откинул голову на спинку кресла.
- Что именно ужасно, Аська?
- Да то, что вас никто не слушает! - сказала Ася, заводясь. - Это же возмутительно! Вы ведь не для собственного развлечения этим занимаетесь! Так работать, как вы, и никто не обращает внимания! Хочешь, я напишу Комову?
- Не хочу, - сказал Тойво, не открывая глаз. - Чаю я хочу.
- Надо написать Комову, - продолжала Ася, - что группа Каммерера из КОМКОНа-2 уже не первый год разрабатывает гипотезу о тайной деятельности на нашей планете так называемых Странников, что в силу непонятных причин группа Каммерера встречает со стороны руководства и широкой общественности поразительное противодействие...
- Не было противодействия, - сказал Тойво.
- Ну, не противодействие... Недоброжелательство...
- Не было недоброжелательства, - сказал Тойво.
- Хорошо! Равнодушие! Поразительное равнодушие!
- Ну какое же равнодушие! - сказал Тойво. - Фильм "Сватовство Странника" - видела? А говоришь - равнодушие. Игра недавно появилась настенная, "Поймай Странника", знаешь? Каждый может попробовать поймать Странника. Я не говорю уже о лекциях, брошюрах, монографиях, романах, рецензиях на романы, рецензиях на рецензии... Школьники играют в Странников... А вот то, что чаю человеку не дают, - вот это действительно равнодушие. Именно поразительное равнодушие.
Ася соскочила с подоконника и, не сказав ни слова, ушла творить чай. Тойво, открыв глаза, смотрел в белый потолок. Из окна на грани слышимости доносилось зуденье какого-то экзотического музыкального инструмента. Огромная бабочка вдруг влетела, сделала круг над столом и уселась на экран визора, распластав мохнатые черные с серым узором крылья. Тойво, не поднимаясь, потянулся к пульту сервиса, не дотянулся и уронил руку.
Ася вошла с подносом, разлила чай и села рядом.
- Смотри, - шепотом сказал Тойво, указывая ей глазами на бабочку.
- Здорово как, - отозвалась Ася тоже шепотом.
- Может быть, она захочет с нами тут пожить? - сказал Тойво.
- Нет, не захочет.
- А почему? Помнишь, у Казарянов жила стрекоза?
- Она не жила, - возразила Ася. - Она так, погащивала.
- Вот пусть и эта погостит. Мы будем звать ее Марфа.
- Почему - Марфа?
- А как?
- Сцинтия, - сказала Ася.
- Нет, - сказал Тойво решительно. - Марфа. Марфа Посадница. А экран будет у нас Посадник.
- Тойво, - сказала Ася. - А вот как же тогда... - Она замолчала.
- Что?
Она нерешительно посмотрела на него, уголки губ ее опустились
- Спрашивай, спрашивай, - сказал Тойво. - Смелей.
- Ты ведь тоже был Прогрессором, - сказала Ася. - Два года... или даже три... там...
- Два. На Гиганде. Есть такой очаровательный уголок во Вселенной...
- Подожди, - сказала она. - Ты сегодня сказал очень страшные слова. Ты сказал, что всякая деформация остаточна. Это неправда?
- Это правда, - сказал Тойво. - Но видишь ли, я оказался никуда не годным Прогрессором. Неспособным. Бесталанным. Я таки не сумел превратиться. Но след все равно остался. Знаешь какой? Вы все, нормальные люди, не приемлете ложь, отвергаете ее, но делаете это теоретически. Вы и сами никогда не лжете, и вам никто никогда не лжет. Для вас ложь - понятие почти абстрактное, что-то вроде воровства. А я ложь ненавижу! Для меня это нечто конкретное. Как конкретный ненавистный человек.
Он взял стакан в обе руки, поднес ко рту и, не отхлебнув, поставил на поднос.
- Нет, этого не объяснить. Что такое ненависть - ты тоже не знаешь.

зы: диалоги в комментариях жгут.

@темы: «Волны гасят ветер», Неизвестные Стругацкие, Ссылки

---

на закуску. )) иллюстрации, "Понедельник начинается в субботу"

[гинолис]

иллюстрации не смешные, а страшные. не желающим душевных травм - не смотреть!

community.livejournal.com/strugatsky/129758.htm...

героическое издание:
Понедельник начинается в субботу (подарочное издание)
Издательство: Пан пресс, 2007 г.
Твердый переплет, 274 стр.
ISBN 978-5-9680-0087-3
Тираж: 1500 экз.
Формат: 84x108/16
Мелованная бумага, Цветные иллюстрации
Художник: Сергей Лемехов

@темы: тирьямпампация, Фотографии и картинки, «Понедельник начинается в субботу», сплетни, Ссылки

---

нууу раз пошла такая пьянка... из оффлайн-интервью Стр. БВИ

[гинолис]

(Бориса Натановича известному в сетевых мирах БВИ с ЖЖ)
bvi.livejournal.com/303305.html
о впечатлениях Б.Н. от «Обитаемого Острова» и некоторых иных вещах.
это цитаты из. это не всё интервью.
в предпоследнем болде
«чем энтропия его меньше, – выше структурность, сложнее и многочисленные связи...»
следует читать
«чем энтропия его меньше, – выше структурность, сложнее и многочисленнЕе связи...» — это бви немного заблудился.

и, как сказано в финале, - Другие новые ответы БНС можно посмотреть насайте АБС.

ссылка на интервью обнаружена на том самом странном сообществе имени группы свободного поиска... которое я группой свободного поиска назвать не решусь. ))

@темы: фильм, «Обитаемый остров», Что сказали Стругацкие, Ссылки

---

тссс!.. ОО и слэш. 0_о

[гинолис]

www.diary.ru/~InvertedWorld/p59318566.htm :
«Увидеть фэндом ОО и умереть»
«Честно, я не думал, что доживу до дня, когда воочию увижу фэндом ОО. А уж тем более, прочитаю фик с пейрингом Максим Каммерер/Гай Гаал в шапке. А теперь я подписан на целых три сообщества по ОО:
www.diary.ru/~InhabitedIsland/
massaraksh.diary.ru/
www.diary.ru/~m-island/.
На двух последних выкладываются (затаили дыхание) фики. Того, что мне хотелось бы, там пока не написали, но очень-очень близок к "истине"...» и так далее. ))
www.diary.ru/~InvertedWorld/p59318566.htm
да, вот эту вот запись по этой ссылке - прошу прочитать. ) до конца.

зы: кстати о фиках. вот это www.diary.ru/~m-island/p58786684.htm вовсе не слешовый фик, и читать его интересно и поучительно. и только на его шапке я - за последние несколько лет - узнал (потому что забыл напрочь), что гай же погиб.
...мощный ведь момент. в книжке. - но мои компенсаторные способности, видать, мощнее...

@темы: сплетни, «Обитаемый остров», Что сказал @автор, Ссылки

---

Фотоотчет с игры

[silent-gluk]

Было забавно, да...

Больше сотни картинок с превью

"На игры летом тащится народ..." Ну и что, что в данном случае не летом?..



И куда же без серии "Сфотографируй фотографа"?!

Обратите внимание на книжку.






А тут фотографов много...



Приехали мы довольно сильно (часа за три) заранее, поэтому до "официального начала" игры развлекались, как могли.

Некто в тяжелом защитном костюме (какое счастье, что мне не пришлось в него упаковываться!)



Стенгазета. Одна из. (большая картинка!)



Будущие приборостроители



Мастера подготавливают какой-то сюрприз?..



Интеллектуальные игры. Кстати, как эта игра называется?...







"Будьте как дети", или Вы никогда не качались на тахорге?



Народное творчество



Начинается Пандора.

Некто - пока не убежал...



Охотница



"Заапустить в Самсона черепом самсона" - это, конечно, глючно. Но не менее глючно - примерить череп тахорга!





Биологи



Не знаю, кто это и что на нем за устройство, но выглядит глючно!



Директор станции (Михаил Овчинников) и его зам, Арина



Художница и ее творчество (кстати, кажется, она просила фото следопытов? Оно будет ниже!)



Обитатели станции



Перед выходом



Много народу и все в белом - это не то, о чем вы подумали, это группа собирается в лес!



Кто-то из охотников



На столе у биологов было много всего



Пандорианский жучок




Потом наступил день.

Физзарядка









Доводят кибера...



Что делать - довели кибера!?



Перепрограммирование кибера



Ингаляции



Лекция по общей биологии



В тихий час. Ведь действительно тихо!



Как я уже говорила, во время тихого часа мы сбежали в местный музей. Итак, экспонаты:

Клешня ракопаука, фрагмент надбровной дуги тахорга



Рабочая тетрадь Г.Комова (большие картинки!)





Кибер-десантник



Инструмент для бочо-мару (Тагора) (большая картинка!)



Лекция по космогации



Опять Пандора.

К сожалению, не след деятельности аборигенов



Он же. Получился плохо, но тут видно, что он светится!



И биоблокада в зубах...



Изготовление санпросветплакатов (почти по Стругацким - тоже букву пропустили...)



Забрел к нам на станцию не совсем исправный кибер...



Мишель (самым трудным было - ни разу не назвать себя глюком. Кажется, таки удалось!) и начальство



Возвращение с Арканара (Кэтрин, согруппница)



А если бы было темно?!...



На завтраке



Экскурсия по территории интерната



Опять музей. Ручка Г.Комова (большая картинка!)



Оружие, как всегда, очень заинтересовало школьников



"Эстафета десантника"

Плакат



Зрители



Участники



Сбор жуков. Попробуйте увидеть сборщиков!



"Транспортирвока раненого"





Погрузка



Приманивание кибера



Танец на удачу (не помог)



Еще одна "транспортировка раненого" - на этот раз нашей командой.



Погрузка (опять же - нашей командой)



Алиса, сестра Джесси (сокомнатницы). Обратите внимание на светящиеся заколки!





На Пандоре. Общее собрание.







Охотницы



Следопыты



Эпидемия. В синем - мастер. Он - глюк.



Просто так лежать скучно. И народ сползается.



В карантине



"Что хочу, то и делаю", или На укушение начальника



"Что хочу, то и делаю", или Похищение биоблокады (с целью просто ее съесть, не подумайте чего...)



Совещание биологов и комконовцев



Те же и глюк



Сидишь вот так на совещании, а мимо глюки ходят. И даже на пленке фиксируются.





Кто-то совсем выдохся и спит...



Финальное совещание



Пандорианские жуки



Валерия и жуки



Врач (реальный, "пожизневый") и жук



Кто-то с Арканара



Костер









Костер. Попытки разжечь.



На превью этого не видно, а если смотреть на большой картинке - это попытка сфотографировать запуск ракеты.



Джесси с флагом Комкона (который конвент)



После ночной игры



Дневник биологов (большая картинка!)



Последнее общее собрание



Санта с дипломом за третье место в эстафете



Вручение призов победителям



Прощальная речь директора лагеря



Речь мастера



Выступление хора



Учениеи интерната со спутника Гекатонхейра и диплом за первое место в эстафете



Санта, Александр и Мишель



Флоран (мастер по Пандоре) и Санта





PS. На форуме открыли доступ ко всем разделам. Читаю, и вижу, что даже не бОльшая часть игры, а практически вся - прошла мимо меня. Нет, конечно, и со стороны смотреть было забавно, но все же как-то обидно. "Все знают, что" - а я не знаю... И это постоянно.



PPS. В Подольске водятся автобусы с "двусторонними" (ак в вагоне метро) дверями. Ни у кого нет хорошей фотографии этого чуда техники?...

@темы: Фотографии и картинки, ролевые игры, Полдень, XXII век